Страница:
Ответили на этот раз хоть и не дружно, но все — даже старик чуть склонил голову.
Молчание нарушил мужчина с орденом. Голос у него оказался суровый, под стать внешности.
Шамиль перевел:
— Он спрашивает, узнал ли ты, с кем разговариваешь?
— Нет.
Мужчина хмуро посмотрел на Шамиля. Тот заговорил, спеша и от этого путаясь в русских словах:
— Понимаешь, майор… — Получалось, что напротив Виноградова сидят действительно люди непростые.
Старик считался одним из местных религиозных лидеров, чуть ли не главным муллой района. А фамилию мужчины со звездой на груди Владимир Александрович вспомнил сразу: когда-то она мелькала в криминальных сводках МВД, потом зазвучала на весь мир в связи с захватом пассажирского самолета, а всю последнюю войну упоминалась, когда речь шла о самых непримиримых «полевых командирах».
Шамиль закончил церемонию представления. Виноградов кивнул и сообщил о себе:
— Майор Виноградов. Владимир Александрович.
Потом посмотрел в глаза сидящему напротив человеку.
Это был не совсем тот эффект, на который рассчитывали гости. Но мужчина снова заговорил, и в переводе слова его прозвучали так:
— Он спрашивает: сказали тебе, зачем они здесь?
— Нет. Пока не знаю.
Выяснилось, что суть проблемы сводится к следующему.
Война всегда была для обитателей этих гор образом жизни, состоянием духа — и, конечно же, главным источником существования. Угоны скота, грабежи, похищения людей считались куда более выгодным и почетным делом, чем землепашество, ремесло или торговля.
Меньше года назад закончились боевые действия. Русские войска ушли, оставив после себя разоренные села, километры минных полей — и несколько десятков попавших в плен солдат и офицеров.
Их распределили по дальним районам республики — часть была выделена в награду особо отличившимся бойцам, а многие даже достались простым крестьянским семьям, потерявшим на войне кров и кормильцев.
Недавние офицеры и солдаты превратились в живой товар. Конечно, их использовали и в качестве бесплатной рабочей силы, но главное — эти люди теперь являлись надежной гарантией материального возмещения понесенных в войну утрат и козырем на любых переговорах.
Пока работала Верховная комиссия по примирению, спрос на российских пленных был высок, продавали их оптом и в розницу. Перед президентскими выборами цена за голову военнослужащего даже поднялась — любой кандидат или представитель политической фракции старался набрать очки, фотографируясь с вызволенным лично им соотечественником.
Да и потом некоторое время торговля ещё худо-бедно шла: за кого-то родные и земляки заплатили выкуп, некоторых выменяли на уголовников, сидевших по российским тюрьмам…
Но в последние месяцы наблюдался застой — с апреля не удалось получить ни копейки. Пресса утихла без «информационного повода», у мирового общественного мнения возникли другие заботы, да и Москва, видимо, посчитала вопрос закрытым.
Короче, в распоряжении рода, который представляли прибывшие на встречу с Виноградовым люди, находилось ещё девять «невостребованных» российской стороной военнослужащих.
— Вот список…
Владимир Александрович взял в руки стандартный лист бумаги со столбиком фамилий. Имя, отчество, дата и год рождения, адрес… Также перечислялись звания и номера войсковых частей.
— А это что? — Виноградов показал на цифры справа, напротив каждого пленного.
— Это сумма, которую надо платить. В долларах.
— Понятно… Хорошо, я передам список, когда вернусь. Куда лучше? Командованию, родственникам, в прессу?
Не дослушав, собеседник отмахнулся тяжелой лапой.
Шамиль перевел:
— Все уже знают! Много раз. И туда, и сюда…
— Тогда что от меня-то нужно?
Собеседник обьяснил, гортанно растягивая слова.
Получалось, что его люди бедствуют. Хозяйства разорены, контроль на границе, братья по вере помогают в основном советами, а долгожданные нефтедоллары за транзит пойдут ещё неизвестно когда.
Жить же надо сейчас. Поэтому он и его спутник уполномочены предложить выгодную сделку.
— Какую, простите? Не понял.
Виноградов покосился на Шамиля, и тот продолжил перевод:
— Они хотят уступить тебе всех своих пленных.
— Кому? Мне?
— Да. Сразу девятерых, как это?… Оптом! За сто тысяч долларов.
— Не понял.
— Они знают, что ты везешь деньги.
— Какие деньги?
Шамиль покачал бородой:
— Здесь ничего не скроешь… Всем известно, куда ты едешь, зачем и к кому. И они считают, что их предложение выгоднее.
Владимир Александрович не представлял, что ответить, и собеседник воспользовался паузой.
— Лично тебе обещано десять процентов… Они деловые люди, много вопросов решали с русским командованием по-хорошему и понимают, что любой труд должен быть оплачен.
Мужчина с орденом кивнул, подтверждая правильность перевода.
Виноградов попробовал выиграть время:
— Но вчера мы смотрели по телевизору… Любой, кто потребует или даже заплатит выкуп за людей, является по вашим новым законом пособником, соучастником преступления. Верно?
— Он говорит, что ты напрасно боишься. Одно дело заложники, другое — те русские, кого захватили в плен на войне, с оружием в руках. Военный трофей, понимаешь?
— Понимаешь? — Не выдержав, переспросил собеседник.
— Понимаю… Шамиль, — Владимир Александрович демонстративно обернулся к сидящему рядом человеку в очках. — Скажи, Шамиль, зачем им нужно мое согласие? Почему бы не отнять деньги силой?
В комнате повисла густая, тягучая тишина. Стало слышно, как под грузным телом хозяина поскрипывает стул.
— Это нельзя. — Шамиль опять помолчал, подбирая слова:
— У нас все очень уважают полковника Асхабова.
Виноградов кивнул: да, конечно! Напасть на специально посланный конвой республиканской гвардии и отбить предназначенные ему деньги не так уж трудно. Но — это тяжкое оскорбление, которое не прощается.
Другое дело, если жадный представитель российских спецслужб решит «скрысятничать» и тихо-мирно отдаст чемоданчик — тогда Шамиль уже не будет отвечать ни за него, ни за деньги.
Пока же он готов драться до конца. И погибнуть, исполняя свой долг, но не имея по местным обычаям права помешать хозяевам района встретиться с Владимиром Александровичем.
— Мне очень жаль… Я вынужден отказаться.
Над собравшимися сгустилось почти физически, до вибрации ощутимое напряжение. Люди Шамиля, гости и хозяин замерли в ожидании.
— Он напоминает, что речь идет о восьми русских солдатах и одном старшем лейтенанте.
— Да, — кивнул Виноградов. — Но я тоже всего лишь простой офицер. И должен выполнять приказ.
— Ты боишься наказания там, у себя? Когда вернешься?
Владимир Александрович помедлил, ощупывая коленями зажатый под столом дипломат:
— Нет, пожалуй.
— Тогда, почему не хочешь? Девять против двух… А за тех корреспондентов потом ещё дадут денег, раз уж согласились.
— Мне очень жаль.
Помолчали. Неожиданно, что-то сказал старик в чалме:
— Он спрашивает: тебе действительно очень жаль?
— Да. Конечно.
Старик поднялся, вслед за ним встали остальные.
И каждый при этом старался не делать резких движений.
— Они зовут выйти во двор.
— Зачем? — Владимира Александровича прошибло холодным потом — от волос на голове, до ладони, стиснувшей ручку дипломата.
Кто их знает, может, по местным обычаям не принято убивать друг друга прямо в чужом доме? Чтобы хозяина не обидеть.
Шамиль понизил голос:
— Спокойно ты, слушай. Если что…
Он опять не успел закончить — мужчины один за другим прошли через коридор и спустились с крыльца.
Дворик перед калиткой при свете оказался Виноградову ухоженным, под стать дому. Никакого огорода — только «европейский» газон, деревья и увитая зеленью беседка. Прямо на камнях, у самого забора, в кампании бородачей из гвардии расположились двое незнакомых Владимиру Александровичу автоматчиков.
Обстановка здесь казалась куда более мирной, чем в комнате.
При появлении начальства увешанный оружием народ встал и вдоль дорожки образовалось некое подобие строя.
— Дальше что?
— Тихо. Стой.
Послышалась команда, и незнакомцы выволокли на всеобщее обозрение два продолговатых тюка.
— Смотри! — Велено было Виноградову.
Содрали мешковину, и Владимир Александрович увидел, что это не тюки вовсе, а двое мужчин со связанными за спиной руками.
Худые, стрижены почти наголо, с нездоровой кожей и мутными от удушья глазами: очевидно, обоих довольно долго продержали без свежего воздуха. У старшего на подбородке пробилась щетина, второй же — совсем мальчишка, лет восемнадцати.
Русские… Наши.
— Можешь поговорить.
— Зачем? — Сглотнул слюну Владимир Александрович чувствуя, как намертво впились в него взглядами пленные.
— Не хочешь? — Удивился Шамиль.
— Зачем? — Повторил вопрос Виноградов. Костяшки пальцев его побелели от фантастического желания с маху врезать ближайшему из спутников чемоданом в висок.
Тем временем, бородач с орденом спустился по ступеням. Подошел к замершему на коленях мужчине постарше:
— Видишь? Офицер! Иди сюда… — Это прозвучало по-русски, почти без акцента.
Виноградов подчинился.
— Здравствуй, брат. — Разговаривать сверху вниз со связанным человеком было неловко и стыдно, поэтому он присел.
— Здравствуйте.
— Малинин? Старший лейтенант? — Припомнил Владимир Александрович первую строку списка.
— Так точно, — голос у офицера оказался чуть хрипловатым. — Командир разведроты.
— Про тебя знают наши?
— Знают. Вроде бы…
— А почему до сих пор не выкупили?
Вопрос был идиотский, но пленный этого не заметил:
— Некому… Родных нет, а остальным плевать.
— Давно у них?
— С первой зимы.
Виноградов не знал, о чем ещё спрашивать. Поэтому он тронул собеседника за плечо и встал:
— Держись! Что-нибудь придумаем.
В это же время бородач нагнулся над вторым пленным и пятерней ухватил его за ухо:
— А твой как фамилия?
Нижняя губа мальчишки задрожала:
— Левченко…
— Домой хочешь? Скажи!
— Хочу.
— Вон, ему скажи… громко!
— Хочу! — Закричал от боли и страха солдат.
Бородач обернулся к Виноградову:
— Слышал?
Потом отпустил покрасневшее ухо и почти ласково выдохнул:
— А вот он не хочет, чтобы ты домой поехал, к маме… Попроси?
Мальчишка поднял на Владимира Александровича мокрое, неживое лицо:
— Пожалуйста… Пожалуйста.
Не зная, куда отвести взгляд, Виноградов посмотрел на крыльцо. Хозяин дома, Шамиль, охрана — все стояли молча, не шевелясь. И только старик в зеленой чалме покачивал головой.
— Ну? Что скажешь?
— Зря вы это все. Зря! Я сделаю все возможное, чтобы ускорить… чтобы привлечь внимание… Но сейчас — не могу.
— Не можешь?
— Мне очень жаль.
— Очень? — Собеседник положил растопыренную пятерню на макушку солдата. Затем молниеносным движением выхватил из-под куртки пистолет.
Никто не успел среагировать — ни Шамиль, ни его бойцы. Поэтому Владимир Александрович в полной неподвижности вынужден был наблюдать за тем, как ствол описывает дугу и упирается в затылок стоящему на коленях мальчишке:
— Смотри! — Хлопнул выстрел, и бледно-розовый фонтанчик обрызгал качнувшегося назад бородача.
Убитый обмяк и уткнулся окровавленным лицом в траву.
Больше выстрелов не последовало, и люди вокруг облегченно зашевелились.
Заговорил хозяин — сердито и возмущенно. Орденоносный командир пожал плечами и что-то ответил, пряча пистолет.
Очевидно, на этот раз все.
Долгих прощаний и проводов не было, но гости во главе со стариком уже направились по дорожке к выходу.
Гвардейцы тоже начали переговариваться нарочито громкими, радостными голосами, похлопывали друг друга по плечам, смеялись.
Шамиль снова замер между Виноградовым и собеседником.
— Эта смерть на тебе, ты понял? — перевел он, показывая на чемоданчик:
— И на этих деньгах.
Владимир Александрович промолчал.
Мимо провели пленного офицера в накинутом на голову мешке.
— Они будут убивать их по одному… Каждую неделю, по пятницам. Снимать на видео — и отдавать в программы новостей, иностранцам. Пока у России не найдется денег, понял?
Шамиль переступил через лежащее на земле тело, и от себя добавил:
— Они это сделают, да…
Пока оттаскивали за калитку труп, Виноградов вместе со всеми стоял во дворе. Потом беспрепятственно прошел в дом, поднялся наверх и в одиночестве сел на кровать.
За окном возник и удалился рев автомобильных двигателей.
Некоторое время Владимир Александрович тупо разглядывал прилипший к ладони чемоданчик — и в конце концов просто закрыл глаза.
Вряд ли Шамиль теперь вернет майору оружие…
Очень хотелось заплакать, но слез не было.
Не было вообще ничего, кроме чужой предсмертной боли.
Виноградов взял портфель с деньгами и вышел на улицу.
Чтобы спуститься с крыльца, надо было миновать хозяина:
— Э, постой…
Владимир Александрович обернулся. Голос хозяина звучал тревожно:
— Это не я. Это они…
Рядом с дорожкой, в траве, темнело пятно — если не знать, что там кровь, ни за что не обратишь внимания.
— Видели?
Виноградов ощупал взглядом мясистое, встревоженное лицо.
— Это они… Я не мог помешать! Видели?
Надо же, когда припечет — все они тут вспоминают, как по-русски разговаривать. Почувствовав мстительную радость, майор пожал плечами:
— Разберутся. Кому следует.
— Но вы подтвердите?
Виноградов опять пожал плечами и не прощаясь двинулся дальше.
— Садись, — за калиткой уже ждал Шамиль.
Очки по-прежнему скрывали половину его лица, и как раньше ни черта за ними было не разобрать.
Выехали быстро и без сопровождения, на одной-единственной «ниве»: водитель, автоматчик, Шамиль, да сам Виноградов. Почему — Владимир Александрович так и не понял, а уточнять что-то не осталось ни сил, ни желания.
Когда машина покатилась по пыльному, пустому шоссе, Владимир Александрович все же не выдержал и обернулся.
— Забыл что-то?
— Нет. К сожалению…
Дорожный знак на выезде отсутствовал.
Досадно! А Виноградов надеялся прочитать хотя бы название остающегося позади населенного пункта.
Ничего… Добраться бы до своих, а там разберемся.
Издали коттеджи смотрелись совсем по-европейски: черепица на крышах, флюгеры, красный и белый кирпич.
Просто, Швейцария какая-то. Или даже австрийские Альпы…
За одним из заборов Владимир Александрович увидел свежие штабеля досок, а чуть дальше обратил внимание на приоткрытый контейнер с импортными стеклопакетами и торчащую в небо стрелу автокрана.
Очевидно, некоторые дома ещё достраивались.
— Нравится? — Тон у Шамиля был не совсем обычный.
— Красиво.
— Да… За год появилось. Даже меньше.
— После войны? — Удивился Виноградов. И все же спросил:
— А что это вообще такое? Интересное место.
Шамиль изобразил на лице улыбку и заговорил, тщательно подбирая слово за словом.
Судя по его обьяснениям, в красивых и уютных коттеджах образцово-показательного городка жили сплошь родственники нынешнего республиканского министра финансов.
А до ввода российских войск тут вообще ничего не было: поля, водокачка, да какой-то совхозный сарай, сгоревший при первой же бомбардировке… Но потом боевые действия закончились, и Москва, послушно приступила к выплате различных компенсаций победителям.
Как водится, перечисление федеральных средств на восстановление разрушенной экономики происходило под неусыпным контролем дюжины министерств и ведомств с обеих сторон.
В том числе, и министерства финансов республики.
— Теперь понятно?
— Понятно.
Бюджетные деньги в России-матушке умеют разворовывать не хуже. Генеральские дачи, приватизация, квартиры для депутатов… Но возвести сразу целый городок, да ещё на глазах десятков тысяч беженцев и бездомных?
— И вы терпите?
— Каждый устраивается, как умеет.
В голосе Шамиля не было даже намека на осуждение. Впрочем, зависти не было тоже, и это Виноградову почему-то понравилось…
Некоторое время ехали молча.
Потом сосед обернулся к Владимиру Александровичу:
— Слушай, насчет утра… — он махнул рукой куда-то назад. — Я рад, что все хорошо закончилось.
— Хорошо? — Виноградов представил окровавленный затылок убитого.
— Слушай! Могла вообще быть стрельба… За такие деньги, понял?
— А мальчишка-то тут при чем?
— Он не мальчишка! — Вскинулся Шамиль. — Он — солдат, понял? Он сюда воевать приехал, с оружием,понял? А не в гости…
— Его не спрашивали. Его послали!
— Ну и что?
Конечно, всегда есть выбор. Но… иногда его нет.
— Пленных убивать нельзя.
Шамиль оскалился:
— Да? И бить нельзя? Слушай, и пытать?
— Нельзя.
Машину затрясло на камнях, но собеседники этого не замечали.
Шамиль сорвал с лица очки и почти вплотную приблизился к Виноградову:
— Видишь? Видишь, да?
Уродливый шрам на месте глаза, мертвая кожа…
— Нравится?
— Нет, — честно признал Владимир Александрович.
— Осколок в руку, осколок в грудь и третий — вот сюда… Слушай! Я тогда на похороны отца приехал. Он человек уважаемый был, много народу собралось, даже из других районов. А ваши узнали — и по кладбищу! Сначала накрыли ракетами, а потом уже вертолеты прошлись, понял? Понял?
Виноградов кивнул, но Шамиль даже не обратил на это внимания:
— А знаешь, кто это сделал?
— Нет.
— И я не знаю! — Откачнулся собеседник. — Но наверное, такой же сопляк, как тот, сегодняшний… Может, даже и он сам, а?
Владимир Александрович опустил глаза.
Чертова война! У каждого, кто её пережил, навсегда останется собственная правда, оплаченная своей или чужой кровью.
Ведь сказано: только мертвые сраму не имут.
И еще: не судите, да не судимы будете…
Виноградов выучил много всяких красивых слов, но сейчас все они прозвучали бы некстати.
— Ох, так его душу!
На очередном повороте водитель резко вывернул руль вправо, и Владимира Александровича навалило на соседа:
— Извини.
Шамиль не ответил. Восстановив утраченное равновесие, он сразу же снова надел темные очки и отодвинулся от Виноградова.
Тот тоже поставил между ног оказавшийся на полу чемоданчик, сел поудобнее и принялся разглядывать горы за окнами автомобиля.
— Вы все виноваты… Все.
Виноградов обернулся: в голосе Шамиля больше не было ни злобы, ни истерики. Он говорил так, как рассуждают о чем-то обыденном и уже давным-давно известном, не требующем доказательств.
— И женщины? И дети?
— Да, — собеседник переложил автомат на колени. — Слушай, я до войны, в институте даже хотел жениться на одной москвичке. Но теперь… Ненавижу! Ненавижу вас всех.
Виноградов припомнил вчерашние фотографии на экране телевизора:
— И журналистов? Этих, которые заложники?
— Конечно. Почему нет? — Пожал плечами Шамиль.
— Ну, они же, вроде, друзья ваши. Нет?
Собеседник поправил берет. Потом не спеша, со вкусом и удовольствием произнес одно-единственное слово:
— Дерьмо.
— Неужели?
— Проститутки…
И вообще-то, возразить Владимиру Александровичу было нечего.
… Самошина и Гвоздюка он знал уже довольно давно, чуть ли не с первого дня работы в пресс-службе милицейского Главка. А познакомился майор с ними так же, как с большинством журналистов, пишущих и снимающих на криминальные темы.
В Большом Доме заканчивалось какое-то протокольное мероприятие, уже пошли вопросы с мест — и брошенный в одиночку «под танк» Виноградов с трудом пытался комментировать для телевидения и газет очередное заявление начальника ГУВД.
— Скажите, майор…
Владимир Александрович отыскал глазами поднятую руку:
— Представьтесь, пожалуйста.
Встал парень — упитанный, розовый, с усиками и бородкой:
— Алексей Самошин, компания ЦРТВ. Скажите, правда ли, что…
Худо-бедно, пресса в конце концов получила свое.
И отправилась по рабочим местам — нагонять строчки для гонорара и в меру способностей монтировать отснятый материал… Но прежде чем Владимир Александрович покинул пустеющий зал, к его столу приблизились двое:
— Послушай, старик! Это мой оператор… Он тут опоздал немного.
Виноградова несколько покоробило такое фамильярное обращение:
— Очень жаль, Алексей… простите, как вас?
На пластиковой карточке не значилось отчества собственного корреспондента ЦРТВ Самошина, поэтому майор запнулся.
— Да ладно тебе! Можно по имени.
— Чем могу помочь? — Владимир Александрович во-время вспомнил старое правило работников пресс-служб: с журналистами, как с малыми детьми, собаками и психически больными нужно обходиться ласково.
— Надо бы ещё раз. Я задам свой вопросик, ты опять ответишь… И нет проблем! Понял?
— Понял? — Повторил вслед за Самохиным верзила с телекамерой на плече.
Фамилия оператора была написана на репортерской карточке: Гвоздюк. Причина же опоздания читалась прямо на лице этого самого Гвоздюка: опухшие веки, красные глаза и запах тяжелого похмелья.
— Поехали, — согласился Виноградов, глянув на часы у двери. — Только быстро!
Потом высокая, худощавая фигура Гвоздюка и бородка Самошина попадались на глаза Владимиру Александровичу постоянно.
Круг журналистов, аккредитованных при ГУВД, достаточно узок, поэтому майор то и дело встречал эту парочку на брифингах и пресс-конференциях руководства Главка, в милицейских рейдах по рынкам, на местах заказных убийств и прочих печальных происшествий, составляющих криминальную хронику города.
Сюжеты, снятые ими, особой оригинальностью и остротой не блистали, но смотрелись не хуже и не лучше других, ежесуточно заполняющих выпуски телевизионных новостей.
Общение Виноградова с ребятами из ЦРТВ носило характер эпизодический и ни к чему не обязывающий. Но примерно через полгода, когда майор уже исполнял обязанности начальника пресс-службы, Самошин заявился прямо к нему в кабинет:
— Слушай, старик… — начал он, двигая по ковру тяжелое кресло для посетителей. — Есть дело.
Суть предложения заключалась в следующем. Надо дать интервью — небольшое, минут на пять. Что-нибудь о безопасности дорожного движения, статистику происшествий по региону, какой-нибудь жуткий фактик… Условий — два.
Во-первых, Владимир Александрович должен сняться на фоне огромного, красочного щита с рекламой некого акционерного общества, торгующего на российском рынке импортными автомобилями. А во-вторых, на вопрос Самошина о том, какая из марок легковых машин является по его мнению самой надежной и безаварийной, майору следует назвать вполне конкретную модель, недавно появившуюся в продаже.
— Сколько? — Поинтересовался Виноградов.
— Двести баксов, старик.
— Ско-олько?
— Пятьсот!
Владимир Александрович прекрасно представлял себе, что такое «левый» заказной сюжет. По идее, каждая секунда рекламного времени должна быть официально оплачена, и это с утра до ночи трепетно отслеживается соответствующими структурами. За любую, даже скрытую и косвенную рекламу, мелькнувшую на экране без санкции, нарушителя ждет суровая кара — от штрафа до позорного увольнения.
Конечно, голь на выдумки хитра. И тележурналисты так или иначе находят способы поработать на свой личный карман, но чтобы для этого использовались представители правоохранительных органов…
— Пятьсот? Шутишь.
— Семьсот баксов, старик! — Подскочил в кресле Самошин. — Больше не могу, честное слово. А то нам с Витькой вообще ни хрена не останется, понял?
… Вечером после этого визита майор встретился в «Старом кафе» с приятелем-журналистом, сделавшим себе громкое имя не без помощи Владимира Александровича.
Услышав фамилию Самошина, приятель поморщился:
— Чмо педальное… Раздолбай! Гвоздюк когда-то вроде был ничего мужиком, но спился вконец последнее время. А зачем они тебе, Саныч?
Выслушав рассказ майора, он кивнул:
— Похоже. Подшакаливают, где могут…
И собеседник поведал Владимиру Александровичу про парочку с ЦРТВ довольно много любопытного.
Например, Виноградов узнал, что Самошин постоянно по уши в долгах. Из своей пишушей и снимающей братии ему никто больше ни копейки не дает, вот парень и полез во всякие авантюры.
— Заказной материал — это ещё что…
— Слушай, а что у него такое случилось? Почему денег нет?
Приятель Владимира Александровича хмыкнул:
— Казино «Екатерина Вторая» знаешь? На Загородном?
— «Катьку»? Конечно.
— Ну, так вот! Самошин оттуда не вылезает.
— Игрок? — Удивился Виноградов.
— Мудак. Он там уже оставил столько… Мне люди рассказывали.
Собеседнику стоило верить — сети его информаторов временами завидовал даже РУОП. Благодаря чему не только обыватели, но и милиция зачастую узнавали самые свежие новости о российской организованной преступности исключительно из статей этого человека.
— А длинный, его оператор?
Молчание нарушил мужчина с орденом. Голос у него оказался суровый, под стать внешности.
Шамиль перевел:
— Он спрашивает, узнал ли ты, с кем разговариваешь?
— Нет.
Мужчина хмуро посмотрел на Шамиля. Тот заговорил, спеша и от этого путаясь в русских словах:
— Понимаешь, майор… — Получалось, что напротив Виноградова сидят действительно люди непростые.
Старик считался одним из местных религиозных лидеров, чуть ли не главным муллой района. А фамилию мужчины со звездой на груди Владимир Александрович вспомнил сразу: когда-то она мелькала в криминальных сводках МВД, потом зазвучала на весь мир в связи с захватом пассажирского самолета, а всю последнюю войну упоминалась, когда речь шла о самых непримиримых «полевых командирах».
Шамиль закончил церемонию представления. Виноградов кивнул и сообщил о себе:
— Майор Виноградов. Владимир Александрович.
Потом посмотрел в глаза сидящему напротив человеку.
Это был не совсем тот эффект, на который рассчитывали гости. Но мужчина снова заговорил, и в переводе слова его прозвучали так:
— Он спрашивает: сказали тебе, зачем они здесь?
— Нет. Пока не знаю.
Выяснилось, что суть проблемы сводится к следующему.
Война всегда была для обитателей этих гор образом жизни, состоянием духа — и, конечно же, главным источником существования. Угоны скота, грабежи, похищения людей считались куда более выгодным и почетным делом, чем землепашество, ремесло или торговля.
Меньше года назад закончились боевые действия. Русские войска ушли, оставив после себя разоренные села, километры минных полей — и несколько десятков попавших в плен солдат и офицеров.
Их распределили по дальним районам республики — часть была выделена в награду особо отличившимся бойцам, а многие даже достались простым крестьянским семьям, потерявшим на войне кров и кормильцев.
Недавние офицеры и солдаты превратились в живой товар. Конечно, их использовали и в качестве бесплатной рабочей силы, но главное — эти люди теперь являлись надежной гарантией материального возмещения понесенных в войну утрат и козырем на любых переговорах.
Пока работала Верховная комиссия по примирению, спрос на российских пленных был высок, продавали их оптом и в розницу. Перед президентскими выборами цена за голову военнослужащего даже поднялась — любой кандидат или представитель политической фракции старался набрать очки, фотографируясь с вызволенным лично им соотечественником.
Да и потом некоторое время торговля ещё худо-бедно шла: за кого-то родные и земляки заплатили выкуп, некоторых выменяли на уголовников, сидевших по российским тюрьмам…
Но в последние месяцы наблюдался застой — с апреля не удалось получить ни копейки. Пресса утихла без «информационного повода», у мирового общественного мнения возникли другие заботы, да и Москва, видимо, посчитала вопрос закрытым.
Короче, в распоряжении рода, который представляли прибывшие на встречу с Виноградовым люди, находилось ещё девять «невостребованных» российской стороной военнослужащих.
— Вот список…
Владимир Александрович взял в руки стандартный лист бумаги со столбиком фамилий. Имя, отчество, дата и год рождения, адрес… Также перечислялись звания и номера войсковых частей.
— А это что? — Виноградов показал на цифры справа, напротив каждого пленного.
— Это сумма, которую надо платить. В долларах.
— Понятно… Хорошо, я передам список, когда вернусь. Куда лучше? Командованию, родственникам, в прессу?
Не дослушав, собеседник отмахнулся тяжелой лапой.
Шамиль перевел:
— Все уже знают! Много раз. И туда, и сюда…
— Тогда что от меня-то нужно?
Собеседник обьяснил, гортанно растягивая слова.
Получалось, что его люди бедствуют. Хозяйства разорены, контроль на границе, братья по вере помогают в основном советами, а долгожданные нефтедоллары за транзит пойдут ещё неизвестно когда.
Жить же надо сейчас. Поэтому он и его спутник уполномочены предложить выгодную сделку.
— Какую, простите? Не понял.
Виноградов покосился на Шамиля, и тот продолжил перевод:
— Они хотят уступить тебе всех своих пленных.
— Кому? Мне?
— Да. Сразу девятерых, как это?… Оптом! За сто тысяч долларов.
— Не понял.
— Они знают, что ты везешь деньги.
— Какие деньги?
Шамиль покачал бородой:
— Здесь ничего не скроешь… Всем известно, куда ты едешь, зачем и к кому. И они считают, что их предложение выгоднее.
Владимир Александрович не представлял, что ответить, и собеседник воспользовался паузой.
— Лично тебе обещано десять процентов… Они деловые люди, много вопросов решали с русским командованием по-хорошему и понимают, что любой труд должен быть оплачен.
Мужчина с орденом кивнул, подтверждая правильность перевода.
Виноградов попробовал выиграть время:
— Но вчера мы смотрели по телевизору… Любой, кто потребует или даже заплатит выкуп за людей, является по вашим новым законом пособником, соучастником преступления. Верно?
— Он говорит, что ты напрасно боишься. Одно дело заложники, другое — те русские, кого захватили в плен на войне, с оружием в руках. Военный трофей, понимаешь?
— Понимаешь? — Не выдержав, переспросил собеседник.
— Понимаю… Шамиль, — Владимир Александрович демонстративно обернулся к сидящему рядом человеку в очках. — Скажи, Шамиль, зачем им нужно мое согласие? Почему бы не отнять деньги силой?
В комнате повисла густая, тягучая тишина. Стало слышно, как под грузным телом хозяина поскрипывает стул.
— Это нельзя. — Шамиль опять помолчал, подбирая слова:
— У нас все очень уважают полковника Асхабова.
Виноградов кивнул: да, конечно! Напасть на специально посланный конвой республиканской гвардии и отбить предназначенные ему деньги не так уж трудно. Но — это тяжкое оскорбление, которое не прощается.
Другое дело, если жадный представитель российских спецслужб решит «скрысятничать» и тихо-мирно отдаст чемоданчик — тогда Шамиль уже не будет отвечать ни за него, ни за деньги.
Пока же он готов драться до конца. И погибнуть, исполняя свой долг, но не имея по местным обычаям права помешать хозяевам района встретиться с Владимиром Александровичем.
— Мне очень жаль… Я вынужден отказаться.
Над собравшимися сгустилось почти физически, до вибрации ощутимое напряжение. Люди Шамиля, гости и хозяин замерли в ожидании.
— Он напоминает, что речь идет о восьми русских солдатах и одном старшем лейтенанте.
— Да, — кивнул Виноградов. — Но я тоже всего лишь простой офицер. И должен выполнять приказ.
— Ты боишься наказания там, у себя? Когда вернешься?
Владимир Александрович помедлил, ощупывая коленями зажатый под столом дипломат:
— Нет, пожалуй.
— Тогда, почему не хочешь? Девять против двух… А за тех корреспондентов потом ещё дадут денег, раз уж согласились.
— Мне очень жаль.
Помолчали. Неожиданно, что-то сказал старик в чалме:
— Он спрашивает: тебе действительно очень жаль?
— Да. Конечно.
Старик поднялся, вслед за ним встали остальные.
И каждый при этом старался не делать резких движений.
— Они зовут выйти во двор.
— Зачем? — Владимира Александровича прошибло холодным потом — от волос на голове, до ладони, стиснувшей ручку дипломата.
Кто их знает, может, по местным обычаям не принято убивать друг друга прямо в чужом доме? Чтобы хозяина не обидеть.
Шамиль понизил голос:
— Спокойно ты, слушай. Если что…
Он опять не успел закончить — мужчины один за другим прошли через коридор и спустились с крыльца.
Дворик перед калиткой при свете оказался Виноградову ухоженным, под стать дому. Никакого огорода — только «европейский» газон, деревья и увитая зеленью беседка. Прямо на камнях, у самого забора, в кампании бородачей из гвардии расположились двое незнакомых Владимиру Александровичу автоматчиков.
Обстановка здесь казалась куда более мирной, чем в комнате.
При появлении начальства увешанный оружием народ встал и вдоль дорожки образовалось некое подобие строя.
— Дальше что?
— Тихо. Стой.
Послышалась команда, и незнакомцы выволокли на всеобщее обозрение два продолговатых тюка.
— Смотри! — Велено было Виноградову.
Содрали мешковину, и Владимир Александрович увидел, что это не тюки вовсе, а двое мужчин со связанными за спиной руками.
Худые, стрижены почти наголо, с нездоровой кожей и мутными от удушья глазами: очевидно, обоих довольно долго продержали без свежего воздуха. У старшего на подбородке пробилась щетина, второй же — совсем мальчишка, лет восемнадцати.
Русские… Наши.
— Можешь поговорить.
— Зачем? — Сглотнул слюну Владимир Александрович чувствуя, как намертво впились в него взглядами пленные.
— Не хочешь? — Удивился Шамиль.
— Зачем? — Повторил вопрос Виноградов. Костяшки пальцев его побелели от фантастического желания с маху врезать ближайшему из спутников чемоданом в висок.
Тем временем, бородач с орденом спустился по ступеням. Подошел к замершему на коленях мужчине постарше:
— Видишь? Офицер! Иди сюда… — Это прозвучало по-русски, почти без акцента.
Виноградов подчинился.
— Здравствуй, брат. — Разговаривать сверху вниз со связанным человеком было неловко и стыдно, поэтому он присел.
— Здравствуйте.
— Малинин? Старший лейтенант? — Припомнил Владимир Александрович первую строку списка.
— Так точно, — голос у офицера оказался чуть хрипловатым. — Командир разведроты.
— Про тебя знают наши?
— Знают. Вроде бы…
— А почему до сих пор не выкупили?
Вопрос был идиотский, но пленный этого не заметил:
— Некому… Родных нет, а остальным плевать.
— Давно у них?
— С первой зимы.
Виноградов не знал, о чем ещё спрашивать. Поэтому он тронул собеседника за плечо и встал:
— Держись! Что-нибудь придумаем.
В это же время бородач нагнулся над вторым пленным и пятерней ухватил его за ухо:
— А твой как фамилия?
Нижняя губа мальчишки задрожала:
— Левченко…
— Домой хочешь? Скажи!
— Хочу.
— Вон, ему скажи… громко!
— Хочу! — Закричал от боли и страха солдат.
Бородач обернулся к Виноградову:
— Слышал?
Потом отпустил покрасневшее ухо и почти ласково выдохнул:
— А вот он не хочет, чтобы ты домой поехал, к маме… Попроси?
Мальчишка поднял на Владимира Александровича мокрое, неживое лицо:
— Пожалуйста… Пожалуйста.
Не зная, куда отвести взгляд, Виноградов посмотрел на крыльцо. Хозяин дома, Шамиль, охрана — все стояли молча, не шевелясь. И только старик в зеленой чалме покачивал головой.
— Ну? Что скажешь?
— Зря вы это все. Зря! Я сделаю все возможное, чтобы ускорить… чтобы привлечь внимание… Но сейчас — не могу.
— Не можешь?
— Мне очень жаль.
— Очень? — Собеседник положил растопыренную пятерню на макушку солдата. Затем молниеносным движением выхватил из-под куртки пистолет.
Никто не успел среагировать — ни Шамиль, ни его бойцы. Поэтому Владимир Александрович в полной неподвижности вынужден был наблюдать за тем, как ствол описывает дугу и упирается в затылок стоящему на коленях мальчишке:
— Смотри! — Хлопнул выстрел, и бледно-розовый фонтанчик обрызгал качнувшегося назад бородача.
Убитый обмяк и уткнулся окровавленным лицом в траву.
Больше выстрелов не последовало, и люди вокруг облегченно зашевелились.
Заговорил хозяин — сердито и возмущенно. Орденоносный командир пожал плечами и что-то ответил, пряча пистолет.
Очевидно, на этот раз все.
Долгих прощаний и проводов не было, но гости во главе со стариком уже направились по дорожке к выходу.
Гвардейцы тоже начали переговариваться нарочито громкими, радостными голосами, похлопывали друг друга по плечам, смеялись.
Шамиль снова замер между Виноградовым и собеседником.
— Эта смерть на тебе, ты понял? — перевел он, показывая на чемоданчик:
— И на этих деньгах.
Владимир Александрович промолчал.
Мимо провели пленного офицера в накинутом на голову мешке.
— Они будут убивать их по одному… Каждую неделю, по пятницам. Снимать на видео — и отдавать в программы новостей, иностранцам. Пока у России не найдется денег, понял?
Шамиль переступил через лежащее на земле тело, и от себя добавил:
— Они это сделают, да…
Пока оттаскивали за калитку труп, Виноградов вместе со всеми стоял во дворе. Потом беспрепятственно прошел в дом, поднялся наверх и в одиночестве сел на кровать.
За окном возник и удалился рев автомобильных двигателей.
Некоторое время Владимир Александрович тупо разглядывал прилипший к ладони чемоданчик — и в конце концов просто закрыл глаза.
Вряд ли Шамиль теперь вернет майору оружие…
Очень хотелось заплакать, но слез не было.
Не было вообще ничего, кроме чужой предсмертной боли.
* * *
Минуты ожидания тянулись долго и тяжело, но к тому времени, когда Владимира Александровича позвали вниз, он уже вполне справился с собой.Виноградов взял портфель с деньгами и вышел на улицу.
Чтобы спуститься с крыльца, надо было миновать хозяина:
— Э, постой…
Владимир Александрович обернулся. Голос хозяина звучал тревожно:
— Это не я. Это они…
Рядом с дорожкой, в траве, темнело пятно — если не знать, что там кровь, ни за что не обратишь внимания.
— Видели?
Виноградов ощупал взглядом мясистое, встревоженное лицо.
— Это они… Я не мог помешать! Видели?
Надо же, когда припечет — все они тут вспоминают, как по-русски разговаривать. Почувствовав мстительную радость, майор пожал плечами:
— Разберутся. Кому следует.
— Но вы подтвердите?
Виноградов опять пожал плечами и не прощаясь двинулся дальше.
— Садись, — за калиткой уже ждал Шамиль.
Очки по-прежнему скрывали половину его лица, и как раньше ни черта за ними было не разобрать.
Выехали быстро и без сопровождения, на одной-единственной «ниве»: водитель, автоматчик, Шамиль, да сам Виноградов. Почему — Владимир Александрович так и не понял, а уточнять что-то не осталось ни сил, ни желания.
Когда машина покатилась по пыльному, пустому шоссе, Владимир Александрович все же не выдержал и обернулся.
— Забыл что-то?
— Нет. К сожалению…
Дорожный знак на выезде отсутствовал.
Досадно! А Виноградов надеялся прочитать хотя бы название остающегося позади населенного пункта.
Ничего… Добраться бы до своих, а там разберемся.
Издали коттеджи смотрелись совсем по-европейски: черепица на крышах, флюгеры, красный и белый кирпич.
Просто, Швейцария какая-то. Или даже австрийские Альпы…
За одним из заборов Владимир Александрович увидел свежие штабеля досок, а чуть дальше обратил внимание на приоткрытый контейнер с импортными стеклопакетами и торчащую в небо стрелу автокрана.
Очевидно, некоторые дома ещё достраивались.
— Нравится? — Тон у Шамиля был не совсем обычный.
— Красиво.
— Да… За год появилось. Даже меньше.
— После войны? — Удивился Виноградов. И все же спросил:
— А что это вообще такое? Интересное место.
Шамиль изобразил на лице улыбку и заговорил, тщательно подбирая слово за словом.
Судя по его обьяснениям, в красивых и уютных коттеджах образцово-показательного городка жили сплошь родственники нынешнего республиканского министра финансов.
А до ввода российских войск тут вообще ничего не было: поля, водокачка, да какой-то совхозный сарай, сгоревший при первой же бомбардировке… Но потом боевые действия закончились, и Москва, послушно приступила к выплате различных компенсаций победителям.
Как водится, перечисление федеральных средств на восстановление разрушенной экономики происходило под неусыпным контролем дюжины министерств и ведомств с обеих сторон.
В том числе, и министерства финансов республики.
— Теперь понятно?
— Понятно.
Бюджетные деньги в России-матушке умеют разворовывать не хуже. Генеральские дачи, приватизация, квартиры для депутатов… Но возвести сразу целый городок, да ещё на глазах десятков тысяч беженцев и бездомных?
— И вы терпите?
— Каждый устраивается, как умеет.
В голосе Шамиля не было даже намека на осуждение. Впрочем, зависти не было тоже, и это Виноградову почему-то понравилось…
Некоторое время ехали молча.
Потом сосед обернулся к Владимиру Александровичу:
— Слушай, насчет утра… — он махнул рукой куда-то назад. — Я рад, что все хорошо закончилось.
— Хорошо? — Виноградов представил окровавленный затылок убитого.
— Слушай! Могла вообще быть стрельба… За такие деньги, понял?
— А мальчишка-то тут при чем?
— Он не мальчишка! — Вскинулся Шамиль. — Он — солдат, понял? Он сюда воевать приехал, с оружием,понял? А не в гости…
— Его не спрашивали. Его послали!
— Ну и что?
Конечно, всегда есть выбор. Но… иногда его нет.
— Пленных убивать нельзя.
Шамиль оскалился:
— Да? И бить нельзя? Слушай, и пытать?
— Нельзя.
Машину затрясло на камнях, но собеседники этого не замечали.
Шамиль сорвал с лица очки и почти вплотную приблизился к Виноградову:
— Видишь? Видишь, да?
Уродливый шрам на месте глаза, мертвая кожа…
— Нравится?
— Нет, — честно признал Владимир Александрович.
— Осколок в руку, осколок в грудь и третий — вот сюда… Слушай! Я тогда на похороны отца приехал. Он человек уважаемый был, много народу собралось, даже из других районов. А ваши узнали — и по кладбищу! Сначала накрыли ракетами, а потом уже вертолеты прошлись, понял? Понял?
Виноградов кивнул, но Шамиль даже не обратил на это внимания:
— А знаешь, кто это сделал?
— Нет.
— И я не знаю! — Откачнулся собеседник. — Но наверное, такой же сопляк, как тот, сегодняшний… Может, даже и он сам, а?
Владимир Александрович опустил глаза.
Чертова война! У каждого, кто её пережил, навсегда останется собственная правда, оплаченная своей или чужой кровью.
Ведь сказано: только мертвые сраму не имут.
И еще: не судите, да не судимы будете…
Виноградов выучил много всяких красивых слов, но сейчас все они прозвучали бы некстати.
— Ох, так его душу!
На очередном повороте водитель резко вывернул руль вправо, и Владимира Александровича навалило на соседа:
— Извини.
Шамиль не ответил. Восстановив утраченное равновесие, он сразу же снова надел темные очки и отодвинулся от Виноградова.
Тот тоже поставил между ног оказавшийся на полу чемоданчик, сел поудобнее и принялся разглядывать горы за окнами автомобиля.
— Вы все виноваты… Все.
Виноградов обернулся: в голосе Шамиля больше не было ни злобы, ни истерики. Он говорил так, как рассуждают о чем-то обыденном и уже давным-давно известном, не требующем доказательств.
— И женщины? И дети?
— Да, — собеседник переложил автомат на колени. — Слушай, я до войны, в институте даже хотел жениться на одной москвичке. Но теперь… Ненавижу! Ненавижу вас всех.
Виноградов припомнил вчерашние фотографии на экране телевизора:
— И журналистов? Этих, которые заложники?
— Конечно. Почему нет? — Пожал плечами Шамиль.
— Ну, они же, вроде, друзья ваши. Нет?
Собеседник поправил берет. Потом не спеша, со вкусом и удовольствием произнес одно-единственное слово:
— Дерьмо.
— Неужели?
— Проститутки…
И вообще-то, возразить Владимиру Александровичу было нечего.
… Самошина и Гвоздюка он знал уже довольно давно, чуть ли не с первого дня работы в пресс-службе милицейского Главка. А познакомился майор с ними так же, как с большинством журналистов, пишущих и снимающих на криминальные темы.
В Большом Доме заканчивалось какое-то протокольное мероприятие, уже пошли вопросы с мест — и брошенный в одиночку «под танк» Виноградов с трудом пытался комментировать для телевидения и газет очередное заявление начальника ГУВД.
— Скажите, майор…
Владимир Александрович отыскал глазами поднятую руку:
— Представьтесь, пожалуйста.
Встал парень — упитанный, розовый, с усиками и бородкой:
— Алексей Самошин, компания ЦРТВ. Скажите, правда ли, что…
Худо-бедно, пресса в конце концов получила свое.
И отправилась по рабочим местам — нагонять строчки для гонорара и в меру способностей монтировать отснятый материал… Но прежде чем Владимир Александрович покинул пустеющий зал, к его столу приблизились двое:
— Послушай, старик! Это мой оператор… Он тут опоздал немного.
Виноградова несколько покоробило такое фамильярное обращение:
— Очень жаль, Алексей… простите, как вас?
На пластиковой карточке не значилось отчества собственного корреспондента ЦРТВ Самошина, поэтому майор запнулся.
— Да ладно тебе! Можно по имени.
— Чем могу помочь? — Владимир Александрович во-время вспомнил старое правило работников пресс-служб: с журналистами, как с малыми детьми, собаками и психически больными нужно обходиться ласково.
— Надо бы ещё раз. Я задам свой вопросик, ты опять ответишь… И нет проблем! Понял?
— Понял? — Повторил вслед за Самохиным верзила с телекамерой на плече.
Фамилия оператора была написана на репортерской карточке: Гвоздюк. Причина же опоздания читалась прямо на лице этого самого Гвоздюка: опухшие веки, красные глаза и запах тяжелого похмелья.
— Поехали, — согласился Виноградов, глянув на часы у двери. — Только быстро!
Потом высокая, худощавая фигура Гвоздюка и бородка Самошина попадались на глаза Владимиру Александровичу постоянно.
Круг журналистов, аккредитованных при ГУВД, достаточно узок, поэтому майор то и дело встречал эту парочку на брифингах и пресс-конференциях руководства Главка, в милицейских рейдах по рынкам, на местах заказных убийств и прочих печальных происшествий, составляющих криминальную хронику города.
Сюжеты, снятые ими, особой оригинальностью и остротой не блистали, но смотрелись не хуже и не лучше других, ежесуточно заполняющих выпуски телевизионных новостей.
Общение Виноградова с ребятами из ЦРТВ носило характер эпизодический и ни к чему не обязывающий. Но примерно через полгода, когда майор уже исполнял обязанности начальника пресс-службы, Самошин заявился прямо к нему в кабинет:
— Слушай, старик… — начал он, двигая по ковру тяжелое кресло для посетителей. — Есть дело.
Суть предложения заключалась в следующем. Надо дать интервью — небольшое, минут на пять. Что-нибудь о безопасности дорожного движения, статистику происшествий по региону, какой-нибудь жуткий фактик… Условий — два.
Во-первых, Владимир Александрович должен сняться на фоне огромного, красочного щита с рекламой некого акционерного общества, торгующего на российском рынке импортными автомобилями. А во-вторых, на вопрос Самошина о том, какая из марок легковых машин является по его мнению самой надежной и безаварийной, майору следует назвать вполне конкретную модель, недавно появившуюся в продаже.
— Сколько? — Поинтересовался Виноградов.
— Двести баксов, старик.
— Ско-олько?
— Пятьсот!
Владимир Александрович прекрасно представлял себе, что такое «левый» заказной сюжет. По идее, каждая секунда рекламного времени должна быть официально оплачена, и это с утра до ночи трепетно отслеживается соответствующими структурами. За любую, даже скрытую и косвенную рекламу, мелькнувшую на экране без санкции, нарушителя ждет суровая кара — от штрафа до позорного увольнения.
Конечно, голь на выдумки хитра. И тележурналисты так или иначе находят способы поработать на свой личный карман, но чтобы для этого использовались представители правоохранительных органов…
— Пятьсот? Шутишь.
— Семьсот баксов, старик! — Подскочил в кресле Самошин. — Больше не могу, честное слово. А то нам с Витькой вообще ни хрена не останется, понял?
… Вечером после этого визита майор встретился в «Старом кафе» с приятелем-журналистом, сделавшим себе громкое имя не без помощи Владимира Александровича.
Услышав фамилию Самошина, приятель поморщился:
— Чмо педальное… Раздолбай! Гвоздюк когда-то вроде был ничего мужиком, но спился вконец последнее время. А зачем они тебе, Саныч?
Выслушав рассказ майора, он кивнул:
— Похоже. Подшакаливают, где могут…
И собеседник поведал Владимиру Александровичу про парочку с ЦРТВ довольно много любопытного.
Например, Виноградов узнал, что Самошин постоянно по уши в долгах. Из своей пишушей и снимающей братии ему никто больше ни копейки не дает, вот парень и полез во всякие авантюры.
— Заказной материал — это ещё что…
— Слушай, а что у него такое случилось? Почему денег нет?
Приятель Владимира Александровича хмыкнул:
— Казино «Екатерина Вторая» знаешь? На Загородном?
— «Катьку»? Конечно.
— Ну, так вот! Самошин оттуда не вылезает.
— Игрок? — Удивился Виноградов.
— Мудак. Он там уже оставил столько… Мне люди рассказывали.
Собеседнику стоило верить — сети его информаторов временами завидовал даже РУОП. Благодаря чему не только обыватели, но и милиция зачастую узнавали самые свежие новости о российской организованной преступности исключительно из статей этого человека.
— А длинный, его оператор?