Страница:
– Мы увидим Сен-Филип не раньше заката, милорд, – доложил Харкорт, козыряя.
– Очень хорошо, мистер Харкорт.
Значит, не придется обмениваться салютами. Он покинет Соединенные Штаты, как побитый пес. Он так мало пробыл в Новом Орлеане, что неизбежно пойдут пересуды. Худ придумает благовидное объяснение, но никто не поверит. Назначение, о котором Хорнблауэр столько мечтал, обернулось позорным провалом. Он с таким нетерпением предвкушал этот визит, и что же? Он не увидел толком ни Нового Орлеана, ни Америки, ни американцев. Он не заинтересовался огромной Миссисипи. Проблемы мешали ему уделить внимание обстановке, а обстановка – вникнуть в проблемы. Например, фантастический способ передвижения – «Краб» делал пять узлов относительно воды, плюс еще течение. В результате возникал довольно сильный кажущийся ветер – удивительно было нестись навстречу воздушной струе, не испытывая качки, слыша слабое дрожание стоячего такелажа и ни скрипа бегучего.
– Обед подан, милорд, – доложил Джерард, вновь появляясь на палубе. Уже темнело, но в каюте было жарко и душно.
– Шотландский суп, милорд, – сказал Джайлс, ставя на стол дымящуюся тарелку.
Хорнблауэр рассеянно зачерпнул бульону, попытался проглотить и отложил ложку. Он не хотел ни вина, ни супу, однако должен был притворяться и, давясь, проглотил еще несколько ложек бульона.
– Цыпленок маренго, милорд, – сказал Джайлс, ставя новую тарелку.
С цыпленком видимость было соблюсти легче – Хорнблауэр отрезал несколько кусков, немного пожевал и отложил нож и вилку. Если бы случилось чудо, если бы «Дерзкий» сел на мель, или оба его буксира поломались и «Краб» победоносно их миновал, Хорнблауэру бы доложили. Нелепая, дурацкая надежда. Джайлс убрал со стола, поставил блюдо с сыром и тарелку, налил бокал портвейна. Ломтик сыра, глоток портвейна – можно считать, пообедал. Джайлс водрузил на стол серебряную спиртовку и кофейник, фарфоровую чашку – прощальный подарок Барбары. Кофе принес небольшое утешение – хоть какое-то утешение в этом беспросветном мире. На палубе было уже совсем темно. Справа по курсу, медленно смещаясь к траверзу, мерцал огонь – это горел маяк, один из тех, которые американцы установили, чтобы облегчить ночное движение по Миссисипи. Они и впрямь заинтересованы в нарождающемся паровом сообщении – недаром целых шесть буксиров постоянно снуют вверх и вниз по реке.
– Разрешите обратиться, милорд, – сказал из темноты Харкорт. – Мы приближаемся к устью. Какие будут приказы, милорд?
Что остается делать? Только довести проигранную партию до горького финала. Следовать за «Дерзким» далеко-далеко позади в надежде на чудо, на счастливую случайность. Сто против одного, что, пока он доберется до Корпус-Кристи, птичка упорхнет. Однако – может, из беседы с мексиканскими властями, если таковые имеются, или из местных слухов, если кто-то захочет ими поделиться – он почерпнет, куда направилась императорская гвардия.
– Как только мы выйдем в море, пожалуйста, возьмите курс на Корпус-Кристи, мистер Харкорт.
– Есть, милорд. Корпус-Кристи.
– Изучите лоции Мексиканского залива, мистер Харкорт, и особенно вход в лагуну.
– Есть, милорд.
Решение принято. Однако Хорнблауэр оставался на палубе, пытаясь охватить задачу во всей ее непомерной, сводящей с ума полноте. На лицо упали первые капли дождя, и тут же хлынуло, как из ведра. Ливень громко стучал по палубе, парадный мундир Хорнблауэра промок до нитки. В треуголку налилась вода, она сделалась чугунной. Он уже собирался пойти вниз, но мысли двинулись по проторенной дороге, и он остался. В темноте возник Джерард с зюйд-весткой и дождевиком, но Хорнблауэр не обращал внимания. Возможно ли, что он зря всполошился? Что Камброн и в самом деле намерен отвезти гвардию домой? Нет, конечно нет. Не стал бы он в таком случае брать на борт шестьсот ружей и штыков, не стал бы торопливо, как вор, сниматься с якоря.
– Прошу вас, милорд, – сказал Джерард, упорно протягивая дождевик.
Хорнблауэр вспомнил, как перед их отплытием из Англии Барбара отвела Джерарда в сторонку и что-то долго ему внушала. Без сомнения, она поручила ему следить, чтобы Хорнблауэр не промокал и ел вовремя.
– Уже поздно, мистер Джерард, – сказал он с улыбкой. – Я промок насквозь.
– Тогда прошу вас, милорд, спуститесь вниз и перемените платье.
В голосе Джерарда звучало искреннее беспокойство. Дождь стучал по дождевику Джерарда, как дробилка для селитры или пороховая мельница.
– Ладно, очень хорошо, – сказал Хорнблауэр. Он спустился по узенькому трапу; Джерард за ним.
– Джайлс! – громко позвал Джерард. Слуга появился тут же. – Приготовь его милости сухую одежду.
Джайлс засуетился, встал на колени и вытащил из сундука чистую рубашку. Хорнблауэр снял шляпу – из нее выплеснулось полгаллона воды.
– Как следует просуши вещи его милости, – распорядился Джерард.
– Есть, сэр, – отвечал Джайлс. Своим нарочито терпеливым тоном он давал Джерарду понять, что напоминание излишне. Хорнблауэр знал, что оба – слуга и адъютант – к нему привязаны. Пока их привязанность пережила его провал – надолго ли?
– Очень хорошо, – сказал он раздраженно. – Я в силах сам о себе позаботиться.
Хорнблауэр стоял в каюте один, пригнувшись под палубным бимсом. Расстегивая мокрый сюртук, он увидел, что до сих пор не снял орден – лента, которую он перекинул через голову, тоже была мокрая. Лента и звезда насмехались над его провалом. Он и сам презирал себя в эту минуту – подумать только, он надеялся, что «Дерзкий» сядет на мель в устье «Миссисипи»! Джерард, легонько постучав, вошел.
– Я, кажется, сказал, что могу сам о себе позаботиться, – рявкнул Хорнблауэр.
– Мистер Харкорт сообщает, – без тени смущения доложил Джерард. – Мы скоро отцепим буксир. Ветер попутный, свежий, ост-тень-норд.
– Очень хорошо.
Свежий попутный ветер – на руку «Дерзкому». При встречном, порывистом ветре «Краб» еще имел бы шансы его нагнать. Судьба ополчилась против Хорнблауэра. Джайлс, воспользовавшись случаем, проскользнул в каюту и взял у Хорнблауэра мокрый сюртук.
– Я разве не велел тебе убираться? – заорал Хорнблауэр.
– Так точно, милорд, – невозмутимо отвечал Джайлс. – Что мне делать с этим… с этой шапкой, милорд? Он держал в руках меховой кивер, до сих пор без дела лежавший на сундуке.
– Убери куда-нибудь! – взревел Хорнблауэр. Он сбросил башмаки и начал стягивать чулки, когда его поразила мысль – он так и замер согнувшись, додумывая ее. Меховой кивер – тюки и тюки меховых киверов. Зачем? Ружья, штыки – понятно. Форменные мундиры – ну, положим. Но кто в здравом рассудке вздумал бы экипировать меховыми киверами полк, направляющийся в тропическую Америку? Он медленно выпрямился и замер в глубокой задумчивости. Даже форменные мундиры с пуговицами и золотым шитьем будут неуместны рядом с лохмотьями боливаровых повстанцев, меховые же кивера – это просто нелепость.
– Джайлс! – заревел он и, когда Джайлс появился в дверях: – Принеси мне эту шапку!
Он снова взял кивер. Убеждение, что он держит в руках ключ к разгадке, крепло. Тяжелая лакированная медная цепь, медный же имперский орел. За плечами Камброна двенадцатилетний военный опыт – ему ли не знать, что люди в таком наряде не смогут сражаться в малярийных болотах Центральной Америки или камышовых зарослях Вест-Индии? Тогда? Императорская гвардия в мундирах и киверах однозначно связывается у всех с бонапартистским движением, которое не выдохлось и до сих пор. Бонапартистское движение? В Мексике? Чепуха. Тогда во Франции? Несмотря на мокрую одежду, Хорнблауэра бросило в пот – он ощутил прилив горячей крови и понял, что угадал. Святая Елена! Здесь, на одном из самых диких островков мира, томится в изгнании Бонапарт. Пятьсот опытных солдат внезапно высаживаются с американского корабля и освобождают его. А потом? Редкий корабль угонится за «Дерзким». Во Франции он окажется раньше, чем весть о побеге достигнет цивилизованного мира. Бонапарт высадится с императорской гвардией – теперь ясно, зачем нужны мундиры и кивера. Все вспомнят былую имперскую славу. Французская армия перейдет под знамена Бонапарта, как прежде, когда тот вернулся с Эльбы. Бурбоны надоели даже тем, кто их когда-то приветствовал – как заметил Худ, они суются во все международные дела, надеясь отвлечь своих подданных от внутренних неурядиц. Бонапарт беспрепятственно вступит в Париж. Мир вновь погрузится в хаос. Европа войдет в новый виток поражений и побед. После Эльбы хватило ста дней, чтобы разбить Бонапарта при Ватерлоо, но за эти сто дней погибли сто тысяч человек, истрачены миллионы и миллионы. На этот раз победить его будет еще труднее. Бонапарт заручится союзниками в охваченной волнениями Европе. Еще двадцать лет войны – и Европа в руинах. Хорнблауэр воевал двадцать лет – при мысли, что это может вернуться, ему сделалось дурно. Вывод был столь ужасен, что он повторил свои рассуждение, но они неминуемо вели к тому же. Камброн – бонапартист, еще бы, ведь он командовал императорской гвардией. Об этом говорит и бонапартистский Большой Орел вместо введенной Бурбонами Большой звезды. Действовал он с ведома и одобрения Вотура. Вотур служит Бурбонам – значит, он их предал. Зафрахтовать «Дерзкий» и послать на борт смертоносный груз можно было только при попустительстве властей – вероятно, вся Франция пронизана новым бонапартистским заговором. Поступок баронессы – лишнее тому подтверждение.
Центральная Америка и Вест-Индия бурлят, но здесь нет ни одной стратегически важной точки (это обдумано уже не раз), где могли бы высадиться императорские гвардейцы в форменных мундирах и киверах. Значит, Св. Елена и потом Франция. Хорнблауэр уже не сомневался. Миллионы человеческих жизней, покой всего мира зависят от того, что он сейчас решит. Над головой зашлепали босые ступни. Хорнблауэр слышал, как падают на палубу тросы, слышал приказы, слышал громкий скрип. Поставили паруса, каюта сразу накренилась. Застигнутый врасплох, он оступился, выронил кивер, но поднимать не стал. «Краб» выровнялся на курсе. Палуба под ногами проснулась, ожила. Они в море; они направляются к Корпус-Кристи. Ветер ост-тень-норд – «Краб» полетит, как на крыльях. Надо думать быстро, на счету каждая минута. Если менять планы, в подветренную сторону удаляться нельзя. А он уже знал, что планы изменятся. Как хотелось ему угадать, куда направится «Дерзкий» после захода в Корпус-Кристи. Теперь он знает и может вмешаться. В его силах сохранить мир на земле. Глядя невидящими глазами вдаль, он стоял на зыбкой палубе и мысленно представлял карту Мексиканского залива и Карибского моря. Это – область северо-восточного пассата. Сейчас пассат не такой устойчивый, как зимой, но учитывать его необходимо. Кораблю, следующему из Корпус-Кристи в Южную Атлантику – на Св. Елену – путь один, через Юкатанский пролив. Затем, особенно, если шкипер не хочет привлекать внимания, он двинется серединой Карибского моря, держась подальше от берегов. Но здесь его на пути неизбежно встанет цепочка Антильских островов. Между ними – сотни судоходных проливов, но об одном в первую очередь подумает капитан, идущий на Св. Елену и вынужденный учитывать пассат. Он обогнет мыс Галера, северную оконечность острова Тринидад. Здесь он постарается пройти не слишком близко, но и не слишком далеко от берега, потому что к северу от мыса Галера лежит остров Тобаго, а весь пролив Тобаго – Хорнблауэр не мог вспомнить точно – но уж никак не шире пятидесяти миль. При удачном стечении обстоятельство одно-единственное судно сможет взять под наблюдение весь пролив – никто не проскочит незамеченным. Это – типичный пример морской стратегии в миниатюре. Влияние морских держав сказывается на всех океанских просторах, но главным и решительным образом – в точках, где, как в фокусе, сходятся морские пути. Юкатанский пролив в этом смысле менее благоприятен, потому что почти на сто миль шире. «Краб» первым поспеет в пролив Тобаго – он двинется по длинному катету треугольника, а «Дерзкий» – по другому катету и гипотенузе, с заходом в Корпус-Кристи, далеко в наветренную сторону. Надо использовать полученное преимущество и поспешить к Тринидаду. Они только-только опередят «Дерзкого». К тому же, есть надежда встретить по дороге какой-нибудь из кораблей эскадры. Желательно, фрегат. Располагая фрегатом, он будет достаточно силен. Хорнблауэр наконец принял решение и тут же почувствовал, как участился его пульс.
– Джайлс! – закричал он. Появился Джайлс и на правах старого избалованного слуги неодобрительно воззрился на так и не снятые мокрые штаны и рубаху.
– Мои приветствия мистеру Харкорту и пусть он зайдет ко мне, как только найдет время.
Когда адмирал требует к себе лейтенанта, у того, разумеется, время находится сразу.
– Мистер Харкорт, мои намерения изменились. Будьте любезны, не теряя времени, возьмите курс на мыс Сан-Антонио.
– Мыс Сан-Антонио. Есть, сэр.
Харкорт – хороший офицер. Он не подал виду, что удивлен.
– Если вы любезно зайдете ко мне с картами, как только мы ляжем на новый курс, я объясню вам, что намереваюсь делать. Прихватите с собой мистера Джерарда.
– Есть, сэр. Теперь можно снять мокрые штаны и рубаху, насухо вытереться. В каюте уже не так парило, может быть, оттого, что они вышли в море, может быть, оттого, что он решился. Он надевал штаны, когда Харкорт положил руль к ветру. Сильные матросские руки выбрали шкоты, «Краб» развернулся, как волчок. Теперь ветер дул с траверза, и суденышко резко накренилось. Хорнблауэр – одной ногой в штанине – запрыгал, стараясь удержать равновесие, и плашмя полетел на койку, дрыгая в воздухе ногами. Кое-как встал; «Краб» по-прежнему кренился то сильней, то слабей с каждой проходящей под его килем волной, всякий раз застигая Хорнблауэра врасплох за попыткой сунуть в штанину вторую ногу. Он дважды плюхался на койку, прежде чем надел-таки штаны. К счастью, Харкорт и Джерард вошли уже после. Они со строгими лицами выслушали, как Хорнблауэр пришел к своим заключениям и как намерен подстеречь «Дерзкого» в проливе Тобаго. Харкорт измерил циркулем расстояние, подсчитал и кивнул.
– До Сан-Антонио мы доберемся на четыре дня быстрее, милорд, – сказал он. – Значит, опередим их на три дня. Трех дней форы «Крабу» едва хватит в долгой гонке через все Карибское море.
– Не успеем ли мы зайти по дороге в Кингстон, милорд? – спросил Джерард.
Звучало заманчиво, однако Хорнблауэр потряс головой. Что толку посетить штаб, сообщить новости, даже, может быть, взять подкрепление, если «Дерзкий» за это время ускользнет.
– Слишком много займет времени, – сказал он, – даже если поспеем к морскому бризу. Плюс неизбежная задержка там. Времени и так в обрез.
– Вероятно так, милорд, – нехотя согласился Джерард. Он играл роль штабного офицера, чей долг – критиковать всякий предложенный план. – И что мы будем делать, когда их встретим?
Хорнблауэр твердо выдержал взгляд Джерарда – вопрос этот он себе задавал и пока оставил без ответа.
– Сейчас я продумываю свои действия на этот случай, – сказал он с металлом в голосе.
Джерард не отважился настаивать.
– Судоходная часть пролива Тобаго – двадцать миль, милорд, – сообщил Харкорт, продолжая орудовать пропорциональным циркулем.
– Значит, мы не упустим их даже ночью, – сказал Хорнблауэр. – Думаю, джентльмены, мы избрали наилучший путь. Быть может, единственно возможный.
– Да, милорд, – сказал Харкорт. Воображение его разыгралось. – Если Бони вырвется на свободу… Он замолк, не в силах продолжать, не в силах вместить весь ужас последствий.
– Наша задача этого не допустить, джентльмены. А теперь, когда мы сделали все, что в наших силах, разумно будет передохнуть. По-моему, все мы давно не спали.
Это было верно. Решившись бесповоротно, к добру ли, к худу, начав действовать, Хорнблауэр почувствовал, что глаза его слипаются. Как только младшие офицеры вышли, он лег. Ветер дул с левого траверза, койка была у правого – он мог расслабиться, не опасаясь, что скатится во сне. Он закрыл глаза. Ответ на вопрос Джерарда уже начал вырисовываться – ответ столь чудовищный, что о нем страшно было и помыслить. Однако он представлялся неизбежным. Есть долг; и теперь Хорнблауэр был убежден, что исполняет его наилучшим образом. С чистой совестью, с сознанием принятого решения и неотвратимости грядущего, он заснул. Спал он до рассвета и потом еще несколько секунд дремал, пока с первыми лучами солнца в голове его не зашевелились вчерашние ужасные мысли. Так «Краб», накренясь под свежим пассатом, начал свою историческую гонку через пол-Атлантики, к проливу Тобаго. Вся команда знала, что участвует в состязании – на таком маленьком суденышке ничто не остается секретом – и всю команду охватил спортивный азарт. Матросы сочувственно поглядывали на одинокую фигуру адмирала, когда тот твердо стоял на продуваемых ветром маленьких шканцах. Все знали, как он рискует; все знали, что он заслуживает победы, но никто не догадывался, как он страдает, сознавая все непреложнее: выиграет он гонку или проиграет, карьера его окончена. Никто не сетовал на тяжелый труд, на то, что приходится поминутно травить и выбирать шкоты, разворачивать реи при малейшем изменении ветра, спешно убирать паруса в последние секунды перед шквалом и тут же поднимать, едва минует шквал. Адмирал мог бы и не обещать золотую гинею тому, кто первый увидит «Дерзкого» (не исключено было, что они встретят его по пути) – вся команда и так по собственному почину следила за морем. Радужные брызги летели из-под носа корабля и стекали сквозь разошедшиеся от сильного крена палубные пазы, но никого не смущали мокрые рубахи и непросыхавшие койки. Ежечасное бросание лага, ежедневное счисление пути – все это живо интересовало матросов, обычно взирающим на подобные вещи со стойким безразличием бывалых моряков.
– Я сократил выдачу воды, милорд, – сказал Харкорт Хорнблауэру в первое же утро.
– Насколько? – спросил Хорнблауэр, делая вид, что ему и впрямь интересно. Думал он о другом, и это другое терзало его невыносимо.
– До полгаллона, милорд.
Две кварты воды на человека в день – маловато для людей, занятых изнурительным трудом в тропиках.
– Вы поступили совершенно правильно, мистер Харкорт.
Следовало принять все возможные меры предосторожности. Никто не знает, сколько продлится путешествие и как долго предстоит караулить в проливе Тобаго, не имея возможности наполнить бочки – досадно будет вернуться в порт раньше времени из-за нехватки пресной воды.
– Я скажу Джайлсу, – продолжал Хорнблауэр, – чтобы он брал для меня столько же.
Харкорт сморгнул; он прежде не был близко знаком с адмиралами, и воображал, что они постоянно купаются в роскоши. Задумайся он над этой проблемой, он бы и сам понял: если позволить Джайлсу без ограничений брать пресную воду для адмирала, Джайлс, и, вероятно, все его дружки будут пить вволю. Хорнблауэр говорил без улыбки: на его лице застыло тоскливое, замкнутое выражение, которое пришло вместе с решимостью. Как-то после полудня они увидели мыс Сан-Антонио и поняли, что прошли Юкатанский пролив. Это дало Харкорту точку отсчета в прокладке курса; кроме того, теперь они в любую минуту могли встретить «Дерзкого» – отсюда обоим кораблям предстояло идти примерно одним путем. Две ночи спустя миновали Большой Кайман; острова не видели, но слышали грохот прибоя у прибрежных рифов. Это показало, как лихо Харкорт срезает углы – сам Хорнблауэр обошел бы Большой Кайман подальше. Думая об этом, он сильнее обычного пожалел, что адмиралу не положено вмешиваться в управление флагманом. На следующую ночь замерили глубину – оказалось, что под ними банка Педро. Ямайка и Кингстон остались в сотне миль с наветренной стороны. От новой точки отчета Харкорт проложил курс прямо на пролив Тобаго, однако держаться его не смог. Пассату вдруг вздумалось задуть с юго-востока; это никого не удивило, поскольку близилось летнее солнцестояние. Теперь ветер был встречный. Харкорт положил шхуну на правый галс – ни один мало-мальски стоящий капитан и на ярд не сдвинется в Карибском море к югу – и «Краб» двинулся в самый крутой бейдевинд.
– Я вижу, вы убрали марсели, мистер Харкорт, – заметил Хорнблауэр, вступая на зыбкую почву.
– Да, милорд. – В ответ на настойчивый взгляд адмирала лейтенант соблаговолил объяснить: – Широкая шхуна плохо идет при сильном крене, милорд. Без марселей нас будет меньше сносить под ветер.
– Конечно, вам лучше знать свой корабль, мистер Харкорт, – проворчал Хорнблауэр.
Не верилось, что без великолепных прямоугольных марселей «Краб» пойдет быстрее. Уж «Дерзкий»-то наверняка несет все паруса – ну разве что с одним рифом. «Краб» бежал против ветра, накренясь; порою волны перехлестывали через правую скулу. Временами всем приходилось хвататься за что попало, лишь бы не упасть. На рассвете следующего дня увидели синюю полоску на горизонте – Гаити. Харкорт до полудня шел тем же галсом к быстро поднимающимся горам, потом повернул оверштаг. Хорнблауэр про себя одобрил – через час или два может подняться морской бриз, а им еще огибать мыс Беата. Бесила мысль, что на этом галсе они проигрывают гонку – вполне возможно, что «Дерзкому», где бы он ни находился, ветер на румб-два благоприятнее. Удивительное дело – марсовые слюнявили пальцы, пробовали ветер, оглядывали наветренный горизонт и критиковали рулевого, который, на их взгляд, мог бы держать круче к ветру. Встречный ветер не стихал целые сутки; на вторую ночь, лежа на койке без сна, Хорнблауэр услышал команду: «Все наверх!». Он сел и потянулся за халатом; над головой топали ноги, «Краб» бешено подпрыгивал.
– Все наверх паруса убирать!
– Три рифа на гроте! – орал Харкорт, когда Хорнблауэр выбрался на палубу. Ветер раздувал полы халата, прижимал к телу ночную рубаху. Хорнблауэр встал у гакаборта. Вокруг ревела тьма. Из летней ночи на них несся шквал, но кто-то проявил бдительность и подготовился. Шквал налетел с юга.
– Спустись под ветер! – кричал Харкорт. – Пошел шкоты!
В неразберихе бушующих волн «Краб» развернулся, резко накренился на нос и выровнялся. Теперь он несся в темноте, опровергая свое неблагозвучное название. Благодарение шквалу – они быстро наверстывали упущенное. Ревущая ночь стремительно близилась к рассвету; халат хлестал Хорнблауэра по ногам. Это было упоительно: стоять вот так, подчиняя себе стихии, мчаться, оседлав ветер, вздумавший было захватить их врасплох.
– Отлично, мистер Харкорт, – против ветра прокричал Хорнблауэр подошедшему лейтенанту.
– Спасибо, сэр… милорд. Два часа такого ветра – все, что нам надо.
Судьба подарила им полтора часа. Затем шквал стих, и пассат с прежним упрямством задул ост-тень-норд. На следующее утро за завтраком Джайлс доложил приятную новость.
– Ветер отходит, милорд, – сказал он. Джайлс, как и все на корабле, живо интересовался гонкой.
– Превосходно, – отвечал Хорнблауэр. Только несколько минут спустя он снова ощутил тупую боль. Этот ветер вернее приблизит его к роковой минуте. К середине дня пассат выкинул очередную летнюю причуду. Он затихал, затихал и перешел в слабые порывы, так что временами «Краб» лениво поворачивался на синей морской глади – «считал румбы». Смола в пазах плавилась под отвесными солнечными лучами. Летучие рыбки оставляли мимолетные темные борозды на эмалевой поверхности вод. Никто на них не смотрел – все пристально вглядывались в горизонт, ожидая следующего порыва. Быть может, не так далеко в переменчивом Карибском море идет под всеми парусами «Дерзкий». День прошел, за ним ночь, а пассат так и не задул; лишь редкий порыв ветра немного приближал «Краба» к цели. Солнце пекло. Воды выдавали по две пинты в день, и всем постоянно, непрерывно хотелось пить. Они встретили всего два корабля, и оба без всякого толка. Островная шхуна на пути в Белиз. Голландец на обратном пути из Курасао. Ни тому, ни другому шкиперу нельзя было доверить письмо. И ни одного корабля эскадры – это было почти за гранью возможного. Оставалось ждать, ждать с тоскливым, мрачным терпением. Наконец капризный ветер снова задул, на этот раз с оста. Вновь поставили марсели и двинулись нужным курсом, час за часом делая по шесть узлов. Ближе к Антилам корабли стали попадаться чаще, но то были купеческие шлюпы, курсирующие между Подветренными островами и Тринидадом. Всех переполошил возникший на горизонте парус, но то оказался не «Дерзкий». На мачте развевался красно-золотой флаг – испанский фрегат спешил к побережью Венесуэлы, вероятно, усмирять повстанцев. Путешествие близилось к концу: Хорнблауэр услышал «земля!», и через секунду в каюту зашел Джерард.
– Очень хорошо, мистер Харкорт.
Значит, не придется обмениваться салютами. Он покинет Соединенные Штаты, как побитый пес. Он так мало пробыл в Новом Орлеане, что неизбежно пойдут пересуды. Худ придумает благовидное объяснение, но никто не поверит. Назначение, о котором Хорнблауэр столько мечтал, обернулось позорным провалом. Он с таким нетерпением предвкушал этот визит, и что же? Он не увидел толком ни Нового Орлеана, ни Америки, ни американцев. Он не заинтересовался огромной Миссисипи. Проблемы мешали ему уделить внимание обстановке, а обстановка – вникнуть в проблемы. Например, фантастический способ передвижения – «Краб» делал пять узлов относительно воды, плюс еще течение. В результате возникал довольно сильный кажущийся ветер – удивительно было нестись навстречу воздушной струе, не испытывая качки, слыша слабое дрожание стоячего такелажа и ни скрипа бегучего.
– Обед подан, милорд, – доложил Джерард, вновь появляясь на палубе. Уже темнело, но в каюте было жарко и душно.
– Шотландский суп, милорд, – сказал Джайлс, ставя на стол дымящуюся тарелку.
Хорнблауэр рассеянно зачерпнул бульону, попытался проглотить и отложил ложку. Он не хотел ни вина, ни супу, однако должен был притворяться и, давясь, проглотил еще несколько ложек бульона.
– Цыпленок маренго, милорд, – сказал Джайлс, ставя новую тарелку.
С цыпленком видимость было соблюсти легче – Хорнблауэр отрезал несколько кусков, немного пожевал и отложил нож и вилку. Если бы случилось чудо, если бы «Дерзкий» сел на мель, или оба его буксира поломались и «Краб» победоносно их миновал, Хорнблауэру бы доложили. Нелепая, дурацкая надежда. Джайлс убрал со стола, поставил блюдо с сыром и тарелку, налил бокал портвейна. Ломтик сыра, глоток портвейна – можно считать, пообедал. Джайлс водрузил на стол серебряную спиртовку и кофейник, фарфоровую чашку – прощальный подарок Барбары. Кофе принес небольшое утешение – хоть какое-то утешение в этом беспросветном мире. На палубе было уже совсем темно. Справа по курсу, медленно смещаясь к траверзу, мерцал огонь – это горел маяк, один из тех, которые американцы установили, чтобы облегчить ночное движение по Миссисипи. Они и впрямь заинтересованы в нарождающемся паровом сообщении – недаром целых шесть буксиров постоянно снуют вверх и вниз по реке.
– Разрешите обратиться, милорд, – сказал из темноты Харкорт. – Мы приближаемся к устью. Какие будут приказы, милорд?
Что остается делать? Только довести проигранную партию до горького финала. Следовать за «Дерзким» далеко-далеко позади в надежде на чудо, на счастливую случайность. Сто против одного, что, пока он доберется до Корпус-Кристи, птичка упорхнет. Однако – может, из беседы с мексиканскими властями, если таковые имеются, или из местных слухов, если кто-то захочет ими поделиться – он почерпнет, куда направилась императорская гвардия.
– Как только мы выйдем в море, пожалуйста, возьмите курс на Корпус-Кристи, мистер Харкорт.
– Есть, милорд. Корпус-Кристи.
– Изучите лоции Мексиканского залива, мистер Харкорт, и особенно вход в лагуну.
– Есть, милорд.
Решение принято. Однако Хорнблауэр оставался на палубе, пытаясь охватить задачу во всей ее непомерной, сводящей с ума полноте. На лицо упали первые капли дождя, и тут же хлынуло, как из ведра. Ливень громко стучал по палубе, парадный мундир Хорнблауэра промок до нитки. В треуголку налилась вода, она сделалась чугунной. Он уже собирался пойти вниз, но мысли двинулись по проторенной дороге, и он остался. В темноте возник Джерард с зюйд-весткой и дождевиком, но Хорнблауэр не обращал внимания. Возможно ли, что он зря всполошился? Что Камброн и в самом деле намерен отвезти гвардию домой? Нет, конечно нет. Не стал бы он в таком случае брать на борт шестьсот ружей и штыков, не стал бы торопливо, как вор, сниматься с якоря.
– Прошу вас, милорд, – сказал Джерард, упорно протягивая дождевик.
Хорнблауэр вспомнил, как перед их отплытием из Англии Барбара отвела Джерарда в сторонку и что-то долго ему внушала. Без сомнения, она поручила ему следить, чтобы Хорнблауэр не промокал и ел вовремя.
– Уже поздно, мистер Джерард, – сказал он с улыбкой. – Я промок насквозь.
– Тогда прошу вас, милорд, спуститесь вниз и перемените платье.
В голосе Джерарда звучало искреннее беспокойство. Дождь стучал по дождевику Джерарда, как дробилка для селитры или пороховая мельница.
– Ладно, очень хорошо, – сказал Хорнблауэр. Он спустился по узенькому трапу; Джерард за ним.
– Джайлс! – громко позвал Джерард. Слуга появился тут же. – Приготовь его милости сухую одежду.
Джайлс засуетился, встал на колени и вытащил из сундука чистую рубашку. Хорнблауэр снял шляпу – из нее выплеснулось полгаллона воды.
– Как следует просуши вещи его милости, – распорядился Джерард.
– Есть, сэр, – отвечал Джайлс. Своим нарочито терпеливым тоном он давал Джерарду понять, что напоминание излишне. Хорнблауэр знал, что оба – слуга и адъютант – к нему привязаны. Пока их привязанность пережила его провал – надолго ли?
– Очень хорошо, – сказал он раздраженно. – Я в силах сам о себе позаботиться.
Хорнблауэр стоял в каюте один, пригнувшись под палубным бимсом. Расстегивая мокрый сюртук, он увидел, что до сих пор не снял орден – лента, которую он перекинул через голову, тоже была мокрая. Лента и звезда насмехались над его провалом. Он и сам презирал себя в эту минуту – подумать только, он надеялся, что «Дерзкий» сядет на мель в устье «Миссисипи»! Джерард, легонько постучав, вошел.
– Я, кажется, сказал, что могу сам о себе позаботиться, – рявкнул Хорнблауэр.
– Мистер Харкорт сообщает, – без тени смущения доложил Джерард. – Мы скоро отцепим буксир. Ветер попутный, свежий, ост-тень-норд.
– Очень хорошо.
Свежий попутный ветер – на руку «Дерзкому». При встречном, порывистом ветре «Краб» еще имел бы шансы его нагнать. Судьба ополчилась против Хорнблауэра. Джайлс, воспользовавшись случаем, проскользнул в каюту и взял у Хорнблауэра мокрый сюртук.
– Я разве не велел тебе убираться? – заорал Хорнблауэр.
– Так точно, милорд, – невозмутимо отвечал Джайлс. – Что мне делать с этим… с этой шапкой, милорд? Он держал в руках меховой кивер, до сих пор без дела лежавший на сундуке.
– Убери куда-нибудь! – взревел Хорнблауэр. Он сбросил башмаки и начал стягивать чулки, когда его поразила мысль – он так и замер согнувшись, додумывая ее. Меховой кивер – тюки и тюки меховых киверов. Зачем? Ружья, штыки – понятно. Форменные мундиры – ну, положим. Но кто в здравом рассудке вздумал бы экипировать меховыми киверами полк, направляющийся в тропическую Америку? Он медленно выпрямился и замер в глубокой задумчивости. Даже форменные мундиры с пуговицами и золотым шитьем будут неуместны рядом с лохмотьями боливаровых повстанцев, меховые же кивера – это просто нелепость.
– Джайлс! – заревел он и, когда Джайлс появился в дверях: – Принеси мне эту шапку!
Он снова взял кивер. Убеждение, что он держит в руках ключ к разгадке, крепло. Тяжелая лакированная медная цепь, медный же имперский орел. За плечами Камброна двенадцатилетний военный опыт – ему ли не знать, что люди в таком наряде не смогут сражаться в малярийных болотах Центральной Америки или камышовых зарослях Вест-Индии? Тогда? Императорская гвардия в мундирах и киверах однозначно связывается у всех с бонапартистским движением, которое не выдохлось и до сих пор. Бонапартистское движение? В Мексике? Чепуха. Тогда во Франции? Несмотря на мокрую одежду, Хорнблауэра бросило в пот – он ощутил прилив горячей крови и понял, что угадал. Святая Елена! Здесь, на одном из самых диких островков мира, томится в изгнании Бонапарт. Пятьсот опытных солдат внезапно высаживаются с американского корабля и освобождают его. А потом? Редкий корабль угонится за «Дерзким». Во Франции он окажется раньше, чем весть о побеге достигнет цивилизованного мира. Бонапарт высадится с императорской гвардией – теперь ясно, зачем нужны мундиры и кивера. Все вспомнят былую имперскую славу. Французская армия перейдет под знамена Бонапарта, как прежде, когда тот вернулся с Эльбы. Бурбоны надоели даже тем, кто их когда-то приветствовал – как заметил Худ, они суются во все международные дела, надеясь отвлечь своих подданных от внутренних неурядиц. Бонапарт беспрепятственно вступит в Париж. Мир вновь погрузится в хаос. Европа войдет в новый виток поражений и побед. После Эльбы хватило ста дней, чтобы разбить Бонапарта при Ватерлоо, но за эти сто дней погибли сто тысяч человек, истрачены миллионы и миллионы. На этот раз победить его будет еще труднее. Бонапарт заручится союзниками в охваченной волнениями Европе. Еще двадцать лет войны – и Европа в руинах. Хорнблауэр воевал двадцать лет – при мысли, что это может вернуться, ему сделалось дурно. Вывод был столь ужасен, что он повторил свои рассуждение, но они неминуемо вели к тому же. Камброн – бонапартист, еще бы, ведь он командовал императорской гвардией. Об этом говорит и бонапартистский Большой Орел вместо введенной Бурбонами Большой звезды. Действовал он с ведома и одобрения Вотура. Вотур служит Бурбонам – значит, он их предал. Зафрахтовать «Дерзкий» и послать на борт смертоносный груз можно было только при попустительстве властей – вероятно, вся Франция пронизана новым бонапартистским заговором. Поступок баронессы – лишнее тому подтверждение.
Центральная Америка и Вест-Индия бурлят, но здесь нет ни одной стратегически важной точки (это обдумано уже не раз), где могли бы высадиться императорские гвардейцы в форменных мундирах и киверах. Значит, Св. Елена и потом Франция. Хорнблауэр уже не сомневался. Миллионы человеческих жизней, покой всего мира зависят от того, что он сейчас решит. Над головой зашлепали босые ступни. Хорнблауэр слышал, как падают на палубу тросы, слышал приказы, слышал громкий скрип. Поставили паруса, каюта сразу накренилась. Застигнутый врасплох, он оступился, выронил кивер, но поднимать не стал. «Краб» выровнялся на курсе. Палуба под ногами проснулась, ожила. Они в море; они направляются к Корпус-Кристи. Ветер ост-тень-норд – «Краб» полетит, как на крыльях. Надо думать быстро, на счету каждая минута. Если менять планы, в подветренную сторону удаляться нельзя. А он уже знал, что планы изменятся. Как хотелось ему угадать, куда направится «Дерзкий» после захода в Корпус-Кристи. Теперь он знает и может вмешаться. В его силах сохранить мир на земле. Глядя невидящими глазами вдаль, он стоял на зыбкой палубе и мысленно представлял карту Мексиканского залива и Карибского моря. Это – область северо-восточного пассата. Сейчас пассат не такой устойчивый, как зимой, но учитывать его необходимо. Кораблю, следующему из Корпус-Кристи в Южную Атлантику – на Св. Елену – путь один, через Юкатанский пролив. Затем, особенно, если шкипер не хочет привлекать внимания, он двинется серединой Карибского моря, держась подальше от берегов. Но здесь его на пути неизбежно встанет цепочка Антильских островов. Между ними – сотни судоходных проливов, но об одном в первую очередь подумает капитан, идущий на Св. Елену и вынужденный учитывать пассат. Он обогнет мыс Галера, северную оконечность острова Тринидад. Здесь он постарается пройти не слишком близко, но и не слишком далеко от берега, потому что к северу от мыса Галера лежит остров Тобаго, а весь пролив Тобаго – Хорнблауэр не мог вспомнить точно – но уж никак не шире пятидесяти миль. При удачном стечении обстоятельство одно-единственное судно сможет взять под наблюдение весь пролив – никто не проскочит незамеченным. Это – типичный пример морской стратегии в миниатюре. Влияние морских держав сказывается на всех океанских просторах, но главным и решительным образом – в точках, где, как в фокусе, сходятся морские пути. Юкатанский пролив в этом смысле менее благоприятен, потому что почти на сто миль шире. «Краб» первым поспеет в пролив Тобаго – он двинется по длинному катету треугольника, а «Дерзкий» – по другому катету и гипотенузе, с заходом в Корпус-Кристи, далеко в наветренную сторону. Надо использовать полученное преимущество и поспешить к Тринидаду. Они только-только опередят «Дерзкого». К тому же, есть надежда встретить по дороге какой-нибудь из кораблей эскадры. Желательно, фрегат. Располагая фрегатом, он будет достаточно силен. Хорнблауэр наконец принял решение и тут же почувствовал, как участился его пульс.
– Джайлс! – закричал он. Появился Джайлс и на правах старого избалованного слуги неодобрительно воззрился на так и не снятые мокрые штаны и рубаху.
– Мои приветствия мистеру Харкорту и пусть он зайдет ко мне, как только найдет время.
Когда адмирал требует к себе лейтенанта, у того, разумеется, время находится сразу.
– Мистер Харкорт, мои намерения изменились. Будьте любезны, не теряя времени, возьмите курс на мыс Сан-Антонио.
– Мыс Сан-Антонио. Есть, сэр.
Харкорт – хороший офицер. Он не подал виду, что удивлен.
– Если вы любезно зайдете ко мне с картами, как только мы ляжем на новый курс, я объясню вам, что намереваюсь делать. Прихватите с собой мистера Джерарда.
– Есть, сэр. Теперь можно снять мокрые штаны и рубаху, насухо вытереться. В каюте уже не так парило, может быть, оттого, что они вышли в море, может быть, оттого, что он решился. Он надевал штаны, когда Харкорт положил руль к ветру. Сильные матросские руки выбрали шкоты, «Краб» развернулся, как волчок. Теперь ветер дул с траверза, и суденышко резко накренилось. Хорнблауэр – одной ногой в штанине – запрыгал, стараясь удержать равновесие, и плашмя полетел на койку, дрыгая в воздухе ногами. Кое-как встал; «Краб» по-прежнему кренился то сильней, то слабей с каждой проходящей под его килем волной, всякий раз застигая Хорнблауэра врасплох за попыткой сунуть в штанину вторую ногу. Он дважды плюхался на койку, прежде чем надел-таки штаны. К счастью, Харкорт и Джерард вошли уже после. Они со строгими лицами выслушали, как Хорнблауэр пришел к своим заключениям и как намерен подстеречь «Дерзкого» в проливе Тобаго. Харкорт измерил циркулем расстояние, подсчитал и кивнул.
– До Сан-Антонио мы доберемся на четыре дня быстрее, милорд, – сказал он. – Значит, опередим их на три дня. Трех дней форы «Крабу» едва хватит в долгой гонке через все Карибское море.
– Не успеем ли мы зайти по дороге в Кингстон, милорд? – спросил Джерард.
Звучало заманчиво, однако Хорнблауэр потряс головой. Что толку посетить штаб, сообщить новости, даже, может быть, взять подкрепление, если «Дерзкий» за это время ускользнет.
– Слишком много займет времени, – сказал он, – даже если поспеем к морскому бризу. Плюс неизбежная задержка там. Времени и так в обрез.
– Вероятно так, милорд, – нехотя согласился Джерард. Он играл роль штабного офицера, чей долг – критиковать всякий предложенный план. – И что мы будем делать, когда их встретим?
Хорнблауэр твердо выдержал взгляд Джерарда – вопрос этот он себе задавал и пока оставил без ответа.
– Сейчас я продумываю свои действия на этот случай, – сказал он с металлом в голосе.
Джерард не отважился настаивать.
– Судоходная часть пролива Тобаго – двадцать миль, милорд, – сообщил Харкорт, продолжая орудовать пропорциональным циркулем.
– Значит, мы не упустим их даже ночью, – сказал Хорнблауэр. – Думаю, джентльмены, мы избрали наилучший путь. Быть может, единственно возможный.
– Да, милорд, – сказал Харкорт. Воображение его разыгралось. – Если Бони вырвется на свободу… Он замолк, не в силах продолжать, не в силах вместить весь ужас последствий.
– Наша задача этого не допустить, джентльмены. А теперь, когда мы сделали все, что в наших силах, разумно будет передохнуть. По-моему, все мы давно не спали.
Это было верно. Решившись бесповоротно, к добру ли, к худу, начав действовать, Хорнблауэр почувствовал, что глаза его слипаются. Как только младшие офицеры вышли, он лег. Ветер дул с левого траверза, койка была у правого – он мог расслабиться, не опасаясь, что скатится во сне. Он закрыл глаза. Ответ на вопрос Джерарда уже начал вырисовываться – ответ столь чудовищный, что о нем страшно было и помыслить. Однако он представлялся неизбежным. Есть долг; и теперь Хорнблауэр был убежден, что исполняет его наилучшим образом. С чистой совестью, с сознанием принятого решения и неотвратимости грядущего, он заснул. Спал он до рассвета и потом еще несколько секунд дремал, пока с первыми лучами солнца в голове его не зашевелились вчерашние ужасные мысли. Так «Краб», накренясь под свежим пассатом, начал свою историческую гонку через пол-Атлантики, к проливу Тобаго. Вся команда знала, что участвует в состязании – на таком маленьком суденышке ничто не остается секретом – и всю команду охватил спортивный азарт. Матросы сочувственно поглядывали на одинокую фигуру адмирала, когда тот твердо стоял на продуваемых ветром маленьких шканцах. Все знали, как он рискует; все знали, что он заслуживает победы, но никто не догадывался, как он страдает, сознавая все непреложнее: выиграет он гонку или проиграет, карьера его окончена. Никто не сетовал на тяжелый труд, на то, что приходится поминутно травить и выбирать шкоты, разворачивать реи при малейшем изменении ветра, спешно убирать паруса в последние секунды перед шквалом и тут же поднимать, едва минует шквал. Адмирал мог бы и не обещать золотую гинею тому, кто первый увидит «Дерзкого» (не исключено было, что они встретят его по пути) – вся команда и так по собственному почину следила за морем. Радужные брызги летели из-под носа корабля и стекали сквозь разошедшиеся от сильного крена палубные пазы, но никого не смущали мокрые рубахи и непросыхавшие койки. Ежечасное бросание лага, ежедневное счисление пути – все это живо интересовало матросов, обычно взирающим на подобные вещи со стойким безразличием бывалых моряков.
– Я сократил выдачу воды, милорд, – сказал Харкорт Хорнблауэру в первое же утро.
– Насколько? – спросил Хорнблауэр, делая вид, что ему и впрямь интересно. Думал он о другом, и это другое терзало его невыносимо.
– До полгаллона, милорд.
Две кварты воды на человека в день – маловато для людей, занятых изнурительным трудом в тропиках.
– Вы поступили совершенно правильно, мистер Харкорт.
Следовало принять все возможные меры предосторожности. Никто не знает, сколько продлится путешествие и как долго предстоит караулить в проливе Тобаго, не имея возможности наполнить бочки – досадно будет вернуться в порт раньше времени из-за нехватки пресной воды.
– Я скажу Джайлсу, – продолжал Хорнблауэр, – чтобы он брал для меня столько же.
Харкорт сморгнул; он прежде не был близко знаком с адмиралами, и воображал, что они постоянно купаются в роскоши. Задумайся он над этой проблемой, он бы и сам понял: если позволить Джайлсу без ограничений брать пресную воду для адмирала, Джайлс, и, вероятно, все его дружки будут пить вволю. Хорнблауэр говорил без улыбки: на его лице застыло тоскливое, замкнутое выражение, которое пришло вместе с решимостью. Как-то после полудня они увидели мыс Сан-Антонио и поняли, что прошли Юкатанский пролив. Это дало Харкорту точку отсчета в прокладке курса; кроме того, теперь они в любую минуту могли встретить «Дерзкого» – отсюда обоим кораблям предстояло идти примерно одним путем. Две ночи спустя миновали Большой Кайман; острова не видели, но слышали грохот прибоя у прибрежных рифов. Это показало, как лихо Харкорт срезает углы – сам Хорнблауэр обошел бы Большой Кайман подальше. Думая об этом, он сильнее обычного пожалел, что адмиралу не положено вмешиваться в управление флагманом. На следующую ночь замерили глубину – оказалось, что под ними банка Педро. Ямайка и Кингстон остались в сотне миль с наветренной стороны. От новой точки отчета Харкорт проложил курс прямо на пролив Тобаго, однако держаться его не смог. Пассату вдруг вздумалось задуть с юго-востока; это никого не удивило, поскольку близилось летнее солнцестояние. Теперь ветер был встречный. Харкорт положил шхуну на правый галс – ни один мало-мальски стоящий капитан и на ярд не сдвинется в Карибском море к югу – и «Краб» двинулся в самый крутой бейдевинд.
– Я вижу, вы убрали марсели, мистер Харкорт, – заметил Хорнблауэр, вступая на зыбкую почву.
– Да, милорд. – В ответ на настойчивый взгляд адмирала лейтенант соблаговолил объяснить: – Широкая шхуна плохо идет при сильном крене, милорд. Без марселей нас будет меньше сносить под ветер.
– Конечно, вам лучше знать свой корабль, мистер Харкорт, – проворчал Хорнблауэр.
Не верилось, что без великолепных прямоугольных марселей «Краб» пойдет быстрее. Уж «Дерзкий»-то наверняка несет все паруса – ну разве что с одним рифом. «Краб» бежал против ветра, накренясь; порою волны перехлестывали через правую скулу. Временами всем приходилось хвататься за что попало, лишь бы не упасть. На рассвете следующего дня увидели синюю полоску на горизонте – Гаити. Харкорт до полудня шел тем же галсом к быстро поднимающимся горам, потом повернул оверштаг. Хорнблауэр про себя одобрил – через час или два может подняться морской бриз, а им еще огибать мыс Беата. Бесила мысль, что на этом галсе они проигрывают гонку – вполне возможно, что «Дерзкому», где бы он ни находился, ветер на румб-два благоприятнее. Удивительное дело – марсовые слюнявили пальцы, пробовали ветер, оглядывали наветренный горизонт и критиковали рулевого, который, на их взгляд, мог бы держать круче к ветру. Встречный ветер не стихал целые сутки; на вторую ночь, лежа на койке без сна, Хорнблауэр услышал команду: «Все наверх!». Он сел и потянулся за халатом; над головой топали ноги, «Краб» бешено подпрыгивал.
– Все наверх паруса убирать!
– Три рифа на гроте! – орал Харкорт, когда Хорнблауэр выбрался на палубу. Ветер раздувал полы халата, прижимал к телу ночную рубаху. Хорнблауэр встал у гакаборта. Вокруг ревела тьма. Из летней ночи на них несся шквал, но кто-то проявил бдительность и подготовился. Шквал налетел с юга.
– Спустись под ветер! – кричал Харкорт. – Пошел шкоты!
В неразберихе бушующих волн «Краб» развернулся, резко накренился на нос и выровнялся. Теперь он несся в темноте, опровергая свое неблагозвучное название. Благодарение шквалу – они быстро наверстывали упущенное. Ревущая ночь стремительно близилась к рассвету; халат хлестал Хорнблауэра по ногам. Это было упоительно: стоять вот так, подчиняя себе стихии, мчаться, оседлав ветер, вздумавший было захватить их врасплох.
– Отлично, мистер Харкорт, – против ветра прокричал Хорнблауэр подошедшему лейтенанту.
– Спасибо, сэр… милорд. Два часа такого ветра – все, что нам надо.
Судьба подарила им полтора часа. Затем шквал стих, и пассат с прежним упрямством задул ост-тень-норд. На следующее утро за завтраком Джайлс доложил приятную новость.
– Ветер отходит, милорд, – сказал он. Джайлс, как и все на корабле, живо интересовался гонкой.
– Превосходно, – отвечал Хорнблауэр. Только несколько минут спустя он снова ощутил тупую боль. Этот ветер вернее приблизит его к роковой минуте. К середине дня пассат выкинул очередную летнюю причуду. Он затихал, затихал и перешел в слабые порывы, так что временами «Краб» лениво поворачивался на синей морской глади – «считал румбы». Смола в пазах плавилась под отвесными солнечными лучами. Летучие рыбки оставляли мимолетные темные борозды на эмалевой поверхности вод. Никто на них не смотрел – все пристально вглядывались в горизонт, ожидая следующего порыва. Быть может, не так далеко в переменчивом Карибском море идет под всеми парусами «Дерзкий». День прошел, за ним ночь, а пассат так и не задул; лишь редкий порыв ветра немного приближал «Краба» к цели. Солнце пекло. Воды выдавали по две пинты в день, и всем постоянно, непрерывно хотелось пить. Они встретили всего два корабля, и оба без всякого толка. Островная шхуна на пути в Белиз. Голландец на обратном пути из Курасао. Ни тому, ни другому шкиперу нельзя было доверить письмо. И ни одного корабля эскадры – это было почти за гранью возможного. Оставалось ждать, ждать с тоскливым, мрачным терпением. Наконец капризный ветер снова задул, на этот раз с оста. Вновь поставили марсели и двинулись нужным курсом, час за часом делая по шесть узлов. Ближе к Антилам корабли стали попадаться чаще, но то были купеческие шлюпы, курсирующие между Подветренными островами и Тринидадом. Всех переполошил возникший на горизонте парус, но то оказался не «Дерзкий». На мачте развевался красно-золотой флаг – испанский фрегат спешил к побережью Венесуэлы, вероятно, усмирять повстанцев. Путешествие близилось к концу: Хорнблауэр услышал «земля!», и через секунду в каюту зашел Джерард.