Фон Эшенбах Вольфрам
Парцифаль
Вольфрам фон Эшенбах
Парцифаль
I
Кого склоняет злобный бес
К неверью в праведность небес,
Тот проведет свой век земной
С душой унылой и больной.
Порой ужиться могут вместе
Честь и позорное бесчестье.
Но усомниться иногда
Еще не главная беда:
Ведь даже и в утрате веры
Возможно соблюденье меры.
Найдется выход для сердец,
Что не отчаялись вконец...
Иные люди, как сороки:
Равно белы и чернобоки,
И в душах этих божьих чад
Перемешались рай и ад,
Оставив два различных цвета,
Из коих каждый есть примета...
Но тот, в ком веры вовсе нет,
Избрал один лишь черный цвет,
И непременно потому
Он канет в ночь, в глухую тьму.
А не утративший надежды
Рядится в белые одежды,
И к праведникам он примкнет...
Но всяк ли мой пример поймет?
Нет, строки, что сейчас прочли вы,
Для глупых слишком торопливы,
Чтоб их в сознанье удержать.
Так заяц тщится убежать,
Когда свое изображенье
Узрит в зеркальном отраженье.
(Меня наш Готфрид понимает,
И все ж он "зайца" не поймает,
Хоть Готфридом воспет Тристан!)
Но разве зеркало - обман?!
Стекло покрыто сзади цинком,
Чтоб отражаться в нем картинкам
Да и явлению любому...
Во сне мерещатся слепому
Черты неясного лица.
Но - жаль несчастного слепца!
Изображенье тут же тает,
Поскольку зренья не хватает...
И мной зачитанные строки
Об оперении сороки
Содержат попросту намек
На образ, что весьма далек
И кажется неуловимым...
Считаю я необходимым
Здесь привести на свой манер
Хотя б еще один пример.
Допустим, вы щипать мастак,
А все ж не выщипать никак
Вам волоска с моей ладони:
Со дня рожденья и дононе
Могу сказать наверняка
Там не растет ни волоска.
В чем суть подобного примера?
В том, что всего важнее - вера!
Есть волосок, нет волоска
Была бы вера высока!..
...Кому не хочется из вас
Узнать скорей, о чем сейчас
Пойдет сие повествованье?
О встрече или расставанье,
О бегстве в ночь, покрытом тьмой,
О возвращении домой,
О славе или о пороке,
О том, добры мы иль жестоки,
О всех превратностях судьбы
В разгар немыслимой борьбы
Меж черной мглой и ясным светом...
Кто устоит в боренье этом,
Спасенью душу отворя?
Для тех старался я не зря,
Кто ничего не проморгает.
Пусть эта повесть помогает
Им в жизни истину найти,
Фальшь и неверье отмести,
Тем избежав мучений ада,
И знать, что высшая награда
Вернейшего из верных ждет...
Рассказ о Верности пойдет,
О настоящей, не фальшивой...
Порой бывает верность лживой,
Такая верность коротка,
Что хвост у одного быка,
Нет, ошибаюсь, у коровы.
Она сбежала в глубь дубровы,
Укус не выдержав слепня...
Примеров много у меня.
На сем вступление кончаю.
Все, что сказал, предназначаю
Отнюдь не для одних мужчин.
Нет, признаюсь не без причин,
Что все мои призывы к вере
Должны касаться в равной мере
И наших женщин дорогих.
Не дурно, чтобы и у них
Яснее стало пониманье,
Что значит доброе деянье,
Кого им надо предпочесть,
Чтоб подарить любовь и честь...
. . . . . . . . . . . . .
Ну, а теперь сочтем уместным
Начать о доблестном и честном,
О гордом рыцаре рассказ...
Услада он для женских глаз,
Для сердца женского - утеха.
Ничто герою не помеха.
Отвагой славен, он потом
Еще прославится умом.
Он ни в одном лихом сраженье
Еще не ведал пораженья,
А все, что дальше будет с ним,
Мы постепенно объясним,
С теченьем нашего рассказа
Но по порядку, а не сразу...
...Издревле у племен романских,
А нынче также у германских,
Весьма суровый есть закон.
В своих статьях содержит он
Наследных прав установленья:
Коль умирает властелин,
Его корону и владенья
Приобретает старший сын.[1]
А младший, тот, лишась всего,
Не получает ничего.
Так у родительского гроба
Вскипают вмиг вражда и злоба.
Садится старший на престол,
А младший брат, с отцом прощаясь
В отверженного превращаясь,
Бредет по свету, нищ и гол.
Нет, мы отнюдь не против старших
Достойных сыновей монарших.
Напротив, вот вам крест святой,
Мы всей душой приходим в ярость,
Когда беспомощную старость
Отягощают нищетой.
Здоровье юности дано!
Младые не страшатся бедствий,
Но им отказывать в наследстве
Несправедливо все равно.
Где тот король, тот князь и граф,
Который вник бы в наши просьбы,
И младшим детям не пришлось бы
Скитаться без наследных прав!
Виновник многих зол и бед
Тот, кто детей страдать заставил...
В Анжу[2] стал жертвой этих правил
Прекрасный, юный Гамурет.
Его родитель всемогущим
Был королем... Но отчего
Он безземельным, неимущим
Оставил сына своего?
Дурной закон всему виною...
В край, сотрясаемый войною,
Пришла ужаснейшая весть:
Король убит! Он пал за честь
Родной земли... Сия кончина
Ведет на трон старшого сына...[3]
Ах, что за плач вокруг поднялся:
Король убит! Король скончался!
Наследник получает трон!
Неужто не поделит он
Свои богатства с младшим браток
Ужель без сердца старший брат?..
В краю, отчаяньем объятом,
Рыдал в ту пору стар и млад.
Но молвил новый повелитель:
"У нас с тобой один родитель,
И рождены мы, брат родной,
С тобою матерью одной
Не уподоблюсь я злодею!
Отринем смело, что старо!
Владей же всем, чем я владею.
Мое добро - твое добро.
Не оскверним себя позором
Братоубийственной войны.
Ведь пред господним приговором
И перед жизнью мы равны!.."
Услышав эту речь, вассалы
Вскричали: "Отчая земля,
Господня милость ниспослала
Тебе такого короля!"
Но, к изумленью паладинов,
Ответил младший сын Гандинов:
"Мой брат любезный и король!
Из всех богатств твоих дозволь
Взять снаряжение стальное.
Мне ни к чему все остальное.
Кольчугу мне стальную дай,
Вели стальные дать мне латы.
И, рвеньем рыцарским объятый,
Отправлюсь я в далекий край.
Делами ратными своими
Хочу твое прославить имя,
И пусть в той дальней стороне
Молва пройдет и обо мне,
Как о твоем отважном брате,
Разбившем вражеские рати".
И Гамурет с улыбкой милой
Сказал, достоинство храня:
"Шестнадцать душ сыздетства было
Оруженосцев у меня.
Теперь нужны мне для похода
Еще четыре молодца
Красавцы княжеского рода,
Вассалы нашего отца.
И, вознося молитвы богу,
Мы днесь отправимся в дорогу.
Знай: обо мне услышит мир!
Уверен, не один турнир
Умножит славу Гамурета.
И пусть наградою за это
Мне будет женская любовь,
Которую добуду с бою,
Благословляемый тобою...
Ах, как в груди клокочет кровь!..
Мой добрый брат, не мы ли вместе
В краю родимом возросли,
Не посрамив при этом чести
Своих отцов, своей земли.
Мы вместе тяготы делили,
В походы долгие ходили.
И кто был рыцарь, кто был вор,
Когда, в любви нетерпеливы,
Мы похищали торопливо
Иных красавиц пылкий взор?"
Тут произнес король, рыдая:
"Ужели ты не шутишь, брат,
Мне грудь словами раздирая,
В мое вселяя сердце ад?
Мой кровный брат, мой брат любимый,
Мой друг до гробовой плиты,
За что меня караешь ты
Разлукой непереносимой?
Я все с тобою разделю,
Тебе отдам я полнаследства,
И ты, кто был мне дорог с детства,
Сам станешь равен королю!
Но коль жестокий рок сильней,
Чем королевские веленья,
Бери любых моих коней,
Доспехи, золото, каменья.
И лучших слуг моих возьми,
Дабы, расставшись с отчим краем,
Ты был в пути сопровождаем
Моими верными людьми.
Пусть бог пошлет тебе удачу.
Прощай... Я безутешно плачу..."
И брату старшему в ответ
Промолвил юный Гамурет:
"Не надо плакать и стенать.
Потороплюсь утешить мать.
Высокая видна мне цель,
Меня пьянит победы хмель.
И сердце в левой половине
Моей груди стучит не зря,
Чтоб, целью высшею горя,
Мне отличиться на чужбине!"
. . . . . . . . . . . . .
И, плача, мать провозгласила:
"Под сердцем я тебя носила,
И для того ли ты возрос,
Чтоб стать причиной горьких слез
Несчастной матери своей?
Неужто милых сыновей
На свет мы призваны рожать,
Чтоб их в походы провожать?
О, бремя горестных судеб!
Ужель господь столь глух и слеп?
Ужель, кто верит в милость божью,
Себя напрасно тешит ложью?"
"О королевская жена,
Твоя душа погружена
В печаль о доблестном Гандине.
Но не грусти о младшем сыне,
Промолвил юный Гамурет.
Я дал всевышнему обет
Наш гордый род в бою прославить
И принужден тебя оставить.
Поскольку мною выбрал путь,
Я не смогу с него свернуть".
И отвечала королева:
"О плод родительского древа!
Ты добрым вскормлен молоком!
Прекрасной Дамой ты влеком!..
Прими мое благословенье.
И с моего соизволенья
Возьми четыре сундука:
В них бархат, кружева, шелка
Нетронуты у нас хранятся.
Тебе в пути они сгодятся.
Ступай! Будь смелым до конца.
А я останусь ждать гонца
С отраднейшей для сердца вестью,
Что скоро снова быть нам вместе!.."
. . . . . . . . . . . . .
В поход героя снарядили,
По-королевски нарядили,
Преподнесли ему подарок
Ценою в много тысяч марок
От благороднейшей из дам.
Он припадал к ее стопам,
А ныне простирал к ней руки,
Томимый горечью разлуки,
При этом ставши богатеем,
На зависть алчным иудеям.
Он обнял мать, он обнял брата,
Родной земле сказал: "Прощай!"
Неужто нет ему возврата
В родимый дом и в отчий край?
Ни с кем он не забыл проститься
Пред тем, как в странствие пуститься.
За самый малый знак внимания
Он всех и вся благодарил:
Не в силу княжеского званья
Людьми он обожаем был,
А в силу скромности безмерной
И прямоты нелицемерной,
Той благородной чистоты,
Не признающей суеты...
Вот отчего вошли в преданья
Его высокие деянья,
Что были им совершены
Далеко от родной страны.
Он, окруженный громкой славой,
Ей не кичился никогда.
Душа его была тверда,
Как ясен был рассудок здравый.
Служить хотел он... Но кому?
Не коронованным особам,
Не кесарям высоколобым,
А только богу одному!
Своей высокой цели ради.
Свершил он подвиг не один...
В ту пору в городе Багдаде
Жил всемогущий властелин,
Что подчинил себе полмира.
Его считали за кумира
Почти во всех концах земли.
Пред ним иные короли
Подобно слугам трепетали...
Носил он прозвище Барук.[4]
И лицезреть его мечтали
Все, обитавшие вокруг.
Священным наделенный саном,
Он предназначен был творцом
Стать для язычников отцом,
Как папа римский - христианам.
И так же, как к воротам Рима
Из разных стран, земель, краев,
В Багдад тянулись пилигримы
За отпущением грехов.
И сей обычай сохранен
В веках до нынешних времен...
Взрастил двух братьев Вавилон:[5]
Помпей был да Ипомидон.[6]
Барук напал на тех двоих,
Забрав Ниневию[7] у них.
Так сговорившись меж собой,
Два брата вновь вступают в бой.
Теснят Барука их войска...
Но вдруг к нему издалека
Пришла нежданная подмога:
То был наш славный Гамурет.
И хоть ему немного лет,
Достоинств у него премного.
"Тебе, Барук, я послужу,
Как друг, как рыцарь, как мужчина.
Я - сын покойного Гандина
И нынче прибыл из Анжу!.."
Тут повелел Барук всесильный
Ему сменить свой герб фамильный[8],
И новым он щитом снабжен,
Где якорь был изображен,
Как символ плаваний, скитаний
И стойкости средь испытаний.
. . . . . . . . . . . . .
И наш герой уплыл далеко:
Сражался в Персии, в Марокко
О нем в Алеппо[9] и в Дамаске
Доселе сказывают сказки.
Его копье врагам грозило,
Не одного оно сразило.
В песках зарыты их останки,
Поглощены волной морской...
Но вот он бросил якорь свой
В стране чудесной - в Зазаманке.[10]
. . . . . . . . . . . . .
Его на берег вынес шквал.
Он богу чуть не отдал душу
И лишь успел вступить на сушу,
Как некий город увидал.
Вокруг военные палатки,
Наверно, битва здесь была.
И в поле, после жаркой схватки,
Валялись мертвые тела.
И Гамурет велит гонцу
Скакать немедля ко дворцу,
Дабы узнать: что здесь творится?
Как именуется столица?
И через несколько секунд
Гонец приносит донесенье:
"Мы прибыли в Паталамунд,[11]
Народ нуждается в спасенье!
Халифы начали войну.
Враг справа движется и слева.
И умоляет королева
Спасти злосчастную страну!.."
За королеву наш герой
Решил тотчас же встать горой,
Сим доказав, что в мире есть
И долг, и рыцарская честь.
Врагов жестокий ждет удар!..
И всяк, будь молод он иль стар,
Здоров иль хвор, богат иль беден,
Добросердечен иль зловреден,
Героя принялся хвалить,
Алмазы, золото сулить.
"О рыцарь! Можешь взять свободно
Все, что душе твоей угодно!.."
Так весь народ воскликнул дружно...
Услышав это, Гамурет,
Чуть поклонившись, молвил: "Нет!
Мне ничего от вас не нужно!.."
И люди грянули в литавры:
"До гроба мы тебе верны,
Хоть наши лица и черны!"
(Там, в Зазаманке, жили мавры.)
Все зашумели, загалдели,
Надежда к ним влилась в сердца.
И жены черные глядели
На светлокудрого бойца.
Глазами черными блистая,
Смотрели девы на него,
Любуясь мантией его
Из дорогого горностая.
. . . . . . . . . . . . .
В город наш герой въезжает,
Его безмерно поражает
Неутолимой скорби вид.
Здесь все о смерти говорит.
Дороги вздыблены, разрыты,
Гербы на зданиях разбиты,
И раненых протяжный стон
Доносится со всех сторон:
Их с поля битвы ввозят в город,
И мы их видим пред собой:
Один лежит мечом распорот,
Копьем насквозь пронзен другой...
О, сколь судьба неумолима!
Сколь осажденный город нищ!..
Хромых коней проводят мимо
Давно неприбранных жилищ,
Где, корчась на своей постели,
Хозяин дышит еле-еле
Какой ему поможет врач?..
Стенанья, вопли, женский плач...
Такою с самого начала
Сия страна пред ним предстала...
Он принят был персоной важной.
Бургграф[12] - рубака преотважный,
Родного города оплот,
Охранник городских ворот
Его с любовью ввел в свой дом,
Попотчевал вином
И ласково приветил...
Здесь много раненых он встретил.
И в самом деле: не один
Высокородный паладин
Носил на перевязи руку,
Бинт окровавленный на лбу,
Познав военную судьбу,
А также бранную науку...
И, гостя юного обняв,
Расцеловал его бургграф:
"Наш избавитель долгожданный!
Ты в этом доме гость желанный!
Моею вотчиною всей
Распоряжайся и владей!"
Он в раззолоченную залу
Повел его к жене своей:
"Се - отпрыск славных королей!"
Она его поцеловала.
И к королеве во дворец
Бургграф отправился с докладом:
"К нам прибыл доблестный боец!
Спеши к нему! Спасенье рядом!
В наш край явился Гамурет,
Защитник нашего народа!.."
"Скажи, он княжеского рода?
Она промолвила в ответ.
Должна я точно это знать:
Могу ль его поцеловать?"
"О королева, этот воин
Самим Баруком удостоен
Высоких званий и наград!
Могу побиться об заклад,
О нем прослышал я впервые.
В сраженье при Александрии.
Мне говорили: это - он,
Кем урезонен Вавилон!
К тому же славный рыцарь сей
Дитя анжуйских королей,
Но держит это под секретом.
Иди! Встречай его приветом
От имени родной земли,
Чтоб с ним вовек не разлучиться.
И всем придворным повели
Как подобает облачиться..."
И маршал[13], прискакав домой,
Промолвил юному герою:
"Пред королевою самой
Сейчас предстанем мы с тобою!"
Тот словно солнышко зарделся,
Весьма богато разоделся.
Червонным золотом горя,
На нем сверкали якоря
Герб достославного Барука,
Нетленной верности порука.
Затем, доспехами звеня,
Он сел на гордого коня,
Который, как другие кони,
Ему достался в Вавилоне.
Затем садятся на коней
Бургграф со свитою своей
И ко дворцу стрелою мчатся,
Чтоб с королевой повстречаться...
Меж тем владычица их ждет,
Навстречу рыцарю идет
В сопровождении пажей,
И государственных мужей,
И величавых дам придворных,
Очаровательных, но черных...
...И королеву в знак приязни
Герой целует без боязни.
Она, ступивши чуть вперед,
Героя за руку берет
Своей нежнейшею рукою,
Ведет его в свои покои,
Где в окна мягкий льется свет.
И вот на бархате дивана
Сидят отважный Гамурет
И королева Белакана.
Он знал высоких жен немало,
И та, сидевшая пред ним,
Всем королевам остальным
Нисколечко не уступала:
Ни горделивою осанкой,
Ни речью властной, ни умом.
И лишь черна была лицом
Та, что владела Зазаманкой.
Но ярче звезд на небосклоне
Сиял рубин в ее короне.
. . . . . . . . . . . . .
И дама рыцарю сказала:
"О вас мы слышали немало,
О вашей славе неспроста
Молва идет из уст в уста.
Вы слабым женщинам опора.
И, полагаю, без укора
Вы мой воспримете рассказ
О том, что столь печалит нас".
И Гамурет сказал: "Поверьте,
Я предан вам до самой смерти,
И я на поединок выйду
С любым, кто вам нанес обиду,
Посмев нарушить ваш покой.
Но кто же, кто же он такой,
Подвергший вас жестоким бедам?
Увы, он мне пока неведом!..
. . . . . . . . . . . . .
Скажите прямо: кто ваш враг?
Откуда? Из какого стана?"
И королева Белакана
Герою отвечала так:
"Узнайте жребий мой ужасный:
Служил мне юноша прекрасный,
Чистейшим сердцем наделен,
Душою девственно-невинной,
Он обладал отвагой львиной
И был... Он был в меня влюблен.
Да, пылко, слепо, беззаветно
И, признаюсь, не безответно:
Я втайне любовалась им,
Отважным рыцарем моим,
Моим вернейшим паладином,
Ценя его высокий сап,
Его отец был властелином
Одной из мавританских стран.[14]
Но я невольно согрешила,
Я испытать его решила,
Сказав: "Геройством заслужи
Благоволенье госпожи!
Доспехи - мужеству помеха.
Без них добейся ты успеха!"
И - горе мне! - войдя в азарт,
Доспехи скинул Эйзенгарт...
Оставив грудь незащищенной,
Он дрался, смерти вопреки.
Но смерть пришла: копьем пронзенный,
Он пал от рыцарской руки.
Но за мгновенье до кончины,
Успев собрать остаток сил,
Он в грудь соперника вонзил
Копье... Так действуют мужчины!..
Ах, я жестоко поплатилась
За прихоть дерзкую мою.
Вокруг молва распространилась
О том, что не в честном бою
Пал мой избранник ненаглядный,
А что рукою кровожадной
Сплела я заговора сеть,
Чтоб, устранив с дороги сына
Страны соседней властелина,
Его землею завладеть.
И мигом вспыхнула война.
Моя страна разорена,
Огнем безжалостным объята.
Но хоть я плачу и казнюсь,
Богами нашими клянусь,
Что я ни в чем не виновата!.."
Почти не сдерживая плача,
Она вела свой разговор,
Украдкой за слезами пряча
Воспламененный страстью взор.
И Гамурет, сидевший рядом,
Ей отвечал таким же взглядом,
И разгоралось сердце в нем
Блаженно-сладостным огнем.
Меж тем владычица привстала,
Вина пригубив из бокала,
Давая рыцарю попять,
Что сим окончено свиданье,
Хоть оба, как гласит преданье,
Волненья не могли унять.
. . . . . . . . . . . . .
И с увлажненными очами
Герой сказал высокой даме:
"О, пусть отныне этот меч
Мне даст возможность уберечь
От новых бедствий вашу землю.
С отрадой этот долг приемлю,
Всем сердцем вам принадлежа.
Моя святая госпожа,
Я вашу возмещу потерю!.."
Она шепнула: "Я вам верю..."
К бургграфу рыцарь возвратился.
Хозяин к гостю обратился:
"Мой друг, не хочешь ли, скажи,
Взглянуть на наши рубежи?
Предвидя вражье наступленье,
Войска возводят укрепленья.
Сейчас предмет моих забот
Шестнадцать городских ворот:
Враги в них ринуться готовы.
Шалишь! У нас крепки засовы!.."
Так утешал себя бургграф.
Но, к месту битвы прискакав,
Наш рыцарь видит: дело худо;
Спасти их может только чудо.
Тесней сжимается кольцо,
И жадно дышит смерть в лицо.
Ужасен город осажденный,
Он, словно на смерть осужденный.
Ждет в страхе часа своего.
Со всех сторон вокруг него
Противник дерзостный залег.
О нет, ни выкуп, ни залог,
Ни тонкость хитроумной лести
Не отвратят кровавой мести...
Кто сдержит вепрей разъяренных?..
И глянь: на вражеских знаменах
Убитый князь изображен,
Копьем предательским сражен.
Но как бы в виде возраженья
На лживые изображенья
Та, что невинна и чиста,
Два к небу поднятых перста
На стягах вышить повелела
И этим символом клялась,
Что за святое бьется дело
И что, богам своим молясь,
Скорбит о друге убиенном,
О дорогом, о незабвенном...
Бургграфа Гамурет спросил:
"Откуда столько свежих сил
У ваших недругов берется?
Как величать их полководца?
Кто покровитель пришлых банд?"
Бургграф ответил: "Фридебранд,
Главарь наемников-шотландцев.
Когда б не помощь иностранцев,
Давно б мы им свернули шею.
Я в том тебя заверить смею!
Вообрази: во вражьем стане
Средь мавров служат христиане,
И прочим воинам пример
Заморский рыцарь Хютигер.[15]
Он в ратном деле исполин.
Из наших братьев не один
Его копьем насквозь проколот.
При этом он красив и молод,
Обворожителен весьма.
Всех наших дам он свел с ума.
А быть любимым женским полом
Не меньше, чем владеть престолом!.."
Но вот за лесом солнце село,
То время трапезы приспело,
И старый маршал говорит:
"Поедем! Стол давно накрыт".
О, если вы узнать могли б
Об этом рыцарском обеде,
Где громоздились горы снеди
От цапель жареных до рыб.
И все, чтя святость ритуала,
Сама хозяйка подавала.
Явилась королева в дом,
Чтоб лично убедиться в том,
Что угощают Гамурета,
Не нарушая этикета.
Она колено преклонила.
Героя это удивило:
Не ждал он почести такой...
Затем она своей рукой
Отрезала кусочек цапли
И налила ему вина.
Он осушил бокал до капли:
"За вас, светлейшая жена!"
Тут зазвенели бубенцы,
Взялись за дело игрецы,
Закувыркались скоморохи,
Потешно прыгая, как блохи.
Но королева Белакана
Глаз не сводила с капеллана:
Его наш доблестный герой
Возил повсюду за собой.
Затем промолвил юный воин:
"О высочайшая из жен!
Я слишком щедро награжден
И этой чести недостоин".
И Белакана улыбнулась:
В ней жизнь воскресла, страсть проснулась,
И, обходя пажей и слуг,
Преподнесла им угощенья.
Зарделись люди от смущенья,
Приняв дары из этих рук!
. . . . . . . . . . . . .
Она кивнула головой,
Произнося в прощальном тосте
Хвалу хозяевам и гостю,
И воротилась в замок свой.
Служанки с черными очами
Ей освещали путь свечами
В больших светильниках златых...
Она ушла... И дом затих...
Бургграф улегся на перинах.
И, как в сказаниях старинных,
Вокруг него пажи легли,
Что сон хозяйский стерегли:
Ведь супротивник недалече...
Не потухали в доме свечи,
И было в нем светло, как днем,
И спали все тревожным сном...
А Гамурет? Он в этот час,
И вовсе не смыкая глаз,
Метался на роскошном ложе.
Пылало гордое чело.
На подвиг рыцаря влекло
В честь королевы чернокожей.
В груди дыхание стеснилось,
Тревожно, тяжко сердце билось,
Им завладели в то мгновенье
Любовь и воинское рвенье,
Жгла сердце огненная рана.
И только утренний рассвет
В окно увидел Гамурет,
К себе призвал он капеллана,
Чтоб душу укрепить молитвой
Перед решающею битвой...
Герою панцирь принесли,
Коня лихого привели,
Что был не раз в бою испытан,
В конюшнях рыцарских воспитан
И от загривка до копыт
Надежным панцирем прикрыт...
Герой вдевает ногу в стремя.
Он полон ярости святой!
Сверкает бармица.[16] На шлеме
Пылает якорь золотой.
Щит изумрудами украшен.
Из окоп, с крыш, с дворцовых башен
Народ на рыцаря взирает,
У женщин сердце замирает.
И королева говорит:
"Да, он прекрасен беспримерно!
Так боги выглядят, наверно!"
(О, как лицо ее горит!)
И он, пустив коня в карьер,
Летит вперед на поле боя...
Меж тем отважного героя
Приметил рыцарь Хютигер.
И говорит, весьма встревожен:
"На сарацина не похож он!
Неужто с ней вступил в союз
Парцифаль
I
Кого склоняет злобный бес
К неверью в праведность небес,
Тот проведет свой век земной
С душой унылой и больной.
Порой ужиться могут вместе
Честь и позорное бесчестье.
Но усомниться иногда
Еще не главная беда:
Ведь даже и в утрате веры
Возможно соблюденье меры.
Найдется выход для сердец,
Что не отчаялись вконец...
Иные люди, как сороки:
Равно белы и чернобоки,
И в душах этих божьих чад
Перемешались рай и ад,
Оставив два различных цвета,
Из коих каждый есть примета...
Но тот, в ком веры вовсе нет,
Избрал один лишь черный цвет,
И непременно потому
Он канет в ночь, в глухую тьму.
А не утративший надежды
Рядится в белые одежды,
И к праведникам он примкнет...
Но всяк ли мой пример поймет?
Нет, строки, что сейчас прочли вы,
Для глупых слишком торопливы,
Чтоб их в сознанье удержать.
Так заяц тщится убежать,
Когда свое изображенье
Узрит в зеркальном отраженье.
(Меня наш Готфрид понимает,
И все ж он "зайца" не поймает,
Хоть Готфридом воспет Тристан!)
Но разве зеркало - обман?!
Стекло покрыто сзади цинком,
Чтоб отражаться в нем картинкам
Да и явлению любому...
Во сне мерещатся слепому
Черты неясного лица.
Но - жаль несчастного слепца!
Изображенье тут же тает,
Поскольку зренья не хватает...
И мной зачитанные строки
Об оперении сороки
Содержат попросту намек
На образ, что весьма далек
И кажется неуловимым...
Считаю я необходимым
Здесь привести на свой манер
Хотя б еще один пример.
Допустим, вы щипать мастак,
А все ж не выщипать никак
Вам волоска с моей ладони:
Со дня рожденья и дононе
Могу сказать наверняка
Там не растет ни волоска.
В чем суть подобного примера?
В том, что всего важнее - вера!
Есть волосок, нет волоска
Была бы вера высока!..
...Кому не хочется из вас
Узнать скорей, о чем сейчас
Пойдет сие повествованье?
О встрече или расставанье,
О бегстве в ночь, покрытом тьмой,
О возвращении домой,
О славе или о пороке,
О том, добры мы иль жестоки,
О всех превратностях судьбы
В разгар немыслимой борьбы
Меж черной мглой и ясным светом...
Кто устоит в боренье этом,
Спасенью душу отворя?
Для тех старался я не зря,
Кто ничего не проморгает.
Пусть эта повесть помогает
Им в жизни истину найти,
Фальшь и неверье отмести,
Тем избежав мучений ада,
И знать, что высшая награда
Вернейшего из верных ждет...
Рассказ о Верности пойдет,
О настоящей, не фальшивой...
Порой бывает верность лживой,
Такая верность коротка,
Что хвост у одного быка,
Нет, ошибаюсь, у коровы.
Она сбежала в глубь дубровы,
Укус не выдержав слепня...
Примеров много у меня.
На сем вступление кончаю.
Все, что сказал, предназначаю
Отнюдь не для одних мужчин.
Нет, признаюсь не без причин,
Что все мои призывы к вере
Должны касаться в равной мере
И наших женщин дорогих.
Не дурно, чтобы и у них
Яснее стало пониманье,
Что значит доброе деянье,
Кого им надо предпочесть,
Чтоб подарить любовь и честь...
. . . . . . . . . . . . .
Ну, а теперь сочтем уместным
Начать о доблестном и честном,
О гордом рыцаре рассказ...
Услада он для женских глаз,
Для сердца женского - утеха.
Ничто герою не помеха.
Отвагой славен, он потом
Еще прославится умом.
Он ни в одном лихом сраженье
Еще не ведал пораженья,
А все, что дальше будет с ним,
Мы постепенно объясним,
С теченьем нашего рассказа
Но по порядку, а не сразу...
...Издревле у племен романских,
А нынче также у германских,
Весьма суровый есть закон.
В своих статьях содержит он
Наследных прав установленья:
Коль умирает властелин,
Его корону и владенья
Приобретает старший сын.[1]
А младший, тот, лишась всего,
Не получает ничего.
Так у родительского гроба
Вскипают вмиг вражда и злоба.
Садится старший на престол,
А младший брат, с отцом прощаясь
В отверженного превращаясь,
Бредет по свету, нищ и гол.
Нет, мы отнюдь не против старших
Достойных сыновей монарших.
Напротив, вот вам крест святой,
Мы всей душой приходим в ярость,
Когда беспомощную старость
Отягощают нищетой.
Здоровье юности дано!
Младые не страшатся бедствий,
Но им отказывать в наследстве
Несправедливо все равно.
Где тот король, тот князь и граф,
Который вник бы в наши просьбы,
И младшим детям не пришлось бы
Скитаться без наследных прав!
Виновник многих зол и бед
Тот, кто детей страдать заставил...
В Анжу[2] стал жертвой этих правил
Прекрасный, юный Гамурет.
Его родитель всемогущим
Был королем... Но отчего
Он безземельным, неимущим
Оставил сына своего?
Дурной закон всему виною...
В край, сотрясаемый войною,
Пришла ужаснейшая весть:
Король убит! Он пал за честь
Родной земли... Сия кончина
Ведет на трон старшого сына...[3]
Ах, что за плач вокруг поднялся:
Король убит! Король скончался!
Наследник получает трон!
Неужто не поделит он
Свои богатства с младшим браток
Ужель без сердца старший брат?..
В краю, отчаяньем объятом,
Рыдал в ту пору стар и млад.
Но молвил новый повелитель:
"У нас с тобой один родитель,
И рождены мы, брат родной,
С тобою матерью одной
Не уподоблюсь я злодею!
Отринем смело, что старо!
Владей же всем, чем я владею.
Мое добро - твое добро.
Не оскверним себя позором
Братоубийственной войны.
Ведь пред господним приговором
И перед жизнью мы равны!.."
Услышав эту речь, вассалы
Вскричали: "Отчая земля,
Господня милость ниспослала
Тебе такого короля!"
Но, к изумленью паладинов,
Ответил младший сын Гандинов:
"Мой брат любезный и король!
Из всех богатств твоих дозволь
Взять снаряжение стальное.
Мне ни к чему все остальное.
Кольчугу мне стальную дай,
Вели стальные дать мне латы.
И, рвеньем рыцарским объятый,
Отправлюсь я в далекий край.
Делами ратными своими
Хочу твое прославить имя,
И пусть в той дальней стороне
Молва пройдет и обо мне,
Как о твоем отважном брате,
Разбившем вражеские рати".
И Гамурет с улыбкой милой
Сказал, достоинство храня:
"Шестнадцать душ сыздетства было
Оруженосцев у меня.
Теперь нужны мне для похода
Еще четыре молодца
Красавцы княжеского рода,
Вассалы нашего отца.
И, вознося молитвы богу,
Мы днесь отправимся в дорогу.
Знай: обо мне услышит мир!
Уверен, не один турнир
Умножит славу Гамурета.
И пусть наградою за это
Мне будет женская любовь,
Которую добуду с бою,
Благословляемый тобою...
Ах, как в груди клокочет кровь!..
Мой добрый брат, не мы ли вместе
В краю родимом возросли,
Не посрамив при этом чести
Своих отцов, своей земли.
Мы вместе тяготы делили,
В походы долгие ходили.
И кто был рыцарь, кто был вор,
Когда, в любви нетерпеливы,
Мы похищали торопливо
Иных красавиц пылкий взор?"
Тут произнес король, рыдая:
"Ужели ты не шутишь, брат,
Мне грудь словами раздирая,
В мое вселяя сердце ад?
Мой кровный брат, мой брат любимый,
Мой друг до гробовой плиты,
За что меня караешь ты
Разлукой непереносимой?
Я все с тобою разделю,
Тебе отдам я полнаследства,
И ты, кто был мне дорог с детства,
Сам станешь равен королю!
Но коль жестокий рок сильней,
Чем королевские веленья,
Бери любых моих коней,
Доспехи, золото, каменья.
И лучших слуг моих возьми,
Дабы, расставшись с отчим краем,
Ты был в пути сопровождаем
Моими верными людьми.
Пусть бог пошлет тебе удачу.
Прощай... Я безутешно плачу..."
И брату старшему в ответ
Промолвил юный Гамурет:
"Не надо плакать и стенать.
Потороплюсь утешить мать.
Высокая видна мне цель,
Меня пьянит победы хмель.
И сердце в левой половине
Моей груди стучит не зря,
Чтоб, целью высшею горя,
Мне отличиться на чужбине!"
. . . . . . . . . . . . .
И, плача, мать провозгласила:
"Под сердцем я тебя носила,
И для того ли ты возрос,
Чтоб стать причиной горьких слез
Несчастной матери своей?
Неужто милых сыновей
На свет мы призваны рожать,
Чтоб их в походы провожать?
О, бремя горестных судеб!
Ужель господь столь глух и слеп?
Ужель, кто верит в милость божью,
Себя напрасно тешит ложью?"
"О королевская жена,
Твоя душа погружена
В печаль о доблестном Гандине.
Но не грусти о младшем сыне,
Промолвил юный Гамурет.
Я дал всевышнему обет
Наш гордый род в бою прославить
И принужден тебя оставить.
Поскольку мною выбрал путь,
Я не смогу с него свернуть".
И отвечала королева:
"О плод родительского древа!
Ты добрым вскормлен молоком!
Прекрасной Дамой ты влеком!..
Прими мое благословенье.
И с моего соизволенья
Возьми четыре сундука:
В них бархат, кружева, шелка
Нетронуты у нас хранятся.
Тебе в пути они сгодятся.
Ступай! Будь смелым до конца.
А я останусь ждать гонца
С отраднейшей для сердца вестью,
Что скоро снова быть нам вместе!.."
. . . . . . . . . . . . .
В поход героя снарядили,
По-королевски нарядили,
Преподнесли ему подарок
Ценою в много тысяч марок
От благороднейшей из дам.
Он припадал к ее стопам,
А ныне простирал к ней руки,
Томимый горечью разлуки,
При этом ставши богатеем,
На зависть алчным иудеям.
Он обнял мать, он обнял брата,
Родной земле сказал: "Прощай!"
Неужто нет ему возврата
В родимый дом и в отчий край?
Ни с кем он не забыл проститься
Пред тем, как в странствие пуститься.
За самый малый знак внимания
Он всех и вся благодарил:
Не в силу княжеского званья
Людьми он обожаем был,
А в силу скромности безмерной
И прямоты нелицемерной,
Той благородной чистоты,
Не признающей суеты...
Вот отчего вошли в преданья
Его высокие деянья,
Что были им совершены
Далеко от родной страны.
Он, окруженный громкой славой,
Ей не кичился никогда.
Душа его была тверда,
Как ясен был рассудок здравый.
Служить хотел он... Но кому?
Не коронованным особам,
Не кесарям высоколобым,
А только богу одному!
Своей высокой цели ради.
Свершил он подвиг не один...
В ту пору в городе Багдаде
Жил всемогущий властелин,
Что подчинил себе полмира.
Его считали за кумира
Почти во всех концах земли.
Пред ним иные короли
Подобно слугам трепетали...
Носил он прозвище Барук.[4]
И лицезреть его мечтали
Все, обитавшие вокруг.
Священным наделенный саном,
Он предназначен был творцом
Стать для язычников отцом,
Как папа римский - христианам.
И так же, как к воротам Рима
Из разных стран, земель, краев,
В Багдад тянулись пилигримы
За отпущением грехов.
И сей обычай сохранен
В веках до нынешних времен...
Взрастил двух братьев Вавилон:[5]
Помпей был да Ипомидон.[6]
Барук напал на тех двоих,
Забрав Ниневию[7] у них.
Так сговорившись меж собой,
Два брата вновь вступают в бой.
Теснят Барука их войска...
Но вдруг к нему издалека
Пришла нежданная подмога:
То был наш славный Гамурет.
И хоть ему немного лет,
Достоинств у него премного.
"Тебе, Барук, я послужу,
Как друг, как рыцарь, как мужчина.
Я - сын покойного Гандина
И нынче прибыл из Анжу!.."
Тут повелел Барук всесильный
Ему сменить свой герб фамильный[8],
И новым он щитом снабжен,
Где якорь был изображен,
Как символ плаваний, скитаний
И стойкости средь испытаний.
. . . . . . . . . . . . .
И наш герой уплыл далеко:
Сражался в Персии, в Марокко
О нем в Алеппо[9] и в Дамаске
Доселе сказывают сказки.
Его копье врагам грозило,
Не одного оно сразило.
В песках зарыты их останки,
Поглощены волной морской...
Но вот он бросил якорь свой
В стране чудесной - в Зазаманке.[10]
. . . . . . . . . . . . .
Его на берег вынес шквал.
Он богу чуть не отдал душу
И лишь успел вступить на сушу,
Как некий город увидал.
Вокруг военные палатки,
Наверно, битва здесь была.
И в поле, после жаркой схватки,
Валялись мертвые тела.
И Гамурет велит гонцу
Скакать немедля ко дворцу,
Дабы узнать: что здесь творится?
Как именуется столица?
И через несколько секунд
Гонец приносит донесенье:
"Мы прибыли в Паталамунд,[11]
Народ нуждается в спасенье!
Халифы начали войну.
Враг справа движется и слева.
И умоляет королева
Спасти злосчастную страну!.."
За королеву наш герой
Решил тотчас же встать горой,
Сим доказав, что в мире есть
И долг, и рыцарская честь.
Врагов жестокий ждет удар!..
И всяк, будь молод он иль стар,
Здоров иль хвор, богат иль беден,
Добросердечен иль зловреден,
Героя принялся хвалить,
Алмазы, золото сулить.
"О рыцарь! Можешь взять свободно
Все, что душе твоей угодно!.."
Так весь народ воскликнул дружно...
Услышав это, Гамурет,
Чуть поклонившись, молвил: "Нет!
Мне ничего от вас не нужно!.."
И люди грянули в литавры:
"До гроба мы тебе верны,
Хоть наши лица и черны!"
(Там, в Зазаманке, жили мавры.)
Все зашумели, загалдели,
Надежда к ним влилась в сердца.
И жены черные глядели
На светлокудрого бойца.
Глазами черными блистая,
Смотрели девы на него,
Любуясь мантией его
Из дорогого горностая.
. . . . . . . . . . . . .
В город наш герой въезжает,
Его безмерно поражает
Неутолимой скорби вид.
Здесь все о смерти говорит.
Дороги вздыблены, разрыты,
Гербы на зданиях разбиты,
И раненых протяжный стон
Доносится со всех сторон:
Их с поля битвы ввозят в город,
И мы их видим пред собой:
Один лежит мечом распорот,
Копьем насквозь пронзен другой...
О, сколь судьба неумолима!
Сколь осажденный город нищ!..
Хромых коней проводят мимо
Давно неприбранных жилищ,
Где, корчась на своей постели,
Хозяин дышит еле-еле
Какой ему поможет врач?..
Стенанья, вопли, женский плач...
Такою с самого начала
Сия страна пред ним предстала...
Он принят был персоной важной.
Бургграф[12] - рубака преотважный,
Родного города оплот,
Охранник городских ворот
Его с любовью ввел в свой дом,
Попотчевал вином
И ласково приветил...
Здесь много раненых он встретил.
И в самом деле: не один
Высокородный паладин
Носил на перевязи руку,
Бинт окровавленный на лбу,
Познав военную судьбу,
А также бранную науку...
И, гостя юного обняв,
Расцеловал его бургграф:
"Наш избавитель долгожданный!
Ты в этом доме гость желанный!
Моею вотчиною всей
Распоряжайся и владей!"
Он в раззолоченную залу
Повел его к жене своей:
"Се - отпрыск славных королей!"
Она его поцеловала.
И к королеве во дворец
Бургграф отправился с докладом:
"К нам прибыл доблестный боец!
Спеши к нему! Спасенье рядом!
В наш край явился Гамурет,
Защитник нашего народа!.."
"Скажи, он княжеского рода?
Она промолвила в ответ.
Должна я точно это знать:
Могу ль его поцеловать?"
"О королева, этот воин
Самим Баруком удостоен
Высоких званий и наград!
Могу побиться об заклад,
О нем прослышал я впервые.
В сраженье при Александрии.
Мне говорили: это - он,
Кем урезонен Вавилон!
К тому же славный рыцарь сей
Дитя анжуйских королей,
Но держит это под секретом.
Иди! Встречай его приветом
От имени родной земли,
Чтоб с ним вовек не разлучиться.
И всем придворным повели
Как подобает облачиться..."
И маршал[13], прискакав домой,
Промолвил юному герою:
"Пред королевою самой
Сейчас предстанем мы с тобою!"
Тот словно солнышко зарделся,
Весьма богато разоделся.
Червонным золотом горя,
На нем сверкали якоря
Герб достославного Барука,
Нетленной верности порука.
Затем, доспехами звеня,
Он сел на гордого коня,
Который, как другие кони,
Ему достался в Вавилоне.
Затем садятся на коней
Бургграф со свитою своей
И ко дворцу стрелою мчатся,
Чтоб с королевой повстречаться...
Меж тем владычица их ждет,
Навстречу рыцарю идет
В сопровождении пажей,
И государственных мужей,
И величавых дам придворных,
Очаровательных, но черных...
...И королеву в знак приязни
Герой целует без боязни.
Она, ступивши чуть вперед,
Героя за руку берет
Своей нежнейшею рукою,
Ведет его в свои покои,
Где в окна мягкий льется свет.
И вот на бархате дивана
Сидят отважный Гамурет
И королева Белакана.
Он знал высоких жен немало,
И та, сидевшая пред ним,
Всем королевам остальным
Нисколечко не уступала:
Ни горделивою осанкой,
Ни речью властной, ни умом.
И лишь черна была лицом
Та, что владела Зазаманкой.
Но ярче звезд на небосклоне
Сиял рубин в ее короне.
. . . . . . . . . . . . .
И дама рыцарю сказала:
"О вас мы слышали немало,
О вашей славе неспроста
Молва идет из уст в уста.
Вы слабым женщинам опора.
И, полагаю, без укора
Вы мой воспримете рассказ
О том, что столь печалит нас".
И Гамурет сказал: "Поверьте,
Я предан вам до самой смерти,
И я на поединок выйду
С любым, кто вам нанес обиду,
Посмев нарушить ваш покой.
Но кто же, кто же он такой,
Подвергший вас жестоким бедам?
Увы, он мне пока неведом!..
. . . . . . . . . . . . .
Скажите прямо: кто ваш враг?
Откуда? Из какого стана?"
И королева Белакана
Герою отвечала так:
"Узнайте жребий мой ужасный:
Служил мне юноша прекрасный,
Чистейшим сердцем наделен,
Душою девственно-невинной,
Он обладал отвагой львиной
И был... Он был в меня влюблен.
Да, пылко, слепо, беззаветно
И, признаюсь, не безответно:
Я втайне любовалась им,
Отважным рыцарем моим,
Моим вернейшим паладином,
Ценя его высокий сап,
Его отец был властелином
Одной из мавританских стран.[14]
Но я невольно согрешила,
Я испытать его решила,
Сказав: "Геройством заслужи
Благоволенье госпожи!
Доспехи - мужеству помеха.
Без них добейся ты успеха!"
И - горе мне! - войдя в азарт,
Доспехи скинул Эйзенгарт...
Оставив грудь незащищенной,
Он дрался, смерти вопреки.
Но смерть пришла: копьем пронзенный,
Он пал от рыцарской руки.
Но за мгновенье до кончины,
Успев собрать остаток сил,
Он в грудь соперника вонзил
Копье... Так действуют мужчины!..
Ах, я жестоко поплатилась
За прихоть дерзкую мою.
Вокруг молва распространилась
О том, что не в честном бою
Пал мой избранник ненаглядный,
А что рукою кровожадной
Сплела я заговора сеть,
Чтоб, устранив с дороги сына
Страны соседней властелина,
Его землею завладеть.
И мигом вспыхнула война.
Моя страна разорена,
Огнем безжалостным объята.
Но хоть я плачу и казнюсь,
Богами нашими клянусь,
Что я ни в чем не виновата!.."
Почти не сдерживая плача,
Она вела свой разговор,
Украдкой за слезами пряча
Воспламененный страстью взор.
И Гамурет, сидевший рядом,
Ей отвечал таким же взглядом,
И разгоралось сердце в нем
Блаженно-сладостным огнем.
Меж тем владычица привстала,
Вина пригубив из бокала,
Давая рыцарю попять,
Что сим окончено свиданье,
Хоть оба, как гласит преданье,
Волненья не могли унять.
. . . . . . . . . . . . .
И с увлажненными очами
Герой сказал высокой даме:
"О, пусть отныне этот меч
Мне даст возможность уберечь
От новых бедствий вашу землю.
С отрадой этот долг приемлю,
Всем сердцем вам принадлежа.
Моя святая госпожа,
Я вашу возмещу потерю!.."
Она шепнула: "Я вам верю..."
К бургграфу рыцарь возвратился.
Хозяин к гостю обратился:
"Мой друг, не хочешь ли, скажи,
Взглянуть на наши рубежи?
Предвидя вражье наступленье,
Войска возводят укрепленья.
Сейчас предмет моих забот
Шестнадцать городских ворот:
Враги в них ринуться готовы.
Шалишь! У нас крепки засовы!.."
Так утешал себя бургграф.
Но, к месту битвы прискакав,
Наш рыцарь видит: дело худо;
Спасти их может только чудо.
Тесней сжимается кольцо,
И жадно дышит смерть в лицо.
Ужасен город осажденный,
Он, словно на смерть осужденный.
Ждет в страхе часа своего.
Со всех сторон вокруг него
Противник дерзостный залег.
О нет, ни выкуп, ни залог,
Ни тонкость хитроумной лести
Не отвратят кровавой мести...
Кто сдержит вепрей разъяренных?..
И глянь: на вражеских знаменах
Убитый князь изображен,
Копьем предательским сражен.
Но как бы в виде возраженья
На лживые изображенья
Та, что невинна и чиста,
Два к небу поднятых перста
На стягах вышить повелела
И этим символом клялась,
Что за святое бьется дело
И что, богам своим молясь,
Скорбит о друге убиенном,
О дорогом, о незабвенном...
Бургграфа Гамурет спросил:
"Откуда столько свежих сил
У ваших недругов берется?
Как величать их полководца?
Кто покровитель пришлых банд?"
Бургграф ответил: "Фридебранд,
Главарь наемников-шотландцев.
Когда б не помощь иностранцев,
Давно б мы им свернули шею.
Я в том тебя заверить смею!
Вообрази: во вражьем стане
Средь мавров служат христиане,
И прочим воинам пример
Заморский рыцарь Хютигер.[15]
Он в ратном деле исполин.
Из наших братьев не один
Его копьем насквозь проколот.
При этом он красив и молод,
Обворожителен весьма.
Всех наших дам он свел с ума.
А быть любимым женским полом
Не меньше, чем владеть престолом!.."
Но вот за лесом солнце село,
То время трапезы приспело,
И старый маршал говорит:
"Поедем! Стол давно накрыт".
О, если вы узнать могли б
Об этом рыцарском обеде,
Где громоздились горы снеди
От цапель жареных до рыб.
И все, чтя святость ритуала,
Сама хозяйка подавала.
Явилась королева в дом,
Чтоб лично убедиться в том,
Что угощают Гамурета,
Не нарушая этикета.
Она колено преклонила.
Героя это удивило:
Не ждал он почести такой...
Затем она своей рукой
Отрезала кусочек цапли
И налила ему вина.
Он осушил бокал до капли:
"За вас, светлейшая жена!"
Тут зазвенели бубенцы,
Взялись за дело игрецы,
Закувыркались скоморохи,
Потешно прыгая, как блохи.
Но королева Белакана
Глаз не сводила с капеллана:
Его наш доблестный герой
Возил повсюду за собой.
Затем промолвил юный воин:
"О высочайшая из жен!
Я слишком щедро награжден
И этой чести недостоин".
И Белакана улыбнулась:
В ней жизнь воскресла, страсть проснулась,
И, обходя пажей и слуг,
Преподнесла им угощенья.
Зарделись люди от смущенья,
Приняв дары из этих рук!
. . . . . . . . . . . . .
Она кивнула головой,
Произнося в прощальном тосте
Хвалу хозяевам и гостю,
И воротилась в замок свой.
Служанки с черными очами
Ей освещали путь свечами
В больших светильниках златых...
Она ушла... И дом затих...
Бургграф улегся на перинах.
И, как в сказаниях старинных,
Вокруг него пажи легли,
Что сон хозяйский стерегли:
Ведь супротивник недалече...
Не потухали в доме свечи,
И было в нем светло, как днем,
И спали все тревожным сном...
А Гамурет? Он в этот час,
И вовсе не смыкая глаз,
Метался на роскошном ложе.
Пылало гордое чело.
На подвиг рыцаря влекло
В честь королевы чернокожей.
В груди дыхание стеснилось,
Тревожно, тяжко сердце билось,
Им завладели в то мгновенье
Любовь и воинское рвенье,
Жгла сердце огненная рана.
И только утренний рассвет
В окно увидел Гамурет,
К себе призвал он капеллана,
Чтоб душу укрепить молитвой
Перед решающею битвой...
Герою панцирь принесли,
Коня лихого привели,
Что был не раз в бою испытан,
В конюшнях рыцарских воспитан
И от загривка до копыт
Надежным панцирем прикрыт...
Герой вдевает ногу в стремя.
Он полон ярости святой!
Сверкает бармица.[16] На шлеме
Пылает якорь золотой.
Щит изумрудами украшен.
Из окоп, с крыш, с дворцовых башен
Народ на рыцаря взирает,
У женщин сердце замирает.
И королева говорит:
"Да, он прекрасен беспримерно!
Так боги выглядят, наверно!"
(О, как лицо ее горит!)
И он, пустив коня в карьер,
Летит вперед на поле боя...
Меж тем отважного героя
Приметил рыцарь Хютигер.
И говорит, весьма встревожен:
"На сарацина не похож он!
Неужто с ней вступил в союз