«Не стыжусь своей любви» – словно вторит Катерине из «Грозы» его возлюбленная, Любовь Павловна.
«...Не вините меня ни в чем, а если я виновата, то простите меня...»
Что мог ответить ей Островский, сам написавший пьесу о Катерине Кабановой? Не он ли сам, устами героев своих доказывал, что «где есть любовь, там нет преступления»! И теперь в его же нравственных убеждениях черпала поддержку его возлюбленная Люба...
Как странно и как порой трагично переплетаются жизнь и творчество, написанное и прожитое, придуманное и мучительно правдивое!
Островский терзался долго. Измученный несчастным чувством, он часто уезжал из Москвы. Но – сердцу не прикажешь...
В 1863-м он снова поехал за Косицкой в Новгород, где она гастролировала с Малым театром. Потом, вернувшись в Москву, все еще ждал ее у театра, после спектаклей или репетиций. Иногда даже не подходил близко, а только кланялся издали!
Лишь бы увидеть ее! Лишь бы увидеть!
...Много лет спустя, в 1923 году, у стен Малого театра установили памятник великом драматургу.
Иногда кажется, что памятник Островскому у Малого театра установлен не только потому, что великий драматург писал превосходные пьесы для замечательной труппы. Мне иногда кажется, что это – тот самый Островский, который влюблен в Любу Косицкую. И не хочет он уйти от этих стен. И не может. А потому он обречен вечно сидеть здесь – ведь от любви бежать бесполезно, как магнитом тянет любящего туда, где обитает любимый человек...
...Люба не была счастлива со своим новым избранником. Он обобрал ее и оставил. Она пропадала в болезнях и бедности, вспоминая золотые дни своей жизни, когда «Гроза» гремела над Москвой. И главной в «Грозе» была она! И она – блистала на сцене Малого. И в жизни великого драматурга...
«Я пишу Вам это письмо и плачу, все прошедшее, как живой человек стоит передо мной: нет, не хочу больше ни слова, прошедшего нет больше нигде...» – вырвалось у нее в 1865 году, в последнем ее письме к Островскому.
Распродав все ценное – подарки былых поклонников и платья, она умерла через три года, в 1868 году, от рака. Ей был сорок один год...
Спустя немного времени, не стало и Гаши, Агафьи Ивановны. Островский в ту пору уже жил с молоденькой выпускницей театральной школы Марией Бахметьевой, имел от нее двух детей. Он наотрез отказывался жениться на «милочке Маше», а все же после двух лет пребывания вдовцом обвенчался. Но только вот явно тяготился новой супругой: «... здоровье мое плохо... – писал он другу. – По временам нападает скука и полнейшая апатия, это нехорошо, это значит, что я устал жить...»
Можно ли назвать лучшими годами годы его вдохновенной любви к Любе и работы над «Грозой» – трудно сказать: только сам человек может назвать день и час своего счастья.
...И все же! Была «Гроза» над Москвой! И он робел от любви и, переполняясь радостью, смотрел и слышал, как на сцене его возлюбленная говорила его словами. А от того минутами она казалась ему его собственным творением.
...Когда я прохожу мимо Малого театра и вижу памятник драматургу, мне все время кажется, что он сидит и вспоминает собственную жизнь, как это делает периодически каждый из нас.
Вот, например, он вспоминает день похорон Гоголя – 21 февраля 1852 года. Это было так: он, выйдя из церкви после отпевания, стоял на улице, без шапки. Ему стало дурно. Он был потрясен, раздавлен. Его бил озноб. Казалось – еще секунда – и он упадет в снег без чувств...
И вдруг остановились рядом сани. И он сел в эти сани. И он не сразу понял, кто этот добрый волшебник, спасший его от падения в снег?
Это были сани актрисы Косицкой, тогда еще – только знакомой.
Он попытался улыбнуться и сказал только:
– Нас свел печальный час...
Неужели это было?...
А еще, сидя у стен Малого, он вспоминает, как Косицкая рассказывала ему о своем деревенском детстве, о безудержной вере в счастье, о надеждах... Летом 1859 года он жил в Подмосковье и писал «Грозу», а она часто приходила к нему – узнать, как идет работа над пьесой. И они говорили – долго и упоительно, не желая расставаться, все ночи напролет, до ранних летних рассветов...
А. Н. Островский
Глаша уходит.
КАТЕРИНА. И никогда не уходится.
ВАРВАРА. Отчего ж?
КАТЕРИНА. Такая уж я зародилась, горячая! Я еще лет шести была, не больше, так что сделала! Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно; я выбежала на Волгу, села в лодку да и отпихнула ее от берега. На другое утро уж нашли, верст за десять!
ВАРВАРА. Ну, а парни поглядывали на тебя?
КАТЕРИНА. Как не поглядывать!
ВАРВАРА. Что же ты? Неужто не любила никого?
КАТЕРИНА. Нет, смеялась только.
ВАРВАРА. А ведь ты, Катя, Тихона не любишь.
КАТЕРИНА. Нет, как не любить! Мне жалко его очень!
ВАРВАРА. Нет, не любишь. Коли жалко, так не любишь. Да и не за что, надо правду сказать. И напрасно ты от меня скрываешься! Давно уж я заметила, что ты любишь другого человека.
КАТЕРИНА (с испугом).По чем же ты заметила?
ВАРВАРА. Как ты смешно говоришь! Маленькая я, что ли! Вот тебе первая примета: как ты увидишь его, вся в лице переменишься.
Катерина потупляет глаза.
Да мало ли...
КАТЕРИНА. (потупившись).Ну, кого же?
ВАРВАРА. Да ведь ты сама знаешь, что называть-то?
КАТЕРИНА. Нет, назови. По имени назови!
ВАРВАРА. Бориса Григорьича.
КАТЕРИНА. Ну да, его, Варенька, его! Только ты, Варенька, ради Бога...
ВАРВАРА. Ну, вот еще! Ты сама-то, смотри, не проговорись как-нибудь.
КАТЕРИНА. Обманывать-то я не умею, скрывать-то ничего не могу.
ВАРВАРА. Ну, а ведь без этого нельзя; ты вспомни, где ты живешь! У нас весь дом на том держится. И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало. Я вчера гуляла, так его видела, говорила с ним.
КАТЕРИНА. (после непродолжительного молчания, потупившись).Ну так что ж?
ВАРВАРА. Кланяться тебе приказал. Жаль, говорит, что видеться негде.
КАТЕРИНА. (потупившись еще более).Где же видеться! Да и зачем...
ВАРВАРА. Скучный такой.
КАТЕРИНА. Не говори мне про него, сделай милость, не говори! Я его и знать не хочу! Я буду мужа любить. Тиша, голубчик мой, ни на кого тебя не променяю! Я и думать-то не хотела, а ты меня смущаешь.
ВАРВАРА. Да и не думай, кто же тебя заставляет?
КАТЕРИНА. Не жалеешь ты меня ничего! Говоришь: не думай, а сама напоминаешь. Разве я хочу об нем думать? Да что делать, коли из головы нейдет. Об чем ни задумаю, а он так и стоит перед глазами. И хочу себя переломить, да не могу никак. Знаешь ли ты, меня нынче ночью опять враг смущал. Ведь я было из дому ушла.
ВАРВАРА. Ты какая-то мудреная, Бог с тобой! А по-моему: делай, что хочешь, только бы шито да крыто было.
КАТЕРИНА. Не хочу я так. Да и что хорошего! Уж я лучше буду терпеть, пока терпится.
ВАРВАРА. А не стерпится, что ж ты сделаешь?
КАТЕРИНА. Что я сделаю?
ВАРВАРА. Да, что ты сделаешь?
КАТЕРИНА. Что мне только захочется, то и сделаю.
ВАРВАРА. Сделай, попробуй, так тебя здесь заедят.
КАТЕРИНА. Что мне! Я уйду, да и была такова.
ВАРВАРА. Куда ты уйдешь? Ты мужняя жена.
КАТЕРИНА. Эх, Варя, не знаешь ты моего характеру! Конечно, не дай Бог этому случиться! А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!
ВАРВАРА. (покрывает голову платком перед зеркалом).Я теперь гулять пойду; а ужо нам Глаша постелет постели в саду, маменька позволила. В саду, за малиной, есть калитка, ее маменька запирает на замок, а ключ прячет. Я его унесла, а ей подложила другой, чтоб не заметила. На вот, может быть, понадобится. (Подает ключ.)Если увижу, так скажу, чтоб приходил к калитке.
КАТЕРИНА. (с испугом отталкивая ключ).На что! На что! Не надо, не надо!
ВАРВАРА. Тебе не надо, мне понадобится; возьми, не укусит он тебя.
КАТЕРИНА. Да что ты затеяла-то, греховодница! Можно ли это! Подумала ль ты! Что ты! Что ты!
ВАРВАРА. Ну, я много разговаривать не люблю, да и некогда мне. Мне гулять пора. (Уходит.)
ВАРВАРА. (сходит по тропинке и, закрыв лицо платком, подходит к Борису).Ты, парень, подожди. Дождешься чего-нибудь. (Кудряшу.)Пойдем на Волгу.
КУДРЯШ. Ты что ж так долго? Ждать вас еще! Знаешь, что не люблю!
ВАРВАРА обнимает его одной рукой и уходит.
БОРИС. Точно я сон какой вижу! Эта ночь, песни, свиданья! Ходят обнявшись. Это так ново для меня, так хорошо, так весело! Вот и я жду чего-то! А чего жду – и не знаю, и вообразить не могу; только бьется сердце да дрожит каждая жилка. Не могу даже и придумать теперь, что сказать-то ей, дух захватывает, подгибаются колени! Вот какое у меня сердце глупое, раскипится вдруг, ничем не унять. Вот идет.
Катерина тихо сходит по тропинке, покрытая большим белым платком, потупив глаза в землю.
Это вы, Катерина Петровна?
Молчание.
Уж как мне благодарить вас, я и не знаю.
Молчание.
Кабы вы знали, Катерина Петровна, как я люблю вас! (Хочет взять ее за руку.)
КАТЕРИНА. (с испугом, не поднимая глаз).Не трогай, не трогай меня! Ах, ах!
БОРИС. Не сердитесь!
КАТЕРИНА. Поди от меня! Поди прочь, окаянный человек! Ты знаешь ли: ведь мне не замолить этого греха, не замолить никогда! Ведь он камнем ляжет на душу, камнем.
БОРИС. Не гоните меня!
КАТЕРИНА. Зачем ты пришел? Зачем ты пришел, погубитель мой? Ведь я замужем, ведь мне с мужем жить до гробовой доски!
БОРИС. Вы сами велели мне прийти...
КАТЕРИНА. Да пойми ты меня, враг ты мой: ведь до гробовой доски!
БОРИС. Лучше б мне не видеть вас!
КАТЕРИНА. (с волнением).Ведь что я себе готовлю? Где мне место-то, знаешь ли?
БОРИС. Успокойтесь! (Берет ее за руку.)Сядьте!
КАТЕРИНА. Зачем ты моей погибели хочешь?
БОРИС. Как же я могу хотеть вашей погибели, когда я люблю вас больше всего на свете, больше самого себя!
КАТЕРИНА. Нет, нет! Ты меня загубил!
БОРИС. Разве я злодей какой?
КАТЕРИНА. (качая головой).Загубил, загубил, загубил!
БОРИС. Сохрани меня Бог! Пусть лучше я сам погибну!
КАТЕРИНА. Ну, как же ты не загубил меня, коли я, бросивши дом, ночью иду к тебе.
БОРИС. Ваша воля была на то.
КАТЕРИНА. Нет у меня воли. Кабы была у меня своя воля, не пошла бы я к тебе. (Поднимает глаза и смотрит на Бориса.)
Небольшое молчание
Твоя теперь воля надо мной, разве ты не видишь! (Кидается к нему на шею.)
БОРИС. (обнимает Катерину).Жизнь моя!
КАТЕРИНА. Знаешь что? Теперь мне умереть вдруг захотелось!
БОРИС. Зачем умирать, коли нам жить так хорошо?
КАТЕРИНА. Нет, мне не жить! Уж я знаю, что не жить.
БОРИС. Не говори, пожалуйста, таких слов, не печаль меня...
КАТЕРИНА. Да, тебе хорошо, ты вольный казак, а я!..
БОРИС. Никто и не узнает про нашу любовь. Неужели же я тебя не пожалею!
КАТЕРИНА. Э! Что меня жалеть, никто не виноват, – сама на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.)Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда? Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь грех здесь, на земле, натерпишься.
БОРИС. Ну, что об этом думать, благо нам теперь-то хорошо!
КАТЕРИНА. И то! Надуматься-то да наплакаться-то еще успею на досуге.
«Дуня» с Пречистенки
«...Не вините меня ни в чем, а если я виновата, то простите меня...»
Что мог ответить ей Островский, сам написавший пьесу о Катерине Кабановой? Не он ли сам, устами героев своих доказывал, что «где есть любовь, там нет преступления»! И теперь в его же нравственных убеждениях черпала поддержку его возлюбленная Люба...
Как странно и как порой трагично переплетаются жизнь и творчество, написанное и прожитое, придуманное и мучительно правдивое!
Островский терзался долго. Измученный несчастным чувством, он часто уезжал из Москвы. Но – сердцу не прикажешь...
В 1863-м он снова поехал за Косицкой в Новгород, где она гастролировала с Малым театром. Потом, вернувшись в Москву, все еще ждал ее у театра, после спектаклей или репетиций. Иногда даже не подходил близко, а только кланялся издали!
Лишь бы увидеть ее! Лишь бы увидеть!
...Много лет спустя, в 1923 году, у стен Малого театра установили памятник великом драматургу.
Иногда кажется, что памятник Островскому у Малого театра установлен не только потому, что великий драматург писал превосходные пьесы для замечательной труппы. Мне иногда кажется, что это – тот самый Островский, который влюблен в Любу Косицкую. И не хочет он уйти от этих стен. И не может. А потому он обречен вечно сидеть здесь – ведь от любви бежать бесполезно, как магнитом тянет любящего туда, где обитает любимый человек...
...Люба не была счастлива со своим новым избранником. Он обобрал ее и оставил. Она пропадала в болезнях и бедности, вспоминая золотые дни своей жизни, когда «Гроза» гремела над Москвой. И главной в «Грозе» была она! И она – блистала на сцене Малого. И в жизни великого драматурга...
«Я пишу Вам это письмо и плачу, все прошедшее, как живой человек стоит передо мной: нет, не хочу больше ни слова, прошедшего нет больше нигде...» – вырвалось у нее в 1865 году, в последнем ее письме к Островскому.
Распродав все ценное – подарки былых поклонников и платья, она умерла через три года, в 1868 году, от рака. Ей был сорок один год...
Спустя немного времени, не стало и Гаши, Агафьи Ивановны. Островский в ту пору уже жил с молоденькой выпускницей театральной школы Марией Бахметьевой, имел от нее двух детей. Он наотрез отказывался жениться на «милочке Маше», а все же после двух лет пребывания вдовцом обвенчался. Но только вот явно тяготился новой супругой: «... здоровье мое плохо... – писал он другу. – По временам нападает скука и полнейшая апатия, это нехорошо, это значит, что я устал жить...»
Можно ли назвать лучшими годами годы его вдохновенной любви к Любе и работы над «Грозой» – трудно сказать: только сам человек может назвать день и час своего счастья.
...И все же! Была «Гроза» над Москвой! И он робел от любви и, переполняясь радостью, смотрел и слышал, как на сцене его возлюбленная говорила его словами. А от того минутами она казалась ему его собственным творением.
...Когда я прохожу мимо Малого театра и вижу памятник драматургу, мне все время кажется, что он сидит и вспоминает собственную жизнь, как это делает периодически каждый из нас.
Вот, например, он вспоминает день похорон Гоголя – 21 февраля 1852 года. Это было так: он, выйдя из церкви после отпевания, стоял на улице, без шапки. Ему стало дурно. Он был потрясен, раздавлен. Его бил озноб. Казалось – еще секунда – и он упадет в снег без чувств...
И вдруг остановились рядом сани. И он сел в эти сани. И он не сразу понял, кто этот добрый волшебник, спасший его от падения в снег?
Это были сани актрисы Косицкой, тогда еще – только знакомой.
Он попытался улыбнуться и сказал только:
– Нас свел печальный час...
Неужели это было?...
А еще, сидя у стен Малого, он вспоминает, как Косицкая рассказывала ему о своем деревенском детстве, о безудержной вере в счастье, о надеждах... Летом 1859 года он жил в Подмосковье и писал «Грозу», а она часто приходила к нему – узнать, как идет работа над пьесой. И они говорили – долго и упоительно, не желая расставаться, все ночи напролет, до ранних летних рассветов...
А. Н. Островский
«Гроза»
(отрывок)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
ВАРВАРА (Глаше).Тащи узел-то в кибитку, лошади приехали. (Катерине.)Молоду тебя замуж-то отдали, погулять-то тебе в девках не пришлось: вот у тебя сердце-то и не уходилось еще.Глаша уходит.
КАТЕРИНА. И никогда не уходится.
ВАРВАРА. Отчего ж?
КАТЕРИНА. Такая уж я зародилась, горячая! Я еще лет шести была, не больше, так что сделала! Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно; я выбежала на Волгу, села в лодку да и отпихнула ее от берега. На другое утро уж нашли, верст за десять!
ВАРВАРА. Ну, а парни поглядывали на тебя?
КАТЕРИНА. Как не поглядывать!
ВАРВАРА. Что же ты? Неужто не любила никого?
КАТЕРИНА. Нет, смеялась только.
ВАРВАРА. А ведь ты, Катя, Тихона не любишь.
КАТЕРИНА. Нет, как не любить! Мне жалко его очень!
ВАРВАРА. Нет, не любишь. Коли жалко, так не любишь. Да и не за что, надо правду сказать. И напрасно ты от меня скрываешься! Давно уж я заметила, что ты любишь другого человека.
КАТЕРИНА (с испугом).По чем же ты заметила?
ВАРВАРА. Как ты смешно говоришь! Маленькая я, что ли! Вот тебе первая примета: как ты увидишь его, вся в лице переменишься.
Катерина потупляет глаза.
Да мало ли...
КАТЕРИНА. (потупившись).Ну, кого же?
ВАРВАРА. Да ведь ты сама знаешь, что называть-то?
КАТЕРИНА. Нет, назови. По имени назови!
ВАРВАРА. Бориса Григорьича.
КАТЕРИНА. Ну да, его, Варенька, его! Только ты, Варенька, ради Бога...
ВАРВАРА. Ну, вот еще! Ты сама-то, смотри, не проговорись как-нибудь.
КАТЕРИНА. Обманывать-то я не умею, скрывать-то ничего не могу.
ВАРВАРА. Ну, а ведь без этого нельзя; ты вспомни, где ты живешь! У нас весь дом на том держится. И я не обманщица была, да выучилась, когда нужно стало. Я вчера гуляла, так его видела, говорила с ним.
КАТЕРИНА. (после непродолжительного молчания, потупившись).Ну так что ж?
ВАРВАРА. Кланяться тебе приказал. Жаль, говорит, что видеться негде.
КАТЕРИНА. (потупившись еще более).Где же видеться! Да и зачем...
ВАРВАРА. Скучный такой.
КАТЕРИНА. Не говори мне про него, сделай милость, не говори! Я его и знать не хочу! Я буду мужа любить. Тиша, голубчик мой, ни на кого тебя не променяю! Я и думать-то не хотела, а ты меня смущаешь.
ВАРВАРА. Да и не думай, кто же тебя заставляет?
КАТЕРИНА. Не жалеешь ты меня ничего! Говоришь: не думай, а сама напоминаешь. Разве я хочу об нем думать? Да что делать, коли из головы нейдет. Об чем ни задумаю, а он так и стоит перед глазами. И хочу себя переломить, да не могу никак. Знаешь ли ты, меня нынче ночью опять враг смущал. Ведь я было из дому ушла.
ВАРВАРА. Ты какая-то мудреная, Бог с тобой! А по-моему: делай, что хочешь, только бы шито да крыто было.
КАТЕРИНА. Не хочу я так. Да и что хорошего! Уж я лучше буду терпеть, пока терпится.
ВАРВАРА. А не стерпится, что ж ты сделаешь?
КАТЕРИНА. Что я сделаю?
ВАРВАРА. Да, что ты сделаешь?
КАТЕРИНА. Что мне только захочется, то и сделаю.
ВАРВАРА. Сделай, попробуй, так тебя здесь заедят.
КАТЕРИНА. Что мне! Я уйду, да и была такова.
ВАРВАРА. Куда ты уйдешь? Ты мужняя жена.
КАТЕРИНА. Эх, Варя, не знаешь ты моего характеру! Конечно, не дай Бог этому случиться! А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Катерина и Варвара.ВАРВАРА. (покрывает голову платком перед зеркалом).Я теперь гулять пойду; а ужо нам Глаша постелет постели в саду, маменька позволила. В саду, за малиной, есть калитка, ее маменька запирает на замок, а ключ прячет. Я его унесла, а ей подложила другой, чтоб не заметила. На вот, может быть, понадобится. (Подает ключ.)Если увижу, так скажу, чтоб приходил к калитке.
КАТЕРИНА. (с испугом отталкивая ключ).На что! На что! Не надо, не надо!
ВАРВАРА. Тебе не надо, мне понадобится; возьми, не укусит он тебя.
КАТЕРИНА. Да что ты затеяла-то, греховодница! Можно ли это! Подумала ль ты! Что ты! Что ты!
ВАРВАРА. Ну, я много разговаривать не люблю, да и некогда мне. Мне гулять пора. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
КАТЕРИНА. (одна, держа ключ в руках).Что она это делает-то? Что она только придумывает? Ах, сумасшедшая, право сумасшедшая! Вот гибель-то! Вот она! Бросить его, бросить далеко, в реку кинуть, чтоб не нашли никогда. Он руки-то жжет, точно уголь. (Подумав.)Вот так-то и гибнет наша сестра-то. В неволе-то кому весело! Мало ли что в голову-то придет. Вышел случай, другая и рада: так очертя голову и кинется. А как же это можно, не подумавши, не рассудивши-то! Долго ли в беду попасть! А там и плачься всю жизнь, мучайся; неволя-то еще горчее покажется. (Молчание.)А горька неволя, ох, как горька! Кто от нее не плачет! А пуще всех мы, бабы. Вот хоть я теперь! Живу, маюсь, просвету себе не вижу. Да и не увижу, знать! Что дальше, то хуже. А теперь еще этот грех-то на меня. (Задумывается.)Кабы не свекровь!.. Сокрушила она меня...ВАРВАРА. (сходит по тропинке и, закрыв лицо платком, подходит к Борису).Ты, парень, подожди. Дождешься чего-нибудь. (Кудряшу.)Пойдем на Волгу.
КУДРЯШ. Ты что ж так долго? Ждать вас еще! Знаешь, что не люблю!
ВАРВАРА обнимает его одной рукой и уходит.
БОРИС. Точно я сон какой вижу! Эта ночь, песни, свиданья! Ходят обнявшись. Это так ново для меня, так хорошо, так весело! Вот и я жду чего-то! А чего жду – и не знаю, и вообразить не могу; только бьется сердце да дрожит каждая жилка. Не могу даже и придумать теперь, что сказать-то ей, дух захватывает, подгибаются колени! Вот какое у меня сердце глупое, раскипится вдруг, ничем не унять. Вот идет.
Катерина тихо сходит по тропинке, покрытая большим белым платком, потупив глаза в землю.
Это вы, Катерина Петровна?
Молчание.
Уж как мне благодарить вас, я и не знаю.
Молчание.
Кабы вы знали, Катерина Петровна, как я люблю вас! (Хочет взять ее за руку.)
КАТЕРИНА. (с испугом, не поднимая глаз).Не трогай, не трогай меня! Ах, ах!
БОРИС. Не сердитесь!
КАТЕРИНА. Поди от меня! Поди прочь, окаянный человек! Ты знаешь ли: ведь мне не замолить этого греха, не замолить никогда! Ведь он камнем ляжет на душу, камнем.
БОРИС. Не гоните меня!
КАТЕРИНА. Зачем ты пришел? Зачем ты пришел, погубитель мой? Ведь я замужем, ведь мне с мужем жить до гробовой доски!
БОРИС. Вы сами велели мне прийти...
КАТЕРИНА. Да пойми ты меня, враг ты мой: ведь до гробовой доски!
БОРИС. Лучше б мне не видеть вас!
КАТЕРИНА. (с волнением).Ведь что я себе готовлю? Где мне место-то, знаешь ли?
БОРИС. Успокойтесь! (Берет ее за руку.)Сядьте!
КАТЕРИНА. Зачем ты моей погибели хочешь?
БОРИС. Как же я могу хотеть вашей погибели, когда я люблю вас больше всего на свете, больше самого себя!
КАТЕРИНА. Нет, нет! Ты меня загубил!
БОРИС. Разве я злодей какой?
КАТЕРИНА. (качая головой).Загубил, загубил, загубил!
БОРИС. Сохрани меня Бог! Пусть лучше я сам погибну!
КАТЕРИНА. Ну, как же ты не загубил меня, коли я, бросивши дом, ночью иду к тебе.
БОРИС. Ваша воля была на то.
КАТЕРИНА. Нет у меня воли. Кабы была у меня своя воля, не пошла бы я к тебе. (Поднимает глаза и смотрит на Бориса.)
Небольшое молчание
Твоя теперь воля надо мной, разве ты не видишь! (Кидается к нему на шею.)
БОРИС. (обнимает Катерину).Жизнь моя!
КАТЕРИНА. Знаешь что? Теперь мне умереть вдруг захотелось!
БОРИС. Зачем умирать, коли нам жить так хорошо?
КАТЕРИНА. Нет, мне не жить! Уж я знаю, что не жить.
БОРИС. Не говори, пожалуйста, таких слов, не печаль меня...
КАТЕРИНА. Да, тебе хорошо, ты вольный казак, а я!..
БОРИС. Никто и не узнает про нашу любовь. Неужели же я тебя не пожалею!
КАТЕРИНА. Э! Что меня жалеть, никто не виноват, – сама на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.)Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда? Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь грех здесь, на земле, натерпишься.
БОРИС. Ну, что об этом думать, благо нам теперь-то хорошо!
КАТЕРИНА. И то! Надуматься-то да наплакаться-то еще успею на досуге.
«Дуня» с Пречистенки
Сергей Есенин и Айседора Дункан
Знаете ли вы, что
в доме № 20по
улице Пречистенкав Москве в двадцатых годах располагалась детская балетная школа Айседоры Дункан? Это один из известнейших пречистенских особняков, построенный, возможно, самим Матвеем Казаковым в конце XVIII века. В середине XIX века здесь прожил свои последние годы генерал Алексей Петрович Ермолов – герой Отечественной войны 1812 года, покоритель Кавказа. В 1900-х годах в бывшем ермоловском доме поселился миллионер А. К. Ушков, владелец чайной фирмы, имевший плантации даже на Цейлоне. Его жена, балерина М. Балашова, блистала на сцене Большого театра.
Для домашних репетиций в особняке была оборудована специальная комната с зеркальными стенами. Наверное, именно поэтому особняк и отвели Айседоре Дункан, приехавшей в Россию в 1921 году учить танцу советских детей. В декабре 1921 года состоялось официальное открытие танцевальной школы Дункан, куда было принято сорок девочек. Школа работала под руководством Дункан и ее приемной дочери Ирмы, затем, после отъезда Дункан, Ирма руководила школой одна...
И все же особняк на Пречистенке интересен нам не только и не столько как студия танца, а как здание, которое напоминает об истории любви великой танцовщицы и великого поэта – Сергея Есенина...
Помните есенинские строки из «Черного человека»:
Не знаю, можно ли было назвать красавицей хозяйку (пусть даже временную) этого особняка – одни считают ее восхитительной, другие называют немного грузной. Но не во внешности дело.
Второй такой женщины на свете не было и, наверное, уже не будет! Она прожила всего пятьдесят лет, но каких сказочных лет! Эта жизнь вместила в себя едва ли не все, что может выпасть человеку на земле. Образ избалованной славой и роскошью скандальной примадонны стойко укоренился в сознании обывателя не без помощи прессы. Однако Айседора была не только избалованной примадонной, но, прежде всего, талантливой артисткой, новатором в танце, человеком страстным, увлекающимся и – необыкновенно трепетным....
Анджела Изадора Данкан родилась в Сан-Франциско 27 мая 1878 года и трагически погибла в Ницце 14 сентября 1927 года. Имя и фамилия танцовщицы правильно произносится Изадора Данкан. Однако в России с первого ее приезда артистку стали называть Айседорой Дункан.
За свою жизнь эта удивительная женщина была в России не раз. Очевидно, что-то влекло и манило ее в нашу страну. Или же – она предчувствовала, что именно тут встретит свою большую позднюю любовь?
13 декабря 1904 года (старого стиля) в петербургском Дворянском собрании состоялся первый концерт Айседоры Дункан в России. Вторично Дункан выступала в Петербурге и Москве в конце января 1905 года. Затем последовали гастроли в декабре 1907 – январе 1908 годов, летом 1909 года, в январе 1913 года. И вот в 1921 году она обосновалась в Москве...
Сначала – немного о самой Айседоре.
Она росла в многодетной семье без отца. Родители ее разошлись, когда она была еще младенцем. Детство и юность ее были не просто бедными, а по-настоящему нищенскими. Неделями ей и ее близким приходилось голодать и спать где придется. Независимый бунтарский характер, предприимчивое упорство отличали ее с детства. Она настойчиво верила в свой талант и ежедневно трудилась до полного изнеможения. Эти качества и вывели ее как танцовщицу на большую сцену, а как женщину – к вершинам известности и богатства.
Первый ее самостоятельный публичный концерт, принесший ей широкую славу, состоялся в Будапеште в апреле 1902 года. Дункан не только танцует, но выступает перед зрителем с короткими лекциями, разъясняя свои цели, как художественные, так и воспитательные. «Танец будущего», который она ставит целью создать, должен помочь людям стать здоровыми и красивыми, вернуть миру утраченную гармонию, восстановить естественные связи с природой.
Одним из своих духовных отцов Дункан называла поэта Уолта Уитмена. Уитмен, как и Дункан, прославлял тело человека и все сущее, все сотворенное природой. Дункан брала из творчества каждого философа, художника, ученого только то, что было близко ей, совпадало с ее стремлениями. Наряду с философами она изучала композиторов – их музыку и теоретические взгляды. Бетховен был для нее учителем, создавшим, как писала она в своей автобиографической книге «Моя Исповедь», «танец в мощном ритме». С Вагнером Дункан сближало как стремление к синтезу искусств, так и приверженность к античной торжественности.
Танцовщица пользовалась исключительным успехом во всей Европе. Ее искусством восхищались, ему подражали. Но слава Дункан была вызвана не только тем, что она предложила новый вид танца. В ее творчестве нашло воплощение новое мироощущение. То, что предлагала Дункан, обладало особой притягательностью, потому что отвечало потребностям времени. Танец Дункан воспринимался, прежде всего, как танец свободный. Он не подчинялся нормам и канонам, мало что заимствовал у привычных форм. Символом свободы стала и сама артистка, смело заявлявшая о своем праве высказывать любые взгляды, носить любую одежду, любить и жить без оглядки на догмы.
Лихой и страстный ее характер проявлялся во всем. Ей с юных лет было ненавистно ханжество и пуританство. Она всегда жадно впитывала в себя все новое, свободолюбивое.
«Мое искусство, – писала она в своей автобиографической книге, – это попытка выразить в жесте и движении правду о моем Существе. На глазах у публики, толпившейся на моих спектаклях, я не смущалась. Я открывала ей самые сокровенные движения души. С самого начала жизни я танцевала. Ребенком я выражала в танце порывистую радость роста; подростком – радость, переходящую в страх при первом ощущении подводных течений, страх безжалостной жестокости и уничтожающего поступательного хода жизни.
В возрасте шестнадцати лет мне случалось танцевать перед публикой без музыки. В конце танца кто-то из зрителей крикнул: „Это – Девушка и Смерть!“ И с тех пор танец стал называться „Девушка и Смерть“. Но я не это хотела изобразить. Я только пыталась выразить пробуждающееся сознание того, что под каждым радостным явлением лежит трагическая подкладка. Танец этот, как я его понимала, должен был называться „Девушка и Жизнь“. Позже я начала изображать свою борьбу с Жизнью, которую публика называла Смертью, и мои попытки вырвать у нее призрачные радости...»
Умеренные страсти – удел заурядных людей. Айседора как женщина незаурядная обязана была жить страстями великими. Так оно и было в жизни ее, где перемешивались огромное счастье и великое горе.
Айседора с детства возненавидела институт семьи и проповедовала исключительно свободную любовь. Но именно любовь, а не случайные связи. При этом она довольно долго для актрисы сохраняла целомудрие и никогда не вступала в романы без любви. Среди ее мужчин были небогатые артисты, музыкант, гениальный художник и красавец-мультимиллионер.
Любовь, как и танец, были ее своеобразной религией и формой жизни. Ее страстность и чувственность видны были в каждом сценическом движении.
«Меня иногда спрашивали, – писала Айседора, – считаю ли я любовь выше искусства, и я отвечала, что не могу разделять эти взгляды, так как художник – единственный настоящий любовник, у него одного чистый взгляд на красоту, а любовь – это взгляд души, когда ей дана возможность смотреть на бессмертную красоту».
И, хотя она признавалась, что несмотря на многочисленные любовные приключения, живет большей частью рассудком, вряд ли это так!
...Говорят, чем грандиознее жизненный успех, тем дороже за него плата. Сказочное восхождение к славе Айседоры Дункан было наказано судьбой с трагической жестокостью. Ангелоподобные ее дети, дочь от художника Гордона Крэга и сын от миллионера Зингера погибли. Машина, в которой их везли по Парижу на прогулку, неожиданно заглохла на мосту. Шофер вышел посмотреть мотор, автомобиль вдруг тронулся, пробил легкое ограждение и рухнул в Сену. За этим страшным ударом судьбы вскоре последовала еще одна потеря: ребенок, которого ждала Айседора, умер, едва родившись.
Как же сильна духом была эта женщина, не сломленная, выстоявшая и после таких чудовищных испытаний! «Я не могла дольше переносить этого дома, в котором я была так счастлива, я жаждала уйти из него и из мира, – напишет она о своей парижской квартире, – ибо в те дни я верила, что мир и жизнь умерли для меня. Сколько раз в жизни приходишь к такому заключению. Меж тем, стоит заглянуть за ближайший угол, и там окажется долина цветов и счастья, которая оживит нас».
Спасительной «долиной цветов» для Айседоры оказалась, как ни странно, революционная голодная и холодная Россия 1921 года, а оживившим, вернувшим ее к полнокровной жизни принцем стал поэт Сергей Есенин.
Приглашение советского правительства застало немолодую одинокую женщину уже разочарованной во всех надеждах. Кроме трагедий с детьми, она только что пережила потерю любимого человека, променявшего Айседору на одну из ее незначительных учениц. Дункан ринулась в Россию, потому что побывала здесь еще шестнадцать лет назад, когда развивались первые предреволюционные события. Ей казалось, что именно в этой стране, как ни в какой другой точке земного шара, надо искать новые формы в искусстве и в жизни. Айседора мечтала открыть в России свою собственную школу танца для девочек. Но, кроме того, она внутренне надеялась и на встречу с человеком, который помог бы ей воспрянуть душой...
В Москву Айседора приехала по приглашению Луначарского. Приехала только потому, что ей был обещан... Храм Христа Спасителя. Именно такова легенда – обычные театральные помещения больше не вдохновляли Дункан. Ей хотелось танцевать в Храме! Однако... «очаровательный нарком» «надул» танцовщицу. Выступать пришлось «всего лишь» в Большом театре. В качестве компенсации для себя и будущей школы «босоножка» получила от Советов роскошный Балашовский особняк на Пречистенке. Здесь она проживет с 1921 по 1924 год.
...В жаркий июльский полдень 1921 года на разбитый и заплеванный перрон Николаевского (ныне Ленинградского) вокзала сошла высокая красивая женщина. Ее аристократический облик явно не вязался с полуразрушенными «декорациями» вокзала и, особенно, с «толпой статистов» – бедно одетой публикой с голодными глазами и нищенским багажом. Ее же многочисленные кофры свидетельствовали о намерении остаться здесь надолго, а восторженный взгляд говорил о том, что видит она не просто восстающую из войны и разрухи страну, но землю обетованную, куда она так долго стремилась. Это и была великая «босоногая» танцовщица, прибывшая в столицу России.
С первых же дней своего пребывания в Москве она активно посещает рестораны и кафе, где собирается общество новых поэтов, музыкантов, художников. Она интересуется футуристами, кубистами, имажинистами, слушает стихи «новейших поэтов», смотрит картины новомодных художников. И все-таки тот, кто действительно взял в плен ее сердце, был «мальчиком из Рязани», обладающим неповторимым и искренним голосом. Этого «мужицкого поэта» Айседора встретила на вечере у художника московского камерного театра Якулова.
Надо заметить, что сам Есенин – человек безусловно страстный, сильно влюбчивый, отчаянный, по-своему сумасшедший – тоже искал этой встречи! Лишь только он услышал о возможности знакомства с Дункан, как тут же ринулся искать ее с такой энергией, как никого и никогда.
Неразлучный с ним Мариенгоф, спустя два года говорил: «Что-то роковое было в той необъяснимой и огромной жажде встречи с женщиной, которую он никогда не видел в лицо!»
«Толя, слушай, я познакомился с Айседорой Дункан. Я влюбился в нее, Анатолий. По уши! Честное слово! Ну, увлекся, что ли. Она мне понравилась», – так описывает Есенин Мариенгофу свое первое впечатление от «босоножки». Друзья не могли не противиться этому влечению, оно казалось противоестественным: Есенину двадцать шесть лет, Айседоре – около сорока пяти.
Услышав о романе Сергея с Айседорой, ближайший друг поэта посадил на бумагу кляксу. Есенин помрачнел – это считалось дурной приметой. Есенин верил приметам...
Есенин был для Айседоры ангелом. На стенах, столах и зеркалах она постоянно писала губной помадой трогательное «Есенин – Ангель»...
Итак, Айседора приехала к Якулову в первом часу ночи. На ней был огненно-красный шелковый хитон, льющийся мягкими складками. Ее красные с отблеском меди волосы и глаза, похожие на блюдца синего фаянса, сразу привлекли к себе внимание гостей. Обведя усталым взглядом присутствующих, Айседора заметила кудрявую голову молодого блондина. Он сидел в углу, на софе. Ей сразу показалось, что это юноша не только поразительной красоты, но и удивительной душевной тонкости. Он способен многое понять. Глаза юноши заблестели при виде великой танцовщицы...
Для домашних репетиций в особняке была оборудована специальная комната с зеркальными стенами. Наверное, именно поэтому особняк и отвели Айседоре Дункан, приехавшей в Россию в 1921 году учить танцу советских детей. В декабре 1921 года состоялось официальное открытие танцевальной школы Дункан, куда было принято сорок девочек. Школа работала под руководством Дункан и ее приемной дочери Ирмы, затем, после отъезда Дункан, Ирма руководила школой одна...
И все же особняк на Пречистенке интересен нам не только и не столько как студия танца, а как здание, которое напоминает об истории любви великой танцовщицы и великого поэта – Сергея Есенина...
Помните есенинские строки из «Черного человека»:
Они написаны про нее, про Айседору. Женившись на танцовщице (для Есенина это был второй брак), в 1922 году Сергей Есенин переехал на Пречистенку, в особняк. Здание было красивым. Особенно примечателен «Мавританский зал» особняка. В создании его декора участвовал Федор Шехтель. Совсем недавно, несколько лет назад, была проведена реставрация этого зала, по обнаруженным фрагментам плафона восстановлен утраченный лепной декор.
«И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою...»
Не знаю, можно ли было назвать красавицей хозяйку (пусть даже временную) этого особняка – одни считают ее восхитительной, другие называют немного грузной. Но не во внешности дело.
Второй такой женщины на свете не было и, наверное, уже не будет! Она прожила всего пятьдесят лет, но каких сказочных лет! Эта жизнь вместила в себя едва ли не все, что может выпасть человеку на земле. Образ избалованной славой и роскошью скандальной примадонны стойко укоренился в сознании обывателя не без помощи прессы. Однако Айседора была не только избалованной примадонной, но, прежде всего, талантливой артисткой, новатором в танце, человеком страстным, увлекающимся и – необыкновенно трепетным....
Анджела Изадора Данкан родилась в Сан-Франциско 27 мая 1878 года и трагически погибла в Ницце 14 сентября 1927 года. Имя и фамилия танцовщицы правильно произносится Изадора Данкан. Однако в России с первого ее приезда артистку стали называть Айседорой Дункан.
За свою жизнь эта удивительная женщина была в России не раз. Очевидно, что-то влекло и манило ее в нашу страну. Или же – она предчувствовала, что именно тут встретит свою большую позднюю любовь?
13 декабря 1904 года (старого стиля) в петербургском Дворянском собрании состоялся первый концерт Айседоры Дункан в России. Вторично Дункан выступала в Петербурге и Москве в конце января 1905 года. Затем последовали гастроли в декабре 1907 – январе 1908 годов, летом 1909 года, в январе 1913 года. И вот в 1921 году она обосновалась в Москве...
Сначала – немного о самой Айседоре.
Она росла в многодетной семье без отца. Родители ее разошлись, когда она была еще младенцем. Детство и юность ее были не просто бедными, а по-настоящему нищенскими. Неделями ей и ее близким приходилось голодать и спать где придется. Независимый бунтарский характер, предприимчивое упорство отличали ее с детства. Она настойчиво верила в свой талант и ежедневно трудилась до полного изнеможения. Эти качества и вывели ее как танцовщицу на большую сцену, а как женщину – к вершинам известности и богатства.
Первый ее самостоятельный публичный концерт, принесший ей широкую славу, состоялся в Будапеште в апреле 1902 года. Дункан не только танцует, но выступает перед зрителем с короткими лекциями, разъясняя свои цели, как художественные, так и воспитательные. «Танец будущего», который она ставит целью создать, должен помочь людям стать здоровыми и красивыми, вернуть миру утраченную гармонию, восстановить естественные связи с природой.
Одним из своих духовных отцов Дункан называла поэта Уолта Уитмена. Уитмен, как и Дункан, прославлял тело человека и все сущее, все сотворенное природой. Дункан брала из творчества каждого философа, художника, ученого только то, что было близко ей, совпадало с ее стремлениями. Наряду с философами она изучала композиторов – их музыку и теоретические взгляды. Бетховен был для нее учителем, создавшим, как писала она в своей автобиографической книге «Моя Исповедь», «танец в мощном ритме». С Вагнером Дункан сближало как стремление к синтезу искусств, так и приверженность к античной торжественности.
Танцовщица пользовалась исключительным успехом во всей Европе. Ее искусством восхищались, ему подражали. Но слава Дункан была вызвана не только тем, что она предложила новый вид танца. В ее творчестве нашло воплощение новое мироощущение. То, что предлагала Дункан, обладало особой притягательностью, потому что отвечало потребностям времени. Танец Дункан воспринимался, прежде всего, как танец свободный. Он не подчинялся нормам и канонам, мало что заимствовал у привычных форм. Символом свободы стала и сама артистка, смело заявлявшая о своем праве высказывать любые взгляды, носить любую одежду, любить и жить без оглядки на догмы.
Лихой и страстный ее характер проявлялся во всем. Ей с юных лет было ненавистно ханжество и пуританство. Она всегда жадно впитывала в себя все новое, свободолюбивое.
«Мое искусство, – писала она в своей автобиографической книге, – это попытка выразить в жесте и движении правду о моем Существе. На глазах у публики, толпившейся на моих спектаклях, я не смущалась. Я открывала ей самые сокровенные движения души. С самого начала жизни я танцевала. Ребенком я выражала в танце порывистую радость роста; подростком – радость, переходящую в страх при первом ощущении подводных течений, страх безжалостной жестокости и уничтожающего поступательного хода жизни.
В возрасте шестнадцати лет мне случалось танцевать перед публикой без музыки. В конце танца кто-то из зрителей крикнул: „Это – Девушка и Смерть!“ И с тех пор танец стал называться „Девушка и Смерть“. Но я не это хотела изобразить. Я только пыталась выразить пробуждающееся сознание того, что под каждым радостным явлением лежит трагическая подкладка. Танец этот, как я его понимала, должен был называться „Девушка и Жизнь“. Позже я начала изображать свою борьбу с Жизнью, которую публика называла Смертью, и мои попытки вырвать у нее призрачные радости...»
Умеренные страсти – удел заурядных людей. Айседора как женщина незаурядная обязана была жить страстями великими. Так оно и было в жизни ее, где перемешивались огромное счастье и великое горе.
Айседора с детства возненавидела институт семьи и проповедовала исключительно свободную любовь. Но именно любовь, а не случайные связи. При этом она довольно долго для актрисы сохраняла целомудрие и никогда не вступала в романы без любви. Среди ее мужчин были небогатые артисты, музыкант, гениальный художник и красавец-мультимиллионер.
Любовь, как и танец, были ее своеобразной религией и формой жизни. Ее страстность и чувственность видны были в каждом сценическом движении.
«Меня иногда спрашивали, – писала Айседора, – считаю ли я любовь выше искусства, и я отвечала, что не могу разделять эти взгляды, так как художник – единственный настоящий любовник, у него одного чистый взгляд на красоту, а любовь – это взгляд души, когда ей дана возможность смотреть на бессмертную красоту».
И, хотя она признавалась, что несмотря на многочисленные любовные приключения, живет большей частью рассудком, вряд ли это так!
...Говорят, чем грандиознее жизненный успех, тем дороже за него плата. Сказочное восхождение к славе Айседоры Дункан было наказано судьбой с трагической жестокостью. Ангелоподобные ее дети, дочь от художника Гордона Крэга и сын от миллионера Зингера погибли. Машина, в которой их везли по Парижу на прогулку, неожиданно заглохла на мосту. Шофер вышел посмотреть мотор, автомобиль вдруг тронулся, пробил легкое ограждение и рухнул в Сену. За этим страшным ударом судьбы вскоре последовала еще одна потеря: ребенок, которого ждала Айседора, умер, едва родившись.
Как же сильна духом была эта женщина, не сломленная, выстоявшая и после таких чудовищных испытаний! «Я не могла дольше переносить этого дома, в котором я была так счастлива, я жаждала уйти из него и из мира, – напишет она о своей парижской квартире, – ибо в те дни я верила, что мир и жизнь умерли для меня. Сколько раз в жизни приходишь к такому заключению. Меж тем, стоит заглянуть за ближайший угол, и там окажется долина цветов и счастья, которая оживит нас».
Спасительной «долиной цветов» для Айседоры оказалась, как ни странно, революционная голодная и холодная Россия 1921 года, а оживившим, вернувшим ее к полнокровной жизни принцем стал поэт Сергей Есенин.
Приглашение советского правительства застало немолодую одинокую женщину уже разочарованной во всех надеждах. Кроме трагедий с детьми, она только что пережила потерю любимого человека, променявшего Айседору на одну из ее незначительных учениц. Дункан ринулась в Россию, потому что побывала здесь еще шестнадцать лет назад, когда развивались первые предреволюционные события. Ей казалось, что именно в этой стране, как ни в какой другой точке земного шара, надо искать новые формы в искусстве и в жизни. Айседора мечтала открыть в России свою собственную школу танца для девочек. Но, кроме того, она внутренне надеялась и на встречу с человеком, который помог бы ей воспрянуть душой...
В Москву Айседора приехала по приглашению Луначарского. Приехала только потому, что ей был обещан... Храм Христа Спасителя. Именно такова легенда – обычные театральные помещения больше не вдохновляли Дункан. Ей хотелось танцевать в Храме! Однако... «очаровательный нарком» «надул» танцовщицу. Выступать пришлось «всего лишь» в Большом театре. В качестве компенсации для себя и будущей школы «босоножка» получила от Советов роскошный Балашовский особняк на Пречистенке. Здесь она проживет с 1921 по 1924 год.
...В жаркий июльский полдень 1921 года на разбитый и заплеванный перрон Николаевского (ныне Ленинградского) вокзала сошла высокая красивая женщина. Ее аристократический облик явно не вязался с полуразрушенными «декорациями» вокзала и, особенно, с «толпой статистов» – бедно одетой публикой с голодными глазами и нищенским багажом. Ее же многочисленные кофры свидетельствовали о намерении остаться здесь надолго, а восторженный взгляд говорил о том, что видит она не просто восстающую из войны и разрухи страну, но землю обетованную, куда она так долго стремилась. Это и была великая «босоногая» танцовщица, прибывшая в столицу России.
С первых же дней своего пребывания в Москве она активно посещает рестораны и кафе, где собирается общество новых поэтов, музыкантов, художников. Она интересуется футуристами, кубистами, имажинистами, слушает стихи «новейших поэтов», смотрит картины новомодных художников. И все-таки тот, кто действительно взял в плен ее сердце, был «мальчиком из Рязани», обладающим неповторимым и искренним голосом. Этого «мужицкого поэта» Айседора встретила на вечере у художника московского камерного театра Якулова.
Надо заметить, что сам Есенин – человек безусловно страстный, сильно влюбчивый, отчаянный, по-своему сумасшедший – тоже искал этой встречи! Лишь только он услышал о возможности знакомства с Дункан, как тут же ринулся искать ее с такой энергией, как никого и никогда.
Неразлучный с ним Мариенгоф, спустя два года говорил: «Что-то роковое было в той необъяснимой и огромной жажде встречи с женщиной, которую он никогда не видел в лицо!»
«Толя, слушай, я познакомился с Айседорой Дункан. Я влюбился в нее, Анатолий. По уши! Честное слово! Ну, увлекся, что ли. Она мне понравилась», – так описывает Есенин Мариенгофу свое первое впечатление от «босоножки». Друзья не могли не противиться этому влечению, оно казалось противоестественным: Есенину двадцать шесть лет, Айседоре – около сорока пяти.
Услышав о романе Сергея с Айседорой, ближайший друг поэта посадил на бумагу кляксу. Есенин помрачнел – это считалось дурной приметой. Есенин верил приметам...
Есенин был для Айседоры ангелом. На стенах, столах и зеркалах она постоянно писала губной помадой трогательное «Есенин – Ангель»...
Итак, Айседора приехала к Якулову в первом часу ночи. На ней был огненно-красный шелковый хитон, льющийся мягкими складками. Ее красные с отблеском меди волосы и глаза, похожие на блюдца синего фаянса, сразу привлекли к себе внимание гостей. Обведя усталым взглядом присутствующих, Айседора заметила кудрявую голову молодого блондина. Он сидел в углу, на софе. Ей сразу показалось, что это юноша не только поразительной красоты, но и удивительной душевной тонкости. Он способен многое понять. Глаза юноши заблестели при виде великой танцовщицы...