Страница:
XIV
Буш стоял на шканцах "Славы" рядом с Баклендом, глядя на форт в подзорную трубу.
- Отряд вышел наружу, сэр, - сказал он, потом, через некоторое время: - Шлюпка отвалила от пристани.
"Слава" качалась на якоре в устье Саманского залива, а рядом покачивались три ее приза. Все четыре судна были под завязку набиты пленными. Матросы были готовы по сигналу со "Славы" отдать паруса.
- Шлюпка отошла достаточно далеко, - сказал Буш. Хотел бы я знать... ах!
Форт взорвался фонтаном дыма, в небо взлетели обломки каменной кладки. Через мгновение прогремел взрыв. Подрывники, покидая форт, подожгли огнепроводный шнур, и теперь две тонны пороха, взорвавшись, сделали свое дело. Крепостной вал и бастионы, сторожевая башня и орудийная платформа все превратилось в руины. Под крутым склоном, у кромки воды, уже лежало то, что осталось от пушек - цапфы взорваны, дула расколоты, в запальные отверстие забиты клинья. Когда повстанцы вступят в форт, они не смогут восстановить оборону бухты - батарея на косе тоже взорвана.
- Похоже, что все разрушено окончательно, сэр, - сказал Буш.
- Да, - ответил Бакленд. Он в подзорную трубу рассматривал руины, постепенно проступавшие сквозь дым и оседавшую пыль. - Будьте любезны, подготовьтесь выбирать, якорь, как только поднимут шлюпку.
- Есть, сэр, - сказал Буш.
Опустив шлюпку на ростр-блоки, матросы встали к шпилю и с трудом подтащили судно к якорю, затем паруса были отданы, якорь поднят. С обстененным грот-марселем судно немного продвинулось кормой вперед, потом руль положили на борт, матросы выбрали шкоты передних парусов, и судно повернулось. Рулевой поспешно крутанул рукоятки штурвала, обрасопленные марсели надулись ветром, и корабль легко двинулся по волнам, слегка кренясь под ветром и вспенивая море водорезом. Он шел в крутой бейдевинд чтоб пройти на ветре мыс Энганьо. Кто-то на баке закричал "ура!", и через мгновение вся команда уже вопила что есть мочи - "Слава" покидала арену своего торжества. Призы подняли якоря вместе с ней, их команда тоже кричала "ура!". Буш в подзорную трубу различил Хорнблауэра на палубе "Ла Гадитаны", большого приза с полной корабельной оснасткой. Хорнблауэр махал шляпой.
- Я спущусь вниз, сэр, проверю, все ли в порядке, - сказал Буш.
Возле мичманской каюты стояли часовые-пехотинцы с примкнутыми штыками и заряженными ружьями. Изнутри до Буша донесся дикий гомон. Туда загнали пятьдесят женщин и почти столько же детей. Это плохо, но пока корабль не тронется, их придется держать взаперти. Позже можно будет выпустить их на палубу, возможно - партиями, размяться и подышать воздухом. Люки нижней пушечной палубы были закрыты решетками, возле каждой решетки дежурил часовой. Сквозь решетчатые люки шел запах человеческих тел: внизу были заперты четыреста испанских солдат в условиях ненамного лучших, чем на невольничьем судне. Они там всего с рассвета, а вонь уже чувствуется. Надо будет устроить, чтобы мужчины, как и женщины, партиями выходили подышать. Это означало бесконечные хлопоты и предосторожности, Буш и так уже потратил немало времени, чтоб наладить снабжение пленных едой и питьем. Но все емкости для воды были заполнены, и с берега на судно привезли две полных шлюпки ямса. Если ветер, как ожидалось будет дуть постоянно, путь до Кингстона займет меньше недели. Тогда все сложности останутся позади, и пленных можно будет сдать военным властям - наверное, пленные будут рады не меньше Буша.
На палубе Буш снова поглядел на зеленые холмы Санто-Доминго с правого борта. "Слава" шла вдоль них в крутой бейдевинд, здесь же, с подветренной стороны от нее, согласно приказу, Хорнблауэр вел под малыми парусами три приза. Несмотря на то, что дул свежий семиузловый ветер и "Слава" несла все паруса, три суденышка при желании легко могли бы ее обогнать. Способность каперов настигать добычу и уходить от врагов зависела от того, насколько быстро они могут идти против ветра. Хорнблауэр мог бы быстро оставить "Славу" за кормой, но ему было предписано держаться в пределах видимости с подветренной стороны, чтобы "Слава", в случае нападения неприятеля, могла прийти на выручку, Призовые команды были немногочисленны, и, так же, как на "Славе", у Хорнблауэра было задраено внизу столько пленных, сколько он мог охранять.
Как только Бакленд поднялся на шканцы, Буш отдал ему честь.
- С вашего разрешения, сэр, я бы начал выводить пленных, - сказал он.
- Пожалуйста, мистер Буш, делайте, что сочтете нужным.
Женщин - на шканцы, мужчин - на главную палубу. Очень сложно было объяснить им, что они будут гулять по очереди. Те женщины, которых выводили на палубу, вообразили, будто их навсегда разлучают с остальными; их вой никак не вязался с чинным порядком, приличествующим шканцам линейного корабля. А дети и вовсе не понимали, что такое дисциплина, - они с визгом разбегались во все стороны, смущенные матросы ловили их и возвращали матерям. Другие матросы были заняты тем, что носили пленным воду и еду. Буш, разрешая одну за другой валившиеся на него проблемы, счел, что жизнь первого лейтенанта прежде казавшаяся ему недостижимым раем - хуже собачьей.
Помещение для младших офицеров было набито битком - туда загнали тридцать испанских офицеров - от элегантного Виллануэвы до второго помощника с "Гадитаны". Они доставляли Бушу почти столько же хлопот, сколько все остальные пленные, вместе взятые. Они прогуливались на полуюте; с этой командной высоты они пытались переговариваться со своими женами, находившимися на шканцах. Кормить их приходилось из кают-компанейских запасов, не рассчитанных на зверские испанские аппетиты. Буш все больше и больше мечтал о прибытии в Кингстон. У него не было ни времени, ни желания гадать, какой его там ожидает прием. Это было неплохо, ибо его, возможно, ждало не только поощрение за победу на Санто-Доминго, но и расследование по поводу обстоятельств, приведших к отстранению капитана Сойера от командования.
День за днем дул попутный ветер, день за днем неслась "Слава" по синему морю, а левее, с подветренной стороны неслись три ее приза. Пленные, даже женщины, начали понемногу оправляться от морской болезни. Кормить и охранять их вошло в привычку, так что требовало все меньше хлопот. Миновали мыс Беата и взяли прямой курс на Кингстон. Не считая этого, им почти не приходилось заниматься парусами, ибо ветер дул ровно, а ежечасно бросаемый лаг показывал все те же восемь узлов. Каждое утро они наблюдали великолепный восход, каждый вечер бушприт указывал на пылающий закат. Днем ярко светило солнце, и лишь изредка дождевые шквалы ненадолго скрывали небо и море; ночью корабль вздымался и опускался на волнах под усеянным звездами небесным сводом.
Была прелестная темная ночь, когда Буш завершил вечерний обход и явился доложить Бакленду. Часовые расставлены, подвахтенные спят, огни потушены, вахтенные убрали бом-брамсели на случай, если в темноте неожиданно налетит дождевой шквал, курс ост-тень-норд, Карберри несет вахту, призы видны в миле по левому борту. Судовая полиция стоит у капитанской каюты. Все это по освященной временем флотской традиции Буш докладывал Бакленду, а тот выслушивал с освященным временем флотским терпением.
- Спасибо, мистер Буш.
- Спасибо, сэр. Доброй ночи.
- Доброй ночи, мистер Буш.
Каюта Буша выходила на полупалубу, тропическая ночь была жаркой и душной, но Буша это не беспокоило. Оставалось шесть часов для сна - его ждала утренняя вахта - и он был не тот человек, чтоб упустить это время. Он сбросил верхнюю одежду и, стоя в рубашке, последний раз окинул взглядом каюту, прежде чем потушить свет. Штаны и ботинки на рундуке, в случае необходимости их можно будет натянуть за одну секунду. Шпага и пистолеты в штертах на переборке. Посыльный, придя будить его, принесет лампу. Буш задул огонек. Потом он рухнул на койку; лежа на спине, широко раскинул руки и ноги, чтобы пот по возможности испарялся, и закрыл глаза. Благодаря своей счастливой невозмутимости, он вскоре уснул. В полночь он проснулся, дослушал, как меняется вахта, и блаженно сказал себе, что можно спать дальше. Он еще не настолько вспотел, чтоб лежать в койке стало неприятно.
Позже он снова проснулся и, ничего не понимая, уставился в темноту. Слух говорил ему, что не все в порядке. Слышались громкие крики, над головой раздавался топот ног. Может, неожиданно налетел дождевой шквал? Но звуки были какие-то неправильные. Неужели кто-то кричит от боли? Кажется, крики женские. Неужели эти чертовки опять передрались? Снова топот ног, дикие крики. Буш вскочил с койки. Он распахнул дверь каюты и услышал ружейный выстрел. Сомнений не оставалось. Он схватил шпагу и пистолеты. Когда он выскочил из каюты, корабль огласился дикими воплями. Люки казались вратами преисподней: из них валила адская сила, победно крича в полутемном пространстве судна.
Когда Буш выскочил, часовой под фонарем выстрелил из ружья. Фонарь и ружейная вспышка осветили волну человеческих тел, хлынувшую на часового и тут же поглотившую его. Перед Бушем мелькнула женщина, возглавлявшая атаку, красавица-мулатка, жена одного из офицеров с каперских судов: рот ее разверзся в крике, глаза были широко открыты. Буш навел пистолет и выстрелил, но волна уже накатила на него. Он отступил в низкий дверной проем. Руки нападавших ухватили лезвие его шпаги, но он вырвал ее. С силой ударил он незаряженным пистолетом, брыкаясь босыми ногами, чтоб отбиться от ухвативших его рук. Сверху вниз шпагой он колол и колол в наседавшую на него массу. Дважды он ударялся головой о палубный бимс, но ударов не чувствовал. Потом людской поток пронесся мимо него. Дальше впереди раздавались крики, удары и стоны, но вокруг него не осталось никого, кроме нескольких стонущих людей, валявшихся на палубе - его босые ноги скользили в их горячей крови.
Первым делом Буш подумал о Бакленде, но, взглянув в сторону кормы, сразу понял, что ничем не может ему помочь. Раз так, его место на шканцах. Туда он и побежал, сжимая в руке шпагу. У основания сходного трапа тоже вопили испанцы, выше раздавались крики отбивавшихся от них кормовых матросов. Ближе к носу тоже шел бой: звезды освещали белые рубахи отчаянно дерущихся людей. Сам того не замечая, Буш орал вместе со всеми. Несколько человек накинулись на него, и тяжелый кофель-нагель обрушился на его шпагу. Но Буш, обезумевший от битвы, был опасным противником: неимоверная сила сочеталась в нем с быстротой реакции. Он ничего не знал, ни о чем не думал в эти минуты лишь о том, чтоб сразиться с врагом, в одиночку освободить корабль. Пронзив одного из нападавших испанцев, он пришел в себя. Он должен собрать вокруг себя команду, подать пример, сплотить людей в единое целое. Он возвысил голос:
- "Слава"! "Слава"! Эй, "Слава"! Ко мне!
На главной палубе поднялась еще большая суматоха. Жгучая боль обожгла Бушу лопатку, инстинктивно он обернулся и левой рукой схватил кого-то за горло, потом напрягся и со всей силой рывком швырнул его на палубу.
- "Слава"! - закричал он снова.
Послышался топот ног, и к нему подбежали несколько матросов.
- Вперед!
Но его атака наткнулась на стену наседавших с кормы людей. Буша вместе с его маленьким отрядом отбросили назад, через всю палубу, и прижали к фальшборту. Кто-то кричал им в лицо по-испански, толпа все прибывала, раздался выстрел. Вспышка осветила смуглые лица нападавших, осветила штык и ружейное дуло; рядом с Бушем вскрикнул и повалился на палубу матрос. Буш чувствовал, как бьется тот у его ног. Кто-то из испанцев раздобыл огнестрельное оружие - со стоек, или захваченное у пехотинцев - и ухитрился перезарядить его. Если они будут стоять, их всех перестреляют.
- За мной! - крикнул Буш и ринулся вперед. Но испуганные матросы не двинулись с места, и кольцо нападавших отбросило Буша назад. Снова выстрелило ружье, еще один матрос упал. Кто-то громко обратился к ним на испанском. Слов Буш не понял, но догадался, что им предлагают сдаться.
- Не дождетесь, сволочи!
Он едва не рыдал от злости. Он осознал, что его великолепный корабль действительно может достаться неприятелю, и мысль эта ужаснула его. Линейный корабль захвачен и отведен в какой-то кубинский порт - что скажут в Англии? Что скажут на флоте? Жить дальше, чтоб узнать это, ему не хотелось. Его охватило отчаяние. Лучше умереть.
На этот раз он бросился вперед не с разумным призывом к своим людям, но с диким звериным воем: он помешался от ярости и в боевом безумии обрел безумную силу. Он прорвался сквозь кольцо врагов, разя направо и налево, но это удалось ему одному. Он стоял посреди палубы, сзади шел бой.
Но безумие прошло. Буш прислонился к одной из восьмифунтовок главной палубы - можно сказать, почти спрятался за ней, по-прежнему сжимая в руках шпагу, пытаясь заставить свой медлительный рассудок разобраться в ситуации. Воображаемые картины медленно проплывали перед его мысленным взором. Он не сомневался, что кто-то из команды рискнул безопасностью судна ради своей похоти. Торгов не было: ни одна из испанок не продалась в обмен на предательство. Но Буш догадался, что женщины притворялись доступными, и некоторые часовые оставили свои посты, чтобы воспользоваться такой возможностью. Потом пленные медленно просачивались из трюма, офицеры выбирались из мичманской каюты, а затем неожиданно и согласованно напали на команду. Пленные потоком хлынули наружу, смели часовых, захватили оружие. Подвахтенные спали в койках и не смогли оказать сопротивление. Их, словно овец, согнали в кучу возле переборки и поставили возле них вооруженную охрану. Другие отряды захватили офицеров на корме и, вырвавшись на главную палубу, убили или взяли в плен всех, кто там находился. По всему судну должны были оставаться незахваченные матросы и морские пехотинцы, но они безоружны и деморализованы. Когда станет светло, испанцы прочешут судно и всех переловят. Невероятно, чтоб такое могло случиться, но это так. Четыре сотни дисциплинированных людей, которым нечего терять, ведомые смелыми офицерами, способны на многое.
На палубе раздавались приказы - испанские приказы. Когда напали на рулевого, корабль резко привелся к ветру и теперь качался на волнах, то приводясь, то уваливаясь под ветер. На борту есть испанские морские офицеры - с каперов. Они в несколько минут возьмут судно под контроль. Даже с командой из неморяков они обрасопят реи, поставят человека к штурвалу и в бейдевинд двинутся к Ямайскому проливу. А там, всего в дне пути, Сантьяго. Небо слегка побледнело. Наступало утро. Буш крепче сжал рукоятку шпаги. Он провел ладонью по лицу, пытаясь смахнуть паутину, казалось, прилипшую к его глазам.
[Рис.3]
И тут, рядом с судном, он увидел на фоне неба марсель еще одного корабля, медленно приближающегося к ним: мачты, реи, такелаж. Марсель плавно разворачивался. На "Славе" дико заорали, два судна со скрежетом сошлись бортами. Мучительная пауза, словно перед тем, как волна разобьется о берег. А потом над фальшбортом "Славы" появились головы и плечи матросов, кивера морских пехотинцев, холодный блеск штыков и абордажных сабель. Хорнблауэр, без шляпы, перекинув ногу через фальшборт, спрыгнул на палубу; в руке у него была шпага. По обе стороны от него прыгали остальные. Несмотря на обморочную слабость, Буш понял: Хорнблауэр собрал команду со всех трех судов и на "Гадитане" подошел к "Славе". По расчетам Буша, он мог набрать для атаки тридцать матросов и тридцать морских пехотинцев. Но пока одна часть сознания Буша мыслила ясно и четко, другая была как в тумане, и все перед его глазами разворачивалось с кошмарной медлительностью. Медленно-медленно, как на учениях, атакующие перелезли на палубу. Крики испанцев казались визгом играющих детей. Буш увидел, как англичане навели ружья и выстрелили, но беспорядочные залпы прозвучали в его ушах не громче игрушечных пугачей. Атакующие бежали по палубе. Буш хотел присоединиться к ним, но ноги не слушались. Он лежал на палубе, не в силах подняться.
Он наблюдал жестокую, кровавую битву, такую же беспорядочную, как та, что ей предшествовала. Неизвестно откуда появлялись маленькие отряды и включались в борьбу то с той, то с другой стороны. Вот на палубу хлынули полуголые матросы с Силком во главе. Силк размахивал прибойником. Этим громоздким и мощным оружием он разил направо и налево. Испанцы расступались перед ним. Битва кипела. Испанский солдат попытался бежать, припадая на раненую ногу, его преследовал британский моряк с абордажной пикой. Догнав несчастного, он вонзил пику ему под ребра, и оставил свою жертву слабо подергиваться в луже крови.
На главной палубе никого не осталось, только грудами лежали трупы, однако Буш слышал, что под палубами бой продолжается, раздаются крики, вопли, треск. Потом все, казалось, утихло. Слабость была какая-то неприятная. Бушу ужасно хотелось положить голову на руки и забыться, забыть о своей ответственности, но на горизонте сознания его подстерегали какие-то огромные, кошмарные существа, готовые наброситься на него. Буш их боялся, и в борьбе с ними слабел все сильнее. Голова его опустилась на руки, и он с огромным усилием поднял ее. Второй раз это было еще труднее, но он принуждал себя. Надо было встать и заняться всем тем, что нужно сделать. В его ушах раздался резкий, мучительный голос.
- Мистер Буш здесь, сэр! Он здесь!
Чьи-то руки приподняли его голову. Солнечный свет, хлынувший в глаза, причинял боль. Чтобы спрятаться от него, Буш плотно прикрыл веки.
- Буш! Буш! - Голос у Хорнблауэра был нежный и умоляющий. - Буш, пожалуйста, ответь мне.
Две мягкие руки держали его голову, Буш с трудом разлепил веки и увидел склонившегося над ним Хорнблауэра, но сил говорить у него не было. Он чуть-чуть тряхнул голова и улыбнулся - такое чувство уюта и безопасности исходило из рук Хорнблауэра.
XV
Посыльный, постучав, просунул голову в каюту Буша:
- Мистер Хорнблауэр свидетельствует свое почтение, сэр. Над мысом Москито развевается адмиральский флаг, и мы сейчас начнем салют, сэр.
- Очень хорошо, - сказал Буш.
Лежа на койке, он мысленно следил за всем, что происходит на судне. Сейчас оно лежит на левом галсе, и все паруса, кроме марселей и кливера, взяты на гитовы. Значит, они прошли Пушечную Банку. Буш услышал голос Хорнблауэра:
- Брасы с подветренной стороны! Команде поворачивать судно!
Буш услышал, как заскрипели тросы рулевого привода: руль положили на борт - обходят мыс Порт-Ройал, "Слава" встала на ровный киль - перед этим она шла с небольшим креном... накренилась на левый борт... так слабо, что Буш, лежа на койке, почти не почувствовал этого. Громыхнула первая пушка салюта. Несмотря на то, что Хорнблауэр любезно предупредил его, Буш все-таки был захвачен врасплох и даже вздрогнул от неожиданности. Он обругал себя, решив, что стал слабый и пугливый, как котенок. С интервалами в пять минут гремели выстрелы, Буш заново устраивался в постели. Двигаться ему было непросто, не столько из-за слабости, сколько из-за многочисленных швов, наложенных на его раны. Он был весь прошит, как стеганое одеяло: каждое движение причиняло боль.
Когда салют стих, показалось, что на корабле необычно тихо. Буш насчитал пятнадцать выстрелов; видимо, Ламберт стал вице-адмиралом. Судно скользило к северу по заливу Порт-Ройал. Буш попытался вспомнить, как выглядит Солт Понд Хилл и горы за ним - как же они называются? Лиганея, или что-то в этом роде - никогда не мог он выговорить эти испанские названия. Моряки называли их просто Долгие Горы за фортом Рок.
- Марса-шкоты, - слышался сверху голос Хорнблауэра. - Марса-гитовы!
Значит, корабль приближается к стоянке.
- Руль под ветер!
Повернувшись к ветру, судно потеряет скорость.
- Молчать, на шкафуте!
Буш мог вообразить, как оживленно болтают матросы при входе в гавань старики рассказывают новичкам о тавернах и притонах Кингстона.
- Отдать якорь!
Ни один моряк, даже такой прозаичный, как Буш, не может без душевного трепета слышать звук скользящего в клюз якорного каната. Звук этот вызвал у Буша смешанные чувства. Это не возвращение домой, это конец одного эпизода, но начало целой серии новых. Ближайшее будущее сулило крупные неприятности. Не смерть и не ранения угрожали Бушу, но он предпочел бы любую опасность предстоящему испытанию. Несмотря на слабость, тело его напряглось, когда он попытался заглянуть в будущее. Буш хотел бы двигаться, чтоб дать выход этому напряжению, по крайней мере, извиваться и ерзать, раз он не может ходить, но со своими пятьюдесятью тремя швами он не мог даже ерзать. Практически наверняка предстоит расследование событий на судне Его Величества "Слава", а возможно, и трибунал - или целая серия трибуналов по его завершении.
Капитан Сойер мертв. Кто-то из испанцев, опьяненный кровью, ворвавшись в каюту, зарезал несчастного безумца. В аду не найдется пламени достаточно жаркого, чтоб покарать мужчину - или женщину - совершившего подобное злодеяние, хотя в каком-то смысле это было милосердным избавлением несчастной души, так долго мучимой воображаемыми страхами. По иронии судьбы в то же время, как безжалостная рука перерезала глотку безумца, кто-то из вырвавшихся на свободу пленных пощадил Бакленда, лежавшего в койке, и связал его простынями, так что все время кровавой битвы за свое судно тот пролежал беспомощным. Бакленду немало придется объяснять на следствии.
Буш услышал свист дудок и навострил уши, чтоб расслышать приказ.
- Команда гички! Гичку спускать!
Ясное дело, Бакленд отправляется доложить адмиралу. Как раз в тот момент, когда Буш пришел к этому заключению, Бакленд вошел в каюту. Естественно, одет он был крайне тщательно, в безупречно-белые штаны и лучший форменный сюртук. Лицо его было гладко выбрито, а аккуратность, с какою был завязан шейный платок, лишний раз свидетельствовала, что он отнесся к своему туалету весьма серьезно. Но заговорил он не сразу, просто стоял и смотрел на Буша. Его и без того втянутые щеки ввалились от переживаний, остекленевшие глаза смотрели в одну точку губы дрожали. Так может выглядеть человек, идущий на виселицу.
- Вы собираетесь на берег, сэр? - спросил Буш, подождав, чтоб старший заговорил первым.
- Да, - сказал Бакленд.
Кроме треуголки, он держал в руке запечатанные донесения, над которыми немало потрудился. Он попросил Буша помочь ему составить первое, касавшееся отстранения капитана Сойера от командования; второе донесение включало часть, написанную самим Бушем. Оно дышало сознанием своих заслуг и описывало капитуляцию испанцев на Санто-Доминго. Но третье донесение, касавшееся восстания пленных на борту и содержавшее признание, что Бакленда захватили в постели спящим, было составлено уже без Буша.
- Лучше б меня убили, - сказал Бакленд.
- Не говорите так, сэр, - ответил Буш настолько бодро, насколько позволяли его собственные тревоги и слабость.
- Это было бы лучше, - повторил Бакленд.
- Ваша гичка у борта, сэр, - послышался голос Хорнблауэра. - А призы только что стали на якорь у нас за кормой.
Бакленд обратил на него остекленевший взгляд. Хорнблауэр выглядел совсем не так аккуратно, хотя и он, очевидно, потрудился над своим нарядом.
- Спасибо, - ответил Бакленд, потом, после паузы, спросил со страстью: - Скажите мне, мистер Хорнблауэр - это последняя возможность - как случилось, что капитан упал в люк?
- Я решительно ничего не могу вам ответить, сэр, - сказал Хорнблауэр.
Ни в его словах, ни на его бесстрастном лице нельзя было прочесть ни малейшего намека.
- Мистер Хорнблауэр, - взмолился Бакленд, постукивая пальцами по донесениям. - Я хорошо обращался с вами. Вы увидите, что в этих донесениях я отдал вам должное. Я хвалю вас, как только можно, за то, что вы сделали на Санто-Доминго, и за то, как вы взяли на абордаж судно, когда восстали пленные. Как только можно, мистер Хорнблауэр. И вы... вы не...
- Я действительно ничего не могу добавить к тому, что вы уже знаете, сэр, - сказал Хорнблауэр.
- Но что мне говорить, когда меня начнут спрашивать?
- Правду, сэр. Что капитана нашли под люком, и что в ходе расследования не было получено никаких свидетельств, что он упал не случайно.
- Хотел бы я знать... - сказал Бакленд.
- Вы знаете все, что можно узнать, сэр. Простите, сэр, - Хорнблауэр протянул руку и снял кусочек пеньки с отворота его мундира. Потом он продолжил: - Адмирал будет вне себя от радости, когда узнает, что мы выбили донов из Саманы, сэр. Он, небось, поседел, переживая за конвои, идущие проливом Мона. И мы привели три приза. Он получит одну восьмую их стоимости. Не думаете же вы, сэр, что это его возмутит?
- Не думаю, - сказал Бакленд.
- Он видел, как призы вошли вместе с нами - сейчас все на флагманском корабле смотрят на них и говорят о них. Адмирал ждет хороших вестей. Сегодня утром он будет не склонен задавать вопросы. Разве что спросит, хотите вы мадеры или шерри.
Ни за что в жизни Буш не мог догадаться, искренно Хорнблауэр улыбается или нет, но Бакленд явно приободрился.
- Но потом... - сказал Бакленд.
- Потом будет потом. В одном мы можем не сомневаться - адмиралы не любят, чтоб их заставляли ждать, сэр.
- Наверно, мне надо идти, - сказал Бакленд. Проследив за отправлением гички, Хорнблауэр вернулся к Бушу. На этот раз улыбка его точно была искренней: она игриво плясала в уголках рта.
- Не вижу ничего смешного, - сказал Буш. Он поудобнее устроился под простыней. Теперь, когда корабль стоял на якоре, а берег закрывал его от ветра, в каюте стало гораздо жарче. Солнце палило безжалостно, и лучи его почти вертикально падали на палубу, расположенную в ярде над лицом Буша.
Буш стоял на шканцах "Славы" рядом с Баклендом, глядя на форт в подзорную трубу.
- Отряд вышел наружу, сэр, - сказал он, потом, через некоторое время: - Шлюпка отвалила от пристани.
"Слава" качалась на якоре в устье Саманского залива, а рядом покачивались три ее приза. Все четыре судна были под завязку набиты пленными. Матросы были готовы по сигналу со "Славы" отдать паруса.
- Шлюпка отошла достаточно далеко, - сказал Буш. Хотел бы я знать... ах!
Форт взорвался фонтаном дыма, в небо взлетели обломки каменной кладки. Через мгновение прогремел взрыв. Подрывники, покидая форт, подожгли огнепроводный шнур, и теперь две тонны пороха, взорвавшись, сделали свое дело. Крепостной вал и бастионы, сторожевая башня и орудийная платформа все превратилось в руины. Под крутым склоном, у кромки воды, уже лежало то, что осталось от пушек - цапфы взорваны, дула расколоты, в запальные отверстие забиты клинья. Когда повстанцы вступят в форт, они не смогут восстановить оборону бухты - батарея на косе тоже взорвана.
- Похоже, что все разрушено окончательно, сэр, - сказал Буш.
- Да, - ответил Бакленд. Он в подзорную трубу рассматривал руины, постепенно проступавшие сквозь дым и оседавшую пыль. - Будьте любезны, подготовьтесь выбирать, якорь, как только поднимут шлюпку.
- Есть, сэр, - сказал Буш.
Опустив шлюпку на ростр-блоки, матросы встали к шпилю и с трудом подтащили судно к якорю, затем паруса были отданы, якорь поднят. С обстененным грот-марселем судно немного продвинулось кормой вперед, потом руль положили на борт, матросы выбрали шкоты передних парусов, и судно повернулось. Рулевой поспешно крутанул рукоятки штурвала, обрасопленные марсели надулись ветром, и корабль легко двинулся по волнам, слегка кренясь под ветром и вспенивая море водорезом. Он шел в крутой бейдевинд чтоб пройти на ветре мыс Энганьо. Кто-то на баке закричал "ура!", и через мгновение вся команда уже вопила что есть мочи - "Слава" покидала арену своего торжества. Призы подняли якоря вместе с ней, их команда тоже кричала "ура!". Буш в подзорную трубу различил Хорнблауэра на палубе "Ла Гадитаны", большого приза с полной корабельной оснасткой. Хорнблауэр махал шляпой.
- Я спущусь вниз, сэр, проверю, все ли в порядке, - сказал Буш.
Возле мичманской каюты стояли часовые-пехотинцы с примкнутыми штыками и заряженными ружьями. Изнутри до Буша донесся дикий гомон. Туда загнали пятьдесят женщин и почти столько же детей. Это плохо, но пока корабль не тронется, их придется держать взаперти. Позже можно будет выпустить их на палубу, возможно - партиями, размяться и подышать воздухом. Люки нижней пушечной палубы были закрыты решетками, возле каждой решетки дежурил часовой. Сквозь решетчатые люки шел запах человеческих тел: внизу были заперты четыреста испанских солдат в условиях ненамного лучших, чем на невольничьем судне. Они там всего с рассвета, а вонь уже чувствуется. Надо будет устроить, чтобы мужчины, как и женщины, партиями выходили подышать. Это означало бесконечные хлопоты и предосторожности, Буш и так уже потратил немало времени, чтоб наладить снабжение пленных едой и питьем. Но все емкости для воды были заполнены, и с берега на судно привезли две полных шлюпки ямса. Если ветер, как ожидалось будет дуть постоянно, путь до Кингстона займет меньше недели. Тогда все сложности останутся позади, и пленных можно будет сдать военным властям - наверное, пленные будут рады не меньше Буша.
На палубе Буш снова поглядел на зеленые холмы Санто-Доминго с правого борта. "Слава" шла вдоль них в крутой бейдевинд, здесь же, с подветренной стороны от нее, согласно приказу, Хорнблауэр вел под малыми парусами три приза. Несмотря на то, что дул свежий семиузловый ветер и "Слава" несла все паруса, три суденышка при желании легко могли бы ее обогнать. Способность каперов настигать добычу и уходить от врагов зависела от того, насколько быстро они могут идти против ветра. Хорнблауэр мог бы быстро оставить "Славу" за кормой, но ему было предписано держаться в пределах видимости с подветренной стороны, чтобы "Слава", в случае нападения неприятеля, могла прийти на выручку, Призовые команды были немногочисленны, и, так же, как на "Славе", у Хорнблауэра было задраено внизу столько пленных, сколько он мог охранять.
Как только Бакленд поднялся на шканцы, Буш отдал ему честь.
- С вашего разрешения, сэр, я бы начал выводить пленных, - сказал он.
- Пожалуйста, мистер Буш, делайте, что сочтете нужным.
Женщин - на шканцы, мужчин - на главную палубу. Очень сложно было объяснить им, что они будут гулять по очереди. Те женщины, которых выводили на палубу, вообразили, будто их навсегда разлучают с остальными; их вой никак не вязался с чинным порядком, приличествующим шканцам линейного корабля. А дети и вовсе не понимали, что такое дисциплина, - они с визгом разбегались во все стороны, смущенные матросы ловили их и возвращали матерям. Другие матросы были заняты тем, что носили пленным воду и еду. Буш, разрешая одну за другой валившиеся на него проблемы, счел, что жизнь первого лейтенанта прежде казавшаяся ему недостижимым раем - хуже собачьей.
Помещение для младших офицеров было набито битком - туда загнали тридцать испанских офицеров - от элегантного Виллануэвы до второго помощника с "Гадитаны". Они доставляли Бушу почти столько же хлопот, сколько все остальные пленные, вместе взятые. Они прогуливались на полуюте; с этой командной высоты они пытались переговариваться со своими женами, находившимися на шканцах. Кормить их приходилось из кают-компанейских запасов, не рассчитанных на зверские испанские аппетиты. Буш все больше и больше мечтал о прибытии в Кингстон. У него не было ни времени, ни желания гадать, какой его там ожидает прием. Это было неплохо, ибо его, возможно, ждало не только поощрение за победу на Санто-Доминго, но и расследование по поводу обстоятельств, приведших к отстранению капитана Сойера от командования.
День за днем дул попутный ветер, день за днем неслась "Слава" по синему морю, а левее, с подветренной стороны неслись три ее приза. Пленные, даже женщины, начали понемногу оправляться от морской болезни. Кормить и охранять их вошло в привычку, так что требовало все меньше хлопот. Миновали мыс Беата и взяли прямой курс на Кингстон. Не считая этого, им почти не приходилось заниматься парусами, ибо ветер дул ровно, а ежечасно бросаемый лаг показывал все те же восемь узлов. Каждое утро они наблюдали великолепный восход, каждый вечер бушприт указывал на пылающий закат. Днем ярко светило солнце, и лишь изредка дождевые шквалы ненадолго скрывали небо и море; ночью корабль вздымался и опускался на волнах под усеянным звездами небесным сводом.
Была прелестная темная ночь, когда Буш завершил вечерний обход и явился доложить Бакленду. Часовые расставлены, подвахтенные спят, огни потушены, вахтенные убрали бом-брамсели на случай, если в темноте неожиданно налетит дождевой шквал, курс ост-тень-норд, Карберри несет вахту, призы видны в миле по левому борту. Судовая полиция стоит у капитанской каюты. Все это по освященной временем флотской традиции Буш докладывал Бакленду, а тот выслушивал с освященным временем флотским терпением.
- Спасибо, мистер Буш.
- Спасибо, сэр. Доброй ночи.
- Доброй ночи, мистер Буш.
Каюта Буша выходила на полупалубу, тропическая ночь была жаркой и душной, но Буша это не беспокоило. Оставалось шесть часов для сна - его ждала утренняя вахта - и он был не тот человек, чтоб упустить это время. Он сбросил верхнюю одежду и, стоя в рубашке, последний раз окинул взглядом каюту, прежде чем потушить свет. Штаны и ботинки на рундуке, в случае необходимости их можно будет натянуть за одну секунду. Шпага и пистолеты в штертах на переборке. Посыльный, придя будить его, принесет лампу. Буш задул огонек. Потом он рухнул на койку; лежа на спине, широко раскинул руки и ноги, чтобы пот по возможности испарялся, и закрыл глаза. Благодаря своей счастливой невозмутимости, он вскоре уснул. В полночь он проснулся, дослушал, как меняется вахта, и блаженно сказал себе, что можно спать дальше. Он еще не настолько вспотел, чтоб лежать в койке стало неприятно.
Позже он снова проснулся и, ничего не понимая, уставился в темноту. Слух говорил ему, что не все в порядке. Слышались громкие крики, над головой раздавался топот ног. Может, неожиданно налетел дождевой шквал? Но звуки были какие-то неправильные. Неужели кто-то кричит от боли? Кажется, крики женские. Неужели эти чертовки опять передрались? Снова топот ног, дикие крики. Буш вскочил с койки. Он распахнул дверь каюты и услышал ружейный выстрел. Сомнений не оставалось. Он схватил шпагу и пистолеты. Когда он выскочил из каюты, корабль огласился дикими воплями. Люки казались вратами преисподней: из них валила адская сила, победно крича в полутемном пространстве судна.
Когда Буш выскочил, часовой под фонарем выстрелил из ружья. Фонарь и ружейная вспышка осветили волну человеческих тел, хлынувшую на часового и тут же поглотившую его. Перед Бушем мелькнула женщина, возглавлявшая атаку, красавица-мулатка, жена одного из офицеров с каперских судов: рот ее разверзся в крике, глаза были широко открыты. Буш навел пистолет и выстрелил, но волна уже накатила на него. Он отступил в низкий дверной проем. Руки нападавших ухватили лезвие его шпаги, но он вырвал ее. С силой ударил он незаряженным пистолетом, брыкаясь босыми ногами, чтоб отбиться от ухвативших его рук. Сверху вниз шпагой он колол и колол в наседавшую на него массу. Дважды он ударялся головой о палубный бимс, но ударов не чувствовал. Потом людской поток пронесся мимо него. Дальше впереди раздавались крики, удары и стоны, но вокруг него не осталось никого, кроме нескольких стонущих людей, валявшихся на палубе - его босые ноги скользили в их горячей крови.
Первым делом Буш подумал о Бакленде, но, взглянув в сторону кормы, сразу понял, что ничем не может ему помочь. Раз так, его место на шканцах. Туда он и побежал, сжимая в руке шпагу. У основания сходного трапа тоже вопили испанцы, выше раздавались крики отбивавшихся от них кормовых матросов. Ближе к носу тоже шел бой: звезды освещали белые рубахи отчаянно дерущихся людей. Сам того не замечая, Буш орал вместе со всеми. Несколько человек накинулись на него, и тяжелый кофель-нагель обрушился на его шпагу. Но Буш, обезумевший от битвы, был опасным противником: неимоверная сила сочеталась в нем с быстротой реакции. Он ничего не знал, ни о чем не думал в эти минуты лишь о том, чтоб сразиться с врагом, в одиночку освободить корабль. Пронзив одного из нападавших испанцев, он пришел в себя. Он должен собрать вокруг себя команду, подать пример, сплотить людей в единое целое. Он возвысил голос:
- "Слава"! "Слава"! Эй, "Слава"! Ко мне!
На главной палубе поднялась еще большая суматоха. Жгучая боль обожгла Бушу лопатку, инстинктивно он обернулся и левой рукой схватил кого-то за горло, потом напрягся и со всей силой рывком швырнул его на палубу.
- "Слава"! - закричал он снова.
Послышался топот ног, и к нему подбежали несколько матросов.
- Вперед!
Но его атака наткнулась на стену наседавших с кормы людей. Буша вместе с его маленьким отрядом отбросили назад, через всю палубу, и прижали к фальшборту. Кто-то кричал им в лицо по-испански, толпа все прибывала, раздался выстрел. Вспышка осветила смуглые лица нападавших, осветила штык и ружейное дуло; рядом с Бушем вскрикнул и повалился на палубу матрос. Буш чувствовал, как бьется тот у его ног. Кто-то из испанцев раздобыл огнестрельное оружие - со стоек, или захваченное у пехотинцев - и ухитрился перезарядить его. Если они будут стоять, их всех перестреляют.
- За мной! - крикнул Буш и ринулся вперед. Но испуганные матросы не двинулись с места, и кольцо нападавших отбросило Буша назад. Снова выстрелило ружье, еще один матрос упал. Кто-то громко обратился к ним на испанском. Слов Буш не понял, но догадался, что им предлагают сдаться.
- Не дождетесь, сволочи!
Он едва не рыдал от злости. Он осознал, что его великолепный корабль действительно может достаться неприятелю, и мысль эта ужаснула его. Линейный корабль захвачен и отведен в какой-то кубинский порт - что скажут в Англии? Что скажут на флоте? Жить дальше, чтоб узнать это, ему не хотелось. Его охватило отчаяние. Лучше умереть.
На этот раз он бросился вперед не с разумным призывом к своим людям, но с диким звериным воем: он помешался от ярости и в боевом безумии обрел безумную силу. Он прорвался сквозь кольцо врагов, разя направо и налево, но это удалось ему одному. Он стоял посреди палубы, сзади шел бой.
Но безумие прошло. Буш прислонился к одной из восьмифунтовок главной палубы - можно сказать, почти спрятался за ней, по-прежнему сжимая в руках шпагу, пытаясь заставить свой медлительный рассудок разобраться в ситуации. Воображаемые картины медленно проплывали перед его мысленным взором. Он не сомневался, что кто-то из команды рискнул безопасностью судна ради своей похоти. Торгов не было: ни одна из испанок не продалась в обмен на предательство. Но Буш догадался, что женщины притворялись доступными, и некоторые часовые оставили свои посты, чтобы воспользоваться такой возможностью. Потом пленные медленно просачивались из трюма, офицеры выбирались из мичманской каюты, а затем неожиданно и согласованно напали на команду. Пленные потоком хлынули наружу, смели часовых, захватили оружие. Подвахтенные спали в койках и не смогли оказать сопротивление. Их, словно овец, согнали в кучу возле переборки и поставили возле них вооруженную охрану. Другие отряды захватили офицеров на корме и, вырвавшись на главную палубу, убили или взяли в плен всех, кто там находился. По всему судну должны были оставаться незахваченные матросы и морские пехотинцы, но они безоружны и деморализованы. Когда станет светло, испанцы прочешут судно и всех переловят. Невероятно, чтоб такое могло случиться, но это так. Четыре сотни дисциплинированных людей, которым нечего терять, ведомые смелыми офицерами, способны на многое.
На палубе раздавались приказы - испанские приказы. Когда напали на рулевого, корабль резко привелся к ветру и теперь качался на волнах, то приводясь, то уваливаясь под ветер. На борту есть испанские морские офицеры - с каперов. Они в несколько минут возьмут судно под контроль. Даже с командой из неморяков они обрасопят реи, поставят человека к штурвалу и в бейдевинд двинутся к Ямайскому проливу. А там, всего в дне пути, Сантьяго. Небо слегка побледнело. Наступало утро. Буш крепче сжал рукоятку шпаги. Он провел ладонью по лицу, пытаясь смахнуть паутину, казалось, прилипшую к его глазам.
[Рис.3]
И тут, рядом с судном, он увидел на фоне неба марсель еще одного корабля, медленно приближающегося к ним: мачты, реи, такелаж. Марсель плавно разворачивался. На "Славе" дико заорали, два судна со скрежетом сошлись бортами. Мучительная пауза, словно перед тем, как волна разобьется о берег. А потом над фальшбортом "Славы" появились головы и плечи матросов, кивера морских пехотинцев, холодный блеск штыков и абордажных сабель. Хорнблауэр, без шляпы, перекинув ногу через фальшборт, спрыгнул на палубу; в руке у него была шпага. По обе стороны от него прыгали остальные. Несмотря на обморочную слабость, Буш понял: Хорнблауэр собрал команду со всех трех судов и на "Гадитане" подошел к "Славе". По расчетам Буша, он мог набрать для атаки тридцать матросов и тридцать морских пехотинцев. Но пока одна часть сознания Буша мыслила ясно и четко, другая была как в тумане, и все перед его глазами разворачивалось с кошмарной медлительностью. Медленно-медленно, как на учениях, атакующие перелезли на палубу. Крики испанцев казались визгом играющих детей. Буш увидел, как англичане навели ружья и выстрелили, но беспорядочные залпы прозвучали в его ушах не громче игрушечных пугачей. Атакующие бежали по палубе. Буш хотел присоединиться к ним, но ноги не слушались. Он лежал на палубе, не в силах подняться.
Он наблюдал жестокую, кровавую битву, такую же беспорядочную, как та, что ей предшествовала. Неизвестно откуда появлялись маленькие отряды и включались в борьбу то с той, то с другой стороны. Вот на палубу хлынули полуголые матросы с Силком во главе. Силк размахивал прибойником. Этим громоздким и мощным оружием он разил направо и налево. Испанцы расступались перед ним. Битва кипела. Испанский солдат попытался бежать, припадая на раненую ногу, его преследовал британский моряк с абордажной пикой. Догнав несчастного, он вонзил пику ему под ребра, и оставил свою жертву слабо подергиваться в луже крови.
На главной палубе никого не осталось, только грудами лежали трупы, однако Буш слышал, что под палубами бой продолжается, раздаются крики, вопли, треск. Потом все, казалось, утихло. Слабость была какая-то неприятная. Бушу ужасно хотелось положить голову на руки и забыться, забыть о своей ответственности, но на горизонте сознания его подстерегали какие-то огромные, кошмарные существа, готовые наброситься на него. Буш их боялся, и в борьбе с ними слабел все сильнее. Голова его опустилась на руки, и он с огромным усилием поднял ее. Второй раз это было еще труднее, но он принуждал себя. Надо было встать и заняться всем тем, что нужно сделать. В его ушах раздался резкий, мучительный голос.
- Мистер Буш здесь, сэр! Он здесь!
Чьи-то руки приподняли его голову. Солнечный свет, хлынувший в глаза, причинял боль. Чтобы спрятаться от него, Буш плотно прикрыл веки.
- Буш! Буш! - Голос у Хорнблауэра был нежный и умоляющий. - Буш, пожалуйста, ответь мне.
Две мягкие руки держали его голову, Буш с трудом разлепил веки и увидел склонившегося над ним Хорнблауэра, но сил говорить у него не было. Он чуть-чуть тряхнул голова и улыбнулся - такое чувство уюта и безопасности исходило из рук Хорнблауэра.
XV
Посыльный, постучав, просунул голову в каюту Буша:
- Мистер Хорнблауэр свидетельствует свое почтение, сэр. Над мысом Москито развевается адмиральский флаг, и мы сейчас начнем салют, сэр.
- Очень хорошо, - сказал Буш.
Лежа на койке, он мысленно следил за всем, что происходит на судне. Сейчас оно лежит на левом галсе, и все паруса, кроме марселей и кливера, взяты на гитовы. Значит, они прошли Пушечную Банку. Буш услышал голос Хорнблауэра:
- Брасы с подветренной стороны! Команде поворачивать судно!
Буш услышал, как заскрипели тросы рулевого привода: руль положили на борт - обходят мыс Порт-Ройал, "Слава" встала на ровный киль - перед этим она шла с небольшим креном... накренилась на левый борт... так слабо, что Буш, лежа на койке, почти не почувствовал этого. Громыхнула первая пушка салюта. Несмотря на то, что Хорнблауэр любезно предупредил его, Буш все-таки был захвачен врасплох и даже вздрогнул от неожиданности. Он обругал себя, решив, что стал слабый и пугливый, как котенок. С интервалами в пять минут гремели выстрелы, Буш заново устраивался в постели. Двигаться ему было непросто, не столько из-за слабости, сколько из-за многочисленных швов, наложенных на его раны. Он был весь прошит, как стеганое одеяло: каждое движение причиняло боль.
Когда салют стих, показалось, что на корабле необычно тихо. Буш насчитал пятнадцать выстрелов; видимо, Ламберт стал вице-адмиралом. Судно скользило к северу по заливу Порт-Ройал. Буш попытался вспомнить, как выглядит Солт Понд Хилл и горы за ним - как же они называются? Лиганея, или что-то в этом роде - никогда не мог он выговорить эти испанские названия. Моряки называли их просто Долгие Горы за фортом Рок.
- Марса-шкоты, - слышался сверху голос Хорнблауэра. - Марса-гитовы!
Значит, корабль приближается к стоянке.
- Руль под ветер!
Повернувшись к ветру, судно потеряет скорость.
- Молчать, на шкафуте!
Буш мог вообразить, как оживленно болтают матросы при входе в гавань старики рассказывают новичкам о тавернах и притонах Кингстона.
- Отдать якорь!
Ни один моряк, даже такой прозаичный, как Буш, не может без душевного трепета слышать звук скользящего в клюз якорного каната. Звук этот вызвал у Буша смешанные чувства. Это не возвращение домой, это конец одного эпизода, но начало целой серии новых. Ближайшее будущее сулило крупные неприятности. Не смерть и не ранения угрожали Бушу, но он предпочел бы любую опасность предстоящему испытанию. Несмотря на слабость, тело его напряглось, когда он попытался заглянуть в будущее. Буш хотел бы двигаться, чтоб дать выход этому напряжению, по крайней мере, извиваться и ерзать, раз он не может ходить, но со своими пятьюдесятью тремя швами он не мог даже ерзать. Практически наверняка предстоит расследование событий на судне Его Величества "Слава", а возможно, и трибунал - или целая серия трибуналов по его завершении.
Капитан Сойер мертв. Кто-то из испанцев, опьяненный кровью, ворвавшись в каюту, зарезал несчастного безумца. В аду не найдется пламени достаточно жаркого, чтоб покарать мужчину - или женщину - совершившего подобное злодеяние, хотя в каком-то смысле это было милосердным избавлением несчастной души, так долго мучимой воображаемыми страхами. По иронии судьбы в то же время, как безжалостная рука перерезала глотку безумца, кто-то из вырвавшихся на свободу пленных пощадил Бакленда, лежавшего в койке, и связал его простынями, так что все время кровавой битвы за свое судно тот пролежал беспомощным. Бакленду немало придется объяснять на следствии.
Буш услышал свист дудок и навострил уши, чтоб расслышать приказ.
- Команда гички! Гичку спускать!
Ясное дело, Бакленд отправляется доложить адмиралу. Как раз в тот момент, когда Буш пришел к этому заключению, Бакленд вошел в каюту. Естественно, одет он был крайне тщательно, в безупречно-белые штаны и лучший форменный сюртук. Лицо его было гладко выбрито, а аккуратность, с какою был завязан шейный платок, лишний раз свидетельствовала, что он отнесся к своему туалету весьма серьезно. Но заговорил он не сразу, просто стоял и смотрел на Буша. Его и без того втянутые щеки ввалились от переживаний, остекленевшие глаза смотрели в одну точку губы дрожали. Так может выглядеть человек, идущий на виселицу.
- Вы собираетесь на берег, сэр? - спросил Буш, подождав, чтоб старший заговорил первым.
- Да, - сказал Бакленд.
Кроме треуголки, он держал в руке запечатанные донесения, над которыми немало потрудился. Он попросил Буша помочь ему составить первое, касавшееся отстранения капитана Сойера от командования; второе донесение включало часть, написанную самим Бушем. Оно дышало сознанием своих заслуг и описывало капитуляцию испанцев на Санто-Доминго. Но третье донесение, касавшееся восстания пленных на борту и содержавшее признание, что Бакленда захватили в постели спящим, было составлено уже без Буша.
- Лучше б меня убили, - сказал Бакленд.
- Не говорите так, сэр, - ответил Буш настолько бодро, насколько позволяли его собственные тревоги и слабость.
- Это было бы лучше, - повторил Бакленд.
- Ваша гичка у борта, сэр, - послышался голос Хорнблауэра. - А призы только что стали на якорь у нас за кормой.
Бакленд обратил на него остекленевший взгляд. Хорнблауэр выглядел совсем не так аккуратно, хотя и он, очевидно, потрудился над своим нарядом.
- Спасибо, - ответил Бакленд, потом, после паузы, спросил со страстью: - Скажите мне, мистер Хорнблауэр - это последняя возможность - как случилось, что капитан упал в люк?
- Я решительно ничего не могу вам ответить, сэр, - сказал Хорнблауэр.
Ни в его словах, ни на его бесстрастном лице нельзя было прочесть ни малейшего намека.
- Мистер Хорнблауэр, - взмолился Бакленд, постукивая пальцами по донесениям. - Я хорошо обращался с вами. Вы увидите, что в этих донесениях я отдал вам должное. Я хвалю вас, как только можно, за то, что вы сделали на Санто-Доминго, и за то, как вы взяли на абордаж судно, когда восстали пленные. Как только можно, мистер Хорнблауэр. И вы... вы не...
- Я действительно ничего не могу добавить к тому, что вы уже знаете, сэр, - сказал Хорнблауэр.
- Но что мне говорить, когда меня начнут спрашивать?
- Правду, сэр. Что капитана нашли под люком, и что в ходе расследования не было получено никаких свидетельств, что он упал не случайно.
- Хотел бы я знать... - сказал Бакленд.
- Вы знаете все, что можно узнать, сэр. Простите, сэр, - Хорнблауэр протянул руку и снял кусочек пеньки с отворота его мундира. Потом он продолжил: - Адмирал будет вне себя от радости, когда узнает, что мы выбили донов из Саманы, сэр. Он, небось, поседел, переживая за конвои, идущие проливом Мона. И мы привели три приза. Он получит одну восьмую их стоимости. Не думаете же вы, сэр, что это его возмутит?
- Не думаю, - сказал Бакленд.
- Он видел, как призы вошли вместе с нами - сейчас все на флагманском корабле смотрят на них и говорят о них. Адмирал ждет хороших вестей. Сегодня утром он будет не склонен задавать вопросы. Разве что спросит, хотите вы мадеры или шерри.
Ни за что в жизни Буш не мог догадаться, искренно Хорнблауэр улыбается или нет, но Бакленд явно приободрился.
- Но потом... - сказал Бакленд.
- Потом будет потом. В одном мы можем не сомневаться - адмиралы не любят, чтоб их заставляли ждать, сэр.
- Наверно, мне надо идти, - сказал Бакленд. Проследив за отправлением гички, Хорнблауэр вернулся к Бушу. На этот раз улыбка его точно была искренней: она игриво плясала в уголках рта.
- Не вижу ничего смешного, - сказал Буш. Он поудобнее устроился под простыней. Теперь, когда корабль стоял на якоре, а берег закрывал его от ветра, в каюте стало гораздо жарче. Солнце палило безжалостно, и лучи его почти вертикально падали на палубу, расположенную в ярде над лицом Буша.