Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
---------------------------------------------------------------
© Copyright И.Степин, С.Мартынчик, 1999
Сэр Макс Фрай. Официальный сайт http://www.frei.ru/
Макс Фрай: "Литературные обзоры литературных конкурсов"
http://vesti.ru/frei/
---------------------------------------------------------------
Первая волна сбивает тебя с ног,
и ты катишься, катишься, катишься,
но не захлебываешься - даже если стараешься захлебнуться...
Вторая волна подстерегает тебя,
когда пытаешься подняться на четвереньки,
и во рту становится солоно,
но ты еще жив - даже если уже готов умереть...
Третья волна накрывает тебя с головой,
и ты думаешь: это и есть конец,
потому что это на самом деле - конец...
А четвертая волна уносит тебя в открытое море,
и ты вспоминаешь, что всегда был рыбой.
(Записка, случайно обнаруженная автором на салфетке,
испачканной белым соусом и черным кофе, в кафе "Rotten Elefant",
где-то в старом центре города Эрфурта,
в мае девяносто... - черт, я уже сам не знаю какого! - года.)
Сначала не было почти ничего, только темнота, сильный запах паленого и
жгучая боль - я не мог определить, что именно у меня болит, поскольку в то
мгновение мне было неведомо, из каких частей состоит человеческое тело.
Впрочем, я вообще понятия не имел, что у меня все еще имеется это самое
человеческое тело. Я был просто беспомощным сгустком материи, который
каким-то образом мог ощущать боль и неприятный запах и страдать от них
безмерно - и это все.
Потом ко мне вернулась способность видеть. В полумраке белело смутное
пятно, через мгновение это пятно превратилось в лицо пожилого мужчины. Его
неподвижные серые глаза, выпученные, как у глубоководной рыбы, извлеченной
на поверхность, смотрели на меня с невыразимым восторгом.
- Маггот! Йох! Хваннах!1 - Хрипло
выпалил он. Я оценил пафос, но напрочь не понимал, что означает сие
бессмысленное сочетание звуков. Это настораживало: я отнюдь не полиглот, но
обычно иностранная речь кажется мне хотя бы смутно знакомой - почти в каждом
языке есть слова, сразу понятные иностранцам без вмешательства переводчика.
Тем не менее, звучание человеческой речи повлияло на меня благотворно: по
крайней мере, я пришел в себя настолько, что начал осознавать происходящее.
До меня почти сразу дошло, что я лежу на холодном полу, а запах паленого
исходит от моих собственных волос и одежды: рубашка на мне все еще тлела, и
я судорожно задергался, отдирая клочки потемневшей ткани от своей обожженной
кожи. Пучеглазый иностранец с нездоровым любопытством созерцал мою
паническую борьбу с огнем, но и не подумал прийти мне на помощь. Когда я
наконец избавился от рубашки, он удовлетворенно кивнул, словно в этом была и
его заслуга.
- Мне нужна вода. - Я сам не узнал свой голос, но судя по всему, эти
скрежещущие звуки издала именно моя гортань.
Дядя изумленно уставился на меня, наморщив лоб. Судя по всему, он
тщетно пытался понять, чего я хочу. Я скрипнул зубами: эти филологические
недоразумения были как нельзя более некстати: меня мучила сильная жажда и,
кажется, мне позарез требовалась квалифицированная медицинская помощь.
Пришлось заняться пантомимой: я собрал жалкие остатки воли, чтобы
приподняться, принять сидячее положение и придать своим движениям хоть
какую-то четкость. В конце концов я кое-как уселся на полу и старательно
изобразил этюд с невидимой чашкой. Я так демонстративно чмокал, имитируя
глотки, что незнакомец довольно быстро понял, что от него требуется. Он с
энтузиазмом кивнул и заорал что-то неразборчивое в невнятный сумрак за своей
спиной. Некоторое время ничего не происходило. Выполнять мою просьбу явно
никто не торопился, пучеглазый продолжал пялиться на меня, как баран на
новые ворота, я по-прежнему не соображал, кто я, собственно говоря, такой, и
что происходит. Труднее всего было выдерживать пульсирующую боль в
обожженных руках. Думаю, я не кричал только потому, что у меня не было на
это сил. Кажется, я просто тихо поскуливал, как старый умирающий пес.
Наконец передо мной возникло какое-то нелепо одетое существо неопределенного
пола, увидело меня, взвыло - то ли от страха, то ли просто от неожиданности
- я услышал грохот бьющейся посуды, на мою обожженную кожу полетели
прохладные брызги. Судя по всему, непутевое существо с перепугу благополучно
уронило на пол посудину с предназначенной мне водой. Пучеглазый что-то
прорычал и наградил своего неуклюжего слугу такой оплеухой, что бедняга едва
удержался на ногах. Он виновато залопотал, пучеглазый внимательно слушал его
объяснения. Обо мне они, кажется, забыли.
- Черт, ребята, я хочу пить. - Настойчиво повторил я, и сам поразился
своему грозному реву - только что мне казалось, что я и застонать не могу.
Существо жалобно пискнуло и брякнулось на пол. Судя по всему, оно потеряло
сознание. Каменное лицо пучеглазого слегка перекосилось, и он поспешно
удалился.
Прошла минута - одна из самых длинных минут в моей жизни. Мне
по-прежнему не удавалось активизировать свой вялотекущий мыслительный
процесс, так что я старательно мучился от жажды и боли - за неимением других
развлечений. Наконец он вернулся. Молча протянул здоровенную миску - мне
пришлось взять ее обеими руками, одной я ни за что не удержал бы! Руки тут
же взвыли от боли, но посудину я все-таки не уронил. Воды в этом объемистом
сосуде было совсем немного - не больше стакана. Жидкость показалась мне
довольно затхлой и теплой, но она была мокрая, и это с лихвой компенсировало
прочие недостатки. После нескольких глотков я понял, что вкус воды был не
столько затхлым, сколько чужим - совершенно незнакомый вкус, словно в ней
неделю плавали какие-нибудь марсианские водоросли. Тем не менее, я выпил ее
до последней капли. Жажда отступила, но боль, кажется, только усилилась. Я
снова услышал свой голос - как бы со стороны, словно какая-то часть меня не
решалась вернуться в тело и взволнованно наблюдала происходящее с
безопасного расстояния. Голос звучал на удивление твердо и властно - иногда
я сам себе поражаюсь!
- Мне нужна какая-нибудь мазь от ожогов. Только очень быстро, а то я
загнусь.
Пучеглазый снова наморщил лоб. Разумеется, он не понял ни слова. Я
заставил себя встать - меня шатало из стороны в сторону, словно я только
недавно начал брать уроки пешей ходьбы, но я все-таки приблизился к нему и
поднес к его носу свои обожженные руки. Дядя испуганно отшатнулся,
машинально схватился за пояс - я с изумлением отметил, что на поясе у него
болтается здоровенный кинжал в монументальных ножнах - потом понял, что я не
собираюсь драться, и изумленно уставился на мои многострадальные конечности.
По крайней мере, у этого дяди было одно неоспоримое достоинство: он
каким-то образом умудрялся правильно интерпретировать мои жалкие попытки
объясниться и выполнял мои требования - по крайней мере, пока... Через
несколько минут у меня в руках оказалась здоровенная склянка, наполовину
наполненная темной резко пахнущей слизью - именно так могла бы выглядеть
медуза, умирающая от чумы. Прикосновение к этой мерзости показалось мне
отвратительным, но боль в обожженных руках сводила с ума, так что я опасливо
обмакнул палец в вонючую жуть и осторожно провел им по запястью. Через
мгновение я с изумлением понял, что крошечный кусочек моей плоти зажил своей
благополучной жизнью, совершенно не увязывающейся с общим скверным
состоянием остального тела. Мазь действовала, и еще как! Я тут же забыл о
внезапном приступе брезгливости и поспешно намазал вонючей дрянью обожженные
места. Потом я с наслаждением наблюдал, как уходит боль - она отступала
удивительно быстро, так тает кусочек льда, случайно угодивший в кипяток.
Только теперь я понял, что мои зубы выбивают мелкую дробь - то ли в
помещении было холодно, то ли меня просто знобило. Пучеглазый тоже это
заметил. Не дожидаясь моего очередного выступления, он огляделся по
сторонам, потом решительно кивнул, немного побродил по комнате - судя по
всему, что-то искал. Поиски увенчались успехом: он с торжественным
полупоклоном вручил мне нечто белое и бесформенное. При рассмотрении
загадочное "нечто" оказалось чем-то средним между просторной рубашкой и
коротким банным халатом. Мне показалось, что сей наряд уже давно нуждался в
хорошей стирке, но сейчас было не до жиру, годилось все что угодно, лишь бы
согреться.
Толстая ткань рубахи действительно оказалась теплой и вполне уютной.
Даже несправедливо обиженная давешними ожогами нежная кожа запястий почти не
возражала против ее грубого прикосновения - судя по всему, вонючая мазь была
воистину чудесным средством! Меня все еще колотило так, что я боялся лишнее
слово сказать, чтобы не прикусить язык, но теперь я отлично знал, что
температура воздуха тут не при чем. Я постарался расслабить мышцы и дышать
медленно и глубоко. Это немного помогло - по крайней мере, дрожь почти
унялась, а на большее я и не рассчитывал.
По мере того, как проблемы моего тела худо-бедно утрясались, я начал
понемногу обдумывать происходящее. Сказать, что оно мне не нравилось -
значит не сказать ничего! "Не нравилось" - это еще полбеды, хуже всего, что
я по-прежнему ничегошеньки не понимал: ни где я нахожусь, ни кто этот
пучеглазый мужик, любезно одолживший мне свою одежду, ни что было со мной
несколько минут назад - прежде, чем я обнаружил себя в этой полутемной
комнатушке, освещенной только пламенем в камине. Я вообще ничего не мог
вспомнить, даже обстоятельства, при которых получил ожоги - какое там,
собственное имя по-прежнему оставалось для меня загадкой!
Пучеглазый тем временем снова удалился и тут же вернулся с кувшином. От
кувшина исходил резкий запах перебродивших фруктов. Я принюхался и
решительно помотал головой.
- Не буду я это пить. Лучше просто дай мне еще воды. - Я вспомнил, что
он не понимает ни слова, взял в руки миску, в которой недавно была вода, и
выразительно помахал ею в воздухе, как бы зачерпывая невидимую жидкость.
Мой новый знакомый в отчаянии воздел руки к небу - словно призывал
невидимого свидетеля отметить в своей записной книжке, что он сделал все что
мог. Потом он снова сунул мне под нос свой кувшин. Я начинал злиться: этот
дядя немного напоминал мою бабушку, которая бросалась разогревать обед, если
я пытался просто получить в единоличное пользование обыкновенную горбушку
хлеба. Объяснить ей, что мне больше ничего не требуется, было совершенно
невозможно! Я еще ожесточеннее замахал перед его носом пустой миской. Я
победил: пучеглазый залпом выпил сомнительное содержимое своего кувшина,
потом забрал у меня миску и неохотно пошел за водой. На сей раз он наполнил
свой чудовищный сосуд до краев - выразить не могу, как меня это радовало!
Пить мне хотелось так, словно я только что закончил утомительный пеший поход
по Сахаре.
Теперь, когда мое тело было обеспечено необходимым для выживания
минимальным пайком жизненных благ, я решил попытаться объяснить пучеглазому,
что мне позарез требуется остаться в одиночестве. Сейчас я был готов на все,
лишь бы он оставил меня в покое - хоть ненадолго. Мне почему-то казалось,
что если мне удастся немного полежать, закрыв глаза, мой ополоумевший чердак
вернется на место, и я наконец-то вспомню, как здесь оказался, пойму, что
происходит и самое главное - как устранить неполадки, которые явно имели
место в моей внезапно перекособчившейся жизни: я откуда-то знал, что она
именно "перекособочилась", иначе и не скажешь. Вместо памяти о прошлом у
меня сейчас имелось только смутное ощущение, что раньше все было иначе, и
самое главное - гораздо лучше, чем сейчас!
Я немного подумал: на сей раз мне предстояло объяснить
доброжелательному пучеглазому незнакомцу довольно сложную штуку. Наконец я
выразительно постучал себя по груди, потом развел руки, как бы обнимая
пространство вокруг себя и в финале продемонстрировал ему одинокий
указательный палец.
На сей раз бедняга морщил лоб несколько минут кряду. Потом его внезапно
осенило, он понимающе кивнул и направился к выходу - мои глаза уже привыкли
к царившему здесь полумраку, так что я мог разглядеть маленькую дверь в
глубине помещения - такую низкую, что мне наверняка пришлось бы согнуться
чуть ли не вдвое, чтобы ею воспользоваться. На полпути он остановился и
вдруг с нелепым пафосом душевнобольного священнослужителя провозгласил:
- Хелле куньль вэй урле эсте гер, нэхем маггот йонхет! Унлах!
2
- Усраться можно! - Машинально огрызнулся я и поморщился от резкой боли
в висках. Я был совершенно уверен, что боль вызвана нелепым сочетанием
звуков в речи пучеглазого. "Какой "куньль", какой такой к черту "хваннах", -
устало подумал я, - это же язык поломать можно! Господи, неужели я навсегда
утратил способность понимать человеческую речь?! Только этого не хватало!"
Незнакомец наконец-то ушел, глубоко удовлетворенный своим пламенным
выступлением. Я остался один и осмотрелся по сторонам. Небольшая комната
освещалась только красноватым огнем камина. Обстановка напоминала дешевую
декорацию к "Фаусту". У входа стоял неприветливый остов, который я принял за
скелет большой обезьяны, приземистый и широкоплечий, его длинные руки
касались земли. Мебели было немного, но ее монументальные размеры с лихвой
компенсировали небольшое число предметов: их вполне хватило, чтобы
загромоздить все пространство. Огромный шкаф у стены, с которого на меня
равнодушно пялилось потрепанное чучело незнакомой мне птицы, гигантский
сундук посреди комнаты, здоровенный стол, уставленный колбами и ретортами -
словно с картинки из популяризаторской книжки о жизни средневековых
алхимиков. Забавно: зловещий вид комнаты оставил меня совершенно равнодушным
- вся эта мистическая дребедень вроде скелета у входа и связок мелких
сушеных тварей неопределенного происхождения над камином даже спровоцировала
меня на слабую улыбку: слишком уж глупо! Ничего похожего на кровать в
комнате не было, поэтому я недолго думая улегся на толстый ковер, которым
был устлан пол. Спать мне не хотелось, но для того, чтобы бодрствовать, не
осталось сил, поэтому я просто впал в оцепенение: лежал, тупо уставившись на
пляшущие язычки пламени. Скажу честно: я даже не пытался вспомнить, кто я
такой, и что было перед тем, как я обнаружил себя в незнакомой обстановке,
наедине с этим пучеглазым красавчиком, лопочущим что-то на незнакомом мне
языке. Более того, я очень не хотел вспоминать. Я смутно подозревал, что
после этого моя жизнь станет адом. Так оно и вышло, в конце концов...
Какое-то время я не мигая смотрел на огонь - чтобы мигать, требуется
иметь хоть сколько-нибудь силы, а у меня ее не было даже на такой пустяк.
Потом я почувствовал печаль - она была похожа на физическое неудобство,
что-то вроде зарождающегося флюса, только ныла не десна, а та загадочная
часть организма, каковую принято именовать душой. Через некоторое время этот
"нарыв" прорвался, и я вдруг вспомнил, как все случилось, и еще много чего я
вспомнил, можно сказать, абсолютно все - моя замечательная жизнь
промелькнула передо мной за одно мгновение, и я чуть не захлебнулся от
изобилия ярких красочных подробностей. А потом этот фейерверк превратился в
несколько файлов информации, я переварил эту самую информацию и тихо
заскулил от боли и тоски, поскольку с ужасом понял, что моя жизнь
закончилась, и изменить сей прискорбный факт невозможно. Вообще-то, мои
ощущения говорили мне, что я все еще жив: насколько мне известно, мертвым не
хочется пить, а я уже успел вылакать чуть ли не все содержимое оставленной
мне миски и хотел еще. Но мои драгоценные ощущения в настоящий момент не
имели никакого значения, поскольку все рухнуло к чертям собачьим, и у меня
не осталось ничего, чем я мог дорожить - кроме, разве что, врожденной
способности делать вдохи и выдохи...
Одним словом, всего несколько часов назад жизнь моя была прекрасна и
удивительна - я не преувеличиваю! В последнее время я принадлежал к числу
редкостных счастливчиков, у которых не найдется на что пожаловаться, даже
если им пообещают платить по штуке баксов за каждую мало-мальски
аргументированную жалобу. Мне наконец удалось организовать свою жизнь таким
образом, что меня окружали только восхитительные вещи и такие замечательные
рожи, что я все время боялся проснуться и обнаружить, что на самом деле
ничего не было - а ведь не зря боялся, оказывается!.. Впрочем, я не
"проснулся", скорее уж наоборот - погрузился в какой-то невразумительный
бред. Сейчас я достаточно четко помнил, каким образом оказался в этой
полутемной комнате. Впрочем, тут и помнить особо было нечего. Я сидел дома и
ждал одну очаровательную леди, которая обещала мне долгую прогулку при самой
что ни на есть полной луне.3 Разумеется, я
позволил себе удовольствие составить приблизительный план развития событий -
честно говоря, план, который меня полностью устраивал, не производил
впечатление реалистического, но меня это не слишком беспокоило: в последнее
время все шло так, как я хотел, и я обнаглел настолько, что решил, будто
теперь так будет всегда... Кажется, я задремал, сидя в удобном кресле, а
потом случилось нечто неописуемое. Больше всего это напоминало
землетрясение: земля ушла у меня из-под ног, кресло куда-то подевалось
из-под задницы, а мир вокруг меня начал беспорядочно дергаться, словно его
взбивали в невидимом шейкере. Потом я отключился - по крайней мере,
реальность окончательно исчезла, и я вместе с ней, а когда я кое-как
оклемался, она уже сменилась совсем другой реальностью, так один кадр
кинофильма сменяется другим: только что герой задумчиво бродил по своему
саду, хлоп - и он уже бороздит просторы Вселенной на каком-нибудь дебильном
космическом корабле... Впрочем, уж я-то не "бороздил просторы Вселенной". Я
лежал на полу, рядом с этим чертовым камином, а моя рубашка дымилась,
недвусмысленно собираясь вспыхнуть. Потом я увидел пучеглазого и попытался
вступить с ним в диалог, что было весьма затруднительно - одним словом,
начал играть в новую игру, так и не ознакомившись с правилами. Меня не
покидало смутное предчувствие, что правила мне не понравятся...
- Идиотство! - Жалобно сказал я вслух и позорно всхлипнул. Через
несколько секунд по моей щеке медленно поползла мокрая дрянь.
Впрочем, для того, чтобы страдать, требуется куча сил, которых у меня
не было с самого начала - хоть с этим мне повезло! Поэтому я просто лежал на
ковре и смотрел на огонь: пляска невидимых саламандр всегда меня
успокаивала, этот нехитрый прием сработал и сейчас. Больше всего на свете я
хотел заснуть, а потом проснуться у себя дома, и напрочь забыть этот
кошмарный сон. Первый пункт программы я худо-бедно выполнил через пару часов
- впал в жалкое подобие забытья, и мне снились все те же мигающие языки
пламени в камине и все те же сумбурные воспоминания о доме, который я
потерял. Со вторым пунктом ничего не вышло... честно говоря, я и не
слишком-то надеялся! Я проснулся в той же самой комнате, лежа на ковре,
незамысловатые переплетения его толстых волокон отпечатались на моей щеке.
Меня разбудили пронзительные вопли. Орали, впрочем, не в помещении, а где-то
еще - через несколько секунд я понял, что эта адская какофония доносится с
улицы, кое-как встал, сначала на четвереньки, а через несколько минут - на
собственные ненадежные ноги, которые как на грех оказались патологически
длинными: в первое мгновение мне показалось, что я еще никогда не смотрел на
собственные ступни с такой невообразимой высоты. Впрочем, это очень быстро
прошло, я благополучно вернулся в стройные ряды прямоходящих приматов и
подошел к длинному узкому окну. Стекла в окне не было вовсе - то ли его
разбили, то ли хозяин этой комнаты обожал свежий воздух... Я выглянул во
двор, удивляясь своему прекрасному самочувствию. Этой ночью мне было так
хреново, что я впервые в жизни был готов сдаться на милость первого
попавшегося лекаря, если бы он обнаружился где-то поблизости, а теперь меня
распирало от избытка энергии. Настроение, правда, оставалось более чем
паршивым, но по крайней мере меня больше не тянуло скулить и жаловаться. Я
был твердо намерен искать - и найти! - какой-то выход. Для начала, впрочем,
требовалось понять в какое именно дерьмо я влип.
Зрелище, которое открылось моему взору, не внушало особого оптимизма.
Вымощенный крупным булыжником двор, окруженный высоченной каменной стеной,
был довольно просторным и донельзя запущенным: повсюду валялись какие-то
предметы, смутно напоминающие примитивные орудия сельскохозяйственного
труда. Никаким сельским хозяйством тут, впрочем, и не пахло, растительности
вообще не было, даже каких-нибудь чахлых пучков травы. Почти прямо под окном
стоял невысокий деревянный помост с отверстием в центре. На помосте неуклюже
топтались крупные, пестрые, удивительно толстые птицы, их хвосты немного
напоминали хвосты здорово общипанных павлинов. Несмотря на нелепую
внешность, птицы внушали некоторое уважение: клювы у них были длинные и
острые Но шумели не птицы, они спокойно клевали какую-то дрянь, что-то вроде
черной каши, щедро размазанной по всему сооружению. Крики доносились из-под
помоста. Сверху мне не было видно, что происходит под помостом, но я быстро
сообразил, что там активно страдает настоящий живой человек. Сначала я не
мог понять, почему он так орет, но потом разглядел, что из отверстия в
помосте торчит совершенно голая задница - без сомнения, она принадлежала
несчастному мученику. Задница была густо перемазана той же самой кашей,
которая была раскидана повсюду. Время от времени какая-нибудь птица клевала
горемычную часть тела, после чего следовала новая серия воплей. Приходить
бедняге на помощь явно никто не собирался, из чего я сделал вывод, что сие
действо развивалось согласно утвержденному сценарию.
- Бред какой-то! - Растерянно сказал я. Да уж, всю жизнь подозревал,
что у меня неплохие шансы сойти с ума, чего я не предвидел - так это что мои
галлюцинации будут настолько дурацкими!
Некоторое время я растерянно наблюдал за происходящим - ждал развязки.
Впрочем, никакой развязки не последовало. Во дворе постепенно появлялись
люди в довольно нелепой на мой взгляд одежде. Они начали неохотно наводить
какое-то подобие порядка: складывали свои загадочные орудия труда в одну
большую кучу, тихо и односложно переговаривались, то и дело взрываясь
хохотом - честно говоря, я до сих пор не слышал настолько дружного,
дебильного и в то же время жизнерадостного ржания - возможно, просто потому,
что никогда не служил в армии... Никто не обращал внимания ни на крики, ни
на задницу в центре помоста. И уж тем более никто не спешил на помощь
великомученику. Очевидно кто-то "самый главный" считал, что задница
страдальца должна по-прежнему оставаться на месте. Честно говоря, сие
прискорбное зрелище немного подняло мне настроение. Не потому, что я такой
уж великий садист, просто происходящее было настолько нелепым, что никак не
могло быть частью моей жизни, не могло случиться НА САМОМ ДЕЛЕ, поэтому я
расслабился. Если я сошел с ума, есть шанс, что меня вылечат - рано, или
поздно. В конце концов, медицина постоянно развивается, умники в
лабораториях то и дело изобретают новые лекарства, так что не все
потеряно...
Тем не менее, пронзительные вопли обладателя голой задницы здорово
действовали мне на нервы, и без того порядком потрепанные. Я решил покинуть
свое временное пристанище - во-первых, я здорово надеялся, что в коридоре не
так шумно, а во-вторых, решил разыскать своего пучеглазого приятеля и вообще
разведать обстановку.
Обстановка была та еще. В коридоре оказалось темно, я вспомнил дурацкую
фразу своего детства: "как у негра в жопе" - это дивное сравнение подходило
как нельзя лучше, не знаю уж почему. Некоторое время я брел наугад,
придерживаясь рукой за теплую шероховатую стену, потом увидел вдалеке за
поворотом свет и решительно зашагал в ту сторону. Пройдя пару десятков
метров, я остановился на пороге огромного зала, освещенного отчасти скупой
порцией дневного света, проникающего через маленькие узкие окна, а отчасти -
бледным мерцанием немногочисленных изящных светильников, украшавших стены.
Инстинкт самосохранения не позволил мне сразу же сунуться в центр этого
открытого пространства: мало ли что... Поэтому я нерешительно замер - не на
самом пороге, конечно, а прижался к стене рядом с дверью и осторожно
заглянул в зал - что там происходит? Ничего особенного, собственно говоря,
не происходило: в помещении было пусто. Через несколько минут мне надоела
собственная осторожность, и я переступил порог. Прошелся по залу,
разглядывая немудреные детали интерьера, стараясь сохранять отрешенное -
если не настроение, то хотя бы выражение лица, как у туриста, слегка
утомленного долгой экскурсией по какому-нибудь очередному памятнику
архитектуры. Ничего я так толком и не разглядел, если честно: я был
настолько выбит из колеи, что с трудом воспринимал действительность, разве
что ее общие очертания, или особо невероятные детали, которым удавалось
пленить мое внимание - вроде давешней голой задницы, облепленной птичьим
© Copyright И.Степин, С.Мартынчик, 1999
Сэр Макс Фрай. Официальный сайт http://www.frei.ru/
Макс Фрай: "Литературные обзоры литературных конкурсов"
http://vesti.ru/frei/
---------------------------------------------------------------
Первая волна сбивает тебя с ног,
и ты катишься, катишься, катишься,
но не захлебываешься - даже если стараешься захлебнуться...
Вторая волна подстерегает тебя,
когда пытаешься подняться на четвереньки,
и во рту становится солоно,
но ты еще жив - даже если уже готов умереть...
Третья волна накрывает тебя с головой,
и ты думаешь: это и есть конец,
потому что это на самом деле - конец...
А четвертая волна уносит тебя в открытое море,
и ты вспоминаешь, что всегда был рыбой.
(Записка, случайно обнаруженная автором на салфетке,
испачканной белым соусом и черным кофе, в кафе "Rotten Elefant",
где-то в старом центре города Эрфурта,
в мае девяносто... - черт, я уже сам не знаю какого! - года.)
Сначала не было почти ничего, только темнота, сильный запах паленого и
жгучая боль - я не мог определить, что именно у меня болит, поскольку в то
мгновение мне было неведомо, из каких частей состоит человеческое тело.
Впрочем, я вообще понятия не имел, что у меня все еще имеется это самое
человеческое тело. Я был просто беспомощным сгустком материи, который
каким-то образом мог ощущать боль и неприятный запах и страдать от них
безмерно - и это все.
Потом ко мне вернулась способность видеть. В полумраке белело смутное
пятно, через мгновение это пятно превратилось в лицо пожилого мужчины. Его
неподвижные серые глаза, выпученные, как у глубоководной рыбы, извлеченной
на поверхность, смотрели на меня с невыразимым восторгом.
- Маггот! Йох! Хваннах!1 - Хрипло
выпалил он. Я оценил пафос, но напрочь не понимал, что означает сие
бессмысленное сочетание звуков. Это настораживало: я отнюдь не полиглот, но
обычно иностранная речь кажется мне хотя бы смутно знакомой - почти в каждом
языке есть слова, сразу понятные иностранцам без вмешательства переводчика.
Тем не менее, звучание человеческой речи повлияло на меня благотворно: по
крайней мере, я пришел в себя настолько, что начал осознавать происходящее.
До меня почти сразу дошло, что я лежу на холодном полу, а запах паленого
исходит от моих собственных волос и одежды: рубашка на мне все еще тлела, и
я судорожно задергался, отдирая клочки потемневшей ткани от своей обожженной
кожи. Пучеглазый иностранец с нездоровым любопытством созерцал мою
паническую борьбу с огнем, но и не подумал прийти мне на помощь. Когда я
наконец избавился от рубашки, он удовлетворенно кивнул, словно в этом была и
его заслуга.
- Мне нужна вода. - Я сам не узнал свой голос, но судя по всему, эти
скрежещущие звуки издала именно моя гортань.
Дядя изумленно уставился на меня, наморщив лоб. Судя по всему, он
тщетно пытался понять, чего я хочу. Я скрипнул зубами: эти филологические
недоразумения были как нельзя более некстати: меня мучила сильная жажда и,
кажется, мне позарез требовалась квалифицированная медицинская помощь.
Пришлось заняться пантомимой: я собрал жалкие остатки воли, чтобы
приподняться, принять сидячее положение и придать своим движениям хоть
какую-то четкость. В конце концов я кое-как уселся на полу и старательно
изобразил этюд с невидимой чашкой. Я так демонстративно чмокал, имитируя
глотки, что незнакомец довольно быстро понял, что от него требуется. Он с
энтузиазмом кивнул и заорал что-то неразборчивое в невнятный сумрак за своей
спиной. Некоторое время ничего не происходило. Выполнять мою просьбу явно
никто не торопился, пучеглазый продолжал пялиться на меня, как баран на
новые ворота, я по-прежнему не соображал, кто я, собственно говоря, такой, и
что происходит. Труднее всего было выдерживать пульсирующую боль в
обожженных руках. Думаю, я не кричал только потому, что у меня не было на
это сил. Кажется, я просто тихо поскуливал, как старый умирающий пес.
Наконец передо мной возникло какое-то нелепо одетое существо неопределенного
пола, увидело меня, взвыло - то ли от страха, то ли просто от неожиданности
- я услышал грохот бьющейся посуды, на мою обожженную кожу полетели
прохладные брызги. Судя по всему, непутевое существо с перепугу благополучно
уронило на пол посудину с предназначенной мне водой. Пучеглазый что-то
прорычал и наградил своего неуклюжего слугу такой оплеухой, что бедняга едва
удержался на ногах. Он виновато залопотал, пучеглазый внимательно слушал его
объяснения. Обо мне они, кажется, забыли.
- Черт, ребята, я хочу пить. - Настойчиво повторил я, и сам поразился
своему грозному реву - только что мне казалось, что я и застонать не могу.
Существо жалобно пискнуло и брякнулось на пол. Судя по всему, оно потеряло
сознание. Каменное лицо пучеглазого слегка перекосилось, и он поспешно
удалился.
Прошла минута - одна из самых длинных минут в моей жизни. Мне
по-прежнему не удавалось активизировать свой вялотекущий мыслительный
процесс, так что я старательно мучился от жажды и боли - за неимением других
развлечений. Наконец он вернулся. Молча протянул здоровенную миску - мне
пришлось взять ее обеими руками, одной я ни за что не удержал бы! Руки тут
же взвыли от боли, но посудину я все-таки не уронил. Воды в этом объемистом
сосуде было совсем немного - не больше стакана. Жидкость показалась мне
довольно затхлой и теплой, но она была мокрая, и это с лихвой компенсировало
прочие недостатки. После нескольких глотков я понял, что вкус воды был не
столько затхлым, сколько чужим - совершенно незнакомый вкус, словно в ней
неделю плавали какие-нибудь марсианские водоросли. Тем не менее, я выпил ее
до последней капли. Жажда отступила, но боль, кажется, только усилилась. Я
снова услышал свой голос - как бы со стороны, словно какая-то часть меня не
решалась вернуться в тело и взволнованно наблюдала происходящее с
безопасного расстояния. Голос звучал на удивление твердо и властно - иногда
я сам себе поражаюсь!
- Мне нужна какая-нибудь мазь от ожогов. Только очень быстро, а то я
загнусь.
Пучеглазый снова наморщил лоб. Разумеется, он не понял ни слова. Я
заставил себя встать - меня шатало из стороны в сторону, словно я только
недавно начал брать уроки пешей ходьбы, но я все-таки приблизился к нему и
поднес к его носу свои обожженные руки. Дядя испуганно отшатнулся,
машинально схватился за пояс - я с изумлением отметил, что на поясе у него
болтается здоровенный кинжал в монументальных ножнах - потом понял, что я не
собираюсь драться, и изумленно уставился на мои многострадальные конечности.
По крайней мере, у этого дяди было одно неоспоримое достоинство: он
каким-то образом умудрялся правильно интерпретировать мои жалкие попытки
объясниться и выполнял мои требования - по крайней мере, пока... Через
несколько минут у меня в руках оказалась здоровенная склянка, наполовину
наполненная темной резко пахнущей слизью - именно так могла бы выглядеть
медуза, умирающая от чумы. Прикосновение к этой мерзости показалось мне
отвратительным, но боль в обожженных руках сводила с ума, так что я опасливо
обмакнул палец в вонючую жуть и осторожно провел им по запястью. Через
мгновение я с изумлением понял, что крошечный кусочек моей плоти зажил своей
благополучной жизнью, совершенно не увязывающейся с общим скверным
состоянием остального тела. Мазь действовала, и еще как! Я тут же забыл о
внезапном приступе брезгливости и поспешно намазал вонючей дрянью обожженные
места. Потом я с наслаждением наблюдал, как уходит боль - она отступала
удивительно быстро, так тает кусочек льда, случайно угодивший в кипяток.
Только теперь я понял, что мои зубы выбивают мелкую дробь - то ли в
помещении было холодно, то ли меня просто знобило. Пучеглазый тоже это
заметил. Не дожидаясь моего очередного выступления, он огляделся по
сторонам, потом решительно кивнул, немного побродил по комнате - судя по
всему, что-то искал. Поиски увенчались успехом: он с торжественным
полупоклоном вручил мне нечто белое и бесформенное. При рассмотрении
загадочное "нечто" оказалось чем-то средним между просторной рубашкой и
коротким банным халатом. Мне показалось, что сей наряд уже давно нуждался в
хорошей стирке, но сейчас было не до жиру, годилось все что угодно, лишь бы
согреться.
Толстая ткань рубахи действительно оказалась теплой и вполне уютной.
Даже несправедливо обиженная давешними ожогами нежная кожа запястий почти не
возражала против ее грубого прикосновения - судя по всему, вонючая мазь была
воистину чудесным средством! Меня все еще колотило так, что я боялся лишнее
слово сказать, чтобы не прикусить язык, но теперь я отлично знал, что
температура воздуха тут не при чем. Я постарался расслабить мышцы и дышать
медленно и глубоко. Это немного помогло - по крайней мере, дрожь почти
унялась, а на большее я и не рассчитывал.
По мере того, как проблемы моего тела худо-бедно утрясались, я начал
понемногу обдумывать происходящее. Сказать, что оно мне не нравилось -
значит не сказать ничего! "Не нравилось" - это еще полбеды, хуже всего, что
я по-прежнему ничегошеньки не понимал: ни где я нахожусь, ни кто этот
пучеглазый мужик, любезно одолживший мне свою одежду, ни что было со мной
несколько минут назад - прежде, чем я обнаружил себя в этой полутемной
комнатушке, освещенной только пламенем в камине. Я вообще ничего не мог
вспомнить, даже обстоятельства, при которых получил ожоги - какое там,
собственное имя по-прежнему оставалось для меня загадкой!
Пучеглазый тем временем снова удалился и тут же вернулся с кувшином. От
кувшина исходил резкий запах перебродивших фруктов. Я принюхался и
решительно помотал головой.
- Не буду я это пить. Лучше просто дай мне еще воды. - Я вспомнил, что
он не понимает ни слова, взял в руки миску, в которой недавно была вода, и
выразительно помахал ею в воздухе, как бы зачерпывая невидимую жидкость.
Мой новый знакомый в отчаянии воздел руки к небу - словно призывал
невидимого свидетеля отметить в своей записной книжке, что он сделал все что
мог. Потом он снова сунул мне под нос свой кувшин. Я начинал злиться: этот
дядя немного напоминал мою бабушку, которая бросалась разогревать обед, если
я пытался просто получить в единоличное пользование обыкновенную горбушку
хлеба. Объяснить ей, что мне больше ничего не требуется, было совершенно
невозможно! Я еще ожесточеннее замахал перед его носом пустой миской. Я
победил: пучеглазый залпом выпил сомнительное содержимое своего кувшина,
потом забрал у меня миску и неохотно пошел за водой. На сей раз он наполнил
свой чудовищный сосуд до краев - выразить не могу, как меня это радовало!
Пить мне хотелось так, словно я только что закончил утомительный пеший поход
по Сахаре.
Теперь, когда мое тело было обеспечено необходимым для выживания
минимальным пайком жизненных благ, я решил попытаться объяснить пучеглазому,
что мне позарез требуется остаться в одиночестве. Сейчас я был готов на все,
лишь бы он оставил меня в покое - хоть ненадолго. Мне почему-то казалось,
что если мне удастся немного полежать, закрыв глаза, мой ополоумевший чердак
вернется на место, и я наконец-то вспомню, как здесь оказался, пойму, что
происходит и самое главное - как устранить неполадки, которые явно имели
место в моей внезапно перекособчившейся жизни: я откуда-то знал, что она
именно "перекособочилась", иначе и не скажешь. Вместо памяти о прошлом у
меня сейчас имелось только смутное ощущение, что раньше все было иначе, и
самое главное - гораздо лучше, чем сейчас!
Я немного подумал: на сей раз мне предстояло объяснить
доброжелательному пучеглазому незнакомцу довольно сложную штуку. Наконец я
выразительно постучал себя по груди, потом развел руки, как бы обнимая
пространство вокруг себя и в финале продемонстрировал ему одинокий
указательный палец.
На сей раз бедняга морщил лоб несколько минут кряду. Потом его внезапно
осенило, он понимающе кивнул и направился к выходу - мои глаза уже привыкли
к царившему здесь полумраку, так что я мог разглядеть маленькую дверь в
глубине помещения - такую низкую, что мне наверняка пришлось бы согнуться
чуть ли не вдвое, чтобы ею воспользоваться. На полпути он остановился и
вдруг с нелепым пафосом душевнобольного священнослужителя провозгласил:
- Хелле куньль вэй урле эсте гер, нэхем маггот йонхет! Унлах!
2
- Усраться можно! - Машинально огрызнулся я и поморщился от резкой боли
в висках. Я был совершенно уверен, что боль вызвана нелепым сочетанием
звуков в речи пучеглазого. "Какой "куньль", какой такой к черту "хваннах", -
устало подумал я, - это же язык поломать можно! Господи, неужели я навсегда
утратил способность понимать человеческую речь?! Только этого не хватало!"
Незнакомец наконец-то ушел, глубоко удовлетворенный своим пламенным
выступлением. Я остался один и осмотрелся по сторонам. Небольшая комната
освещалась только красноватым огнем камина. Обстановка напоминала дешевую
декорацию к "Фаусту". У входа стоял неприветливый остов, который я принял за
скелет большой обезьяны, приземистый и широкоплечий, его длинные руки
касались земли. Мебели было немного, но ее монументальные размеры с лихвой
компенсировали небольшое число предметов: их вполне хватило, чтобы
загромоздить все пространство. Огромный шкаф у стены, с которого на меня
равнодушно пялилось потрепанное чучело незнакомой мне птицы, гигантский
сундук посреди комнаты, здоровенный стол, уставленный колбами и ретортами -
словно с картинки из популяризаторской книжки о жизни средневековых
алхимиков. Забавно: зловещий вид комнаты оставил меня совершенно равнодушным
- вся эта мистическая дребедень вроде скелета у входа и связок мелких
сушеных тварей неопределенного происхождения над камином даже спровоцировала
меня на слабую улыбку: слишком уж глупо! Ничего похожего на кровать в
комнате не было, поэтому я недолго думая улегся на толстый ковер, которым
был устлан пол. Спать мне не хотелось, но для того, чтобы бодрствовать, не
осталось сил, поэтому я просто впал в оцепенение: лежал, тупо уставившись на
пляшущие язычки пламени. Скажу честно: я даже не пытался вспомнить, кто я
такой, и что было перед тем, как я обнаружил себя в незнакомой обстановке,
наедине с этим пучеглазым красавчиком, лопочущим что-то на незнакомом мне
языке. Более того, я очень не хотел вспоминать. Я смутно подозревал, что
после этого моя жизнь станет адом. Так оно и вышло, в конце концов...
Какое-то время я не мигая смотрел на огонь - чтобы мигать, требуется
иметь хоть сколько-нибудь силы, а у меня ее не было даже на такой пустяк.
Потом я почувствовал печаль - она была похожа на физическое неудобство,
что-то вроде зарождающегося флюса, только ныла не десна, а та загадочная
часть организма, каковую принято именовать душой. Через некоторое время этот
"нарыв" прорвался, и я вдруг вспомнил, как все случилось, и еще много чего я
вспомнил, можно сказать, абсолютно все - моя замечательная жизнь
промелькнула передо мной за одно мгновение, и я чуть не захлебнулся от
изобилия ярких красочных подробностей. А потом этот фейерверк превратился в
несколько файлов информации, я переварил эту самую информацию и тихо
заскулил от боли и тоски, поскольку с ужасом понял, что моя жизнь
закончилась, и изменить сей прискорбный факт невозможно. Вообще-то, мои
ощущения говорили мне, что я все еще жив: насколько мне известно, мертвым не
хочется пить, а я уже успел вылакать чуть ли не все содержимое оставленной
мне миски и хотел еще. Но мои драгоценные ощущения в настоящий момент не
имели никакого значения, поскольку все рухнуло к чертям собачьим, и у меня
не осталось ничего, чем я мог дорожить - кроме, разве что, врожденной
способности делать вдохи и выдохи...
Одним словом, всего несколько часов назад жизнь моя была прекрасна и
удивительна - я не преувеличиваю! В последнее время я принадлежал к числу
редкостных счастливчиков, у которых не найдется на что пожаловаться, даже
если им пообещают платить по штуке баксов за каждую мало-мальски
аргументированную жалобу. Мне наконец удалось организовать свою жизнь таким
образом, что меня окружали только восхитительные вещи и такие замечательные
рожи, что я все время боялся проснуться и обнаружить, что на самом деле
ничего не было - а ведь не зря боялся, оказывается!.. Впрочем, я не
"проснулся", скорее уж наоборот - погрузился в какой-то невразумительный
бред. Сейчас я достаточно четко помнил, каким образом оказался в этой
полутемной комнате. Впрочем, тут и помнить особо было нечего. Я сидел дома и
ждал одну очаровательную леди, которая обещала мне долгую прогулку при самой
что ни на есть полной луне.3 Разумеется, я
позволил себе удовольствие составить приблизительный план развития событий -
честно говоря, план, который меня полностью устраивал, не производил
впечатление реалистического, но меня это не слишком беспокоило: в последнее
время все шло так, как я хотел, и я обнаглел настолько, что решил, будто
теперь так будет всегда... Кажется, я задремал, сидя в удобном кресле, а
потом случилось нечто неописуемое. Больше всего это напоминало
землетрясение: земля ушла у меня из-под ног, кресло куда-то подевалось
из-под задницы, а мир вокруг меня начал беспорядочно дергаться, словно его
взбивали в невидимом шейкере. Потом я отключился - по крайней мере,
реальность окончательно исчезла, и я вместе с ней, а когда я кое-как
оклемался, она уже сменилась совсем другой реальностью, так один кадр
кинофильма сменяется другим: только что герой задумчиво бродил по своему
саду, хлоп - и он уже бороздит просторы Вселенной на каком-нибудь дебильном
космическом корабле... Впрочем, уж я-то не "бороздил просторы Вселенной". Я
лежал на полу, рядом с этим чертовым камином, а моя рубашка дымилась,
недвусмысленно собираясь вспыхнуть. Потом я увидел пучеглазого и попытался
вступить с ним в диалог, что было весьма затруднительно - одним словом,
начал играть в новую игру, так и не ознакомившись с правилами. Меня не
покидало смутное предчувствие, что правила мне не понравятся...
- Идиотство! - Жалобно сказал я вслух и позорно всхлипнул. Через
несколько секунд по моей щеке медленно поползла мокрая дрянь.
Впрочем, для того, чтобы страдать, требуется куча сил, которых у меня
не было с самого начала - хоть с этим мне повезло! Поэтому я просто лежал на
ковре и смотрел на огонь: пляска невидимых саламандр всегда меня
успокаивала, этот нехитрый прием сработал и сейчас. Больше всего на свете я
хотел заснуть, а потом проснуться у себя дома, и напрочь забыть этот
кошмарный сон. Первый пункт программы я худо-бедно выполнил через пару часов
- впал в жалкое подобие забытья, и мне снились все те же мигающие языки
пламени в камине и все те же сумбурные воспоминания о доме, который я
потерял. Со вторым пунктом ничего не вышло... честно говоря, я и не
слишком-то надеялся! Я проснулся в той же самой комнате, лежа на ковре,
незамысловатые переплетения его толстых волокон отпечатались на моей щеке.
Меня разбудили пронзительные вопли. Орали, впрочем, не в помещении, а где-то
еще - через несколько секунд я понял, что эта адская какофония доносится с
улицы, кое-как встал, сначала на четвереньки, а через несколько минут - на
собственные ненадежные ноги, которые как на грех оказались патологически
длинными: в первое мгновение мне показалось, что я еще никогда не смотрел на
собственные ступни с такой невообразимой высоты. Впрочем, это очень быстро
прошло, я благополучно вернулся в стройные ряды прямоходящих приматов и
подошел к длинному узкому окну. Стекла в окне не было вовсе - то ли его
разбили, то ли хозяин этой комнаты обожал свежий воздух... Я выглянул во
двор, удивляясь своему прекрасному самочувствию. Этой ночью мне было так
хреново, что я впервые в жизни был готов сдаться на милость первого
попавшегося лекаря, если бы он обнаружился где-то поблизости, а теперь меня
распирало от избытка энергии. Настроение, правда, оставалось более чем
паршивым, но по крайней мере меня больше не тянуло скулить и жаловаться. Я
был твердо намерен искать - и найти! - какой-то выход. Для начала, впрочем,
требовалось понять в какое именно дерьмо я влип.
Зрелище, которое открылось моему взору, не внушало особого оптимизма.
Вымощенный крупным булыжником двор, окруженный высоченной каменной стеной,
был довольно просторным и донельзя запущенным: повсюду валялись какие-то
предметы, смутно напоминающие примитивные орудия сельскохозяйственного
труда. Никаким сельским хозяйством тут, впрочем, и не пахло, растительности
вообще не было, даже каких-нибудь чахлых пучков травы. Почти прямо под окном
стоял невысокий деревянный помост с отверстием в центре. На помосте неуклюже
топтались крупные, пестрые, удивительно толстые птицы, их хвосты немного
напоминали хвосты здорово общипанных павлинов. Несмотря на нелепую
внешность, птицы внушали некоторое уважение: клювы у них были длинные и
острые Но шумели не птицы, они спокойно клевали какую-то дрянь, что-то вроде
черной каши, щедро размазанной по всему сооружению. Крики доносились из-под
помоста. Сверху мне не было видно, что происходит под помостом, но я быстро
сообразил, что там активно страдает настоящий живой человек. Сначала я не
мог понять, почему он так орет, но потом разглядел, что из отверстия в
помосте торчит совершенно голая задница - без сомнения, она принадлежала
несчастному мученику. Задница была густо перемазана той же самой кашей,
которая была раскидана повсюду. Время от времени какая-нибудь птица клевала
горемычную часть тела, после чего следовала новая серия воплей. Приходить
бедняге на помощь явно никто не собирался, из чего я сделал вывод, что сие
действо развивалось согласно утвержденному сценарию.
- Бред какой-то! - Растерянно сказал я. Да уж, всю жизнь подозревал,
что у меня неплохие шансы сойти с ума, чего я не предвидел - так это что мои
галлюцинации будут настолько дурацкими!
Некоторое время я растерянно наблюдал за происходящим - ждал развязки.
Впрочем, никакой развязки не последовало. Во дворе постепенно появлялись
люди в довольно нелепой на мой взгляд одежде. Они начали неохотно наводить
какое-то подобие порядка: складывали свои загадочные орудия труда в одну
большую кучу, тихо и односложно переговаривались, то и дело взрываясь
хохотом - честно говоря, я до сих пор не слышал настолько дружного,
дебильного и в то же время жизнерадостного ржания - возможно, просто потому,
что никогда не служил в армии... Никто не обращал внимания ни на крики, ни
на задницу в центре помоста. И уж тем более никто не спешил на помощь
великомученику. Очевидно кто-то "самый главный" считал, что задница
страдальца должна по-прежнему оставаться на месте. Честно говоря, сие
прискорбное зрелище немного подняло мне настроение. Не потому, что я такой
уж великий садист, просто происходящее было настолько нелепым, что никак не
могло быть частью моей жизни, не могло случиться НА САМОМ ДЕЛЕ, поэтому я
расслабился. Если я сошел с ума, есть шанс, что меня вылечат - рано, или
поздно. В конце концов, медицина постоянно развивается, умники в
лабораториях то и дело изобретают новые лекарства, так что не все
потеряно...
Тем не менее, пронзительные вопли обладателя голой задницы здорово
действовали мне на нервы, и без того порядком потрепанные. Я решил покинуть
свое временное пристанище - во-первых, я здорово надеялся, что в коридоре не
так шумно, а во-вторых, решил разыскать своего пучеглазого приятеля и вообще
разведать обстановку.
Обстановка была та еще. В коридоре оказалось темно, я вспомнил дурацкую
фразу своего детства: "как у негра в жопе" - это дивное сравнение подходило
как нельзя лучше, не знаю уж почему. Некоторое время я брел наугад,
придерживаясь рукой за теплую шероховатую стену, потом увидел вдалеке за
поворотом свет и решительно зашагал в ту сторону. Пройдя пару десятков
метров, я остановился на пороге огромного зала, освещенного отчасти скупой
порцией дневного света, проникающего через маленькие узкие окна, а отчасти -
бледным мерцанием немногочисленных изящных светильников, украшавших стены.
Инстинкт самосохранения не позволил мне сразу же сунуться в центр этого
открытого пространства: мало ли что... Поэтому я нерешительно замер - не на
самом пороге, конечно, а прижался к стене рядом с дверью и осторожно
заглянул в зал - что там происходит? Ничего особенного, собственно говоря,
не происходило: в помещении было пусто. Через несколько минут мне надоела
собственная осторожность, и я переступил порог. Прошелся по залу,
разглядывая немудреные детали интерьера, стараясь сохранять отрешенное -
если не настроение, то хотя бы выражение лица, как у туриста, слегка
утомленного долгой экскурсией по какому-нибудь очередному памятнику
архитектуры. Ничего я так толком и не разглядел, если честно: я был
настолько выбит из колеи, что с трудом воспринимал действительность, разве
что ее общие очертания, или особо невероятные детали, которым удавалось
пленить мое внимание - вроде давешней голой задницы, облепленной птичьим