Ответили на этот раз хоть и не дружно, но все — даже старик чуть склонил голову.
   Молчание нарушил мужчина с орденом. Голос у него оказался суровый, под стать внешности.
   Шамиль перевел:
   — Он спрашивает, узнал ли ты, с кем разговариваешь?
   — Нет.
   Мужчина хмуро посмотрел на Шамиля. Тот заговорил, спеша и от этого путаясь в русских словах:
   — Понимаешь, майор… — Получалось, что напротив Виноградова сидят действительно люди непростые.
   Старик считался одним из местных религиозных лидеров, чуть ли не главным муллой района. А фамилию мужчины со звездой на груди Владимир Александрович вспомнил сразу: когда-то она мелькала в криминальных сводках МВД, потом зазвучала на весь мир в связи с захватом пассажирского самолета, а всю последнюю войну упоминалась, когда речь шла о самых непримиримых «полевых командирах».
   Шамиль закончил церемонию представления. Виноградов кивнул и сообщил о себе:
   — Майор Виноградов. Владимир Александрович.
   Потом посмотрел в глаза сидящему напротив человеку.
   Это был не совсем тот эффект, на который рассчитывали гости. Но мужчина снова заговорил, и в переводе слова его прозвучали так:
   — Он спрашивает: сказали тебе, зачем они здесь?
   — Нет. Пока не знаю.
   Выяснилось, что суть проблемы сводится к следующему.
   Война всегда была для обитателей этих гор образом жизни, состоянием духа — и, конечно же, главным источником существования. Угоны скота, грабежи, похищения людей считались куда более выгодным и почетным делом, чем землепашество, ремесло или торговля.
   Меньше года назад закончились боевые действия. Русские войска ушли, оставив после себя разоренные села, километры минных полей — и несколько десятков попавших в плен солдат и офицеров.
   Их распределили по дальним районам республики — часть была выделена в награду особо отличившимся бойцам, а многие даже достались простым крестьянским семьям, потерявшим на войне кров и кормильцев.
   Недавние офицеры и солдаты превратились в живой товар. Конечно, их использовали и в качестве бесплатной рабочей силы, но главное — эти люди теперь являлись надежной гарантией материального возмещения понесенных в войну утрат и козырем на любых переговорах.
   Пока работала Верховная комиссия по примирению, спрос на российских пленных был высок, продавали их оптом и в розницу. Перед президентскими выборами цена за голову военнослужащего даже поднялась — любой кандидат или представитель политической фракции старался набрать очки, фотографируясь с вызволенным лично им соотечественником.
   Да и потом некоторое время торговля ещё худо-бедно шла: за кого-то родные и земляки заплатили выкуп, некоторых выменяли на уголовников, сидевших по российским тюрьмам…
   Но в последние месяцы наблюдался застой — с апреля не удалось получить ни копейки. Пресса утихла без «информационного повода», у мирового общественного мнения возникли другие заботы, да и Москва, видимо, посчитала вопрос закрытым.
   Короче, в распоряжении рода, который представляли прибывшие на встречу с Виноградовым люди, находилось ещё девять «невостребованных» российской стороной военнослужащих.
   — Вот список…
   Владимир Александрович взял в руки стандартный лист бумаги со столбиком фамилий. Имя, отчество, дата и год рождения, адрес… Также перечислялись звания и номера войсковых частей.
   — А это что? — Виноградов показал на цифры справа, напротив каждого пленного.
   — Это сумма, которую надо платить. В долларах.
   — Понятно… Хорошо, я передам список, когда вернусь. Куда лучше? Командованию, родственникам, в прессу?
   Не дослушав, собеседник отмахнулся тяжелой лапой.
   Шамиль перевел:
   — Все уже знают! Много раз. И туда, и сюда…
   — Тогда что от меня-то нужно?
   Собеседник обьяснил, гортанно растягивая слова.
   Получалось, что его люди бедствуют. Хозяйства разорены, контроль на границе, братья по вере помогают в основном советами, а долгожданные нефтедоллары за транзит пойдут ещё неизвестно когда.
   Жить же надо сейчас. Поэтому он и его спутник уполномочены предложить выгодную сделку.
   — Какую, простите? Не понял.
   Виноградов покосился на Шамиля, и тот продолжил перевод:
   — Они хотят уступить тебе всех своих пленных.
   — Кому? Мне?
   — Да. Сразу девятерых, как это?… Оптом! За сто тысяч долларов.
   — Не понял.
   — Они знают, что ты везешь деньги.
   — Какие деньги?
   Шамиль покачал бородой:
   — Здесь ничего не скроешь… Всем известно, куда ты едешь, зачем и к кому. И они считают, что их предложение выгоднее.
   Владимир Александрович не представлял, что ответить, и собеседник воспользовался паузой.
   — Лично тебе обещано десять процентов… Они деловые люди, много вопросов решали с русским командованием по-хорошему и понимают, что любой труд должен быть оплачен.
   Мужчина с орденом кивнул, подтверждая правильность перевода.
   Виноградов попробовал выиграть время:
   — Но вчера мы смотрели по телевизору… Любой, кто потребует или даже заплатит выкуп за людей, является по вашим новым законом пособником, соучастником преступления. Верно?
   — Он говорит, что ты напрасно боишься. Одно дело заложники, другое — те русские, кого захватили в плен на войне, с оружием в руках. Военный трофей, понимаешь?
   — Понимаешь? — Не выдержав, переспросил собеседник.
   — Понимаю… Шамиль, — Владимир Александрович демонстративно обернулся к сидящему рядом человеку в очках. — Скажи, Шамиль, зачем им нужно мое согласие? Почему бы не отнять деньги силой?
   В комнате повисла густая, тягучая тишина. Стало слышно, как под грузным телом хозяина поскрипывает стул.
   — Это нельзя. — Шамиль опять помолчал, подбирая слова:
   — У нас все очень уважают полковника Асхабова.
   Виноградов кивнул: да, конечно! Напасть на специально посланный конвой республиканской гвардии и отбить предназначенные ему деньги не так уж трудно. Но — это тяжкое оскорбление, которое не прощается.
   Другое дело, если жадный представитель российских спецслужб решит «скрысятничать» и тихо-мирно отдаст чемоданчик — тогда Шамиль уже не будет отвечать ни за него, ни за деньги.
   Пока же он готов драться до конца. И погибнуть, исполняя свой долг, но не имея по местным обычаям права помешать хозяевам района встретиться с Владимиром Александровичем.
   — Мне очень жаль… Я вынужден отказаться.
   Над собравшимися сгустилось почти физически, до вибрации ощутимое напряжение. Люди Шамиля, гости и хозяин замерли в ожидании.
   — Он напоминает, что речь идет о восьми русских солдатах и одном старшем лейтенанте.
   — Да, — кивнул Виноградов. — Но я тоже всего лишь простой офицер. И должен выполнять приказ.
   — Ты боишься наказания там, у себя? Когда вернешься?
   Владимир Александрович помедлил, ощупывая коленями зажатый под столом дипломат:
   — Нет, пожалуй.
   — Тогда, почему не хочешь? Девять против двух… А за тех корреспондентов потом ещё дадут денег, раз уж согласились.
   — Мне очень жаль.
   Помолчали. Неожиданно, что-то сказал старик в чалме:
   — Он спрашивает: тебе действительно очень жаль?
   — Да. Конечно.
   Старик поднялся, вслед за ним встали остальные.
   И каждый при этом старался не делать резких движений.
   — Они зовут выйти во двор.
   — Зачем? — Владимира Александровича прошибло холодным потом — от волос на голове, до ладони, стиснувшей ручку дипломата.
   Кто их знает, может, по местным обычаям не принято убивать друг друга прямо в чужом доме? Чтобы хозяина не обидеть.
   Шамиль понизил голос:
   — Спокойно ты, слушай. Если что…
   Он опять не успел закончить — мужчины один за другим прошли через коридор и спустились с крыльца.
   Дворик перед калиткой при свете оказался Виноградову ухоженным, под стать дому. Никакого огорода — только «европейский» газон, деревья и увитая зеленью беседка. Прямо на камнях, у самого забора, в кампании бородачей из гвардии расположились двое незнакомых Владимиру Александровичу автоматчиков.
   Обстановка здесь казалась куда более мирной, чем в комнате.
   При появлении начальства увешанный оружием народ встал и вдоль дорожки образовалось некое подобие строя.
   — Дальше что?
   — Тихо. Стой.
   Послышалась команда, и незнакомцы выволокли на всеобщее обозрение два продолговатых тюка.
   — Смотри! — Велено было Виноградову.
   Содрали мешковину, и Владимир Александрович увидел, что это не тюки вовсе, а двое мужчин со связанными за спиной руками.
   Худые, стрижены почти наголо, с нездоровой кожей и мутными от удушья глазами: очевидно, обоих довольно долго продержали без свежего воздуха. У старшего на подбородке пробилась щетина, второй же — совсем мальчишка, лет восемнадцати.
   Русские… Наши.
   — Можешь поговорить.
   — Зачем? — Сглотнул слюну Владимир Александрович чувствуя, как намертво впились в него взглядами пленные.
   — Не хочешь? — Удивился Шамиль.
   — Зачем? — Повторил вопрос Виноградов. Костяшки пальцев его побелели от фантастического желания с маху врезать ближайшему из спутников чемоданом в висок.
   Тем временем, бородач с орденом спустился по ступеням. Подошел к замершему на коленях мужчине постарше:
   — Видишь? Офицер! Иди сюда… — Это прозвучало по-русски, почти без акцента.
   Виноградов подчинился.
   — Здравствуй, брат. — Разговаривать сверху вниз со связанным человеком было неловко и стыдно, поэтому он присел.
   — Здравствуйте.
   — Малинин? Старший лейтенант? — Припомнил Владимир Александрович первую строку списка.
   — Так точно, — голос у офицера оказался чуть хрипловатым. — Командир разведроты.
   — Про тебя знают наши?
   — Знают. Вроде бы…
   — А почему до сих пор не выкупили?
   Вопрос был идиотский, но пленный этого не заметил:
   — Некому… Родных нет, а остальным плевать.
   — Давно у них?
   — С первой зимы.
   Виноградов не знал, о чем ещё спрашивать. Поэтому он тронул собеседника за плечо и встал:
   — Держись! Что-нибудь придумаем.
   В это же время бородач нагнулся над вторым пленным и пятерней ухватил его за ухо:
   — А твой как фамилия?
   Нижняя губа мальчишки задрожала:
   — Левченко…
   — Домой хочешь? Скажи!
   — Хочу.
   — Вон, ему скажи… громко!
   — Хочу! — Закричал от боли и страха солдат.
   Бородач обернулся к Виноградову:
   — Слышал?
   Потом отпустил покрасневшее ухо и почти ласково выдохнул:
   — А вот он не хочет, чтобы ты домой поехал, к маме… Попроси?
   Мальчишка поднял на Владимира Александровича мокрое, неживое лицо:
   — Пожалуйста… Пожалуйста.
   Не зная, куда отвести взгляд, Виноградов посмотрел на крыльцо. Хозяин дома, Шамиль, охрана — все стояли молча, не шевелясь. И только старик в зеленой чалме покачивал головой.
   — Ну? Что скажешь?
   — Зря вы это все. Зря! Я сделаю все возможное, чтобы ускорить… чтобы привлечь внимание… Но сейчас — не могу.
   — Не можешь?
   — Мне очень жаль.
   — Очень? — Собеседник положил растопыренную пятерню на макушку солдата. Затем молниеносным движением выхватил из-под куртки пистолет.
   Никто не успел среагировать — ни Шамиль, ни его бойцы. Поэтому Владимир Александрович в полной неподвижности вынужден был наблюдать за тем, как ствол описывает дугу и упирается в затылок стоящему на коленях мальчишке:
   — Смотри! — Хлопнул выстрел, и бледно-розовый фонтанчик обрызгал качнувшегося назад бородача.
   Убитый обмяк и уткнулся окровавленным лицом в траву.
   Больше выстрелов не последовало, и люди вокруг облегченно зашевелились.
   Заговорил хозяин — сердито и возмущенно. Орденоносный командир пожал плечами и что-то ответил, пряча пистолет.
   Очевидно, на этот раз все.
   Долгих прощаний и проводов не было, но гости во главе со стариком уже направились по дорожке к выходу.
   Гвардейцы тоже начали переговариваться нарочито громкими, радостными голосами, похлопывали друг друга по плечам, смеялись.
   Шамиль снова замер между Виноградовым и собеседником.
   — Эта смерть на тебе, ты понял? — перевел он, показывая на чемоданчик:
   — И на этих деньгах.
   Владимир Александрович промолчал.
   Мимо провели пленного офицера в накинутом на голову мешке.
   — Они будут убивать их по одному… Каждую неделю, по пятницам. Снимать на видео — и отдавать в программы новостей, иностранцам. Пока у России не найдется денег, понял?
   Шамиль переступил через лежащее на земле тело, и от себя добавил:
   — Они это сделают, да…
   Пока оттаскивали за калитку труп, Виноградов вместе со всеми стоял во дворе. Потом беспрепятственно прошел в дом, поднялся наверх и в одиночестве сел на кровать.
   За окном возник и удалился рев автомобильных двигателей.
   Некоторое время Владимир Александрович тупо разглядывал прилипший к ладони чемоданчик — и в конце концов просто закрыл глаза.
   Вряд ли Шамиль теперь вернет майору оружие…
   Очень хотелось заплакать, но слез не было.
   Не было вообще ничего, кроме чужой предсмертной боли.
 
* * *
   Минуты ожидания тянулись долго и тяжело, но к тому времени, когда Владимира Александровича позвали вниз, он уже вполне справился с собой.
   Виноградов взял портфель с деньгами и вышел на улицу.
   Чтобы спуститься с крыльца, надо было миновать хозяина:
   — Э, постой…
   Владимир Александрович обернулся. Голос хозяина звучал тревожно:
   — Это не я. Это они…
   Рядом с дорожкой, в траве, темнело пятно — если не знать, что там кровь, ни за что не обратишь внимания.
   — Видели?
   Виноградов ощупал взглядом мясистое, встревоженное лицо.
   — Это они… Я не мог помешать! Видели?
   Надо же, когда припечет — все они тут вспоминают, как по-русски разговаривать. Почувствовав мстительную радость, майор пожал плечами:
   — Разберутся. Кому следует.
   — Но вы подтвердите?
   Виноградов опять пожал плечами и не прощаясь двинулся дальше.
   — Садись, — за калиткой уже ждал Шамиль.
   Очки по-прежнему скрывали половину его лица, и как раньше ни черта за ними было не разобрать.
   Выехали быстро и без сопровождения, на одной-единственной «ниве»: водитель, автоматчик, Шамиль, да сам Виноградов. Почему — Владимир Александрович так и не понял, а уточнять что-то не осталось ни сил, ни желания.
   Когда машина покатилась по пыльному, пустому шоссе, Владимир Александрович все же не выдержал и обернулся.
   — Забыл что-то?
   — Нет. К сожалению…
   Дорожный знак на выезде отсутствовал.
   Досадно! А Виноградов надеялся прочитать хотя бы название остающегося позади населенного пункта.
   Ничего… Добраться бы до своих, а там разберемся.
   Издали коттеджи смотрелись совсем по-европейски: черепица на крышах, флюгеры, красный и белый кирпич.
   Просто, Швейцария какая-то. Или даже австрийские Альпы…
   За одним из заборов Владимир Александрович увидел свежие штабеля досок, а чуть дальше обратил внимание на приоткрытый контейнер с импортными стеклопакетами и торчащую в небо стрелу автокрана.
   Очевидно, некоторые дома ещё достраивались.
   — Нравится? — Тон у Шамиля был не совсем обычный.
   — Красиво.
   — Да… За год появилось. Даже меньше.
   — После войны? — Удивился Виноградов. И все же спросил:
   — А что это вообще такое? Интересное место.
   Шамиль изобразил на лице улыбку и заговорил, тщательно подбирая слово за словом.
   Судя по его обьяснениям, в красивых и уютных коттеджах образцово-показательного городка жили сплошь родственники нынешнего республиканского министра финансов.
   А до ввода российских войск тут вообще ничего не было: поля, водокачка, да какой-то совхозный сарай, сгоревший при первой же бомбардировке… Но потом боевые действия закончились, и Москва, послушно приступила к выплате различных компенсаций победителям.
   Как водится, перечисление федеральных средств на восстановление разрушенной экономики происходило под неусыпным контролем дюжины министерств и ведомств с обеих сторон.
   В том числе, и министерства финансов республики.
   — Теперь понятно?
   — Понятно.
   Бюджетные деньги в России-матушке умеют разворовывать не хуже. Генеральские дачи, приватизация, квартиры для депутатов… Но возвести сразу целый городок, да ещё на глазах десятков тысяч беженцев и бездомных?
   — И вы терпите?
   — Каждый устраивается, как умеет.
   В голосе Шамиля не было даже намека на осуждение. Впрочем, зависти не было тоже, и это Виноградову почему-то понравилось…
   Некоторое время ехали молча.
   Потом сосед обернулся к Владимиру Александровичу:
   — Слушай, насчет утра… — он махнул рукой куда-то назад. — Я рад, что все хорошо закончилось.
   — Хорошо? — Виноградов представил окровавленный затылок убитого.
   — Слушай! Могла вообще быть стрельба… За такие деньги, понял?
   — А мальчишка-то тут при чем?
   — Он не мальчишка! — Вскинулся Шамиль. — Он — солдат, понял? Он сюда воевать приехал, с оружием,понял? А не в гости…
   — Его не спрашивали. Его послали!
   — Ну и что?
   Конечно, всегда есть выбор. Но… иногда его нет.
   — Пленных убивать нельзя.
   Шамиль оскалился:
   — Да? И бить нельзя? Слушай, и пытать?
   — Нельзя.
   Машину затрясло на камнях, но собеседники этого не замечали.
   Шамиль сорвал с лица очки и почти вплотную приблизился к Виноградову:
   — Видишь? Видишь, да?
   Уродливый шрам на месте глаза, мертвая кожа…
   — Нравится?
   — Нет, — честно признал Владимир Александрович.
   — Осколок в руку, осколок в грудь и третий — вот сюда… Слушай! Я тогда на похороны отца приехал. Он человек уважаемый был, много народу собралось, даже из других районов. А ваши узнали — и по кладбищу! Сначала накрыли ракетами, а потом уже вертолеты прошлись, понял? Понял?
   Виноградов кивнул, но Шамиль даже не обратил на это внимания:
   — А знаешь, кто это сделал?
   — Нет.
   — И я не знаю! — Откачнулся собеседник. — Но наверное, такой же сопляк, как тот, сегодняшний… Может, даже и он сам, а?
   Владимир Александрович опустил глаза.
   Чертова война! У каждого, кто её пережил, навсегда останется собственная правда, оплаченная своей или чужой кровью.
   Ведь сказано: только мертвые сраму не имут.
   И еще: не судите, да не судимы будете…
   Виноградов выучил много всяких красивых слов, но сейчас все они прозвучали бы некстати.
   — Ох, так его душу!
   На очередном повороте водитель резко вывернул руль вправо, и Владимира Александровича навалило на соседа:
   — Извини.
   Шамиль не ответил. Восстановив утраченное равновесие, он сразу же снова надел темные очки и отодвинулся от Виноградова.
   Тот тоже поставил между ног оказавшийся на полу чемоданчик, сел поудобнее и принялся разглядывать горы за окнами автомобиля.
   — Вы все виноваты… Все.
   Виноградов обернулся: в голосе Шамиля больше не было ни злобы, ни истерики. Он говорил так, как рассуждают о чем-то обыденном и уже давным-давно известном, не требующем доказательств.
   — И женщины? И дети?
   — Да, — собеседник переложил автомат на колени. — Слушай, я до войны, в институте даже хотел жениться на одной москвичке. Но теперь… Ненавижу! Ненавижу вас всех.
   Виноградов припомнил вчерашние фотографии на экране телевизора:
   — И журналистов? Этих, которые заложники?
   — Конечно. Почему нет? — Пожал плечами Шамиль.
   — Ну, они же, вроде, друзья ваши. Нет?
   Собеседник поправил берет. Потом не спеша, со вкусом и удовольствием произнес одно-единственное слово:
   — Дерьмо.
   — Неужели?
   — Проститутки…
   И вообще-то, возразить Владимиру Александровичу было нечего.
   … Самошина и Гвоздюка он знал уже довольно давно, чуть ли не с первого дня работы в пресс-службе милицейского Главка. А познакомился майор с ними так же, как с большинством журналистов, пишущих и снимающих на криминальные темы.
   В Большом Доме заканчивалось какое-то протокольное мероприятие, уже пошли вопросы с мест — и брошенный в одиночку «под танк» Виноградов с трудом пытался комментировать для телевидения и газет очередное заявление начальника ГУВД.
   — Скажите, майор…
   Владимир Александрович отыскал глазами поднятую руку:
   — Представьтесь, пожалуйста.
   Встал парень — упитанный, розовый, с усиками и бородкой:
   — Алексей Самошин, компания ЦРТВ. Скажите, правда ли, что…
   Худо-бедно, пресса в конце концов получила свое.
   И отправилась по рабочим местам — нагонять строчки для гонорара и в меру способностей монтировать отснятый материал… Но прежде чем Владимир Александрович покинул пустеющий зал, к его столу приблизились двое:
   — Послушай, старик! Это мой оператор… Он тут опоздал немного.
   Виноградова несколько покоробило такое фамильярное обращение:
   — Очень жаль, Алексей… простите, как вас?
   На пластиковой карточке не значилось отчества собственного корреспондента ЦРТВ Самошина, поэтому майор запнулся.
   — Да ладно тебе! Можно по имени.
   — Чем могу помочь? — Владимир Александрович во-время вспомнил старое правило работников пресс-служб: с журналистами, как с малыми детьми, собаками и психически больными нужно обходиться ласково.
   — Надо бы ещё раз. Я задам свой вопросик, ты опять ответишь… И нет проблем! Понял?
   — Понял? — Повторил вслед за Самохиным верзила с телекамерой на плече.
   Фамилия оператора была написана на репортерской карточке: Гвоздюк. Причина же опоздания читалась прямо на лице этого самого Гвоздюка: опухшие веки, красные глаза и запах тяжелого похмелья.
   — Поехали, — согласился Виноградов, глянув на часы у двери. — Только быстро!
   Потом высокая, худощавая фигура Гвоздюка и бородка Самошина попадались на глаза Владимиру Александровичу постоянно.
   Круг журналистов, аккредитованных при ГУВД, достаточно узок, поэтому майор то и дело встречал эту парочку на брифингах и пресс-конференциях руководства Главка, в милицейских рейдах по рынкам, на местах заказных убийств и прочих печальных происшествий, составляющих криминальную хронику города.
   Сюжеты, снятые ими, особой оригинальностью и остротой не блистали, но смотрелись не хуже и не лучше других, ежесуточно заполняющих выпуски телевизионных новостей.
   Общение Виноградова с ребятами из ЦРТВ носило характер эпизодический и ни к чему не обязывающий. Но примерно через полгода, когда майор уже исполнял обязанности начальника пресс-службы, Самошин заявился прямо к нему в кабинет:
   — Слушай, старик… — начал он, двигая по ковру тяжелое кресло для посетителей. — Есть дело.
   Суть предложения заключалась в следующем. Надо дать интервью — небольшое, минут на пять. Что-нибудь о безопасности дорожного движения, статистику происшествий по региону, какой-нибудь жуткий фактик… Условий — два.
   Во-первых, Владимир Александрович должен сняться на фоне огромного, красочного щита с рекламой некого акционерного общества, торгующего на российском рынке импортными автомобилями. А во-вторых, на вопрос Самошина о том, какая из марок легковых машин является по его мнению самой надежной и безаварийной, майору следует назвать вполне конкретную модель, недавно появившуюся в продаже.
   — Сколько? — Поинтересовался Виноградов.
   — Двести баксов, старик.
   — Ско-олько?
   — Пятьсот!
   Владимир Александрович прекрасно представлял себе, что такое «левый» заказной сюжет. По идее, каждая секунда рекламного времени должна быть официально оплачена, и это с утра до ночи трепетно отслеживается соответствующими структурами. За любую, даже скрытую и косвенную рекламу, мелькнувшую на экране без санкции, нарушителя ждет суровая кара — от штрафа до позорного увольнения.
   Конечно, голь на выдумки хитра. И тележурналисты так или иначе находят способы поработать на свой личный карман, но чтобы для этого использовались представители правоохранительных органов…
   — Пятьсот? Шутишь.
   — Семьсот баксов, старик! — Подскочил в кресле Самошин. — Больше не могу, честное слово. А то нам с Витькой вообще ни хрена не останется, понял?
   … Вечером после этого визита майор встретился в «Старом кафе» с приятелем-журналистом, сделавшим себе громкое имя не без помощи Владимира Александровича.
   Услышав фамилию Самошина, приятель поморщился:
   — Чмо педальное… Раздолбай! Гвоздюк когда-то вроде был ничего мужиком, но спился вконец последнее время. А зачем они тебе, Саныч?
   Выслушав рассказ майора, он кивнул:
   — Похоже. Подшакаливают, где могут…
   И собеседник поведал Владимиру Александровичу про парочку с ЦРТВ довольно много любопытного.
   Например, Виноградов узнал, что Самошин постоянно по уши в долгах. Из своей пишушей и снимающей братии ему никто больше ни копейки не дает, вот парень и полез во всякие авантюры.
   — Заказной материал — это ещё что…
   — Слушай, а что у него такое случилось? Почему денег нет?
   Приятель Владимира Александровича хмыкнул:
   — Казино «Екатерина Вторая» знаешь? На Загородном?
   — «Катьку»? Конечно.
   — Ну, так вот! Самошин оттуда не вылезает.
   — Игрок? — Удивился Виноградов.
   — Мудак. Он там уже оставил столько… Мне люди рассказывали.
   Собеседнику стоило верить — сети его информаторов временами завидовал даже РУОП. Благодаря чему не только обыватели, но и милиция зачастую узнавали самые свежие новости о российской организованной преступности исключительно из статей этого человека.
   — А длинный, его оператор?