Страница:
Храм внутри горы — тоже часто встречающийся мотив в европейских волшебных сказках. Сооружение, воздвигнутое человеческими руками внутри горы, означает наличие некой структурированной формы в бессознательном, иначе говоря, представляет собой какое-то культурное движение, которое внезапно прекратило свое существование или оказалось искорененным, вместо того чтобы влиться в основное русло развития культуры. Такого рода здание символизирует внезапно прерванный культурный подъем, разрыв в развитии культуры, подобный, например, неожиданному отказу в 17 столетии от алхимии и от квалитативного взгляда на природу (в пользу исключительно квантитативного подхода). В результате такого резкого разрыва отторгнутое культурное движение остается невредимым, но существует в дальнейшем лишь в виде ставшего анахронизмом фрагмента традиции, не оказывая вследствие своей изоляции сколько-нибудь реального воздействия на умы.
Рабская зависимость анимы от горного духа объясняется тем, что он знает, что нужно для того, чтобы она почувствовала себя живой и полной сил. Наше современное сознание не только не уделяет душе необходимого времени или сил, но и пытается вообще забыть о ее существовании. Следовательно, можно говорить о том, что анима в нашей сказке льнет к горному духу потому, что чувствует, что его обещание сделать ее жизнь более богатой и полной — не пустые слова; это имеет прямую связь с тем, что горный дух — язычник, и обусловлено тем, что языческое мировоззрение (Weltanschauung), в известных отношениях, открывает для мужской анимы гораздо более широкие жизненные возможности.
Ключ к пониманию того, почему горный дух здесь предстает как в виде подчеркнуто нехристианской фигуры, надо, по-видимому, искать во времени создания этой сказки. Волшебные сказки — точно гак же, как архетипические сновидения — находятся в связи с медленно протекающим в коллективном бессознательном поступательным процессом. Требуется немало времени, чтобы смысл, который они в себе несут, пустил корни и проник в сознание, поэтому мы можем датировать их лишь с погрешностью в триста лет. Наша сказка должна быть отнесена к сравнительно позднему времени, а именно к веку Просвещения, когда мы становимся свидетелями приложения фундаментальных христианских доктрин к вполне земным вещам; так например, Иоганн Кеплер считал, что земной мир является отображением Св. Троицы: он усматривал в трехмерности пространства образ Троицы, утверждая далее, что единое Божество есть сфера, центром которой является Бог Отец, поверхность, или внешняя сторона, соответствует Богу Сыну, а радиусы между ними — Святому Духу. Согласно Кеплеру, все существа, сотворенные Богом, стремятся принять сферическую форму, т. е. подражают Творцу. Не без основания полагают, что эпоху Просвещения, взятую в целом, можно охарактеризовать как тип культуры, имеющий своим основанием тринитарную форму мышления, которая выражает, вообще говоря, достаточно несовершенную точку зрения, исключающую наличие проблемы зла и иррациональных элементов в природе. Это привело к возникновению оппозиции между этим новым стилем мышления и предшествовавшим ему. Новое мышление, вследствие своей отчужденности от иррационального и души, было и остается таким же односторонним, как и прежнее. Для того чтобы уравновесить новую тенденцию, люди, унаследовавшие традиционный тип мышления, более энергично заявляют о своих убеждениях. Обе стороны образуют два обособленных лагеря, но ни один из них не способен восполнить собой другой, чтобы устранить его недостатки.
Первый предмет, который горный дух предлагает принцессе загадать, с тем чтобы поставить в тупик героя, — это белая лошадь ее отца, и здесь косвенно вводится новый образ и новый персонаж — король, реальный отец анимы. Как я уже говорила, король иногда символизирует собой отживающую свой век систему духовного и светского мироустройства. Вполне возможно, что отец анимы служит символом износившегося и затертого христианского мировоззрения (Weltanschauung), при этом отвергающий, в противоположность ему, господствующую религию горный дух тоже в значительной степени выполняет функцию отца. То, что с горным духом связывается бурный подъем либидо, нарастающий в бессознательном, свидетельствует, что перед нами полный жизненной силы архетип, причем то, что он был когда-то вытеснен, делает его особенно опасным. Герой должен быть начеку перед лицом обеих противоположностей, каждая из которых равно обозначена королевской фигурой, ибо, подобно всем крайним противоположностям, они непостижимым образом тождественны друг другу. Что касается королевской лошади, то она является символом бессознательных сил, находящихся в распоряжении сознания.
Второй предмет, который должна загадать принцесса, — это меч. Он символизирует справедливость, власть, решительность (вспомним Александра, разрубившего гордиев узел ударом меча) и способность к различению — как при понимании, так и в своем волеизъявлении. Мотив меча играет важную роль в алхимии; дракона, например, разрубают мечом, и это означает попытку различения инстинктивных побуждений, с тем чтобы смутные бессознательные содержания сделались более определенными. Мы должны разрубить первоматерию (prima materia) «своим собственным мечом»: иными словами, для того чтобы стать хозяином свободного либидо, которое предлагается нам бессознательным, необходимо принять сознательное решение. Это означает, что решение относительно того, какой линии держаться, должно приниматься сознательной личностью, и способность к такому решению является существенной предпосылкой для того, чтобы бессознательное могло идти «перед. «Возьми меч! Разруби дракона!» — тогда что-нибудь в тебе да разовьется. В обряде богослужения меч символизирует Логос, а в Апокалипсисе меч — это Логос, выступающий как окончательное Слово Бога, творящее суд над миром. Пламенный меч, «обращающийся» перед Эдемским садом и не позволяющий в него войти, получает объяснение в алхимии как гнев Ветхозаветного Бога. В гностической же системе Симона Мага пламенный меч истолковывается как страсть, которая и отделяет землю от рая. Меч может также иметь и отрицательное значение, а именно — несущего гибель, преждевременно обрывающего жизнь. Подобно коню, меч обозначает либидо, содержащееся в бессознательном, заряд психической энергии. Конь и меч, таким образом, оказываются связанными между собой, хотя разница в том, что меч — это орудие, изготовленное человеком, тогда как конь — это инстинктивно-непроизвольное либидо.
Третий предмет, о котором должна подумать принцесса, — голова горного духа, вещь, которую не в состоянии вообразить никто из смертных. Греческие алхимики заявляли, что в головном мозге сокрыта величайшая тайна. Платон в «Тимее» отмечает, что голова повторяет шарообразную форму Вселенной, иными словами — Бога. Соответственно, она несет в себе божественные тайны человека. Вероятно, этим в какой-то степени объясняется, почему у дикарей мы нередко сталкиваемся с культом головы. Например, сабины погружали «золотоголового» человека, т. е. блондина, в масло, затем отрезали ему голову и использовали ее в качестве оракула. Алхимики называли себя «детьми золотой головы», а алхимик Зосима учил, что омега (Q) являет собой величайшую тайну. Кроме того, голова в алхимии является символом Самости. При помощи головы мы получаем ключ к решению внутренних проблем. В более позднее время голову интерпретировали как сущность (essence) или смысл. Что касается слов горного духа, что «ни один смертный не способен помыслить о ней», то они означают, что человек не в состоянии постичь эту сокровенную тайну. В нашей сказке именно голова горного духа (которая вскоре будет отрублена) придумывает загадки и, следовательно, служит источником всех загадок анимы. Таким образом, приобретение героем этой головы является решением его проблемы, потому что, обладая ею, он становится способен понять свои сокровенные психические процессы.
Три мысленно представленных объекта — лошадь, меч и голова — являются отражением того факта, что старая система сознания еще обладает определенной волей и энергией, хотя ее динамика и смысл вернулись к исходному бессознательному состоянию. Следовательно, налицо раскол между энергией сознания и покинувшим сознание и пребывающим в бессознательном смыслом, что является, между прочим, основной проблемой нашего времени.
Рассмотрим теперь символы, обнаруживающие свое присутствие в храме горного духа. Во время первого появления здесь героя он видит только несколько звезд, чертог же погружен в темноту, и на жертвеннике ничего нет. Редкие, беспорядочно проступающие на небе звезды суть скрытые, в беспорядке рассеянные зародыши сознания.
Во время второго его появления над храмом сияет луна, а на жертвеннике лежит рыба с шипами. Луна, символ женского начала, означает женскую установку по отношению к внутреннему и внешнему миру, установку, для которой характерны приятие и чуткая восприимчивость к тому, что происходит. В китайской поэзии появление луны иногда означает, что на смену напряжению борьбы приходят отдых и успокоение.
Греческий философ Анаксимандр высказывал предположение, что человек произошел от иглистой рыбы. Рыба известна в качестве христианского символа; апостолы были названы Христом «ловцами человеков», рыба же (ichthys, что расшифровывается как Иисус Христос сын Божий Спаситель. — Прим. рус. ред.) является для христиан символом самого Христа и вследствие этого входит в состав праздничной евхаристической пищи. Как Христос, так и рыба являются символами Самости. Христос, таким образом, отводит от природы содержащуюся в символе рыбы проекцию, высвобождая тем самым от этого бремени природу и сосредоточивая проекцию на себе. Рыбе принадлежит также выдающаяся роль в астрологии, поскольку именно этот знак зодиака оказывает влияние на развитие событий в первые два тысячелетия христианской эры. Однако этот знак составлен из двух рыб, расположенных параллельно, но смотрящих в разные стороны, одна, из которых символизирует Христа, другая — анти-Христа. Иглистая рыба, о которой идет речь в нашей сказке, указывает, по-видимому, на анти-Христа — центральное, но дьявольское содержание бессознательного. Это — не дающее к себе подступиться, колючее, ускользающее содержание бессознательного, и достижение которого связано с большим трудом и риском. В Средние века в рыбе видели символ земных наслаждений, «потому что она необыкновенно прожорлива»; а возможно, также и потому, что Левиафан представлял из себя чудовищных размеров рыбу. В еврейской традиции утверждается, что мясо Левиафана станет для благочестивых евхаристической пищей в день Страшного суда. Поскольку мясо Левиафана считалось в этой традиции чистой пищей, то это подразумевало обретение бессмертия. (Отметим наличие здесь определенной амбивалентности, ибо в рыбе также видели символ похотливости и прочих низменных инстинктов.) В Индии рыба тоже связывалась с символом спасения. Бог Ману превратился в рыбу и спас священные книги от потопа. В алхимии часто упоминается «рыба в форме шара посреди океана» — без костей и удивительной толщины, позднее эту рыбу связывали с ярко святящейся рыбой, вызывающей у людей жар. Медуза — огонь в море — интерпретировалась алхимиками как символ божественной любви или адского огня. Комбинации из подобных несопоставимых аспектов широко представлены в алхимическом символизме. В отличие от христианства, для которого брак небес и ада есть нечто абсолютно недопустимое, в алхимии предпочтение всегда отдается парадоксальному решению.
В психологическом плане рыба — отдаленное, труднодоступное содержание бессознательного, сумма потенциальной энергии, заряженной возможностями, которым, однако, недостает ясности. Это — либидинозный символ для относительно неопределенного, не поддающегося уточнению количества психической энергии, направленность и пути преобразования которой остаются неясными. Амбивалентность, характеризующая все, что связано с рыбой, проистекает из того, что мы имеем здесь дело с содержанием, находящимся ниже порога сознания.
Во время третьего появления героя чертог горного духа ярко освещен лучами солнца. (Смена предметов, открывающихся каждый раз глазам героя, наводит на мысль о постепенности освещения его бессознательного — вплоть до обретения способности ясно различать тайные пружины своей души.) Полуночное солнце внутри горы заставляет вспомнить полночный солнечный свет, идущий снизу, который герой Апулея увидел в царстве мертвых. Ведь не только эго вносит свет, но и само бессознательное имеет «латентное сознание». Это полночное солнце и есть, по-видимому, первоначальная форма сознания, т. е. коллективное сознание, в отличие от эго-сознания. В принципе, нечто подобное свойственно дикарям и детям — ощущение того, что это известно, которое вовсе не тождественно ощущению «я это знаю». Свет в бессознательном поначалу имеет характер нецентрированного, рассеянного свечения. В мифах творения создание света нередко разделяется на две стадии: сначала рождение света как такового, затем — рождение солнца. В Книге Бытия, например, Бог создает свет уже в первый день творения и только на четвертый день создает солнце и луну.
На жертвеннике лежит огненное колесо. В Индии колесо — символ власти и победы, помогающий обрести силу и указывающий путь. Это — колесо освобождения, движущееся правильным образом в правильном направлении и символизирующее постепенный рост в человеке религиозного сознания. В позднейшую эпоху символ колеса приобретает другой, более зловещий аспект в качестве круговорота перерождений, бессмысленного повторения по кругу жизненного процесса, которого необходимо попытаться избежать. В обоих случаях колесо служит символом самодвижущейся силы бессознательного, иначе говоря — Самости. Совершать свой жизненный путь в согласии с внутренним ритмом души (psyche), огненного колеса, — цель индийца. Он стремится сверять каждый свой шаг с «курсом», заданным Самостью. Однако Самость приобретает характер отрицательного фактора, причиняет муки, если ее намерения поняты неправильно; тогда-то загадки и остаются без ответа. Во времена древнего Вавилона открытие гороскопа, или астрологического круга, знаменовало появление представления о роковом колесе, посредством которого человека затягивает в «колесо» собственной судьбы. Перед Христом преклонялись, в частности, и потому, что он был единственным, кто смог снять гнет колеса рождений — тем, что дал верующим в него возможность второго, духовного, рождения. С другой стороны, в Средние века Фортуна всегда изображалась с колесом (чем-то напоминающим колесо рулетки), что должно было означать безрассудное вмешательство слепой судьбы в жизнь людей, которые, в действительности, просто являются пленниками своего бессознательного. Алхимики нередко воспринимали свою работу как движущийся по кругу процесс непрерывного очищения. Круговое движение алхимического колеса приводит к унификации противоположностей: небо становится земным, земля — небесной. Для алхимиков это мировое колесо всеобщего круговорота вещей находилось в ряду положительных символов. Даже Бога символически изображали с помощью колеса. Никлаус фон дер Флюэ (Niklaus von der Flue), швейцарский мистик и святой, имел наводящее ужас видение Бога, который явился ему покрытый огромным колесом. Описывая увиденное именно таким образом, он, по-видимому, пытался в какой-то степени смягчить испытанный им ужас и сделать открывшееся более приемлемым и понятным. В кавказской легенде Бог убивает героя, неистового и бесстрашного воина, направив на него огненное колесо, которое сокрушает и испепеляет стоящего на его пути; с помощью колеса находит здесь выражение представление о мстительной, зловещей стороне божества. Во время праздничных гуляний, приуроченных к дню летнего солнцестояния, которые традиционно проводятся во всех сельских районах Германии, гуляющие скатывают с гор огненные колеса. Хотя в этом обычае можно видеть остатки ритуальных действий, направленных на поддержание и усиление активности солнца, его можно также связать с пониманием солнца как символа, служащего источником возникновения сознания в бессознательном. Среди германских народов широко распространено поверье, что еще не получившие воплощения человеческие души крутятся в воздухе подобно огненным колесам.
Колесо, образованное из огня, указывает на самопроизвольное движение психического, проявляющееся в виде страсти или эмоционального импульса, то есть указывает на тот, всегда неожиданный для нас, подъем либидо из недр бессознательного, который как бы воспламеняет нас. Когда это происходит, то невольно хочется сказать: «Эта мысль вертится у меня в голове, словно колесо». Подобным же образом вращающееся колесо может служить хорошей иллюстрацией бессмысленного движения по кругу, характерного для невротического сознания. Это случается, когда человек потерял связь со своей внутренней жизнью и поэтому не чувствует индивидуального, т. е. единственного и неповторимого, смысла своего существования.
В нашей сказке колесо вследствие своей круглой формы обнаруживает соответствие с головой горного духа — символом Самости в ее темном аспекте. У индейцев Южной Америки имеется сказка, наглядно подтверждающая мысль, что голове может быть присущ совершенно разрушительный аспект. В этой сказке череп сверхъестественным образом начинает крутиться, у него появляются крылья и когти, и он превращается в демоническое, смертоносное существо, которое охотится на людей и жадно пожирает свою добычу. Это связано с отделением головы от тела и ее автономностью. Резкий отрыв головы от тела в психологическом отношении губителен для человека.
Очень часто король в волшебных сказках нуждается в живой воде. Это означает, что он потерял вкус к жизни. Однако в нашем случае тем, кто утратил смысл жизни, является как раз анима, и, в еще большей степени, это относится к стоящему за ней горному духу, утратившему всякую надежду. Неуравновешенное поведение анимы свидетельствует об отсутствии правильного соотношения между сознанием и бессознательным.
Подобно вампирам, анима и горный дух любят кровь своих жертв. Мотив вампиризма распространен во всем мире. Души умерших в Гадесе, которым Одиссей должен сначала принести кровавую жертву, являются вампирами. Их жажда крови, в сущности, — не что
иное, как страстное желание бессознательных содержаний прорваться в сознание. Если им отказывают в этом, они начинают отсасывать энергию из сознания, делая человека утомленным и вялым. В нашей сказке мы имеем дело с попыткой бессознательных содержаний привлечь к себе внимание сознания с целью добиться признания как своей реальности, так и своих нужд, а также с целью что-то сообщить сознанию.
Получив голову горного духа, герой тем самым интегрирует ее знание и мудрость. Владея ими, он разрушает чары, в плену которых оказалась принцесса. Хотя она и освобождена от чар, но тем не менее еще не спасена, потому что символическая голова была понята героем только в негативной форме. Отсечение головы подразумевает отделение данного особого содержания от его коллективного бессознательного фона в результате интуитивного осознания героем специфического характера этого содержания. Таким способом герой интегрирует часть смысла, но понять этот смысл во всей его полноте, равно как и в связи с коллективным бессознательным, ему не под силу. Другими словами, несмотря на то, что он оказался способен различить (то есть отделить) скрытую за принцессой основную причину нарушения порядка и тем самым устранить ее, он все же не смог осознать ее суть; да ему, вероятно, никогда и не было известно о существовании бога древних германцев Вотана. Позитивный аспект полученной головы, т. е. более глубокое понимание того, кто одержим ею, мог бы проявиться лишь с помощью процесса трансформации — наподобие тогоб что происходит чуть позже в анимс.
Мы сможем гораздо лучше понять многие из европейских волшебных сказок, если обратимся к неисчерпаемому запасу символов в алхимических текстах. Ценность этого источника в качестве сравнительного материала очень велика по той причине, что алхимические спекуляции являлись попыткой соединить в коллективном сознании природные языческие склонности с присущими христианству элементами. Односторонняя спиритуализация, свойственная христианству, привела в определенных классах общества к отчуждению человека от инстинкта. Как отмечает Юнг в «Психологии и алхимии», мы подвергаемся влиянию христианства на более высоких уровнях психического, но если посмотреть на более низкие уровни — там мы остаемся совершенными язычниками. Хотя волшебные сказки, в большей своей части, носят всецело языческий характер, некоторые из них, особенно относящиеся к более позднему времени, и в частности, та, которую мы только что рассматривали, содержат в себе символы, которые становятся понятны лишь в том случае, если видеть в них попытку бессознательного заново объединить вытесненную языческую традицию с находящейся под влиянием христианства сферой сознания.
Существует, однако, одно важное различие между волшебными сказками и сочинениями алхимиков: последние не только продуцировали символы посредством проекции своего бессознательного на химические вещества, но и теоретизировали по поводу своих открытий. Их тексты не только изобилуют символами, но и несут в себе множество интересных, в некотором смысле психологических ассоциаций, связанных с такими символами. В этом отношении алхимические образы вполне могут выполнять роль связующего звена между во многом отдаленными от нас образами волшебной сказки и миром современного сознания.
В алхимическом процессе мы постоянно имеем дело с такими стадиями, которые описываются в модели психологического развития личности и находят себе соответствие при рафинировании грубой prima materia в золото, а именно nigredo — латинское слово, обозначающее потемнение материала, подвергшегося обработке огнем; albedo — белое вещество, которое при отмывании превращается в серебро; и rubedo (краснота), когда в результате дальнейшего нагревания серебро превращается в золото.
Albedo указывает на первые проблески понимания индивидом реальности бессознательного (что открывает возможности для достижения им более объективной установки) и одновременно на снижение уровня сознания, без чего такие проблески были бы невозможны. Albedo подразумевает холодный, беспристрастный взгляд на мир, стадию в духовном развитии, на которой все представляется отдаленным и смутным, словно бы увиденным при свете луны. Поэтому и говорят, что на стадии albedo женственность (the femine) и луна правят миром. Albedo подразумевает также чуткое отношение к бессознательному. «Промывание», или «отстирывание», — это тяжелое испытание, заключающееся в осознании человеком неизбежности тени; в этом отличие этой стадии от предыдущей, nigredo, когда происходит первая, наводящая ужас встреча с тенью лицом к лицу; однако как бы ни была она мучительна, вслед за ней должна последовать работа, выражающаяся в воздействии на худшее в нас, что имеет место и в анализе.
Алхимики называют это «тяжелой работой». Если достигнут прогресс albedo, основное напряжение, связанное с такой работой, заметно уменьшается. Тогда простого подогрева достаточно, чтобы albedo перешло в rubedo — управляемую солнцем стадию, возвещающую о новом состоянии сознания. Солнце и луна, краснокожий раб и белая женщина, суть противоположности, которые часто сочетаются браком, знаменуя этим союз объективного сознания с анимой, мужского Логоса с женственным внутренним началом. Благодаря этому союзу все больше и больше энергии начинает постепенно поступать в сознание, создавая условия для позитивного отношения к миру, для любви и творческой активности.
Образ горного духа наводит на мысль о Сатурне, символизирующем в алхимии темный, архаический, «все-еще-не-додуманный-до-конца» спор, который необходимо сделать достоянием сознания, то есть отрубленной головы. Сатурн суть голова, круглая вещь, или «разрушающая вода» (Зосима называет Сатурн омегой или головой). Судя по всему, этот динамичный горный дух все-таки не является богом, но жрецом или другим лицом, призванным служить богу. Он раб огненного колеса. Уже отнюдь не антропоморфная фигура Самости должна стоять за ним. Отправление культа в горном храме таит в себе опасность, потому что руководство богослужением здесь осуществляется коллективным бессознательным.
Как я уже ранее отмечала, в северных странах Меркурия отчасти отождествляли в Вотаном, о чем достаточно ясно свидетельствует материал волшебных сказок. В результате отсечения алхимии от культурного процесса, с одной стороны, и упадка фольклора, с другой, у людей в их бессознательном были оборваны связи с языческими богами. До того как это случилось, именно в алхимии, фольклоре и астрологии у языческих богов было прибежище для существования. Через указанные три сферы, по существу, проходила для них последняя линия обороны.
Повторяю, горный дух не спасен. Спасена лишь анима. Таким образом, глубочайшая проблема осталась неразрешенной, осталось, начиная с 17 века, смутное предчувствие, что Вотан не умер, что он жив и ждет только часа, чтобы пробудиться в германской душе (psyche).
Рабская зависимость анимы от горного духа объясняется тем, что он знает, что нужно для того, чтобы она почувствовала себя живой и полной сил. Наше современное сознание не только не уделяет душе необходимого времени или сил, но и пытается вообще забыть о ее существовании. Следовательно, можно говорить о том, что анима в нашей сказке льнет к горному духу потому, что чувствует, что его обещание сделать ее жизнь более богатой и полной — не пустые слова; это имеет прямую связь с тем, что горный дух — язычник, и обусловлено тем, что языческое мировоззрение (Weltanschauung), в известных отношениях, открывает для мужской анимы гораздо более широкие жизненные возможности.
Ключ к пониманию того, почему горный дух здесь предстает как в виде подчеркнуто нехристианской фигуры, надо, по-видимому, искать во времени создания этой сказки. Волшебные сказки — точно гак же, как архетипические сновидения — находятся в связи с медленно протекающим в коллективном бессознательном поступательным процессом. Требуется немало времени, чтобы смысл, который они в себе несут, пустил корни и проник в сознание, поэтому мы можем датировать их лишь с погрешностью в триста лет. Наша сказка должна быть отнесена к сравнительно позднему времени, а именно к веку Просвещения, когда мы становимся свидетелями приложения фундаментальных христианских доктрин к вполне земным вещам; так например, Иоганн Кеплер считал, что земной мир является отображением Св. Троицы: он усматривал в трехмерности пространства образ Троицы, утверждая далее, что единое Божество есть сфера, центром которой является Бог Отец, поверхность, или внешняя сторона, соответствует Богу Сыну, а радиусы между ними — Святому Духу. Согласно Кеплеру, все существа, сотворенные Богом, стремятся принять сферическую форму, т. е. подражают Творцу. Не без основания полагают, что эпоху Просвещения, взятую в целом, можно охарактеризовать как тип культуры, имеющий своим основанием тринитарную форму мышления, которая выражает, вообще говоря, достаточно несовершенную точку зрения, исключающую наличие проблемы зла и иррациональных элементов в природе. Это привело к возникновению оппозиции между этим новым стилем мышления и предшествовавшим ему. Новое мышление, вследствие своей отчужденности от иррационального и души, было и остается таким же односторонним, как и прежнее. Для того чтобы уравновесить новую тенденцию, люди, унаследовавшие традиционный тип мышления, более энергично заявляют о своих убеждениях. Обе стороны образуют два обособленных лагеря, но ни один из них не способен восполнить собой другой, чтобы устранить его недостатки.
Первый предмет, который горный дух предлагает принцессе загадать, с тем чтобы поставить в тупик героя, — это белая лошадь ее отца, и здесь косвенно вводится новый образ и новый персонаж — король, реальный отец анимы. Как я уже говорила, король иногда символизирует собой отживающую свой век систему духовного и светского мироустройства. Вполне возможно, что отец анимы служит символом износившегося и затертого христианского мировоззрения (Weltanschauung), при этом отвергающий, в противоположность ему, господствующую религию горный дух тоже в значительной степени выполняет функцию отца. То, что с горным духом связывается бурный подъем либидо, нарастающий в бессознательном, свидетельствует, что перед нами полный жизненной силы архетип, причем то, что он был когда-то вытеснен, делает его особенно опасным. Герой должен быть начеку перед лицом обеих противоположностей, каждая из которых равно обозначена королевской фигурой, ибо, подобно всем крайним противоположностям, они непостижимым образом тождественны друг другу. Что касается королевской лошади, то она является символом бессознательных сил, находящихся в распоряжении сознания.
Второй предмет, который должна загадать принцесса, — это меч. Он символизирует справедливость, власть, решительность (вспомним Александра, разрубившего гордиев узел ударом меча) и способность к различению — как при понимании, так и в своем волеизъявлении. Мотив меча играет важную роль в алхимии; дракона, например, разрубают мечом, и это означает попытку различения инстинктивных побуждений, с тем чтобы смутные бессознательные содержания сделались более определенными. Мы должны разрубить первоматерию (prima materia) «своим собственным мечом»: иными словами, для того чтобы стать хозяином свободного либидо, которое предлагается нам бессознательным, необходимо принять сознательное решение. Это означает, что решение относительно того, какой линии держаться, должно приниматься сознательной личностью, и способность к такому решению является существенной предпосылкой для того, чтобы бессознательное могло идти «перед. «Возьми меч! Разруби дракона!» — тогда что-нибудь в тебе да разовьется. В обряде богослужения меч символизирует Логос, а в Апокалипсисе меч — это Логос, выступающий как окончательное Слово Бога, творящее суд над миром. Пламенный меч, «обращающийся» перед Эдемским садом и не позволяющий в него войти, получает объяснение в алхимии как гнев Ветхозаветного Бога. В гностической же системе Симона Мага пламенный меч истолковывается как страсть, которая и отделяет землю от рая. Меч может также иметь и отрицательное значение, а именно — несущего гибель, преждевременно обрывающего жизнь. Подобно коню, меч обозначает либидо, содержащееся в бессознательном, заряд психической энергии. Конь и меч, таким образом, оказываются связанными между собой, хотя разница в том, что меч — это орудие, изготовленное человеком, тогда как конь — это инстинктивно-непроизвольное либидо.
Третий предмет, о котором должна подумать принцесса, — голова горного духа, вещь, которую не в состоянии вообразить никто из смертных. Греческие алхимики заявляли, что в головном мозге сокрыта величайшая тайна. Платон в «Тимее» отмечает, что голова повторяет шарообразную форму Вселенной, иными словами — Бога. Соответственно, она несет в себе божественные тайны человека. Вероятно, этим в какой-то степени объясняется, почему у дикарей мы нередко сталкиваемся с культом головы. Например, сабины погружали «золотоголового» человека, т. е. блондина, в масло, затем отрезали ему голову и использовали ее в качестве оракула. Алхимики называли себя «детьми золотой головы», а алхимик Зосима учил, что омега (Q) являет собой величайшую тайну. Кроме того, голова в алхимии является символом Самости. При помощи головы мы получаем ключ к решению внутренних проблем. В более позднее время голову интерпретировали как сущность (essence) или смысл. Что касается слов горного духа, что «ни один смертный не способен помыслить о ней», то они означают, что человек не в состоянии постичь эту сокровенную тайну. В нашей сказке именно голова горного духа (которая вскоре будет отрублена) придумывает загадки и, следовательно, служит источником всех загадок анимы. Таким образом, приобретение героем этой головы является решением его проблемы, потому что, обладая ею, он становится способен понять свои сокровенные психические процессы.
Три мысленно представленных объекта — лошадь, меч и голова — являются отражением того факта, что старая система сознания еще обладает определенной волей и энергией, хотя ее динамика и смысл вернулись к исходному бессознательному состоянию. Следовательно, налицо раскол между энергией сознания и покинувшим сознание и пребывающим в бессознательном смыслом, что является, между прочим, основной проблемой нашего времени.
Рассмотрим теперь символы, обнаруживающие свое присутствие в храме горного духа. Во время первого появления здесь героя он видит только несколько звезд, чертог же погружен в темноту, и на жертвеннике ничего нет. Редкие, беспорядочно проступающие на небе звезды суть скрытые, в беспорядке рассеянные зародыши сознания.
Во время второго его появления над храмом сияет луна, а на жертвеннике лежит рыба с шипами. Луна, символ женского начала, означает женскую установку по отношению к внутреннему и внешнему миру, установку, для которой характерны приятие и чуткая восприимчивость к тому, что происходит. В китайской поэзии появление луны иногда означает, что на смену напряжению борьбы приходят отдых и успокоение.
Греческий философ Анаксимандр высказывал предположение, что человек произошел от иглистой рыбы. Рыба известна в качестве христианского символа; апостолы были названы Христом «ловцами человеков», рыба же (ichthys, что расшифровывается как Иисус Христос сын Божий Спаситель. — Прим. рус. ред.) является для христиан символом самого Христа и вследствие этого входит в состав праздничной евхаристической пищи. Как Христос, так и рыба являются символами Самости. Христос, таким образом, отводит от природы содержащуюся в символе рыбы проекцию, высвобождая тем самым от этого бремени природу и сосредоточивая проекцию на себе. Рыбе принадлежит также выдающаяся роль в астрологии, поскольку именно этот знак зодиака оказывает влияние на развитие событий в первые два тысячелетия христианской эры. Однако этот знак составлен из двух рыб, расположенных параллельно, но смотрящих в разные стороны, одна, из которых символизирует Христа, другая — анти-Христа. Иглистая рыба, о которой идет речь в нашей сказке, указывает, по-видимому, на анти-Христа — центральное, но дьявольское содержание бессознательного. Это — не дающее к себе подступиться, колючее, ускользающее содержание бессознательного, и достижение которого связано с большим трудом и риском. В Средние века в рыбе видели символ земных наслаждений, «потому что она необыкновенно прожорлива»; а возможно, также и потому, что Левиафан представлял из себя чудовищных размеров рыбу. В еврейской традиции утверждается, что мясо Левиафана станет для благочестивых евхаристической пищей в день Страшного суда. Поскольку мясо Левиафана считалось в этой традиции чистой пищей, то это подразумевало обретение бессмертия. (Отметим наличие здесь определенной амбивалентности, ибо в рыбе также видели символ похотливости и прочих низменных инстинктов.) В Индии рыба тоже связывалась с символом спасения. Бог Ману превратился в рыбу и спас священные книги от потопа. В алхимии часто упоминается «рыба в форме шара посреди океана» — без костей и удивительной толщины, позднее эту рыбу связывали с ярко святящейся рыбой, вызывающей у людей жар. Медуза — огонь в море — интерпретировалась алхимиками как символ божественной любви или адского огня. Комбинации из подобных несопоставимых аспектов широко представлены в алхимическом символизме. В отличие от христианства, для которого брак небес и ада есть нечто абсолютно недопустимое, в алхимии предпочтение всегда отдается парадоксальному решению.
В психологическом плане рыба — отдаленное, труднодоступное содержание бессознательного, сумма потенциальной энергии, заряженной возможностями, которым, однако, недостает ясности. Это — либидинозный символ для относительно неопределенного, не поддающегося уточнению количества психической энергии, направленность и пути преобразования которой остаются неясными. Амбивалентность, характеризующая все, что связано с рыбой, проистекает из того, что мы имеем здесь дело с содержанием, находящимся ниже порога сознания.
Во время третьего появления героя чертог горного духа ярко освещен лучами солнца. (Смена предметов, открывающихся каждый раз глазам героя, наводит на мысль о постепенности освещения его бессознательного — вплоть до обретения способности ясно различать тайные пружины своей души.) Полуночное солнце внутри горы заставляет вспомнить полночный солнечный свет, идущий снизу, который герой Апулея увидел в царстве мертвых. Ведь не только эго вносит свет, но и само бессознательное имеет «латентное сознание». Это полночное солнце и есть, по-видимому, первоначальная форма сознания, т. е. коллективное сознание, в отличие от эго-сознания. В принципе, нечто подобное свойственно дикарям и детям — ощущение того, что это известно, которое вовсе не тождественно ощущению «я это знаю». Свет в бессознательном поначалу имеет характер нецентрированного, рассеянного свечения. В мифах творения создание света нередко разделяется на две стадии: сначала рождение света как такового, затем — рождение солнца. В Книге Бытия, например, Бог создает свет уже в первый день творения и только на четвертый день создает солнце и луну.
На жертвеннике лежит огненное колесо. В Индии колесо — символ власти и победы, помогающий обрести силу и указывающий путь. Это — колесо освобождения, движущееся правильным образом в правильном направлении и символизирующее постепенный рост в человеке религиозного сознания. В позднейшую эпоху символ колеса приобретает другой, более зловещий аспект в качестве круговорота перерождений, бессмысленного повторения по кругу жизненного процесса, которого необходимо попытаться избежать. В обоих случаях колесо служит символом самодвижущейся силы бессознательного, иначе говоря — Самости. Совершать свой жизненный путь в согласии с внутренним ритмом души (psyche), огненного колеса, — цель индийца. Он стремится сверять каждый свой шаг с «курсом», заданным Самостью. Однако Самость приобретает характер отрицательного фактора, причиняет муки, если ее намерения поняты неправильно; тогда-то загадки и остаются без ответа. Во времена древнего Вавилона открытие гороскопа, или астрологического круга, знаменовало появление представления о роковом колесе, посредством которого человека затягивает в «колесо» собственной судьбы. Перед Христом преклонялись, в частности, и потому, что он был единственным, кто смог снять гнет колеса рождений — тем, что дал верующим в него возможность второго, духовного, рождения. С другой стороны, в Средние века Фортуна всегда изображалась с колесом (чем-то напоминающим колесо рулетки), что должно было означать безрассудное вмешательство слепой судьбы в жизнь людей, которые, в действительности, просто являются пленниками своего бессознательного. Алхимики нередко воспринимали свою работу как движущийся по кругу процесс непрерывного очищения. Круговое движение алхимического колеса приводит к унификации противоположностей: небо становится земным, земля — небесной. Для алхимиков это мировое колесо всеобщего круговорота вещей находилось в ряду положительных символов. Даже Бога символически изображали с помощью колеса. Никлаус фон дер Флюэ (Niklaus von der Flue), швейцарский мистик и святой, имел наводящее ужас видение Бога, который явился ему покрытый огромным колесом. Описывая увиденное именно таким образом, он, по-видимому, пытался в какой-то степени смягчить испытанный им ужас и сделать открывшееся более приемлемым и понятным. В кавказской легенде Бог убивает героя, неистового и бесстрашного воина, направив на него огненное колесо, которое сокрушает и испепеляет стоящего на его пути; с помощью колеса находит здесь выражение представление о мстительной, зловещей стороне божества. Во время праздничных гуляний, приуроченных к дню летнего солнцестояния, которые традиционно проводятся во всех сельских районах Германии, гуляющие скатывают с гор огненные колеса. Хотя в этом обычае можно видеть остатки ритуальных действий, направленных на поддержание и усиление активности солнца, его можно также связать с пониманием солнца как символа, служащего источником возникновения сознания в бессознательном. Среди германских народов широко распространено поверье, что еще не получившие воплощения человеческие души крутятся в воздухе подобно огненным колесам.
Колесо, образованное из огня, указывает на самопроизвольное движение психического, проявляющееся в виде страсти или эмоционального импульса, то есть указывает на тот, всегда неожиданный для нас, подъем либидо из недр бессознательного, который как бы воспламеняет нас. Когда это происходит, то невольно хочется сказать: «Эта мысль вертится у меня в голове, словно колесо». Подобным же образом вращающееся колесо может служить хорошей иллюстрацией бессмысленного движения по кругу, характерного для невротического сознания. Это случается, когда человек потерял связь со своей внутренней жизнью и поэтому не чувствует индивидуального, т. е. единственного и неповторимого, смысла своего существования.
В нашей сказке колесо вследствие своей круглой формы обнаруживает соответствие с головой горного духа — символом Самости в ее темном аспекте. У индейцев Южной Америки имеется сказка, наглядно подтверждающая мысль, что голове может быть присущ совершенно разрушительный аспект. В этой сказке череп сверхъестественным образом начинает крутиться, у него появляются крылья и когти, и он превращается в демоническое, смертоносное существо, которое охотится на людей и жадно пожирает свою добычу. Это связано с отделением головы от тела и ее автономностью. Резкий отрыв головы от тела в психологическом отношении губителен для человека.
Очень часто король в волшебных сказках нуждается в живой воде. Это означает, что он потерял вкус к жизни. Однако в нашем случае тем, кто утратил смысл жизни, является как раз анима, и, в еще большей степени, это относится к стоящему за ней горному духу, утратившему всякую надежду. Неуравновешенное поведение анимы свидетельствует об отсутствии правильного соотношения между сознанием и бессознательным.
Подобно вампирам, анима и горный дух любят кровь своих жертв. Мотив вампиризма распространен во всем мире. Души умерших в Гадесе, которым Одиссей должен сначала принести кровавую жертву, являются вампирами. Их жажда крови, в сущности, — не что
иное, как страстное желание бессознательных содержаний прорваться в сознание. Если им отказывают в этом, они начинают отсасывать энергию из сознания, делая человека утомленным и вялым. В нашей сказке мы имеем дело с попыткой бессознательных содержаний привлечь к себе внимание сознания с целью добиться признания как своей реальности, так и своих нужд, а также с целью что-то сообщить сознанию.
Получив голову горного духа, герой тем самым интегрирует ее знание и мудрость. Владея ими, он разрушает чары, в плену которых оказалась принцесса. Хотя она и освобождена от чар, но тем не менее еще не спасена, потому что символическая голова была понята героем только в негативной форме. Отсечение головы подразумевает отделение данного особого содержания от его коллективного бессознательного фона в результате интуитивного осознания героем специфического характера этого содержания. Таким способом герой интегрирует часть смысла, но понять этот смысл во всей его полноте, равно как и в связи с коллективным бессознательным, ему не под силу. Другими словами, несмотря на то, что он оказался способен различить (то есть отделить) скрытую за принцессой основную причину нарушения порядка и тем самым устранить ее, он все же не смог осознать ее суть; да ему, вероятно, никогда и не было известно о существовании бога древних германцев Вотана. Позитивный аспект полученной головы, т. е. более глубокое понимание того, кто одержим ею, мог бы проявиться лишь с помощью процесса трансформации — наподобие тогоб что происходит чуть позже в анимс.
Мы сможем гораздо лучше понять многие из европейских волшебных сказок, если обратимся к неисчерпаемому запасу символов в алхимических текстах. Ценность этого источника в качестве сравнительного материала очень велика по той причине, что алхимические спекуляции являлись попыткой соединить в коллективном сознании природные языческие склонности с присущими христианству элементами. Односторонняя спиритуализация, свойственная христианству, привела в определенных классах общества к отчуждению человека от инстинкта. Как отмечает Юнг в «Психологии и алхимии», мы подвергаемся влиянию христианства на более высоких уровнях психического, но если посмотреть на более низкие уровни — там мы остаемся совершенными язычниками. Хотя волшебные сказки, в большей своей части, носят всецело языческий характер, некоторые из них, особенно относящиеся к более позднему времени, и в частности, та, которую мы только что рассматривали, содержат в себе символы, которые становятся понятны лишь в том случае, если видеть в них попытку бессознательного заново объединить вытесненную языческую традицию с находящейся под влиянием христианства сферой сознания.
Существует, однако, одно важное различие между волшебными сказками и сочинениями алхимиков: последние не только продуцировали символы посредством проекции своего бессознательного на химические вещества, но и теоретизировали по поводу своих открытий. Их тексты не только изобилуют символами, но и несут в себе множество интересных, в некотором смысле психологических ассоциаций, связанных с такими символами. В этом отношении алхимические образы вполне могут выполнять роль связующего звена между во многом отдаленными от нас образами волшебной сказки и миром современного сознания.
В алхимическом процессе мы постоянно имеем дело с такими стадиями, которые описываются в модели психологического развития личности и находят себе соответствие при рафинировании грубой prima materia в золото, а именно nigredo — латинское слово, обозначающее потемнение материала, подвергшегося обработке огнем; albedo — белое вещество, которое при отмывании превращается в серебро; и rubedo (краснота), когда в результате дальнейшего нагревания серебро превращается в золото.
Albedo указывает на первые проблески понимания индивидом реальности бессознательного (что открывает возможности для достижения им более объективной установки) и одновременно на снижение уровня сознания, без чего такие проблески были бы невозможны. Albedo подразумевает холодный, беспристрастный взгляд на мир, стадию в духовном развитии, на которой все представляется отдаленным и смутным, словно бы увиденным при свете луны. Поэтому и говорят, что на стадии albedo женственность (the femine) и луна правят миром. Albedo подразумевает также чуткое отношение к бессознательному. «Промывание», или «отстирывание», — это тяжелое испытание, заключающееся в осознании человеком неизбежности тени; в этом отличие этой стадии от предыдущей, nigredo, когда происходит первая, наводящая ужас встреча с тенью лицом к лицу; однако как бы ни была она мучительна, вслед за ней должна последовать работа, выражающаяся в воздействии на худшее в нас, что имеет место и в анализе.
Алхимики называют это «тяжелой работой». Если достигнут прогресс albedo, основное напряжение, связанное с такой работой, заметно уменьшается. Тогда простого подогрева достаточно, чтобы albedo перешло в rubedo — управляемую солнцем стадию, возвещающую о новом состоянии сознания. Солнце и луна, краснокожий раб и белая женщина, суть противоположности, которые часто сочетаются браком, знаменуя этим союз объективного сознания с анимой, мужского Логоса с женственным внутренним началом. Благодаря этому союзу все больше и больше энергии начинает постепенно поступать в сознание, создавая условия для позитивного отношения к миру, для любви и творческой активности.
Образ горного духа наводит на мысль о Сатурне, символизирующем в алхимии темный, архаический, «все-еще-не-додуманный-до-конца» спор, который необходимо сделать достоянием сознания, то есть отрубленной головы. Сатурн суть голова, круглая вещь, или «разрушающая вода» (Зосима называет Сатурн омегой или головой). Судя по всему, этот динамичный горный дух все-таки не является богом, но жрецом или другим лицом, призванным служить богу. Он раб огненного колеса. Уже отнюдь не антропоморфная фигура Самости должна стоять за ним. Отправление культа в горном храме таит в себе опасность, потому что руководство богослужением здесь осуществляется коллективным бессознательным.
Как я уже ранее отмечала, в северных странах Меркурия отчасти отождествляли в Вотаном, о чем достаточно ясно свидетельствует материал волшебных сказок. В результате отсечения алхимии от культурного процесса, с одной стороны, и упадка фольклора, с другой, у людей в их бессознательном были оборваны связи с языческими богами. До того как это случилось, именно в алхимии, фольклоре и астрологии у языческих богов было прибежище для существования. Через указанные три сферы, по существу, проходила для них последняя линия обороны.
Повторяю, горный дух не спасен. Спасена лишь анима. Таким образом, глубочайшая проблема осталась неразрешенной, осталось, начиная с 17 века, смутное предчувствие, что Вотан не умер, что он жив и ждет только часа, чтобы пробудиться в германской душе (psyche).