– Я звонил из автомата, – сказал он, – и сказал только о том, что Григорий не сможет прийти к тебе в гости. Никто ничего не заподозрит.
– Это в два-то часа ночи, – запротестовала она. – Никто не звонит по такому поводу в два часа ночи. Кроме того, ночной дежурный видел, как я выходила из дома, и он доложит об этом.
– Дорогая, прости меня. Выслушай, пожалуйста.
Он рассказал ей о визите посла Кирова к президенту Мэтьюзу прошедшим вечером, о том, что эта новость была передана в Лондон, о том, что от него потребовали выяснить, почему Кремль занимает такую позицию в отношении Мишкина и Лазарева.
– Я не знаю, – покачала она головой. – Не имею ни малейшего представления. Может быть, потому что эти животные убили капитана Руденко, у которого остались жена и дети.
– Валентина, мы за последние несколько месяцев вдоволь начитались записей заседаний Политбюро. Дублинский договор имеет жизненно важное значение для этих людей. С чего это вдруг Рудин станет отбрасывать его ради этих двух людей?
– Он этого не делал, – ответила Валентина. – Запад вполне сможет справиться с нефтяным загрязнением, если судно взлетит на воздух. Запад богат и может позволить себе такие расходы.
– Дорогая, на борту этого корабля находится тридцать человек. У них тоже есть дети и жены. Жизнь тридцати человек против тюремного заключения двух. Должна быть какая-то другая и более серьезная причина.
– Я не знаю, – повторила она. – Об этом не было никакого упоминания на заседаниях Политбюро. Ты же знаешь об этом.
Монро горестно уставился, не видя ничего, сквозь ветровое стекло: у него все-таки теплилась надежда, что у нее был ответ для Вашингтона – что-то, что она слышала из разговоров в здании Центрального Комитета. Наконец, он понял, что ему придется сказать ей.
Когда он закончил, она, ничего не говоря, стала смотреть в темноту. В тусклом свете луны он заметил слезинки в уголках ее глаз.
– Они ведь обещали, – прошептала она, – обещали, что вывезут меня и Сашу через две недели из Румынии.
– Да, они забрали назад свое слово, – признал он. – Хотят, чтобы ты послужила им в последний раз.
Она крепко сжала одетыми в перчатки руками руль и положила на него голову.
– Они поймают меня, – вырвалось у нее. – Я боюсь.
– Не поймают, – попытался утешить он. – КГБ действует значительно более медленно, чем привыкли думать, а чем выше по служебной лестнице продвинулся подозреваемый, тем медленнее они действуют. Если ты сможешь добыть хоть какую-то информацию для президента Мэтьюза, думаю, мне удастся вывезти и тебя, и Сашу не через две недели, а через несколько дней, – я смогу убедить их в этом. Пожалуйста, попытайся, любовь моя. Это – наш единственный шанс, чтобы быть вместе.
Валентина посмотрела сквозь стекло.
– Сегодня вечером было заседание Политбюро, – наконец сказала она. – Меня там не было. Это было чрезвычайное заседание, созванное вне графика. Обычно вечером в пятницу они все отправляются за город. Расшифровка стенограммы начнется завтра – то есть сегодня, в десять часов утра. Персоналу придется пожертвовать выходными, чтобы подготовить все к понедельнику. Может быть, там было какое-то упоминание.
– Ты сможешь пройти туда, чтобы посмотреть записи, прослушать эти пленки? – спросил он.
– Посреди ночи? Начнут ведь задавать вопросы.
– Придумай что-нибудь, дорогая. Какой-нибудь предлог. Скажем, хочешь начать работу пораньше, чтобы поскорее закончить ее – тебе надо куда-нибудь ехать.
– Постараюсь, – согласилась она в конце концов. – Постараюсь ради тебя, Адам, а не ради тех, в Лондоне.
– Я знаю «тех» в Лондоне, – сказал Адам Монро. – Они вывезут тебя и Сашу, если ты теперь поможешь им. Тебе придется рисковать в последний раз. Правда, в последний.
Казалось, она не слышала его, стараясь преодолеть глубоко укоренившийся страх перед КГБ, разоблачением как шпионки, перед всеми ужасными последствиями, которые ее ожидают, если она не сумеет вовремя убежать и ее поймают. Когда она заговорила, голос у нее звучал совершенно спокойно.
– Ты знаешь «Детский Мир»? Там есть отдел мягких игрушек. Завтра возле него в десять часов утра.
Он стоял на черном асфальте и смотрел, как вдали исчезают красные габаритные огни ее машины. Дело было сделано: они попросили – нет, потребовали, – чтобы он сделал это, и он сделал. У него был дипломатический иммунитет, который спасет от любой Лубянки. Самое худшее, что могло случиться: его посла вызвали бы в понедельник утром в министерство иностранных дел, чтобы выразить ледяным тоном протест и потребовать его высылки из страны, – может быть, это сделал бы сам Дмитрий Рыков. Но Валентина шла прямо сейчас в секретные архивы, и у нее даже не было такого непрочного прикрытия, как привычное и объяснимое поведение. Он посмотрел на часы: оставалось семь часов – целых семь часов напряженных до предела нервов и сжатых в комок мускулов живота. Он повернулся и пошел к своему автомобилю.
Людвиг Ян стоял перед открытыми воротами тюрьмы Тегель и смотрел, как вдаль уезжают габаритные огни бронированного фургона, в котором увозили Мишкина и Лазарева.
Но в отличие от Монро ему нечего было ждать – для него ожидание закончилось.
Он осторожно поднялся в свой кабинет на втором этаже и закрыл за собою дверь. Несколько секунд постоял возле открытого окна, затем вытащил из-за пазухи и запустил далеко в ночь один из пистолетов с цианидом. Он – толстый, у него излишек веса, спортом он не занимается: сердечный приступ все воспримут совершенно нормально, при условии, что не найдут никаких вещественных доказательств противного.
Высунувшись далеко из окна, он подумал о своих племянницах – там, далеко за «стеной», на востоке, – о их смеющихся лицах, когда дядя Людо привез им четыре месяца назад подарки на Рождество. Он закрыл глаза, подставил другую трубку себе под ноздри и нажал на спусковую кнопку.
Его грудь пронизала такая боль, словно по ней ударили гигантским молотом. Ослабевшие пальцы выронили трубку, которая шмякнулась вниз на улицу. Ян оступился, ударился о подоконник и опрокинулся назад, упав на пол уже мертвым. Когда его найдут, запланировал он заранее, то подумают, что он открыл окно, когда почувствовал первые приступы боли, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Кукушкину не удастся пережить свой триумф. Бой часов, отбивающих полночь, был заглушён ревом грузовика, который раздробил колесами валявшуюся на проезжей части трубку на мельчайшие фрагменты.
Захват «Фреи» привел к первой человеческой жертве.
Глава 15
С полуночи до 08.00
Возобновленное заседание западногерманского кабинета состоялось в резиденции канцлера в 1 час ночи, причем настроение министров, после того, как Дитрих Буш рассказал им о мольбе из Вашингтона, варьировалось от отчаяния до язвительности.
– Ладно, почему же, черт побери, он не сообщил причину? – спросил министр обороны. – Он что, нам не доверяет?
– Он заявил, что причина – необыкновенной важности, но ее нельзя сообщить даже по «горячей линии», – ответил канцлер Буш. – Нам остается либо поверить ему, либо назвать его в лицо лжецом. На данном этапе последнее я сделать не могу.
– А он хоть понимает, что сделают террористы, когда узнают о том, что Мишкин и Лазарев не будут освобождены на рассвете? – поинтересовался другой.
– Да, думаю, что понимает. По крайней мере, текст всех переговоров между «Фреей» и диспетчерской службой Мааса у него есть. Как нам всем известно, они пригрозили либо убить еще одного моряка, либо спустить двадцать тысяч тонн нефти, либо пойти на оба этих варианта.
– Ну, так пусть и несет ответственность, – предложил министр внутренних дел. – Почему это мы должны брать на себя вину, если это случится?
– У меня нет никакого желания брать ее на себя, – ответил Буш, – но это не отвечает на главный вопрос. Удовлетворяем мы просьбу президента Мэтьюза или нет?
На некоторое время возникла пауза, которую нарушил министр иностранных дел:
– Сколько времени ему нужно?
– Как можно дольше, – сказал канцлер. – Кажется, у него есть какой-то план по решению этой проблемы – некий третий вариант. Но что это за план, что это за вариант – знает только он, да еще несколько людей, которым он, по всей видимости, доверяет эту тайну, – добавил он с некоторой горечью. – Мы, правда, в эту категорию пока не попадаем.
– Ну что ж, лично я думаю, что в данном случае они чересчур испытывают нашу дружбу, – заметил министр иностранных дел, – но полагаю, нам следует дать им какую-то отсрочку, хотя и дав ясно понять, по крайней мере, по неофициальным каналам, что это делается по их просьбе, а не по нашей инициативе.
– Может быть, у него возникла мысль взять «Фрею» штурмом, – высказал предположение министр обороны.
– Наши специалисты считают, что это будет исключительно рискованным делом, – ответил министр внутренних дел. – Последние две мили придется приближаться под водой – это как минимум, – затем взбираться по отвесной, гладкой стальной стене на палубу, надо будет пробраться в надпалубную постройку так, чтобы не заметил часовой на трубе, а кроме того, найти именно ту каюту, в которой укрылся командир группы террористов. Если, как мы подозреваем, у этого человека в руках находится прибор дистанционного управления зарядами, его надо застрелить раньше, чем он успеет нажать на кнопку.
– В любом случае, слишком поздно проводить такую операцию сейчас – близко рассвет, – сказал министр обороны. – Ее надо проводить в полной темноте, то есть самое раннее в десять часов вечера – а до них еще двадцать один час.
В без четверти три германский кабинет наконец пришел к согласию относительно удовлетворения просьбы президента Мэтьюза: отложить на неопределенное время освобождение Мишкина и Лазарева, оставив за собой право пересмотреть это решение в том случае, если в Западной Европе сложится общее мнение относительно невозможности дальнейшего удержания известной парочки в тюрьме.
Одновременно правительственного пресс-секретаря конфиденциально попросили проинформировать пару-тройку из наиболее надежных журналистов, что перемена линии в Бонне объясняется исключительно сильнейшим нажимом со стороны Вашингтона.
В Европе было 4 часа утра, а в Вашингтоне – 11 часов вечера, когда известие из Бонна поступило к президенту Мэтьюзу. Он, чувствуя небывалое облегчение, сердечно поблагодарил канцлера Буша, и тут же спросил Дэвида Лоуренса:
– Есть какие-нибудь новости из Иерусалима?
– Никаких, – ответил Лоуренс. – Знаю только, что нашему послу дали возможность лично встретиться с Беньямином Голеном.
Когда израильского премьера побеспокоили во второй раз в ночь священной субботы, его негодованию не было предела. Он принял американского посла в домашнем халате и вел беседу ледяным тоном. В Европе было три часа ночи, а в Иерусалиме – 5 часов утра, и первые слабые солнечные лучи, возвещавшие о субботнем утре, осветили холмы Иудеи.
Он выслушал просьбу президента Мэтьюза, переданную послом, не дрогнув и мускулом. В глубине души он больше всего боялся того, что будет раскрыто происхождение террористов, захвативших «Фрею». Со времен его молодости, когда он сражался на той же самой земле, где он стоял теперь, не предпринималось никаких террористических акций по вызволению евреев из тюремной камеры. Тогда им приходилось освобождать приговоренных еврейских партизан из английской тюрьмы в Акре, и он сам принимал в этом участие. Однако прошло целых тридцать пять лет, и ориентиры изменились: теперь уже Израиль отвергал терроризм – захват заложников, шантаж правительств. И тем не менее…
И тем не менее сотни тысяч его соплеменников втайне симпатизировали двум юношам, которые пытались скрыться от террора КГБ и воспользовались для этого единственным возможным для них способом. Избиратели не станут восхвалять их, как героев, но не будут и пригвождать к позорному столбу, как убийц. Что касается одетых в маски людей на борту «Фреи», то существовала вероятность того, что они также были евреями, а возможно, – избави Бог, – израильтянами. Вечером он надеялся, что все дело закончится к утру в священную субботу: берлинские узники будут в Израиле, террористов, захвативших «Фрею», возьмут в плен или уничтожат. Будет, конечно, определенная шумиха, но в конце концов она бы улеглась.
А теперь ему сообщали, – что никакого освобождения не будет. Уже это известие едва ли способствовало выполнению просьбы американцев, которая и так-то была совершенно невыполнимой. Когда он выслушал посла, то отрицательно покачал головой.
– Пожалуйста, передайте моему доброму другу Уильяму Мэтьюзу мое искреннее желание, чтобы это ужасное происшествие закончилось без дальнейших человеческих жертв, – сказал он. – Но в отношении Мишкина и Лазарева моя позиция такова: если от имени народа и правительства Израиля и по настоятельной просьбе Западной Германии я даю публично обещание не заключать их в тюрьму и не возвращать в Берлин, – значит, я обязан выполнить это обещание. Сожалею, но я не могу поступить так, как вы просите, и возвратить их в тюрьму в Германию, как только «Фрея» будет освобождена.
Ему не требовалось объяснять то, что американский посол и так прекрасно понимал: не говоря уже о национальной гордости, даже такой предлог, что обещания, вырванные под принуждением, можно не выполнять, в данном случае не сработает. Стоит только представить взрыв возмущения со стороны национально-религиозной партии, экстремистов из Гуш Эмуним, ребят из Лиги защиты евреев и 100 000 израильских избирателей, которые прибыли за прошедшее десятилетие из СССР, – и сразу станет ясно, что одно это не дало бы возможности любому израильскому премьеру нарушить данное на весь мир обещание не преследовать угонщиков.
– Что ж, попытаться стоило, – промолвил президент Мэтьюз, когда час спустя в Вашингтон пришла телеграмма.
– Теперь одним возможным третьим вариантом стало меньше, – бросил Дэвид Лоуренс, – даже если бы Максим Рудин согласился с ним, хотя я лично и сомневаюсь.
Оставался всего час до полуночи, но в пяти правительственных учреждениях, разбросанных по всей столице, горел свет, также как в Овальном кабинете и множестве других помещений в Белом доме, где мужчины и женщины ждали возле телефонов и телетайпов последние новости из Европы. Четверо мужчин уселись поудобнее в Овальном кабинете, приготовившись ждать реакции людей, захвативших «Фрею».
По мнению докторов, в три часа утра человеческий организм чувствует себя хуже всего, это – час наивысшей усталости, замедленной реакции и мрачной подавленности. Этот же час отметил прохождение полного солнечного и лунного циклов для двух людей, которые сидели напротив друг друга в капитанской каюте «Фреи». Оба не спали и эту, и предыдущую ночь, оба провели без отдыха уже сорок четыре часа, оба были основательно вымотаны, и у обоих глаза налились кровью.
Тор Ларсен, оказавшийся в эпицентре бурной международной активности правительств и комитетов, посольств, заседаний, консультаций всякого толка, которые не позволяли тушить в кабинетах на трех континентах – от Иерусалима до Вашингтона, – свет, вел теперь свою собственную игру. Он противопоставил свою способность бодрствовать воле фанатика, сидевшего напротив, зная, что ставкой в случае проигрыша будет его корабль и команда.
Ларсен знал, что человек, который называл себя Свободой, – значительно более молодой и поглощенный горевшим внутри него внутренним огнем, нервы которого были натянуты до предела комбинацией действия черного кофе и напряжением игры, которую он вел против всего мира, – вполне мог приказать связать норвежского капитана на время своего отдыха. Поэтому бородатый моряк сидел под дулом пистолета и играл на гордости своего пленителя, надеясь, что тот примет его вызов и откажется признать себя побежденным в борьбе со сном.
Именно Ларсен предложил приготовление бесконечных чашек сильнейшего черного кофе – напитка, который до этого он потреблял исключительно с сахаром и молоком всего два-три раза в день. Именно он вел бесконечные разговоры – и днем, и ночью – провоцируя украинца возможностью неудачи, и тут же подавая назад, когда противник казался слишком раздраженным. Проплавав долгие годы капитаном дальнего плавания, он приобрел огромный опыт по подавлению сна, когда так и тянет зевнуть – но он только скрипел зубами и оставался начеку долгими ночными вахтами, когда его матросы невольно дремали.
Итак, он вел свою собственную одиночную игру – игру без оружия и боеприпасов, без телетайпов и камер ночного видения, без поддержки и в совершенном одиночестве. Все совершенные технологии, которые японцы использовали при строительстве корабля, значили для него теперь не больше кучки ржавых гвоздей. Если он перегнет палку и слишком сильно рассердит сидевшего напротив человека, тот может потерять над собой контроль и выстрелить в него. Или если действовать ему на нервы слишком часто, он возьмет да прикажет казнить еще одного моряка. Он может оставить вместо себя другого, более свежего террориста, если почувствует себя уж слишком плохо: пойдет спать, и все, что Ларсен пытался проделать, будет напрасно. Так размышлял Ларсен, и еще он думал о том, что на рассвете Мишкин и Лазарев будут освобождены.
После того, как они окажутся в безопасности в Тель-Авиве, террористы оставят «Фрею». Но оставят ли? Смогут ли? Дадут ли им проделать это окружившие их военные корабли? Даже находясь вдали от «Фреи», в случае атаки со стороны военно-морских сил НАТО Свобода вполне был способен нажать на кнопку, взорвав «Фрею».
И не только это занимало его ум. Человек в черном убил одного члена его команды. И теперь всеми фибрами души Тор Ларсен хотел увидеть этого человека мертвым. Поэтому он беседовал с ним ночь напролет, не давая им обоим уснуть.
В Уайтхолле также не спали: комитет по чрезвычайным ситуациям заседал с 3 часов утра. Примерно через час работы стали поступать первые доклады о выполненных поручениях.
В южной части Англии, в Гемпширских складах, под погрузку встали автоцистерны, реквизированные у «Шелл», «Бритиш Петролеум» и десятка других фирм. Невыспавшиеся водители всю ночь гнали машины: пустые – в сторону Гемпшира, полные – в сторону Лоустофта, перевозя сотни тонн концентрата эмульгатора в этот находящийся в графстве Суффолк порт. К 4 часам утра склады опустели: вся 1000 тонн, имевшаяся в национальном резерве, была на пути к восточному побережью.
Туда же везли надувные боновые заграждения, которые должны были удерживать вылившуюся нефть вдали от берега, пока химические вещества делали бы свою работу. Заводу, производящему эмульгатор, приказали запустить его на полную мощность до получения дальнейших указаний.
В 3.30 утра пришло сообщение из Вашингтона, что боннский кабинет дал согласие отсрочить освобождение Мишкина с Лазаревым.
– Мэтьюз хоть понимает, что он делает? – спросил кто-то.
Сэр Джулиан Флэннери по-прежнему сохранял невозмутимое выражение на лице.
– Будем надеяться, что понимает, – дипломатично сказал он. – Надо думать также, что с «Фреи» все-таки будет слита нефть. Таким образом, наши усилия этой ночью были не напрасны, по крайней мере, мы сейчас почти готовы к этому.
– Надо также думать, – заметил служащий из министерства иностранных дел, – что когда это известие станет достоянием общественности, Франция, Бельгия и Голландия попросят нас о помощи в борьбе с возможным нефтяным загрязнением.
– Значит, надо быть готовыми к тому, что мы сможем сделать, – заявил сэр Джулиан. – Так, теперь, что можно сказать о самолете с распылительным оборудованием и противопожарных буксирах?
Сообщение в зале заседаний ЮНИКОРНа зеркально отражало то, что в этот момент происходило на море. Из устья Хамбера на юг в сторону гавани Лоустофта пыхтели буксиры, – также как из Темзы, и даже из военно-морской базы Ли, – все буксиры, способные распылять жидкость на поверхность моря, двигались в обусловленное место встречи на побережье Суффолка.
Но не только они шли этой ночью вдоль южного побережья: от скалистых утесов мыса Бичи-Хед, повернув носы на северо-восток, двигались мимо побережья графств Суссекс и Кент катера «Катлес», «Симитар» и «Сейбр», которые несли на борту отборное смертоносное оснащение самой лучшей в мире команды военных водолазов. Они направлялись к крейсеру «Аргайлл», стоявшему на якоре в Северном море.
Рев их двигателей эхом откликался от иззубренных меловых скал южного побережья, а те, кому в эту ночь не спалось в Истборне, также могли слышать доносившийся с моря неясный шум.
Двенадцать морских пехотинцев из Специальной корабельной службы прильнули к гакаборту, присматривая за своими бесценными байдарками и ящиками с подводным оборудованием, оружием и необычными взрывными приспособлениями. Без всего этого они не могли обойтись в своей профессии, и теперь это перевозилось, как простой палубный груз.
– Надеюсь, – прокричал молодой лейтенант, командир «Катлеса», стоявшему рядом с ним морскому пехотинцу, который был в этот момент старшим по команде, – надеюсь, что эти штуковины, которые лежат у вас там, не взорвутся.
– Не взорвутся, – успокоил его капитан морской пехоты. – До тех пор, пока мы их не взорвем.
Их командир находился в это время в комнате рядом с главным залом заседаний в здании правительства, склонив голову над фотографиями «Фреи», сделанными как днем, так и ночью. Он сравнивал очертания, изображенные на сделанных с «Нимрода» фотографиях с масштабным планом, предоставленным Ллойдом, а также моделью английского супертанкера «Принцесса», взятой взаймы у «Бритиш Петролеум».
– Господа, – обратился к собравшимся в соседнем помещении полковник Холмс, – думаю, самое время рассмотреть не самый приятный вариант, с которым нам, возможно, придется иметь дело.
– Ах, да, – неодобрительно протянул сэр Джулиан, – этот «жесткий» вариант.
– Если, – продолжал Холмс, – президент Мэтьюз по-прежнему будет противиться освобождению Мишкина и Лазарева, а Западная Германия по-прежнему будет уступать этому требованию, вполне может наступить момент, когда террористы поймут, что игра закончена и что их шантаж не сработает. Тогда они вполне могут пойти на крайние меры и взорвать «Фрею». Лично я думаю, что этого не случится до наступления темноты, то есть у нас есть около шестнадцати часов.
– Почему вы думаете, что это не произойдет до наступления темноты, полковник? – спросил сэр Джулиан.
– Потому что, сэр, если они не самоубийцы – хотя вполне могут быть и ими, – то надо думать, что они попытаются скрыться во время суматохи. То есть, если они хотят остаться в живых, им надо покинуть корабль и привести в действие свой детонатор дистанционного управления на некотором расстоянии от корабля.
– И что же вы предлагаете, полковник?
– У меня два предложения, сэр: во-первых, – их катер. Он все еще пришвартован возле трапа. Как только наступит темнота, к катеру сможет незаметно приблизиться водолаз и прикрепить к нему взрывное устройство замедленного действия. Если «Фрея» взлетит на воздух, то все, оказавшееся в радиусе полумили от нее, будет уничтожено. Потому я предлагаю установить заряд, приводимый в действие от давления воды: когда катер отойдет от борта танкера, вода, с силой отбрасываемая назад во время его движения, приведет в действие спускной механизм, и шестьдесят секунд спустя катер взорвется, прежде чем террористы успеют отойти на полмили от «Фреи» и, следовательно, успеют взорвать свой заряд.
Вокруг стола послышался всеобщий гул одобрения.
– А не смогут сдетонировать заряды на «Фрее» от взрыва катера? – спросил кто-то.
– Нет. Если у них детонатор дистанционного управления, он должен быть приведен в действие электронным сигналом. Наш заряд разнесет катер вместе с террористами на мелкие кусочки. После такого взрыва никто не выживет.
– А если детонатор затонет, не сможет давление воды нажать кнопку? – спросил один из ученых.
– Нет. Как только детонатор дистанционного управления окажется под водой, он не будет представлять никакой опасности: он не сможет передать радиосигнал зарядам на борту корабля.
– Великолепно, – сказал сэр Джулиан. – А нельзя этот план задействовать до наступления темноты?
– Нет, нельзя, – ответил Холмс. – Аквалангист оставляет на поверхности воды след в виде пузырьков. В штормовую погоду его могут и не заметить, но на гладкой поверхности моря он будет слишком виден. Один из часовых сможет заметить поднимающиеся из-под воды пузырьки. Тогда это только спровоцирует то, чего мы хотим избежать.
– Ну что ж, тогда после наступления темноты, – констатировал сэр Джулиан.
– Есть еще кое-что, почему, по-моему, нельзя ограничиться только минированием их катера. Если, скажем, – а такое вполне может случиться, – командир террористов готов умереть вместе с «Фреей», он может не уйти с корабля вместе с остальными из своей команды. Поэтому, как я думаю, мы вынуждены пойти на ночной штурм танкера, чтобы справиться с ним до того, как он использует свое устройство.
Начальник канцелярии премьер-министра тяжело вздохнул.
– Ясно. Без сомнения, у вас подготовлен план и на этот случай?
– Лично у меня его нет. Но я бы хотел, чтобы вы выслушали майора Саймона Фэллона, командира Специальной корабельной службы.