Фрэнсис Дик. Дьявольский коктейль

   Но это еще не все, золото нужно очистить. Его прокаливают в больших тиглях при очень высокой температуре. Все примеси испаряются, а чистое золото сливают в формы и получают готовые слитки.
   Дэн быстро посчитал в уме.
   — Чтобы получить один золотой слиток, нужно переработать три с половиной тысячи тонн руды.
   — Совершенно верно, — засмеялся ван Хурен. — Плюс-минус одна-две тонны.
   — А сколько руды добывают за неделю?
   — Чуть больше сорока тысяч тонн.
   Дэн сверкнул глазами.
   — Это значит, что... вы производите за неделю одиннадцать с половиной слитков золота.
   Ван Хурена очень забавлял этот разговор.
   — Каждый слиток весит тридцать два килограмма... значит... вы производите... минутку... четыреста килограммов золота каждую неделю. Какой сейчас курс золота?.. А ведь это отличный бизнес, кроме шуток!
   Было видно, что он и в самом деле потрясен. Он был возбужден с самого начала нашей поездки, глаза его блестели, он живо интересовался абсолютно всем. Видимо, его очаровывает сам процесс добывания золота, добывания богатства, подумал я, а это связано с умением уклоняться от налогов.
   — Прошу, однако, не забывать, как это золото нам достается. Надо принять во внимание заработную плату, средства на содержание шахты, на оборудование, на выплаты акционерам. После отчисления всех этих сумм остается не так уж много.
   Судя по выражению лица, Дэн не поверил своему собеседнику. Родерик вытянул из замшевого рукава куртки оранжевый манжет, украшенный запонкой с большим камнем.
   — Квентин, вы хотите сказать, что вы не единственный владелец рудника?
   — Да, это так. Мне и моей семье принадлежат земля и право эксплуатации, то есть теоретически золото тоже наше, но, чтобы начать добычу, необходима огромная сумма. Нужно построить шахту, массу зданий, купить дорогое оборудование. Двадцать пять лет назад мы с братом заключили договор и выпустили акции компании «Ройд», чтобы раздобыть капитал на все это. Сейчас в обществе несколько сот акционеров.
   — Рудник не выглядит таким старым, — заметил я.
   Ван Хурен посмотрел на меня с улыбкой.
   — Та его часть, где вы были сегодня, — это самая последняя выработка. И самая глубокая. Есть еще много других на разных глубинах.
   — А много еще золота в земле?
   Ван Хурен не переставал улыбаться. Он излучал уверенность в себе, уверенность человека, который знает, что у него всегда будут деньги.
   — Хватит и для детей Джонатана, — сказал он. Эвана интересовали не столько техническая и финансовая сторона, сколько чисто философские проблемы.
   Чем, собственно, является золото? Давайте разберемся. Все люди должны над этим подумать. Ведь как происходит дело? Все хотят его иметь, за него платят все больше и больше, и никто не знает, что с ним делать.
   — Можно, например, отлить золотую ракету и запустить на Луну, — сказал я.
   — Сначала мы добываем его из-под земли, потом вновь прячем под землю в каком-нибудь форте Нокс, откуда оно, может быть, уже никогда не поднимется на свет Божий... Это чистая бессмыслица... совершенно условное, придуманное дело.
   — А золотые пломбы и коронки? — заметил я вскользь.
   — А контакты для транзисторов? — добавил Родерик.

* * *

   Мы летели в Иоганнесбург. Я сидел рядом с Родериком и чувствовал себя смертельно усталым. Во второй половине дня мы осматривали различные цеха и лаборатории. Мы смотрели (и слушали), как размалывают руду, как чистое золото выливают из тигля. Голова болела все сильнее.
   Побывали мы и в одном из жилых бараков.
   Шахтеры первой смены разбирали большие пластмассовые бутыли с каким-то непонятным напитком цвета кофе с молоком.
   — Это пиво банту, — объяснил нам проводник, он был настолько же симпатичен, насколько Лозенвольдт груб.
   Мы попробовали приятный на вкус напиток.
   — Дорогуша, а в этой штуке есть алкоголь? — спросил Конрад.
   «Дорогуша» ответил, что алкоголь есть, но его очень мало.
   И это не так уж плохо, подумал я, видя, как шахтер в несколько глотков осушил огромную бутыль.
   Наш проводник кивнул сидящему невдалеке рабочему, тот поднялся и подошел к столу. Он был высоким, немолодым, с приятной улыбкой.
   — Кьяно Нембези, — представил его гид. — Это он проверял списки и обнаружил, что одного человека не хватает.
   — Значит, это вы? — спросил я.
   — Набо, — ответил он, что, как я узнал, на зулусском языке означает «да». («Нет» — это просто носовой звук, пауза и потом долгое протяжное «ааа». Трудно просто так объяснить.)
   — Дорогой Кьяно, — сказал я. — Я вам от всей души благодарен.
   Я протянул руку. Кьяно подал мне свою, и мы обменялись крепким рукопожатием, что вызвало на лицах его товарищей веселые улыбки; проводник поджал губы, Родерик покачал головой, Дэн, Конрад и Эван никак не реагировали.
   За столиком моего спасителя началось какое-то движение. Потом один из его товарищей подошел к нам и протянул довольно потрепанный номер киножурнала.
   — Это его, — заявил он. Нембези немного смутился, но потом показал обложку. Там была моя фотография. Выглядел я на ней как обычно физиономия смертельно скучающего человека.
   Я написал внизу большими буквами: «Кьяно Нембези, которому я обязан жизнью» и размашисто расписался.
   — Он будет хранить его до самой смерти, — сказал гид.
   «В лучшем случае, до завтра» — подумал я.

* * *

   Когда «Дакота» изменила курс, на мои закрытые веки упали лучи заходящего солнца. Я осторожно повернул голову. Может быть, рана была и не опасной, но болела она основательно.
   Когда я упал, в штреке кто-то находился. Я не видел лица и не знаю, кто это. Но если он был рядом, когда я ударился, почему же, черт возьми, он не помог мне выбраться?
   Я настолько отупел, что лишь после долгого раздумья пришел к простому выводу: этот человек и треснул меня по башке.
   Я открыл глаза, увидел Родерика и уже хотел все ему рассказать, но не стал делать этого. Мне не хотелось посвящать в свои подозрения читателей «Рэнд Дейли Стар».

Глава 11

   Вместо того, чтобы спать, что наверняка было бы полезнее, я размышлял над тем, кому понадобилась моя смерть.
   Я не знал — кто, не мог понять — зачем, не был уверен, что память меня не подводит: может быть, мне показалось, что в штреке кто-то был?
   Не было никакой уверенности.
   Позвонить ван Хурену? Имеет ли смысл? В шахте находилось огромное количество людей. Все были одеты одинаково. Кроме того, в штреке было темно. В итоге будет много болтовни, масса домыслов и никаких результатов. «Линкольн утверждает, что кто-то покушался на его жизнь», — мне ни к чему такие заголовки.
   Как верно заметил Конрад, за неделю я второй раз чудом не оказался на том свете.
   Какая-то нелепая история! Это моим киногероям свойственно чудом спасаться. Я здесь ни при чем.
   Итак, сидеть тихо и ничего не предпринимать? Но если кто-то действительно хочет меня убить, кто ему помешает попробовать еще раз. Нельзя же быть начеку все время. Особенно, если орудием убийства служит либо микрофон, либо кусок скалы. Разве можно что-либо предвидеть в таких условиях?
   Если меня действительно пытались убить, то оба покушения были спланированы так, чтобы создать видимость несчастного случая. Какие меры предосторожности помогут здесь? Наверняка будет не яд, не нож в спину, не пуля из револьвера. А как уберечься от испорченных тормозов в автомобиле, от ядовитого паука в ботинке или подпиленного балкона?
   Довольно долго я перебирал версии. В игре участвовали несколько человек. Мог ли это быть шахтер, сильно скучавший на моем последнем фильме и решивший раз и навсегда обезопасить себя от следующего? Для этого не нужно меня убивать. Достаточно уйти с сеанса и больше не ходить на мои фильмы.
   А может быть, собрат-киношник, кто-нибудь, кто завидует мне? Единственным человеком, который меня ненавидел до такой степени, был Дрейкс Годдар, но он еще не приехал в Южную Африку и уж наверняка не прятался в руднике на глубине полтора километра.
   Никто из работавших внизу людей не знал о том, что я буду на шахте, — они узнали, кто я, когда я поднялся наверх.
   Таким образом, оставались... Вот так черт... Оставались Эван, Конрад, Дэн, ну и Родерик. Может быть еще ван Хурен, который, в конце концов, всем заправляет.
   Эван действительно меня недолюбливает, но не настолько же, право. Дэн не знает, что я подозреваю его в махинациях с лошадьми, а если бы и знал, то не стал бы скрывать мелкое, в сущности, мошенничество, совершая столь тяжкое преступление, скорей бы пожал плечами и пообещал, что больше не будет.
   Что касается Родерика, Конрада и ван Хурена, то для них я не смог придумать мотивов.
   Все они (кроме Конрада, который лежал в амбулатории) казались искренне обрадованными, когда увидели, что я живой и здоровый, выхожу из лифта.
   Чем дольше я размышлял, тем менее правдоподобным казалось мне все это. Ни один из них не годился на роль коварного убийцы. В конце концов, я решил, что у меня чересчур разыгралось воображение.
   Я вздохнул. Голова перестала болеть. Я решил, что вновь могу рассуждать спокойно, и вскоре заснул.
   Когда я проснулся, мои ночные домыслы показались мне начисто лишенными смысла. Конраду показалось, что между микрофоном и историей в шахте есть какая-то связь. Он ошибся.
   Родерик позвонил рано утром и пригласил на ужин. Будет Катя. Ничего официального; когда я сказал, что не обещаю, он поспешил добавить, что ни слова об этом не напишет, и что ничего из сказанного мною в печать не попадет.
   — Договорились! — ответил я, сомневаясь в обещанном. — Где вы живете?
   Он сказал адрес и добавил:
   — Ваш шофер знает, где это.
   — Надеюсь.
   Я положил трубку. В том, что Родерик знал об автомобиле с шофером, не было ничего подозрительного. В «Игуане» у него человек, который сообщает ему, как часто я чищу зубы.
   Телефон зазвонил вновь.
   Уэнкинс. Не смогу ли я... То есть, не соглашусь ли я, чтобы он приехал ко мне сегодня, чтобы обсудить определенные... вернее, некоторые детали, связанные с премьерой фильма.
   — Разумеется, — ответил я. — Прошу.
   Сразу же после него позвонил Конрад. Еду ли я в Парк Крюгера?
   — На какой срок?
   — На десять дней.
   — В таком случае, не могу. Я должен быть здесь самое позднее во вторник. А можно на своей машине? Две машины не одна, особенно, когда нужно многое посмотреть.
   Отличная мысль! — воскликнул он. Я же заподозрил его в том, что он не горит особым желанием ехать в одной машине с Эваном и мною.
   Потом он сказал, что перед ленчем зайдет ко мне выпить стаканчик, что Эван уже весь ушел в раздумья над новым фильмом. Ну, как обычно, подумал я.
   Потом позвонил Аркнольд.
   — Извините, — сказал он. — Я насчет лошадей миссис Кейсвел... — он замолчал, и я понял, что больше он ничего не скажет.
   — До полудня я буду в гостинице, приходите, — предложил я.
   В трубке раздавалось его учащенное дыхание.
   — Ладно, — сказал он. — Постараюсь. Так, пожалуй, действительно будет лучше. Часов в одиннадцать вас устроит? После утренней тренировки.
   — До встречи, — сказал я.

* * *

   Яркое солнце, синее небо.
   Я пил кофе и просматривал тесно набранные колонки местных новостей. Я мало что понял, для этого нужно было знать, что к чему. Как будто вошел на середине сеанса, подумал я.
   В Иоганнесбурге убит неизвестный мужчина — найден два дня назад с проволокой на шее.
   Я почувствовал легкую дрожь и отложил газету.
   Глупости, успокаивал я себя. Никто не покушается на твою жизнь. Все это ерунда.
   — Здравствуйте, — сказала Салли, — что вы здесь делаете?
   — Вот, смотрю, как растет трава.
   Она опустилась напротив, весело улыбаясь. Ее юное лицо так и светилось от удовольствия.
   На ней было короткое белое платье, белые туфли, в руках — ракетки в чехлах. Темные волосы были повязаны зеленой лентой. Все в ней напоминало о богатстве семьи ван Хуренов.
   — Чашечку кофе? — предложил я.
   — Лучше апельсинового сока. Я заказал сок.
   — Правда, у нас потрясающий рудник?
   — Потрясающий, — согласился я. Мы пародировали Дэна.
   — А вы находчивый, — улыбнулась она. — Отец сказал, что вы умеете действовать интуитивно, правда, я так и не поняла, что он имел в виду.
   — Я всегда слишком спешу, чтобы подумать, как следует, — рассмеялся я.
   — Нет, он говорил это в положительном смысле, — не согласилась она.
   Принесли апельсиновый сок. Салли пила, постукивая кусочками льда в стакане. У нее были длинные темные ресницы и нежный румянец. Когда я вижу таких девчонок, я думаю, о том, что моя малышка, может быть, и вырастет такой же симпатичной стройной девушкой, но с ней нельзя будет ни пошутить, ни поговорить серьезно.
   Салли опустила стакан и огляделась.
   — Вы не видели Дэна? Мы договорились встретиться в десять, а сейчас уже четверть одиннадцатого.
   — Вчера он весь вечер занимался подсчетами, устал, бедняжка.
   — Какими подсчетами? — спросила она подозрительно.
   Я рассказал.
   Она рассмеялась.
   — Он здорово считает в уме. В субботу, на скачках, он тоже считал. Я называла его человек-калькулятор, — она отпила из стакана. — А вы знаете, Дэн страшно азартный. Он поставил на лошадь десять рэндов, представляете!
   Я подумал, что ван Хурен хорошо воспитал свою дочь, если десять рэндов были для нее солидной суммой.
   — Правда, — продолжала она, — его лошадь выиграла. Я ходила с ним в кассу за деньгами. Представляете, он получил целых двадцать пять рэндов. Он сказал, что часто выигрывает. И очень радовался.
   — На скачках все, в конце концов, проигрывают.
   — А вы, оказывается, пессимист. Совсем, как мой отец, — заявила она.
   Внезапно глаза ее заблестели, и она утратила интерес к нашему разговору.
   К столику шел Дэн. На нем были белые шорты и светло-голубая спортивная куртка. Загорелый, подтянутый, он, как всегда, улыбался.
   — Привет! — крикнул он.
   — Привет! — ответила Салли, глядя на него.
   Она ушла, а я остался наедине с ее недопитым соком и своими невеселыми мыслями. Я смотрел, как весело шагает она рядом с золотым мальчиком, и думал о том, что именно так с древнейших времен и выглядят влюбленные девушки. Только эта девушка была дочерью владельца золотого рудника, а парень, с которым она шла играть в теннис, умел не только считать, но и рассчитывать.
   Пришел Аркнольд, портье показал ему мой столик. Я предложил выпить, он отказался, потом согласился. Вдали раздавались удары по мячу, возгласы и смех моей парочки.
   Аркнольд узнал Дэна и поморщился.
   — Вот уж не думал, что он окажется здесь! — сказал он.
   — Он нас не услышит.
   — Все равно... Может быть, пойдем к вам?
   — Как скажете, — согласился я. Мы поднялись в номер. Корты были видны из окна, но нас оттуда видно не было.
   Аркнольд, как до этого Конрад, уселся в самое удобное кресло. Видимо, подсознательно он считал себя значительней меня. На его грубо слепленном лице невозможно было проследить тонкие смены настроения. Ни челюсть, ни глаза не говорили, напряжен он или расслаблен. Трудно было понять, о чем думает этот человек. Он казался мне то агрессивным, то озабоченным. Видимо, он еще не решил, нападать ему или попытаться договориться мирно.
   — Я хочу спросить у вас вот о чем, — сказал он.
   — Что вы намерены сказать миссис Кейсвел, когда вернетесь в Англию?
   — Я еще не знаю.
   Он дернул головой, как рассерженный бульдог.
   — Не говорите ей, чтобы сменила тренера.
   — А почему, собственно?
   — Потому что я делаю все, что только возможно.
   — Конечно, — согласился я, — лошади выглядят великолепно, правда, бегают ужасно.
   — Я не виноват, что они проигрывают, — сказал он уныло. — Скажите ей это. Скажите ей, что я не виноват.
   — Если миссис Кейсвел заберет у вас лошадей, вы потеряете довольно большие деньги. Но кроме этого, вы потеряете репутацию. Вдобавок угроза судебного расследования.
   — Что вы имеете в виду?
   Я перебил его.
   — Для начала вы должны избавиться от смотрителя, — сказал я.
   Не скажу, что он остолбенел, но челюсть у него отвисла.
   — Если вы уволите Барти, — продолжал я, — я, возможно, скажу миссис Кейсвел, чтобы она оставила лошадей в вашей конюшне.
   Последовала долгая пауза, в течение которой он приходил в себя. На место агрессивности пришла усталость, смешанная с ощутимой горечью поражения.
   — Я не могу этого сделать, — сказал он, даже не выгораживая своего старшего конюха.
   — Вы боитесь, что он что-то расскажет и вас вычеркнут из списков клуба? Или все дело в деньгах?
   — Я бы попросил вас...
   — Я рекомендую расстаться с ним до моего отъезда, — сказал я с вежливой улыбкой.
   Он тяжело поднялся и, глубоко вздохнув, выругался. Это был поток почти неразличимых слов; по выражению его лица трудно было понять, ругательства это или мольба о помощи.
   Потом он посмотрел в окно, убедился, что Дэн все еще играет, и, не попрощавшись, выскочил из комнаты. Как будто его припекло, причем с трех сторон сразу, подумал я, и даже почувствовал что-то вроде сострадания.

* * *

   Я вернулся на террасу, где увидел Уэнкинса, разыскивающего меня среди читающих газеты постояльцев отеля.
   — Мистер Уэнкинс! — окликнул я его.
   Он затравленно оглянулся и двинулся навстречу, налетая на стулья и столики.
   — Здравствуйте... Линк, — произнес он и поднял руку, оставаясь на внушительном расстоянии. Я сделал ответный жест рукой, подумав, что, вероятно, какой-то смельчак рассказал ему, как от него разит потом.
   Мы сели за столик под желто-белым зонтиком, после чего Уэнкинс согласился... Ну, ладно... разве что... выпить стаканчик пива. Из внутреннего кармана пиджака он вынул пачку бумаг и стал просматривать их. Похоже, это занятие помогло ему успокоиться.
   «Уорлдис»... э-э... дирекция решила... ей кажется, что будет лучше, если прием состоится перед показом фильма...
   Я сразу понял, в чем дело. Они боятся, что во время сеанса я сбегу.
   Здесь... вот, пожалуйста... список приглашенных гостей... то есть лиц, приглашенных дирекцией... А вот... сейчас найду... список представителей прессы... А это... вот лица, которые купили билеты на прием и на фильм... Мы старались, но... сами видите, сколько их... возможно, будет тесно...
   Он немилосердно потел и все время вытирал лоб большим белым носовым платком. Но скандалить не имело смысла. Я сам заварил эту кашу, а, кроме того, я должен быть признателен людям, которые хлопочут ради меня.
   — Ну так вот... не могли бы вы... то есть, не согласились бы... осталось немного билетов... они дороже... по двадцать рэндов.
   — Двадцать рэндов? — удивился я. — Но это очень дорого!
   — Это на благотворительные цели, — заверил он, — понимаете...
   — На какие именно?
   — У меня записано... есть список... не помню, где...
   — Он стал искать по карманам, но ничего не нашел.
   — Ну, что поделаешь... во всяком случае, это доброе дело... и, понимаете... «Уорлдис»... дирекция просит вашего согласия на рекламу... билетов довольно много...
   — Отпадает.
   — Я говорил... мне приказали... но, что там... — он совсем потух.
   — Где состоится прием? — спросил я.
   — Минуточку... да... напротив кинотеатра «Уайдуорлд», в отеле «Клиппспрингер Хайгтс»... это очень хороший зал... вот увидите... это один из лучших отелей Иоганнесбурга.
   — Отлично. Я вернусь во вторник вечером, скажем, около шести. Позвоните мне, и мы обсудим подробности, хорошо?
   — Конечно, — поспешил согласиться он. — Но видите ли... «Уорлдис»... то есть дирекция просит, чтобы вы оставили адрес, по которому мы смогли бы найти вас в Парке Крюгера.
   — Я еще сам не знаю, где буду жить.
   — А вы бы не могли узнать? Потому что... понимаете, мне приказано во что бы то ни стало...
   — Ладно, — успокоил я его. — Я сообщу вам.
   — Я вам очень благодарен... — он засопел. — Не знаю, как вам сказать... но, видите ли... — Он нервничал все сильнее, видимо, у него было еще кое-что в запасе. Я уже готов был опередить его, но страх перед дирекцией победил.
   — Дирекция... скажем, организовала... или заказала... фотографа. На сегодня, во второй половине дня.
   — Какого фотографа?
   — Мы хотим сделать несколько фотографий.
   С невероятными трудностями он объяснил, что это должны быть снимки, на которых я буду в плавках, под пляжным зонтом, в обществе манекенщицы в бикини.
   — Так. Можете вернуться и сказать дирекции, что ее рекламные идеи отстали лет на пятьдесят. Такие фотографии давно никто не делает. К тому же, они вряд ли помогут продать билеты по цене двадцать рэндов штука.
   По его лбу струился пот.
   А кроме того, скажите им, что если они будут постоянно мне надоедать, то я не приду на премьеру.
   Но ведь... После тех снимков, где вы спасаете эту журналистку... Катю... люди толпились у касс... сотни писем... все дешевые билеты разобрали за один день... билеты на прием тоже...
   — Это не было рекламным трюком, — выразительно сказал я.
   — Нет... ну, конечно, нет... что вы, нет, нет!
   Он вскочил, опрокинув при этом стул.
   — Здравствуйте, мистер Уэнкинс, — приветствовала его Салли. — У вас вид, как после партии в теннис.
   Уэнкинс потянулся за платком. Дэн смотрел на него с интересом.
   — Ну, что же... Я им скажу... то есть повторю, что вы... боюсь, что они будут недовольны...
   — Вот именно. И никаких фокусов.
   — Никаких, — пробормотал он, но я был почти уверен, что передать дирекции наш разговор он не отважится.
   Салли смотрела на удаляющегося неровными шагами Уэнкинса.
   — Почему он так нервничает? — спросила она. — Что вы с ним сделали?
   — Он нервный от природы.
   — И глупый, — добавил Дэн, думая о чем-то своем.
   — Можно, я закажу апельсиновый сок? — спросила Салли.

* * *

   Прежде, чем подошел официант, появились Эван с Конрадом, поэтому заказ был основательно расширен. Эван был возбужден больше обычного. Он жестикулировал, как сумасшедший. Конрад молчал. Ведущий оператор обязан слушаться режиссера.
   — Фильм должен быть символическим, — ораторствовал Эван. — Это главное. Я думаю, что высотные здания — это фаллические символы современного мира, выражающие потенцию нации. Поэтому каждая сильная и развивающаяся страна считает своим долгом построить хотя бы один вращающийся ресторан на самом верху самого высокого здания...
   — Если они есть в любой стране, то зачем же так носиться с этим рестораном в Иоганнесбурге? — проворчал Конрад. Он был не согласен, но не хотел портить отношений с Эваном.
   — А что такое фаллический символ? — спросила Салли.
   Дэн чрезвычайно вежливо посоветовал ей поискать это выражение в энциклопедии.
   Я спросил Эвана, где мы будем жить в Парке Крюгера?
   — Понятия не имею, — ответил он. — Наш администратор заказал номера в кемпингах месяца два тому. Мы въедем в парк с юга и будем продвигаться на север.
   — Где-то есть список этих кемпингов, дорогуша, — добавил Конрад. — Я могу переписать, когда мы вернемся в гостиницу.
   — Мне-то все равно, — сказал я. — Но «Уорлдис» просит об этом.
   — Как это все равно? — дернулся Эван. — Если «Уорлдис» просит, то нужно сделать.
   Эван с огромным уважением относился к прокатчикам его картин.
   — Конрад отправит список им.
   Я улыбнулся Конраду.
   — Вот и отлично. Адресуешь на имя Клиффорда Уэнкинса.
   Конрад кивнул. Я понимал его. Одно дело — дружеская услуга, а другое — приказ режиссера.
   — Надеюсь, ты сам поведешь машину, — продолжал Эван своим категоричным тоном. — Предупреждаю, для шофера места не будет.
   Даже в этот прекрасный, беззаботный день, сидя со стаканом в руке, Эван был напряжен, как натянутая струна. Его взлохмаченные вьющиеся волосы торчали во все стороны. Наполняющая его энергия, казалось, вот-вот начнет излучаться видимым потоком.
   Заговорила Салли.
   Я уверена, что вам очень понравится в заповеднике, — сказала она авторитетно. — Звери такие милые.
   Эван умел обращаться с девушками, находящимися в кадре; отношение бедной Салли к животным волновало его мало. Милые? Ерунда! Имела значение только символика.
   — Да, разумеется... то есть... — он живо напомнил мне несчастного Уэнкинса.
   Настроение Конрада молниеносно исправилось. Он разгладил усы и посмотрел на Салли с благодарностью. Салли очень мило ему улыбнулась и продолжала, обращаясь к Дэну:
   — Тебе бы там понравилось. Когда приедешь в следующий раз, мы обязательно туда выберемся.
   Дэн подтвердил, что мечтает об этом. Конрад спросил, когда он собирается ехать. Дэн ответил, что через неделю, максимум, десять дней. Салли сказала, что Дэн успеет побывать на премьере и на приеме по этому поводу, где будет вся семья ван Хуренов. Дэн сказал, что помнит об этом и обязательно придет.
   Я наблюдал за ними. Девочка сияла. Я выразил надежду, про себя, конечно, что золотой мальчик умеет любить.
   Эван и Конрад остались на ленч, за которым вели убийственно скучные разговоры на профессиональные темы. Из их беседы я понял, что они собираются следовать методу документального кинематографа. Конрад будет, как говорится, ловить живую реальность. Приступая к десерту, я уже был убежден в том, что фильм со слонами, символикой и Бог знает чем еще будет нудным, как ожидание в аэропорту.
   Конрада волновала техническая сторона. Меня ничего не волновало. Эван, как обычно, вдавался в детали.
   — Итак, берем «Аррифлекс», — наконец сказал он Конраду. — Могут встретиться неповторимые ситуации... Будет обидно, если мы их упустим.
   Конрад согласился. Потом они решили взять и звукозаписывающую аппаратуру. Администратор группы договорился с одним из смотрителей заповедника об аренде вездехода, так что все должно было поместиться.