Страница:
Мать, сестра и служанки – все, кто находился в комнате, весело расхохотались.
– Ты рассказываешь о фарфоре, словно давно занимаешь пост начальника фарфорового управления, – смеясь, сказала мать.
Цибао смех не смутил.
– Третий вид работы заключается в покрытии глазурью и нанесении росписи, – продолжал он, как ни в чем не бывало. – Если бы я начал перечислять одни названия красок, то вы бы за это время успели позавтракать. Например, жёлтая – «чайный лист», «спинка угря», «топлёный утиный жир», «платье старого монаха», «рыбья икра». Цвет один, а оттенки разные.
Мать и все остальные давно перестали смеяться. Но всему было видно, что мальчик не напрасно посещал квартал фарфористов.
– Но самое трудное в фарфоровом производстве, – говорил тем временем Цибао, – это последнее. Обжиг. Работа у печи требует большого умения. Если жар будет неправильным, то покривятся тарелки и блюдца, обвиснут носики чайников и сами чайники превратятся в бесформенные горшки.
Цибао перевёл дыхание. Наступило время заговорить о главном.
– Обжиг длится двенадцать часов. После того как огонь погаснет, полагается выждать ещё два раза по двенадцать часов и только тогда раскрывать печь. Я видел, как в печь закладывали дрова и глиняные коробки с необожжённой посудой, но ни разу не видел, как вынимают готовый фарфор. Происходит разгрузка печи во вторую или третью стражу, когда ворота квартала закрыты. Позвольте мне остаться сегодня вечером в квартале фарфористов. Сегодня как раз раскрывают большую печь.
– Вот что, оказывается, задумал наш братец. Отец не может вернуться из-за осады, а второй наш защитник задумал покинуть дом, – воскликнула сестра.
– Но где же ты проведёшь ночь? – удивлённо спросила мать.
– Староста – почтенный и уважаемый человек. Он сказал, что приготовит для меня лучшее помещение в своём доме.
Мать долго думала, бросала на всех тревожные взгляды, покачивала головой.
– Ну хорошо, – согласилась она наконец. – Старосту я знаю. Он несколько раз приходил по делам к отцу и произвёл на меня впечатление разумного и воспитанного человека. Надо отправить ему подарки и послать слуг с постелью, запасом еды и умывальными принадлежностями. Скажи Гаоэру, пусть тотчас придёт ко мне. Я дам ему наставления, чтобы как следует присматривал за тобой. Оба вы очень молоды.
– Большое спасибо за проявленную доброту, – поспешил поклониться Цибао, боясь, что мать передумает.
Цибао покинул комнату степенно, как взрослый, хотя его так и подмывало помчаться вприпрыжку или запеть на ходу.
Разгрузка печи длилась долго, но ко второй страже закончилась, и все отправились спать. Для Цибао и Гаоэра староста отвёл чисто прибранное помещение недалеко от ворот. Выскользнуть из дома не составляло никакого труда. Дом обслуживали всего двое слуг, спали слуги на заднем дворе. Ворота не охранялись. Задвигался засов – вот и охрана.
– Вставай, – разбудил среди ночи Цибао своего слугу.
– Зачем, что случилось, пожар где-нибудь, что ли? – пробормотал Гаоэр и натянул на голову одеяло.
– Раз говорю – вставай, значит, надо. – Цибао рванул одеяло и вытащил из-под головы Гаоэра изголовье. – Сейчас пойдём к дому Ю Лана и бросим через ограду свёрток.
Гаоэр протёр глаза и уставился на одетого Цибао.
– Глупости говорите, молодой господин. Отравились, что ли, за ужином? Будто не знаете, что за хождение ночью полагается наказание в двадцать семь малых палок.
– Никто не увидит, все спят. А там дети голодные.
– Воля ваша. Никуда я не пойду и вас не пущу. Старшая госпожа настрого приказала ни на шаг вас не отпускать.
Цибао не стал больше спорить и выбежал во двор. Гаоэру ничего другого не оставалось, как второпях натянуть штаны и рубаху и броситься следом. Не мог же он поднять крик в чужом доме.
На улице в самом деле не оказалось ни единой души. Только луна представляла опасность. Она висела на середине неба и высвечивала всё вокруг: крыши, ограды, калитки, ветви деревьев, насаженных вдоль домов. В боковых канавках для отвода воды мерцала чёрная влага, похожая на разведённую тушь.
Цибао и Гаоэр пошли торопливо, почти бегом, стараясь держаться тени оград.
Дом Ю Лана хотя и стоял последним на улице, ведущей к стене, но, по счастью, ближе к глухой, низкой башне, а не к воротам, расположенным посередине. У ворот днём и ночью стояла стража. В этом конце не было никого.
Ограда из длинных жердей бамбука высоким частоколом окружала дом. Гаоэр пригнулся, Цибао взобрался к нему на спину и перебросил туго стянутый свёрток. Серебро упало, даже не звякнув.
– Теперь бежим, – прошептал Цибао, спрыгивая. Но в тот же момент оба замерли, словно отнялись у них ноги. Из-за поворота вышел отряд дозорных и двинулся посередине улицы. Цибао и Гаоэр, не сговариваясь, упали на землю и прижались к корням акаций.
Дозор приближался.
Поблёскивали под луной доспехи.
Вздыхала и хлюпала под ногами расползшаяся от дождей земля.
– Помни, Синяя Смерть, на свободу тебя выпускаю под залог твоей собственной шкуры, – раздалось совсем близко. – Обманешь – найду, куда бы ни спрятался, в аду разыщу.
Цибао дышать перестал от страха. Он узнал этот голос, хотя слышал его всего один раз.
И всё же он не мог ошибиться. Голос принадлежал начальнику Судебной управы. «По доброй воле прыгнули тигру в пасть», – подумал Цибао в ужасе.
– Выполню, что обещал. Долги привык с должников сполна спрашивать, – откликнулся кто-то другой, громко и сипло.
Шаги удалились.
Цибао осторожно раздвинул ветви. Лунный свет заливал землю потоком холодных лучей. Видно было, как днём. Кучка людей приблизилась к башне. Начальник Судебной управы – это был он – отдал распоряжение. Двое дозорных нагнулись, вытащили из кладки нижнюю плиту, не скреплённую с остальными. Блеснули толстые прутья металлической решётки. Дозорные повозились с замком. Решётка отъехала, и коренастый, широкоплечий человек, стоявший до этого неподвижно, нырнул в проём.
Решётка закрылась. Камень вернулся на место.
Начальник Судебной управы вместе с дозором давно скрылись за поворотом, а Цибао и Гаоэр всё ещё лежали возле холодных сырых корней и боялись пошевельнуться.
Глава VI
Глава VII
– Ты рассказываешь о фарфоре, словно давно занимаешь пост начальника фарфорового управления, – смеясь, сказала мать.
Цибао смех не смутил.
– Третий вид работы заключается в покрытии глазурью и нанесении росписи, – продолжал он, как ни в чем не бывало. – Если бы я начал перечислять одни названия красок, то вы бы за это время успели позавтракать. Например, жёлтая – «чайный лист», «спинка угря», «топлёный утиный жир», «платье старого монаха», «рыбья икра». Цвет один, а оттенки разные.
Мать и все остальные давно перестали смеяться. Но всему было видно, что мальчик не напрасно посещал квартал фарфористов.
– Но самое трудное в фарфоровом производстве, – говорил тем временем Цибао, – это последнее. Обжиг. Работа у печи требует большого умения. Если жар будет неправильным, то покривятся тарелки и блюдца, обвиснут носики чайников и сами чайники превратятся в бесформенные горшки.
Цибао перевёл дыхание. Наступило время заговорить о главном.
– Обжиг длится двенадцать часов. После того как огонь погаснет, полагается выждать ещё два раза по двенадцать часов и только тогда раскрывать печь. Я видел, как в печь закладывали дрова и глиняные коробки с необожжённой посудой, но ни разу не видел, как вынимают готовый фарфор. Происходит разгрузка печи во вторую или третью стражу, когда ворота квартала закрыты. Позвольте мне остаться сегодня вечером в квартале фарфористов. Сегодня как раз раскрывают большую печь.
– Вот что, оказывается, задумал наш братец. Отец не может вернуться из-за осады, а второй наш защитник задумал покинуть дом, – воскликнула сестра.
– Но где же ты проведёшь ночь? – удивлённо спросила мать.
– Староста – почтенный и уважаемый человек. Он сказал, что приготовит для меня лучшее помещение в своём доме.
Мать долго думала, бросала на всех тревожные взгляды, покачивала головой.
– Ну хорошо, – согласилась она наконец. – Старосту я знаю. Он несколько раз приходил по делам к отцу и произвёл на меня впечатление разумного и воспитанного человека. Надо отправить ему подарки и послать слуг с постелью, запасом еды и умывальными принадлежностями. Скажи Гаоэру, пусть тотчас придёт ко мне. Я дам ему наставления, чтобы как следует присматривал за тобой. Оба вы очень молоды.
– Большое спасибо за проявленную доброту, – поспешил поклониться Цибао, боясь, что мать передумает.
Цибао покинул комнату степенно, как взрослый, хотя его так и подмывало помчаться вприпрыжку или запеть на ходу.
Разгрузка печи длилась долго, но ко второй страже закончилась, и все отправились спать. Для Цибао и Гаоэра староста отвёл чисто прибранное помещение недалеко от ворот. Выскользнуть из дома не составляло никакого труда. Дом обслуживали всего двое слуг, спали слуги на заднем дворе. Ворота не охранялись. Задвигался засов – вот и охрана.
– Вставай, – разбудил среди ночи Цибао своего слугу.
– Зачем, что случилось, пожар где-нибудь, что ли? – пробормотал Гаоэр и натянул на голову одеяло.
– Раз говорю – вставай, значит, надо. – Цибао рванул одеяло и вытащил из-под головы Гаоэра изголовье. – Сейчас пойдём к дому Ю Лана и бросим через ограду свёрток.
Гаоэр протёр глаза и уставился на одетого Цибао.
– Глупости говорите, молодой господин. Отравились, что ли, за ужином? Будто не знаете, что за хождение ночью полагается наказание в двадцать семь малых палок.
– Никто не увидит, все спят. А там дети голодные.
– Воля ваша. Никуда я не пойду и вас не пущу. Старшая госпожа настрого приказала ни на шаг вас не отпускать.
Цибао не стал больше спорить и выбежал во двор. Гаоэру ничего другого не оставалось, как второпях натянуть штаны и рубаху и броситься следом. Не мог же он поднять крик в чужом доме.
На улице в самом деле не оказалось ни единой души. Только луна представляла опасность. Она висела на середине неба и высвечивала всё вокруг: крыши, ограды, калитки, ветви деревьев, насаженных вдоль домов. В боковых канавках для отвода воды мерцала чёрная влага, похожая на разведённую тушь.
Цибао и Гаоэр пошли торопливо, почти бегом, стараясь держаться тени оград.
Дом Ю Лана хотя и стоял последним на улице, ведущей к стене, но, по счастью, ближе к глухой, низкой башне, а не к воротам, расположенным посередине. У ворот днём и ночью стояла стража. В этом конце не было никого.
Ограда из длинных жердей бамбука высоким частоколом окружала дом. Гаоэр пригнулся, Цибао взобрался к нему на спину и перебросил туго стянутый свёрток. Серебро упало, даже не звякнув.
– Теперь бежим, – прошептал Цибао, спрыгивая. Но в тот же момент оба замерли, словно отнялись у них ноги. Из-за поворота вышел отряд дозорных и двинулся посередине улицы. Цибао и Гаоэр, не сговариваясь, упали на землю и прижались к корням акаций.
Дозор приближался.
Поблёскивали под луной доспехи.
Вздыхала и хлюпала под ногами расползшаяся от дождей земля.
– Помни, Синяя Смерть, на свободу тебя выпускаю под залог твоей собственной шкуры, – раздалось совсем близко. – Обманешь – найду, куда бы ни спрятался, в аду разыщу.
Цибао дышать перестал от страха. Он узнал этот голос, хотя слышал его всего один раз.
И всё же он не мог ошибиться. Голос принадлежал начальнику Судебной управы. «По доброй воле прыгнули тигру в пасть», – подумал Цибао в ужасе.
– Выполню, что обещал. Долги привык с должников сполна спрашивать, – откликнулся кто-то другой, громко и сипло.
Шаги удалились.
Цибао осторожно раздвинул ветви. Лунный свет заливал землю потоком холодных лучей. Видно было, как днём. Кучка людей приблизилась к башне. Начальник Судебной управы – это был он – отдал распоряжение. Двое дозорных нагнулись, вытащили из кладки нижнюю плиту, не скреплённую с остальными. Блеснули толстые прутья металлической решётки. Дозорные повозились с замком. Решётка отъехала, и коренастый, широкоплечий человек, стоявший до этого неподвижно, нырнул в проём.
Решётка закрылась. Камень вернулся на место.
Начальник Судебной управы вместе с дозором давно скрылись за поворотом, а Цибао и Гаоэр всё ещё лежали возле холодных сырых корней и боялись пошевельнуться.
Глава VI
ЛЕКАРЬ У ПОСТЕЛИ БОЛЬНОГО
Чудовищный окаменевший змей обвил со всех сторон город. Это тянулись мощные стены с башнями, отделёнными друг от друга расстоянием в перелёт стрелы. Башни казались лёгкими из-за двойного яруса крыш с изогнутыми краями. На самом же деле каждая башня представляла собой небольшую самостоятельную крепость. Многорядные заслоны надёжно охраняли ворота.
Чем внимательней Чжу Юаньчжан изучал план Цзицина, чем пристальней вглядывался в очертания башен и стен, тем отчётливей он понимал, что поредевшему войску штурмом город не взять. Успех могла бы принести длительная осада. Но на помощь осаждённым двинутся стотысячные императорские войска, и «Красным повязкам» придётся тогда отступить.
«Победа даётся, когда военачальник уверен в исходе битвы. Когда одолевают сомнения, битву лучше не начинать», – говорилось в трактате о военном искусстве.
Разведчики пробирались к городу, подолгу просиживали в разросшихся около стен кустах.
– В Цзицин мышь незамеченной не проскочит, птица не залетит, – докладывали разведчики.
– Недаром говорится, что самая лучшая война – разбить замыслы противника мирным путём, самая худшая – осаждать его крепости! – в сердцах восклицал Чжу Юаньчжан.
Немногие в лагере знали, какие заботы одолевают командующего. Лагерь жил праздной, беспечной жизнью, изредка выпадающей воинам во время коротких передышек.
Установилась весна. Белёсое небо поголубело, и ввысь полетели змеи. Обмотав ладони платками, чтоб не врезалась верёвка, воины бегали, запрокинув головы, словно мальчишки. На другом конце верёвки оживали в воздушных струях и рвались на свободу бумажные совы, рыбы, драконы. Кто не запускал змея, тот боролся, пел, отрабатывал боевые приёмы или лежал, лениво раскинувшись на согретой солнцем земле.
– Пять, десять, восемь, – раздавалось то там, то тут. Это любители азартной игры, разбившись на пары, играли в цайцюань – «бой на пальцах». Игра заключалась в том, что два игрока выбрасывали одновременно несколько пальцев одной руки и выкрикивали при этом цифру не более десяти. Кто угадал, сколько всего показано пальцев, тот и выигрывал.
В лагере ждали приказа, чтобы начать наступление.
– Почему медлим, не берём Цзицин? – спрашивал кто-нибудь из воинов.
– Верно, гадатели предсказали командующему счастливый день для штурма, вот и дожидаемся, – отвечали любопытному.
Тем временем Чжу Юаньчжан до третьей стражи просиживал над планом Цзицина.
Прикидывая оборонную силу башен, он мысленно бросал на стены полки и тут же ударом в гонг – он почти явственно его слышал – отзывал войско обратно, чтоб уберечь от верного поражения.
Разведчики по-прежнему вылёживали в кустах, обсыпанных нежной листвой. На заре громыхали утренние барабаны, колотушки били вечерние стражи. Никаких других звуков толстые стены не пропускали, и разведчики докладывали одинаково:
– В городе всё спокойно, жизнь течёт своим чередом.
На самом же деле покой и безмятежность давно покинули город. Шёл двенадцатый день осады. Императорские войска не спешили на помощь, и, несмотря на запасы в хранилищах и разбитые на пустырях огороды, в городе появился горький запах надвигавшегося голода. Расклеенные повсюду листы призывали сохранять бодрость и силу духа. «Сын Неба спешит оказать помощь всем, кто нуждается в его заботе, – говорилось в листах. – Войска посланы. Осталось потерпеть несколько дней. В первых числах третьей луны осада будет снята».
В доме инспектора фарфоровых мастерских муки, масла и риса хватало. Даже младшие слуги по-прежнему получали свои завтраки и обеды. Об остальных нечего и говорить. Другое несчастье проникло в дом – заболел младший господин. Он метался в жару и бредил, дыхание из его груди вырывалось с хрипом. Поспешно позвали врача. Врач установил, что у больного нарушено кровообращение, и велел принимать лекарства.
– Я оставлю вам драгоценные порошки, способные излечить от ста двадцати болезней, – кланяясь чуть не до пола, проговорил врач. – Эти порошки выгоняют яды, обновляют организм, успокаивают и согревают, а также расслабляют зажатые мышцы и увеличивают аппетит, – в ожидании награды, врач снова принялся кланяться.
Старшая госпожа с сомнением покачала головой, но велела давать порошки исправно, согласно указанному.
Гаоэр сжёг на жаровне бумажку с именами восьми духов лихорадки, пепел размешал на воде и смочил полученной мутной смесью губы Цибао. Остатками он обрызгал комнату и постель.
Ни порошки, ни пепел болезнь не изгнали.
– Если бы супруг находился дома, он бы палками приказал наградить врача за такое лечение, – проговорила сквозь слёзы старшая госпожа. – Нужно поискать другого лекаря.
– Осмелюсь доложить, что в городе много говорят о новом лекаре, – выдвинулся вперёд Гаоэр. – Он и судьбу предсказывает, и от болезней лечит. Бедняков лечит бесплатно.
– А с тобой, негодяй, разговор особый, дай только срок, чтобы Цибао поправился, – гневно отрезала старшая госпожа. – В болезни сына ты один виноват.
– Зачем вы так говорите, – вступилась за Гаоэра младшая госпожа. – Если он в чём-то и провинился, то искупил свой проступок, просиживая все ночи возле постели брата. Гаоэр ухаживает за своим господином лучше, чем вы или я. Припоминаю, что вскоре после праздника фонарей кто-то рассказывал о новом лекаре и отзывался о нём с большой похвалой.
– Ладно, – согласилась старшая госпожа. – Пусть приведут, раз дочь также настаивает.
В дверях, отодвинув циновку, появился слуга, дежуривший у ворот, и проговорил, не успев отдышаться:
– Лекарь, из тех, кто предсказывает судьбу, просит разрешения повидать младшего господина.
– Вот так чудо! – всплеснули руками все, кто находился возле постели больного.
– Пусть скорее войдёт, – заторопилась старшая госпожа.
Лекарь – старик с белой, как аистово крыло, бородой – долго исследовал пульс больного. Покончив с пульсом, стал слушать дыхание, одновременно вглядываясь Цибао в лицо.
– В медицинских книгах сказано: «Если познаешь причину болезни, значит, отыщешь средство её излечить», – сказал лекарь, когда закончил осмотр. – Сильный жар вызван сильным охлаждением тела. Верно, молодой господин вышел на улицу легко одетым и его прохватил сырой ветер. Прежде всего, необходимо понизить жар и привести в согласие пульс и дыхание. Обложите постель ветками персикового дерева и дайте на ночь четыре пилюли, утром дадите две.
Лекарь достал из сумки у пояса пузатую фляжку с узким горлом, выдолбленную из тыквы-горлянки, разжал губы Цибао и влил несколько капель настоя лекарственного гриба фулин.
В другой, совсем маленькой, тыкве хранились пилюли. Лекарь отсыпал горсть чёрных катышков в стоявшую на столе чашку.
– Пилюли приготовлены из сосновых семян и жжёного рога и замешаны на пчелиной смоле. Это сильное средство для восстановления деятельности лёгких. Простите, что ухожу. Меня ждут больные. Утром непременно наведаюсь.
Чжао Мэнфу. Всадники. Фрагмент свитка на шёлке. XIV век.
Лекарь держался с достоинством и внушил всем доверие. Оставленное им лекарство оказало чудотворное действие. К середине ночи жар начал спадать, дыхание сделалось ровным, и Цибао спокойно уснул. Утром он выпил полчашки чая и съел пару ложек жидкой рисовой каши. Когда пришёл лекарь, все встретили его радостными поклонами.
– Мне нужно остаться с молодым господином наедине, – сказал лекарь после приветствий. – Я прошу, чтобы в комнату никто не входил, пока я не позову.
Все решили, что это необходимо для более тщательного осмотра, и даже старшей госпоже ничего другого не оставалось, как подчиниться.
– Я не только врачую болезни, я предсказываю судьбу, – проговорил лекарь, садясь на край постели. – Не удивляйтесь, что я не спрашиваю вас о самочувствии. И без расспросов я вижу, что ваш взгляд спокоен и ясен, губы не вздрагивают и лихорадочный руманец исчез. Мне достаточно также увидеть черты вашего лица, прощупать взглядом все выпуклости и впадины лба, щёк, подбородка, чтобы с уверенностью сказать, что вы, молодой господин, обладаете задатками благородного человека, форма ваших ушей не оставляет надежду на приобретение богатства – для этого необходимо иметь уши толстые и красного цвета, но небо одарило вас природными способностями. Вы достигнете почёта и уважения, если сумеете преодолеть беспечность и лень.
Лекарь говорил с Цибао без всякой снисходительности, словно со взрослым, и Цибао благодарно улыбнулся в ответ.
– В доме только и разговоров о чуде, что привело вас к нам. В самом деле, ваш приход можно назвать чудесным.
– В Праздник фонарей мне бросился в глаза фонарь, висевший на ваших воротах. С той поры я всё время хотел навестить вас, но не оказывалось свободного времени. А когда наконец я пришёл, вы лежали больным. Вот и всё чудо. Не сочтите меня назойливым, но не был ли вложен в рисунок на фонаре призыв к двум друзьям, старше вас возрастом, одного из которых вы называли Первым, а другого – Вторым.
Цибао широко раскрыл глаза:
– Неужели даже это вы узнали по моему лицу?
– Что вы, разве такое возможно. Черты лица свидетельствуют о характере, характер определяет судьбу.
– Как же тогда вам стало всё известно?
– Плохое самочувствие усиливается от печали, радость способствует выздоровлению. После моего ухода вы примете две пилюли, завтра проделаете то же самое. Через три дня вы покинете свою постель здоровым и полным сил.
– Но вы что-то знаете о моих братьях. Я не отпущу вас, пока вы не скажете. Жив ли Первый? Почему не показывается Второй, ведь он обещал? Вдруг он снова в тюрьме? Я умру, лихорадка ко мне вернётся, если вы не расскажете.
– Прошу вас, успокойтесь, вам рано так волноваться. Я для того и пришёл, чтобы всё рассказать. О Втором мне ничего не известно, что же касается Первого, то его имя Ванлу. Он провёл рядом со мной почти пять лет. И хотя он не стал ни лекарем, ни предсказателем, а выбрал совсем другой путь, он честный и благородный юноша и способен принести людям немалую пользу.
– Первый жив, его имя Ванлу, он жив, – повторял как в забытьи Цибао. – Где он сейчас, я хочу его видеть.
– Ванлу близко, и в то же время можно сказать, что он далеко. Он в войске «Красных повязок», по ту сторону стен. Выйти из города невозможно, так же как невозможно войти. Поэтому со встречей придётся подождать.
– Не нужно ждать, – прошептал Цибао, отрывая голову от изголовья. – Я знаю тайный проход.
С первой стражей, откинув расшитый полог, в шатёр командующего вошёл Сюй Да. Его конникам выпал черёд нести охрану, и Сюй Да явился с вечерним докладом.
– Всё спокойно. Дороги и город находятся под постоянным наблюдением, – проговорил он после обычных приветствий. – В лагерь прибыло девять человек. Восемь из них разорённые крестьяне с того берега Янцзы. Пришли с вилами и ножами, просят зачислить их в войско.
– Есть ли среди воинов люди из их деревни?
– Такие нашлись и подтвердили личность прибывших.
– Кто же девятый?
– Назвался танцором. «Танцую, – говорит, – древние танцы с мечом». Он встретил крестьян и напросился в попутчики. По грубому облику этот танцор скорее напоминает воина, но одет пёстро, и лицо разрисовано, как у актёров.
– Танцор он или нет, проверить нетрудно. Пусть исполнит танцы с мечом для воинов, не всё одному Мисяну тешить народ.
– Отказался он танцевать перед воинами.
– Как отказался, из-за чего?
– «Столичной, – говорит, – я выучки, и мой танец непонятен простому народу». Верно, одному императору впору такой танец смотреть, – рассмеялся Сюй Да и, приставив стоймя к голове ладони, изобразил подобие высокой императорской шапки.
– Зачем же тогда пожаловал в лагерь, уж не лазутчик ли?
– «Танцевать, – говорит, – буду для одного командующего и его приближённых. Зато помахаю мечом от души».
– Пусть так, – произнёс Чжу Юаньчжан после недолгого молчания. – Завтра и посмотрим. Быть может, старинный военный танец поможет всем нам выбрать правильное решение.
– Будет исполнено, – поклонился Сюй Да.
Чем внимательней Чжу Юаньчжан изучал план Цзицина, чем пристальней вглядывался в очертания башен и стен, тем отчётливей он понимал, что поредевшему войску штурмом город не взять. Успех могла бы принести длительная осада. Но на помощь осаждённым двинутся стотысячные императорские войска, и «Красным повязкам» придётся тогда отступить.
«Победа даётся, когда военачальник уверен в исходе битвы. Когда одолевают сомнения, битву лучше не начинать», – говорилось в трактате о военном искусстве.
Разведчики пробирались к городу, подолгу просиживали в разросшихся около стен кустах.
– В Цзицин мышь незамеченной не проскочит, птица не залетит, – докладывали разведчики.
– Недаром говорится, что самая лучшая война – разбить замыслы противника мирным путём, самая худшая – осаждать его крепости! – в сердцах восклицал Чжу Юаньчжан.
Немногие в лагере знали, какие заботы одолевают командующего. Лагерь жил праздной, беспечной жизнью, изредка выпадающей воинам во время коротких передышек.
Установилась весна. Белёсое небо поголубело, и ввысь полетели змеи. Обмотав ладони платками, чтоб не врезалась верёвка, воины бегали, запрокинув головы, словно мальчишки. На другом конце верёвки оживали в воздушных струях и рвались на свободу бумажные совы, рыбы, драконы. Кто не запускал змея, тот боролся, пел, отрабатывал боевые приёмы или лежал, лениво раскинувшись на согретой солнцем земле.
– Пять, десять, восемь, – раздавалось то там, то тут. Это любители азартной игры, разбившись на пары, играли в цайцюань – «бой на пальцах». Игра заключалась в том, что два игрока выбрасывали одновременно несколько пальцев одной руки и выкрикивали при этом цифру не более десяти. Кто угадал, сколько всего показано пальцев, тот и выигрывал.
В лагере ждали приказа, чтобы начать наступление.
– Почему медлим, не берём Цзицин? – спрашивал кто-нибудь из воинов.
– Верно, гадатели предсказали командующему счастливый день для штурма, вот и дожидаемся, – отвечали любопытному.
Тем временем Чжу Юаньчжан до третьей стражи просиживал над планом Цзицина.
Прикидывая оборонную силу башен, он мысленно бросал на стены полки и тут же ударом в гонг – он почти явственно его слышал – отзывал войско обратно, чтоб уберечь от верного поражения.
Разведчики по-прежнему вылёживали в кустах, обсыпанных нежной листвой. На заре громыхали утренние барабаны, колотушки били вечерние стражи. Никаких других звуков толстые стены не пропускали, и разведчики докладывали одинаково:
– В городе всё спокойно, жизнь течёт своим чередом.
На самом же деле покой и безмятежность давно покинули город. Шёл двенадцатый день осады. Императорские войска не спешили на помощь, и, несмотря на запасы в хранилищах и разбитые на пустырях огороды, в городе появился горький запах надвигавшегося голода. Расклеенные повсюду листы призывали сохранять бодрость и силу духа. «Сын Неба спешит оказать помощь всем, кто нуждается в его заботе, – говорилось в листах. – Войска посланы. Осталось потерпеть несколько дней. В первых числах третьей луны осада будет снята».
В доме инспектора фарфоровых мастерских муки, масла и риса хватало. Даже младшие слуги по-прежнему получали свои завтраки и обеды. Об остальных нечего и говорить. Другое несчастье проникло в дом – заболел младший господин. Он метался в жару и бредил, дыхание из его груди вырывалось с хрипом. Поспешно позвали врача. Врач установил, что у больного нарушено кровообращение, и велел принимать лекарства.
– Я оставлю вам драгоценные порошки, способные излечить от ста двадцати болезней, – кланяясь чуть не до пола, проговорил врач. – Эти порошки выгоняют яды, обновляют организм, успокаивают и согревают, а также расслабляют зажатые мышцы и увеличивают аппетит, – в ожидании награды, врач снова принялся кланяться.
Старшая госпожа с сомнением покачала головой, но велела давать порошки исправно, согласно указанному.
Гаоэр сжёг на жаровне бумажку с именами восьми духов лихорадки, пепел размешал на воде и смочил полученной мутной смесью губы Цибао. Остатками он обрызгал комнату и постель.
Ни порошки, ни пепел болезнь не изгнали.
– Если бы супруг находился дома, он бы палками приказал наградить врача за такое лечение, – проговорила сквозь слёзы старшая госпожа. – Нужно поискать другого лекаря.
– Осмелюсь доложить, что в городе много говорят о новом лекаре, – выдвинулся вперёд Гаоэр. – Он и судьбу предсказывает, и от болезней лечит. Бедняков лечит бесплатно.
– А с тобой, негодяй, разговор особый, дай только срок, чтобы Цибао поправился, – гневно отрезала старшая госпожа. – В болезни сына ты один виноват.
– Зачем вы так говорите, – вступилась за Гаоэра младшая госпожа. – Если он в чём-то и провинился, то искупил свой проступок, просиживая все ночи возле постели брата. Гаоэр ухаживает за своим господином лучше, чем вы или я. Припоминаю, что вскоре после праздника фонарей кто-то рассказывал о новом лекаре и отзывался о нём с большой похвалой.
– Ладно, – согласилась старшая госпожа. – Пусть приведут, раз дочь также настаивает.
В дверях, отодвинув циновку, появился слуга, дежуривший у ворот, и проговорил, не успев отдышаться:
– Лекарь, из тех, кто предсказывает судьбу, просит разрешения повидать младшего господина.
– Вот так чудо! – всплеснули руками все, кто находился возле постели больного.
– Пусть скорее войдёт, – заторопилась старшая госпожа.
Лекарь – старик с белой, как аистово крыло, бородой – долго исследовал пульс больного. Покончив с пульсом, стал слушать дыхание, одновременно вглядываясь Цибао в лицо.
– В медицинских книгах сказано: «Если познаешь причину болезни, значит, отыщешь средство её излечить», – сказал лекарь, когда закончил осмотр. – Сильный жар вызван сильным охлаждением тела. Верно, молодой господин вышел на улицу легко одетым и его прохватил сырой ветер. Прежде всего, необходимо понизить жар и привести в согласие пульс и дыхание. Обложите постель ветками персикового дерева и дайте на ночь четыре пилюли, утром дадите две.
Лекарь достал из сумки у пояса пузатую фляжку с узким горлом, выдолбленную из тыквы-горлянки, разжал губы Цибао и влил несколько капель настоя лекарственного гриба фулин.
В другой, совсем маленькой, тыкве хранились пилюли. Лекарь отсыпал горсть чёрных катышков в стоявшую на столе чашку.
– Пилюли приготовлены из сосновых семян и жжёного рога и замешаны на пчелиной смоле. Это сильное средство для восстановления деятельности лёгких. Простите, что ухожу. Меня ждут больные. Утром непременно наведаюсь.
Чжао Мэнфу. Всадники. Фрагмент свитка на шёлке. XIV век.
Лекарь держался с достоинством и внушил всем доверие. Оставленное им лекарство оказало чудотворное действие. К середине ночи жар начал спадать, дыхание сделалось ровным, и Цибао спокойно уснул. Утром он выпил полчашки чая и съел пару ложек жидкой рисовой каши. Когда пришёл лекарь, все встретили его радостными поклонами.
– Мне нужно остаться с молодым господином наедине, – сказал лекарь после приветствий. – Я прошу, чтобы в комнату никто не входил, пока я не позову.
Все решили, что это необходимо для более тщательного осмотра, и даже старшей госпоже ничего другого не оставалось, как подчиниться.
– Я не только врачую болезни, я предсказываю судьбу, – проговорил лекарь, садясь на край постели. – Не удивляйтесь, что я не спрашиваю вас о самочувствии. И без расспросов я вижу, что ваш взгляд спокоен и ясен, губы не вздрагивают и лихорадочный руманец исчез. Мне достаточно также увидеть черты вашего лица, прощупать взглядом все выпуклости и впадины лба, щёк, подбородка, чтобы с уверенностью сказать, что вы, молодой господин, обладаете задатками благородного человека, форма ваших ушей не оставляет надежду на приобретение богатства – для этого необходимо иметь уши толстые и красного цвета, но небо одарило вас природными способностями. Вы достигнете почёта и уважения, если сумеете преодолеть беспечность и лень.
Лекарь говорил с Цибао без всякой снисходительности, словно со взрослым, и Цибао благодарно улыбнулся в ответ.
– В доме только и разговоров о чуде, что привело вас к нам. В самом деле, ваш приход можно назвать чудесным.
– В Праздник фонарей мне бросился в глаза фонарь, висевший на ваших воротах. С той поры я всё время хотел навестить вас, но не оказывалось свободного времени. А когда наконец я пришёл, вы лежали больным. Вот и всё чудо. Не сочтите меня назойливым, но не был ли вложен в рисунок на фонаре призыв к двум друзьям, старше вас возрастом, одного из которых вы называли Первым, а другого – Вторым.
Цибао широко раскрыл глаза:
– Неужели даже это вы узнали по моему лицу?
– Что вы, разве такое возможно. Черты лица свидетельствуют о характере, характер определяет судьбу.
– Как же тогда вам стало всё известно?
– Плохое самочувствие усиливается от печали, радость способствует выздоровлению. После моего ухода вы примете две пилюли, завтра проделаете то же самое. Через три дня вы покинете свою постель здоровым и полным сил.
– Но вы что-то знаете о моих братьях. Я не отпущу вас, пока вы не скажете. Жив ли Первый? Почему не показывается Второй, ведь он обещал? Вдруг он снова в тюрьме? Я умру, лихорадка ко мне вернётся, если вы не расскажете.
– Прошу вас, успокойтесь, вам рано так волноваться. Я для того и пришёл, чтобы всё рассказать. О Втором мне ничего не известно, что же касается Первого, то его имя Ванлу. Он провёл рядом со мной почти пять лет. И хотя он не стал ни лекарем, ни предсказателем, а выбрал совсем другой путь, он честный и благородный юноша и способен принести людям немалую пользу.
– Первый жив, его имя Ванлу, он жив, – повторял как в забытьи Цибао. – Где он сейчас, я хочу его видеть.
– Ванлу близко, и в то же время можно сказать, что он далеко. Он в войске «Красных повязок», по ту сторону стен. Выйти из города невозможно, так же как невозможно войти. Поэтому со встречей придётся подождать.
– Не нужно ждать, – прошептал Цибао, отрывая голову от изголовья. – Я знаю тайный проход.
С первой стражей, откинув расшитый полог, в шатёр командующего вошёл Сюй Да. Его конникам выпал черёд нести охрану, и Сюй Да явился с вечерним докладом.
– Всё спокойно. Дороги и город находятся под постоянным наблюдением, – проговорил он после обычных приветствий. – В лагерь прибыло девять человек. Восемь из них разорённые крестьяне с того берега Янцзы. Пришли с вилами и ножами, просят зачислить их в войско.
– Есть ли среди воинов люди из их деревни?
– Такие нашлись и подтвердили личность прибывших.
– Кто же девятый?
– Назвался танцором. «Танцую, – говорит, – древние танцы с мечом». Он встретил крестьян и напросился в попутчики. По грубому облику этот танцор скорее напоминает воина, но одет пёстро, и лицо разрисовано, как у актёров.
– Танцор он или нет, проверить нетрудно. Пусть исполнит танцы с мечом для воинов, не всё одному Мисяну тешить народ.
– Отказался он танцевать перед воинами.
– Как отказался, из-за чего?
– «Столичной, – говорит, – я выучки, и мой танец непонятен простому народу». Верно, одному императору впору такой танец смотреть, – рассмеялся Сюй Да и, приставив стоймя к голове ладони, изобразил подобие высокой императорской шапки.
– Зачем же тогда пожаловал в лагерь, уж не лазутчик ли?
– «Танцевать, – говорит, – буду для одного командующего и его приближённых. Зато помахаю мечом от души».
– Пусть так, – произнёс Чжу Юаньчжан после недолгого молчания. – Завтра и посмотрим. Быть может, старинный военный танец поможет всем нам выбрать правильное решение.
– Будет исполнено, – поклонился Сюй Да.
Глава VII
ТАНЕЦ С МЕЧОМ
Шатры и палатки теснились к разноцветному шатру командующего, но близко не подступали, сохраняя вокруг шатра широкое пустое пространство. Рано утром воины вбили бамбуковые шесты и натянули верёвки. Получился прямоугольник, вобравший в себя шатёр. Шатёр стоял на южной короткой стороне, лицом на север. Справа и слева от него, но уже за пределами ограждения, как два крыла, изогнулись ряды кресел и скамей. Их заняли военачальники и полководцы. Простые воины разместились, где пришлось. Кто оказался поближе к верёвкам, уселся на землю. Кому не хватило близкого места, остался стоять на ногах. Некоторые изловчились взобраться на ветви деревьев – сверху видно лучше всего.
Ударили барабаны.
Знаменосцы замахали длинными древками. Полог шатра распахнулся, и в проёме все увидели Чжу Юаньчжана. Командующий сидел в резном кресле с высокой спинкой, сложив на коленях ладони. Длинный халат из жёлтого шёлка спускался с широких плеч тяжёлыми ломкими складками и казался отлитым из золота. [11]
Высокая шапка с нависающим плоским донцем, обвешанным нитями жемчуга, напоминала императорский головной убор.
– Десять тысяч лет жизни! – вырвался из уст собравшихся единодушный крик.
Подобным возгласом приветствовали самого Сына Неба.
Мало кому удалось разглядеть, как появился танцор. Увидели, что стоит он в углу площадки, на противоположной стороне от шатра, и уже изготовился к танцу. Высоким ростом и стройностью танцор не отличался. Зато его воинственный вид пришёлся всем по душе. Белый военный халат, подпоясанный полотнищем синего шёлка, ладно сидел на приземистой крепкой фигуре.
Лоб и щёки располосовали синие полосы. Голенища сапог раздувались, как спелые тыквы. Выбившиеся из-под шапки пряди чёрных блестящих волос взлетали по сторонам лба, наподобие двух парусов или раскрытых крыльев.
Вновь ударили барабаны.
Рассыпали звуки, замолкли и снова загрохотали, теперь уже безостановочно.
Танцор переступил с носка на пятку и двинулся кругами. Он шёл, чуть пригнувшись, как барс, подкрадывающийся к добыче. Концы шёлковой ткани, служившей поясом, тянулись следом двумя синими тучами. Внезапный прыжок – и в руках танцора засверкал белой молнией выхваченный из-под халата меч.
От неожиданности все засмеялись и забили в ладони.
Танцор вприскок пошёл к середине, рассекая мечом воздух над головой.
– Прыгает он хорошо, только не в лад с барабанами, – обернулся Мисян к Ванлу.
Друзья оседлали ветви сосны, росшей рядом с площадкой. Огороженное пространство лежало перед ними как на ладони.
– Сам посуди, барабаны тихим эхом перекликаются – танцор над землёй должен стелиться. А он кверху взлетает.
– Сдаётся мне, братец, что ты попросту завидуешь сноровке столичного гостя, – не выдержав, засмеялся Ванлу.
– А мне сдаётся, что никакой он совсем не танцор, и эту пляску, пока не поздно, нужно бы придержать.
– Похоже, что ты голову перегрел на солнце.
– Зато не объелся куриной слепотой. Посмотри на его меч.
Меч в самом деле имел тонко отточенное лезвие и широкое ребро, наподобие боевого. Ванлу задумался.
– В Даду, верно, так принято, – проговорил он неуверенно и, помолчав, добавил: – Сам господин командующий смотрит на танец. Разве можно такое прервать?
– Я сказал – придержать.
– Как?
– А вот так.
Мисян выхватил из-под пазухи горностая. Зверёк недовольно пискнул – он не привык к грубому обращению.
– Держи Сяньсяня, взамен давай меч. Да скорей, он к шатру подбирается.
Ванлу посадил горностая себе за пазуху. Передал Мисяну подаренный командующим короткий меч. Мисян встал ногами на ветку, заправил за пояс полы халата, как делают воины перед боем, оттолкнулся и с мечом в руках птицей перелетел на середину площадки. Зрители ахнули.
– Ай-я, вот так прыжок!
Никто не ожидал, что вместо одного танцора окажутся двое. Теперь они начнут состязаться в искусстве прыжка и ловкости поворотов в воздухе – настоящее представление.
Первый танцор сделал вид, что соперник появился для него неожиданно. Он резко отпрянул в сторону и едва не упал, но удержался и завертел мечом с такой яростью, что могло показаться, будто несутся стальные кольца и то взлетают на уровень плеч или кружат над головой, то спускаются к поясу.
Теперь и Ванлу почудилось что-то неладное. Ему приходилось слышать, что в древних книгах описан случай, когда убийца проник во дворец под видом танцора. Вдруг и сейчас отыщется негодяй, способный на такое злодейство? Ванлу спрыгнул на землю и, придерживая за пазухой горностая, стал проталкиваться к скамье, на которой расположился Сюй Да. Сяньсянь попискивал, верно, негодовал, что его передали в чужие руки. Пробираясь в толпе, Ванлу не сводил глаз с площадки.
Мисян вошёл в танец.
Танцевал беспечно и весело, как молодой новобранец, не вкусивший ещё всех тягот войны. Он летел во всю ширину площадки и нисколько не беспокоился, что всё время поворачивается к командующему спиной. «Прикрывает подход к шатру», – догадался Ванлу. Уловки Мисяна, кроме Ванлу, никто не заметил. Воины узнали своего любимца и стали подбадривать весёлыми выкриками.
– Выше прыгай, Мисян! Хватайся за ветер! Бодай, безрогий козлёнок, голодного тигра!
Советы давать – дело несложное.
Только разве способен юнец сравниться с танцором столичной выучки?
Угрожающе растянув пальцы левой руки, тот двинулся на мальчишку.
– Не сдавайся, Мисян! Кликни на помощь учёную мышь.
Мисян и не думал сдаваться. Он носился из стороны в сторону и перебрасывал меч из руки в руку. Меч летал вместе с ним словно живой. Танцор из столицы нагнал Мисяна на половине дороги, и оба запрыгали друг перед другом, как боевые петухи, готовые ринуться в схватку. Мечи кружились над их головами двумя колёсами холодного света.
Возгласы стали стихать. То, что происходило на площадке, всё меньше напоминало танец и всё больше становилось похожим на бой. Вот старший танцор ринулся на молодого…
Мисян увидел налившиеся кровью глаза. Он сделал вид, что замахивается мечом, а сам вместо того ударил правой ногой. Его хитрость была разгадана. Танцор увернулся, и Мисян потерял равновесие. В тот же миг, не выпуская меча из рук, танцор, или тот, кто выдавал себя за такового, схватил Мисяна за ворот, рванул на себя и отшвырнул в сторону. На мгновение лица их сблизились, но этого оказалось достаточным, чтоб сквозь синюю краску, наложенную вокруг глаз, на лоб и на щёки, проступили запомнившиеся Мисяну черты. Плоское лицо, усы и бородка трезубцем.
– Синяя Смерть! – закричал Мисян, отлетая в угол.
Ванлу рванулся к верёвкам, но его опередили. Не подоткнув даже полы халата, лишь скинув высокую шапку, с мечом, зажатым в правой руке, и кинжалом в левой на площадку бросился Чжу Юаньчжан. Волосы от ярости поднялись дыбом, глаза гневно округлились. «Сам дух мщения несётся навстречу, и надеяться больше не на что», – подумал, должно быть, танцор. Он отскочил в сторону, крикнул: «Должок хотел получить, да не вышло!» – и бросился грудью на собственный меч. Когда к нему подбежали и распахнули халат, он был уже мёртв. На груди все увидели поверх узкой кровоточащей раны синюю татуировку, изображающую барса в прыжке. Рядом со зверем были выколоты два слова – «Синяя Смерть».
Ударили барабаны.
Знаменосцы замахали длинными древками. Полог шатра распахнулся, и в проёме все увидели Чжу Юаньчжана. Командующий сидел в резном кресле с высокой спинкой, сложив на коленях ладони. Длинный халат из жёлтого шёлка спускался с широких плеч тяжёлыми ломкими складками и казался отлитым из золота. [11]
Высокая шапка с нависающим плоским донцем, обвешанным нитями жемчуга, напоминала императорский головной убор.
– Десять тысяч лет жизни! – вырвался из уст собравшихся единодушный крик.
Подобным возгласом приветствовали самого Сына Неба.
Мало кому удалось разглядеть, как появился танцор. Увидели, что стоит он в углу площадки, на противоположной стороне от шатра, и уже изготовился к танцу. Высоким ростом и стройностью танцор не отличался. Зато его воинственный вид пришёлся всем по душе. Белый военный халат, подпоясанный полотнищем синего шёлка, ладно сидел на приземистой крепкой фигуре.
Лоб и щёки располосовали синие полосы. Голенища сапог раздувались, как спелые тыквы. Выбившиеся из-под шапки пряди чёрных блестящих волос взлетали по сторонам лба, наподобие двух парусов или раскрытых крыльев.
Вновь ударили барабаны.
Рассыпали звуки, замолкли и снова загрохотали, теперь уже безостановочно.
Танцор переступил с носка на пятку и двинулся кругами. Он шёл, чуть пригнувшись, как барс, подкрадывающийся к добыче. Концы шёлковой ткани, служившей поясом, тянулись следом двумя синими тучами. Внезапный прыжок – и в руках танцора засверкал белой молнией выхваченный из-под халата меч.
От неожиданности все засмеялись и забили в ладони.
Танцор вприскок пошёл к середине, рассекая мечом воздух над головой.
– Прыгает он хорошо, только не в лад с барабанами, – обернулся Мисян к Ванлу.
Друзья оседлали ветви сосны, росшей рядом с площадкой. Огороженное пространство лежало перед ними как на ладони.
– Сам посуди, барабаны тихим эхом перекликаются – танцор над землёй должен стелиться. А он кверху взлетает.
– Сдаётся мне, братец, что ты попросту завидуешь сноровке столичного гостя, – не выдержав, засмеялся Ванлу.
– А мне сдаётся, что никакой он совсем не танцор, и эту пляску, пока не поздно, нужно бы придержать.
– Похоже, что ты голову перегрел на солнце.
– Зато не объелся куриной слепотой. Посмотри на его меч.
Меч в самом деле имел тонко отточенное лезвие и широкое ребро, наподобие боевого. Ванлу задумался.
– В Даду, верно, так принято, – проговорил он неуверенно и, помолчав, добавил: – Сам господин командующий смотрит на танец. Разве можно такое прервать?
– Я сказал – придержать.
– Как?
– А вот так.
Мисян выхватил из-под пазухи горностая. Зверёк недовольно пискнул – он не привык к грубому обращению.
– Держи Сяньсяня, взамен давай меч. Да скорей, он к шатру подбирается.
Ванлу посадил горностая себе за пазуху. Передал Мисяну подаренный командующим короткий меч. Мисян встал ногами на ветку, заправил за пояс полы халата, как делают воины перед боем, оттолкнулся и с мечом в руках птицей перелетел на середину площадки. Зрители ахнули.
– Ай-я, вот так прыжок!
Никто не ожидал, что вместо одного танцора окажутся двое. Теперь они начнут состязаться в искусстве прыжка и ловкости поворотов в воздухе – настоящее представление.
Первый танцор сделал вид, что соперник появился для него неожиданно. Он резко отпрянул в сторону и едва не упал, но удержался и завертел мечом с такой яростью, что могло показаться, будто несутся стальные кольца и то взлетают на уровень плеч или кружат над головой, то спускаются к поясу.
Теперь и Ванлу почудилось что-то неладное. Ему приходилось слышать, что в древних книгах описан случай, когда убийца проник во дворец под видом танцора. Вдруг и сейчас отыщется негодяй, способный на такое злодейство? Ванлу спрыгнул на землю и, придерживая за пазухой горностая, стал проталкиваться к скамье, на которой расположился Сюй Да. Сяньсянь попискивал, верно, негодовал, что его передали в чужие руки. Пробираясь в толпе, Ванлу не сводил глаз с площадки.
Мисян вошёл в танец.
Танцевал беспечно и весело, как молодой новобранец, не вкусивший ещё всех тягот войны. Он летел во всю ширину площадки и нисколько не беспокоился, что всё время поворачивается к командующему спиной. «Прикрывает подход к шатру», – догадался Ванлу. Уловки Мисяна, кроме Ванлу, никто не заметил. Воины узнали своего любимца и стали подбадривать весёлыми выкриками.
– Выше прыгай, Мисян! Хватайся за ветер! Бодай, безрогий козлёнок, голодного тигра!
Советы давать – дело несложное.
Только разве способен юнец сравниться с танцором столичной выучки?
Угрожающе растянув пальцы левой руки, тот двинулся на мальчишку.
– Не сдавайся, Мисян! Кликни на помощь учёную мышь.
Мисян и не думал сдаваться. Он носился из стороны в сторону и перебрасывал меч из руки в руку. Меч летал вместе с ним словно живой. Танцор из столицы нагнал Мисяна на половине дороги, и оба запрыгали друг перед другом, как боевые петухи, готовые ринуться в схватку. Мечи кружились над их головами двумя колёсами холодного света.
Возгласы стали стихать. То, что происходило на площадке, всё меньше напоминало танец и всё больше становилось похожим на бой. Вот старший танцор ринулся на молодого…
Мисян увидел налившиеся кровью глаза. Он сделал вид, что замахивается мечом, а сам вместо того ударил правой ногой. Его хитрость была разгадана. Танцор увернулся, и Мисян потерял равновесие. В тот же миг, не выпуская меча из рук, танцор, или тот, кто выдавал себя за такового, схватил Мисяна за ворот, рванул на себя и отшвырнул в сторону. На мгновение лица их сблизились, но этого оказалось достаточным, чтоб сквозь синюю краску, наложенную вокруг глаз, на лоб и на щёки, проступили запомнившиеся Мисяну черты. Плоское лицо, усы и бородка трезубцем.
– Синяя Смерть! – закричал Мисян, отлетая в угол.
Ванлу рванулся к верёвкам, но его опередили. Не подоткнув даже полы халата, лишь скинув высокую шапку, с мечом, зажатым в правой руке, и кинжалом в левой на площадку бросился Чжу Юаньчжан. Волосы от ярости поднялись дыбом, глаза гневно округлились. «Сам дух мщения несётся навстречу, и надеяться больше не на что», – подумал, должно быть, танцор. Он отскочил в сторону, крикнул: «Должок хотел получить, да не вышло!» – и бросился грудью на собственный меч. Когда к нему подбежали и распахнули халат, он был уже мёртв. На груди все увидели поверх узкой кровоточащей раны синюю татуировку, изображающую барса в прыжке. Рядом со зверем были выколоты два слова – «Синяя Смерть».