– Узнаю?
Ксавьера заколебалась. Соблазн оставить все как есть был очень велик. Пусть он и дальше считает их встречу подарком судьбы, ее случайной улыбкой. Но это было бы нечестно и даже жестоко по отношению к нему. Ксавьера немного отодвинулась и грустно усмехнулась.
– Меня специально подослали, чтобы не допустить твоего появления на заседании картеля.
Он посмотрел на нее в упор и тоже усмехнулся.
– Я допускал такую возможность, потому что заметил на твоих чемоданах вашингтонские ярлыки. Трудно представить, что такая женщина, как ты, могла делать в Вашингтоне. Плюс некоторые менее очевидные детали.
– Ты меня ненавидишь. Калли обнял ее и привлек к себе.
– Нет, дорогая. У тебя наверняка были уважительные причины.
– Они собрали на меня компромат и угрожали пустить его в ход, если я этого не сделаю. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Сначала это было просто работой, но потом…
– Можешь не объяснять. Я почувствовал, что ты вложила душу.
– И даже больше – ты меня понимаешь. Но сейчас я сама себе противна, потому что из-за меня твой народ выживут с земли предков.
Калли пожал плечами.
– Ну, это не так просто. Действительно, раньше, во время правления моего отца, такая опасность существовала. Но с тех пор мы добились значительного прогресса.
– Ах, вот как?
– Да. Еще когда я был маленьким, многим стало ясно, что земные запасы глины далеко не беспредельны и рано или поздно наступит эпоха всеобщего сырьевого дефицита. Незадолго до своей кончины отец финансировал международную научную конференцию по этой проблеме. Прямым следствием ее работы явилось всеобщее признание необходимости консервации запасов сырья. На первый план вышло экологическое просвещение людей, и в этом мы более или менее преуспели. Правда, и сейчас еще можно встретить государственных деятелей, не думающих о будущих поколениях, но большинство прониклось нашей идеей. Мы предприняли поиск самовозобновляющегося сырья – и обнаружили такое. Это гуано.
– Гуано?
– Птичий помет. А что может возобновляться с таким постоянством, как птичий помет, – конечно, при условии наличия птиц и насекомых, которыми они питаются? Так что, как видишь, ситуация отнюдь не безнадежна. Мы по-прежнему ведем на островах разработку залежей глины, но уже не столь интенсивно. Мой народ может быть уверен в завтрашнем дне, а это – главное.
– Я верю тебе, Калли, и мне ужасно стыдно за то, что я сделала.
– Тебе нечего стыдиться. Я знаю, что такое Вашингтон: частенько бывал там и всякий раз не испытывал ничего, кроме отвращения. Хотя они порой оказывали мне разные услуги. Один член конгресса, состоящий в комитете по внешнеэкономическим связям, даже предпринял попытку помочь мне с моей проблемой – той самой, с которой ты столь блестяще справилась.
– Он что голубой?
– Голубой? Цвет лица у него скорей багровый… А, понял, что ты имеешь в виду. Нет, он пытался помочь мне не прямо, а косвенно. Одной женщине, замешанной в скандальной истории с сенатором, понадобилось срочно уехать из Вашингтона, а ей было некуда деваться, вот он и прислал ее ко мне. Но от нее оказалось мало проку.
– Да, Калли, качество работы в Вашингтоне – хуже некуда. Главная причина, по которой некоторые берут и уезжают в Вашингтон, состоит в том, что в других местах им ни за что не заработать себе на жизнь. Особенно на выборных должностях, ибо они больше ничего не умеют.
Вот им и устанавливают должностные оклады, чтобы не платить пособие по безработице.
– Несколько дороговатый способ, тебе не кажется? У меня на островах двое живут на пособие, так остальные жители добились, чтобы им предоставили жилье с подветренной стороны.
– Это не слишком жестоко?
– Ну, видишь ли, я могу встать на точку зрения налогоплательщиков. Может быть, потому-то у нас только двое безработных. Во время правления моего отца их было четверо, но двое не вынесли ветра и быстро устроились на работу.
– Как интересно. Ты не ставил этот вопрос перед правительством Соединенных Штатов?
– Пытался. Но безработные устроили пикетирование, и совещание не состоялось. Некоторые из них оказались членами профсоюза, и конгрессмены, приехавшие на совещание, не смогли пробиться через пикеты.
– Вот так оно и бывает, – с горечью произнесла Ксавьера. – Жаль, что никакой профсоюз не устроил пикетирования во время этих чертовых слушаний. Сенатор Ролингс обвинил меня в неуважении к верховной власти, и теперь…
– Ролингс? – поразился Калли. – Да ведь я о нем говорил! Это он состоит в комитете по внешнеэкономическим связям и прислал мне ту женщину.
Ксавьера насупилась.
– Он твой друг?
Калли залился добродушным смехом.
– Друг – сенатор? Ну что ты! Я же не хочу, чтобы мои подданные свергли меня с престола. Просто у нас были кое-какие дела. Я вложил восемнадцать миллионов в его последнюю избирательную кампанию – в качестве благодарности за некоторые торговые соглашения.
– Говоришь, он прислал тебе женщину?
– Ну, видишь ли, как выяснилось, это я ему сделал одолжение, а не он мне: у нее ничего не вышло. Ее зовут Линда.
– Линда! – воскликнула Ксавьера, садясь на постели. – А я-то повсюду ее ищу! Где она?
– Через коридор, в моем кабинете. Ты знаешь Линду? Ксавьера засмеялась.
– Ну… В общем дела обстоят таким образом. Если я с кем-нибудь дружу, так дружу. Я знала, что Линда уехала в Вашингтон и все такое, но для меня это ничего не значит.
Калли восхищенно уставился на нее.
– Ксавьера, ну ты просто чудо. В самом деле. На всем белом свете таких найдется… Да нет, ты – уникум. Выходит, ты по-прежнему считаешь ее своей подругой?
Ксавьера уверенно кивнула.
– Такая уж я есть. Если я стала кому-то другом… – Она вдруг осеклась и помрачнела. – Так ты говоришь, Линда не могла тебе помочь?
Он произнес извиняющимся тоном:
– Она очень старалась, но…
На лице Ксавьеры появилась гримаса боли и отвращения.
– Значит, она забыла все, чему я ее учила. Да уж, стоит кому-нибудь – даже превосходному работнику – попасть в Вашингтон, как он немедленно деградирует. А если я чего-то и не выношу, так это халтуры. – Ксавьера сбросила с себя одеяло. – Ты говоришь, она в твоем кабинете? Мне нужно с ней поговорить.
– Эй, погоди немного! – Калли схватил ее за руку. – Зачем пороть горячку? Раз уж у меня получилось…
– Потом, приятель, – хихикнула Ксавьера, решительно вставая с постели, – ты все получишь, но сначала я должна потолковать с Линдой и дознаться, какие такие у нее дела с сенатором Ролингсом. А главное – почему она не справилась со своими обязанностями. Что она делает в твоем кабинете? С ней есть кто-нибудь?
– Нет, она просто лежит на диване и читает иллюстрированные журналы или смотрит телевизор. Боится высунуть нос на улицу – вдруг ее узнают?
– Все правильно. Давай-ка приведем себя в порядок и навестим ее.
Калли выскользнул из-под одеяла, столкнул с брошенной на полу одежды велосипедный насос и начал одеваться. Ксавьера натянула свое бикини и отправилась в ванную – причесаться и подкраситься. Когда она вернулась, Калли застегивал рубашку.
Он широко распахнул перед Ксавьерой дверь в кабинет.
– Эй, Линда, здесь одна твоя знакомая!
Девушка с угрюмым, донельзя усталым выражением лица сидела в кресле перед телевизором. Увидев Ксавьеру, она издала истошный вопль и заметалась по комнате в поисках запасного выхода.
– Линда! – строго окликнула ее Ксавьера и, улыбнувшись, протянула руку. – Иди сюда.
Какое-то время надежда в душе Линды боролась с недоверием. Она была на грани истерики.
– О нет!.. Нет!..
– Иди сюда.
Девушка не выдержала, бросилась к Ксавьере и разрыдалась у нее на груди.
– Ксавьера! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Та ласково погладила Линду по волосам.
– Дело не в этом, а в том, сможешь ли ты сама простить себя, дорогая. Только ты сможешь ответить на этот вопрос. Но я хочу, чтобы ты знала: в любом случае я остаюсь твоим другом.
– Ох, Ксавьера! Во всем мире…
– Ну-ну, – пробормотала Ксавьера. – Садись-ка на диван. Нам нужно много наверстать и решить, что делать дальше. Я не стану осыпать тебя упреками за то, что ты не попыталась связаться со мной, хотя, конечно, меня обидело твое недоверие.
– Видит Бог, Ксавьера, я так запуталась! Откуда мне было знать, что ты захочешь иметь со мной дело? Нет, мне бы это следовало знать!
– Вот именно, – усаживаясь рядом с ней на диван, ответила Ксавьера. – Но не будем сейчас говорить об этом. В первую очередь меня беспокоит то, что я сегодня узнала; ты меня сильно огорчила. Калли нуждался в твоей помощи, а ты не оправдала его надежды.
Линда захныкала.
– Прости, Ксавьера! Конечно, это моя вина, но я была так напугана всей этой историей…
Калли смущенно откашлялся.
– Да ладно, Ксавьера, не стоит ее ругать.
Ксавьера смерила его холодным взглядом, но потом, смягчившись, выдавила из себя улыбку.
– Конечно, откуда тебе знать о нашей профессиональной чести? Но это исключительно важно, и Линда понимает всю тяжесть своей вины.
– Да-да, Ксавьера! – всхлипывала та. Ксавьера взяла ее за подбородок.
– Но мы попробуем исправить положение, не так ли?
– Господи, ну конечно! Он у меня еще попрыгает! Только не бросай меня, Ксавьера!
– Разумеется, дорогая. Об этом не беспокойся. Калли оживился.
– Уж не значит ли это…
– Значит, – усмехнулась Ксавьера. – Сходи-ка в ресторан и закажи себе дюжину устриц. Да прихвати из спальни велосипедный насос. Остальное добудем у прислуги.
Калли опрометью бросился к двери. Ксавьера легонько встряхнула Линду.
– Выбрось все это из головы, дорогая. В первую очередь мы позаботимся о Калли. А потом я хочу потолковать с тобой о сенаторе Ролингсе. Он поставил меня в гнусное положение, и ты должна помочь мне вернуться домой.
– Все, что в моих силах, Ксавьера, все, что в моих силах!
– Хорошо-хорошо, но сначала о главном. Позвони горничной, пусть принесет все, что может понадобиться для позиций 2-16 и 6-40-2-Б.
Линда вытерла глаза тыльной стороной ладони и направилась к телефону.
– 2-16 и 6-40… Кажется, в чулане я видела мухобойку, только железную.
Ксавьера ухмыльнулась.
– Ты что, собираешься его изувечить? Попроси горничную сходить в магазин и купить пластмассовую.
– Так, значит, смеситель, плойка средних размеров, земляничный джем… А какую картину?
Ксавьера задумалась. Через несколько секунд ее лицо просветлело.
– Поинтересуйся, может, у них есть «Железное копыто, чудо-конь с Дикого Запада»?
Линда моргнула и вдруг развеселилась.
– Прекрасно! Значит, «Железное копыто…»? Ну-ну, посмотрим, что у них имеется!
Глава четырнадцатая
Ксавьера заколебалась. Соблазн оставить все как есть был очень велик. Пусть он и дальше считает их встречу подарком судьбы, ее случайной улыбкой. Но это было бы нечестно и даже жестоко по отношению к нему. Ксавьера немного отодвинулась и грустно усмехнулась.
– Меня специально подослали, чтобы не допустить твоего появления на заседании картеля.
Он посмотрел на нее в упор и тоже усмехнулся.
– Я допускал такую возможность, потому что заметил на твоих чемоданах вашингтонские ярлыки. Трудно представить, что такая женщина, как ты, могла делать в Вашингтоне. Плюс некоторые менее очевидные детали.
– Ты меня ненавидишь. Калли обнял ее и привлек к себе.
– Нет, дорогая. У тебя наверняка были уважительные причины.
– Они собрали на меня компромат и угрожали пустить его в ход, если я этого не сделаю. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Сначала это было просто работой, но потом…
– Можешь не объяснять. Я почувствовал, что ты вложила душу.
– И даже больше – ты меня понимаешь. Но сейчас я сама себе противна, потому что из-за меня твой народ выживут с земли предков.
Калли пожал плечами.
– Ну, это не так просто. Действительно, раньше, во время правления моего отца, такая опасность существовала. Но с тех пор мы добились значительного прогресса.
– Ах, вот как?
– Да. Еще когда я был маленьким, многим стало ясно, что земные запасы глины далеко не беспредельны и рано или поздно наступит эпоха всеобщего сырьевого дефицита. Незадолго до своей кончины отец финансировал международную научную конференцию по этой проблеме. Прямым следствием ее работы явилось всеобщее признание необходимости консервации запасов сырья. На первый план вышло экологическое просвещение людей, и в этом мы более или менее преуспели. Правда, и сейчас еще можно встретить государственных деятелей, не думающих о будущих поколениях, но большинство прониклось нашей идеей. Мы предприняли поиск самовозобновляющегося сырья – и обнаружили такое. Это гуано.
– Гуано?
– Птичий помет. А что может возобновляться с таким постоянством, как птичий помет, – конечно, при условии наличия птиц и насекомых, которыми они питаются? Так что, как видишь, ситуация отнюдь не безнадежна. Мы по-прежнему ведем на островах разработку залежей глины, но уже не столь интенсивно. Мой народ может быть уверен в завтрашнем дне, а это – главное.
– Я верю тебе, Калли, и мне ужасно стыдно за то, что я сделала.
– Тебе нечего стыдиться. Я знаю, что такое Вашингтон: частенько бывал там и всякий раз не испытывал ничего, кроме отвращения. Хотя они порой оказывали мне разные услуги. Один член конгресса, состоящий в комитете по внешнеэкономическим связям, даже предпринял попытку помочь мне с моей проблемой – той самой, с которой ты столь блестяще справилась.
– Он что голубой?
– Голубой? Цвет лица у него скорей багровый… А, понял, что ты имеешь в виду. Нет, он пытался помочь мне не прямо, а косвенно. Одной женщине, замешанной в скандальной истории с сенатором, понадобилось срочно уехать из Вашингтона, а ей было некуда деваться, вот он и прислал ее ко мне. Но от нее оказалось мало проку.
– Да, Калли, качество работы в Вашингтоне – хуже некуда. Главная причина, по которой некоторые берут и уезжают в Вашингтон, состоит в том, что в других местах им ни за что не заработать себе на жизнь. Особенно на выборных должностях, ибо они больше ничего не умеют.
Вот им и устанавливают должностные оклады, чтобы не платить пособие по безработице.
– Несколько дороговатый способ, тебе не кажется? У меня на островах двое живут на пособие, так остальные жители добились, чтобы им предоставили жилье с подветренной стороны.
– Это не слишком жестоко?
– Ну, видишь ли, я могу встать на точку зрения налогоплательщиков. Может быть, потому-то у нас только двое безработных. Во время правления моего отца их было четверо, но двое не вынесли ветра и быстро устроились на работу.
– Как интересно. Ты не ставил этот вопрос перед правительством Соединенных Штатов?
– Пытался. Но безработные устроили пикетирование, и совещание не состоялось. Некоторые из них оказались членами профсоюза, и конгрессмены, приехавшие на совещание, не смогли пробиться через пикеты.
– Вот так оно и бывает, – с горечью произнесла Ксавьера. – Жаль, что никакой профсоюз не устроил пикетирования во время этих чертовых слушаний. Сенатор Ролингс обвинил меня в неуважении к верховной власти, и теперь…
– Ролингс? – поразился Калли. – Да ведь я о нем говорил! Это он состоит в комитете по внешнеэкономическим связям и прислал мне ту женщину.
Ксавьера насупилась.
– Он твой друг?
Калли залился добродушным смехом.
– Друг – сенатор? Ну что ты! Я же не хочу, чтобы мои подданные свергли меня с престола. Просто у нас были кое-какие дела. Я вложил восемнадцать миллионов в его последнюю избирательную кампанию – в качестве благодарности за некоторые торговые соглашения.
– Говоришь, он прислал тебе женщину?
– Ну, видишь ли, как выяснилось, это я ему сделал одолжение, а не он мне: у нее ничего не вышло. Ее зовут Линда.
– Линда! – воскликнула Ксавьера, садясь на постели. – А я-то повсюду ее ищу! Где она?
– Через коридор, в моем кабинете. Ты знаешь Линду? Ксавьера засмеялась.
– Ну… В общем дела обстоят таким образом. Если я с кем-нибудь дружу, так дружу. Я знала, что Линда уехала в Вашингтон и все такое, но для меня это ничего не значит.
Калли восхищенно уставился на нее.
– Ксавьера, ну ты просто чудо. В самом деле. На всем белом свете таких найдется… Да нет, ты – уникум. Выходит, ты по-прежнему считаешь ее своей подругой?
Ксавьера уверенно кивнула.
– Такая уж я есть. Если я стала кому-то другом… – Она вдруг осеклась и помрачнела. – Так ты говоришь, Линда не могла тебе помочь?
Он произнес извиняющимся тоном:
– Она очень старалась, но…
На лице Ксавьеры появилась гримаса боли и отвращения.
– Значит, она забыла все, чему я ее учила. Да уж, стоит кому-нибудь – даже превосходному работнику – попасть в Вашингтон, как он немедленно деградирует. А если я чего-то и не выношу, так это халтуры. – Ксавьера сбросила с себя одеяло. – Ты говоришь, она в твоем кабинете? Мне нужно с ней поговорить.
– Эй, погоди немного! – Калли схватил ее за руку. – Зачем пороть горячку? Раз уж у меня получилось…
– Потом, приятель, – хихикнула Ксавьера, решительно вставая с постели, – ты все получишь, но сначала я должна потолковать с Линдой и дознаться, какие такие у нее дела с сенатором Ролингсом. А главное – почему она не справилась со своими обязанностями. Что она делает в твоем кабинете? С ней есть кто-нибудь?
– Нет, она просто лежит на диване и читает иллюстрированные журналы или смотрит телевизор. Боится высунуть нос на улицу – вдруг ее узнают?
– Все правильно. Давай-ка приведем себя в порядок и навестим ее.
Калли выскользнул из-под одеяла, столкнул с брошенной на полу одежды велосипедный насос и начал одеваться. Ксавьера натянула свое бикини и отправилась в ванную – причесаться и подкраситься. Когда она вернулась, Калли застегивал рубашку.
Он широко распахнул перед Ксавьерой дверь в кабинет.
– Эй, Линда, здесь одна твоя знакомая!
Девушка с угрюмым, донельзя усталым выражением лица сидела в кресле перед телевизором. Увидев Ксавьеру, она издала истошный вопль и заметалась по комнате в поисках запасного выхода.
– Линда! – строго окликнула ее Ксавьера и, улыбнувшись, протянула руку. – Иди сюда.
Какое-то время надежда в душе Линды боролась с недоверием. Она была на грани истерики.
– О нет!.. Нет!..
– Иди сюда.
Девушка не выдержала, бросилась к Ксавьере и разрыдалась у нее на груди.
– Ксавьера! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Та ласково погладила Линду по волосам.
– Дело не в этом, а в том, сможешь ли ты сама простить себя, дорогая. Только ты сможешь ответить на этот вопрос. Но я хочу, чтобы ты знала: в любом случае я остаюсь твоим другом.
– Ох, Ксавьера! Во всем мире…
– Ну-ну, – пробормотала Ксавьера. – Садись-ка на диван. Нам нужно много наверстать и решить, что делать дальше. Я не стану осыпать тебя упреками за то, что ты не попыталась связаться со мной, хотя, конечно, меня обидело твое недоверие.
– Видит Бог, Ксавьера, я так запуталась! Откуда мне было знать, что ты захочешь иметь со мной дело? Нет, мне бы это следовало знать!
– Вот именно, – усаживаясь рядом с ней на диван, ответила Ксавьера. – Но не будем сейчас говорить об этом. В первую очередь меня беспокоит то, что я сегодня узнала; ты меня сильно огорчила. Калли нуждался в твоей помощи, а ты не оправдала его надежды.
Линда захныкала.
– Прости, Ксавьера! Конечно, это моя вина, но я была так напугана всей этой историей…
Калли смущенно откашлялся.
– Да ладно, Ксавьера, не стоит ее ругать.
Ксавьера смерила его холодным взглядом, но потом, смягчившись, выдавила из себя улыбку.
– Конечно, откуда тебе знать о нашей профессиональной чести? Но это исключительно важно, и Линда понимает всю тяжесть своей вины.
– Да-да, Ксавьера! – всхлипывала та. Ксавьера взяла ее за подбородок.
– Но мы попробуем исправить положение, не так ли?
– Господи, ну конечно! Он у меня еще попрыгает! Только не бросай меня, Ксавьера!
– Разумеется, дорогая. Об этом не беспокойся. Калли оживился.
– Уж не значит ли это…
– Значит, – усмехнулась Ксавьера. – Сходи-ка в ресторан и закажи себе дюжину устриц. Да прихвати из спальни велосипедный насос. Остальное добудем у прислуги.
Калли опрометью бросился к двери. Ксавьера легонько встряхнула Линду.
– Выбрось все это из головы, дорогая. В первую очередь мы позаботимся о Калли. А потом я хочу потолковать с тобой о сенаторе Ролингсе. Он поставил меня в гнусное положение, и ты должна помочь мне вернуться домой.
– Все, что в моих силах, Ксавьера, все, что в моих силах!
– Хорошо-хорошо, но сначала о главном. Позвони горничной, пусть принесет все, что может понадобиться для позиций 2-16 и 6-40-2-Б.
Линда вытерла глаза тыльной стороной ладони и направилась к телефону.
– 2-16 и 6-40… Кажется, в чулане я видела мухобойку, только железную.
Ксавьера ухмыльнулась.
– Ты что, собираешься его изувечить? Попроси горничную сходить в магазин и купить пластмассовую.
– Так, значит, смеситель, плойка средних размеров, земляничный джем… А какую картину?
Ксавьера задумалась. Через несколько секунд ее лицо просветлело.
– Поинтересуйся, может, у них есть «Железное копыто, чудо-конь с Дикого Запада»?
Линда моргнула и вдруг развеселилась.
– Прекрасно! Значит, «Железное копыто…»? Ну-ну, посмотрим, что у них имеется!
Глава четырнадцатая
– Но я имею право знать, Ксавьера, – кипятился Уорд. – Я твой адвокат.
Она терпеливо вздохнула и перевела взгляд с него на Линду, а затем в окно. Такси мчало их по вашингтонским улицам.
– Пойми, Уорд, это сейчас неважно.
– Да? Тогда скажи – что ты считаешь важным? Сначала тебя бросают в тюрьму за неуважение к властям, а потом, когда мне удается добиться постановления о незаконности твоего ареста, ты попросту исчезаешь, и ни одна живая душа не знает, где тебя искать. Проходит два дня, и ты вдруг звонишь мне из городской тюрьмы, чтобы я приехал и забрал тебя оттуда. И в довершение всего отказываешься сказать, где пропадала.
– В Майами.
– В Майами? – поразился Уорд. – Как же ты там оказалась? Кто тебя?.. Почему?.. Давай, Ксавьера, расскажи все по порядку. Начни с того момента, когда тебя вывели из зала заседаний.
– Некогда Уорд. Мы почти приехали.
– Да, и чуть-чуть не опоздали, – он отогнул манжет и посмотрел на часы. – Но все равно прежде, чем начнутся слушания, нам необходимо поговорить. В любом случае – держи себя в руках. Думаю, на этот раз мы без труда отведем предъявленное тебе обвинение.
– Справимся! – уверенно заявила Ксавьера.
– Но объясни – что все это значит?
– Ничего. – Ксавьера перегнулась через него и поправила на Линде шарф. Та сидела в пальто с поднятым воротником и в темных очках, закрывающих большую часть лица. Ксавьера обратилась к ней: – Запомни, войдешь через боковую дверь и встанешь рядом, или у стены, лишь бы тебе было слышно, когда я начну говорить.
Линда потрогала внушительную папку бумаг у себя под мышкой и молча кивнула. Уорд подозрительно уставился на Ксавьеру.
– Что вы задумали?
– Так, ничего особенного, – ухмыльнулась Ксавьера. Ей вдруг пришло в голову, что она еще не попробовала на нем свой трофей. Вынув приборчик из кармана, женщина направила его на Уорда. – О Господи!
– В чем дело?
Ксавьера спрятала свою новую игрушку.
– Так, пустяки.
Уорд обиженно поджал губы.
– Ксавьера, я твой адвокат. Ты должна быть со мной откровенной. Я не могу работать в потемках.
– Ладно, не будем выключать свет.
– Что?
– Приехали.
Он глубоко вздохнул и тронул водителя за плечо.
– Остановитесь за перекрестком.
Такси подъехало к стоянке. Линда крепко прижала к себе заветные листки и выпрыгнула из машины. Ксавьера последовала за ней.
Уорд расплатился с водителем, и все трое пошли по тротуару.
Из-за рева машин и сутолоки они не сразу уловили шум перед зданием конгресса, однако стоило завернуть за угол, как он послышался совершенно отчетливо. Ксавьера благодарно улыбнулась.
– Снова те ребята. Ах, что за молодцы!
– Наверное, прочли о твоем аресте и о том, что сегодня ты в последний раз даешь показания. Они любят тебя, Ксавьера.
– Дорогие мои ребята!
Они еще раз завернули за угол и увидели демонстрантов, которых на этот раз оказалось гораздо больше – очевидно, они привели с собой подкрепление и теперь маршировали взад-вперед с транспарантами в руках.
Какой-то человек с мегафоном взобрался по ступенькам и проповедовал возврат к первозданной природе.
Ксавьере на какой-то миг стало досадно, словно он украл «ее» демонстрацию. Но, приглядевшись, она увидела среди тех, кто нес плакаты с требованием ее немедленного освобождения, нескольких хиппи и поняла, что, наоборот, этот человек «одолжил» ей своих сторонников.
Ее заметили, и вся рокочущая, скандирующая толпа, сметая с тротуара прохожих, устремилась к ней. Оттеснив в сторону Уорда, демонстранты взяли Ксавьеру в плотное кольцо. Она обнимала и целовала их, в ее глазах стояли слезы.
Толпа понесла ее вверх по ступеням – размахивая лозунгами, приплясывая и требуя, чтобы она произнесла маленькую речь.
Ксавьера была слишком взволнована, чтобы говорить, зато человек с мегафоном воспользовался наступившей тишиной и призвал собравшихся осознать, какой непоправимый вред наносит арктическим синицам нефтепровод на Аляске.
Несколько минут его зычный голос перекрывал все остальные. Потом кто-то крикнул: «Кончайте базар!» – и вся толпа восторженно подхватила: «Кончайте! Кончайте!» И долго еще этот фривольный призыв реял над площадью.
Ксавьера мигом оказалась возле самых дверей, тогда как Уорду пришлось с огромным трудом прокладывать себе дорогу.
Человек с мегафоном остался в одиночестве и, очевидно, утешался тем, что главное – высказаться, а услышат тебя или нет – дело десятое.
Из здания высыпали полицейские в касках. Они вовсю размахивали дубинками, стремясь не допустить демонстрантов внутрь.
Уорд прорвался наконец к Ксавьере и потащил ее вперед, а она беспрестанно оглядывалась, махала рукой и посылала воздушные поцелуи. Толпа схлынула со ступеней возобновила скандирование.
Ксавьера несколько раз хлюпнула носом и стала рыться в сумочке в поисках носового платка. Потом осторожно промокнула глаза.
– Милые, милые ребята!
– Все так, Ксавьера, но вряд ли их преданность поможет тебе на слушаниях. Наоборот, это еще больше настроит против тебя членов подкомитета. Лица, облеченные властью, болезненно реагируют на всякие демонстрации.
– У них такая короткая память?
– Что ты имеешь в виду?
– Они забывают, кому и чем обязаны своими должностями.
– В самом деле?
– Вспомни «Чаепитие в Бостоне».
– Что-то мне не приходит в голову… Ладно, оставим это. Слушай, Ксавьера, нам не хватает только опоздать – это вконец обозлит сенаторов.
В зале, где проходили слушания, негде было упасть яблоку. Опоздавшие толпились в холле. Люди узнавали Ксавьеру и бурно выражали свои чувства, а она расточала во все стороны улыбки и одновременно искала взглядом Линду.
Когда Ксавьера появилась в дверях, зал приветствовал ее стоя. Проход был забит зрителями.
Ксавьера поймала взгляд матери и радостно помахала ей. В следующее мгновение она увидела стоявшую у стены Линду. Должно быть, той пришлось побороться за это место – ее прическа была растрепана, из очков выбито одно стекло. И все-таки ее по-прежнему нельзя было узнать.
Она храбро улыбнулась Ксавьере.
Полицейские с дубинками не сразу пропустили Уорда и Ксавьеру на свидетельские места, у них не оказалось пропусков. К счастью, вмешались ребята с телевидения, и они смогли наконец пробраться к своему столу. Уорд принялся выкладывать на стол бумаги, одновременно наставляя Ксавьеру:
– Прежде всего – не теряй самообладания. Не давай им в руки оружие против тебя.
– Не волнуйся. Все будет в полном порядке.
– Ты все утро твердишь одно и то же. Скажи наконец – что у тебя на уме?
Ксавьера достала волшебный приборчик, навела на Уорда и снова убрала в карман.
– Не сейчас. Сначала уладим это дело с сенаторами.
– Что ты хочешь сказать?
– Так, ничего. Не обращай внимания.
Наконец появились члены подкомитета. Зрители засвистели и зашикали.
Сенатор Ролингс грозно свел брови. Мисс Гудбоди подарила Ксавьере дружелюбную улыбку. Советника Питерсдорфа словно подменили – он казался очень бледным и рассеянным, точно его что-то грызло. Под сенаторами заскрипели кресла. Ролингс ударил молотком по столу.
– Тишина в зале! – Он презрительно посмотрел на Ксавьеру. – Мисс Холландер, надеюсь, вы извлекли урок из недавнего инцидента и проявите больше уважения к конгрессу Соединенных Штатов.
– Ну, для этого потребуется средство посильнее.
– Это еще что такое? – взвился сенатор Ролингс. – Предупреждаю, мисс Холландер, я этого так не оставлю. Требую безоговорочного уважения к членам подкомитета! Хочу напомнить, что конгресс Соединенных Штатов является законодательным органом величайшей державы мира!
– С этим трудно не согласиться. И главным доказательством ее величия служит тот факт, что она завоевала этот титул вопреки непрекращающимся попыткам конгресса выставить державу на посмешище!
Лицо сенатора Ролингса приняло мертвенно-бледный оттенок. Он выразительно посмотрел на Питерсдорфа, но тот безучастно разглядывал свой неоткрытый портфель. Председательствующий откашлялся и снова нацелил испепеляющий взгляд на Ксавьеру.
– Еще одна подобная реплика – и вы будете обвинены в неуважении к власти, мисс Холландер. Это последнее предупреждение.
Ксавьера покосилась на Уорда, и в уголках ее губ запорхала обворожительная улыбка. Но ей нужно было довести до конца дело с сенатором Ролингсом.
– Прекрасно, сенатор. Я располагаю дополнительной информацией, которую хотела бы довести до сведения подкомитета.
– Какого рода информацией? К чему относящейся?
– К проблеме нравственности. Разве не это – предмет настоящего разбирательства?
Сенатор Ролингс насторожился.
– Ну-ну… Хорошо, говорите.
Ксавьера резко отодвинула свой стул, выпрямилась во весь рост и повернулась лицом к зрительному залу.
– Линда!
Девушка отделилась от стены, сорвала с себя шарф и темные очки и шагнула к столу для свидетелей. Стражи порядка вопросительно смотрели на сенатора Ролингса, а тот, разинув рот, пялился на Линду, словно на пришелицу с того света.
Она вышла вперед и обвиняющим жестом ткнула пальцем в сенатора Ролингса.
– Он меня похитил!
Аудитория загалдела. Зрители повскакивали с мест и смешались в единую грохочущую толпу, хлынувшую вперед, чтобы получше разглядеть Линду. Полицейские предпринимали героические усилия, чтобы сдержать их. Отовсюду слышались возбужденные голоса.
– Линда!
– Какая Линда? Неужели та самая Линда?
– Черт побери, конечно же, та самая! Быстро давайте камеру!
– Линда, где вы пропадали? Расскажите, что произошло?
– Он меня похитил!
Не в силах больше сдерживать напор толпы, полицейские пустили в ход дубинки.
В это время демонстранты прорвали заграждение у входных дверей и теперь напирали на зрителей сзади, продолжая скандировать и размахивать транспарантами. Репортеры, отталкивая друг друга, атаковали Линду; беспрерывно мигали блицы. Сенатор Ролингс по-прежнему обалдело пялился на девушку, а остальные члены подкомитета – на сенатора Ролингса.
В воздухе пахло грандиозным скандалом.
Стоя под прицелом видеокамер, Линда начала свой рассказ. Более того, достала из-под мышки и разбросала по залу листки – размноженные на ксероксе текст своего повествования.
Уорд вцепился в Ксавьеру, яростно требуя, чтобы она ввела его в курс дела. Она не успела открыть рот, как в поле ее зрения оказался советник Питерсдорф. Гримаса острой душевной боли исказила его черты. Он полностью утратил контроль над собой и, казалось, был готов в любую минуту расплакаться.
Их взгляды встретились; он вдруг сорвался с места и, ценой нечеловеческих усилий пробившись сквозь толпу, рухнул перед Ксавьерой на колени и обхватил руками ее ноги.
– Э, послушайте! – изумленно воскликнула она. – Я понимаю, карьера и все такое – но зачем же вот так, перед всеми?..
– Нет! Нет! Вы не понимаете! Я больше не могу! Скажите, что мне делать? О, скажите мне, мисс Холландер!
Она соболезнующе улыбнулась и, склонившись, погладила его по голове.
– Ну-ну, не раскисайте. Будет еще у вас другой подкомитет. Не дайте этому сломать себя.
– Я не о том, мисс Холландер. – Он захлебывался, давился словами, по щекам градом катились слезы, челюсть вздрагивала. Наконец ему удалось выдавить из себя: – Я больше не могу носить в себе этот позор!
Ксавьера понимающе улыбнулась и потрепала его по плечу.
– Ах, вот в чем дело. Ты мучаешься, глупыш, и некому дать тебе совет?
– Да! Да! Да!
Ксавьера наклонилась еще ниже и поцеловала его в лоб.
– Бедняжка! В любом случае – сделай это! Дай себе волю! Борись за свои права… э… личности! Сделай это!
Губы Питерсдорфа тронула неуверенная улыбка, и он принялся лихорадочно вытирать слезы.
– Вы в самом деле так считаете?
– Ну конечно же! Сделай это, малыш! Питерсдорф издал радостный визг, вскочил и рванул к выходу. Ксавьера проводила его почти материнской улыбкой. Тем времени репортеры продолжали терзать Линду расспросами о высших должностных лицах, и она выложила все!
– Ну, это же всем известно. Его так и прозвали – «фунт печенки». Вы представляете, они даже держали в штате специального сотрудника, чьей единственной обязанностью было четырежды в день наведываться на рынок за фунтом свежей печенки.
Зрители смяли полицейский кордон и, связав стражей порядка их же собственными ремнями, побросали их штабелями в угол. Телевизионщики орали на демонстрантов, путавшихся в проводах.
Сенатор Ролингс сел, положил голову на руки и беззвучно плакал. Мисс Гудбоди непринужденно болтала с одним из сенаторов; в конце концов тот обнял ее за талию и повел к служебному выходу. За ними потянулись остальные члены подкомитета. Мать Ксавьеры с трудом протиснулась к дочери и стиснула ее в объятиях.
Шум в зале начал понемногу стихать. Одни устали и присели отдохнуть, другие вспомнили о других слушаниях, проходящих в этом здании, а демонстранты, убедившись в том, что конфликт исчерпан, собрались в кучку, чтобы выработать дальнейший план действий и развернуть другие лозунги. Репортеры спешили обработать полученную информацию; их место занимали только что прибывшие, и Линде приходилось вновь и вновь распространяться о своих злоключениях.
Ксавьера также держала отчет – перед матерью и Уордом.
Зал потихоньку пустел. Вот уже и мать Ксавьеры вспомнила об очередной распродаже. Уорд с Ксавьерой двинулись в противоположном направлении.
Поскольку репортеры разобрали все такси, они отправились в отель пешком, рука об руку. У Ксавьеры словно камень свалился с души.
Солнце светило ярче, воздух казался свежее, а прохожие – дружелюбнее.
На перекрестке собралась небольшая толпа, и они подошли посмотреть, что там такое. Их взорам открылось незабываемое зрелище: советник Питерсдорф, в розовом неглиже и с боа из перьев, вихляющей походкой разгуливал по тротуару. За ним следовали двое полицейских с угрюмыми лицами, а он слегка поигрывал кончиком боа и отчаянно флиртовал с ними.
– Я не уверен, что ты дала ему правильный совет, – вздохнул Уорд.
– Это первоначальное опьянение свободой. Оно скоро пройдет.
Ксавьера вспомнила о магическом устройстве и, вынув из кармана, посмотрела через него на Уорда. Потом водворила приборчик на место и крепче прижалась к своему спутнику.
– Давай-ка поспешим в отель.
– Согласен. А что это у тебя? Увеличительное стекло?
– Надеюсь, что нет.
– Не понял?
– Так, ничего. Идем скорее!
Она терпеливо вздохнула и перевела взгляд с него на Линду, а затем в окно. Такси мчало их по вашингтонским улицам.
– Пойми, Уорд, это сейчас неважно.
– Да? Тогда скажи – что ты считаешь важным? Сначала тебя бросают в тюрьму за неуважение к властям, а потом, когда мне удается добиться постановления о незаконности твоего ареста, ты попросту исчезаешь, и ни одна живая душа не знает, где тебя искать. Проходит два дня, и ты вдруг звонишь мне из городской тюрьмы, чтобы я приехал и забрал тебя оттуда. И в довершение всего отказываешься сказать, где пропадала.
– В Майами.
– В Майами? – поразился Уорд. – Как же ты там оказалась? Кто тебя?.. Почему?.. Давай, Ксавьера, расскажи все по порядку. Начни с того момента, когда тебя вывели из зала заседаний.
– Некогда Уорд. Мы почти приехали.
– Да, и чуть-чуть не опоздали, – он отогнул манжет и посмотрел на часы. – Но все равно прежде, чем начнутся слушания, нам необходимо поговорить. В любом случае – держи себя в руках. Думаю, на этот раз мы без труда отведем предъявленное тебе обвинение.
– Справимся! – уверенно заявила Ксавьера.
– Но объясни – что все это значит?
– Ничего. – Ксавьера перегнулась через него и поправила на Линде шарф. Та сидела в пальто с поднятым воротником и в темных очках, закрывающих большую часть лица. Ксавьера обратилась к ней: – Запомни, войдешь через боковую дверь и встанешь рядом, или у стены, лишь бы тебе было слышно, когда я начну говорить.
Линда потрогала внушительную папку бумаг у себя под мышкой и молча кивнула. Уорд подозрительно уставился на Ксавьеру.
– Что вы задумали?
– Так, ничего особенного, – ухмыльнулась Ксавьера. Ей вдруг пришло в голову, что она еще не попробовала на нем свой трофей. Вынув приборчик из кармана, женщина направила его на Уорда. – О Господи!
– В чем дело?
Ксавьера спрятала свою новую игрушку.
– Так, пустяки.
Уорд обиженно поджал губы.
– Ксавьера, я твой адвокат. Ты должна быть со мной откровенной. Я не могу работать в потемках.
– Ладно, не будем выключать свет.
– Что?
– Приехали.
Он глубоко вздохнул и тронул водителя за плечо.
– Остановитесь за перекрестком.
Такси подъехало к стоянке. Линда крепко прижала к себе заветные листки и выпрыгнула из машины. Ксавьера последовала за ней.
Уорд расплатился с водителем, и все трое пошли по тротуару.
Из-за рева машин и сутолоки они не сразу уловили шум перед зданием конгресса, однако стоило завернуть за угол, как он послышался совершенно отчетливо. Ксавьера благодарно улыбнулась.
– Снова те ребята. Ах, что за молодцы!
– Наверное, прочли о твоем аресте и о том, что сегодня ты в последний раз даешь показания. Они любят тебя, Ксавьера.
– Дорогие мои ребята!
Они еще раз завернули за угол и увидели демонстрантов, которых на этот раз оказалось гораздо больше – очевидно, они привели с собой подкрепление и теперь маршировали взад-вперед с транспарантами в руках.
Какой-то человек с мегафоном взобрался по ступенькам и проповедовал возврат к первозданной природе.
Ксавьере на какой-то миг стало досадно, словно он украл «ее» демонстрацию. Но, приглядевшись, она увидела среди тех, кто нес плакаты с требованием ее немедленного освобождения, нескольких хиппи и поняла, что, наоборот, этот человек «одолжил» ей своих сторонников.
Ее заметили, и вся рокочущая, скандирующая толпа, сметая с тротуара прохожих, устремилась к ней. Оттеснив в сторону Уорда, демонстранты взяли Ксавьеру в плотное кольцо. Она обнимала и целовала их, в ее глазах стояли слезы.
Толпа понесла ее вверх по ступеням – размахивая лозунгами, приплясывая и требуя, чтобы она произнесла маленькую речь.
Ксавьера была слишком взволнована, чтобы говорить, зато человек с мегафоном воспользовался наступившей тишиной и призвал собравшихся осознать, какой непоправимый вред наносит арктическим синицам нефтепровод на Аляске.
Несколько минут его зычный голос перекрывал все остальные. Потом кто-то крикнул: «Кончайте базар!» – и вся толпа восторженно подхватила: «Кончайте! Кончайте!» И долго еще этот фривольный призыв реял над площадью.
Ксавьера мигом оказалась возле самых дверей, тогда как Уорду пришлось с огромным трудом прокладывать себе дорогу.
Человек с мегафоном остался в одиночестве и, очевидно, утешался тем, что главное – высказаться, а услышат тебя или нет – дело десятое.
Из здания высыпали полицейские в касках. Они вовсю размахивали дубинками, стремясь не допустить демонстрантов внутрь.
Уорд прорвался наконец к Ксавьере и потащил ее вперед, а она беспрестанно оглядывалась, махала рукой и посылала воздушные поцелуи. Толпа схлынула со ступеней возобновила скандирование.
Ксавьера несколько раз хлюпнула носом и стала рыться в сумочке в поисках носового платка. Потом осторожно промокнула глаза.
– Милые, милые ребята!
– Все так, Ксавьера, но вряд ли их преданность поможет тебе на слушаниях. Наоборот, это еще больше настроит против тебя членов подкомитета. Лица, облеченные властью, болезненно реагируют на всякие демонстрации.
– У них такая короткая память?
– Что ты имеешь в виду?
– Они забывают, кому и чем обязаны своими должностями.
– В самом деле?
– Вспомни «Чаепитие в Бостоне».
– Что-то мне не приходит в голову… Ладно, оставим это. Слушай, Ксавьера, нам не хватает только опоздать – это вконец обозлит сенаторов.
В зале, где проходили слушания, негде было упасть яблоку. Опоздавшие толпились в холле. Люди узнавали Ксавьеру и бурно выражали свои чувства, а она расточала во все стороны улыбки и одновременно искала взглядом Линду.
Когда Ксавьера появилась в дверях, зал приветствовал ее стоя. Проход был забит зрителями.
Ксавьера поймала взгляд матери и радостно помахала ей. В следующее мгновение она увидела стоявшую у стены Линду. Должно быть, той пришлось побороться за это место – ее прическа была растрепана, из очков выбито одно стекло. И все-таки ее по-прежнему нельзя было узнать.
Она храбро улыбнулась Ксавьере.
Полицейские с дубинками не сразу пропустили Уорда и Ксавьеру на свидетельские места, у них не оказалось пропусков. К счастью, вмешались ребята с телевидения, и они смогли наконец пробраться к своему столу. Уорд принялся выкладывать на стол бумаги, одновременно наставляя Ксавьеру:
– Прежде всего – не теряй самообладания. Не давай им в руки оружие против тебя.
– Не волнуйся. Все будет в полном порядке.
– Ты все утро твердишь одно и то же. Скажи наконец – что у тебя на уме?
Ксавьера достала волшебный приборчик, навела на Уорда и снова убрала в карман.
– Не сейчас. Сначала уладим это дело с сенаторами.
– Что ты хочешь сказать?
– Так, ничего. Не обращай внимания.
Наконец появились члены подкомитета. Зрители засвистели и зашикали.
Сенатор Ролингс грозно свел брови. Мисс Гудбоди подарила Ксавьере дружелюбную улыбку. Советника Питерсдорфа словно подменили – он казался очень бледным и рассеянным, точно его что-то грызло. Под сенаторами заскрипели кресла. Ролингс ударил молотком по столу.
– Тишина в зале! – Он презрительно посмотрел на Ксавьеру. – Мисс Холландер, надеюсь, вы извлекли урок из недавнего инцидента и проявите больше уважения к конгрессу Соединенных Штатов.
– Ну, для этого потребуется средство посильнее.
– Это еще что такое? – взвился сенатор Ролингс. – Предупреждаю, мисс Холландер, я этого так не оставлю. Требую безоговорочного уважения к членам подкомитета! Хочу напомнить, что конгресс Соединенных Штатов является законодательным органом величайшей державы мира!
– С этим трудно не согласиться. И главным доказательством ее величия служит тот факт, что она завоевала этот титул вопреки непрекращающимся попыткам конгресса выставить державу на посмешище!
Лицо сенатора Ролингса приняло мертвенно-бледный оттенок. Он выразительно посмотрел на Питерсдорфа, но тот безучастно разглядывал свой неоткрытый портфель. Председательствующий откашлялся и снова нацелил испепеляющий взгляд на Ксавьеру.
– Еще одна подобная реплика – и вы будете обвинены в неуважении к власти, мисс Холландер. Это последнее предупреждение.
Ксавьера покосилась на Уорда, и в уголках ее губ запорхала обворожительная улыбка. Но ей нужно было довести до конца дело с сенатором Ролингсом.
– Прекрасно, сенатор. Я располагаю дополнительной информацией, которую хотела бы довести до сведения подкомитета.
– Какого рода информацией? К чему относящейся?
– К проблеме нравственности. Разве не это – предмет настоящего разбирательства?
Сенатор Ролингс насторожился.
– Ну-ну… Хорошо, говорите.
Ксавьера резко отодвинула свой стул, выпрямилась во весь рост и повернулась лицом к зрительному залу.
– Линда!
Девушка отделилась от стены, сорвала с себя шарф и темные очки и шагнула к столу для свидетелей. Стражи порядка вопросительно смотрели на сенатора Ролингса, а тот, разинув рот, пялился на Линду, словно на пришелицу с того света.
Она вышла вперед и обвиняющим жестом ткнула пальцем в сенатора Ролингса.
– Он меня похитил!
Аудитория загалдела. Зрители повскакивали с мест и смешались в единую грохочущую толпу, хлынувшую вперед, чтобы получше разглядеть Линду. Полицейские предпринимали героические усилия, чтобы сдержать их. Отовсюду слышались возбужденные голоса.
– Линда!
– Какая Линда? Неужели та самая Линда?
– Черт побери, конечно же, та самая! Быстро давайте камеру!
– Линда, где вы пропадали? Расскажите, что произошло?
– Он меня похитил!
Не в силах больше сдерживать напор толпы, полицейские пустили в ход дубинки.
В это время демонстранты прорвали заграждение у входных дверей и теперь напирали на зрителей сзади, продолжая скандировать и размахивать транспарантами. Репортеры, отталкивая друг друга, атаковали Линду; беспрерывно мигали блицы. Сенатор Ролингс по-прежнему обалдело пялился на девушку, а остальные члены подкомитета – на сенатора Ролингса.
В воздухе пахло грандиозным скандалом.
Стоя под прицелом видеокамер, Линда начала свой рассказ. Более того, достала из-под мышки и разбросала по залу листки – размноженные на ксероксе текст своего повествования.
Уорд вцепился в Ксавьеру, яростно требуя, чтобы она ввела его в курс дела. Она не успела открыть рот, как в поле ее зрения оказался советник Питерсдорф. Гримаса острой душевной боли исказила его черты. Он полностью утратил контроль над собой и, казалось, был готов в любую минуту расплакаться.
Их взгляды встретились; он вдруг сорвался с места и, ценой нечеловеческих усилий пробившись сквозь толпу, рухнул перед Ксавьерой на колени и обхватил руками ее ноги.
– Э, послушайте! – изумленно воскликнула она. – Я понимаю, карьера и все такое – но зачем же вот так, перед всеми?..
– Нет! Нет! Вы не понимаете! Я больше не могу! Скажите, что мне делать? О, скажите мне, мисс Холландер!
Она соболезнующе улыбнулась и, склонившись, погладила его по голове.
– Ну-ну, не раскисайте. Будет еще у вас другой подкомитет. Не дайте этому сломать себя.
– Я не о том, мисс Холландер. – Он захлебывался, давился словами, по щекам градом катились слезы, челюсть вздрагивала. Наконец ему удалось выдавить из себя: – Я больше не могу носить в себе этот позор!
Ксавьера понимающе улыбнулась и потрепала его по плечу.
– Ах, вот в чем дело. Ты мучаешься, глупыш, и некому дать тебе совет?
– Да! Да! Да!
Ксавьера наклонилась еще ниже и поцеловала его в лоб.
– Бедняжка! В любом случае – сделай это! Дай себе волю! Борись за свои права… э… личности! Сделай это!
Губы Питерсдорфа тронула неуверенная улыбка, и он принялся лихорадочно вытирать слезы.
– Вы в самом деле так считаете?
– Ну конечно же! Сделай это, малыш! Питерсдорф издал радостный визг, вскочил и рванул к выходу. Ксавьера проводила его почти материнской улыбкой. Тем времени репортеры продолжали терзать Линду расспросами о высших должностных лицах, и она выложила все!
– Ну, это же всем известно. Его так и прозвали – «фунт печенки». Вы представляете, они даже держали в штате специального сотрудника, чьей единственной обязанностью было четырежды в день наведываться на рынок за фунтом свежей печенки.
Зрители смяли полицейский кордон и, связав стражей порядка их же собственными ремнями, побросали их штабелями в угол. Телевизионщики орали на демонстрантов, путавшихся в проводах.
Сенатор Ролингс сел, положил голову на руки и беззвучно плакал. Мисс Гудбоди непринужденно болтала с одним из сенаторов; в конце концов тот обнял ее за талию и повел к служебному выходу. За ними потянулись остальные члены подкомитета. Мать Ксавьеры с трудом протиснулась к дочери и стиснула ее в объятиях.
Шум в зале начал понемногу стихать. Одни устали и присели отдохнуть, другие вспомнили о других слушаниях, проходящих в этом здании, а демонстранты, убедившись в том, что конфликт исчерпан, собрались в кучку, чтобы выработать дальнейший план действий и развернуть другие лозунги. Репортеры спешили обработать полученную информацию; их место занимали только что прибывшие, и Линде приходилось вновь и вновь распространяться о своих злоключениях.
Ксавьера также держала отчет – перед матерью и Уордом.
Зал потихоньку пустел. Вот уже и мать Ксавьеры вспомнила об очередной распродаже. Уорд с Ксавьерой двинулись в противоположном направлении.
Поскольку репортеры разобрали все такси, они отправились в отель пешком, рука об руку. У Ксавьеры словно камень свалился с души.
Солнце светило ярче, воздух казался свежее, а прохожие – дружелюбнее.
На перекрестке собралась небольшая толпа, и они подошли посмотреть, что там такое. Их взорам открылось незабываемое зрелище: советник Питерсдорф, в розовом неглиже и с боа из перьев, вихляющей походкой разгуливал по тротуару. За ним следовали двое полицейских с угрюмыми лицами, а он слегка поигрывал кончиком боа и отчаянно флиртовал с ними.
– Я не уверен, что ты дала ему правильный совет, – вздохнул Уорд.
– Это первоначальное опьянение свободой. Оно скоро пройдет.
Ксавьера вспомнила о магическом устройстве и, вынув из кармана, посмотрела через него на Уорда. Потом водворила приборчик на место и крепче прижалась к своему спутнику.
– Давай-ка поспешим в отель.
– Согласен. А что это у тебя? Увеличительное стекло?
– Надеюсь, что нет.
– Не понял?
– Так, ничего. Идем скорее!