Форчун Дион. Жрица моря

   — Ибо вера эта, — сказала она, — старше богов севера; в ней больше мудрости, ибо северные боги лишены разума, так как созданы лишь как воплощения представлений людей-воинов. Но Великая Богиня старше даже тех богов, которые создали теперешних богов, ибо человек гораздо раньше уразумел роль матери, чем роль отца; и люди боготворили Птицу Космоса, которая снесла Первоначальное Яйцо задолго до того, как человек начал славить Солнце-Прародителя.
   Они верили, что все живое происходит из моря, — и они были правы, ибо было время, когда воды покрывали сушу, — об этом свидетельствуют Священное Писание и следы на скалах. Пришло время, и они осознали роль отца, и обратились к Природе, пытаясь отыскать Прародителя всего сущего, и поняли они, что Солнце — праотец всему. Тогда они начали боготворить Солнце так же, как и море; но культ моря все же древнее, ибо оно — Великая Мать всему.
   — В моей преданности луне и морю, — сказала Морган Ле Фэй, — я избрала пассивную участь. Я жду появления прародителя, как и должна.
   — Возможно ли, — спросил я, — что эту роль для вас сыграю я, Морган Ле Фэй, ибо я люблю вас?
   — Вполне, — ответила она. — Во всяком случае, мы можем попытаться. Не важно, любите ли вы меня или нет, если вы в состоянии превозмочь эту силу.
   — Напротив, для меня это очень важно, — возразил я.
   — Это не имеет значения для меня, — подчеркнула она, — ибо я посвященная жрица; если же для вас это существенно, — что ж, преодолеть силу вам не удастся.
   Лишь значительно позже я понял значение сказанного ею.
   — Со сколькими мужчинами вы это пробовали до меня, Морган Ле Фэй? — спросил я.
   — О, с очень и очень многими, Уилфрид Максвелл, — сказала она. — И от каждого из них я получала что-то, но никто не давал мне всего, так что я даже начала думать, что не смогу это получить — и тут я встретила вас.
   — Очевидно, — сказал я, — я, со своим плохим здоровьем, смогу дать вам лишь меньше желаемого, но никак не больше.
   — Напротив, — возразила она, — у вас есть такие возможности, о которых я ранее даже не подозревала.
   И она рассказала мне, что в каждом живом существе есть два аспекта — положительный и отрицательный, динамический и восприимчивый, мужской и женский; и все они проявляются в рудиментарной форме даже физически. У нормального человека один из аспектов всегда доминирует, тогда как другой — рецессивен. Это и определяет пол; но, хотя рецессивный аспект скрыт в человеке, он все же присутствует в нем — это хорошо известно тем, кто исследует аномалии физического развития и болезни, а более всего — тем, кто изучает аномалии души.
   Древние не обременяли себя рассуждениями об аномалиях; они говорили, что душа двуедина в рассуждении полов, так что, в противоположность одному из аспектов, проявившемуся в мире форм, обратный ему, скрытый аспект сосредоточен в мире духа; и посмотрев в собственное сердце, мы увидим, насколько это правда — ведь в каждом из нас живут две стороны натуры — одна, выступающая на поверхность вследствие врожденного динамизма, и вторая, скрытая глубоко внутри, терпеливо ожидающая вдохновения, не заявляющая о себе до тех пор, пока ее не призовут. — Последняя, — сказала она, — и является самой сильной стороной каждого из нас. В мужчине это его духовное начало, тогда как в женщине — ее динамическая воля.
   Затем она поведала, что в некоторых людях обе стороны натуры находятся практически в равновесии — в смысле темперамента, а не физической, или связанной с инстинктами, аномалии, так как аномалия есть подавление доминирующего фактора, тогда как Морган имела в виду людей с двуединой душой, которая ищет выражения через свои высшие проявления — подобно инициации в прошедших жизнях.
   — Я обучилась этому всему в Атлантиде — во время, когда я принадлежала священному клану, — сказала она. — Когда память возродилась во мне, эти знания были со мной опять. Но я не думаю, чтобы вы когда-нибудь принадлежали к посвященным в жреческий сан. Ваш трюк с Верховным Жрецом на холме Белл Ноул кое-что дал вам взамен — и это все еще чувствуется, хотя я не знаю, сколь много вы получили.
   — По крайней мере, между нами возникла личная привязанность, — сказал я.
   — У жриц не бывает личных привязанностей, — произнесла она.
   — Так или иначе, это послужило нашему сближению, — настаивал я; она не ответила, и это разозлило меня.
   — Можно посмотреть на все это с другой стороны, — предложил я, — может оказаться, что мои сны и видения происходят от одного и того же — сексуальной подавленности и стремления к исполнению желаний, ибо если Господу угодно, чтобы подсознание человека было заполнено фрустрациями, — то это относится как раз ко мне.
   — Ну, это уже альтернативная теория, — равнодушно молвила Морган.
   — А может ли статься, мисс Ле Фэй Морган, что весь ваш жреческий сан и то наследство, которое осталось у вас согласно завещанию нашего клиента, — все это лишь магические образы?
   — «Что есть истина»? — спросил однажды Пилат.
   — А я считаю, что вам лучше прекратить валять дурака, пока мы с моим партнером не затеяли хорошенькое судебное разбирательство в отношении вашего прошлого.
   Морган расхохоталась:
   — Независимо от того, является ли мой жреческий сан магическим образом или нет — он оказался весьма действенным и разбудил в вас мужчину, Уилфрид Максвелл!
   Это был железный аргумент, с которым нельзя было не согласиться.
   Затем она сказала такое, что, будь я в ином настроении, я бы с радостью отлупил ее.
   — А вы представляете, Уилфрид, сколько в Вас женского?
   — Ровно пятьдесят процентов, — быстро ответил я, — так же, как и у других. Моя мать была женщиной.
   — Я имею в виду другое. Я говорю о вашем темпераменте.
   — Да, — сказал я, — во мне много ласки. Но не стоит спорить со мной сразу после приступа астмы — нет повода выводить меня из себя.
   — Опять же, я говорю о другом. Я имею в виду, что ваша натура в основном отрицательна.
   — Не настолько отрицательна, как вы думаете, Морган Ле Фэй. Прожив всю жизнь в окружении женщин, я научился приобретать защитную окраску. Я могу избрать обходные пути, чтобы избегнуть неприятностей, но в конце концов я всегда достигаю желаемого результата. Кроме того, я живу и работаю в весьма обыкновенном городе; — так что, если бы меня заподозрили в чем-то необычном, — мне тут же пришлось бы закрыть свое дело. Поэтому, желая запутать следы — как это делаю сейчас, — я далеко выхожу за приделы трехмильной зоны, моя дорогая.
   — И снова не то. Вы — животное, Уилфред. Я знаю, что вы далеко не такой мягкотелый, каким выглядите, и ваша скованность — это то, что меньше всего мне в Вас нравится. Я имею в виду, что вам не присущ позитивный и динамический тип, свойственный большинству мужчин.
   — Да, моя дорогая девочка, для тяжелой работы моих физических данных маловато. Нет смысла корчить из себя работающего за десятерых здоровяка, если в результате работа тебя раздавит. А то, что вы пожелали назвать моей скованностью, — на самом деле такт и дипломатичность. Какой смысл искусственно создавать себе новые препятствия, если в жизни и без того хватает естественных?
   — Если это ваши принципы — так отчего же вы не живете согласно им? Зачем вы уходите в сторону и затеваете ссору со мной?
   — А зачем делаете это вы, Морган? Неужели вы надеетесь, что хотя бы одному мужчине понравится, когда ему говорят, что он — наполовину женщина? Чем больше это будет соответствовать действительности, тем меньше ему это понравится. А если мужчина спрашивает вас — играли ли вы ранее в эту игру, — вы, конечно, клянетесь, что нет. Разве не так?
   — Я надеялась, что вы проявите больше понимания.
   — В таком случае вы ошиблись. Я знаю — в старые добрые времена жрецы Великой Матери кастрировали себя в ее честь. Я этого делать не собираюсь. Подите к черту, Морган Ле Фэй.
   — Существуют обыкновенные отношения, которые вы можете установить с любой представительницей женского пола; и есть также тонкая магическая связь, являющаяся большой редкостью. Что из этого вы предпочитаете?
   — А разве у меня есть выбор? Разве я не должен быть доволен тем, что получил?
   — Да, — сказала она, — боюсь, что должны. Но меня огорчает то, как вы это воспринимаете, — ведь я могла бы дать вам гораздо больше.
   — К чему так беспокоиться обо мне, Морган Ле Фэй? Я больше чем уверен, что это не только ради меня, несмотря на ваши неоднократные уверения в том, что жрицы не имеют приоритетов в этих делах.
   — Потому что, Уилфрид, если мы сможем сделать это — мы проложим дорогу тем, кто придет после нас, привнеся в современную жизнь нечто некогда утраченное и забытое, столь необходимое сейчас.
   — То есть…
   — То есть знание тонкой магнетической связи между мужчиной и женщиной, а также понимание того, что она есть часть большего целого. Помните, что вы чувствовали в пещере — что я была воплощением всех женщин, а вы являли собою всех мужчин? Вы помните, что наши личности не участвовали в этом, что мы были лишь каналами, проводящими силы — положительную и отрицательную, — из которых и складывается созидание? И как, уже по прошествии всего, сквозь наши тела пронеслись первобытные силы, явившиеся прямо из Непознанного? И как это было замечательно? Именно на это нацеливали воспитываемых при монастырях жриц и гетер, именно этого не хватает в современном понимании событий. Посмотрите — вокруг десятки браков; и в этих семьях есть годовалые дети, иногда даже двойняшки — и все же чего-то недостает. И вместе с тем можно увидеть странные содружества, сочетаться браком которые заставит лишь крайняя необходимость — при этом они далеко не всегда выезжают на уединенные воскресные пикники, Уилфрид. Люди считают, что секс есть нечто физическое, тогда как любовь — эмоциональное; им не понять, что между мужчиной и женщиной существует нечто магнетическое, подобное той силе, которая заставляет стрелку компаса стремиться на север. Эта сила не находится в людях, как и в стрелке компаса, — она лишь проходит сквозь них, использует их. Эта сила принадлежит Природе. Именно она подарила мне молодость, Уилфрид, тогда как на самом деле я должна была давно стать очень старой; и именно эта сила превращает вас, привыкшего всегда быть маменькиным сынком, в драчливого петуха на навозной куче.
   — В таком случае мне определенно лучше покончить с этим — ведь до знакомства с вами я был порядочным молодым человеком.
   — Вы станете лучше еще до того, как я закончу с вами, — сказала Морган Ле Фэй. — Вы ведь понимаете, Уилфрид, что я не выйду за вас замуж, не так ли? Физически я, вероятно, довольно молодая женщина — ведь говорят, что мужчина молод, пока молода его кровь, а я считаю, что женщина молода, пока в порядке ее эндокринные железы — но разумом я старая-престарая; то, что вам нужно, уже не имеет для меня значения, и я не хочу связывать себя узами брака — мне кажется, что в замужестве я действительно вдруг стану той старой каргой, каковой я являюсь на самом деле. Не в моих силах полюбить вас, Уилфрид, но вы мне чрезвычайно милы, и думаю, воспользовавшись полученными от меня знаниями, вы действительно сможете очень сильно полюбить какую-нибудь девушку.
   — Морган Ле Фэй, неужели вы думаете, что, узнав вас, я смогу полюбить другую?
   — Да, я надеюсь на это, Уилфрид. Если я хорошо сделаю свое дело, вам это определенно удастся — ибо я хочу изучить с вашей помощью, каким образом открываются магнетические каналы и как сквозь них проходит энергия.
   — Довольно хладнокровное предложение, — сказал я, — но думаю, что мне следует быть благодарным за эти маленькие милости. Фактически, я должен был бы уже привыкнуть к ним, так как они — все, что я имею и когда-либо имел.
   Теперь я понимал, какой именно золотой кинжал уготовила мне Морган Ле Фэй; история повторялась удивительным образом — подобно ацтекскому рабу, мне предстояло провести год в королевских покоях, а потом все должно было закончиться, медленно и болезненно.
   На следующий день я приступил к работе над панелью, изображавшей штормовое море; поверх покрытых белой пеной гребней волн я изобразил воинственное сумасшествие галопировавших морских лошадей с сидящими на них всадниками, позади которых в провалах между волн, окрашенных в цвет темного индиго, проступали бледные, спокойные, неумолимые лица великих богов.

Глава 20

   В следующий понедельник я все еще чувствовал себя неважно. Я был изрядно раздражителен, так что Морган отвезла меня в своем крошечном купе в Старбер, откуда я позвонил Скотти, договорившись с ним, что останусь в форте еще на неделю. Он заверил меня, что чудесно управится со всем сам и уладит это с моей семьей. Не думаю, что последнее потребовало больших усилий, так как сестра моя определенно не согласилась бы истратить сотню фунтов ради удовольствия видеть мою персону, а Уиттлз поклялся, что в жизни не посадит ее в свой автомобиль — разве что его попросят об этом как специалиста. Со стороны Морган было очень благородно заботиться обо мне, и я не знаю, зачем она это делала, ибо я был капризен, как избалованный ребенок.
   Вернувшись из Старбера и уладив все, я почувствовал, что мое настроение вновь изменилось. Я заявил, что немедленно собираюсь и возвращаюсь в Дикфорд. В моем мозгу засела мысль, что с меня довольно всех этих потрясений и стоит порвать с Морган Ле Фэй. Она согласилась с тем, что я могу поступать, как мне заблагорассудится, чем окончательно свела меня с ума. Однако она предположила, что перед отъездом мне стоило бы поесть, ибо к ленчу в Дикфорд я уже не успею, тогда как она привезла специально для меня из Старбера нечто особенное. Как любой мужчина, я немедленно согласился; это утвердило меня в мысли, что ничто не позволит мне порвать с Морган, пока она сама не сделает этого.
   Последнее волнение после шторма улеглось, безмятежные дни текли все так же, а по ночам в безоблачном небе над морем неспешно плыла полная и ясная луна. Однажды тихим и спокойным вечером мы взобрались на вершину холма и, пробираясь среди разрушенных пирамид древнего культа, подошли к месту, где на траве лежал упавший пилон. Усевшись на него, мы наблюдали, как позади Белл Ноул поднималась луна. Из тумана над болотами она появилась странным, печальным оранжевым кругом; но неожиданно луна очистилась и гордо поплыла в безоблачном небе, подобно кораблю под всеми парусами, а слабые отблески лунного света на облаках, проносившихся в противоположном направлении, лить усиливали ощущение скорости. Было странно видеть громадный серебристый диск Луны, мчавшийся где-то очень далеко, хотя и выглядевший близким; ничто не давало более сильного ощущения, будто во Вселенной существуют другие планеты, подобные Земле.
   Сейчас каждому известно о воздействии солнечного света на здоровье и рост растений; но Морган рассказала мне о древнем, забытом ныне знании силы света лунного, о его влиянии, на рост растений. Мы даже не подозреваем об этом, живя в столь изменчивом островном климате; но там, где солнечный свет присутствует постоянно, жители прекрасно знают о влиянии луны, и все сельскохозяйственные работы, все порубки древесины производятся в строгом соответствии с ее фазами. Она рассказала мне, что Луна глубоко влияет на состояние разума и настроение человека, что хорошо известно тем, кому приходится иметь дело с умалишенными; и даже мы — те, кто считает себя вполне здоровыми — подвергаемся гораздо большему влиянию, чем предполагаем.
   — Может быть, из-за этого я бываю таким сварливым, — сказал я, с радостью воспользовавшись шансом свалить на что-то свою вину.
   — Да, — весьма серьезно согласилась Морган, — вполне возможно. Луна усиливает все, доводя до критической точки. Вы никогда не замечали, сколько кризисов случается, когда светит полная луна?
   — А какой кризис вы ожидаете сейчас? — спросил я.
   — Наш с вами, — сказала она и, взяв меня под руку, подвела к обрыву холма, выходившему на равнины. Я ничего не сказал ей на это; да и что я мог сказать!
   Поднимавшийся над болотами туман производил впечатление воды, на поверхности которой плескалось лунное отражение; Белл Ноул возвышался подобно острову среди туманного моря.
   — Суша погружается, — сказал я, — совсем как тогда, когда они прислали корабль за вами, Морган Ле Фэй.
   Она улыбнулась.
   — Разве не удивительно, — произнесла она, — что люди надеются сдержать море с помощью чего угодно, кроме изучения особенностей его жизни?
   — Думаю, то же самое относится к природным силам, — сказал я. — Мы пытаемся исследовать их с помощью того, что гордо называем собственными моральными устоями, — и тонем в этом.
   Мы медленно спустились по росистой траве; тысячи кроликов, кормясь, шуршали вокруг нас. Роса была единственным источником влаги, доступным для этих животных — но они, по-моему, не имели ничего против.
   Спустившись к форту, мы затем прошли на скалу к утесу. Этой ночью прилив был очень низким, так как в это время фазы луны и солнца совпадали.
   — Уилфрид, — обратилась ко мне Морган Ле Фэй, — а что если мы зажжем сигнальный огонь там?
   Посмотрев в указанном ею направлении, я увидел большую, плоскую, напоминавшую стол скалу, очевидно искусственного происхождения; она немного возвышалась среди валунов линии прибоя. Сейчас был пик отлива, а через полчаса его должен был сменить прилив, так что терять время было нельзя. Морган работала наравне со мной, несмотря на ее замечательную шелковую блузку цвета морской волны, и вскоре мы сложили целую кучу можжевеловых веток вперемежку с кедром и сандаловым деревом. Мы сложили дерево в форме пирамиды, согласно древнему обычаю, и лишь только легкий ветерок у края скал, слегка поменяв направление, задул в обратную сторону, поднесли к костру спичку.
   Как всегда, можжевеловые ветки вспыхнули хорошо; языки пламени запрыгали по дереву, выбрасывая фонтанчики искр, — это всегда характерно для горящего можжевельника. В самой середине костра все большим жаром разгорались куски кедра и сандала, и ароматный дым клубился над морем.
   Неожиданно легкий, серебристый язык волны, перепрыгнув через край скалы, достиг пылавшего костра; ответом на это было яростное шипение — и в то же мгновение идеальный круг пламени был заключен в черную рамку, превратившись в причудливое подобие луны. Решив, что этого достаточно, море несколько приутихло. Затем, повинуясь подымавшемуся приливу, другая волна скользнула на скалу. Громкое шипение и клубы пара поднялись от разъяренного костра, а затем мы увидели удивительную картину — самый верх пирамиды продолжал гореть, окруженный огнем и клубами пахучего дыма, а внизу уже вовсю плескалась вода.
   Прилив все поднимался, но вершина пирамиды горела все так же неукротимо — морю будет нелегко принять жертвоприношение и поглотить свою жертву. Наконец упорная работа волн подточила основание костра, и тут же факел пирамиды обрушился в темную подстерегавшую его воду; взлетели снопы искр, горящие ветки с шипением падали в воду — и вновь, под дуновением легчайшего ветерка я почувствовал тот запах из моего сна, кисловатый запах горящего дерева, потушенного соленой морской волной.
   И тут я понял роль моря как источника всего сущего. Я видел, как оно нагромождало из осадочных пород скалы и разрушало их, и оставляло за собою сушу; я видел, как медленно появлялись первые лишайники, и как разрушающее действие погоды превратило камень в почву; я видел, как море, поднявшись, поглотило это все, как первобытную слизь, и как эта слизь дала начало росткам первой жизни. Я видел, как жизнь произрастала из этой слизи, и выходила на сушу, и обрастала лапами и крыльями. Теперь я знал, почему Морган боготворит море — именно оно создало все вокруг, будучи ближе всех к Первозданному.
   Этой ночью я не мог заснуть; я сидел на кровати и курил сигарету за сигаретой, наблюдая закат луны. Она заходила такого же мутно-медного цвета, какой и взошла, так как над водой собралась плотная дымка. Я подумал, что погода собирается меняться.
   Возможно, созерцание сверкающего диска Луны загипнотизировало меня, ибо вдруг с большой четкостью я начал различать природу начала вещей. Я вспомнил греческое выражение «panta rhei» и то, что Рея считалась матерью богов. Я вглядывался в бесконечные глубины межзвездного пространства и видел, как из него возникает фонтан: подобно жидкому лунному свету, он бил бесконечно щедрым ключом воды. Мне подумалось: это и есть Перворождение. Я наблюдал, как жидкий свет собирался в огромных размеров водоем где-то в глубинах Космоса. Я видел, как в нем возникали течения, и как течения превращались в водовороты, и как из спирального вращения зарождались солнца. Мне было известно, что у воды было два состояния — она могла течь или стоять, и лишь спокойные воды могли дать рождение жизни. Усвоив, что начало вещей отражается во всей их природе, я готов был поклясться, что и в нас эти энергии должны были течь и собираться в глубокий водоем и что все это подчинялось лунному ритму. И вспомнил я, что мужчине по природе своей надлежало быть преимущественно динамичным, наподобие Первого Извержения; и что преимущественно женская натура имела свойство собираться в глубокий водоем, давая начало жизни. Знал я также и то, что все это подчинялось переменному ритму, который мы, возможно, позабыли.
   Затем я рассмотрел свое место в наших отношениях с Морган Ле Фэй и понял, почему она нашла во мне возможности, которых не встречала в других мужчинах, оставшихся с нею друзьями. Возможно, это объяснялась тем, что я воспитывался среди женщин, или моим плохим здоровьем, или тем, что я был поздним ребенком в семье, — но мой физический динамизм был явно недостаточен; я никогда не чувствовал себя по-настоящему мужественным — разве что в гневе. С другой стороны, Морган была женщиной, необычайно полной жизненных сил. Затем я понял, отчего нужны не только жрецы, но и жрицы: в женщине есть тот динамизм, который оплодотворяет эмоциональную природу мужчины — так же, как он оплодотворяет ее физическое тело. Именно это позабыла современная цивилизация, подгоняющая под стереотипы и стандарты все и вся, забывшая о Луне — Властительнице Прилива и Отлива.
   И понял я, какую цель преследовала Морган, играя со мной, — она пыталась открыть способ действия этой забытой силы. Большинство мужчин не позволили бы ей этого, ибо мужчина стремится любой ценой сохранить инициативу. Но ведь за нашими убеждениями стоит первозданная природа — и я понял, отчего пользуются таким успехом женщины-вамп и почему добрые, отзывчивые женщины продолжают пылиться — ведь мужчины не любят женщин, которые все время лишь отдают, они любят тех, кто требует от них, вызывая таким образом к жизни мужскую силу. Именно женщины, подобные Морган Ле Фэй — те, кто не принадлежит полностью ни одному мужчине, — любимы более всех, более женщин, отдающих всю себя целиком. Любовь принадлежит к числу тех понятий, в которых лучше плыть с надеждой, чем прибыть в порт назначения.
   Я задумался: чего, черт возьми, Морган надеялась достичь со мной, и где было место ее высадки. Мой жизненный опыт подсказывал, что нам удастся высадиться разве что в грязь. Очевидно, у нее были другие соображения на этот счет. У меня же оставалась единственная альтернатива: вернуться обратно в Дикфорд и зажить жизнью достойного гражданина — я не мог даже и помыслить об этом, так что решил перестать морочить Морган голову, предоставив ей действовать на собственное усмотрение — во всяком случае, пока это не влияет на мое право выбора (у меня было смутное подозрение, что мы споткнулись о тот камень преткновения, которого не должно было быть).
   Придя к этому решению, на следующее утро я проснулся в гораздо более дружелюбном настроении, чем был в течение последних десяти дней, так что я собрался наблюдать за Морган, чтобы узнать: что она будет делать дальше. Я решился также дорисовать последнюю из панелей — это было спокойное, залитое лунным светом море; и в пятнах света и теней на воде и облаках с каждого возможного угла зрения проступало лицо Морган Ле Фей.

Глава 21

   Луна уже два дня как миновала полную фазу, и барометр падал. Я не сомневался, что спокойные деньки на море закончатся весьма скоро. После ужина мы вышли на утес и смотрели, как падавшая на море тень Белл Хед уменьшалась по мере того, как луна подымалась все выше и выше. На самом краю утеса было место лишь для одного, поэтому Морган стояла впереди меня; она не обращала на меня никакого внимания, и я понял, что ей хотелось остаться наедине со своими мыслями, так что я, не подходя к ней совсем близко, присел на остатки балюстрады, покуривая и глядя на нее.
   Долгое время она стояла, глядя на залитое лунным светом море, пока тень от холма не коснулась ее ног; затем, повернувшись, она взглянула вверх на луну, и лунный свет осветил ее всю. Она была похожа на статую своей осанкой и совершенством форм. Подняв руки к небу — так, что они напоминали рога, выросшие у луны, — она принялась напевать одну из своих старых песен. Она пела мне ее много раз за последние несколько дней (что, по-моему, изрядно усугубило мое состояние волнения и беспокойства), но на этот раз она пела с какой-то вызывающей силой: