Алан Дин Фостер
Ради любви к не-матери
(Флинкс-5)
1
— Какой тощий никуда не годный малыш, — подумала матушка Мастиф. Она теснее прижала к себе мешок с резным деревом, убедившись, что он надежно защищен от дождя полой ее плаща. Мелкий дождь, характерный для дралларской осени, не смачивал водоотталкивающий материал.
Инопланетянам очень трудно определить различие во временах года на планете. Летом дождь теплый; осенью и зимой холоднее. Весной он сменяется постоянным липкий туманом. Солнце так редко прорывается сквозь вечные тучи, что когда это происходит, власти склонны объявить день праздничным.
То, мимо чего проходила матушка Мастиф, нельзя назвать настоящим рынком рабов. Этот архаичный термин использовали только циники. На самом деле это место, где упорядочиваются договоры по найму рабочей силы.
Драллар — самый большой город на планете Мот, единственный подлинный метрополис, и не очень богатый. Низкие налоги привлекли сюда немало инопланетных фирм и торговых компаний с гораздо более благоустроенных, но менее гостеприимных планет. Недостатки планеты компенсировались отсутствием таких раздражающий помех в делах, как ограничения и налоги. В результате некоторые процветали, но общий доход городской администрации не увеличивался.
Среди множества сфер, которые не в состоянии сами себя обеспечить, находится и забота о бедных. В случаях полной нищеты, когда человек одинок, считалось разумным позволить богатым гражданам избавить правительство от заботы о нем. Это сокращает расходы на помощь бедным, чиновники довольны, о самих бедных заботятся гораздо лучше — так во всяком случае утверждает администрация — чем безличная и вечно испытывающая недостаток средств городская служба.
Объединенная Церковь, духовная основа Содружества, не очень приветствовала такую одностороннюю экономическую политику. Но Содружество предпочитает не вмешиваться в дела местной администрации, и дралларские чиновники торопились заверить изредка посещающих планету падре или советников, что за благополучием «усыновленных» тщательно следят.
И вот матушка Мастиф стояла, опираясь на свой посох, прижимая мешок с резными поделками, и смотрела на распределительную платформу, переводя дыхание.
Один из зевак толкнул ее. Сердито взглянул на нее, когда она ударила его по ноге посохом, но отодвинулся, не решившись спорить с ней.
На платформе в Круге Компенсации неподвижно стоял худой серьезный мальчик восьми или девяти лет. Его рыжие волосы намокли от дождя и резко контрастировали со смуглой кожей. Широко раскрытые невинные глаза, такие большие, что, казалось, загибаются за края лица, смотрели на промокшую толпу. Руки он держал за спиной. Только глаза двигались, взгляд его, как насекомое, перелетал с одного поднятого лица на другое. Большинство возможных покупателей оставалось совершенно равнодушно к его присутствию.
Справа от мальчика стояла высокая стройная женщина, представитель правительства; она руководила продажей; это называлось распределение ответственности. На большом плакате сообщались данные о мальчике; матушка Мастиф посмотрела на плакат.
Рост и вес соответствуют, по ее мнению. Цвет волос, глаз и кожи она и сама видит. Родственники, кровные и другие, — прочерк. Личная история — опять прочерк. Дитя случая или несчастья, подумала она, подобно многим другим находящимся на попечении правительства. Да, по его виду, ему, несомненно, будет лучше у какого-нибудь богатого человека, чем в детском учреждении. По крайней мере сможет поесть.
Но что-то в нем есть, что-то отличает его от бесконечной процессии сирот, год за годом проходящей по этой мокрой от дождя платформе. Матушка Мастиф ощущала что-то скрывающееся за этими большими печальными глазами — зрелость, не соответствующую возрасту, пристальность взгляда, какой не ожидаешь от ребенка в его положении. Этот взгляд продолжал изучать собравшихся, перемещаться с лица на лицо. И в мальчике больше чувствуется охотник, чем преследуемый.
Дождь продолжал идти. Внимание большинства присутствующих было устремлено к краю платформы, где стояла привлекательная девушка шестнадцати лет — следующая в очереди на покупку. Матушка Мастиф презрительно фыркнула. Что бы ни говорили правительственные чиновники, на умах у этих толкающихся, пускающих слюни в переднем ряду что-то другое, а не невинная альтруистическая забота о будущем девушки. О, нет!
Постоянно изменяющаяся группа потенциальных благодетелей образовала остров, вокруг которого билось остальное население рынка. Сам рынок представляет собой обширное кольцо киосков, магазинчиков, ресторанов, погребков вокруг центра города. Он достаточно современен, чтобы функционировать и привлекать любопытных к его загадкам.
Для матушки Мастиф в нем нет никаких загадок. Рынок Драллара — ее родной дом. Девяносто лет провела она здесь в бесконечном потоке людей и чужаков, иногда ее затягивало под поверхность, иногда она поднималась над нею, но ей никогда не угрожала серьезно опасность утонуть.
Теперь у нее есть магазин, маленький, но собственный. Она торгует предметами искусства, украшениями, подержанными вещами, электроникой и зарабатывает достаточно, чтобы держаться подальше от таких мест, как платформа, на которой сейчас стоит мальчик. Она поставила себя на его место и вздрогнула. За девяностолетнюю женщину мало что заплатят.
На воротнике ее плаща плохо наложенная заплата, и дождь начал просачиваться сквозь расширяющуюся дыру. Мешок с товаром, который она прижимает к поясу, не становится легче. Матушке Мастиф предстояли еще некоторые дела, и она хотела до наступления темноты вернуться домой. Когда сядет солнце Мота и сумрачный день Драллара смениться темнотой ночи, из трущоб выйдут гораздо менее вежливые обитатели рынка. Только беззаботные и нахалы бродят тогда по рынку, а матушка Мастиф ни то и ни другое.
Глаза мальчика, перемещавшиеся по лицам собравшихся, дошли до нее — и остановились. Матушка Мастиф ощутила странное беспокойство. Рука ее двинулась к животу. Слишком много жирного за завтраком, подумала она.
Взгляд мальчика уже переместился.
Когда ей исполнилось восемьдесят пять, пришлось думать о диете. Но она однажды сказала подруге:
— Я скорее умру от несварения, но с полным желудком, чем со вкусом этих таблеток и концентратов во рту.
— Здесь! — вдруг услышала она свой собственный голос, не понимая, что она делает и почему. — С этой стороны!
Она пробилась сквозь толпу, расталкивая зрителей посохом, растрепала высокую шляпу из перьев у слишком полной матроны, вызвав ее негодующие замечания. И пробралась на открытое место непосредственно перед платформой. Мальчик не обратил на нее внимания; он продолжал разглядывать собравшуюся толпу.
— Пожалуйста, леди и джентльмены, — обратилась чиновница с платформы, — кто их вас даст дом этому здоровому честному мальчику? Правительство обращается к вам с просьбой, цивилизация требует этого от вас. Сегодня вы имеете возможность совершить доброе дело ради вашего короля и ради этого несчастного ребенка.
— Я бы показал королю доброе дело, — послышался голос из толпы, — в самое уязвимое место.
Чиновница бросила на насмешника сердитый взгляд, но промолчала.
— Какова минимальная сумма? — Неужели это мой голос, удивленно подумала матушка Мастиф.
— Всего лишь пятьдесят кредитов, мадам, удовлетворят департамент обязательств, и мальчик ваш. Чтобы заботиться о нем и воспитывать. — Она немного поколебалась и добавила: — Если вы считаете, что справитесь с таким живым ребенком.
— Я в свое время со многими справлялась, — коротко ответила матушка Мастиф. Забавлявшаяся аудитория ответила одобрительными возгласами. Матушка Мастиф изучала мальчика, который теперь смотрел на нее. Неприятное ощущение в животе, возникшее, когда их взгляды впервые встретились, не повторялось. Жир, подумала она, придется уменьшить количество жира.
— Пусть будет пятьдесят кредитов, — сказала она.
— Шестьдесят. — Низкий голос, прозвучавший откуда-то из задних рядов толпы, неожиданно прервал ее мысли.
— Семьдесят, — автоматически ответила матушка Мастиф. Чиновница на платформе быстро взглянула на толпу.
— Восемьдесят, — сказал неизвестный конкурент.
На конкуренцию она не рассчитывала. Одно дело — помочь ребенку за сравнительно небольшую плату, совсем другое — затратить неразумно большую сумму.
— Девяносто, будь ты проклят! — сказала она. Повернулась и постаралась разглядеть соперника, но не видела его за головами толпы. Голос мужской, властный, гулкий. Какого дьявола владельцу такого голоса нужен ребенок?
— Девяносто пять, — послышался голос.
— Спасибо, спасибо! Вас обоих благодарит правительство. — Чиновница говорила довольным голосом, лицо ее прояснилось. Оживленная и совершенно неожиданная торговля из-за рыжего мальчишки разогнала ее скуку и озабоченность. Она сможет показать боссу счет лучше обычного. — Что скажете в ответ, мадам?
— Черт бы его побрал! — пробормотала матушка Мастиф. Она хотела повернуться и уйти, но что-то удержало ее. Она разбиралась в людях не хуже, чем в товарах, и было в этом мальчике что-то особенное, что-то необычное, хотя она не могла бы сказать, что именно. А в необычном всегда скрывается выгода. К тому же этот печальный взгляд был беззастенчиво устремлен прямо в такое место в ее душе, которое она обычно скрывала.
— Дьявол, сто, и будь ты проклят! — Она едва выговорила эту сумму. Мысли ее метались. Что она делает здесь, забыв свои обычные дела, почему мокнет под дождем и торгуется из-за этого сироты? В девяносто лет у нее не может быть материнского инстинкта. И слава Богу, она никогда в жизни не испытывала материнского инстинкта.
Она ожидала неизбежного «Сто пять», но в толпе началось какое-то движение. Матушка Мастиф сгибала шею, пытаясь разглядеть что-нибудь, сердясь на гены, которые сделали ее такой низкорослой. Слышались крики, гневные проклятия из десятка глоток. Слева, за дамой в пернатой шляпе, она увидела яркие мундиры жандармов, их плащи блестели в тусклом свете. Группа людей передвигалась гораздо энергичнее, чем обычно.
Матушка Мастиф повернулась и прошла вправо, к ступенькам, ведущим на платформу. Поднимаясь по лестнице, она на полпути оглянулась на толпу. Пурпурные мундиры скрывались за первой группой административных и торговых помещений. Перед ними подпрыгивала массивная фигура: кто-то убегал от полиции.
Матушка Мастиф понимающе кивнула. Кое-кому мальчик нужен совсем не в гуманных целях. У многих в этой толпе криминальное прошлое. Вероятно, кто-то из собравшихся, возможно, платный осведомитель, узнал того, кто хотел купить ребенка, и известил полицию, а та отреагировала необычайно быстро.
— Значит, сто кредитов, — разочарованно объявила чиновница на платформе. — Кто-нибудь даст больше? — Естественно, никто не дал, но чиновница делала видимость дальнейшего торга. Прошло несколько мгновений тишины. Чиновница пожала плечами и посмотрела на стоявшую на лестнице матушку Мастиф.
— Он ваш, старуха. — Больше не «мадам», сардонически подумала матушка Мастиф. — Заплатите и выполняйте все предписания.
— Я имела дело с правительственными предписаниями задолго до вашего рождения, женщина. — Матушка Мастиф, не обращая внимания на чиновницу и мальчика, повернулась и направилась в помещение конторы.
Внутри скучающий клерк взглянул на нее, бросил взгляд на надпись о продаже, появившуюся на экране его компьютера, и небрежно спросил:
— Имя?
— Мастиф, — ответила посетительница, опираясь на посох.
— Это фамилия или имя?
— И то и другое.
— Мастиф Мастиф? — Клерк недовольно взглянул на нее.
— Только Мастиф, — ответила старуха.
— Правительство предпочитает полные имена.
— Знаете, что правительство может сделать со своими предпочтениями?
Клерк вздохнул. Нажал несколько клавишей.
— Возраст?
— Не ваше дело. — Она немного подумала и добавила: — Запишите «старая».
Клерк послушался, с сомнением качая головой.
— Доход?
— Достаточный.
— По вашему виду не скажешь, — начал раздраженно клерк, — в таких делах, как принятие ответственности за бедняков, правительство требует более подробных разъяснений.
— Правительство может отправить разъяснения вслед за своими предпочтениями. — Матушка Мастиф взмахнула посохом, указывая на платформу. Клерк едва успел увернуться. — Торговля закончена. Второй покупатель ушел. В спешке. Я могу взять свои деньги и уйти. Или могу дать немного правительству, чтобы оно заплатило вам жалование. Что вы предпочтете?
— Ну, ладно, — раздраженно сказал клерк. Он закончил набор и нажал кнопку. Из принтера показалась бесконечная лента. В свернутом виде она была в сантиметр толщиной. — Прочтите это.
Матушка Мастиф взвесила в руке пачку бланков.
— Что это такое?
— Правила относительно вашей покупки. Вы должны воспитывать мальчика и хорошо обращаться с ним. Если будет установлено, что вы нарушаете указанные здесь правила, — он указал на стопку, — его могут отобрать у вас с конфискацией уплаченной вами суммы. Вдобавок вы должны ознакомиться с… — Он прервал свою лекцию, так как в этот момент другой чиновник ввел в помещение мальчика.
Мальчик взглянул на клерка, потом на матушку Мастиф. Потом, словно ему не раз приходилось выполнять этот ритуал, подошел к ней и вложил ей в левую руку свою правую. Большие невинные глаза ребенка смотрели ей в лицо. Она заметила, что они зеленого цвета.
Клерк собрался продолжать, но что-то застряло у него в горле, и он занялся бумагами на столе.
— Это все. Вы можете идти.
Матушка Мастиф торжественно, словно после одержанной победы, вывела мальчика на улицы Драллара. Ему дали с собой только одно — небольшой плащ. Мальчик плотнее запахнул дешевый пластик, когда они добрались до первого перекрестка.
— Ну, парень, дело сделано. Пусть меня возьмет дьявол, если я понимаю, почему это сделала, но теперь я с тобой связана. Ну, и ты со мной, конечно. Что-нибудь есть у тебя в ночлежке?
Он медленно покачал головой. Очень тихий мальчик, подумала она. В доме от него, наверно, много шума не будет. Она по-прежнему не понимала, что вызвало такой неожиданный и нехарактерный для нее приступ великодушия. Теплая рука мальчика лежала в ее старой искривленной ладони. В этой руке перебывало множество кредитных карточек, которыми платили за покупки; эта рука привыкла брать вещи, чтобы оценить возможность продать их с прибылью; бывал в этой руке и нож, и совсем не всегда при приготовлении пищи; однако никогда не было в ней руки ребенка. Странное ощущение.
Они пробирались сквозь толпу, старавшуюся опередить близкую ночь, избегая дренажных канав, проходящих по середине каждой улицы. Из десятков ресторанчиков и забегаловок доносились ароматные запахи пищи. Мальчик по-прежнему молчал. Наконец, видя, что его лицо постоянно обращено к тем местам, откуда исходят аппетитные запахи, матушка Мастиф остановилась перед одним заведением, с которым была знакома. Все равно они уже рядом с домом.
— Есть хочешь, мальчик?
Он медленно кинул — один раз.
— Глупо с моей стороны. Я целый день могу обходиться без пищи и даже не подумать о ней. И забываю, что не у всех такие терпеливые желудки. — Она кивнула в сторону двери. — Ну, чего же ты ждешь?
Они вошли в ресторан, и она провела его за загородку у стены. Из центра стола поднималась круглая консоль. Матушка Мастиф изучила напечатанное на ее боку меню, поглядывая на сидящего в ожидании мальчика, и нажала несколько кнопок.
Вскоре консоль опустилась в стол и тут же поднялась с едой: густая ароматная похлебка с овощами, какие-то длинные клубни и нарезанный хлеб.
— Давай, — сказала она, заметив нерешительность мальчика, восхищаясь его сдержанностью и аккуратностью. — Я не голодна, да и никогда много не ем.
Она смотрела, как он поглощает пищу, иногда брала небольшие кусочки хлеба, отвечала на кивки проходящих знакомых. Когда дно миски с похлебкой было вылизано дочиста и исчез последний кусок хлеба, она спросила:
— Хочешь еще?
Он нерешительно взглянул на нее, потом коротко кивнул.
— Не удивляюсь, — сказала она, — но не хочу, чтобы ты сегодня ел еще. Ты съел порцию взрослого. Больше тебе не пойдет на пользу. Завтра утром, ладно? — Он понимающе кивнул.
— Еще одно, мальчик. Ты говорить умеешь?
— Да. — Голос у него ниже, чем она ожидала; в нем нет страха, только благодарность.
— Я хорошо говорю, — добавил он без дальнейших расспросов, чем удивил ее. — Мне сказали, что для своего возраста я говорю очень хорошо.
— Прекрасно. Я уже беспокоилась. — Она встала, опираясь на посох, и снова взяла его за руку. — Здесь близко.
— Что близко?
— Место, где я живу. И где отныне будешь жить ты. — Они вышли из ресторана и погрузились в влажную ночь.
— Как тебя зовут? — Мальчик спросил, не поднимая головы, поглядывая на тусклые витрины и отдельные освещенные окна. Внимательность его взгляда казалась неожиданной.
— Мастиф, — ответила она и улыбнулась. — Это не мое настоящее имя, мальчик, но мне его дали много лет назад. И оно задержалось у меня дольше любого мужчины. На самом деле это порода собак, очень злых и уродливых.
— Я не считаю тебя уродливой, — ответил мальчик. — Ты мне кажешься красивой.
Она смотрела на его открытое детское лицо. Слабоумный, слепой? А может, слишком умный?
— Можно мне называть тебя мамой? — с надеждой спросил он, еще более смутив ее. — Ты ведь теперь моя мать, правда?
— Что-то в этом роде. Не спрашивай почему.
— Я не причиню никаких неприятностей. — Голос его вдруг зазвучал озабоченно, почти испуганно. — Я никогда никому не доставлял неприятностей, честно. Просто хотел, чтобы меня оставили в покое.
Почему такое отчаянное признание? подумала она. И решила не расспрашивать.
— Я от тебя ничего не требую, — заверила она. — Я простая старуха и живу простой жизнью. Она мне нравится. Хорошо, если бы она и тебе понравилась.
— Хорошо, — согласился он. — Я постараюсь помочь, если смогу.
— Дьявол знает, сколько работы в магазине. Я не так гибка, как была когда-то. — Она вслух рассмеялась. — Теперь устаю задолго до полуночи. Знаешь, мне теперь нужны целых четыре часа сна. Да, думаю, ты сможешь мне помочь. Постарайся. Ты мне недешево обошелся.
— Простите, — сказал он упавшим голосом.
— Прекрати. Я этого не потреплю в своем доме.
— Я сказал: простите, что я вас расстроил.
Она раздраженно фыркнула, наклонилась, опираясь обеими руками на посох. И оказалась на уровне его глаз. Он стоял и серьезно смотрел на нее.
— Послушай меня, мальчик. Я не правительственный чиновник. Не имею ни малейшего представления, что заставило меня заплатить за тебя, но дело сделано. Я тебя не буду бить, если ты этого не заслужил. Я прослежу, чтобы ты был накормлен и достаточно тепло одет. А в ответ я требую, чтобы ты перестал говорить глупости вроде «простите». Договорились?
Ему не потребовалось много времени на размышления.
— Договорились… мама.
— Решено. — Она пожала ему руку. И это вызвало новый феномен — его первую улыбку. От улыбки его маленькое веснушчатое лицо словно засветилось, и ночь стала казаться не такой холодной.
— Пошли побыстрее, — сказала она, с трудом распрямляясь. — Не люблю задерживаться, а из тебя какой телохранитель? И никогда не станешь, судя по твоему виду. Но это не твоя вина.
— А почему так важно быть дома, когда темно? — спросил он и добавил неуверенно: — Это глупый вопрос?
— Нет, мальчик. — Она улыбнулась ему сверху вниз, продолжая ковылять по улице. — Наоборот, это умный вопрос. Важно оказаться дома в темноте, потому что чем меньше света, тем больше мертвецов. Но если ты будешь осторожен, не слишком самоуверен и изучишь темноту, то поймешь, что иногда она может стать не только врагом, но и другом.
— Я так и думал, — твердо ответил он. — Думал так, сколько… — лицо его сморщилось, он словно сосредоточился на чем-то… — сколько себя помню.
— Да? — Она улыбалась ему. — И что заставляет тебя так думать, кроме моих слов?
— Потому что сколько я могу вспомнить себя счастливым, это всегда было в темноте, — ответил он.
Она обдумывала его ответ, когда они завернули за угол. Дождь почти прекратился, сменившись туманом, который в этом городе считался обычным воздухом. Легкие матушки Мастиф туман не тревожил, но она беспокоилась о мальчике. Ей совсем не нужен больной ребенок. Он и так стоил ей достаточно.
Ее дом-магазин — один из многих на этом бесконечном рынке. Прочные ставни защищают невзрачный фасад, который тянется на десять метров в одной из боковых улиц. Матушка Мастиф прижала ладонь к дверному замку. Чувствительный пластик на мгновение засветился, дважды прогудел, и дверь открылась.
Внутри матушка Мастиф плотно закрыла дверь за собой и автоматически принялась разглядывать товары, чтобы убедиться, что ничего не исчезло за время ее отсутствия. Здесь были стойки с медной и серебряной посудой, редкие статуэтки из резного дерева, которыми особенно славится Мот, хорошо сделанные кубки, столовые приборы, многие из которых предназначены для негуманоидов, многочисленные модели самого Мота с его разрывными кольцами из сверкающего материала и различные другие предметы неясного назначения.
Мальчик бродил по этому водовороту цветов и форм. Он все рассматривал, но не задавал ни одного вопроса, и она решила, что это необычно.
Дети должны спрашивать обо всем. Но это не обычный ребенок.
В глубине магазина на подставке стоял серебряный ящичек. Его чувствительные приборы соединялись непосредственно с Центральным банком Драллара и позволяли матушке Мастиф проводить финансовые операции со всеми клиентами, пришли ли они с той же улицы или прилетели с другого края Сообщества. Универсальная кредитная карточка давала доступ к счету владельца.
За ящичком располагались четыре помещения: небольшая кладовка, ванная, кухня и спальня. Матушка Мастиф на несколько минут призадумалась, потом принялась очищать кладовку. Старые вещи, товары, которые никак не удавалось продать, щетки, одежда, консервированная пища и другие предметы она укладывала на пол. Как-нибудь найдет для них другое место.
К дальней стене была прислонена прочная старая кровать. Матушка Мастиф коснулась кнопки, и кровать откинулась, встала на расставленные ножки. Дальнейшие раскопки обнаружили банку специального масла, которое пошло в матрац. И через минуту матрац наполнился, стал мягким и теплым. Наконец она накрыла кровать тонким термочувствительным одеялом.
— Это твоя комната, — сказала она мальчику. — Твое место. Я знаю, как важно иметь что-нибудь, что можно назвать своим. Можешь расставлять здесь все, как захочешь.
Мальчик взглянул на нее так, словно она подарила ему все сокровища Терры.
— Спасибо, мама, — сказал он. — Здесь прекрасно.
— Я продаю вещи, — сказала она, отворачиваясь от его сияющего лица. Указала на товары. — Это и другое.
— Я так и подумал. Ты много зарабатываешь?
— Ну, не расспрашивай меня, как правительственный чиновник. — Она улыбнулась, чтобы показать, что шутит. — Управляюсь. Мне бы хотелось иметь больший магазин, но в такой момент моей жизни… — она прислонилась к кровати, потом, опираясь на посох, пошла в большую комнату, — не похоже, что когда-нибудь он у меня будет. Но меня это не тревожит. У меня жизнь полна, и я довольна. Ты скоро поймешь, что мое ворчание и проклятия — это только представление. Но не всегда. — Она погладила его по голове и указала в сторону кухни.
— Хочешь выпить чего-нибудь горячего перед сном?
— Да, очень. — Он осторожно снял свой уже просохший плащ. Повесил его на крючок в своей спальне.
— Надо будет купить тебе одежды, — заметила она, глядя на него из кухни.
— У меня все есть.
— Может, тебе достаточно, но не мне. — И она в качестве объяснения ущипнула его за нос.
— О! Я понимаю!
— Что бы ты хотел выпить?
Лицо его снова прояснилось.
— Чай. Какой чай у тебя есть?
— А какой чай ты любишь?
— Всякий.
— Ну, я сейчас выберу. — Она отыскала цилиндр, наполнила его водой и нажала кнопку сбоку. Потом порылась в своих запасах.
— Это «Черный Анар», — сказала она, — с Райинпайна. — Далекое путешествие для сухих листьев. Он мягче «Белого Анара», который растет на той же планете, но ближе к горам. Если любишь сладкий чай, у меня есть немного местного меда. Он дорогой. На Моте цветы редкость, они в основном растут в оранжереях. Эта планета принадлежит грибам и деревьям; беднягам пчелам на ней нелегко приходится, хотя они здесь отращивают густые волосы и не страдают от холода и влаги. Есть и другие сладости.
Не услышав ответа, она повернулась и увидела, что он лежит на полу, свернувшийся клубок рыжих волос и грязной одежды. Руки он подложил под щеку, они служили ему подушкой.
Она покачала головой и выключила цилиндр. Чай перестал кипеть. Наклонившись, матушка Мастиф просунула под него свои худые руки и подняла. Ей удалось уложить его на кровать, не разбудив. Потом укрыла его термальным одеялом по подбородок. Одеяло было уже запрограммировано и негромко загудело.
Матушка Мастиф постояла немного, удивляясь тому, сколько удовольствия может доставить простая картина — спящий ребенок. По-прежнему удивляясь, что с нею такое приключилось, она пошла к себе в комнату, медленно разделась. Вскоре в магазине погас свет. И тишину погруженной в туман темноты нарушал только легкий шелест ветра и шипение испаряющейся с теплых стен влаги.
Инопланетянам очень трудно определить различие во временах года на планете. Летом дождь теплый; осенью и зимой холоднее. Весной он сменяется постоянным липкий туманом. Солнце так редко прорывается сквозь вечные тучи, что когда это происходит, власти склонны объявить день праздничным.
То, мимо чего проходила матушка Мастиф, нельзя назвать настоящим рынком рабов. Этот архаичный термин использовали только циники. На самом деле это место, где упорядочиваются договоры по найму рабочей силы.
Драллар — самый большой город на планете Мот, единственный подлинный метрополис, и не очень богатый. Низкие налоги привлекли сюда немало инопланетных фирм и торговых компаний с гораздо более благоустроенных, но менее гостеприимных планет. Недостатки планеты компенсировались отсутствием таких раздражающий помех в делах, как ограничения и налоги. В результате некоторые процветали, но общий доход городской администрации не увеличивался.
Среди множества сфер, которые не в состоянии сами себя обеспечить, находится и забота о бедных. В случаях полной нищеты, когда человек одинок, считалось разумным позволить богатым гражданам избавить правительство от заботы о нем. Это сокращает расходы на помощь бедным, чиновники довольны, о самих бедных заботятся гораздо лучше — так во всяком случае утверждает администрация — чем безличная и вечно испытывающая недостаток средств городская служба.
Объединенная Церковь, духовная основа Содружества, не очень приветствовала такую одностороннюю экономическую политику. Но Содружество предпочитает не вмешиваться в дела местной администрации, и дралларские чиновники торопились заверить изредка посещающих планету падре или советников, что за благополучием «усыновленных» тщательно следят.
И вот матушка Мастиф стояла, опираясь на свой посох, прижимая мешок с резными поделками, и смотрела на распределительную платформу, переводя дыхание.
Один из зевак толкнул ее. Сердито взглянул на нее, когда она ударила его по ноге посохом, но отодвинулся, не решившись спорить с ней.
На платформе в Круге Компенсации неподвижно стоял худой серьезный мальчик восьми или девяти лет. Его рыжие волосы намокли от дождя и резко контрастировали со смуглой кожей. Широко раскрытые невинные глаза, такие большие, что, казалось, загибаются за края лица, смотрели на промокшую толпу. Руки он держал за спиной. Только глаза двигались, взгляд его, как насекомое, перелетал с одного поднятого лица на другое. Большинство возможных покупателей оставалось совершенно равнодушно к его присутствию.
Справа от мальчика стояла высокая стройная женщина, представитель правительства; она руководила продажей; это называлось распределение ответственности. На большом плакате сообщались данные о мальчике; матушка Мастиф посмотрела на плакат.
Рост и вес соответствуют, по ее мнению. Цвет волос, глаз и кожи она и сама видит. Родственники, кровные и другие, — прочерк. Личная история — опять прочерк. Дитя случая или несчастья, подумала она, подобно многим другим находящимся на попечении правительства. Да, по его виду, ему, несомненно, будет лучше у какого-нибудь богатого человека, чем в детском учреждении. По крайней мере сможет поесть.
Но что-то в нем есть, что-то отличает его от бесконечной процессии сирот, год за годом проходящей по этой мокрой от дождя платформе. Матушка Мастиф ощущала что-то скрывающееся за этими большими печальными глазами — зрелость, не соответствующую возрасту, пристальность взгляда, какой не ожидаешь от ребенка в его положении. Этот взгляд продолжал изучать собравшихся, перемещаться с лица на лицо. И в мальчике больше чувствуется охотник, чем преследуемый.
Дождь продолжал идти. Внимание большинства присутствующих было устремлено к краю платформы, где стояла привлекательная девушка шестнадцати лет — следующая в очереди на покупку. Матушка Мастиф презрительно фыркнула. Что бы ни говорили правительственные чиновники, на умах у этих толкающихся, пускающих слюни в переднем ряду что-то другое, а не невинная альтруистическая забота о будущем девушки. О, нет!
Постоянно изменяющаяся группа потенциальных благодетелей образовала остров, вокруг которого билось остальное население рынка. Сам рынок представляет собой обширное кольцо киосков, магазинчиков, ресторанов, погребков вокруг центра города. Он достаточно современен, чтобы функционировать и привлекать любопытных к его загадкам.
Для матушки Мастиф в нем нет никаких загадок. Рынок Драллара — ее родной дом. Девяносто лет провела она здесь в бесконечном потоке людей и чужаков, иногда ее затягивало под поверхность, иногда она поднималась над нею, но ей никогда не угрожала серьезно опасность утонуть.
Теперь у нее есть магазин, маленький, но собственный. Она торгует предметами искусства, украшениями, подержанными вещами, электроникой и зарабатывает достаточно, чтобы держаться подальше от таких мест, как платформа, на которой сейчас стоит мальчик. Она поставила себя на его место и вздрогнула. За девяностолетнюю женщину мало что заплатят.
На воротнике ее плаща плохо наложенная заплата, и дождь начал просачиваться сквозь расширяющуюся дыру. Мешок с товаром, который она прижимает к поясу, не становится легче. Матушке Мастиф предстояли еще некоторые дела, и она хотела до наступления темноты вернуться домой. Когда сядет солнце Мота и сумрачный день Драллара смениться темнотой ночи, из трущоб выйдут гораздо менее вежливые обитатели рынка. Только беззаботные и нахалы бродят тогда по рынку, а матушка Мастиф ни то и ни другое.
Глаза мальчика, перемещавшиеся по лицам собравшихся, дошли до нее — и остановились. Матушка Мастиф ощутила странное беспокойство. Рука ее двинулась к животу. Слишком много жирного за завтраком, подумала она.
Взгляд мальчика уже переместился.
Когда ей исполнилось восемьдесят пять, пришлось думать о диете. Но она однажды сказала подруге:
— Я скорее умру от несварения, но с полным желудком, чем со вкусом этих таблеток и концентратов во рту.
— Здесь! — вдруг услышала она свой собственный голос, не понимая, что она делает и почему. — С этой стороны!
Она пробилась сквозь толпу, расталкивая зрителей посохом, растрепала высокую шляпу из перьев у слишком полной матроны, вызвав ее негодующие замечания. И пробралась на открытое место непосредственно перед платформой. Мальчик не обратил на нее внимания; он продолжал разглядывать собравшуюся толпу.
— Пожалуйста, леди и джентльмены, — обратилась чиновница с платформы, — кто их вас даст дом этому здоровому честному мальчику? Правительство обращается к вам с просьбой, цивилизация требует этого от вас. Сегодня вы имеете возможность совершить доброе дело ради вашего короля и ради этого несчастного ребенка.
— Я бы показал королю доброе дело, — послышался голос из толпы, — в самое уязвимое место.
Чиновница бросила на насмешника сердитый взгляд, но промолчала.
— Какова минимальная сумма? — Неужели это мой голос, удивленно подумала матушка Мастиф.
— Всего лишь пятьдесят кредитов, мадам, удовлетворят департамент обязательств, и мальчик ваш. Чтобы заботиться о нем и воспитывать. — Она немного поколебалась и добавила: — Если вы считаете, что справитесь с таким живым ребенком.
— Я в свое время со многими справлялась, — коротко ответила матушка Мастиф. Забавлявшаяся аудитория ответила одобрительными возгласами. Матушка Мастиф изучала мальчика, который теперь смотрел на нее. Неприятное ощущение в животе, возникшее, когда их взгляды впервые встретились, не повторялось. Жир, подумала она, придется уменьшить количество жира.
— Пусть будет пятьдесят кредитов, — сказала она.
— Шестьдесят. — Низкий голос, прозвучавший откуда-то из задних рядов толпы, неожиданно прервал ее мысли.
— Семьдесят, — автоматически ответила матушка Мастиф. Чиновница на платформе быстро взглянула на толпу.
— Восемьдесят, — сказал неизвестный конкурент.
На конкуренцию она не рассчитывала. Одно дело — помочь ребенку за сравнительно небольшую плату, совсем другое — затратить неразумно большую сумму.
— Девяносто, будь ты проклят! — сказала она. Повернулась и постаралась разглядеть соперника, но не видела его за головами толпы. Голос мужской, властный, гулкий. Какого дьявола владельцу такого голоса нужен ребенок?
— Девяносто пять, — послышался голос.
— Спасибо, спасибо! Вас обоих благодарит правительство. — Чиновница говорила довольным голосом, лицо ее прояснилось. Оживленная и совершенно неожиданная торговля из-за рыжего мальчишки разогнала ее скуку и озабоченность. Она сможет показать боссу счет лучше обычного. — Что скажете в ответ, мадам?
— Черт бы его побрал! — пробормотала матушка Мастиф. Она хотела повернуться и уйти, но что-то удержало ее. Она разбиралась в людях не хуже, чем в товарах, и было в этом мальчике что-то особенное, что-то необычное, хотя она не могла бы сказать, что именно. А в необычном всегда скрывается выгода. К тому же этот печальный взгляд был беззастенчиво устремлен прямо в такое место в ее душе, которое она обычно скрывала.
— Дьявол, сто, и будь ты проклят! — Она едва выговорила эту сумму. Мысли ее метались. Что она делает здесь, забыв свои обычные дела, почему мокнет под дождем и торгуется из-за этого сироты? В девяносто лет у нее не может быть материнского инстинкта. И слава Богу, она никогда в жизни не испытывала материнского инстинкта.
Она ожидала неизбежного «Сто пять», но в толпе началось какое-то движение. Матушка Мастиф сгибала шею, пытаясь разглядеть что-нибудь, сердясь на гены, которые сделали ее такой низкорослой. Слышались крики, гневные проклятия из десятка глоток. Слева, за дамой в пернатой шляпе, она увидела яркие мундиры жандармов, их плащи блестели в тусклом свете. Группа людей передвигалась гораздо энергичнее, чем обычно.
Матушка Мастиф повернулась и прошла вправо, к ступенькам, ведущим на платформу. Поднимаясь по лестнице, она на полпути оглянулась на толпу. Пурпурные мундиры скрывались за первой группой административных и торговых помещений. Перед ними подпрыгивала массивная фигура: кто-то убегал от полиции.
Матушка Мастиф понимающе кивнула. Кое-кому мальчик нужен совсем не в гуманных целях. У многих в этой толпе криминальное прошлое. Вероятно, кто-то из собравшихся, возможно, платный осведомитель, узнал того, кто хотел купить ребенка, и известил полицию, а та отреагировала необычайно быстро.
— Значит, сто кредитов, — разочарованно объявила чиновница на платформе. — Кто-нибудь даст больше? — Естественно, никто не дал, но чиновница делала видимость дальнейшего торга. Прошло несколько мгновений тишины. Чиновница пожала плечами и посмотрела на стоявшую на лестнице матушку Мастиф.
— Он ваш, старуха. — Больше не «мадам», сардонически подумала матушка Мастиф. — Заплатите и выполняйте все предписания.
— Я имела дело с правительственными предписаниями задолго до вашего рождения, женщина. — Матушка Мастиф, не обращая внимания на чиновницу и мальчика, повернулась и направилась в помещение конторы.
Внутри скучающий клерк взглянул на нее, бросил взгляд на надпись о продаже, появившуюся на экране его компьютера, и небрежно спросил:
— Имя?
— Мастиф, — ответила посетительница, опираясь на посох.
— Это фамилия или имя?
— И то и другое.
— Мастиф Мастиф? — Клерк недовольно взглянул на нее.
— Только Мастиф, — ответила старуха.
— Правительство предпочитает полные имена.
— Знаете, что правительство может сделать со своими предпочтениями?
Клерк вздохнул. Нажал несколько клавишей.
— Возраст?
— Не ваше дело. — Она немного подумала и добавила: — Запишите «старая».
Клерк послушался, с сомнением качая головой.
— Доход?
— Достаточный.
— По вашему виду не скажешь, — начал раздраженно клерк, — в таких делах, как принятие ответственности за бедняков, правительство требует более подробных разъяснений.
— Правительство может отправить разъяснения вслед за своими предпочтениями. — Матушка Мастиф взмахнула посохом, указывая на платформу. Клерк едва успел увернуться. — Торговля закончена. Второй покупатель ушел. В спешке. Я могу взять свои деньги и уйти. Или могу дать немного правительству, чтобы оно заплатило вам жалование. Что вы предпочтете?
— Ну, ладно, — раздраженно сказал клерк. Он закончил набор и нажал кнопку. Из принтера показалась бесконечная лента. В свернутом виде она была в сантиметр толщиной. — Прочтите это.
Матушка Мастиф взвесила в руке пачку бланков.
— Что это такое?
— Правила относительно вашей покупки. Вы должны воспитывать мальчика и хорошо обращаться с ним. Если будет установлено, что вы нарушаете указанные здесь правила, — он указал на стопку, — его могут отобрать у вас с конфискацией уплаченной вами суммы. Вдобавок вы должны ознакомиться с… — Он прервал свою лекцию, так как в этот момент другой чиновник ввел в помещение мальчика.
Мальчик взглянул на клерка, потом на матушку Мастиф. Потом, словно ему не раз приходилось выполнять этот ритуал, подошел к ней и вложил ей в левую руку свою правую. Большие невинные глаза ребенка смотрели ей в лицо. Она заметила, что они зеленого цвета.
Клерк собрался продолжать, но что-то застряло у него в горле, и он занялся бумагами на столе.
— Это все. Вы можете идти.
Матушка Мастиф торжественно, словно после одержанной победы, вывела мальчика на улицы Драллара. Ему дали с собой только одно — небольшой плащ. Мальчик плотнее запахнул дешевый пластик, когда они добрались до первого перекрестка.
— Ну, парень, дело сделано. Пусть меня возьмет дьявол, если я понимаю, почему это сделала, но теперь я с тобой связана. Ну, и ты со мной, конечно. Что-нибудь есть у тебя в ночлежке?
Он медленно покачал головой. Очень тихий мальчик, подумала она. В доме от него, наверно, много шума не будет. Она по-прежнему не понимала, что вызвало такой неожиданный и нехарактерный для нее приступ великодушия. Теплая рука мальчика лежала в ее старой искривленной ладони. В этой руке перебывало множество кредитных карточек, которыми платили за покупки; эта рука привыкла брать вещи, чтобы оценить возможность продать их с прибылью; бывал в этой руке и нож, и совсем не всегда при приготовлении пищи; однако никогда не было в ней руки ребенка. Странное ощущение.
Они пробирались сквозь толпу, старавшуюся опередить близкую ночь, избегая дренажных канав, проходящих по середине каждой улицы. Из десятков ресторанчиков и забегаловок доносились ароматные запахи пищи. Мальчик по-прежнему молчал. Наконец, видя, что его лицо постоянно обращено к тем местам, откуда исходят аппетитные запахи, матушка Мастиф остановилась перед одним заведением, с которым была знакома. Все равно они уже рядом с домом.
— Есть хочешь, мальчик?
Он медленно кинул — один раз.
— Глупо с моей стороны. Я целый день могу обходиться без пищи и даже не подумать о ней. И забываю, что не у всех такие терпеливые желудки. — Она кивнула в сторону двери. — Ну, чего же ты ждешь?
Они вошли в ресторан, и она провела его за загородку у стены. Из центра стола поднималась круглая консоль. Матушка Мастиф изучила напечатанное на ее боку меню, поглядывая на сидящего в ожидании мальчика, и нажала несколько кнопок.
Вскоре консоль опустилась в стол и тут же поднялась с едой: густая ароматная похлебка с овощами, какие-то длинные клубни и нарезанный хлеб.
— Давай, — сказала она, заметив нерешительность мальчика, восхищаясь его сдержанностью и аккуратностью. — Я не голодна, да и никогда много не ем.
Она смотрела, как он поглощает пищу, иногда брала небольшие кусочки хлеба, отвечала на кивки проходящих знакомых. Когда дно миски с похлебкой было вылизано дочиста и исчез последний кусок хлеба, она спросила:
— Хочешь еще?
Он нерешительно взглянул на нее, потом коротко кивнул.
— Не удивляюсь, — сказала она, — но не хочу, чтобы ты сегодня ел еще. Ты съел порцию взрослого. Больше тебе не пойдет на пользу. Завтра утром, ладно? — Он понимающе кивнул.
— Еще одно, мальчик. Ты говорить умеешь?
— Да. — Голос у него ниже, чем она ожидала; в нем нет страха, только благодарность.
— Я хорошо говорю, — добавил он без дальнейших расспросов, чем удивил ее. — Мне сказали, что для своего возраста я говорю очень хорошо.
— Прекрасно. Я уже беспокоилась. — Она встала, опираясь на посох, и снова взяла его за руку. — Здесь близко.
— Что близко?
— Место, где я живу. И где отныне будешь жить ты. — Они вышли из ресторана и погрузились в влажную ночь.
— Как тебя зовут? — Мальчик спросил, не поднимая головы, поглядывая на тусклые витрины и отдельные освещенные окна. Внимательность его взгляда казалась неожиданной.
— Мастиф, — ответила она и улыбнулась. — Это не мое настоящее имя, мальчик, но мне его дали много лет назад. И оно задержалось у меня дольше любого мужчины. На самом деле это порода собак, очень злых и уродливых.
— Я не считаю тебя уродливой, — ответил мальчик. — Ты мне кажешься красивой.
Она смотрела на его открытое детское лицо. Слабоумный, слепой? А может, слишком умный?
— Можно мне называть тебя мамой? — с надеждой спросил он, еще более смутив ее. — Ты ведь теперь моя мать, правда?
— Что-то в этом роде. Не спрашивай почему.
— Я не причиню никаких неприятностей. — Голос его вдруг зазвучал озабоченно, почти испуганно. — Я никогда никому не доставлял неприятностей, честно. Просто хотел, чтобы меня оставили в покое.
Почему такое отчаянное признание? подумала она. И решила не расспрашивать.
— Я от тебя ничего не требую, — заверила она. — Я простая старуха и живу простой жизнью. Она мне нравится. Хорошо, если бы она и тебе понравилась.
— Хорошо, — согласился он. — Я постараюсь помочь, если смогу.
— Дьявол знает, сколько работы в магазине. Я не так гибка, как была когда-то. — Она вслух рассмеялась. — Теперь устаю задолго до полуночи. Знаешь, мне теперь нужны целых четыре часа сна. Да, думаю, ты сможешь мне помочь. Постарайся. Ты мне недешево обошелся.
— Простите, — сказал он упавшим голосом.
— Прекрати. Я этого не потреплю в своем доме.
— Я сказал: простите, что я вас расстроил.
Она раздраженно фыркнула, наклонилась, опираясь обеими руками на посох. И оказалась на уровне его глаз. Он стоял и серьезно смотрел на нее.
— Послушай меня, мальчик. Я не правительственный чиновник. Не имею ни малейшего представления, что заставило меня заплатить за тебя, но дело сделано. Я тебя не буду бить, если ты этого не заслужил. Я прослежу, чтобы ты был накормлен и достаточно тепло одет. А в ответ я требую, чтобы ты перестал говорить глупости вроде «простите». Договорились?
Ему не потребовалось много времени на размышления.
— Договорились… мама.
— Решено. — Она пожала ему руку. И это вызвало новый феномен — его первую улыбку. От улыбки его маленькое веснушчатое лицо словно засветилось, и ночь стала казаться не такой холодной.
— Пошли побыстрее, — сказала она, с трудом распрямляясь. — Не люблю задерживаться, а из тебя какой телохранитель? И никогда не станешь, судя по твоему виду. Но это не твоя вина.
— А почему так важно быть дома, когда темно? — спросил он и добавил неуверенно: — Это глупый вопрос?
— Нет, мальчик. — Она улыбнулась ему сверху вниз, продолжая ковылять по улице. — Наоборот, это умный вопрос. Важно оказаться дома в темноте, потому что чем меньше света, тем больше мертвецов. Но если ты будешь осторожен, не слишком самоуверен и изучишь темноту, то поймешь, что иногда она может стать не только врагом, но и другом.
— Я так и думал, — твердо ответил он. — Думал так, сколько… — лицо его сморщилось, он словно сосредоточился на чем-то… — сколько себя помню.
— Да? — Она улыбалась ему. — И что заставляет тебя так думать, кроме моих слов?
— Потому что сколько я могу вспомнить себя счастливым, это всегда было в темноте, — ответил он.
Она обдумывала его ответ, когда они завернули за угол. Дождь почти прекратился, сменившись туманом, который в этом городе считался обычным воздухом. Легкие матушки Мастиф туман не тревожил, но она беспокоилась о мальчике. Ей совсем не нужен больной ребенок. Он и так стоил ей достаточно.
Ее дом-магазин — один из многих на этом бесконечном рынке. Прочные ставни защищают невзрачный фасад, который тянется на десять метров в одной из боковых улиц. Матушка Мастиф прижала ладонь к дверному замку. Чувствительный пластик на мгновение засветился, дважды прогудел, и дверь открылась.
Внутри матушка Мастиф плотно закрыла дверь за собой и автоматически принялась разглядывать товары, чтобы убедиться, что ничего не исчезло за время ее отсутствия. Здесь были стойки с медной и серебряной посудой, редкие статуэтки из резного дерева, которыми особенно славится Мот, хорошо сделанные кубки, столовые приборы, многие из которых предназначены для негуманоидов, многочисленные модели самого Мота с его разрывными кольцами из сверкающего материала и различные другие предметы неясного назначения.
Мальчик бродил по этому водовороту цветов и форм. Он все рассматривал, но не задавал ни одного вопроса, и она решила, что это необычно.
Дети должны спрашивать обо всем. Но это не обычный ребенок.
В глубине магазина на подставке стоял серебряный ящичек. Его чувствительные приборы соединялись непосредственно с Центральным банком Драллара и позволяли матушке Мастиф проводить финансовые операции со всеми клиентами, пришли ли они с той же улицы или прилетели с другого края Сообщества. Универсальная кредитная карточка давала доступ к счету владельца.
За ящичком располагались четыре помещения: небольшая кладовка, ванная, кухня и спальня. Матушка Мастиф на несколько минут призадумалась, потом принялась очищать кладовку. Старые вещи, товары, которые никак не удавалось продать, щетки, одежда, консервированная пища и другие предметы она укладывала на пол. Как-нибудь найдет для них другое место.
К дальней стене была прислонена прочная старая кровать. Матушка Мастиф коснулась кнопки, и кровать откинулась, встала на расставленные ножки. Дальнейшие раскопки обнаружили банку специального масла, которое пошло в матрац. И через минуту матрац наполнился, стал мягким и теплым. Наконец она накрыла кровать тонким термочувствительным одеялом.
— Это твоя комната, — сказала она мальчику. — Твое место. Я знаю, как важно иметь что-нибудь, что можно назвать своим. Можешь расставлять здесь все, как захочешь.
Мальчик взглянул на нее так, словно она подарила ему все сокровища Терры.
— Спасибо, мама, — сказал он. — Здесь прекрасно.
— Я продаю вещи, — сказала она, отворачиваясь от его сияющего лица. Указала на товары. — Это и другое.
— Я так и подумал. Ты много зарабатываешь?
— Ну, не расспрашивай меня, как правительственный чиновник. — Она улыбнулась, чтобы показать, что шутит. — Управляюсь. Мне бы хотелось иметь больший магазин, но в такой момент моей жизни… — она прислонилась к кровати, потом, опираясь на посох, пошла в большую комнату, — не похоже, что когда-нибудь он у меня будет. Но меня это не тревожит. У меня жизнь полна, и я довольна. Ты скоро поймешь, что мое ворчание и проклятия — это только представление. Но не всегда. — Она погладила его по голове и указала в сторону кухни.
— Хочешь выпить чего-нибудь горячего перед сном?
— Да, очень. — Он осторожно снял свой уже просохший плащ. Повесил его на крючок в своей спальне.
— Надо будет купить тебе одежды, — заметила она, глядя на него из кухни.
— У меня все есть.
— Может, тебе достаточно, но не мне. — И она в качестве объяснения ущипнула его за нос.
— О! Я понимаю!
— Что бы ты хотел выпить?
Лицо его снова прояснилось.
— Чай. Какой чай у тебя есть?
— А какой чай ты любишь?
— Всякий.
— Ну, я сейчас выберу. — Она отыскала цилиндр, наполнила его водой и нажала кнопку сбоку. Потом порылась в своих запасах.
— Это «Черный Анар», — сказала она, — с Райинпайна. — Далекое путешествие для сухих листьев. Он мягче «Белого Анара», который растет на той же планете, но ближе к горам. Если любишь сладкий чай, у меня есть немного местного меда. Он дорогой. На Моте цветы редкость, они в основном растут в оранжереях. Эта планета принадлежит грибам и деревьям; беднягам пчелам на ней нелегко приходится, хотя они здесь отращивают густые волосы и не страдают от холода и влаги. Есть и другие сладости.
Не услышав ответа, она повернулась и увидела, что он лежит на полу, свернувшийся клубок рыжих волос и грязной одежды. Руки он подложил под щеку, они служили ему подушкой.
Она покачала головой и выключила цилиндр. Чай перестал кипеть. Наклонившись, матушка Мастиф просунула под него свои худые руки и подняла. Ей удалось уложить его на кровать, не разбудив. Потом укрыла его термальным одеялом по подбородок. Одеяло было уже запрограммировано и негромко загудело.
Матушка Мастиф постояла немного, удивляясь тому, сколько удовольствия может доставить простая картина — спящий ребенок. По-прежнему удивляясь, что с нею такое приключилось, она пошла к себе в комнату, медленно разделась. Вскоре в магазине погас свет. И тишину погруженной в туман темноты нарушал только легкий шелест ветра и шипение испаряющейся с теплых стен влаги.