Простым и скромным выглядел фонарь, повешенный над воротами дома инспектора фарфоровых мастерских, но каждый, кто проходил мимо, невольно останавливался или замедлял шаг.
   – Смотрите, бамбук раскачивается как настоящий, – раздавалось то и дело перед воротами. – И по озеру пробегает рябь.
   Неудивительно, что люди останавливались и разглядывали фонарь. Внутри горела большая свеча, и ярко высвеченный рисунок бросал на внешний фонарь чёткие тени. Свеча на ветру горела неровно, пламя дрожало и колебалось, и вместе с язычком пламени приходили в движение тени. Раскачивался и гнулся бамбук, бежали к берегу волны.
   – Истинное чудо! – восклицал кто-нибудь из прохожих. – Озеро голубизной отливает, а на небо всплыла луна.
   – Вы ошиблись, сударь, не рассмотрели внимательно, – возражали те, кто успел разглядеть со всеми подробностями необычный фонарь. – Не луна появилась на небе, а иероглиф «фэн» повис над бамбуком. Он наведён золотой краской, вот вы и приняли его за луну.
   – Бамбук и ветер, – проговорил проходивший мимо старик с посохом в руках и сумкой у пояса, по облику судя, – гадатель. – Похоже, что в сочетание этих двух знаков вложен призыв к далёкому другу.

Глава IV
ЯНЦЗЫ НОЧЬЮ

 
– Жадная большая мышь,
 
   – пел Мисян, —
 
В доме ты своём сидишь,
Сладко ешь и мягко спишь.
 
   Мисян и Сяньсянь давали по нескольку представлений в день. В каждом полку к празднику Нового года соорудили собственные подмостки и, хотя среди воинов нашлось немало певцов, танцоров и акробатов, всё равно везде с нетерпением ждали Мисяна. Разве могли неотёсанные деревенские парни идти в какое-нибудь сравнение с актёром, прошедшим настоящую актёрскую выучку. Мисян заменял целую труппу – пел, танцевал, играл на флейте. Но особым успехом пользовалось представление, которое в лагере прозвали «мэнгу-мышь». Представление длилось теперь намного дольше.
   Мисян добавил два новых куплета. Один он услышал в ту ночь, когда они с Ванлу несли стражу на башне, другой – сочинил сам.
 
Мы собрали урожай,
Мыши крикнули: «Отдай!
Наши рис, мука и чай».
 
   Сяньсянь важно восседал на табурете в синем плаще и высокой шапке и, пока Мисян пел, поднимал то правую, то левую лапку, словно приказывал стражникам-мышам собрать налоги и подати. Мисян ударил вдруг в барабан, подвешенный к поясу. «Мэнгу-мышь» проявил явное беспокойство и завертел головой.
 
Жди пожди, обжора-зверь.
Поумнели мы теперь
И укажем вам на дверь.
Все навалимся гуртом.
От мышей избавим дом.
 
   Мисян забил в барабан, задудел в флейту, спрятанную до поры в рукав. «Мэнгу-мышь» перепугался, спрыгнул на пол и, отбросив всякую важность, побежал, волоча за собой синий плащ. Зрители расхохотались, забили в ладони. Но потом, когда хлопки стали стихать, кто-то сказал:
   – У актёров одно – в жизни другое. Крепко засели мэнгу, не высвободить от мышей страну.
   Потери в бою под Цзицином исчислялись тысячами. Откуда было взяться хорошему настроению?
   – Поражение тяжко гибелью воинов, остановкой в задуманном и утратой решимости среди тех, кто остался в живых. Мы не начнём наступления, пока не возродим в нашем войске высокий моральный дух, – сказал Чжу Юаньчжан военачальникам.
   – Прошу отпустить меня с небольшим отрядом на поиски Чэнь Ксяна. Жить не могу, пока не раздавлю гадину, – мрачно проговорил Сюй Да.
   – Тигры не едят падали, предателю уготована позорная смерть, – возразил другу командующий, и как напророчил.
   Скоро стало известно, что свои же солдаты, из тех, кто не был осведомлён о двойном предательстве, а только знал, что главнокомандующий переметнулся на сторону «Красных повязок», устроили Чэнь Есяну засаду, заманили в ловушку и убили без всякой жалости.
   «Пасть от руки своих – не сыщешь для предателя лучшей казни, тут и позор, тут и смерть», – говорили об этом событии в лагере.
   Правда, нашёлся один человек, который оплакивал Чэнь Есяна, словно родного брата. Этим человеком оказался Пэй Син. Старика Пэй Сина смерть Чэнь Есяна поразила в самое сердце.
   – Он умер, умер, – всхлипывая, причитал старик. В поисках сочувствия он бродил от палатки к палатке.
   – Вам-то, отец, что за дело? – удивлённо спрашивали старика воины.
   – Как вы можете спрашивать такое? А мой пояс, мой драгоценный нефритовый пояс? Он погиб теперь безвозвратно. – Пэй Син принимался рассказывать каждому, кто хотел его слушать, всю историю с кладом от начала и до того момента, когда, рискуя получить удар ножа в бок, он повалил Чэнь Есяна на землю и навалился сверху.
   – Но позвольте заметить, уважаемый отец, – говорил кто-нибудь из слушателей. – Насколько нам известно, командующий наградил вас за этот подвиг золотом и серебром.
   – Наградил, сынок, щедрой рукой старику награду отмерил, и в лагере у себя поселил, и едой нас с сыном снабжает, – охотно соглашался Пэй Син и тут же начинал всхлипывать: – Пояс, мой драгоценный нефритовый пояс.
   Причитания старика никого не смешили. Тоска чёрной тучей накрыла лагерь.
   Чжу Юаньчжан видел способ вернуть армии боевую решимость. Но как одолеть неодолимое? Как изловить драконов, бороздящих воды Янцзы, не имея собственных кораблей?
   В ту памятную шестую луну, когда войско «Красных повязок» переправилось на пиратской флотилии через Янцзы и захватило Тайпин, радость победы омрачила тревога за близких. Ли Головорез, опасаясь преследования, увёл свои корабли. В Янцзы вошёл императорский флот, и расположенный на противоположном берегу Хэчжоу оказался отрезанным. А там жили семьи – жёны и дети. Их оставили в тыловой базе ради безопасности, на деле же вышло иначе. Открыто роптать воины не смели – сама супруга командующего, госпожа Ма, со своим малолетним сыном разделила участь их жён и детей. Но о настроении в лагере Чжу Юаньчжану было известно. И разве не бросили ему Тан Хэ и Сюй Да на военном совете безжалостный и гневный упрёк.
   У Чжу Юаньчжана стон поднимался в груди, когда он думал о Ма и маленьком сыне.
   Он познакомился с Ма в доме командующего Го Цзысина, под началом которого прошли первые годы его воинского пути. Ма рано осиротела, и Го Цзысин девочку удочерил. Она выросла в его доме – незаметная, скромная, наделённая чувством собственного достоинства и тихой, застенчивой добротой. Чжу Юаньчжан посватался. Три года прошло с той поры, но и сейчас, когда убедился в предательстве Чэнь Есяна, Чжу Юаньчжан врачевал свои раны любимым воспоминанием. Однажды за пустую провинность вспыльчивый и властный Го Цзысин посадил его под арест и запретил приносить еду. Но разве могла Ма стерпеть, чтобы её супруг голодал? Она пробралась в арестантскую и принесла горячие, только что с пара пампушки. А чтобы никто не увидел, спрятала пампушки за пазуху и так несла, обжигая нежную кожу. Ма сама, без помощи наёмных учителей, научилась читать и писать и не раз, старательней, чем любой чиновник, переписывала его указы и распоряжения. Покидая Хэчжоу, Чжу Юаньчжан назначил свою супругу наместницей. Как никто, Ма сумеет утешить жён командиров и воинов, мудро распределит продовольствие. Но что сможет сделать разумная и отважная Ма, если на город нападут императорские полки? Кучка воинов, оставленных для охраны, женщины, дети и старики – вот и вся её армия.
 
    Чжан Юй. Воин. Фрагмент свитка на шёлке. XIII век.
 
   Чжу Юаньчжан приказал оседлать коня и поскакал к Янцзы. Спешившись, он подошёл к самой воде и долго смотрел на бег торопливых волн. Летом река окрашивалась в цвет неба, недаром её называли Янцзы – «Голубая». Сейчас, во вторую луну, хотя и вступила в силу весна, вода всё ещё сохраняла серый и мутный цвет холодных зимних дождей. Река разлилась широко, волны катились бурливо, стремительно. Дальний берег едва проступал сквозь мглистую пелену и казался навеки отрезанным внушительным строем протянувшихся в линию кораблей и «бороздящих воды драконов» – больших боевых лодок. Суда стояли без парусов, с оголёнными мачтами – недвижные, грозные, готовые по первой команде выпустить тучи стрел. С низких бортов на обе стороны целились дальнобойные арбалеты.
   Чжу Юаньчжан дождался ночи. Расположился среди прибрежного ивняка и снова смотрел на чёрную воду и слушал торопливые переговоры волн. Неожиданно рядом послышались осторожные крадущиеся шаги. Кто-то раздвинул ветви.
   – Это ты, Ванлу? – не оборачиваясь, спросил Чжу Юаньчжан.
   – Я, господин командующий. Простите, что осмелился обеспокоить, но вот ваш плащ. Накиньте, пожалуйста. Ночи холодные, недолго и лихорадку схватить.
   – Спасибо за заботу. Смолоду привык обходиться без тёплой одежды, вот и теперь забыл.
   На другой день Чжу Юаньчжан велел отобрать по отрядам лучших пловцов, из тех, что выросли у воды или на самой воде, когда вместо дома жильём для семьи служит лодка с каютой.
   Собралось не менее пятисот человек.
   – Братья, – обратился к воинам Чжу Юаньчжан. – Эту ночь я провёл в прибрежных кустах, неотрывно смотрел на воду, трогал её рукой. Вода холодна, в три раза холоднее, чем тело. И если даже натереть кожу жиром, что делает каждый прежде чем броситься вплавь зимой, вода всё равно обожжёт, как снег в горах. Потом я перевёл взгляд на небо. Исхудавшая луна показалась мне заострённым кривым ножом в руке небесного демона. Вот демон взмахнул рукой, нож вспорол тучу и надолго застрял в ней, погрузив мир в непроглядную черноту. Я не увидел ни кустов, ни воды, ни собственного кинжала у пояса.
   Мэнгу ликуют, празднуют над нами победу. Войско Фу Шоу крепко побило нас под Цзицином; Фу Шоу не ждёт, что мы нападём. Но на том берегу плачут в тревоге наши жёны и дети. Кто готов плыть со мной этой ночью, пусть выйдет вперёд. Каждый из вас доказал свою храбрость в боях, и, если не хватит решимости, я никого не ославлю трусом. Я брошусь в воду один.
   Чжу Юаньчжан шагнул широко вперёд. Тотчас, словно двойная тень, его движение повторили стоявшие сзади Сюй Да и Ванлу. Навстречу качнулась воя масса собравшихся воинов. Все сделали шаг вперёд, никто не остался на месте.
   – Жир заготовлен, верёвку с крюком каждый повяжет вокруг головы, – спокойно, словно речь шла о чём-то самом обычном, проговорил Чжу Юаньчжан, но тот, кто оказался вблизи, увидел, что глаза командующего заблестели, как студёная вода осенью.
   Вечером в шатре, когда Ванлу помог Чжу Юаньчжану натереть тело утиным жиром и приготовился натереться сам, Чжу Юаньчжан вдруг сказал:
   – Из нас двоих один останется на берегу, и это будет Ванлу – воин храбрый, но годами почти ещё мальчик.
   – Осмелюсь просить господина командующего не отдавать подобного приказания. Иначе я вынужден буду ослушаться, и господину командующему придётся приговорить своего оруженосца к смерти, как воина, который нарушил приказ.
   В другое время подобный ответ вызвал бы взрыв гнева. Чжу Юаньчжан не терпел беспечного отношения к воинскому порядку. Но сегодня в его душе отбивали дробь победные барабаны. Решимость воинов ринуться в смертный бой предвещала победу. «Все сделали шаг вперёд, ни один не остался на месте», – повторял то и дело Чжу Юаньчжан про себя.
   – Что побуждает моего оруженосца высказывать непослушание? – спросил он вслух. – Я готов прислушаться к его объяснениям, если они окажутся разумными.
   – Досточтимый учитель велел находиться мне рядом с вами в любом бою. Вот и всё моё объяснение.
   – Выходит, веление предсказателя для тебя важней, чем приказ командующего?
   Ванлу ничего не ответил, только сложил на груди ладони и склонился до самой земли.
 
   – На кораблях всё спокойно! – прокричали вахтенные, и корабли, словно в волны, погрузились в ночную холодную тьму. Команды отправились спать. Вахтенные заняли на палубах предназначенные места, чтобы без устали вслушиваться, смотреть. Ночь поглотила все краски, заменив чернотой. Одновременно исчезли и звуки – голоса людей, перекличка запоздавших птиц. Остался один неутомимый рокот воды. Река не знала ночного покоя. Бежала, кружилась, билась о берег, перекатывалась через камни. Серп луны вырвался из-за тучи. Быстрый летучий свет коснулся реки, едва успел высветить подвижные гребни и нырнул в воду – туча прикрыла луну, будто ширма. Вновь чернота. Журчание, всплески и рокот волн.
   Вдруг словно сотни копий забили по деревянным обшивкам. Это сотни крюков от канатов впились в борта кораблей.
   – «Красные повязки»! – заорал вахтенный на флагмане.
   – «Красные повязки»! – с быстротой всё пожирающего огня пронёсся крик от корабля к кораблю.
   Спавшие проснулись. Страшным оказалось их пробуждение. По палубам метались водяные духи. Их скользкие, нагие по пояс тела светились от жира. Ножи разили свирепо и яростно. Холодные пальцы хватали за горло. Быстрые схватки, хрипы, падающие тела. Светящиеся духи продолжали выныривать из воды. На какой-то момент повисали над бортом и перепрыгивали на палубу. Вахтенный, первым подавший сигнал тревоги, успел укрыться за связкой канатов. Из ненадёжного своего убежища он пытался разить врага. Глаза, привыкшие к темноте, разглядели очертание крупной фигуры, возникшей над бортом. Вахтенный метнул бамбуковую тростинку, набитую кусочками стали. Крик, всплеск, фигура исчезла. Ещё один всплеск. Это было последнее, что вахтенный успел расслышать. Сверху обрушился нож и навсегда отсёк все земные звуки.
   Ванлу бросился в воду вслед за упавшим Чжу Юаньчжаном. «Ранен или убит?» – полоснула отчаянием мысль. Он успел подхватить безжизненное тело, прежде чем увлекла его в глубину бегущая торопливо река. «Одному мне на борт не вытащить».
   – На помощь! «Красные повязки», на помощь! – закричал что есть силы Ванлу.
   Но разве мог одинокий голос пробиться сквозь крики и вопли и лязг оружия?
   Левой рукой Ванлу обхватил свисавший в воду канат, правой – прижал к себе неподвижного Чжу Юаньчжана. Река пыталась ослабить мускулы его рук, разжать пальцы и вырвать то, что уже считала своей добычей.
   – Полководец Сюй Да! На помощь!
   Сюй Да услышал. Он рассёк в прыжке воду. Быстро подплыл. Вдвоём они подняли Чжу Юаньчжана на палубу.
   – Ранен, убит? – испуганно прошептал Сюй Да.
   Ванлу быстро провёл ладонями по голове, лицу, всему телу Чжу Юаньчжана. Учитель, с которым Ванлу ходил пять долгих лет по городам и селениям Юга, не только предсказывал людям судьбу, он врачевал их недуги и многому обучил своего ученика.
   – Жив, даже не ранен. Сильный удар оглушил. Сейчас очнётся, – радостно проговорил Ванлу.
   В темноте он нащупал нужные точки на лице Чжу Юаньчжана. Быстро и резко надавил большим пальцем под носом, под нижней губой. Потом ударил ребром ладони по тыльной стороне пальцев лежавших бессильно рук.
   Чжу Юаньчжан шевельнулся, открыл глаза.
   – Корабли наши? – спросил он, силясь подняться.
   – Наши. Извольте, господин командующий, сами в том убедиться, – прошипел Сюй Да.
   Сюй Да стоял как отлитый в бронзе демон, уперев руку в бедро. Он даже не сделал попытки помочь своему другу. Ванлу один подхватил Чжу Юаньчжана.
   Тонкий обод луны выплыл из туч и повис безмятежной небесной ладьёй над притихшими кораблями. Резня закончилась. Лёгкий скользящий свет высветил мачту, высоко задранный нос, палубу, заваленную телами. Обнажённые по пояс воины сбрасывали убитых в воду.
   – Победа! – воскликнул Чжу Юаньчжан радостно. Силы возвращались к нему с каждым мгновением.
   – Эта победа чуть было не стоила жизни единственного человека, способного возглавить нашу борьбу, – свистящим шёпотом проговорил Сюй Да. От гнева великан всегда терял голос. – Хорошо, что рядом оказался мальчишка-оруженосец и выудил командующего, как оглушённую рыбу. Я младше тебя годами, Чжу Юаньчжан, и много ниже по званию и по способностям, но всё же скажу: если командующий будет бросаться в бой, как хвастун, бахвалящийся отвагой, то ему не миновать смерти, а войску не миновать поражения.
   Ванлу опустил голову. Он был согласен с Сюй Да.
   – Вы правы, – с достоинством произнёс Чжу Юаньчжан. Он умел признавать ошибки. Хватало на это мужества.
   – Обещаю тебе, мой друг и первый помощник, – Чжу Юаньчжан положил правую руку на плечо Сюй Да, – и тебе, мой храбрый спаситель, которого отныне я назову своим сыном, – левой рукой Чжу Юаньчжан обнял Ванлу, – обещаю и даю клятву в том, что буду вести себя осмотрительно и, доверяя храбрости полководцев и воинов, не буду бросаться без особой нужды впереди других в бой.
   В знак того, что клятва дана и принята, все трое четырежды поклонились.
   «Счастье с несчастьем об руку ходят, как преданные супруги», – говорят люди часто. В тот самый день, когда в город пришло тревожное сообщение о победе «Красных повязок» в ночном бою на Янцзы, в дом инспектора фарфоровых мастерских слуга, уехавший со старшим господином, привёз радостное известие: «Ходатайство господина Ян Ци, поддержанное прославленным художником Ни Цзанем, принято правителем уезда милостливо и благосклонно. Незапятнанность репутации господина Ян Ци подтверждена письменным указом, и сам господин Ян Ци вернётся в самое ближайшее время».
   Трудно передать радость, охватившую дом. Женщины обнимались и плакали, даже у многих мужчин наворачивались на глазах слёзы. Кончился страх, висевший над домом подобно грозовой туче, готовой в любое мгновение выпустить молнии. Отец в безопасности. Цибао прыгал от радости и обнимался то с матерью, то с сестрой. Защищённый благосклонностью самого правителя уезда, отец очень скоро вернётся домой.
   Но не все вышло так, как сказано было в послании, привезённом слугой. Во всяком случае, приезда отца пришлось ещё долго ждать.

Глава V
РЕШЁТКА В СТЕНЕ

   Захват кораблей не только вернул воинам семьи. Победа на Янцзы дала значительные преимущества в распределении боевых сил. Став хозяевами реки, Красные повязки получили возможность со всех сторон окружить Цзицин и закрыть все подходы.
   Городские власти готовили город к решительному отпору. Солдаты возводили новые укрепления, рыли рвы, втаскивали на стены ядра для катапульт. Еще прежде, чем сомкнулось неприятельское кольцо, в расположение основных частей императорских войск полетели гонцы с настоятельной просьбой начать наступление. Две-три луны город продержится. Продовольствия в зернохранилищах и кладовых припасено было достаточно. Имелись свои огороды, разбитые на пустырях у южной стены. О воде в весеннее время, когда что ни день на землю обрушивались дожди, и вовсе думать не приходилось. Правда, несколько богатых семейств покинуло город, едва пришла весть о сражении на реке, но в остальном Цзицин продолжал жить привычной для себя жизнью.
   Отбивали пятую стражу. По улицам проходили монахи, колотили в деревянные доски, кричали: «Утро, утро! Наступило утро». Подметальщики улиц поспешно махали мётлами, убирая вчерашний сор. Появлялись чиновники – служба в ведомствах и управах требовала раннего прихода. Мастеровые, занятые заточкой ножей и ножниц, починкой котлов и прочей домашней утвари, в ожидании нанимателей тянулись к рынку. Улицы всё больше заполнялись народом. Распахивались двери лавок. Разносчики овощей, пирожков и рыбы, не жалея глоток, принимались расхваливать свой товар. Цирюльники дребезжанием трещоток зазывали нуждавшихся в бритье и стрижке занять стул под квадратным зонтом. Малыши пристраивались возле оград для игры в камушки. Мальчишки постарше гнали надутый бычий пузырь.
   Но дни проходили за днями, не принося перемен, и, как зерно в увлажнённой почве, начала прорастать тревога.
   На девятый день осады правитель города вызвал к себе начальника Судебной управы. Тот поспешно явился. Вошёл в зал, где столпились чиновники и полководцы, с порога стал отбивать поклоны. Правитель происходил из семьи мэнгу и приветствовать его полагалось с особой почтительностью.
   – Подойди, – прозвучал властный голос. – Все ступайте.
   Втянув голову в плечи и прижав кулаки к подбородку, начальник Судебной управы побежал мелкими шажками в обход покидающей зал толпы и приблизился к возвышению. Крытые красным ковром ступени поднимались круче, чем у него в управе, и кресло стояло высокое, под потолок, отделанное костью и перламутром. Недаром говорится: «Над каждым начальником есть начальник повыше, и только над Сыном Неба нет на земле никого».
   – Давненько ты не дарил меня своим лучезарным присутствием. Как обстоят дела во вверенном тебе ведомстве? – донеслось с возвышения.
   Начальника Судебной управы вопрос не застал врасплох.
   – Жители города взирают на вашу милость с надеждой и почтением. И я оказался бы недостойным служить под началом у вашей милости, если бы остановил на половине пути расследование дела о преступной связи семи горожан с разбойниками, именуемыми «Красными повязками». Каждый из арестованных получил по сотне палок, двое не выдержали и испустили дух.
   – Ты строг в соблюдении закона.
   – По своему долгу мы, верноподданные, обязаны предотвращать и наказывать преступления.
   – При случае я доложу правителю уезда о твоих неутомимых трудах ради расследования истины. Сегодня же речь пойдёт о злонамеренности, способной послужить делу искоренения смуты.
   Начальник Судебной управы мгновенно сообразил, в какую сторону дует ветер.
   – Смею ли мечтать о высокой чести оказаться полезным вашей милости? – проговорил он смиренно. – Но если ваша милость имеет в виду разбойника, прозванного «Синяя Смерть», то разбойник истомился в неволе, как запертый в клетку барс. В ярости он глотку перегрызёт своему ненавистнику.
   – Время пришло. Выпускай, – прозвучало над головой.
   Должность инспектора фарфоровых мастерских передавалась по наследству. Со временем, когда отец достигнет почётной старости и отойдёт от дел, инспектором станет Цибао, если, конечно, будет прилежно учиться и сдаст все положенные экзамены. Дважды с того дня, когда слуга привёз от отца радостное известие, Цибао побывал в квартале фарфористов. Его встречали поклонами, называли младшим господином. Староста квартала разговаривал с ним почтительно, показывал и разъяснял, как работают мастера. Цибао слушал, смотрел, сам задавал вопросы. Но совсем не интерес к фарфоровому производству тянул Цибао в квартал. Его замучило незнакомое ранее чувство. Словно он оказался в чём-то виновен. В чём? Он никому не сделал дурного, никому не принёс беды.
   Новых арестов в квартале фарфористов не последовало, хотя в городе схватили ещё несколько человек. Должно быть, разрисовщик Ю Лан держался стойко и даже под пытками не назвал ни одного имени. Но тревога, как зимний холод, заползла в каждый дом. Если отец в ответе за сына, брат за брата и сосед за соседа – кто при таких порядках мог с уверенностью сказать, что избежит тюрьмы? И говорили и двигались люди так, словно смотрели на них в сто глаз расставленные всюду соглядатаи. Цибао заметил, что мимо дома Ю Лана старались не проходить. Дом стоял в самом конце улицы, ведущей к стене. За домом начинались заросли акаций. Сверху взглянуть – целое море листвы. А выше листвы грозно и глухо тянулась стена, отгораживающая квартал от Янцзы.
   «Как они там живут, – думал Цибао о жене и детях Ю Лана. – Плачут, наверное. Покинуть квартал им нельзя. Деньги все кончились, запасы муки и риса также подходят к концу». Больше всего Цибао мучила мысль о голодных детях. С радостью отдал бы он им всё накопленное богатство. К каждому дню рождения и к Новому году ему дарили мелкие слитки серебра, и в его сундучке лежало теперь немало серебряных брусочков – и прямых, как тростника от кисти, и изогнутых, словно ветвь. Только как передать их жене Ю Лана? Не мог же Цибао постучаться в дом, хозяин которого арестован. И слугу не пошлёшь. Сразу появятся основания заподозрить отца в связи с преступником. Но недаром говорят, что мудрец открывает истину, не выходя из дома. Цибао всё думал и думал, и вдруг его осенило. Путь открылся проще простого. Оставалось лишь разузнать, когда состоится очередная разгрузка большой печи. Гаоэр сбегал, узнал.
 
    Чжоу Цзичан. Оборванцы. Фрагмент свитка на шёлке. XII век.
 
   Через два дня, придя, как всегда, в комнаты матери, чтобы пожелать доброго утра, Цибао сказал:
   – Способ изготовления фарфора очень сложный, и его можно разделить на четыре части. Сначала составляют массу, которая будет долго томиться в ямах. Это первая часть. Когда проходит достаточно много времени, из массы лепят сосуд. Это вторая часть, и работа формовщиков достигла такого совершенства, что некоторые сосуды называют «тотай» – «бестелесные», такие у них тонкие стенки, а прозрачные, как скорлупа, чашки называют «яичная скорлупа».