Фолкнер Уильям. Деревушка

   - Лошадь! - голосила миссис Талл.- Да мы видели ее пять секунд, она налетела прямо на наш фургон, перелезла через нас, а потом поминай как звали. Удрала бог весть куда, и слава тебе господи! И мулы тоже удрали, и от фургона остались одни щепки, а ты валялся на мосту, и вся рожа у тебя была в занозах и в кровище, мы уж думали, тебе не встать. А теперь он отдает нам лошадь! Нет, ты мне рот не затыкай! Иди, дурак, полюбуйся на свой фургон, поищи, где ты там сидел и правил парой молодых мулов, намотав вожжи на руку! Идите все, полюбуйтесь на этот фургон!
   - Нет, я больше не могу! - крикнул судья.- Не могу! Разбирательство окончено! Слышите, окончено.
   А потом был еще один процесс. Он начался в следующий понедельник, и почти те же самые лица можно было увидеть в окружном суде в Джефферсоне, когда два конвоира ввели арестанта, одетого в новый комбинезон, щуплого, ростом не выше ребенка, тощего, почти бесплотного, с угрюмым, непреклонным лицом, бледным и осунувшимся после восьми месяцев тюрьмы, и когда прокурор сказал свою речь, выступил назначенный судом защитник, совсем еще молодой адвокат, только в июне закончивший юридический факультет местною университета, который сделал все, что мог, и даже больше, чем мог, лишь повредив этим своему подзащитному, лез из кожи вон, хотя на него, в сущности никто не обращал внимания, и потребовал отвода всех присяжных, каких только мог, прежде чем прокурор успел отвести хотя бы одного, но, несмотря на это, в самом скором времени увидел перед собой утвержденный состав присяжных, словно штат, страна, все здравомыслящее человечество обладали неисчерпаемым запасом взаимозаменяемых имен и лиц с одинаковыми убеждениями и намерениями, так что все эти отводы с таким же успехом мог бы дать вместо него швейцар, который отпер утром зал заседаний, просто отсчитав сколько положено имен в списке присяжных. И если у защитника еще осталось сколько-нибудь беспристрастия и непредвзятости, то он, вероятно, вскоре понял, что перед судом предстал не его клиент, а он сам. Потому что клиент не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг. Казалось, его совсем это не интересовало, он ничего не хотел ни видеть, ни слышать, как будто судили не его, а кого-то другого. Он сидел там, где его посадили, скованный наручниками с одним из конвоиров, маленький, в новом, жестком, отглаженном комбинезоне, отвернувшись от суда и от всего окружающего, и все время ерзал на месте, пока они не догадались, что он глядит в дальний конец зала, на двери и на всякого, кто в них входит. Его пришлось дважды окликнуть, прежде чем он встал, чтобы ответить на вопрос судьи, и он остался стоять, теперь уж и вовсе спиной к суду, щуплый, угрюмый, совершенно безучастный, с лицом, на котором было какое-то странное беспокойство, и что-то еще, не просто надежда, а глубокая вера, и глядел не на жену, сидевшую прямо перед ним, а в переполненный зал, сквозь ряды сосредоточенных, по большей части знакомых лиц, пока конвоир, с которым он был скован, не заставил его сесть. Так он и просидел до конца этого удивительного короткого процесса, продолжавшегося всего день с четвертью, то и дело поворачивая голову, прилизанный, злобный, упрямый, и вытягивая шею, чтобы выглянуть из-за двоих здоровенных конвоиров и посмотреть на дверь, пока его защитник делал что мог, теряя голову, распинаясь до хрипоты перед суровыми и бесстрастными присяжными, напоминавшими совет взрослых людей, которые по необходимости (но на строго определенное, недолгое время) согласились слушать болтовню дипломированного подростка. А подзащитный не слушал ничего, и все глядел в дальний конец зала, и на исходе первого дня вера покинула его, и на лице осталась только надежда, а на утро второго дня исчезли и надежда, и осталось только беспокойство, хмурая и упорная угрюмость, и он все глядел на дверь. Прокурор кончил свою речь на второй день утром. Присяжные совещались двадцать минут и вынесли вердикт - виновен в умышленном убийстве; обвиняемому снова велели встать и приговорили его к каторжным работам пожизненно. Но он и теперь не слушал; он не только повернулся спиной к суду, чтобы видеть переполненный зал, но сам заговорил, прежде чем судья кончил, и не замолчал, даже когда судья ударил по столу своим молоточком и два конвоира и три шерифа набросились на него, а он вырывался, отшвыривая их, так что они не сразу совладали с ним, и все высматривал кого-то в зале.
   - Флем Сноупс! - сказал он.- Флем Сноупс! Он здесь? Передайте же ему, сукину сыну...
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   1
   Рэтлиф остановил свой фургончик у ворот Букрайта. В доме было темно, но три или четыре собаки с лаем сразу же выскочили из-под дома или с задворья. Армстид выставил из фургончика свою негнущуюся ногу и хотел слезть.
   - Погодите, - сказал Рэтлиф. - Я пойду позову его сюда.
   - Я сам могу дойти, - сказал Армстид хрипло.
   - Возможно, - сказал Рэтлиф. - Но собаки меня знают.
   - Узнают и меня, пусть только тронут, - сказал Армстид.
   - Возможно, - сказал Рэтлиф. Он уже слез на землю. - Оставайтесь здесь, подержите вожжи.
   Армстид закинул ногу назад в фургончик, - темнота безлунной августовской ночи его не скрывала, напротив его выцветший комбинезон отчетливо выделялся на темной обивке фургончика; только лица под полями шляпы нельзя было разглядеть. Рэтлиф передал ему вожжи и при свете звезд пошел мимо столба с жестяным почтовым ящиком к воротам, прямо на беззлобный лай собак. Войдя в ворота, он увидел их - лающий клубок темноты на фоне чуть более светлой земли, который с лаем расплелся, развернулся перед ним, не подпуская его к себе, трех черных с рыжиной собак, но и рыжая шерсть в звездном свете казалась черной, так что они хоть и были видны, но совсем смутно, словно его облаяли три сгоревших газеты, которые каким-то чудом не рассыпались и стояли торчмя над землей. Он крикнул на собак. Они должны были узнать его, как только почуяли. Крикнув, он понял, что собаки и в самом деле его узнали, потому что они смолкли на миг, а потом, когда он пошел вперед, стали с лаем пятиться, держась поодаль. Потом он увидел Букрайта, его комбинезон смутно вырисовывался на фоне темного дома. Букрайт прикрикнул на собак, и они замолчали.
   - Цыц! - сказал он. - А ну, пошли вон. - И он двинулся, тоже чернея на фоне чуть более светлой земли, туда, где его ждал Рэтлиф. - Где Генри? спросил он.
   - На козлах, - сказал Рэтлиф. Он повернулся, чтобы идти назад, к воротам.
   - Обождите, - сказал Букрайт. Рэтлиф остановился. Букрайт подошел к нему вплотную. Они взглянули друг на друга, не видя лиц. - Вы ведь не дали ему втянуть себя в это дело, а? - сказал Букрайт. - После тех пяти долларов, про которые он небось вспоминает всякий раз, как поглядит на жену, да сломанной ноги, да лошади, что он купил у Флема Сноупса, а ее и след простыл, он совсем с ума спятил. По-моему, он и на свете-то не жилец. Так как же, вы не дали себя втянуть в это дело?
   - Пожалуй, что нет, - сказал Рэтлиф. - Нет, конечно, не дал. Но здесь что-то не чисто. Я всегда это знал. И Билл Уорнер тоже знает. Иначе он ни за что не купил бы эту усадьбу. И. уж во всяком случае, не стал бы держаться за эту старую развалину себе к убыток и платить налоги, когда он мог бы выручить за нее хоть сколько-нибудь, и сидеть там на стуле из распиленного мучного бочонка, уверяя, что ему приятно отдохнуть там, где кто-то положил столько труда и денег, чтобы построить себе дом, в котором можно есть, пить и спать с женой. А когда Флем Сноупс взял усадьбу себе, я окончательно убедился, что дело не чисто. После того как он припер Билла к стенке, а потом выручил его и взял эту развалину с десятью акрами земли, просто курам на смех. Вчера вечером мы с Генри ходили туда. Я сам видел, своими глазами. Если не верите, можете не вступать с нами в долю. Нам же больше достанется.
   - Ладно, - сказал Букрайт. Он пошел к воротам. - Мне только это и нужно было знать. - Они вышли за ворота. Генри подвинулся на середину сиденья, и они залезли в фургончик. - Как бы вам ногу не придавить, - сказал Букрайт.
   - У меня нога в полном порядке, - хрипло сказал Армстид. - Я могу ходить не хуже вас и всякого другого.
   - Ну конечно, - поспешно сказал Рэтлиф, беря вожжи. - У Генри теперь с ногой все ладно. Даже незаметно нисколько.
   - Поехали, - сказал Букрайт. - Ходить пока никому не придется, если лошади повезут.
   - Короче всего было бы напрямик, через Балку, - сказал Рэтлиф, - Но нам лучше ехать другой дорогой.
   - Пускай все видят, - сказал Армстид. - Ежели кто из вас боится, так я справлюсь и без помощников. Я могу...
   - Ну конечно, - сказал Рэтлиф. - Но если нас увидят, то помощников набежит больше, чем требуется. А это нам ни к чему.
   Армстид замолчал. Он не сказал больше ни слова, сидя между ними в неподвижности, которая томила его, почти как лихорадка, словно его измотала не боль (пролежав почти месяц в постели, он встал и сразу же снова сломал ногу; никто так и не узнал, как это его угораздило, что он делал или пытался сделать, потому что он никогда об этом не говорил), а бессилие и ярость.
   Рэтлиф не спрашивал, куда ехать; едва ли кто знал больше, чем он, об окольных путях и дорогах здесь или в любом другом из округов, по которым он колесил. Им никто не встретился: темная, спящая земля была пустынна, редкие, одинокие фермы выдавал лишь отрывистый собачий лай. Дорога, смутно белея в темноте, так что Рэтлиф скорее угадывал, чем видел, куда едет, бежала среди широких полей, где уже желтела кукуруза и зацветал хлопок; а потом меж высоких деревьев, пышно оперенных летней листвой, под августовским небом, плотно усеянным звездами. А потом они поехали по старой дороге, на которой вот уже много лет ничто не оставляло следов, кроме копыт белой Уорнеровой лошади да пролетки с бахромчатым верхом, недавних следов, а старые шрамы уже почти зажили там, где тридцать лет назад промчался гонец (быть может, соседский невольник, нахлестывавший мула, выпряженного из плуга), чтобы сообщить вести о Самтере, и где, быть может, когда-то катились ландо, в которых плавно покачивались женщины, стройные, в пышных кринолинах, под летними зонтиками, а рядом скакали на кровных рысаках мужчины в черном, разговаривая о том же, и где хозяйский сын, а может быть, и сам хозяин, ездил в Джефферсон со своими пистолетами и чемоданом, в сопровождении камердинера верхом на запасной лошади, рассуждая о войсках и об одержанной победе; где во время сражения под Джефферсоном патрули конфедератов разъезжали по округе, в которой остались одни женщины да невольники-негры.
   Теперь ничто уже не напоминало об этом. Самая дорога почти исчезла; там, где песок темнел, сползая к ручью, а потом снова начинался подъем, она как по ниточке, шла вдоль редких, косматых кедров, посаженных здесь тем же безымянным архитектором, который спроектировал и построил дом для безымянного хозяина, они стояли теперь, могучие, в два, а то и три фута в обхвате, переплетясь густыми ветвями. Рэтлиф свернул с дороги и поехал напрямик, меж деревьями. Видимо, он хорошо знал дорогу. Букрайт удивился, но потом вспомнил, что Рэтлиф был здесь накануне вечером.
   Армстид, не дожидаясь их, пошел вперед. Рэтлиф поспешно привязал лошадей, и они догнали его, все еще видимого, благодаря светлому, линялому комбинезону, когда он смутной тенью торопливо пробирался сквозь кусты. Впереди земля ощерилась черной пастью: овраг, лощина. Букрайт знал, что Армстид не раз бывал здесь ночью, и все же его хромающая тень едва не сорвалась в черную бездну.
   - Помогите ему, - сказал Букрайт.- Не то он снова сломает...
   - Тс! - шикнул на него Рэтлиф. -. Сад вон там, на холме.
   - ...он снова сломает ногу, - сказал Букрайт, понизив голос. - А мы будем виноваты.
   - Не бойтесь, не сломает, - прошептал Рэтлиф. - Он тут не одну ночь провел. Только не подходите к нему слишком близко. Но и слишком далеко вперед не отпускайте. Прошлой ночью, когда мы там лежали, мне один раз пришлось удержать его силой. - Они пошли дальше, следом за темной фигурой, которая двигалась молча и удивительно быстро. Они очутились в овраге, густо заросшем жимолостью, с сухим песчаным дном, по которому надсадно скрежетала хромая нога. И все же они с трудом поспевали за ним. Пройдя шагов двести, Армстид повернулся и полем по склону оврага. Рэтлиф полез следом. - Теперь осторожней, - шепнул он Букрайту. - Мы уже на месте. - Но Букрайт смотрел на Армстида. "Нипочем ему не вылезть, - подумал он. - Не вылезть ему из этого оврага".
   Но Армстид, волоча негнущуюся, дважды сломанную ногу, взобрался на почти отвесный склон молча, без помощи, настороженный, словно взведенный курок, каждую секунду готовый отвергнуть всякую поддержку, не допуская даже мысли, что она может ему понадобиться. А потом Букрайт полз следом за ними на четвереньках по тропинке сквозь чащу шиповника, хурмы и бурьяна, среди высоких, в рост человека, кустов, перелезая через них, когда они стлались по земле у края чуть видимого в темноте дома, там, где его поставили чужеземный, безвестный архитектор и хозяин, чей безымянный прах покоится рядом с прахом его родичей и с останками предков нынешних саксофонистов из гарлемских кабаков, под разрушенными надгробьями со стершимися надписями на ближнем взгорье в четырехстах ярдах отсюда, - мертвый остов с рухнувшей крышей, обвалившимися трубами и высоким прямоугольником окна, сквозь которое видны были звезды по ту сторону дома. На склоне холма, видимо, некогда был разбит розарий. Никто из них троих, так же как и все, кто проходил здесь сотни раз, не знал, что упавший цоколь посреди розария когда-то служил основанием солнечных часов. Рэтлиф ползком настиг наконец Армстида, схватил его за руку, и тут сквозь их тяжелое дыхание Букрайт услышал беспрестанное, неторопливое позвякиванье лопаты и глухой, размеренный стук отбрасываемой земли где-то над собой, на холме.
   - Здесь! - прошептал Рэтлиф.
   - Да, я слышу, кто-то копает, - прошептал Букрайт. - Но почем мне знать, что это Флем Сноупс?
   - А разве Генри уже десять ночей кряду не пролежал здесь, слушая, как он копает? Разве сам я не приходил сюда вчера ночью вместе с Генри, чтобы послушать? Мы лежали на этом самом месте до тех пор, покуда он не ушел, а потом полезли на холм и нашли все ямы, которые он вырыл, а после засыпал и разровнял землю, чтобы скрыть следы.
   - Ладно, - прошептал Букрайт. - Вы с Армстидом видели, что кто-то копал. Но почем мне знать, что это Флем Сноупс?
   - Ладно, - сказал и Армстид с холодной, сдерживаемой яростью, почти в полный голос; оба они чувствовали, что он дрожит, лежа между ними, дергается и трясется всем своим тощим, измученным телом, как побитая собака. - Это не Флем Сноупс, и точка. Идите домой.
   - Тс! - зашипел Рэтлиф.
   Армстид повернулся и поглядел на Букрайта. Лицо его было в каком-нибудь футе от Букрайта, теперь совсем невидимое в темноте.
   - Идите, - сказал он. - Идите домой.
   - Тише, Генри! - прошептал Рэтлиф. - Он услышит! - Но Армстид уже отвернулся, он снова глядел вверх, на темный холм и, ругаясь шипящим шепотом, дрожал и дергался между ними. - Ну а если вы убедитесь, что это Флем, тогда поверите? - прошептал Рэтлиф через лежавшего между ними Армстида.
   Букрайт не ответил. Он лежал рядом с ними, слушая беспрестанное и неторопливое позвякивание лопаты и злобное шипение Армстида, чье тощее тело все дрожало и дергалось подле него. Но вот звяканье смолкло. Сначала никто не двигался. Вдруг Армстид пробормотал:
   - Нашел! - И бешено рванулся вперед. Букрайт услышал, или, вернее, почувствовал, как Рэтлиф схватил Армстида.
   - Стой! - прошептал Рэтлиф.- Стой! Держите его, Одэм! - Букрайт схватил Армстида за другую руку. Они держали отчаянно извивавшееся тело до тех пор, пока Армстид не затих и не лег снова между ними, неподвижный, сверкая глазами и ругаясь все тем же шипящим шепотом. Руки у него на ощупь были худые как палки; но сила в них была нечеловеческая. - Ничего он не нашел! шепнул Рэтлиф. Просто он знает, что оно где-то здесь; может, ему попалась в доме бумага, в которой написано, где копать. Но ему еще надо отыскать это место, и нам тоже. Он знает, что оно где-то в саду, но надо его найти. Мы же видели, что он все ищет. - Букрайт слышал два голоса, они говорили свистящим шепотом - один ругался, другой успокаивал и увещевал, а сами говорившие во все глаза глядели на холм, тускло освещенный звездами. Потом заговорил один Рэтлиф. - Так вы, значит, не верите, что это Флем, - сказал он. - Ладно. Смотрите же! - Они замерли в траве, все трое, тая дыхание. А потом Букрайт увидел того, кто копал, - тень, сгусток тьмы, поднимавшийся вверх по склону. - Глядите, - шепнул Рэтлиф. - Букрайт слышал, как он и Армстид дышали хрипло, со свистом, с надрывом, не сводя глаз с холма. И тут Букрайт увидел белую рубашку; а еще через мгновение вся фигура отчетливо обрисовалась на фоне неба, замешкавшись на вершине холма. Потом она исчезла. - Ну вот, прошептал Рэтлиф. - Разве это не Флем Сноупс? Теперь верите? - Букрайт набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул его. Он все еще держал Армстида за руку. Он совсем позабыл об этом. Теперь он снова почувствовал ее, тугую и дрожащую, как стальная проволока.
   - Да, это Флем, - сказал он.
   - Конечно, Флем, - сказал Рэтлиф. - Нам остается только найти завтра ночью, где оно, и тогда...
   - Черта с два, завтра! - сказал Армстид. Он снова рванулся, порываясь встать. - Идем искать сейчас же.
   Вот что надо делать. Покуда он сам...- Но они вдвоем
   держали его, и Рэтлиф шепотом спорил с ним, урезонивал его. Наконец они, ругаясь, прижали его к земле.
   - Надо сперва узнать, где это, - выдохнул Рэтлиф. - Надо точно узнать, чтоб сразу взять, нет у нас времени на поиски. Надо все обыскать в первую же ночь, нельзя оставлять следы, не то он вернется и заметит. Не понимаете, что ли? Не понимаете, что мы только раз и сможем поискать, нельзя, чтобы нас застукали.
   - Что же нам делать? - сказал Букрайт.
   - Ха! - сказал Армстид. - Ха! - Голос его звучал хрипло, сдавленно, злобно. В нем не было даже насмешки. - Что нам делать? Вы же, кажется, домой собирались.
   - Будет, Генри, - сказал Рэтлиф. Он встал на колени, не выпуская руки Армстида. - Мы уговорились взять Одэма в долю. Подождем, по крайней мере, покуда найдем эти деньги, а потом уж начнем грызться из-за них.
   - А вдруг там только конфедератские деньги? - сказал Букрайт.
   - Ну ладно, - сказал Рэтлиф. - А куда, по-вашему, этот Старый Француз девал все деньги, нажитые, когда Конфедерацией еще и не пахло? Да там, наверно, полным-полно, и серебряных ложек, и всяких драгоценностей.
   - Ложки и драгоценности можете взять себе, - сказал Букрайт. - Я возьму свою долю деньгами.
   - А-а, теперь поверили? - сказал Рэтлиф.
   Букрайт не ответил.
   - Что же нам делать? - сказал он.
   - Я съезжу завтра в долину и привезу дядюшку Дика Боливара, - сказал Рэтлиф. - Вернусь, как только стемнеет. Но все равно мы сможем приступить к делу только после полуночи, когда уйдет Флем.
   - Чтобы он нашел их завтра ночью? - сказал Армстид. - Ей-богу, я не...
   Теперь все трое стояли. Армстид вдруг начал яростно вырывать руку. Но Рэтлиф не отпускал его. Он обхватил Армстида обеими руками и держал, пока тот не утих.
   - Слушайте, - сказал Рэтлиф. - Флем Сноупс их не найдет. Как вы думаете, ежели б он знал, где искать, стал бы он рыться здесь каждую ночь две недели кряду? Разве вы не знаете, что люди ищут эти деньги уже тридцать лет? Что каждый фут земли здесь перевернут по меньшей мере раз десять? Да во всей округе нет поля, на которое положили бы столько труда, сколько на этот несчастный садик. Билл Уорнер мог бы выращивать здесь хлопок или кукурузу просто-напросто разбросал бы семена, и всходы вымахали бы такие, что жать пришлось бы верхом. А не нашли их до сих пор потому, что они зарыты глубоко; и никому не удалось докопаться до них в одну ночь, а потом засыпать яму, чтоб Билл Уорнер не нашел ее на другой день, когда придет сюда сидеть на своем бочонке из-под муки и караулить клад. Нет, брат. Есть тут одна загвоздка.
   Армстид успокоился. Он и Букрайт оба смотрели в ту сторону, где смутно маячило лицо Рэтлифа. Немного погодя Армстид спросил хрипло:
   - Какая такая загвоздка?
   - А вот какая - Флем Сноупс может пронюхать, что еще кто-то охотится за этими деньгами, - сказал Рэтлиф.
   Назавтра, около полуночи, Рэтлиф снова свернул с дороги и поехал между кедрами. Букрайт теперь ехал верхом на своей лошади, потому что в фургончике уже сидели трое, и снова Армстид не стал ждать, пока Рэтлиф привяжет лошадей. Он соскочил, как только фургончик остановился, со звоном и лязгом, нисколько не таясь, вытащил лопату из кузова и, отчаянно хромая, исчез в темноте, прежде чем Рэтлиф и Букрайт успели соскочить.
   - Ну, теперь пропало дело, можно и по домам, - сказал Букрайт.
   - Нет, нет, - сказал Рэтлиф. - Он никогда не бывает здесь так поздно. Но все равно, лучше догнать Генри.
   Третий человек, сидевший в фургончике, не шевелился. Даже в темноте его длинная седая борода чуть светилась, словно впитала и себя частицу звездного света, пока Рэтлиф вез его сюда, и теперь излучала этот свет, Рэтлиф и Букрайт ощупью помогли ему вылезти, взяли вторую лопату и кирку, подхватили старика и поволокли его вниз, в лощину, на звук хромающих шагов, стараясь настичь Армстида. Но настичь его им не удалось, Они выбрались из лощины, уже буквально неся старика, и еще издали услышали наверху, на холме, торопливые удары лопаты. Они отпустили старика, который плюхнулся на землю между ними, дыша порывисто, со свистом, и оба разом взглянули вверх, на темный холм, где глухо и яростно стучала лопата.
   - Надо, чтоб он обождал, покуда дядюшка Дик место укажет, - сказал Рэтлиф. Они бок о бок побежали на стук, спотыкаясь в темноте, в густом бурьяне. - Эй, Генри! - прошептал Рэтлиф. - Обождите дядюшку Дика.
   Армстид не остановился, он остервенело копал, одним движением отбрасывая землю и снова вонзая лопату. Рэтлиф ухватился за лопату. Армстид вырвал ее и повернулся к нему, занеся лопату, как топор. Их усталые, изможденные лица не были видны и темноте. Рэтлиф не раздевался трое суток, а Генри Армстид, тот, верно, не раздевался, по крайней мере, две недели.
   - Только тронь! - прохрипел Армстид. - Только тронь!
   - Погодите, - сказал Рэтлиф. - Дайте дядюшке Дику найти место.
   - Прочь, - сказал Армстид. - Предупреждаю вас, держитесь от моей ямы подальше. - Он снова с остервенением принялся копать.
   Секунду Рэтлиф смотрел на него.
   - Скорей, - сказал он. Он повернулся и побежал, а Букрайт следом за ним. Старик сидел там, где они его оставили. Рэтлиф бросился на землю рядом с ним и стал шарить в траве, отыскивая вторую лопату. Под руку сперва попалась кирка. Он отшвырнул ее и снова стал шарить по земле; они с Букрайтом схватили лопату одновременно. Они встали, вырывая лопату друг у друга, тянули и дергали ее, хрипло и тяжело дыша, и даже сквозь свое шумное дыхание слышали торопливые удары лопаты Армстида. - Пустите! - прошептал Рэтлиф. - Пустите!
   Старик изо всех своих слабых сил старался встать на ноги.
   - Обождите, - сказал он. - Обождите,
   Тогда Рэтлиф, как видно, опомнился. Он выпустил лопату, почти швырнул ее Букрайту.
   - Возьмите, - сказал он и судорожно вздохнул. - Боже, - прошептал он. Подумать только, что могут сделать с человеком деньги, даже те, которых у него еще нет. - Он нагнулся и рывком поднял старика с земли, не с нарочитой грубостью, а просто подхлестываемый нетерпением. Старик не сразу устоял на ногах, пришлось его поддерживать.
   - Обождите, - сказал он писклявым, дрожащим голосом. Его знали все в округе. У него не было ни роду, ни племени, никто не мог упомнить, когда и откуда он явился; никто не знал, сколько ему лет, - высокий, худой, в грязном сюртуке, надетом на голое тело, с длинной седой как лунь бородой по пояс, он жил в мазанке на самом дне балки в пяти или шести милях от дороги. Он продавал снадобья от всех болезней собственного изготовления и амулеты, и о нем говорили, что он ест не только лягушек и змей, но и жуков - что ни поймает. В мазанке у него не было ничего, кроме кровати с соломенным тюфяком, нескольких горшков, огромной Библии и блеклого дагерротипного портрета юноши в конфедератской форме, которого все, кому доводилось там бывать, считали его сыном. - Обождите, - сказал он. - Земля сердится. Надо, чтоб вон тот человек перестал ее ковырять.
   - Правильно, - сказал Рэтлиф. - Покуда земля не успокоится, ничего не выйдет. Надо его остановить.
   Они снова подошли к Генри; он продолжал копать, и едва Рэтлиф снова коснулся его, он повернулся, занес лопату и стоял так, ругаясь бессильным шепотом, пока сам старик не тронул его за плечо.
   - Копай, копай, молодчик, - сказал писклявый голос. - А землица что хранит, то и будет хранить, покуда срок не выйдет.
   - Правда, Генри, - сказал Рэтлиф. - Мы должны пустить дядюшку Дика, чтобы он указал нам место. Пошли.
   Армстид опустил лопату и вылез из ямы (она была уже в целый фут глубиной). Но лопаты он не бросил; он держал ее до тех пор, пока старик не прогнал их всех назад, в дальний край сада, а потом вынул из заднего кармана раздвоенную персиковую нитку, на конце которой что-то болталось; Рэтлиф, который видел эту штуку раньше, знал, что к рогатке подвешен матерчатый кисет, а в нем человеческий зуб с золотой пломбой. Старик продержал их на месте минут десять, то и дело нагибаясь и щупая ладонью землю. Потом он пошел вперед, и все трое пошли за ним по пятам, и в заросшем травой углу старого сада он взялся за концы своей рогатки, так что кисет неподвижно и отвесно свисал к земле, и постоял немного, что-то бормоча себе под нос.
   - Почем мне знать...- сказал Букрайт.
   - Тс! - сказал Рэтлиф.
   Старик двинулся дальше, и все трое - за ним. Это походило на торжественное шествие, и было какое-то языческое исступление и вместе с тем какая-то истовость в том, как они медленно, зигзагами, шагали взад и вперед, мало-помалу поднимаясь на холм. Вдруг старик остановился; Армстид, ковылявший следом, ткнулся ему в спину.