Страница:
— Все равно пока это одни разговоры, — Талли усмехнулся. — Никто ничего не узнает — не считая старейшин тэй-фа, — пока Эйлле сам не выберется из дома Кочена.
Бывшие повстанцы и бывшие коллаборационисты, ныне союзники, снова склонились над столиком и разглядывали заголовки.
— Надеюсь, они правы, — проговорил Агилера. — Она очаровательная дама.
ТАЙНА НЕВЕСТЫ ЭЙЛЛЕ РАСКРЫТА!
ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ «СПЛЕТНИКА»!
ФОТО И РАССКАЗ ВНУТРИ!
Брачующиеся
Государь
Глоссарий терминов джао
Бывшие повстанцы и бывшие коллаборационисты, ныне союзники, снова склонились над столиком и разглядывали заголовки.
— Надеюсь, они правы, — проговорил Агилера. — Она очаровательная дама.
ТАЙНА НЕВЕСТЫ ЭЙЛЛЕ РАСКРЫТА!
ЭКСКЛЮЗИВНОЕ ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ «СПЛЕТНИКА»!
ФОТО И РАССКАЗ ВНУТРИ!
Брачующиеся
Эйлле приблизился ко входу в брачный бассейн, стараясь хранить твердость в осанке. Однако незнакомое доселе волнение не отпускало. До последнего мига он не позволял себе размышлять об этом, обрывал все попытки что-то предугадать. Но теперь… Он не мог не думать о том, на что надеялся.
Но и этого делать нельзя. Его первой партнершей станет та, которую выберут старейшины, по причинам, которые сочтут вескими. Личные предпочтения Эйлле никакого значения не имеют. Джао всегда относились к браку именно так, и Эйлле считал, что это правильно. Люди восхитительны, однако то, что они называют «романтическими отношениями» — просто предрассудки. Брак — слишком важное дело, чтобы полагаться на эмоции.
И все же…
У него будут другие партнерши, и все они будут выбраны старейшинами тэйфа. Точно так же у его первой партнерши будут другие мужья. Но обычай таков: первая соединившаяся пара остается главной в брачной группе. И какая бы женская особь ни ждала его в бассейне, она будет до конца его жизни самой главной из всех, с кем он будет связан.
И он все-таки надеялся, хотя это глупо.
Но когда он вступил в помещение с бассейном и увидел на ее лице тот самый великолепный ваи камити, мир исчез. Его охватило бесконечное облегчение, так что он не смог не выразить его.
— Я надеялась, — ее голос был низким, гортанным — она успела прочесть его позу прежде, чем она распалась. — Я надеялась: ты захочешь, чтобы это была я.
Он уже мог видеть что-то, кроме ее лица. Нэсс стояла в бассейне по пояс, ее великолепный рыжий пух намок и лоснился.
— Я рад, — признался он. — Хотя… мне не следовало. Смех Нэсс был таким же глубоким, как и ее голос.
— Я родом не из Плутрака и вообще не из великого кочена. И не могу сказать, что об этом жалею. С одной стороны, низкий статус твоего кочена — это обидно. Но зато очень упрощает жизнь.
Она раскинула руки и провела пальцами по воде, взбив веер ароматных соленых брызг. И Эйлле ощутил запахи, которые вызывали ощущение тепла, полноты жизни, и… и…
— Это называется «желание», — проговорила Нэсс. На этот раз ее смех показался ему чуть приглушенным. — Я так им переполнена, что вот-вот лопну. Иди ко мне, муж мой.
Но и этого делать нельзя. Его первой партнершей станет та, которую выберут старейшины, по причинам, которые сочтут вескими. Личные предпочтения Эйлле никакого значения не имеют. Джао всегда относились к браку именно так, и Эйлле считал, что это правильно. Люди восхитительны, однако то, что они называют «романтическими отношениями» — просто предрассудки. Брак — слишком важное дело, чтобы полагаться на эмоции.
И все же…
У него будут другие партнерши, и все они будут выбраны старейшинами тэйфа. Точно так же у его первой партнерши будут другие мужья. Но обычай таков: первая соединившаяся пара остается главной в брачной группе. И какая бы женская особь ни ждала его в бассейне, она будет до конца его жизни самой главной из всех, с кем он будет связан.
И он все-таки надеялся, хотя это глупо.
Но когда он вступил в помещение с бассейном и увидел на ее лице тот самый великолепный ваи камити, мир исчез. Его охватило бесконечное облегчение, так что он не смог не выразить его.
— Я надеялась, — ее голос был низким, гортанным — она успела прочесть его позу прежде, чем она распалась. — Я надеялась: ты захочешь, чтобы это была я.
Он уже мог видеть что-то, кроме ее лица. Нэсс стояла в бассейне по пояс, ее великолепный рыжий пух намок и лоснился.
— Я рад, — признался он. — Хотя… мне не следовало. Смех Нэсс был таким же глубоким, как и ее голос.
— Я родом не из Плутрака и вообще не из великого кочена. И не могу сказать, что об этом жалею. С одной стороны, низкий статус твоего кочена — это обидно. Но зато очень упрощает жизнь.
Она раскинула руки и провела пальцами по воде, взбив веер ароматных соленых брызг. И Эйлле ощутил запахи, которые вызывали ощущение тепла, полноты жизни, и… и…
— Это называется «желание», — проговорила Нэсс. На этот раз ее смех показался ему чуть приглушенным. — Я так им переполнена, что вот-вот лопну. Иди ко мне, муж мой.
Государь
Взвинченного Джонатана Кинси доставили в новый командный центр Своры Эбезона. Свора отлила это здание на берегу Орегона, неподалеку от того места, где уже достраивался новый Дом тэйфа джао.
Кинси все еще не мог привыкнуть к тому, насколько быстро джао возводят свои огромные постройки. Только вчера Яут показывал ему новый Дом кочена — вернее, те его части, которые не отведены исключительно для членов тэйфа. Его начали отливать всего две недели назад, а сейчас здание было почти достроено, хотя оказалось еще больше, чем дворец Оппака. И, в отличие от него, не было воплощением безвкусицы, хотя Кинси еще не выработал определенной точки зрения на архитектуру джао. Тэйф почти не отступал от канонов и тем более не допускал столь безобразного смешения стилей. Старейшины согласились лишь на два элемента человеческой архитектуры. Первый ветеранам пришлось отстаивать едва ли не с боем. В одной из пристроек располагался небольшой концертный зал, где ветераны наслаждались человеческой музыкой, которую очень полюбили. Между прочим, о его назначении догадаться было трудно: он ничем не напоминал человеческие постройки. Это была единственная часть Дома кочена, еще не достроенная.
Другую уступку старейшины сделали охотно. Они не имели ничего против, чтобы среди традиционных настенных украшений появились человеческие символы и декоративные элементы. А один из этих символов занял почетное место в главном помещении Дома кочена.
Звезда Земли, которой Организация Объединенных Наций посмертно наградила Лло кринну Гэва вау Нарво.
Все члены кочена Гэва, живущие на Земле, сообщили о решении присоединиться к новому тэйфу. Именно они настояли, чтобы с ними сюда пришла и медаль Лло. Нарво ничуть не возражали. Более того, как думал Кинси, они с облегчением избавились от этой странной человеческой эмблемы, которая была им совершенно не нужна. Нарво вообще старались ни с кем не спорить и ничего не отстаивать. И лишь когда зашел разговор о выделении сил и средств на восстановление Земли, Нарво почти со злорадством продемонстрировали, что способны превзойти в этом Плутрак.
Свора приступила к отливке своей штаб-квартиры меньше недели назад, когда почти весь флот Гончих покинул Солнечную систему. На Земле остался лишь Наставник и его Полномочный представитель. Кинси знал, что ее зовут Тьюра. Имени Наставника он никогда не слышал.
Еще несколько дней — и строительство было завершено. Это здание было меньше, чем Дом кочена — Свора поощряла аскетизм во всех его проявлениях — и все-таки производило неизгладимое впечатление.
— Меня зовут Ронз.
Это были первые слова Наставника Своры. Он произнес их, когда его помощник, который и привел профессора, исчез за дверным полем. Наставник говорил по-английски.
— Пожалуйста, доктор Кинси, садитесь, — он указал на подобие низкого дивана, вроде тех, на которых некогда любили возлежать турки. — Простите, что пока не приобрел человеческой мебели. Но думаю, вам здесь будет достаточно удобно.
По правде говоря, сейчас вопросы комфорта волновали профессора в последнюю очередь. Помимо волнения, его слишком занимало поведение Наставника. Прежде всего — непринужденность, с которой тот держался. От «пустого» бесстрастия, которое он демонстрировал в присутствии соплеменников, не осталось и следа. Его поза выражала спокойное радушие. Ни дать ни взять учтивый хозяин, принимающий гостя.
Еще больше поражало его владение английским. Идеальная грамматика, беглость — даже характерный акцент джао почти незаметен. Кстати, вот и повод начать беседу.
— Ваш английский великолепен, сэр, — проговорил профессор, опускаясь на «диван». — М-м-м… простите за откровенность.
— Почему вы просите прощения? — Наставник устроился напротив на сидении, похожем на сплющенное кресло. — Так и должно быть. Я изучал этот язык на протяжении двадцати ваших орбитальных циклов. Ну, и одновременно еще несколько других.
Кинси потерял дар речи.
Двадцать лет?! За это время большинство джао, обитавших на Земле, едва усвоили минимальный набор слов. Вибрисы Наставника дрогнули.
— Что вас так удивило, доктор Кинси? Кстати, я правильно произношу ваш титул?
— Хм-м… да, сэр. Это обычай. Хотя, на мой взгляд, довольно глупый. Спросите любого человека, кто такой доктор, и вам ответят: тот, кто лечит больных. А ученый, который занимается только наукой, должен называться профессором, и никак иначе, — он нервно фыркнул. — Есть старая шутка, сэр. Как-то во время конференции в Академии с одним из участников случился сердечный приступ, и его жена вызвала доктора. Докторов собралось столько, что врачи едва до него добрались…
Он виновато посмотрел на Наставника, чувствуя себя законченным идиотом. И надо было такое ляпнуть… Как джао, который только недавно прибыл на Землю, сможет понять соль анекдота?
Однако Наставник не выказал ни досады, ни раздражения.
— Очень хорошо, пусть будет «профессор», — его вибрисы снова качнулись. — Кстати, я не вижу смысла пересыпать речь словами вроде «сэр». Уверяю вас, я не сочту вас невежей. Это устаревшие условности, которыми можно пренебречь.
«Пересыпать речь словами»… Боже милосердный! Он знает даже разговорные выражения! И не путает «невежу» с «невеждой»!. Кинси глубоко вздохнул. Ну что ж, к черту осторожность, идем ва-банк.
— Думаю, один слух подтвердился. Вы все это подстроили, не так ли?
Его уже не удивило, когда Наставнику удалось пожать плечами — почти по-человечески.
— И да, и нет, профессор Кинси. Да — в том смысле, что двадцать лет назад Свора изучила отчеты о завоевании Земли и поняла, что ситуация обещает, с одной стороны, кризис, а с другой стороны — огромные возможности. Это становилось очевидно при чтении отчетов, хотя они подавались очень… как это правильно сказать по-английски? Да, уклончиво. Чтобы склонить к точке зрения Нарво.
Джао откинулся на спинку своего «кресла» и вытянул руки вдоль подлокотников. Сейчас он снова напоминал человека.
— Однако мы не могли предвидеть, что именно произойдет. Более того, мы даже не представляли, какое решение будет правильным. И, конечно, последних событий, в которых решающую роль сыграли Эйлле и те, кто состоит у него на службе. Что было очевидно с самого начала? Сама проблема. И, что еще более важно, уникальная возможность.
— Какая? Я имею виду, возможность.
Наставник поглядел на Кинси торжественно и спокойно. Молчание длилось несколько секунд.
— Я хочу спросить вас, профессор Кинси, как знатока истории человечества: с кем из прошлого вашей расы вы сравнили бы джао?
Кинси замялся, и Ронз поднял руку.
— Пожалуйста, профессор, говорите свободно. Я не пытаюсь загнать вас в ловушку.
— Ну… прежде всего — думаю, с древними римлянами. Кое в чем вы напоминаете монголов. Что касается некоторых обычаев, в меньшей степени организации правления — японцев эпохи сегуната.
— Прекрасные аналогии. При всей ограниченности аналогий… Но я бы напомнил вам еще кое-что. Урок, который можно почерпнуть из опыта британских раджей… — уши Наставника поднялись. — Уверен, во время недавнего кризиса вы не могли не вспомнить о восстании сипаев. И его весьма печальных последствиях, которые не заставили себя ждать.
Кинси почувствовал, что воздуха не хватает.
— Хм-м… безусловно! Более того, я помню, как говорил президенту Стокуэллу, насколько важно избежать чего-нибудь вроде Черной Бездны в Калькутте.
— Это было действительно важно, профессор. Потому что Нарво ответили бы куда более жестоко, чем англичане. Разумеется, они бы не додумались до такой дикости, как привязывать людей к пушкам, чтобы их разрывало при выстреле. Или до того, чтобы заворачивать их останки в шкуры… какое там было животное? Кажется, свинья?
Окончательно потрясенный, Кинси покорно кивнул.
— Полагаю, профессор, вы согласитесь: в некоторых отношениях джао обладают теми же пороками, что и люди. При том, что у нас хватает своих пороков.
— Я бы сказал — «немногими пороками». Насколько я могу судить, в вашей истории нет ничего похожего ни на нацистов, ни на красных кхмеров, ни на талибов. Джао никогда не опускаются до уровня одержимости — в отличие от людей. Оппак — исключение.
— Да, Оппак… Очень жаль. Некогда он действительно был блестящим намт камити, хотя сейчас в это трудно поверить. Пожалуй, ни одно из решений не давалось Своре так тяжело. И не было принято с таким нежеланием.
Кинси боялся пошевелиться. Кто-то называл его «безумным профессором». Но он хорошо знал историю. И мог себе представить, как чувствовал бы себя человек, которому собирается рассказать о своих планах, скажем, Цезарь Борждиа.
— Дерьмо…
Он почти выдохнул, потому что не мог сдержаться. Но у джао очень острый слух.
— Неплохо сказано. В самом деле, дерьмо… Но когда речь идет о великих опасностях — или великих возможностях, — приходится принимать суровые решения. Которые, как вы точно выразились, крайне дурно пахнут.
Наставник откинулся еще дальше, словно отстраняясь от скверного запаха.
— В конечном счете, решение было за мной, и я решился. Повторяю, без особого желания. Но я не видел иного способа привести ситуацию на Земле к достаточно быстрому завершению. Да, я приказал свести Оппака с ума.
Почему-то человеческое пожимание плечами, которое последовало за этими словами, оказалось весьма уместным.
— Это было нетрудно, учитывая природные наклонности Оппака, раздражение, в котором он постоянно пребывал, и его одержимость бассейнами. Все свелось к манипуляциям с составом солей. Это оказалось нетрудно. По мере того, как Оппак терял разум, он вообще перестал следить за тем, что делают его служители.
— Боюсь, служителям это было не так просто, — заметил Кинси. — Учитывая нрав Оппака…
— Вы правы. Трех наших агентов он жестоко избил. А последнюю…
— Уллуа, — прошептал Кинси. — Так вот почему Врот спросил Оппака, где она. Вы сказали ему.
— Мы не сказали, а показали. Я вам тоже это покажу. Когда течение уже завершалось, мы повсюду установили следящие устройства — на его корабле, во дворце. Что бы он ни делал, это не было для нас тайной.
Наставник взял со столика какой-то прибор. Едва оказавшись в комнате, Кинси заметил это устройство, но не обратил на него особого внимания, приняв его за пульт управления — например, дверным полем.
Над столом, точно видение, возник голообраз.
— Смотрите, профессор Кинси, — приказал Наставник. — Я хочу узнать ваше мнение.
Убийство Уллуа было жестоким. На такое было невозможно смотреть спокойно. К счастью, отвратительная сцена продолжалась недолго.
И Кинси почувствовал, как рассеянные фрагменты мозаики встают на свои места.
Со стороны могло показаться, что Оппак вот-вот изнасилует Уллуа. Нужно было знать, что джао в принципе на такое неспособны, чтобы избавиться от иллюзии. Помнится, Кэтлин рассказала ему — уже после того, как Талли взял жизнь бывшего Губернатора — как Оппак заставлял ее демонстрировать перед ним позы джао. Какой-нибудь тиран заставлял бы танцевать девушку-рабыню. Потом был тот странный разговор-допрос, который поверг в изумление даже Банле…
— Это связано с секретом размножения джао, верно? Особый состав солей в брачных бассейнах? Вы свели Оппака с ума, постоянно стимулируя его сексуально, а он не имел возможности разрядиться. Вероятно, даже не понимал, почему все это происходит.
— Вообще не понимал. Одна из особенностей великих коченов, и, пожалуй, самая нелепая — это завеса тайны, которой они окружают все, что касается половой жизни. Они никогда ничего не объясняют отпрыскам, пока кого-нибудь из них не призовут стать родителем, — Ронз отложил пульт. — Другие кочены — периферийные, более мелкие — не проявляют такой одержимости. Но Оппак… Я сам происхожу из одного из великих коченов, профессор. И могу вас уверить: Оппак не имел ни малейшего представления, почему его настроение становится таким неустойчивым, откуда берутся эти вспышки безумной ярости…
Взгляд Наставника стал таким же бесстрастным, как во время собрания Наукры. Выдержать такое было непросто.
— Вы молодец, профессор. Вы оправдываете мои надежды. Скажите, что вас еще удивляет?
— Хм-м… кажется… простите, если я выражусь некорректно… столь нелепый для разумной расы способ воспроизводства. Я имею в виду… по сути дела, необходимость в допинге. «Допинг» означает…
— Я знаю, что такое «допинг», профессор. Как вы думаете, могла ли такая особенность появиться в ходе эволюции? У разумной расы или, если на то пошло, вообще какого-либо вида животных?
Кинси задумался, хотя ответ был очевиден.
— Нет. Не до такой степени. Не у животных с высокоразвитой нервной системой. Да, для всех животных, насколько я знаю, существуют химические вещества, стимулирующие половую активность. Но столь искусственное, сложное… Немыслимо. По сути дела, противоэволюционно… — он глубоко вдохнул. — Это Экхат создали вас такими, верно? Манипуляции генетической структурой…
— Именно так. И это стало частью генома джао. По крайней мере, до сих пор генные инженеры Своры не в состоянии найти способ это обойти. О да, доктор Кинси, мы делали такие попытки. На протяжении примерно трехсот местных орбитальных циклов, с тех пор, как, наконец, поняли правду.
Наставник шевельнул кончиками ушей, его вибрисы качнулись. Тонкая печальная усмешка.
— Свора не должна производить потомство, профессор, иначе мы не сможем выполнять свою работу — контролировать связи и отношения коченов. Вероятнее всего, это произойдет, если мы станем рождать и воспитывать собственных детенышей вместо того, чтобы полагаться на кочены, которые обеспечивают нас новобранцами. Но у нас нет суеверных запретов, мешающих вступать в интимные отношения ради удовольствия. Я уверен, такое происходило в воинствующих монашеских орденах людей — и не говорите, что эта аналогия не приходила вам в голову.
Он негромко вздохнул, и Кинси впервые осознал, как стар Наставник. Да, он все еще силен, но прожил явно немало.
— Поверьте, профессор, Гончим очень часто приходится испытывать сильное эмоциональное напряжение. И такого рода разрядка была бы нам очень полезна. Но такое исключено. Мы еще не нашли способа сделать то, что для людей не вызывает особых проблем: отделить спаривание от воспроизводства. Кинси не знал, что сказать. Выразить свое сочувствие было бы… преждевременно, самое меньшее.
— Но все это предисловие, профессор. Скажите теперь, в чем суть всего, что я вам открыл? И почему я вызвал вас сюда и доверил вам столь многое?
Возможно, это было непристойно. А может быть, вообще не было нарушением этикета. Кинси не задумывался об этом, когда встал и начал медленно расхаживать по комнате. Так он делал всегда, дома или во время лекции, когда пытался сосредоточиться на каком-либо вопросе. Обычно ему хватало минуты.
— Это очевидно, не так ли? А что еще заложили в вас Экхат? Какие ограничения, не столь очевидные? Но необходимые?
Наставник склонил голову.
— Вы на верном пути, профессор. Это и есть истинная забота Своры Эбезона и наш вечный величайший страх. — он небрежно махнул рукой. — Другие проблемы тоже важны. Но ни одна не может привести нас к гибели, если течение повернет. Рассмотрим очевидное. Почему джао настолько лишены воображения? В конце концов, в оллнэт нет ничего мистического. Это не равносильно тому, как если бы люди владели волшебством. Но когда нужно было остановить Экхат, прежде чем они уничтожат другую форму жизни — почему мы не додумались до применения кинетических орудий? Вы видите хоть одну причину?
— Это может быть просто особенностью мышления, — заметил Кинси. — Общества, организованные на клановой основе, обычно весьма консервативны. Разумеется, если судить о людях.
— Возможно. Но что если дело снова в генетике? Как это выяснить? Не забывайте, нам приходится вести непрерывную войну — просто для того, чтобы выжить. Мы не можем себе позволить такой роскоши, как неспешное проведение научных исследований. Не сомневайтесь: придет время, когда наша сила возрастет настолько, что даже Экхат в своем безумии осознают, что должны сплотиться против нас. Что тогда, профессор? Что станет ахиллесовой пятой, в которую они нас поразят? Они знают о ее существовании, поскольку сами создали ее — а мы не знаем.
Он подался вперед и его поза выразила настойчивость.
— А теперь встаньте на мое место. Что было бы лучшей превентивной мерой?
Это тоже было теперь очевидно.
— Найти другую разумную расу. Которая точно еще не испытала на себе влияние Экхат. И, кроме того — а это существенно усложняет задачу, — уровень ее культурного и технического развития должен быть примерно таким же, как у вас. По сути — партнер, готовый в любую минуту бросить вам вызов, но именно партнер, а не подчиненный. Возможно, очень строптивый партнер, которого вы тоже, в конце концов, не сможете контролировать.
— Да, профессор. Земля дала нам великий шанс. Наконец-то, после того, как мы сотни лет покоряли по-настоящему полуразумные расы. Но они были слишком примитивны и просто превращались в двойников джао. Становились ли мы от этого сильнее? Да. Но они не восполняли пробелы в наших способностях.
— Однако — возвращаясь к разговору о Земле, — Свора не могла этим шансом воспользоваться, верно? Опять-таки, из-за особенностей кланового устройства вашего общества. С самого начала. Свора не знала способов взять Землю под свой контроль.
— Ни одного. Кочены решили бы, что Гончие пытаются лишить их законных прав, и объединились бы против нас. В течение двадцати лет мы вели игру, чтобы добиться того, что получили теперь. И нашим орудием были отнюдь не утонченные отпрыски Плутрака. Да, это безжалостно, более того, жестоко. Мы погубили жизнь — и, что еще хуже, достойную память — джао, который некогда заслужил честь называться намт камити.
Кинси потер виски.
— Конечно, сейчас нет способа восстановить доброе имя Оппака… — тяжело вздохнув, он покосился в сторону выхода. — Мертвые молчат, как говорим мы, люди. Я выйду отсюда живым?
— Это зависит от вас, профессор Кинси. Думайте обо мне — или, точнее, о Своре, — как о римском императоре, который нуждается в греческих философах, которым он может доверить свои сокровенные мысли. Или, если вам больше нравится, как о монгольском хане, который приглашает к себе верных ему китайских мандаринов. Вы спросите, зачем мне человеческие философы мандарины? Я должен постепенно преобразовать эту империю джао, покоренную территорию, в нечто иное. В то, чем можно не управлять, но править. Как долго? А кто это может предсказать? До тех пор, пока наше правление необходимо, чтобы покончить с Экхат. А после этого… Он снова почти по-человечески пожал плечами.
— Пусть произойдет то, что должно произойти. Конечно, если джао уцелеют как вид. Римская Империя стала столь же греческой, сколь осталась латинской. И если эта империя в отдаленном будущем станет не только империей джао, но и человеческой — меня это ничуть не огорчит.
И все же Кинси колебался. Не в силу общих соображений, но лишь по поводу одного момента, весьма специфического.
Словно прочитав его мысли, Наставник произнес именно то, что должно было разогнать его тревогу.
— Я не жду и тем более не требую от вас ничего, что противоречит вашим обязанностям на службе у Эйлле. Могу вас заверить профессор: Свора самого высокого мнения об этом молодом отпрыске. И отнюдь не собирается ему препятствовать. Даже наоборот.
Этого было достаточно, чтобы Кинси вздохнул с облегчением. А вместе с облегчением пришло и любопытство. Нет, увлеченность. Даже энтузиазм. Открывалась великая перспектива участия в создании новой звездной державы, которая со временем соединит в себе лучшее из культур джао и людей. Конечно, этот Наставник производит впечатление довольно опасного типа. Но с другой стороны…
Да, с другой стороны, на свете есть вещи и похуже. Намного хуже, чем верная служба макиавеллиевскому Государю. Особенно столь одаренному. Какого черта. Ведь это правда.
— Решено, — произнес профессор — и тут же, испугавшись своей смелости, снова смешался.
— Но… м-м-м… понимаете ли, Наставник… я пожилой человек, и даже в молодости не отличался крепким здоровьем… Я… как бы это сказать…
Наставник издал короткий смешок.
— Прошу вас, доктор Кинси. Будьте уверены, если я потребую… кажется, у людей это называется черной работой… у меня есть много крепких молодых джао, которым можно такое поручить. От вас мне нужно нечто другое. Мудрые советы. Работа мандарина.
Он встал.
— Я обнаружил, что моими лучшими агентами чаще становятся именно пожилые. Может быть, причина в хрупкости их костей, но им приходится думать.
Он остановился, снова взял со столика пульт и покрутил его в руке.
— А теперь самое время представить вас тому, кто будет вашим ближайшим коллегой. Моему самому давнему агенту на Земле, который служит здесь с самого начала, вот уже двадцать орбитальных циклов, и всегда проявлял себя самым достойным образом.
Дверное поле замерцало, сквозь сияние начал проступать силуэт джао.
— Несмотря на то, — добавил Наставник, и в его голосе появилось легкое недовольство, — что он часто ведет себя несообразно возрасту.
Врот широким шагом прошел через угасающее дверное поле, гордо неся в руке бокал.
— Великолепно, мой дорогой профессор! Я восхищен, что мы снова будем сотрудничать — и еще более тесно, чем прежде! — он протянул бокал доктору Кинси. — Вот, это один из алкогольных напитков, которые употребляют люди. Жуткая гадость, но я знал, что вам это понадобится. И отчаянно понадобится. Наставник Ронз порой бывает просто невыносим. Если не ошибаюсь, вы называете это «мартини».
Кинси принял стакан и вздрогнул. Не из-за содержимого — сейчас он действительно ничего не имел против мартини, — но от слов, которые ожидал услышать. И услышал.
— Соединить, но не смешивать, — произнес Врот, и его вибрисы радостно качнулись.
Кинси все еще не мог привыкнуть к тому, насколько быстро джао возводят свои огромные постройки. Только вчера Яут показывал ему новый Дом кочена — вернее, те его части, которые не отведены исключительно для членов тэйфа. Его начали отливать всего две недели назад, а сейчас здание было почти достроено, хотя оказалось еще больше, чем дворец Оппака. И, в отличие от него, не было воплощением безвкусицы, хотя Кинси еще не выработал определенной точки зрения на архитектуру джао. Тэйф почти не отступал от канонов и тем более не допускал столь безобразного смешения стилей. Старейшины согласились лишь на два элемента человеческой архитектуры. Первый ветеранам пришлось отстаивать едва ли не с боем. В одной из пристроек располагался небольшой концертный зал, где ветераны наслаждались человеческой музыкой, которую очень полюбили. Между прочим, о его назначении догадаться было трудно: он ничем не напоминал человеческие постройки. Это была единственная часть Дома кочена, еще не достроенная.
Другую уступку старейшины сделали охотно. Они не имели ничего против, чтобы среди традиционных настенных украшений появились человеческие символы и декоративные элементы. А один из этих символов занял почетное место в главном помещении Дома кочена.
Звезда Земли, которой Организация Объединенных Наций посмертно наградила Лло кринну Гэва вау Нарво.
Все члены кочена Гэва, живущие на Земле, сообщили о решении присоединиться к новому тэйфу. Именно они настояли, чтобы с ними сюда пришла и медаль Лло. Нарво ничуть не возражали. Более того, как думал Кинси, они с облегчением избавились от этой странной человеческой эмблемы, которая была им совершенно не нужна. Нарво вообще старались ни с кем не спорить и ничего не отстаивать. И лишь когда зашел разговор о выделении сил и средств на восстановление Земли, Нарво почти со злорадством продемонстрировали, что способны превзойти в этом Плутрак.
Свора приступила к отливке своей штаб-квартиры меньше недели назад, когда почти весь флот Гончих покинул Солнечную систему. На Земле остался лишь Наставник и его Полномочный представитель. Кинси знал, что ее зовут Тьюра. Имени Наставника он никогда не слышал.
Еще несколько дней — и строительство было завершено. Это здание было меньше, чем Дом кочена — Свора поощряла аскетизм во всех его проявлениях — и все-таки производило неизгладимое впечатление.
* * *
Кинси не знал, зачем и кому понадобился. Зато другая тайна оказалась раскрыта, едва он вошел в личные покои Наставника.— Меня зовут Ронз.
Это были первые слова Наставника Своры. Он произнес их, когда его помощник, который и привел профессора, исчез за дверным полем. Наставник говорил по-английски.
— Пожалуйста, доктор Кинси, садитесь, — он указал на подобие низкого дивана, вроде тех, на которых некогда любили возлежать турки. — Простите, что пока не приобрел человеческой мебели. Но думаю, вам здесь будет достаточно удобно.
По правде говоря, сейчас вопросы комфорта волновали профессора в последнюю очередь. Помимо волнения, его слишком занимало поведение Наставника. Прежде всего — непринужденность, с которой тот держался. От «пустого» бесстрастия, которое он демонстрировал в присутствии соплеменников, не осталось и следа. Его поза выражала спокойное радушие. Ни дать ни взять учтивый хозяин, принимающий гостя.
Еще больше поражало его владение английским. Идеальная грамматика, беглость — даже характерный акцент джао почти незаметен. Кстати, вот и повод начать беседу.
— Ваш английский великолепен, сэр, — проговорил профессор, опускаясь на «диван». — М-м-м… простите за откровенность.
— Почему вы просите прощения? — Наставник устроился напротив на сидении, похожем на сплющенное кресло. — Так и должно быть. Я изучал этот язык на протяжении двадцати ваших орбитальных циклов. Ну, и одновременно еще несколько других.
Кинси потерял дар речи.
Двадцать лет?! За это время большинство джао, обитавших на Земле, едва усвоили минимальный набор слов. Вибрисы Наставника дрогнули.
— Что вас так удивило, доктор Кинси? Кстати, я правильно произношу ваш титул?
— Хм-м… да, сэр. Это обычай. Хотя, на мой взгляд, довольно глупый. Спросите любого человека, кто такой доктор, и вам ответят: тот, кто лечит больных. А ученый, который занимается только наукой, должен называться профессором, и никак иначе, — он нервно фыркнул. — Есть старая шутка, сэр. Как-то во время конференции в Академии с одним из участников случился сердечный приступ, и его жена вызвала доктора. Докторов собралось столько, что врачи едва до него добрались…
Он виновато посмотрел на Наставника, чувствуя себя законченным идиотом. И надо было такое ляпнуть… Как джао, который только недавно прибыл на Землю, сможет понять соль анекдота?
Однако Наставник не выказал ни досады, ни раздражения.
— Очень хорошо, пусть будет «профессор», — его вибрисы снова качнулись. — Кстати, я не вижу смысла пересыпать речь словами вроде «сэр». Уверяю вас, я не сочту вас невежей. Это устаревшие условности, которыми можно пренебречь.
«Пересыпать речь словами»… Боже милосердный! Он знает даже разговорные выражения! И не путает «невежу» с «невеждой»!. Кинси глубоко вздохнул. Ну что ж, к черту осторожность, идем ва-банк.
— Думаю, один слух подтвердился. Вы все это подстроили, не так ли?
Его уже не удивило, когда Наставнику удалось пожать плечами — почти по-человечески.
— И да, и нет, профессор Кинси. Да — в том смысле, что двадцать лет назад Свора изучила отчеты о завоевании Земли и поняла, что ситуация обещает, с одной стороны, кризис, а с другой стороны — огромные возможности. Это становилось очевидно при чтении отчетов, хотя они подавались очень… как это правильно сказать по-английски? Да, уклончиво. Чтобы склонить к точке зрения Нарво.
Джао откинулся на спинку своего «кресла» и вытянул руки вдоль подлокотников. Сейчас он снова напоминал человека.
— Однако мы не могли предвидеть, что именно произойдет. Более того, мы даже не представляли, какое решение будет правильным. И, конечно, последних событий, в которых решающую роль сыграли Эйлле и те, кто состоит у него на службе. Что было очевидно с самого начала? Сама проблема. И, что еще более важно, уникальная возможность.
— Какая? Я имею виду, возможность.
Наставник поглядел на Кинси торжественно и спокойно. Молчание длилось несколько секунд.
— Я хочу спросить вас, профессор Кинси, как знатока истории человечества: с кем из прошлого вашей расы вы сравнили бы джао?
Кинси замялся, и Ронз поднял руку.
— Пожалуйста, профессор, говорите свободно. Я не пытаюсь загнать вас в ловушку.
— Ну… прежде всего — думаю, с древними римлянами. Кое в чем вы напоминаете монголов. Что касается некоторых обычаев, в меньшей степени организации правления — японцев эпохи сегуната.
— Прекрасные аналогии. При всей ограниченности аналогий… Но я бы напомнил вам еще кое-что. Урок, который можно почерпнуть из опыта британских раджей… — уши Наставника поднялись. — Уверен, во время недавнего кризиса вы не могли не вспомнить о восстании сипаев. И его весьма печальных последствиях, которые не заставили себя ждать.
Кинси почувствовал, что воздуха не хватает.
— Хм-м… безусловно! Более того, я помню, как говорил президенту Стокуэллу, насколько важно избежать чего-нибудь вроде Черной Бездны в Калькутте.
— Это было действительно важно, профессор. Потому что Нарво ответили бы куда более жестоко, чем англичане. Разумеется, они бы не додумались до такой дикости, как привязывать людей к пушкам, чтобы их разрывало при выстреле. Или до того, чтобы заворачивать их останки в шкуры… какое там было животное? Кажется, свинья?
Окончательно потрясенный, Кинси покорно кивнул.
— Полагаю, профессор, вы согласитесь: в некоторых отношениях джао обладают теми же пороками, что и люди. При том, что у нас хватает своих пороков.
— Я бы сказал — «немногими пороками». Насколько я могу судить, в вашей истории нет ничего похожего ни на нацистов, ни на красных кхмеров, ни на талибов. Джао никогда не опускаются до уровня одержимости — в отличие от людей. Оппак — исключение.
— Да, Оппак… Очень жаль. Некогда он действительно был блестящим намт камити, хотя сейчас в это трудно поверить. Пожалуй, ни одно из решений не давалось Своре так тяжело. И не было принято с таким нежеланием.
Кинси боялся пошевелиться. Кто-то называл его «безумным профессором». Но он хорошо знал историю. И мог себе представить, как чувствовал бы себя человек, которому собирается рассказать о своих планах, скажем, Цезарь Борждиа.
— Дерьмо…
Он почти выдохнул, потому что не мог сдержаться. Но у джао очень острый слух.
— Неплохо сказано. В самом деле, дерьмо… Но когда речь идет о великих опасностях — или великих возможностях, — приходится принимать суровые решения. Которые, как вы точно выразились, крайне дурно пахнут.
Наставник откинулся еще дальше, словно отстраняясь от скверного запаха.
— В конечном счете, решение было за мной, и я решился. Повторяю, без особого желания. Но я не видел иного способа привести ситуацию на Земле к достаточно быстрому завершению. Да, я приказал свести Оппака с ума.
Почему-то человеческое пожимание плечами, которое последовало за этими словами, оказалось весьма уместным.
— Это было нетрудно, учитывая природные наклонности Оппака, раздражение, в котором он постоянно пребывал, и его одержимость бассейнами. Все свелось к манипуляциям с составом солей. Это оказалось нетрудно. По мере того, как Оппак терял разум, он вообще перестал следить за тем, что делают его служители.
— Боюсь, служителям это было не так просто, — заметил Кинси. — Учитывая нрав Оппака…
— Вы правы. Трех наших агентов он жестоко избил. А последнюю…
— Уллуа, — прошептал Кинси. — Так вот почему Врот спросил Оппака, где она. Вы сказали ему.
— Мы не сказали, а показали. Я вам тоже это покажу. Когда течение уже завершалось, мы повсюду установили следящие устройства — на его корабле, во дворце. Что бы он ни делал, это не было для нас тайной.
Наставник взял со столика какой-то прибор. Едва оказавшись в комнате, Кинси заметил это устройство, но не обратил на него особого внимания, приняв его за пульт управления — например, дверным полем.
Над столом, точно видение, возник голообраз.
— Смотрите, профессор Кинси, — приказал Наставник. — Я хочу узнать ваше мнение.
Убийство Уллуа было жестоким. На такое было невозможно смотреть спокойно. К счастью, отвратительная сцена продолжалась недолго.
И Кинси почувствовал, как рассеянные фрагменты мозаики встают на свои места.
Со стороны могло показаться, что Оппак вот-вот изнасилует Уллуа. Нужно было знать, что джао в принципе на такое неспособны, чтобы избавиться от иллюзии. Помнится, Кэтлин рассказала ему — уже после того, как Талли взял жизнь бывшего Губернатора — как Оппак заставлял ее демонстрировать перед ним позы джао. Какой-нибудь тиран заставлял бы танцевать девушку-рабыню. Потом был тот странный разговор-допрос, который поверг в изумление даже Банле…
— Это связано с секретом размножения джао, верно? Особый состав солей в брачных бассейнах? Вы свели Оппака с ума, постоянно стимулируя его сексуально, а он не имел возможности разрядиться. Вероятно, даже не понимал, почему все это происходит.
— Вообще не понимал. Одна из особенностей великих коченов, и, пожалуй, самая нелепая — это завеса тайны, которой они окружают все, что касается половой жизни. Они никогда ничего не объясняют отпрыскам, пока кого-нибудь из них не призовут стать родителем, — Ронз отложил пульт. — Другие кочены — периферийные, более мелкие — не проявляют такой одержимости. Но Оппак… Я сам происхожу из одного из великих коченов, профессор. И могу вас уверить: Оппак не имел ни малейшего представления, почему его настроение становится таким неустойчивым, откуда берутся эти вспышки безумной ярости…
Взгляд Наставника стал таким же бесстрастным, как во время собрания Наукры. Выдержать такое было непросто.
— Вы молодец, профессор. Вы оправдываете мои надежды. Скажите, что вас еще удивляет?
— Хм-м… кажется… простите, если я выражусь некорректно… столь нелепый для разумной расы способ воспроизводства. Я имею в виду… по сути дела, необходимость в допинге. «Допинг» означает…
— Я знаю, что такое «допинг», профессор. Как вы думаете, могла ли такая особенность появиться в ходе эволюции? У разумной расы или, если на то пошло, вообще какого-либо вида животных?
Кинси задумался, хотя ответ был очевиден.
— Нет. Не до такой степени. Не у животных с высокоразвитой нервной системой. Да, для всех животных, насколько я знаю, существуют химические вещества, стимулирующие половую активность. Но столь искусственное, сложное… Немыслимо. По сути дела, противоэволюционно… — он глубоко вдохнул. — Это Экхат создали вас такими, верно? Манипуляции генетической структурой…
— Именно так. И это стало частью генома джао. По крайней мере, до сих пор генные инженеры Своры не в состоянии найти способ это обойти. О да, доктор Кинси, мы делали такие попытки. На протяжении примерно трехсот местных орбитальных циклов, с тех пор, как, наконец, поняли правду.
Наставник шевельнул кончиками ушей, его вибрисы качнулись. Тонкая печальная усмешка.
— Свора не должна производить потомство, профессор, иначе мы не сможем выполнять свою работу — контролировать связи и отношения коченов. Вероятнее всего, это произойдет, если мы станем рождать и воспитывать собственных детенышей вместо того, чтобы полагаться на кочены, которые обеспечивают нас новобранцами. Но у нас нет суеверных запретов, мешающих вступать в интимные отношения ради удовольствия. Я уверен, такое происходило в воинствующих монашеских орденах людей — и не говорите, что эта аналогия не приходила вам в голову.
Он негромко вздохнул, и Кинси впервые осознал, как стар Наставник. Да, он все еще силен, но прожил явно немало.
— Поверьте, профессор, Гончим очень часто приходится испытывать сильное эмоциональное напряжение. И такого рода разрядка была бы нам очень полезна. Но такое исключено. Мы еще не нашли способа сделать то, что для людей не вызывает особых проблем: отделить спаривание от воспроизводства. Кинси не знал, что сказать. Выразить свое сочувствие было бы… преждевременно, самое меньшее.
— Но все это предисловие, профессор. Скажите теперь, в чем суть всего, что я вам открыл? И почему я вызвал вас сюда и доверил вам столь многое?
Возможно, это было непристойно. А может быть, вообще не было нарушением этикета. Кинси не задумывался об этом, когда встал и начал медленно расхаживать по комнате. Так он делал всегда, дома или во время лекции, когда пытался сосредоточиться на каком-либо вопросе. Обычно ему хватало минуты.
— Это очевидно, не так ли? А что еще заложили в вас Экхат? Какие ограничения, не столь очевидные? Но необходимые?
Наставник склонил голову.
— Вы на верном пути, профессор. Это и есть истинная забота Своры Эбезона и наш вечный величайший страх. — он небрежно махнул рукой. — Другие проблемы тоже важны. Но ни одна не может привести нас к гибели, если течение повернет. Рассмотрим очевидное. Почему джао настолько лишены воображения? В конце концов, в оллнэт нет ничего мистического. Это не равносильно тому, как если бы люди владели волшебством. Но когда нужно было остановить Экхат, прежде чем они уничтожат другую форму жизни — почему мы не додумались до применения кинетических орудий? Вы видите хоть одну причину?
— Это может быть просто особенностью мышления, — заметил Кинси. — Общества, организованные на клановой основе, обычно весьма консервативны. Разумеется, если судить о людях.
— Возможно. Но что если дело снова в генетике? Как это выяснить? Не забывайте, нам приходится вести непрерывную войну — просто для того, чтобы выжить. Мы не можем себе позволить такой роскоши, как неспешное проведение научных исследований. Не сомневайтесь: придет время, когда наша сила возрастет настолько, что даже Экхат в своем безумии осознают, что должны сплотиться против нас. Что тогда, профессор? Что станет ахиллесовой пятой, в которую они нас поразят? Они знают о ее существовании, поскольку сами создали ее — а мы не знаем.
Он подался вперед и его поза выразила настойчивость.
— А теперь встаньте на мое место. Что было бы лучшей превентивной мерой?
Это тоже было теперь очевидно.
— Найти другую разумную расу. Которая точно еще не испытала на себе влияние Экхат. И, кроме того — а это существенно усложняет задачу, — уровень ее культурного и технического развития должен быть примерно таким же, как у вас. По сути — партнер, готовый в любую минуту бросить вам вызов, но именно партнер, а не подчиненный. Возможно, очень строптивый партнер, которого вы тоже, в конце концов, не сможете контролировать.
— Да, профессор. Земля дала нам великий шанс. Наконец-то, после того, как мы сотни лет покоряли по-настоящему полуразумные расы. Но они были слишком примитивны и просто превращались в двойников джао. Становились ли мы от этого сильнее? Да. Но они не восполняли пробелы в наших способностях.
— Однако — возвращаясь к разговору о Земле, — Свора не могла этим шансом воспользоваться, верно? Опять-таки, из-за особенностей кланового устройства вашего общества. С самого начала. Свора не знала способов взять Землю под свой контроль.
— Ни одного. Кочены решили бы, что Гончие пытаются лишить их законных прав, и объединились бы против нас. В течение двадцати лет мы вели игру, чтобы добиться того, что получили теперь. И нашим орудием были отнюдь не утонченные отпрыски Плутрака. Да, это безжалостно, более того, жестоко. Мы погубили жизнь — и, что еще хуже, достойную память — джао, который некогда заслужил честь называться намт камити.
Кинси потер виски.
— Конечно, сейчас нет способа восстановить доброе имя Оппака… — тяжело вздохнув, он покосился в сторону выхода. — Мертвые молчат, как говорим мы, люди. Я выйду отсюда живым?
— Это зависит от вас, профессор Кинси. Думайте обо мне — или, точнее, о Своре, — как о римском императоре, который нуждается в греческих философах, которым он может доверить свои сокровенные мысли. Или, если вам больше нравится, как о монгольском хане, который приглашает к себе верных ему китайских мандаринов. Вы спросите, зачем мне человеческие философы мандарины? Я должен постепенно преобразовать эту империю джао, покоренную территорию, в нечто иное. В то, чем можно не управлять, но править. Как долго? А кто это может предсказать? До тех пор, пока наше правление необходимо, чтобы покончить с Экхат. А после этого… Он снова почти по-человечески пожал плечами.
— Пусть произойдет то, что должно произойти. Конечно, если джао уцелеют как вид. Римская Империя стала столь же греческой, сколь осталась латинской. И если эта империя в отдаленном будущем станет не только империей джао, но и человеческой — меня это ничуть не огорчит.
И все же Кинси колебался. Не в силу общих соображений, но лишь по поводу одного момента, весьма специфического.
Словно прочитав его мысли, Наставник произнес именно то, что должно было разогнать его тревогу.
— Я не жду и тем более не требую от вас ничего, что противоречит вашим обязанностям на службе у Эйлле. Могу вас заверить профессор: Свора самого высокого мнения об этом молодом отпрыске. И отнюдь не собирается ему препятствовать. Даже наоборот.
Этого было достаточно, чтобы Кинси вздохнул с облегчением. А вместе с облегчением пришло и любопытство. Нет, увлеченность. Даже энтузиазм. Открывалась великая перспектива участия в создании новой звездной державы, которая со временем соединит в себе лучшее из культур джао и людей. Конечно, этот Наставник производит впечатление довольно опасного типа. Но с другой стороны…
Да, с другой стороны, на свете есть вещи и похуже. Намного хуже, чем верная служба макиавеллиевскому Государю. Особенно столь одаренному. Какого черта. Ведь это правда.
— Решено, — произнес профессор — и тут же, испугавшись своей смелости, снова смешался.
— Но… м-м-м… понимаете ли, Наставник… я пожилой человек, и даже в молодости не отличался крепким здоровьем… Я… как бы это сказать…
Наставник издал короткий смешок.
— Прошу вас, доктор Кинси. Будьте уверены, если я потребую… кажется, у людей это называется черной работой… у меня есть много крепких молодых джао, которым можно такое поручить. От вас мне нужно нечто другое. Мудрые советы. Работа мандарина.
Он встал.
— Я обнаружил, что моими лучшими агентами чаще становятся именно пожилые. Может быть, причина в хрупкости их костей, но им приходится думать.
Он остановился, снова взял со столика пульт и покрутил его в руке.
— А теперь самое время представить вас тому, кто будет вашим ближайшим коллегой. Моему самому давнему агенту на Земле, который служит здесь с самого начала, вот уже двадцать орбитальных циклов, и всегда проявлял себя самым достойным образом.
Дверное поле замерцало, сквозь сияние начал проступать силуэт джао.
— Несмотря на то, — добавил Наставник, и в его голосе появилось легкое недовольство, — что он часто ведет себя несообразно возрасту.
Врот широким шагом прошел через угасающее дверное поле, гордо неся в руке бокал.
— Великолепно, мой дорогой профессор! Я восхищен, что мы снова будем сотрудничать — и еще более тесно, чем прежде! — он протянул бокал доктору Кинси. — Вот, это один из алкогольных напитков, которые употребляют люди. Жуткая гадость, но я знал, что вам это понадобится. И отчаянно понадобится. Наставник Ронз порой бывает просто невыносим. Если не ошибаюсь, вы называете это «мартини».
Кинси принял стакан и вздрогнул. Не из-за содержимого — сейчас он действительно ничего не имел против мартини, — но от слов, которые ожидал услышать. И услышал.
— Соединить, но не смешивать, — произнес Врот, и его вибрисы радостно качнулись.
Глоссарий терминов джао
Аз — мера длины, чуть больше ярда.
Азет — мера длины, около трех четвертей мили.
Ата — суффикс, означающий группу, образованную с целью обучения.
Бау — короткая резная палочка, обычно, но не всегда деревянная, вручаемая коченом тем его членам, которые сочтены пригодными для высоких командных постов. Бау служит эмблемой военных достижений, на него добавляются нарезки в соответствии с достижениями обладателя.
Азет — мера длины, около трех четвертей мили.
Ата — суффикс, означающий группу, образованную с целью обучения.
Бау — короткая резная палочка, обычно, но не всегда деревянная, вручаемая коченом тем его членам, которые сочтены пригодными для высоких командных постов. Бау служит эмблемой военных достижений, на него добавляются нарезки в соответствии с достижениями обладателя.