Не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне зло. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего, и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти(Рим. 7:15-24)?
В дохристианском мире было сознание этих противоречий и стремление выйти из них, искание живой связи, живого союза с Богом. Но дохристианские религии и тем более философские системы оказывались бессильными в разрешении проблемы жизни, не могли удовлетворить жажды спасения, освобождения от зла и греха. Эта грань между Богом и тварью преодолевается лишь в христианстве Божественной любовью.
Противоречивость человеческого существования, желание одновременно добра и зла, живущее в мире и человеке, преодолевается в христианстве в акте жертвенного снисхождения в мир Божества, совершаемого ради бесконечной любви Бога к миру в явлении Христа в мире, в воплощении на земле Бога Слова. Оно дает возможность внутреннего преображения и искупления всей твари.
В воплощении Христа восстанавливается та «золотая цепь», которая сочетала небо и землю. Ограниченное, подверженное греху со всеми его последствиями человечество не могло подняться само собой до безусловного совершенства, не могло воспринять его, преодолеть свою ограниченность силою только естественного своего развития без свободного участия самого человека, силою извне. И вот Божественная любовь сама снисходит до человека, дабы внутренне приобщить его себе... Слово стало плотию и обитало с нами... Оно тем самым стало близким к нам и открыло возможность приобщения Божественной жизни и любви, возможность возрождения и преобразования. Но Божественное Слово воплотилось не в силе и могуществе земной жизни, не во внешней славе. Христос,
будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной(Флп. 2:6-7).
«Во Христе Божественная любовь явилась не в свойствах неограниченного всемогущества, беспредельного величия, которого не могут вынести условия человеческого существования, а в свойствах духовной жизни, которая вмещается в ограниченности человеческой жизни», — говорит один из наших богословов, и этими словами можно подвести итог всему вышесказанному.
Боговоплощение, по христианскому пониманию, имеет, однако, не только этот смысл Богоявления, откровения Божества в человеческом образе. Существенной особенностью христианства является «нераздельное и неслиянное» единство во Христе Божеского и человеческого. В своей совершенной жертве Бог нисходит к тварному бытию и принимает на себя его ограниченность, становится совершенным человеком; оставаясь Богом, не поглощая и не растворяя в себе человеческого, сохраняя свободно и добровольно все его свойства. Божество воспринимает человечество в духе не насилия, но свободы. Оно добровольно принимает на себя все страдания человеческой жизни и самую смерть — для того, чтобы внутренне победить их. В жертвенно добровольном принятии крестного пути и последовавшем за ним воскресении даны победа над грехом и смертью, преодоление немощей человеческих. Во Христе, воплощенном Боге Слове, человеческая природа освобождается от последствий греха, возрождается и преображается. Как последствия греха, в силу внутренней связанности и солидарности всего существующего, распространяются на все человечество и на всю тварь, так и приобщение человечества к источнику жизни во Христе, в силу той же связанности и солидарности твари, открывают путь к возрождению и преображению всего человечества и всей твари...
Как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили... Если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, преизбыточествует для многих... Ибо если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Христа(Рим. 5:12-17).
Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни. Ибо, как непослушанием одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие... Как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась через праведность жизни вечной Иисусом Христом, Господом нашим(Рим. 5:18-21).
Как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут(1 Кор. 15:21-22).
В этом тайна Богочеловечества, тайна жертвенного нисхождения Бога к твари для ее спасения и возрождения, принятие на Себя совершенным Богом совершенного человечества. Здесь обнаруживается вся глубина отличия христианского восприятия Бога и Его отношения к миру от дохристианского, то абсолютно новое, что принесено христианством. Для дохристианского сознания, так же, как и для плоскостного формально логического мышления, Абсолютное представляется как начало замкнутое, отрешенное от всяких конкретных определений, как противостоящее всему относительному. Бог противостоит человечеству. Бог восточных религий и греческой философии представляет собой отрешенное, замкнутое в Себе совершенство, Которое не может выйти из Себя, принять на Себя ограниченное и конкретное. И самая мысль о том, что Бог, оставаясь Богом, может стать человеком, казалась для этого плоскостного восприятия «безумием».
В отличие от этого христианство, прежде всего, есть откровение жизни и творчества, преодолевающее всякую отрешенность. Абсолютное начало воспринимается в христианстве не как замкнутое в себе, отрешенное от всего конкретного, а как живое и творческое начало, все обнимающее силой своей бесконечной и беспредельной любви. Только отвлеченное понятие об Абсолютном, рассматривающее его в плоскости формально логических разделений и противопоставлений, применимых лишь к миру пространственно-временных отношений, исключает возможность для Абсолютного проявлять Себя в относительных формах, воспринимать на Себя конечные определения.
Только плоскостное понятие, свойственное отвлеченной мысли, может утверждать несоединимость Абсолютного и относительного, бесконечного и конечного, совершенного и ограниченного. Абсолютное как живое и творческое начало (соответствующее христианскому понятию о Боге) обладает безграничной полнотой творить возможность свободно принять на Себя ограничение, воплотить Себя в конкретном, относительном и конечном, нисколько при этом не умалив Себя и не исчерпав в относительном творческой мощи. Именно потому, что это действительно живое, абсолютное и бесконечное начало, оно может стать всем, не исчерпав Себя и не переставая быть Абсолютным. «В основе всех недоумений, — утверждает еп. Хрисанф в своем углубленном исследовании по истории религии древнего мира, — в отношении догмата воплощения, выдвигаемых рассудочной мыслью, лежит недостаточно выясненное понятие о бесконечном и односторонние воззрения на Божество в отношении Его к миру и человеку, которые позднейшей философией унаследованы от древнеязыческого воззрения» («Религия древнего мира», т. 1).
Бесконечное беспредельно, и потому оно не может заключаться ни в какую индивидуальную форму. Но беспредельное в истинном, безусловном смысле вносит безграничную возможность всякого ограничения потому именно, что оно выше всех понятий. В понятии бесконечного не одно только простое отрицание того, что есть в бытии конечном или ограниченном. Возможность к этому самоограничению или самоумалению бесконечного обусловлена тем, что бесконечное, именно в силу своей бесконечности, принимает на себя конечное, не ограничивает себя им, но остается таким же беспредельным, каким оно пребывает в вечности. В Боге преодолевается самое различие «своего» и «иного». Будучи абсолютным, Он может вызвать к бытию иное, и это иное, воспринимается как свое.
В Боге преодолеваются и все противоположности, которые имеют место в плоскости конечного. Он выше этих противоположностей, так что Он преодолевает их различия и может стать каждой из них, не исключая других. Поэтому в христианском богопознании надо равно избегать и «разделения» в смысле противопоставления одного другому, и «смешения» или «слияния», при котором противоположные начала утрачивали бы свою природу, но держаться идеи «неслиянного и нераздельного соединения».
Эта замечательная диалектика со всей силой, во всем своем глубоком жизненном смысле была обнаружена в догматических определениях Вселенских Соборов и в святоотеческих писаниях о воплощении Христа (в особенности в творениях Афанасия Великого и Кирилла Александрийского). Смысл догмата воплощения, по святоотеческим творениям, и определяется тем, что Бог сделался человеком, подобно нам, чтобы вознести до Своего достоинства нашу природу, освятить, очистит, возродить ее, ибо «соединение производит это, сообщая одному то, что свойственно другому. Итак Он (Христос), оставшись Богом, возвысившись через эту связь до Божественного Слова, так, чтобы один и тот же был прославлен... и претерпел то, что свойственно человеку» (Св. Афанасий Великий).
«Слово Божие восприняло на Себя тело, не чуждое нашему, — пишет он далее. — Бог, облекшись в тварное, сделался подобен нам по телу; посему справедливо наимено-вался и братом нашим, и первородным, и мы сделались уже как сотелесники Слова». «Для того Слово и восприняло на Себя тело, созданное и человеческое, чтобы Ему, как Зиждителю, обожив это тело, обожить в Себе и нас и таким образом всех, по подобию Своего тела, ввести в Небесное Царство. Не обожился бы человек, если бы Сын не был истинный Бог. И не освободились бы мы от греха и проклятия, если бы плоть, в которую облеклось Слово, не было бы по естеству человеческое» (Св. Афанасий Великий).
«Неслиянное и нераздельное» соединение божеского и человеческого естества во Христе для святоотеческой философской мысли не формальное понятие (как думают многие), а живая конкретная истина, раскрывающаяся вне рассудочных понятий. Она лежит и вне плоскости пространственно-временного рассмотрения предмета, но поднимается до восприятия его в перспективе абсолютного. Для христианского сознания эта формула «неслиянного и нераздельного» соединения была проникнута высшей разумностью и исполнена глубокого смысла. Выше уже говорилось, что понимание Абсолютного как живого и творческого начала, обладающего безграничной полнотой возможностей, предполагает и возможность для Него, оставаясь Абсолютным, воплощаться в относительных формах.
В вас,— говорит ап. Павел, —
должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным далее до смерти, и смерти крестной(Флп. 2:5-7).
Этот момент «самоуничижения», «истощения» Божества подчеркивает особенно в святоотеческих творениях александрийская школа. «Слово человеческое истощается, будучи по природе неистощимым. Бесплотный воплощается, ибо Слово плоть быстъ». «Будучи Богом, Сыном Отца, и человеком, рождается по плоти от жены и принимает образ рабства, т. е. человечества. Он, Который был в образе Бога и Отца, в Котором и из Которого все, Который всего Творец» (Кирилл Александрийский). И в этом акте добровольной жертвы нет для Божества никакого унижения или умаления Его достоинства. Нет, потому что нет предела Божественной Любви, нет, потому что все, созданное Богом, свято по своей природе, и грех лишь исказил ее существо». «Нет ничего бесчестного для зодчего жить в доме, который он построил; глина не служит к порицанию горшечника, когда он устрояет какой-нибудь сосуд».
«Бога не оскверняет то, что Он Сам устроил, и Он не подвергает Себя нечистоте, когда Он воплощается («Беседа Прокла Кизического»). «Но, может быть, кто-нибудь скажет, что недостойно и унизительно для Бога Слова проливать слезы, страшиться смерти, избегать чего-либо... Но в том-то и состоит обнищание, которое Он добровольно принял за нас. Если тебе кажется столь недостойным унижение обнищания, то тем более удивляйся Божественной Любви и не называй уничижительным добровольное обнищание ради тебя. Назывался Сыном по-человечески, чтобы через Него могли стать сынами Божиими люди» (Кирилл Александрийский).
Христос не только проходит земную человеческую жизнь вплоть до крестных страданий, Он совершает и последний акт Божественной любви — проходит через смерть, чтобы оживотворить всех своим воскресением.
А если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших. Поэтому и умершие во Христе погибли. И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков. Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Ибо, как смерть, через человека, так через человека и воскресение мертвых(1 Кор. 15:17-21). Этой религиозной диалектикой в отношении Бога и мира, этой внутренней связью Бога со всей тварью достигается внутреннее освящение всего бытия, всего тварного мира. Жертвенное нисхождение Бога в мир есть осуществление дела спасения и преображения мира. Ни в дохристианских религиозных учениях, ни в современных философских учениях нет и не было ничего подобного по глубине мысли, говорит по этому поводу еп. Хрисанф в цитированном уже классическом своем труде.
Воплощение Христа, принятие Им на Себя человеческих немощей и человеческого пути жизни, Его крестные страдания и смерть на кресте и далее воскресение и вознесение к Отцу соединили небо и землю, уничтожили пропасть между Богом и миром, являясь в то же время залогом грядущего возрождения и преобразования всей твари, открыли для нас путь восхождения к идеалу, к причастию совершенной жизни в Боге. Этот путь открывается через внутреннее общение со Христом, через жизнь в Боге, воплощенном Слове. Общение со Христом, общение непосредственное становится возможным, благодаря восприятию Им человеческой природы. Это общение со Христом, по христианскому учению и вере, происходит через человечество Христа, в восприятии Его в таинстве Евхаристии, в усвоении ниспосланных через Него даров благодати, сообщаемых в Церкви Христовой, наконец, при следовании путем Христовым и соборном осуществлении дела Христова. Спасение и возрождение человека, приобщение его к Божественному общению не может произойти без его деятельного участия, не может быть просто пассивно воспринято. Воплощение Христа дало возможность возрождения человеческой природы, освобождение ее от последствий греха открыло путь к спасению и дало благодатные дары. Но эти средства к возрождению должны быть внутренне восприняты и деятельно осуществляться.
Христианство не устраняет истории, не уничтожает свободные силы человека. История является до времени ареной борьбы добра и зла, ареной действия двух начал, «двух градов», по словам бл. Августина, выражающих эти начала. Воскресению и конечному торжеству преображенной твари предшествует указанный Христом крестный путь. Принесенная Христом свободная жертва, принятие Им ради любви к человеку крестного пути, открывающего возможность возрождения и преображения всей твари, определяет жизненный путь и высший нравственный идеал христианина. Христианский путь — путь деятельной любви, путь жертвенной отдачи себя для преображения всей твари, для приближения Царства Божия, — нового неба и новой земли, в которых правда живет. Через человека преображается и возвышается, в силу внутренней связи всего существующего, и вся земная тварь.
Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиик, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне(Рим. 8:19-22).
В лице перворожденного всей твари — Богочеловека вступает в соединение с Богом весь мир земной; через благодать сообщает низшим ступеням силу возрождения, через Него они могут быть «обоженными». В нем сочетались два начала: Бог стал человеком и понес крестную муку, а человек стал Сыном Божиим, а через Него и самый мир «осенен животворящей Славой Божией». Это учение о смысле и цели жизни, об отношении Бога и человека, содержащееся в Св. Писании, в определениях Вселенских Соборов, в святоотеческих творениях лишает всякого основания все те суждения об аскетической отрешенности христианства, отрицания им «плоти», пренебрежения задачами земной жизни и деятельности со стороны противников христианства. Такого рода критика христианства проистекает или из незнания его основ, или из сознательного искажения его учения. Как можно говорить об отрицании им «плоти», об «осуждении плоти» в христианстве, если само Слово стало плотью и обитало с нами;если человеческая плоть стала плотью Богочеловека. Самый дуализм «духа и плоти» в христианстве имеет относительное значение. В святоотеческих творениях и в апостольских писаниях ясно подчеркивается будущее воскресение человека во плоти.
Разве не знаете,— говорит ап. Павел, —
что тела ваши суть члены Христовы... храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога... Бог воскресил Господа, воскресит и нас силою Своею(1 Кор. 6:15-19).
Христианское учение о «воскресении плоти» было камнем преткновения для дохристианских народов: «соблазн» для иудеев, «безумие» для эллинов. «Воскресение плоти», участие ее в грядущем Царствии Божием — царстве Славы, где откроется новое небо и новая земля —все это было необычным для религиозно-философской мысли языческого мира. Материальный мир в христианстве не отрицательное начало, противоположное духу, не результат отпадения от Бога, не «темница духа» восточных религий для нехристианских философских учений, а творение Божие, имеющее положительное значение вместе с духом в цельном человеке и предназначенное к спасению. Уничижает плоть не христианское мировоззрение, в своем учении о конечном преображении материального мира раскрывающее его высший смысл, а именно вульгарный материализм, усматривающий в материи только слепую стихию, бездушный механизм, лишенный разумной силы. Каким образом, далее, возможно говорить об отрицании мира в христианстве, когда мир, по основам христианского учения, создан Богом, есть творение Божие, носящее на себе отблеск Божественной мысли, Божественного Слова —
все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть(Ин. 1:3), — предназначенное к участию в совершенной жизни в Боге — «обожении»,— когда «преображение мира» является центральным пунктом всего христианского мировоззрения. Дело спасения и преображения мира совершается через нисхождение Слова и жертвенное принятие Им крестного пути.
Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него(1 Ин. 4:9).
Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего(Рим. 8:31-32)?
Как можно, наконец, говорить об отрицании земной жизни и деятельности, когда совершенное и чистое нисходит на землю и принимает на себя несовершенное и нечистое — для спасения и преображения его? Идея жертвенного нисхождения Христа в мир для его спасения и преображения, для созидания в нем Царства Божия представляет самое существо христианского нравственного учения. Творческая деятельность на земле, задача совершенствования земного, поднятие его на более высокую ступень — получают именно в христианстве глубокое обоснование. Пути земной жизни и деятельности обретают высшую конечную цель. Искание правды и стремление к ее осуществлению на земле придает смысл жизни и деятельности и обосновывает их объективное значение.
Цель жизни и деятельности в христианском понимании определяются не случайными влечениями и интересами (личными или групповыми, коллективными) — недостаточными, чтобы оправдать жертву, отдачу себя на служение, неизбежные для выполнения всякого творческого дела, а обязанностями, вытекающими из высшего значения человека, из смысла его жизни. Только при таком понимании действительные мотивы для жертвенного подвига, для отдачи себя на служение высшей цели получают свое Полное обоснование. Остальные условия такого обоснования не дают. Земная деятельность получает высший смысл, если она поднимает человека на высшую ступень бытия. Для творчества прежде всего нужно сознание его смысла и вера в его объективное значение, в действительное существование того абсолютного начала, в отношении которого только и можно говорить о низшей ступени. Эта высшая цель, высшая задача земной деятельности — участие в «соборном» осуществлении дела спасения и преображения человека и всей твари — указаны в христианстве Богочеловеком Христом и Его жертвенным путем.
В отличие от созерцательных религий Востока и греческих философских учений, христианство прежде всего призывало к действию, к жертвенному подвигу, к борьбе с силой зла и греха, к пронизыванию всей жизни светом Христовым. «Христианство — не в молчаливом убеждении, а в величии дела», — пишет в своих письмах Игнатий Богоносец.
Разрыв между Богом и миром, духом и материей, верой и делом жизни характерны лишь для тех еретических течений (возникших на почве сознательного или бессознательного смешения христианства с нехристианскими восточными философскими учениями или буддизмом), которые не могли воспринять безоговорочно христианскую идею бого-человечества (основной догмат «неслиянного и нераздельного» соединения божеского и человеческого во Христе). Догматические споры эпохи Вселенских Соборов в различных их проявлениях были не отвлеченными спорами о «букве догматической формулы», не спором об отвлеченных метафизических истинах, не имеющих значения для религиозно-нравственной жизни, как обычно представляется в различных протестантских или публицистических и внецерковных течениях, а вопросом самого существования христианства, самых основ христианской жизни.
Так, монофизитство, сливая «человеческое естество» с божественным, растворяя его в нем, по существу отрицает подлинность человеческого начала, действительность Богово-площения. Тем самым отрицается по существу акт жертвенного нисхождения Божества для спасения и преображения мира и человечества, в силу которого Слово действительно «стало плотью» и «обителью с нами», добровольно разделяя с человеком все тяготы его земной жизни. А этим самым отрицается и идея грядущего преображения всей твари. Материя остается чуждой духу, человеческая жизнь неосвященной; лишенной благодатных средств, спасение понимается лишь как спасение от мира, от жизни. Тем самым теряется смысл всякого земного дела, отпадает задача христианизации мирской жизни, отрицается тот жертвенный путь любви, отдающий себя делу спасения и преображения мира, который показан был Христом.
Если монофизитство отрицает подлинность человеческого существа и поглощает его в божественном, то несторианство, напротив, резко разделяет, обособляет человеческое естество во Христе от божественного (которое лишь «пребывало» в человеке Иисусе как в храме), отрицает существенное, действительное соединение двух естеств. Соприкосновение божеского и человеческого ограничивается, при таком понимании, лишь внешним соединением. Человеческое начало остается во всей ограниченности, материя — отделенной от духа, мир — непросветленным. Раздвоенность жизни — прямой вывод из этого. Жизнь мира и человека идет своим путем. Христианство проявляется в интимно-субъективных настроениях, становится «религией праздничного дня», за которым следует власть «будней» — не преображенной мирской жизни.
В монофизитстве и несторианстве мы встречаемся, таким образом, со своеобразной реакцией язычества в христианском мире, извращающей самое существо христианского понимания жизни, и именно потому, а не в силу только отвлеченного рассуждения, эти течения решительно осуждаются соборным сознанием. [ 36]
Христианское учение о человеке и его назначении
По христианскому пониманию, человек представляет в своем существе как бы «малый мир», «микрокосмос», отражающий в себе все планы и сферы бытия вселенского («макрокосмоса», или «великого мира»). В этом смысле он является завершением и «венцом творений», связывающим эти различные ступени бытия между собой и Богом. В человеке проявляется разумное сознание, и мировой процесс через него получает осмысленный характер. «Чрез него земля возвышена до небес», по выражению В. Соловьева.