Страница:
– Там, должно быть, море, – сказал Спендлов, вытянув руку.
Да, это было море, голубое и прекрасное в необъятной дали. Широкая полоса земли, простиравшаяся на несколько миль между утесом, на котором они угнездились, и кромкой берега, все еще была окутана туманом. Хорнблоуэр поднялся, сделал шаг вперед, склонившись над низким парапетом, образованным зазубренной гранью скалы, и тут же отпрянул назад. Под ногами у него была пустота. Они действительно находились на выступе утеса, примерно на высоте грот-стеньги какого-нибудь фрегата: футов шестьдесят, а то и более. Прямо под собой он увидел ручей, который ему пришлось пересечь, держась за хвост мула, веревочная лестница все еще свисала с того места, где он сейчас стоял, до самого уреза воды, когда, усилием воли, он заставил себя наклониться, то увидел мулов, равнодушно стоящих на узком пространстве между речушкой и подножьем скалы. Обзор был великолепным. Они находились на выступе скалы, прорезанном за века неторопливой работы рекой, которая теперь текла внизу. Сюда нельзя было добраться сверху, а если убрать веревочную лестницу, то и снизу тоже. Выступ насчитывал, пожалуй, ярдов десять в ширину в самом широком месте, и ярдов сто в длину. На одном из концов находился водопад, шум которого он услышал ранее, поток воды ниспадал на поверхность скалы сквозь проделанный им проход, растекался перед грудой блестящих от воды камней, а затем низвергался далее. Вид воды напомнил ему о снидающей его жажде, и он заковылял по направлению к источнику. Это было непростой задачей, стоять между отвесным обрывом с одной стороны, и вертикальной стеной воды с другой, будучи окутанным облаком брызг, но он наполнял сложенные ковшиком ладони водой и пил, пил, а затем погрузил лицо и голову целиком в освежающую, холодную воду. Он обернулся назад, и увидел, что Сплендов ждет, когда придет его очередь. Под густой шевелюрой Спендлова, позади левого уха и далее опускаясь на шею, темнело пятно запекшейся крови. Спендлов наклонился, чтобы попить и умыться, и тут же снова вскочил, с опаской держась за голову.
– Славно меня отделали, – сказал он.
Его мундир тоже был запачкан кровью. На поясе висели пустые ножны, клинка не было: обернувшись, они увидели, что тот находился в руке одного из похитителей, который стоял и ждал их. Он был невысокого роста, плотного сложения, темный, но не негр, скорее мулат. На нем была грязная белая рубашка, изодранные в лохмотья синие штаны, обут он был в неподлежащие ремонту башмаки с пряжками.
– Теперь, лорд, – произнес он.
Он говорил с островным акцентом, выделяя гласные и проглатывая согласные звуки.
– Чего вы хотите? – спросил Хорнблоуэр, стараясь придать голосу как можно большую твердость.
– Напишите для нас письмо, – ответил человек с кортиком.
– Письмо? Кому?
– Губернатору.
– С просьбой прийти и повесить вас? – поинтересовался Хорнблоуэр.
Человек покачал своей крупной головой.
– Нет. Мне нужна бумага, бумага с печатью. Помилование. Для нас всех. С печатью.
– Кто вы?
– Нед Джонсон.
Это имя ничего не говорило Хорнблоуэру, и, как показал взгляд, всезнающему Спендлову тоже.
– Я плавал с Харкнесом, – продолжал Джонсон.
– А-а!
Это кое-что прояснило для обоих британских офицеров. Харкнес был одним из последних мелких пиратов. Едва ли далее, чем неделю назад его шлюп, «Блоссом», был отрезан «Клориндой» от Саванналамара, и лишился возможности ускользнуть под ветер. Подгоняемый огнем с большой дистанции, который вел фрегат, он вынужден был выброситься на берег у самого устья Свит-ривер, а его команда укрылась в болотах и мангровых зарослях этой части побережья, вся, за исключением капитана, тело которого, разорванное ядром с «Клоринды» практически пополам, было обнаружено на палубе. Тут находился его экипаж, лишенный вожака, если не брать в расчет Джонсона, и разыскиваемый двумя батальонами солдат, которые губернатор выслал, как только «Клоринда» вернулась с новостями в Кингстон. Губернатор сделал это, как понимал Хорнблоуэр, чтобы отрезать их от моря, для чего на каждом рыболовецком пляже по всему острову была выставлена охрана. В противном случае, события будут развиваться по уже известному сценарию: они похитят бы рыболовецкую лодку, затем более крупное судно, и так до тех пор, пока снова не станут чумой побережья.
– На пиратов помилование не распространяется, – заявил Хорнблоуэр.
– Да, – сказал Джонсон. – Напишите для нас письмо, и губернатор пожалует нам его.
Он повернулся и достал что-то из расселины в скале. Это была переплетенная в кожу книга: второй том «Уэверли», разглядел Хорнблоуэр, когда книга оказалась в его руках, затем Джонсон тем же манером извлек и вручил ему огрызок карандаша.
– Напишите губернатору, – сказал он. Он раскрыл книгу на начале и указал на форзац, как на место, где нужно писать.
– И как вы думаете, что я должен написать? – спросил Хорнблоуэр.
– Попросите у него помилование для нас. С печатью.
Видимо Джонсон слышал когда-то толки, ходившие среди собратьев-пиратов, о «помиловании с Большой печатью», и теперь это всплыло в его памяти.
– Губернатор никогда этого не сделает.
– Тогда я пошлю ему твои уши. А потом – нос.
Это были не те вещи, которые приятно слушать. Хорнблоуэр взглянул на Спендлова, побледневшего при этих словах.
– Ты адмирал, лорд – продолжал Джонсон, – губернатор сделает это.
– Сомневаюсь, что так, – проговорил Хорнблоуэр.
Перед его мысленным взором возникла фигура этого мелочного старикашки, генерала сэра Огастеса Хупера, и он попробовал представить, какой эффект произведет на него требование Джонсона. Его превосходительство вполне может хватить удар при одной мысли о помиловании двух дюжин пиратов. Власти метрополии, когда до них дойдут вести, также будут весьма рассержены, и нет оснований сомневаться, что их раздражение окажется направленным на человека, который оказался таким идиотом, что позволил похитить себя, поставив всех, таким образом, в крайне невыгодное положение. Эти размышления натолкнули его на мысль.
– Как вы проникли в сад? – спросил он.
– Мы выжидали, пока вы отправитесь домой, но вы вышли раньше.
Если они намеревались…
– Стоять! – раздался крик Джонсона. Он повернулся с удивительной для его комплекции быстротой, сгруппировался, слегка согнув ноги в коленях, выставив еред собой клинок. Хорнблоуэр, в изумлении, обернулся, как раз вовремя, чтобы увидеть, как замер на месте Спендлов, стоящий за потоком воды. С кортиком в руке и острием, упертым в горло Джонсону, ситуация могла бы стать совершенно иной. Несколько человек прибежали на крик, в руках одного из них был шест – вероятно, древко от пики, этим шестом он безжалостно ударил Спендлова по лицу. Спендлов отпрянул, а шест уже занесся над ним для нового удара.
Хорнблоуэр встал перед ним.
– Нет, – закричал он. Они стояли, глядя друг на друга, напряжение постепенно стало спадать. Один из них подошел к Хорнблоуэру сбоку, держа в руке кортик.
– Отрезать ему ухо? – бросил он Джонсону через плечо.
– Нет. Не сейчас. Сядьте, вы двое.
Чувствуя, что они колеблются, Джонсон буквально заревел:
– Сидеть!
Под угрозой кортика им ничего не оставалось делать, как подчиниться.
– Вы напишите письмо? – сказал Джонсон.
– Подождите немного, – ответил Хорнблоуэр устало, ничего лучшего ему просто не приходило в голову. Он пытался потянуть время, без всякой надежды, словно ребенок, который сопротивляется строгим нянькам, собирающимся укладывать его спать.
– Неплохо было бы позавтракать, – сказал Спендлов.
На дальнем конце уступа горел небольшой костер, дым от него, почти не видный в полутьме рассвета, тонкой ленточкой поднимался к нависающей сверху вершине скалы. Прикрепленный железной цепью к треножнику, над огнем висел котелок, две женщины, склонившись, хлопотали над ним. Ближе к задней стене утеса были сложены сундуки, бочонки, бочки. Собранные в козлы, стояли мушкеты. Так случилось, что Хорнблоуэр оказался в ситуации, напоминавшей дешевые романы: он находился в логове пиратов. Может быть, в этих сундуках несметные сокровища, жемчуг, золото. Пиратам, как и любым другим мореплавателям, необходима база на суше, и эти пираты обосновались здесь, вместо того, чтобы устроится на каком-нибудь пустынном островке. Его бриг «Клемент» в прошлом году разорил одно из таких убежищ.
– Ты напишешь это письмо, лорд, – сказал Джонсон.
Он направил на Хорнблоуэра клинок, острие которого, проткнув тонкую ткань рубашки, уперлось тому в грудную клетку.
– Что вам нужно? – спросил Хорнблоуэр.
– Помилование. С печатью.
Хорнблоуэр вглядывался в мрачные черты лица человека, стоявшего перед ним. Песенка пиратства в Карибском море спета, он это знал. Американские военные корабли на севере, французские суда, опирающиеся на Малые Антилы, и его собственная мощная эскадра, базирующаяся на Ямайке, сделали этот бизнес как невыгодным, так и опасным. А эта, отдельно взятая шайка, состоявшая из остатков экипажа Харкнесса, находилась, по сравнению с прочими, в еще худших условиях. Они потеряли свой корабль и оказались отрезанными от моря, благодаря мерам, принятым им самим. Его похищение – это был смелый план, к тому же, великолепно исполненный, направленный на то, чтобы вытащить их шеи из петли. Возможно, этот план разработал и исполнил именно этот туповато выглядящий парень, стоявший сейчас перед ним и явно теряющий терпение. Внешность бывает обманчива, а быть может, предельная критичность ситуации способствовала тому, чтобы этот темный ум пробудился к непривычной для него деятельности.
– Ты слышишь меня? – проговорил Джонсон, сопровождая слова новым уколом, прервав тем самым цепь размышлений Хорнблоуэра.
– Скажите, что согласны, милорд, – прошептал Спендлов на ухо Хорнблоуэру, – выиграйте время. Джонсон повернулся к нему, нацелив кортик ему в лицо.
– Заткни свою пасть, – прорычал он.
У него созрела новая идея, и он посмотрел на Хорнблоуэра:
– Пиши, не то я выколю ему глаз.
– Я напишу, – сказал Хорнблоуэр.
И вот он сидел перед томиком «Уэверли», открытом на форзаце, и сжимал в руке огрызок карандаша, в то время как Джонсон отошел назад на пару шагов, видимо, чтобы не создавать помех вдохновению. Что же нужно написать: «Уважаемый сэр Огастес»? «Ваше превосходительство»? Так будет лучше. «Я вместе со Спендловом захвачен в расчете на выкуп остатками шайки Харкнесса. Может быть, тот, кто передаст это письмо, точнее изложит условия. Они требуют помилования в обмен, – тут Хорнблоуэр задержал карандаш, раздумывая над следующими словами, – на нашу жизнь?» Он покачал головой и написал: «На нашу свободу». Он не хотел, чтобы все это выглядело как мелодрама. «Ваше превосходительство, безусловно, лучше разберется в ситуации, чем это могу сделать я. Ваш покорный слуга, – Хорнблоуэр вновь заколебался, затем решительно поставил подпись.
– Вот, извольте, – сказал он, протягивая томик Джонсону, который взял его и с интересом уставился на написанное, затем повернулся назад, где, сидя прямо на земле, расположилось около дюжины его приспешников, молчаливо наблюдавших за происходящим.
Они столпились за спиной у Джонсона, глядя на письмо через его плечо, вскоре подошли другие, и между ними начался оживленный спор.
– Никто из них не умеет читать, милорд, – пояснил Спендлов.
– Похоже, что так.
Пираты переводили взгляд то на пленников, то на письмо. Дискуссия становилась все оживленнее. Джонсон, как казалось, старался убедить своих людей в чем-то, но те, к кому он обращался, отрицательно мотали головами.
– Встал вопрос, кто понесет эту записку в Кингстон, – сказал Хорнблоуэр, – кому предстоит сунуть голову в пасть льву?
– У этого парня нет власти над своими людьми, – заметил Спендлов. – Харкнесс в таком случае просто пристрелил бы парочку-другую.
Джонсон снова подошел к ним, тыча смуглым, грязным пальцем в написанное.
– Что вы здесь написали? – спросил он.
Хорнблоуэр прочел записку вслух. Он мог с одинаковым успехом как говорить правду, так и обманывать: проверить его у них не было никакой возможности. Джонсон внимательно глядел на него, следя за выражением его лица. Хорнблоуэр заметил, что лицо самого Джонсона приобрело более зверское выражение, чем прежде. Пират оказался лицом к лицу с ситуацией, выпутаться из которой ему было не под силу: он пытался осуществить план, не продумав до конца все его детали. Ни один из пиратов не желал соваться в лапы правосудию для того, что бы передать письмо неизвестного содержания. С другой стороны, если кто-то из них отправится выполнять это поручение, где гарантия, что он не воспользуется представившейся возможностью спастись самому, бросив товарищей. Эти жалкие, оборванные, растерявшиеся мерзавцы, вместе со своими полураздетыми женщинами оказались поставлены перед дилеммой, и у них не было идеи, каким образом разрешить ее. Хорнблоуэр едва не рассмеялся, наблюдая создавшуюся ситуацию, но подумал о том, что может сотворить в припадке ярости эта бесконтрольная толпа с пленниками, находящимися в полной ее власти. Спор продолжался с прежним накалом, но решение никак не удавалось найти.
– Вы не думаете, что нам стоит попробовать пробраться к лестнице, милорд? – спросил Спендлов, но тут же сам ответил на свой вопрос, – нет, они схватят нас прежде, чем нам удастся спуститься. Жаль.
– Нам следует держать в уме такую возможность, – ответил Хорнблоуэр.
Одна из женщин, хлопотавших у огня, крикнула что-то громким, пронзительным голосом, прерывая спор. Еду разложили по деревянным мискам. Молодая мулатка, почти дитя, одетая в лохмотья, бывшие, судя по всему, остатками роскошного некогда платья, принесла им миску, и только: ни ложки, ни вилки. Они посмотрели друг на друга, не в силах сдержать улыбку. Затем Спендлов извлек из брючного кармана перочинный нож, раскрыл его и передал вышестоящему офицеру.
– Может быть, это сгодится, милорд, – сказал он, как бы извиняясь, и добавил, взглянув на содержимое миски – эту еду не сравнить с ужином, который мы оставили у Хоу, милорд.
Вареный ямс с кусочками солонины, первый, скорее всего, украден с какой-нибудь рабовладельческой плантации, а второй взят из тайника здесь, на утесе. Ели они с трудом, Хорнблоуэр настоял, чтобы они пользовались ножом по очереди, отправляя в рот пищу, утоляя пробудившийся в них жуткий аппетит. И пираты, и женщины, завтракая, уселись на корточки, и, едва утолив первый голод, возобновили перепалку.
Хорнблоуэр снова подошел к краю утеса и окинул взором вид, простиравшийся перед ним.
– Должно быть, это Кокпит-кантри, – произнес он.
– Без всякого сомнения, милорд.
Кокпит-кантри – так именовалась территория, недоступная для белого человека, независимая республика на северо-западе Ямайки. Полтора столетия назад, отвоевав остров у испанцев, англичане обнаружили, что эта его часть уже была заселена беглыми рабами и уцелевшими остатками коренного индейского населения. Несколько попыток подчинить этот район закончились провалом: желтая лихорадка, непроходимая местность вкупе с отчаянной храбростью ее защитников сделали свое дело. В конце концов, был заключен мир, предоставлявший Кокпит-кантри независимость с одним единственным условием: не укрывать впредь беглых рабов. Этот договор действовал уже на протяжении пятидесяти лет, и ничто не мешало ему существовать и далее. Логово пиратов располагалось на границе этой территории, примыкавшей к горам.
– А вот там – Монтегю-бей, милорд, – сказал Спендлов.
Хорнблоуэру довелось побывать там в прошлом году, на «Клоринде» – уединенная гавань с удобной якорной стоянкой, служившая убежищем для нескольких рыболовецких суденышек. Он с тоской устремил взор к далекой голубеющей поверхности моря. Он пытался придумать какой-нибудь способ бежать отсюда, или прийти к соглашению с пиратами на почетных условиях, однако после бессонной ночи его мозг работал вяло, а теперь, после еды, эта вялость только усилилась. Он почувствовал, что засыпает, и постарался взбодриться. Сейчас, когда ему перевалило за сорок, недостаток сна сказывался самым серьезным образом, особенно если он сочетался с такими непривычными и утомительными физическими нагрузками. От Спендлова не укрылся его «клевок носом».
– Думаю, Вам следует поспать, милорд, – заботливо сказал он.
– Вполне вероятно.
Он позволил своему телу сползти на землю. Лежать было очень жестко и неудобно.
– Сюда, милорд, – произнес Спендлов.
Две руки обхватили его за плечи и помогли повернуться, теперь его голова лежала на коленях у Спендлова. На мгновение мир закружился перед его глазами. Он слышал шепот бриза, журчанье и плеск водопада, громкий разговор пиратов и их женщин слился в монотонный гул – а потом он погрузился в сон.
Некоторое время спустя он проснулся: Спендлов тряс его за плечо.
– Милорд! Милорд!
Он приподнял голову, с легким недоумением оглядываясь вокруг: ему потребовалось несколько секунд для того, чтобы вспомнить, где он находится, и как он тут оказался. Перед ним стояли Джонсон и еще один или два пирата, на заднем плане виднелась одна из женщин, поза ее свидетельствовала о том, что она приняла непосредственное участие в принятии решения, которое, видимо, было-таки достигнуто.
– Мы пошлем к губернатору тебя, лорд, – заявил Джонсон.
Хорнблоуэр заморгал, глядя на него: хотя солнце зашло за скалу, свет был слишком ярким.
– Ты, – продолжал Джонсон, – пойдешь ты. А он останется у нас.
И он жестом указал на Спендлова.
– Что вы имеете в виду? – спросил Хорнблоуэр.
– Ты пойдешь к губернатору и добудешь нам помилование, – ответил Джонсон, – ты попросишь его, и он его даст. Он останется здесь. Мы можем отрезать ему нос, или выколоть глаза.
– Господь всемогущий, – выдохнул Хорнблоуэр.
После всех дискуссий Джонсону, или его советникам, может быть, той самой женщине, удалось найти приемлемый выход из ситуации. У них имелись своеобразные представления о чести, об обязательствах, которые накладывает на человека необходимость соответствовать определению «благородный». Они подозревали также, что отношения, связывающие Хорнблоуэра и Спендлова вполне могут иметь характер родства: такой вывод они могли сделать, наблюдая, как Хорнблоуэр спит на коленях у Спендлова. Им стало ясно, что Хорнблоуэр ни в коем случае не оставит Спендлова на произвол похитителей и сделает все возможное, чтобы возвратить ему свободу. Может даже – воображение Хорнблоуэра, находясь на грани сна и бодрствования, хлестало через край, – может, они даже уверены, что в случае, если у него не получится выхлопотать помилование, он вернется, чтобы разделить судьбу Спендлова.
– Мы пошлем тебя, лорд, – повторил Джонсон.
Женщина, стоявшая позади, что-то прокричала.
– Мы пошлем тебя, лорд, – сказал Джонсон, – вставай.
Хорнблоуэр, не спеша, поднялся: ему в любом случае необходимо было время – для того, чтобы определить, какую частицу собственного достоинства ему удалось еще сохранить, да и если бы даже он хотел рывком вскочить на ноги, ему бы это не удалось. Все тело ужасно ныло.
– Эти двое проводят тебя, – заявил Джонсон.
Спендлов тоже поднялся.
– С Вами все в порядке, милорд? – с волнением спросил он.
– Да, за исключением одышки и ревматизма, – ответил Хорнблоуэр, – а Вы-то как?
– О, я в порядке, милорд! Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне более, милорд.
Он сопроводил эти слова многозначительным взглядом, взглядом, который должен был выразить то, что нельзя произнести вслух.
– Никогда не беспокойтесь, милорд, – снова повторил Спендлов.
Он пытался сказать своему начальнику, что его следует оставить, что не следует думать о выкупе, что он готов выдерживать какие угодно пытки сколь угодно долго, лишь бы его начальник смог выпутаться из этого дела.
– Я буду беспокоиться о Вас постоянно, – сказал Хорнблоуэр, отвечая столь же многозначительным взглядом.
– Живее! – рявкнул Джонсон.
Веревочная лестница по-прежнему свисала с уступа скалы. Это было непростое дело (с его ноющими суставами) – перевеситься через край и искать опору для ноги на скользких бамбуковых коленцах ступеньки. Под его весом лестница извивалась, словно она была живым существом, решившим сбросить его вниз. Он спускался, пересиливая себя, перебарывая инстинктивный страх, руки не слушались его, а лестница то выпрямлялась, то скручивалась снова. Осторожно нащупывая очередную ступеньку, он продолжал спуск. Едва лишь он приноровился к раскачиваниям лестницы, как этот ритм был нарушен первым человеком из его эскорта, начавшим спускаться вслед за ним. Он был вынужден снова зависнуть, прежде чем продолжить движение. Едва лишь он с облегчением почувствовал, что его ноги коснулись земли, оба его сопровождающих спрыгнули с лестницы рядом с ним.
– До свидания, милорд! Удачи!
Это кричал сверху Спендлов. Хорнблоуэр, стоя у самого берега, вынужден был глубоко запрокинуть голову, чтобы разглядеть там, в шестидесяти футах над собой, голову Спендлова, высовывающуюся из-за парапета, и его руку, махавшую ему. Он помахал в ответ, пока его конвоиры заводили мулов в реку.
Пришлось еще раз пересекать реку. В ширину она была не более тридцати футов, он без всякой помощи пересек бы ее и прошлой ночью, не происходи дело под покровом темноты. Теперь же он плюхнулся в воду, как был, в одежде (к сожалению для нарядного черного фрака), повернулся на спину и оттолкнулся ногами. Однако одежда быстро промокла и стала тянуть его вниз, и ему пришлось пережить мгновение страха, прежде чем его порядком уставшие ноги коснулись каменистого дна. Он выбрался на берег, вода стекала на землю, у него не было ни сил, ни желания двигаться, даже когда к нему подвели мула. Спендлов все еще высовывался из-за парапета и махал ему рукой.
Следующей проблемой было оседлать мула. Мокрая одежда словно налилась свинцом. Он с трудом взобрался на спину мула (она была мокрая и ужасно скользкая), и тут же понял, что прошлой ночью ужасно стер седалище, так что теперь каждое прикосновение причиняло ему адскую боль. Он пытался сдерживаться, но, по мере того, как животное прокладывало свой путь среди неровностей дороги, мучения становились все более нестерпимыми. Сразу от реки начался крутой подъем в гору. Они ехали по той же тропе, что и ночью, впрочем, вряд ли она заслуживала такого названия. Перевалили через небольшой, но очень крутой хребет, спустились по другой его стороне, потом опять полезли вверх. Они пересекали небольшие потоки, продирались сквозь заросли деревьев. И мозг, и тело Хорнблоуэра к тому времени уже перестали воспринимать какие-либо ощущения, его мул тоже устал, пару раз он оступался, и лишь невероятным усилием Хорнблоуэру удавалось удержаться в седле. Когда они, наконец, миновали горы, солнце уже клонилось к закату. Пробравшись через последний пояс зарослей, они оказались на равнине, где солнце сияло с силой, присущей ему в тропических широтах. Перед ними простиралась почти совершенно плоская поверхность саванны. Вдалеке виднелись стада коров, а за ними, насколько мог охватить взор, необъятное море зелени – поля ямайского сахарного тростника. Через полмили они вышли на укатанную дорогу, здесь его провожатые стали натягивать поводья.
– Дальше поедете сами, – сказал один из них, указывая на дорогу, извивавшуюся по направлению к тростниковым полям.
Потребовалось несколько секунд, прежде чем изможденный мозг Хорнблоуэра сообразил, что его оставляют в одиночестве.
– Туда? – задал он совершенно нелепый вопрос.
– Да, – ответил провожатый.
Оба сопровождающих развернули своих мулов, мул Хорнблоуэра не желал расставаться со своими сородичами, произошла небольшая схватка. Один из пиратов хлестнул животное по крупу, заставив его скакать дальше по тропе аллюром, переходящим в рысь, что причиняло Хорнблоуэру, старавшемуся усидеть в седле, жуткие мучения. Вскоре мул успокоился и перешел на шаг, и теперь Хорнблоуэр, позволив животному плестись по дороге, почувствовал себя несколько лучше. Солнце скрылось за облаками, подул резкий ветер, предвещая дождь. И действительно, вскоре хлынул ливень, застилая горизонт и заставляя мула идти еще медленнее из-за размокшего грунта. Хорнблоуэр измученно восседал на остром хребте животного. Дождь был таким сильным, что вода, стекавшая по лицу, мешала ему дышать.
Постепенно ливень стих, небо, все еще облачное над его головой, разорвалось на западе, пропуская луч заходящего солнца, украсивший пейзаж, по левую сторону от него, великолепной радугой, на которую, впрочем, он почти не обратил внимания. Началось первое тростниковое поле, тропа, по которой он ехал, превратилась в разбитую, узкую дорогу с глубокими колеями от повозок, идущую сквозь тростник. Вот его дорогу пересекла другая, и мул остановился на перекрестке. Прежде, чем Хорнблоуэр сумел собраться с силами, чтобы заставить животное следовать дальше, он услышал крик, раздавшийся где-то справа. Там, вдали, освещенная закатными лучами, была видна группка всадников. Лихорадочный стук копыт возвестил о том, что они галопом скачут к нему. Приблизившись, всадники – белый и два сопровождающих его негра, натянули поводья.
Да, это было море, голубое и прекрасное в необъятной дали. Широкая полоса земли, простиравшаяся на несколько миль между утесом, на котором они угнездились, и кромкой берега, все еще была окутана туманом. Хорнблоуэр поднялся, сделал шаг вперед, склонившись над низким парапетом, образованным зазубренной гранью скалы, и тут же отпрянул назад. Под ногами у него была пустота. Они действительно находились на выступе утеса, примерно на высоте грот-стеньги какого-нибудь фрегата: футов шестьдесят, а то и более. Прямо под собой он увидел ручей, который ему пришлось пересечь, держась за хвост мула, веревочная лестница все еще свисала с того места, где он сейчас стоял, до самого уреза воды, когда, усилием воли, он заставил себя наклониться, то увидел мулов, равнодушно стоящих на узком пространстве между речушкой и подножьем скалы. Обзор был великолепным. Они находились на выступе скалы, прорезанном за века неторопливой работы рекой, которая теперь текла внизу. Сюда нельзя было добраться сверху, а если убрать веревочную лестницу, то и снизу тоже. Выступ насчитывал, пожалуй, ярдов десять в ширину в самом широком месте, и ярдов сто в длину. На одном из концов находился водопад, шум которого он услышал ранее, поток воды ниспадал на поверхность скалы сквозь проделанный им проход, растекался перед грудой блестящих от воды камней, а затем низвергался далее. Вид воды напомнил ему о снидающей его жажде, и он заковылял по направлению к источнику. Это было непростой задачей, стоять между отвесным обрывом с одной стороны, и вертикальной стеной воды с другой, будучи окутанным облаком брызг, но он наполнял сложенные ковшиком ладони водой и пил, пил, а затем погрузил лицо и голову целиком в освежающую, холодную воду. Он обернулся назад, и увидел, что Сплендов ждет, когда придет его очередь. Под густой шевелюрой Спендлова, позади левого уха и далее опускаясь на шею, темнело пятно запекшейся крови. Спендлов наклонился, чтобы попить и умыться, и тут же снова вскочил, с опаской держась за голову.
– Славно меня отделали, – сказал он.
Его мундир тоже был запачкан кровью. На поясе висели пустые ножны, клинка не было: обернувшись, они увидели, что тот находился в руке одного из похитителей, который стоял и ждал их. Он был невысокого роста, плотного сложения, темный, но не негр, скорее мулат. На нем была грязная белая рубашка, изодранные в лохмотья синие штаны, обут он был в неподлежащие ремонту башмаки с пряжками.
– Теперь, лорд, – произнес он.
Он говорил с островным акцентом, выделяя гласные и проглатывая согласные звуки.
– Чего вы хотите? – спросил Хорнблоуэр, стараясь придать голосу как можно большую твердость.
– Напишите для нас письмо, – ответил человек с кортиком.
– Письмо? Кому?
– Губернатору.
– С просьбой прийти и повесить вас? – поинтересовался Хорнблоуэр.
Человек покачал своей крупной головой.
– Нет. Мне нужна бумага, бумага с печатью. Помилование. Для нас всех. С печатью.
– Кто вы?
– Нед Джонсон.
Это имя ничего не говорило Хорнблоуэру, и, как показал взгляд, всезнающему Спендлову тоже.
– Я плавал с Харкнесом, – продолжал Джонсон.
– А-а!
Это кое-что прояснило для обоих британских офицеров. Харкнес был одним из последних мелких пиратов. Едва ли далее, чем неделю назад его шлюп, «Блоссом», был отрезан «Клориндой» от Саванналамара, и лишился возможности ускользнуть под ветер. Подгоняемый огнем с большой дистанции, который вел фрегат, он вынужден был выброситься на берег у самого устья Свит-ривер, а его команда укрылась в болотах и мангровых зарослях этой части побережья, вся, за исключением капитана, тело которого, разорванное ядром с «Клоринды» практически пополам, было обнаружено на палубе. Тут находился его экипаж, лишенный вожака, если не брать в расчет Джонсона, и разыскиваемый двумя батальонами солдат, которые губернатор выслал, как только «Клоринда» вернулась с новостями в Кингстон. Губернатор сделал это, как понимал Хорнблоуэр, чтобы отрезать их от моря, для чего на каждом рыболовецком пляже по всему острову была выставлена охрана. В противном случае, события будут развиваться по уже известному сценарию: они похитят бы рыболовецкую лодку, затем более крупное судно, и так до тех пор, пока снова не станут чумой побережья.
– На пиратов помилование не распространяется, – заявил Хорнблоуэр.
– Да, – сказал Джонсон. – Напишите для нас письмо, и губернатор пожалует нам его.
Он повернулся и достал что-то из расселины в скале. Это была переплетенная в кожу книга: второй том «Уэверли», разглядел Хорнблоуэр, когда книга оказалась в его руках, затем Джонсон тем же манером извлек и вручил ему огрызок карандаша.
– Напишите губернатору, – сказал он. Он раскрыл книгу на начале и указал на форзац, как на место, где нужно писать.
– И как вы думаете, что я должен написать? – спросил Хорнблоуэр.
– Попросите у него помилование для нас. С печатью.
Видимо Джонсон слышал когда-то толки, ходившие среди собратьев-пиратов, о «помиловании с Большой печатью», и теперь это всплыло в его памяти.
– Губернатор никогда этого не сделает.
– Тогда я пошлю ему твои уши. А потом – нос.
Это были не те вещи, которые приятно слушать. Хорнблоуэр взглянул на Спендлова, побледневшего при этих словах.
– Ты адмирал, лорд – продолжал Джонсон, – губернатор сделает это.
– Сомневаюсь, что так, – проговорил Хорнблоуэр.
Перед его мысленным взором возникла фигура этого мелочного старикашки, генерала сэра Огастеса Хупера, и он попробовал представить, какой эффект произведет на него требование Джонсона. Его превосходительство вполне может хватить удар при одной мысли о помиловании двух дюжин пиратов. Власти метрополии, когда до них дойдут вести, также будут весьма рассержены, и нет оснований сомневаться, что их раздражение окажется направленным на человека, который оказался таким идиотом, что позволил похитить себя, поставив всех, таким образом, в крайне невыгодное положение. Эти размышления натолкнули его на мысль.
– Как вы проникли в сад? – спросил он.
– Мы выжидали, пока вы отправитесь домой, но вы вышли раньше.
Если они намеревались…
– Стоять! – раздался крик Джонсона. Он повернулся с удивительной для его комплекции быстротой, сгруппировался, слегка согнув ноги в коленях, выставив еред собой клинок. Хорнблоуэр, в изумлении, обернулся, как раз вовремя, чтобы увидеть, как замер на месте Спендлов, стоящий за потоком воды. С кортиком в руке и острием, упертым в горло Джонсону, ситуация могла бы стать совершенно иной. Несколько человек прибежали на крик, в руках одного из них был шест – вероятно, древко от пики, этим шестом он безжалостно ударил Спендлова по лицу. Спендлов отпрянул, а шест уже занесся над ним для нового удара.
Хорнблоуэр встал перед ним.
– Нет, – закричал он. Они стояли, глядя друг на друга, напряжение постепенно стало спадать. Один из них подошел к Хорнблоуэру сбоку, держа в руке кортик.
– Отрезать ему ухо? – бросил он Джонсону через плечо.
– Нет. Не сейчас. Сядьте, вы двое.
Чувствуя, что они колеблются, Джонсон буквально заревел:
– Сидеть!
Под угрозой кортика им ничего не оставалось делать, как подчиниться.
– Вы напишите письмо? – сказал Джонсон.
– Подождите немного, – ответил Хорнблоуэр устало, ничего лучшего ему просто не приходило в голову. Он пытался потянуть время, без всякой надежды, словно ребенок, который сопротивляется строгим нянькам, собирающимся укладывать его спать.
– Неплохо было бы позавтракать, – сказал Спендлов.
На дальнем конце уступа горел небольшой костер, дым от него, почти не видный в полутьме рассвета, тонкой ленточкой поднимался к нависающей сверху вершине скалы. Прикрепленный железной цепью к треножнику, над огнем висел котелок, две женщины, склонившись, хлопотали над ним. Ближе к задней стене утеса были сложены сундуки, бочонки, бочки. Собранные в козлы, стояли мушкеты. Так случилось, что Хорнблоуэр оказался в ситуации, напоминавшей дешевые романы: он находился в логове пиратов. Может быть, в этих сундуках несметные сокровища, жемчуг, золото. Пиратам, как и любым другим мореплавателям, необходима база на суше, и эти пираты обосновались здесь, вместо того, чтобы устроится на каком-нибудь пустынном островке. Его бриг «Клемент» в прошлом году разорил одно из таких убежищ.
– Ты напишешь это письмо, лорд, – сказал Джонсон.
Он направил на Хорнблоуэра клинок, острие которого, проткнув тонкую ткань рубашки, уперлось тому в грудную клетку.
– Что вам нужно? – спросил Хорнблоуэр.
– Помилование. С печатью.
Хорнблоуэр вглядывался в мрачные черты лица человека, стоявшего перед ним. Песенка пиратства в Карибском море спета, он это знал. Американские военные корабли на севере, французские суда, опирающиеся на Малые Антилы, и его собственная мощная эскадра, базирующаяся на Ямайке, сделали этот бизнес как невыгодным, так и опасным. А эта, отдельно взятая шайка, состоявшая из остатков экипажа Харкнесса, находилась, по сравнению с прочими, в еще худших условиях. Они потеряли свой корабль и оказались отрезанными от моря, благодаря мерам, принятым им самим. Его похищение – это был смелый план, к тому же, великолепно исполненный, направленный на то, чтобы вытащить их шеи из петли. Возможно, этот план разработал и исполнил именно этот туповато выглядящий парень, стоявший сейчас перед ним и явно теряющий терпение. Внешность бывает обманчива, а быть может, предельная критичность ситуации способствовала тому, чтобы этот темный ум пробудился к непривычной для него деятельности.
– Ты слышишь меня? – проговорил Джонсон, сопровождая слова новым уколом, прервав тем самым цепь размышлений Хорнблоуэра.
– Скажите, что согласны, милорд, – прошептал Спендлов на ухо Хорнблоуэру, – выиграйте время. Джонсон повернулся к нему, нацелив кортик ему в лицо.
– Заткни свою пасть, – прорычал он.
У него созрела новая идея, и он посмотрел на Хорнблоуэра:
– Пиши, не то я выколю ему глаз.
– Я напишу, – сказал Хорнблоуэр.
И вот он сидел перед томиком «Уэверли», открытом на форзаце, и сжимал в руке огрызок карандаша, в то время как Джонсон отошел назад на пару шагов, видимо, чтобы не создавать помех вдохновению. Что же нужно написать: «Уважаемый сэр Огастес»? «Ваше превосходительство»? Так будет лучше. «Я вместе со Спендловом захвачен в расчете на выкуп остатками шайки Харкнесса. Может быть, тот, кто передаст это письмо, точнее изложит условия. Они требуют помилования в обмен, – тут Хорнблоуэр задержал карандаш, раздумывая над следующими словами, – на нашу жизнь?» Он покачал головой и написал: «На нашу свободу». Он не хотел, чтобы все это выглядело как мелодрама. «Ваше превосходительство, безусловно, лучше разберется в ситуации, чем это могу сделать я. Ваш покорный слуга, – Хорнблоуэр вновь заколебался, затем решительно поставил подпись.
– Вот, извольте, – сказал он, протягивая томик Джонсону, который взял его и с интересом уставился на написанное, затем повернулся назад, где, сидя прямо на земле, расположилось около дюжины его приспешников, молчаливо наблюдавших за происходящим.
Они столпились за спиной у Джонсона, глядя на письмо через его плечо, вскоре подошли другие, и между ними начался оживленный спор.
– Никто из них не умеет читать, милорд, – пояснил Спендлов.
– Похоже, что так.
Пираты переводили взгляд то на пленников, то на письмо. Дискуссия становилась все оживленнее. Джонсон, как казалось, старался убедить своих людей в чем-то, но те, к кому он обращался, отрицательно мотали головами.
– Встал вопрос, кто понесет эту записку в Кингстон, – сказал Хорнблоуэр, – кому предстоит сунуть голову в пасть льву?
– У этого парня нет власти над своими людьми, – заметил Спендлов. – Харкнесс в таком случае просто пристрелил бы парочку-другую.
Джонсон снова подошел к ним, тыча смуглым, грязным пальцем в написанное.
– Что вы здесь написали? – спросил он.
Хорнблоуэр прочел записку вслух. Он мог с одинаковым успехом как говорить правду, так и обманывать: проверить его у них не было никакой возможности. Джонсон внимательно глядел на него, следя за выражением его лица. Хорнблоуэр заметил, что лицо самого Джонсона приобрело более зверское выражение, чем прежде. Пират оказался лицом к лицу с ситуацией, выпутаться из которой ему было не под силу: он пытался осуществить план, не продумав до конца все его детали. Ни один из пиратов не желал соваться в лапы правосудию для того, что бы передать письмо неизвестного содержания. С другой стороны, если кто-то из них отправится выполнять это поручение, где гарантия, что он не воспользуется представившейся возможностью спастись самому, бросив товарищей. Эти жалкие, оборванные, растерявшиеся мерзавцы, вместе со своими полураздетыми женщинами оказались поставлены перед дилеммой, и у них не было идеи, каким образом разрешить ее. Хорнблоуэр едва не рассмеялся, наблюдая создавшуюся ситуацию, но подумал о том, что может сотворить в припадке ярости эта бесконтрольная толпа с пленниками, находящимися в полной ее власти. Спор продолжался с прежним накалом, но решение никак не удавалось найти.
– Вы не думаете, что нам стоит попробовать пробраться к лестнице, милорд? – спросил Спендлов, но тут же сам ответил на свой вопрос, – нет, они схватят нас прежде, чем нам удастся спуститься. Жаль.
– Нам следует держать в уме такую возможность, – ответил Хорнблоуэр.
Одна из женщин, хлопотавших у огня, крикнула что-то громким, пронзительным голосом, прерывая спор. Еду разложили по деревянным мискам. Молодая мулатка, почти дитя, одетая в лохмотья, бывшие, судя по всему, остатками роскошного некогда платья, принесла им миску, и только: ни ложки, ни вилки. Они посмотрели друг на друга, не в силах сдержать улыбку. Затем Спендлов извлек из брючного кармана перочинный нож, раскрыл его и передал вышестоящему офицеру.
– Может быть, это сгодится, милорд, – сказал он, как бы извиняясь, и добавил, взглянув на содержимое миски – эту еду не сравнить с ужином, который мы оставили у Хоу, милорд.
Вареный ямс с кусочками солонины, первый, скорее всего, украден с какой-нибудь рабовладельческой плантации, а второй взят из тайника здесь, на утесе. Ели они с трудом, Хорнблоуэр настоял, чтобы они пользовались ножом по очереди, отправляя в рот пищу, утоляя пробудившийся в них жуткий аппетит. И пираты, и женщины, завтракая, уселись на корточки, и, едва утолив первый голод, возобновили перепалку.
Хорнблоуэр снова подошел к краю утеса и окинул взором вид, простиравшийся перед ним.
– Должно быть, это Кокпит-кантри, – произнес он.
– Без всякого сомнения, милорд.
Кокпит-кантри – так именовалась территория, недоступная для белого человека, независимая республика на северо-западе Ямайки. Полтора столетия назад, отвоевав остров у испанцев, англичане обнаружили, что эта его часть уже была заселена беглыми рабами и уцелевшими остатками коренного индейского населения. Несколько попыток подчинить этот район закончились провалом: желтая лихорадка, непроходимая местность вкупе с отчаянной храбростью ее защитников сделали свое дело. В конце концов, был заключен мир, предоставлявший Кокпит-кантри независимость с одним единственным условием: не укрывать впредь беглых рабов. Этот договор действовал уже на протяжении пятидесяти лет, и ничто не мешало ему существовать и далее. Логово пиратов располагалось на границе этой территории, примыкавшей к горам.
– А вот там – Монтегю-бей, милорд, – сказал Спендлов.
Хорнблоуэру довелось побывать там в прошлом году, на «Клоринде» – уединенная гавань с удобной якорной стоянкой, служившая убежищем для нескольких рыболовецких суденышек. Он с тоской устремил взор к далекой голубеющей поверхности моря. Он пытался придумать какой-нибудь способ бежать отсюда, или прийти к соглашению с пиратами на почетных условиях, однако после бессонной ночи его мозг работал вяло, а теперь, после еды, эта вялость только усилилась. Он почувствовал, что засыпает, и постарался взбодриться. Сейчас, когда ему перевалило за сорок, недостаток сна сказывался самым серьезным образом, особенно если он сочетался с такими непривычными и утомительными физическими нагрузками. От Спендлова не укрылся его «клевок носом».
– Думаю, Вам следует поспать, милорд, – заботливо сказал он.
– Вполне вероятно.
Он позволил своему телу сползти на землю. Лежать было очень жестко и неудобно.
– Сюда, милорд, – произнес Спендлов.
Две руки обхватили его за плечи и помогли повернуться, теперь его голова лежала на коленях у Спендлова. На мгновение мир закружился перед его глазами. Он слышал шепот бриза, журчанье и плеск водопада, громкий разговор пиратов и их женщин слился в монотонный гул – а потом он погрузился в сон.
Некоторое время спустя он проснулся: Спендлов тряс его за плечо.
– Милорд! Милорд!
Он приподнял голову, с легким недоумением оглядываясь вокруг: ему потребовалось несколько секунд для того, чтобы вспомнить, где он находится, и как он тут оказался. Перед ним стояли Джонсон и еще один или два пирата, на заднем плане виднелась одна из женщин, поза ее свидетельствовала о том, что она приняла непосредственное участие в принятии решения, которое, видимо, было-таки достигнуто.
– Мы пошлем к губернатору тебя, лорд, – заявил Джонсон.
Хорнблоуэр заморгал, глядя на него: хотя солнце зашло за скалу, свет был слишком ярким.
– Ты, – продолжал Джонсон, – пойдешь ты. А он останется у нас.
И он жестом указал на Спендлова.
– Что вы имеете в виду? – спросил Хорнблоуэр.
– Ты пойдешь к губернатору и добудешь нам помилование, – ответил Джонсон, – ты попросишь его, и он его даст. Он останется здесь. Мы можем отрезать ему нос, или выколоть глаза.
– Господь всемогущий, – выдохнул Хорнблоуэр.
После всех дискуссий Джонсону, или его советникам, может быть, той самой женщине, удалось найти приемлемый выход из ситуации. У них имелись своеобразные представления о чести, об обязательствах, которые накладывает на человека необходимость соответствовать определению «благородный». Они подозревали также, что отношения, связывающие Хорнблоуэра и Спендлова вполне могут иметь характер родства: такой вывод они могли сделать, наблюдая, как Хорнблоуэр спит на коленях у Спендлова. Им стало ясно, что Хорнблоуэр ни в коем случае не оставит Спендлова на произвол похитителей и сделает все возможное, чтобы возвратить ему свободу. Может даже – воображение Хорнблоуэра, находясь на грани сна и бодрствования, хлестало через край, – может, они даже уверены, что в случае, если у него не получится выхлопотать помилование, он вернется, чтобы разделить судьбу Спендлова.
– Мы пошлем тебя, лорд, – повторил Джонсон.
Женщина, стоявшая позади, что-то прокричала.
– Мы пошлем тебя, лорд, – сказал Джонсон, – вставай.
Хорнблоуэр, не спеша, поднялся: ему в любом случае необходимо было время – для того, чтобы определить, какую частицу собственного достоинства ему удалось еще сохранить, да и если бы даже он хотел рывком вскочить на ноги, ему бы это не удалось. Все тело ужасно ныло.
– Эти двое проводят тебя, – заявил Джонсон.
Спендлов тоже поднялся.
– С Вами все в порядке, милорд? – с волнением спросил он.
– Да, за исключением одышки и ревматизма, – ответил Хорнблоуэр, – а Вы-то как?
– О, я в порядке, милорд! Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне более, милорд.
Он сопроводил эти слова многозначительным взглядом, взглядом, который должен был выразить то, что нельзя произнести вслух.
– Никогда не беспокойтесь, милорд, – снова повторил Спендлов.
Он пытался сказать своему начальнику, что его следует оставить, что не следует думать о выкупе, что он готов выдерживать какие угодно пытки сколь угодно долго, лишь бы его начальник смог выпутаться из этого дела.
– Я буду беспокоиться о Вас постоянно, – сказал Хорнблоуэр, отвечая столь же многозначительным взглядом.
– Живее! – рявкнул Джонсон.
Веревочная лестница по-прежнему свисала с уступа скалы. Это было непростое дело (с его ноющими суставами) – перевеситься через край и искать опору для ноги на скользких бамбуковых коленцах ступеньки. Под его весом лестница извивалась, словно она была живым существом, решившим сбросить его вниз. Он спускался, пересиливая себя, перебарывая инстинктивный страх, руки не слушались его, а лестница то выпрямлялась, то скручивалась снова. Осторожно нащупывая очередную ступеньку, он продолжал спуск. Едва лишь он приноровился к раскачиваниям лестницы, как этот ритм был нарушен первым человеком из его эскорта, начавшим спускаться вслед за ним. Он был вынужден снова зависнуть, прежде чем продолжить движение. Едва лишь он с облегчением почувствовал, что его ноги коснулись земли, оба его сопровождающих спрыгнули с лестницы рядом с ним.
– До свидания, милорд! Удачи!
Это кричал сверху Спендлов. Хорнблоуэр, стоя у самого берега, вынужден был глубоко запрокинуть голову, чтобы разглядеть там, в шестидесяти футах над собой, голову Спендлова, высовывающуюся из-за парапета, и его руку, махавшую ему. Он помахал в ответ, пока его конвоиры заводили мулов в реку.
Пришлось еще раз пересекать реку. В ширину она была не более тридцати футов, он без всякой помощи пересек бы ее и прошлой ночью, не происходи дело под покровом темноты. Теперь же он плюхнулся в воду, как был, в одежде (к сожалению для нарядного черного фрака), повернулся на спину и оттолкнулся ногами. Однако одежда быстро промокла и стала тянуть его вниз, и ему пришлось пережить мгновение страха, прежде чем его порядком уставшие ноги коснулись каменистого дна. Он выбрался на берег, вода стекала на землю, у него не было ни сил, ни желания двигаться, даже когда к нему подвели мула. Спендлов все еще высовывался из-за парапета и махал ему рукой.
Следующей проблемой было оседлать мула. Мокрая одежда словно налилась свинцом. Он с трудом взобрался на спину мула (она была мокрая и ужасно скользкая), и тут же понял, что прошлой ночью ужасно стер седалище, так что теперь каждое прикосновение причиняло ему адскую боль. Он пытался сдерживаться, но, по мере того, как животное прокладывало свой путь среди неровностей дороги, мучения становились все более нестерпимыми. Сразу от реки начался крутой подъем в гору. Они ехали по той же тропе, что и ночью, впрочем, вряд ли она заслуживала такого названия. Перевалили через небольшой, но очень крутой хребет, спустились по другой его стороне, потом опять полезли вверх. Они пересекали небольшие потоки, продирались сквозь заросли деревьев. И мозг, и тело Хорнблоуэра к тому времени уже перестали воспринимать какие-либо ощущения, его мул тоже устал, пару раз он оступался, и лишь невероятным усилием Хорнблоуэру удавалось удержаться в седле. Когда они, наконец, миновали горы, солнце уже клонилось к закату. Пробравшись через последний пояс зарослей, они оказались на равнине, где солнце сияло с силой, присущей ему в тропических широтах. Перед ними простиралась почти совершенно плоская поверхность саванны. Вдалеке виднелись стада коров, а за ними, насколько мог охватить взор, необъятное море зелени – поля ямайского сахарного тростника. Через полмили они вышли на укатанную дорогу, здесь его провожатые стали натягивать поводья.
– Дальше поедете сами, – сказал один из них, указывая на дорогу, извивавшуюся по направлению к тростниковым полям.
Потребовалось несколько секунд, прежде чем изможденный мозг Хорнблоуэра сообразил, что его оставляют в одиночестве.
– Туда? – задал он совершенно нелепый вопрос.
– Да, – ответил провожатый.
Оба сопровождающих развернули своих мулов, мул Хорнблоуэра не желал расставаться со своими сородичами, произошла небольшая схватка. Один из пиратов хлестнул животное по крупу, заставив его скакать дальше по тропе аллюром, переходящим в рысь, что причиняло Хорнблоуэру, старавшемуся усидеть в седле, жуткие мучения. Вскоре мул успокоился и перешел на шаг, и теперь Хорнблоуэр, позволив животному плестись по дороге, почувствовал себя несколько лучше. Солнце скрылось за облаками, подул резкий ветер, предвещая дождь. И действительно, вскоре хлынул ливень, застилая горизонт и заставляя мула идти еще медленнее из-за размокшего грунта. Хорнблоуэр измученно восседал на остром хребте животного. Дождь был таким сильным, что вода, стекавшая по лицу, мешала ему дышать.
Постепенно ливень стих, небо, все еще облачное над его головой, разорвалось на западе, пропуская луч заходящего солнца, украсивший пейзаж, по левую сторону от него, великолепной радугой, на которую, впрочем, он почти не обратил внимания. Началось первое тростниковое поле, тропа, по которой он ехал, превратилась в разбитую, узкую дорогу с глубокими колеями от повозок, идущую сквозь тростник. Вот его дорогу пересекла другая, и мул остановился на перекрестке. Прежде, чем Хорнблоуэр сумел собраться с силами, чтобы заставить животное следовать дальше, он услышал крик, раздавшийся где-то справа. Там, вдали, освещенная закатными лучами, была видна группка всадников. Лихорадочный стук копыт возвестил о том, что они галопом скачут к нему. Приблизившись, всадники – белый и два сопровождающих его негра, натянули поводья.