В самом рассказе о «богатом юноше» дается указание на то, при каких условиях возможно пользование имуществом без опасности для души.
Это понимание развивается в святоотеческих творениях. По мысли Климента Александрийского, человек должен чувствовать себя другом Бога и смотреть на внешние блага, как на дары Божий. Значение их зависит от того, как с ними обращаться. Они представляют из себя «материал и орудие для хорошего употребления умеющим пользоваться орудием. Ибо оно (имущество) возникло для того, чтобы служить, а не царить» («Какой богач спасется», гл. 14). «Богатство кажется мне, — говорит в другом месте Климент Александрийский, — подобным змее, которая, если кто не умеет без вреда охватить ее издали и без опасности повесить за кончик хвоста, обовьется вокруг руки и ужалит. Так же и богатство, извиваясь в зависимости от того, умеючи или не умеючи за него взяться, имеет страшную способность крепко охватить и ужалить... Драгоценны не камни, не серебро, не одежда, не телесная красота, а добродетель... Кто служит этим (внешними благами) Богу, Даятелю благ для спасения людей, и знает, что имеет это более для своих братьев, чем для себя, кто выше обладания этим, а не раб того, что имеет, не носит его в душе своей, не определяет и не ограничивает этим свою жизнь, но всегда трудится над каким-нибудь хорошим делом, такого человека Бог являет блаженным и называет нищим духом» (там же). Все, всякое благо получает свой смысл и ценность, если принимается во имя Божие и для Бога и разумно используется. В толковании того места «Деяний апостольских», где говорится о жизни первой христианской иерусалимской общины, в которой верующие
Примечание:Совершенно неправильно, как это делают некоторые сектантские и чуждые христианству толкователи, истолковывать рассказ Евангелия «о богатом юноше» в смысле политико-экономической теории. Евангельское отношение к богатству, по существу, не ставится в непрерывную связь с достижением какого-либо определенного социально-экономического строя. Отношение это для христианина должно оставаться одинаковым, независимо от того, какое внешнее юридическое положение по отношению к этому имуществу (с точки зрения государства) он занимает (является ли он юридически «частным собственником» имущества или участником в «государственно-общественной собственности»). Тот или иной строй, то или иное положение могут лишь в известной степени облегчить или затруднить осуществление своих обязанностей в отношении имущества. Христианство не допускает откладывать выполнение доброго дела под предлогом отсутствия «подходящего строя». Вместе с тем, при отсутствии духовного сознания, христианского отношения к вещам и внешним благам, никакой строй не освобождает сам по себе человека от «рабства вещам», от ограничения ими его свободы. Точно так же злоупотребление имуществом, употребление его не на служение благу, а вопреки ему, может осуществлять не только «частный», но и «общественно» организованный собственник (государство и пр.). «Плен души у богатства и собственности — одинаково личной и общественной, равно предосудителен и опасен, и социализм в такой же мере требует аскетического регулирования жизни, как и частная собственность». [ 41]
Христианское учение об отношении к труду
Христианское учение об отношении к государству
Как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие(Мк. 10:24). Здесь подчеркивается именно внутреннее, несвободное отношение к богатству, «надежда» на него, а не просто факт обладания им. Слышавшие это ученики
чрезвычайно изумлялись и говорили между собою: кто же может спастись? Иисус, воззрев на них, говорит: человекам это невозможно, но не Богу(Мк. 10:26-27).
Человекам это невозможно, Богу же все возможно(Мф. 19:26).
Слышавшие сие сказали: кто же может спастись? Но Он сказал: невозможное человекам возможно Богу(Лк. 18:26-27). Обычно эти места Евангелия понимают в том смысле, что вообще спасение невозможно без помощи Божией. Но имеется еще и другой смысл, относящийся к богатству. Спасение возможно в том случае, если относиться к богатству, имуществу и мирским благам без пристрастия и распоряжаться ими не по собственному человеческому произволу, а согласно с волей Божией.
Это понимание развивается в святоотеческих творениях. По мысли Климента Александрийского, человек должен чувствовать себя другом Бога и смотреть на внешние блага, как на дары Божий. Значение их зависит от того, как с ними обращаться. Они представляют из себя «материал и орудие для хорошего употребления умеющим пользоваться орудием. Ибо оно (имущество) возникло для того, чтобы служить, а не царить» («Какой богач спасется», гл. 14). «Богатство кажется мне, — говорит в другом месте Климент Александрийский, — подобным змее, которая, если кто не умеет без вреда охватить ее издали и без опасности повесить за кончик хвоста, обовьется вокруг руки и ужалит. Так же и богатство, извиваясь в зависимости от того, умеючи или не умеючи за него взяться, имеет страшную способность крепко охватить и ужалить... Драгоценны не камни, не серебро, не одежда, не телесная красота, а добродетель... Кто служит этим (внешними благами) Богу, Даятелю благ для спасения людей, и знает, что имеет это более для своих братьев, чем для себя, кто выше обладания этим, а не раб того, что имеет, не носит его в душе своей, не определяет и не ограничивает этим свою жизнь, но всегда трудится над каким-нибудь хорошим делом, такого человека Бог являет блаженным и называет нищим духом» (там же). Все, всякое благо получает свой смысл и ценность, если принимается во имя Божие и для Бога и разумно используется. В толковании того места «Деяний апостольских», где говорится о жизни первой христианской иерусалимской общины, в которой верующие
продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого(Деян. 2:45), Иоанн Златоуст предостерегает от неразумного, безответственного отношения к имуществу. «И разделяет их, — апостол сказал это, показывая хозяйственность, — по мере нужды каждого, а не просто как философы у греков, — одни рассыпали по улице, а другие бросали в море много золота, что не было презрением к деньгам, а глупостью и безумием. Ибо всегда и везде дьявол старается оклеветать творения Божия, внушая, будто нельзя хорошо пользоваться имуществом» (Иоанн Златоуст«Толкование на Деяния апостольские», VII). Как самая жизнь получает смысл, если человек пользуется ею не для себя, а для выполнения своего назначения, своего призвания, так и все внешние блага, получаемые в этой жизни, не могут быть названы человеком своими в собственном смысле слова. Всякою вещью, всяким благом в жизни, с христианской точки зрения, человек должен пользоваться не по произволу, а в соответствии с ее назначением и с назначением своей жизни, неся нравственную ответственность за это пользование. Преп. Авва Дорофей, говоря о совести, различает «совесть в отношении к Богу», «совесть в отношении к людям» и «совесть в отношении к вещам». Отрешаясь от пристрастия, следуя «совести в отношении вещей», пользуясь всяким благом «во славу Божию», человек может достичь «умения» жить, выполняя свое назначение в самых различных условиях. Об этом состоянии духовной свободы говорит ап. Павел:
итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию(1 Кор. 10:31).
Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке. Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе(Фил. 4:12-13).
Примечание:Совершенно неправильно, как это делают некоторые сектантские и чуждые христианству толкователи, истолковывать рассказ Евангелия «о богатом юноше» в смысле политико-экономической теории. Евангельское отношение к богатству, по существу, не ставится в непрерывную связь с достижением какого-либо определенного социально-экономического строя. Отношение это для христианина должно оставаться одинаковым, независимо от того, какое внешнее юридическое положение по отношению к этому имуществу (с точки зрения государства) он занимает (является ли он юридически «частным собственником» имущества или участником в «государственно-общественной собственности»). Тот или иной строй, то или иное положение могут лишь в известной степени облегчить или затруднить осуществление своих обязанностей в отношении имущества. Христианство не допускает откладывать выполнение доброго дела под предлогом отсутствия «подходящего строя». Вместе с тем, при отсутствии духовного сознания, христианского отношения к вещам и внешним благам, никакой строй не освобождает сам по себе человека от «рабства вещам», от ограничения ими его свободы. Точно так же злоупотребление имуществом, употребление его не на служение благу, а вопреки ему, может осуществлять не только «частный», но и «общественно» организованный собственник (государство и пр.). «Плен души у богатства и собственности — одинаково личной и общественной, равно предосудителен и опасен, и социализм в такой же мере требует аскетического регулирования жизни, как и частная собственность». [ 41]
Христианское учение об отношении к труду
Во враждебных христианству современных учениях стало обычным обвинение его в пренебрежительном отношении к труду, в отречении от трудовой жизни, от «хозяйственного строительства». С легкой руки Каутского создана была теория «потребительского коммунизма» раннего христианства, характеризуемого в этой теории как движения «непроизводительных» элементов — римского люмпен-пролетариата. Другие противники христианства основывают это обвинение в пренебрежительном отношении к труду на якобы отрешенном характере христианства, на его пренебрежении к земным благам и интересам вообще (Гюйо), выводят это «пренебрежительное» отношение к труду из «пассивного», недеятельного характера христианства, «надежды на Провидение» и чудо и пр. В подтверждение приводится обычно то место Евангелия, в котором заповедуется
Все источники христианства и исторические данные с не допускающей сомнения ясностью свидетельствуют об обратном. Именно христианство исторически производит коренной перелом в отношении к труду, впервые противопоставляя античному (греческому и римскому) пренебрежительному взгляду на труд новую положительную его оценку — заповедь постоянного делания, неустанного труда как «дела Божия». Эта оценка совершенно последовательно и органически вытекает из самого существа христианского понимания жизни и задач человека на земле. Необходимость труда прежде всего вытекает из той обязанности участия человека в преображении земли, которая возлагается на него христианством.
Уже в начале Библии заповедуется первому человеку возделывать и хранить землю.
О высоком нравственном значении труда говорят и другие тексты Евангелия:
В «Деяниях апостольских» апостол Павел говорит о необходимости труда для помощи ближним, указывая на собственный пример:
До какой степени современные критики христианства не дают себе труда хотя бы самым внешним образом познакомиться с источниками учения, с которым борются, показывают дальнейшие места из посланий апостола Павла к Фессалоникийцам. Обычно ходячая антирелигиозная публицистика указывает на лозунг: «не трудящийся да не ест» как на новое откровение современной мысли, противопоставляя этот принцип христианству. Между тем самые его слова и обоснование их содержатся именно в послании апостола Павла как первоисточнике. С совершенной ясностью принципы обязательности труда, с точки зрения общественного порядка, изложены во второй главе послания к Фессалоникийцам по поводу некоторых случаев злоупотребления общинной взаимопомощью.
Начало трудовой жизни целиком проводилось в практике ранних христианских общин, о чем свидетельствуют все исторические источники. В полном противоречии, как этим источникам, так и здравому смыслу, стоит поэтому теория Каутского о «потребительском» характере раннего христианского «коммунизма», распространяемая до недавнего времени в популярной антирелигиозной литературе. Против нее свидетельствуют уже приведенные места апостольских посланий и Деяний. Исторический источник III—IV вв. «Апостольские постановления» целиком подтверждает сохранение в христианских общинах данной традиции. «Епископы, — говорится там, — должны заботиться о сиротах, обязаны снабжать средствами, чтобы мастерство изучали... чтобы довольствовать самих себя». «Юноши, — говорится там далее, — должны заниматься делами своими со всей честностью, чтобы довольствовать самих себя и бедствующих». «Одни из вас рыболовы, другие делатели скиний (палаток), иные земледельцы, чтобы никогда не быть нам праздными». Можно было бы привести много других свидетельств из источников. В действительности идея потребительского характера общин, состоящих из бедных людей (что признает и Каутский), противоречит здравому смыслу. Откуда бы без труда взялись бы здесь средства «потребления»?
Противопоставление христианского отношения к труду античному языческому, «аристократическому» (рабовладельческому) пренебрежению к нему содержится в словах Иоанна Златоуста: «Не станем стыдиться ремесел и будем считать бесчестием не работу, но праздность» («Толкование на послание к Фессалоникийцам»). О значении и высокой оценке труда свидетельствуют ясно и святоотеческие творения. Климент Александрийский называет труд «школой общественной справедливости» («Педагог»). Василий Великий рассматривает труд как обязанность по отношению к себе и как следствие любви к ближним. «Так как апостол велит трудиться и работать собственными руками, дабы мы имели что дать нуждающимся, то отсюда ясно, что мы должны усердно трудиться. Намерение благочестия не должно служить предлогом для лени и бегством от работы, а побуждением к еще большим трудам и работе... не только потому, что подобный образ жизни полезен, но также ради любви к ближнему. И нужно ли говорить, сколь великое зло праздность, если апостол ясно возвестил: кто не работает тот да не ест. Как для каждого необходима ежедневная пища, так необходим и труд по силам» («Правила», 37). «Следует знать, что работающий работает не для того, чтобы трудом служить только своим потребностям, а и для того, чтобы исполнить заповедь Господню» («Правила», 42). Это же учение мы находим в творениях Григория Богослова, Августина и др. «Все вы, — обращается преп. Феодор Студит к братьям,—друг друга послушники, как живые члены одного тела... Поэтому да радуется всякий, когда ему придется побольше трудиться для других, терпя холод, дождь и жар... Мы не проливаем, как мученики, кровь, но если мы прилагаем к своим легким и немногим трудам отречение от своей воли с желанием Богу угодить и братьям послужить, то через это делаемся подобными многострадальным мученикам и даже самому Господу, за нас распятие и смерть подъявшему. Благодушествуйте же, трудитесь» («Добротолюбие», т. 4).
Но наряду с этими объективными основаниями высокой оценки значения труда: как обязанности в отношении к природе, к человеку, как выполнения своего призвания, своего назначения на земле, — в христианстве раскрывается и громадное духовно-воспитательное значение труда. «Труд является не только средством господства человека над внешней природой, но вместе с тем и средством самообладания, господства человеческого духа над низшими силами человеческой природы путем употребления их на служение разумной идее и реализации ее во внешнем мире» (Зарин«Аскетизм»). Во всяком труде человек в той или иной степени фактически подчиняет силы и способности своему «я». Труд поэтому средство воспитания, самообладания, самособранности и борьбы со страстями. В труде содержится и элемент самоотречения, подчинения своих сил выполнению определенной задачи, преодоления эгоизма, терпения, готовности принять на себя трудности ради объективной задачи, дисциплины и воспитания воли.
«Тот, кто занят работой, — говорит Иоанн Златоуст, — не скоро допустит что-либо излишнее в делах, и в словах, и в мысли, так как вся душа его совершенно предана трудолюбивой жизни». «Делай какую-нибудь работу, — пишет бл. Иероним, — чтобы дьявол всегда находил тебя занятым. Египетские монастыри придерживаются того обычая, что не принимают никого без знания какого-либо труда, не столько вследствие необходимости кормиться, сколько ради спасения души, дабы дух не блуждал в пагубных помышлениях» (бл. Иероним«Из письма Рустику»). Одним из основных средств борьбы со страстями, средств сосредоточения и воспитания духовной личности признает труд Иоанн Кассиан в своих творениях. Так, борьба с невоздержанностью, по И. Кассиану, совершается «не только постом, но и бдением, и трудом, и чтением, и собранностью сердца в желании Царства Небесного» («Слово Кассиана римлянина о восьми страстях и помыслах». — В кн.: «Добротолюбие», т. 2). «Недовольно одного поста и для достижения совершенного целомудрия и истинной чистоты, если не будет сокрушенное сердце, непрестанная молитва, частое чтение писаний и труд и рукоделие, которые могут удерживать постоянные стремления души и отвращать ее от скверных мечтаний» (там же). В особенности важен труд, по И. Кассиану, для борьбы с «унынием», которое он рассматривает как «тягчайший недуг души». Приводя слова ап. Павла из 2-го послания Фессалонийцам (3:6—13), цитированные выше, И. Кассиан замечает, что апостол причину уныния видит в бесчинстве, в безделии, в отрыве от порядка трудовой общественной жизни, завещанного христианским преданием. «От праздности лукавое обхождение и любопытство, от такого обхождения — бесчиние, от бесчиния всякая злоба». Напоминая апостольскую заповедь «работая в безмолвии, сеять хлеб свой» и «не унывать, делая добро», И. Кассиан добавляет: «Этими апостольскими учениями наставленные святые отцы в Египте не позволяют инокам, в особенности юным, оставаться праздными ни в какое время, зная, что терпеливым деланием и отгоняют уныние, и себе приобретают пищу, а нуждающимся помогают (цит. соч.).
Труд в святоотеческой литературе и в христианском предании находится в одной плоскости с молитвою и покаянием. Отсюда известная формула Карлейля: «Труд есть та же молитва». Этой христианской оценки труда ни в какой мере не может ослабить ссылка на библейские слова о «труде в поте лица» как результате «проклятия греха». Проклятием здесь является не труд (который, по Библии, присущ и блаженному райскому состоянию), а те препятствия, которые в результате искажения грехом нормального порядка, в результате разрыва духа и плоти, мешают осуществлению этого порядка и создают тяжелые условия труда; противоречия, которые встречаются со стороны природы и со стороны общественных отношений. Этот смысл ясно виден из дальнейших слов Библии:
Таких мотивов не может дать безрелигиозное мировоззрение, при котором господствуют мотивы корыстные, мотивы приобретения, обеспечения своего материального благополучия. Исторический опыт показал, что одни эти мотивы не могут вдохновить ни на высокий творческий труд, ни даже на такой общественно необходимый труд, который требует известной жертвы (а без него не может обходиться никакое общественное дело). Если единственным мотивом оказывается материальный интерес, то во многих случаях человек выбирает путь, когда этих материальных благ можно добиться без честного, часто напряженного труда. Нередко встречается своеобразный фетишизм труда ради самого труда. Работа при этом является своеобразным средством, спасающим от пустоты души, от отсутствия осмысленной цели жизни, своеобразным «опиумом». Иногда этот фетишизм работы используется как средство отвлечения от самостоятельной мысли и жизни. Производство объявляется само себе целью, но такое состояние «оглушения» работой, превращение человека в средство для производства является величайшей бессмыслицей и не может не вызывать протеста при первом пробуждении сознания.
Оно лишает человеческую жизнь смысла, делает человека придатком к вещам и приводит к полной потере личности. Совершенно бескорыстную преданность труду для блага общества (не говоря о трудности бесспорно определить, что является таким благом; общественным благом часто провозглашается то, что считается таковым той или иной властью) трудно обосновать, исходя из последовательно материалистического мировоззрения, не признающего высших духовных целей. Высшим пределом «облагорожения», возвышения труда считается в современном марксизме тот момент, когда труд становится «делом чести, делом славы, делом доблести и геройства». Не говоря уже о затруднительности соединить эти моменты с последовательно материалистическим мировоззрением, сами по себе они основаны на борьбе за внешний эффект, внешнюю видимость достижений, за успех в глазах тех, кому приписывается право суждения и оценки. Эти моменты не лишены своеобразной корысти, личного тщеславия. Центр тяжести здесь не в самой работе, не в высшей цели, которой она должна служить, а в общественной оценке (или в оценке господствующих общественных сил). Эта оценка часто бывает ошибочной, успех может достигаться часто лишь показной стороной, а не существом дела.
Для христианского мировоззрения данные мотивы представляются «суетными». Обязанность и ценность труда утверждается здесь на более высоком и прочном основании, не зависящем от шатаний и колебаний человеческих мнений. Обязанность труда связывается с высшей целью и смыслом жизни. За исполнение этой обязанности христианин отвечает не только перед судом человеческих мнений, часто шатких и пристрастных, но перед нелицеприятным всевидящим судом совести, открытой перед Богом.
не заботиться о завтрашнем дне, подобно птицам небесным, которые ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы(Мф. 6:34, 26).
Все источники христианства и исторические данные с не допускающей сомнения ясностью свидетельствуют об обратном. Именно христианство исторически производит коренной перелом в отношении к труду, впервые противопоставляя античному (греческому и римскому) пренебрежительному взгляду на труд новую положительную его оценку — заповедь постоянного делания, неустанного труда как «дела Божия». Эта оценка совершенно последовательно и органически вытекает из самого существа христианского понимания жизни и задач человека на земле. Необходимость труда прежде всего вытекает из той обязанности участия человека в преображении земли, которая возлагается на него христианством.
Уже в начале Библии заповедуется первому человеку возделывать и хранить землю.
И взял Господь Бог человека... и поселил его в саду Эдемском, чтобы возделывать его и хранить его(Быт. 2:15). Об этой обязанности развивать свои силы, применять их для служения людям и делу подготовки Царства Божия говорит евангельская притча о «талантах» (Мф. 25:14-30). По смыслу этой притчи, силы и способности человека, его «таланты» даны ему не только для него лично и не для того, чтобы «зарывать их в землю». Талант не собственность человека, а силы и средства, данные ему Богом для выполнения его призвания, дела на земле. Талант прежде всего возлагает обязанность: от того, кому много дано, с того много и спросится. Не превозношение и самодовольство своим талантом, а забота о возгревании таланта, о развитии и применении его, ответственность за его использование, верность в малом, как и в великом, делают человека достойным «войти в радость Господа своего» и быть поставленным над многими.
Добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многими тебя поставлю; войди в радость господина твоего(Мф. 25:21).
О высоком нравственном значении труда говорят и другие тексты Евангелия:
трудящийся достоин пропитания(Мф. 10:10),
трудящийся достоин награды за труды свои(Лк. 10:7) и апостольские послания. В них необходимость труда соотносится и с исполнением своего дела на земле, и с обязанностью перед Богом и своим высшим призванием, с любовью к ближним и обязанностью в отношении к ним.
…Каждый получит награду по своему труду. Ибо мы соработники у Бога...(1 Кор. 3:8-9).
Просим же вас, братия,— пишет ап. Павел, —
уважать трудящихся у вас, и предстоятелей ваших в Господе, и вразумляющих вас, и почитать их преимущественно с любовью за дело их...(1 Фес. 5:12-13). Говоря о семействе Стефановом, посвятившем себя служению святым, апостол заповедует:
будьте и вы почтительны к таковым и ко всякому содействующему и трудящемуся(1 Кор. 16:16).
…Должно оказывать сугубую честь— говорится в послании к Тимофею, —
особенно тем, которые трудятся в слове и учении. Ибо Писание говорит: не заграждай рта у вола молотящего(Втор. 25:4); и
трудящийся достоин награды своей(1 Тим. 5:17-18).
В «Деяниях апостольских» апостол Павел говорит о необходимости труда для помощи ближним, указывая на собственный пример:
сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: «блаженнее давать, нежели принимать»(Деян. 20:34-35). В послании к Ефесянам апостол призывает:
трудись, делая своими руками полезное, чтоб было из чего уделять нуждающемуся(Еф. 4:28).
До какой степени современные критики христианства не дают себе труда хотя бы самым внешним образом познакомиться с источниками учения, с которым борются, показывают дальнейшие места из посланий апостола Павла к Фессалоникийцам. Обычно ходячая антирелигиозная публицистика указывает на лозунг: «не трудящийся да не ест» как на новое откровение современной мысли, противопоставляя этот принцип христианству. Между тем самые его слова и обоснование их содержатся именно в послании апостола Павла как первоисточнике. С совершенной ясностью принципы обязательности труда, с точки зрения общественного порядка, изложены во второй главе послания к Фессалоникийцам по поводу некоторых случаев злоупотребления общинной взаимопомощью.
Завещеваем же вам, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от нас, ибо вы сами знаете, как должны вы подражать нам; ибо мы не бесчинствовали у вас, ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас, — не потому, чтобы мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам. Ибо, когда мы были у вас, то завещевали вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь. Но слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся. Таковых увещеваем Господом нашим Иисусом Христом, чтобы они, работая в безмолвии, ели свой хлеб(2 Фес. 3:6-12).
Начало трудовой жизни целиком проводилось в практике ранних христианских общин, о чем свидетельствуют все исторические источники. В полном противоречии, как этим источникам, так и здравому смыслу, стоит поэтому теория Каутского о «потребительском» характере раннего христианского «коммунизма», распространяемая до недавнего времени в популярной антирелигиозной литературе. Против нее свидетельствуют уже приведенные места апостольских посланий и Деяний. Исторический источник III—IV вв. «Апостольские постановления» целиком подтверждает сохранение в христианских общинах данной традиции. «Епископы, — говорится там, — должны заботиться о сиротах, обязаны снабжать средствами, чтобы мастерство изучали... чтобы довольствовать самих себя». «Юноши, — говорится там далее, — должны заниматься делами своими со всей честностью, чтобы довольствовать самих себя и бедствующих». «Одни из вас рыболовы, другие делатели скиний (палаток), иные земледельцы, чтобы никогда не быть нам праздными». Можно было бы привести много других свидетельств из источников. В действительности идея потребительского характера общин, состоящих из бедных людей (что признает и Каутский), противоречит здравому смыслу. Откуда бы без труда взялись бы здесь средства «потребления»?
Противопоставление христианского отношения к труду античному языческому, «аристократическому» (рабовладельческому) пренебрежению к нему содержится в словах Иоанна Златоуста: «Не станем стыдиться ремесел и будем считать бесчестием не работу, но праздность» («Толкование на послание к Фессалоникийцам»). О значении и высокой оценке труда свидетельствуют ясно и святоотеческие творения. Климент Александрийский называет труд «школой общественной справедливости» («Педагог»). Василий Великий рассматривает труд как обязанность по отношению к себе и как следствие любви к ближним. «Так как апостол велит трудиться и работать собственными руками, дабы мы имели что дать нуждающимся, то отсюда ясно, что мы должны усердно трудиться. Намерение благочестия не должно служить предлогом для лени и бегством от работы, а побуждением к еще большим трудам и работе... не только потому, что подобный образ жизни полезен, но также ради любви к ближнему. И нужно ли говорить, сколь великое зло праздность, если апостол ясно возвестил: кто не работает тот да не ест. Как для каждого необходима ежедневная пища, так необходим и труд по силам» («Правила», 37). «Следует знать, что работающий работает не для того, чтобы трудом служить только своим потребностям, а и для того, чтобы исполнить заповедь Господню» («Правила», 42). Это же учение мы находим в творениях Григория Богослова, Августина и др. «Все вы, — обращается преп. Феодор Студит к братьям,—друг друга послушники, как живые члены одного тела... Поэтому да радуется всякий, когда ему придется побольше трудиться для других, терпя холод, дождь и жар... Мы не проливаем, как мученики, кровь, но если мы прилагаем к своим легким и немногим трудам отречение от своей воли с желанием Богу угодить и братьям послужить, то через это делаемся подобными многострадальным мученикам и даже самому Господу, за нас распятие и смерть подъявшему. Благодушествуйте же, трудитесь» («Добротолюбие», т. 4).
Но наряду с этими объективными основаниями высокой оценки значения труда: как обязанности в отношении к природе, к человеку, как выполнения своего призвания, своего назначения на земле, — в христианстве раскрывается и громадное духовно-воспитательное значение труда. «Труд является не только средством господства человека над внешней природой, но вместе с тем и средством самообладания, господства человеческого духа над низшими силами человеческой природы путем употребления их на служение разумной идее и реализации ее во внешнем мире» (Зарин«Аскетизм»). Во всяком труде человек в той или иной степени фактически подчиняет силы и способности своему «я». Труд поэтому средство воспитания, самообладания, самособранности и борьбы со страстями. В труде содержится и элемент самоотречения, подчинения своих сил выполнению определенной задачи, преодоления эгоизма, терпения, готовности принять на себя трудности ради объективной задачи, дисциплины и воспитания воли.
«Тот, кто занят работой, — говорит Иоанн Златоуст, — не скоро допустит что-либо излишнее в делах, и в словах, и в мысли, так как вся душа его совершенно предана трудолюбивой жизни». «Делай какую-нибудь работу, — пишет бл. Иероним, — чтобы дьявол всегда находил тебя занятым. Египетские монастыри придерживаются того обычая, что не принимают никого без знания какого-либо труда, не столько вследствие необходимости кормиться, сколько ради спасения души, дабы дух не блуждал в пагубных помышлениях» (бл. Иероним«Из письма Рустику»). Одним из основных средств борьбы со страстями, средств сосредоточения и воспитания духовной личности признает труд Иоанн Кассиан в своих творениях. Так, борьба с невоздержанностью, по И. Кассиану, совершается «не только постом, но и бдением, и трудом, и чтением, и собранностью сердца в желании Царства Небесного» («Слово Кассиана римлянина о восьми страстях и помыслах». — В кн.: «Добротолюбие», т. 2). «Недовольно одного поста и для достижения совершенного целомудрия и истинной чистоты, если не будет сокрушенное сердце, непрестанная молитва, частое чтение писаний и труд и рукоделие, которые могут удерживать постоянные стремления души и отвращать ее от скверных мечтаний» (там же). В особенности важен труд, по И. Кассиану, для борьбы с «унынием», которое он рассматривает как «тягчайший недуг души». Приводя слова ап. Павла из 2-го послания Фессалонийцам (3:6—13), цитированные выше, И. Кассиан замечает, что апостол причину уныния видит в бесчинстве, в безделии, в отрыве от порядка трудовой общественной жизни, завещанного христианским преданием. «От праздности лукавое обхождение и любопытство, от такого обхождения — бесчиние, от бесчиния всякая злоба». Напоминая апостольскую заповедь «работая в безмолвии, сеять хлеб свой» и «не унывать, делая добро», И. Кассиан добавляет: «Этими апостольскими учениями наставленные святые отцы в Египте не позволяют инокам, в особенности юным, оставаться праздными ни в какое время, зная, что терпеливым деланием и отгоняют уныние, и себе приобретают пищу, а нуждающимся помогают (цит. соч.).
Труд в святоотеческой литературе и в христианском предании находится в одной плоскости с молитвою и покаянием. Отсюда известная формула Карлейля: «Труд есть та же молитва». Этой христианской оценки труда ни в какой мере не может ослабить ссылка на библейские слова о «труде в поте лица» как результате «проклятия греха». Проклятием здесь является не труд (который, по Библии, присущ и блаженному райскому состоянию), а те препятствия, которые в результате искажения грехом нормального порядка, в результате разрыва духа и плоти, мешают осуществлению этого порядка и создают тяжелые условия труда; противоречия, которые встречаются со стороны природы и со стороны общественных отношений. Этот смысл ясно виден из дальнейших слов Библии:
проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе…(Быт. 3:18). Труд является здесь скорее средством спасения от этого проклятия, средством его изжития. По словам Иоанна Златоуста, «труд в поте лица» — не наказание или мучение, а вразумление, внушение и врачевство против ран, происшедших от греха» («Толкование на 2-е послание к Солунянам»). Точно так же менее всего имеет в виду безразличие к труду то место Евангелия (Мф. 6:25-34), которое призывает
не заботиться о завтрашнем дне. Здесь говорится не о труде, а о «заботе», о подавленности человека постоянным беспокойством за свою судьбу и благополучие, отравляющей его существование. Суета и беспокойство не дают возможности человеку сосредоточиться на главном в жизни, отвлекают от высших целей и задач. Евангелие призывает к внутренней свободе от мелочной личной заботы, возвышению над подавляющей ее суетой и спокойной уверенности в путях Провидения. Нисколько не устраняя обязанность и ценность каждодневного труда, христианство придает ему более высокие цели и мотивы.
Таких мотивов не может дать безрелигиозное мировоззрение, при котором господствуют мотивы корыстные, мотивы приобретения, обеспечения своего материального благополучия. Исторический опыт показал, что одни эти мотивы не могут вдохновить ни на высокий творческий труд, ни даже на такой общественно необходимый труд, который требует известной жертвы (а без него не может обходиться никакое общественное дело). Если единственным мотивом оказывается материальный интерес, то во многих случаях человек выбирает путь, когда этих материальных благ можно добиться без честного, часто напряженного труда. Нередко встречается своеобразный фетишизм труда ради самого труда. Работа при этом является своеобразным средством, спасающим от пустоты души, от отсутствия осмысленной цели жизни, своеобразным «опиумом». Иногда этот фетишизм работы используется как средство отвлечения от самостоятельной мысли и жизни. Производство объявляется само себе целью, но такое состояние «оглушения» работой, превращение человека в средство для производства является величайшей бессмыслицей и не может не вызывать протеста при первом пробуждении сознания.
Оно лишает человеческую жизнь смысла, делает человека придатком к вещам и приводит к полной потере личности. Совершенно бескорыстную преданность труду для блага общества (не говоря о трудности бесспорно определить, что является таким благом; общественным благом часто провозглашается то, что считается таковым той или иной властью) трудно обосновать, исходя из последовательно материалистического мировоззрения, не признающего высших духовных целей. Высшим пределом «облагорожения», возвышения труда считается в современном марксизме тот момент, когда труд становится «делом чести, делом славы, делом доблести и геройства». Не говоря уже о затруднительности соединить эти моменты с последовательно материалистическим мировоззрением, сами по себе они основаны на борьбе за внешний эффект, внешнюю видимость достижений, за успех в глазах тех, кому приписывается право суждения и оценки. Эти моменты не лишены своеобразной корысти, личного тщеславия. Центр тяжести здесь не в самой работе, не в высшей цели, которой она должна служить, а в общественной оценке (или в оценке господствующих общественных сил). Эта оценка часто бывает ошибочной, успех может достигаться часто лишь показной стороной, а не существом дела.
Для христианского мировоззрения данные мотивы представляются «суетными». Обязанность и ценность труда утверждается здесь на более высоком и прочном основании, не зависящем от шатаний и колебаний человеческих мнений. Обязанность труда связывается с высшей целью и смыслом жизни. За исполнение этой обязанности христианин отвечает не только перед судом человеческих мнений, часто шатких и пристрастных, но перед нелицеприятным всевидящим судом совести, открытой перед Богом.
Тебе Единому, согрешив и лукавое пред Тобою сотворих(Пс.50:6).
Господи, пред тобою все желание мое и воздыхание мое от Тебе неутаися(Пс. 37:10).
Христианское учение об отношении к государству
Вопрос о христианском отношении к государству — один из самых сложных вопросов христианского вероучения. В этом вопросе христианство подвергалось двум прямо противоположным обвинениям.
С одной стороны, христианству приписывалось пренебрежение к государству и к задачам национально-политического устроения; с другой стороны — преклонение перед всякой властью, перед всяким существующим строем, консервативная и реакционная практика. Сущность первого обвинения сводится в основном к тому, что христиане, устремленные к потустороннему миру, сознающие себя «странниками и пришельцами на земле», не могут быть хорошими гражданами государства, так как душа их далека от задач и интересов государственной.жизни, от пафоса государственного строительства. Проповедь любви и непротивления подрывает, с этой точки зрения, основы государственности как организации силы и принуждения. Это обвинение, идущее еще от времен римской языческой империи, повторяемое сторонниками государственного абсолютизма в начале нового времени, встречается и в демократических учениях (напр., в «Общественном договоре» Руссо), в том числе современных. Аргументация этого рода обвинений построена на определенном понимании роли государства, его сущности и смысла. Иной взгляд на значение государства, присущий христианскому мировоззрению, произвольно истолковывается здесь как отрицание государства и пренебрежение им. Христиане — «странники и пришельцы на земле», но отсюда никак не вытекает безразличие к земной общественной жизни. Странствуя по земле, христианин не связывает себя страстями и привязанностями к вещам, но стремится выполнить свои обязанности в земной жизни, в которую он послан не без цели,— обязанности в отношении к другим людям, к обществу (не только христианскому) и к государству...
С одной стороны, христианству приписывалось пренебрежение к государству и к задачам национально-политического устроения; с другой стороны — преклонение перед всякой властью, перед всяким существующим строем, консервативная и реакционная практика. Сущность первого обвинения сводится в основном к тому, что христиане, устремленные к потустороннему миру, сознающие себя «странниками и пришельцами на земле», не могут быть хорошими гражданами государства, так как душа их далека от задач и интересов государственной.жизни, от пафоса государственного строительства. Проповедь любви и непротивления подрывает, с этой точки зрения, основы государственности как организации силы и принуждения. Это обвинение, идущее еще от времен римской языческой империи, повторяемое сторонниками государственного абсолютизма в начале нового времени, встречается и в демократических учениях (напр., в «Общественном договоре» Руссо), в том числе современных. Аргументация этого рода обвинений построена на определенном понимании роли государства, его сущности и смысла. Иной взгляд на значение государства, присущий христианскому мировоззрению, произвольно истолковывается здесь как отрицание государства и пренебрежение им. Христиане — «странники и пришельцы на земле», но отсюда никак не вытекает безразличие к земной общественной жизни. Странствуя по земле, христианин не связывает себя страстями и привязанностями к вещам, но стремится выполнить свои обязанности в земной жизни, в которую он послан не без цели,— обязанности в отношении к другим людям, к обществу (не только христианскому) и к государству...