Я внимательно посмотрел на нее. Хотел бы я знать: ее, печальные песни, и слезы в кухне, и теперь настойчивое требование, чтоб я остался, – нет ли тут мельчайших признаков, что наше родство ее огорчает больше, чем она предполагала? Я всегда знал, что, даже если она полюбит меня так, как я хотел, это будет для нее большим потрясением, потому что Джоанна не способна отбросить свои предрассудки. Но в любом, случае мне именно сейчас уходить не время.
– Хорошо, – улыбнулся я, – спасибо, я останусь. На софе.
Она вдруг оживилась, стала разговорчивой и рассказала во всех деталях, как выглядело на экране интервью,
– В начале программы он заявил, мол, он полагает, что твое имя на табло появилось по ошибке, потому что он слышал, будто ты не приедешь, и я испугалась, не попал ли ты по дороге в аварию. Но ты приехал… и потом вы оба выглядели как самые закадычные друзья, он обнял тебя за плечи, и ты улыбался ему так, будто солнце сияло из его глаз. Как тебе удалось? А он старался подколоть тебя, разве нет? Может, это мне показалось, потому что я знаю… – Она замолчала на середине фразы и потом совершенно другим голосом, полным слез, спросила: – Что ты собираешься с ним сделать?
Я рассказал ей. Наступила долгая пауза. Она была потрясена.
– Ты не сможешь! – воскликнула она. Я улыбнулся, но ничего не ответил. Она вздрогнула:
– Он не догадывался, что ты все знаешь, когда подкалывал тебя.
– Ты мне поможешь? – спросил я. Ее помощь была очень важна.
– Может, лучше обратиться в полицию? – серьезно спросила она.
– Нет.
– Но то, что ты планируешь… это жестоко.
– Да, – согласился я.
– И сложно, и много работы, и дорого.
– Да. Ты позвонишь один раз. Хорошо? Она вздохнула:
– Если он перестанет вредить, наверное, ты тоже успокоишься?
– Безусловно. Но ты позвонишь?
– Я подумаю. – Она встала и забрала поднос. Джоанна не позволила помочь ей вымыть посуду, и я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день: я почувствовал смутную тревогу, обнаружив, что это портрет моей матери за роялем.
Я все еще разглядывал портрет, когда она вернулась.
– Боюсь, что он мне не удался, – заметила она, становясь рядом. – Видимо, что-то неправильно с перспективой.
– Мать знает, что ты рисуешь ее?
– Ох, нет.
– Когда ты начала?
– Вчера днем.
Мы помолчали. Потом я Сказал:
– Нет никакого смысла убеждать себя, что ты испытываешь ко мне материнские чувства.
Она вздрогнула от удивления.
– Я не хочу вторую мать, – продолжал я. – Я хочу жену.
– Я не могу… – проговорила она, и у нее перехватило дыхание.
Я отвернулся от портрета, понимая, что надавил слишком сильно и слишком рано. Джоанна взяла измазанную краской тряпку и начала стирать еще не высохшие мазки, уничтожая свою работу.
– Ты видишь слишком многое, – сказала она. – Больше, чем я понимаю сама.
Я улыбнулся, и немного спустя она тоже с усилием улыбнулась, вытерла пальцы тряпкой и повесила ее на мольберт.
– Я позвоню… Ты можешь начинать… то, что запланировал.
На следующее утро, в понедельник, я взял напрокат машину и отправился к Гранту Олдфилду.
Ночью ударил мороз, и скачки были отменены, поля и деревья сверкали свежим снегом, и я ехал в прекрасном настроении, хотя меня и ждал холодный, как нынешний день, прием.
Я оставил машину за воротами, прошел короткую дорожку и позвонил.
Мне бросилось в глаза, что медный колокольчик сиял, начищенный до блеска, и в эту минуту дверь открыла приятная молодая женщина в зеленом шерстяном платье и вопросительно посмотрела на меня.
– Я приехал… Я хотел… мм… Не могли бы вы мне сказать, где я могу найти Гранта Олдфилда?
– Тут, – ответила она. – Он живет здесь. Я его жена.
Минуточку, я позову его. Как ваше имя, что мне сказать ему?
– Роб Финн.
– О, – удивленно воскликнула она и тепло улыбнулась. – Входите. Грант так обрадуется.
Я очень сомневался в этом, но вошёл в узкую прихожую, и она закрыла за мной дверь. Нигде ни единого пятнышка, все сияло чистотой, будто я попал в другой дом, не в тот, что помнил. Она провела меня в кухню, тоже ослепительно чистую.
Грант сидел за столом и читал газету. Он взглянул на входившую жену, и, когда увидел меня, на лице у него появилась удивленная приветливая улыбка. Он встал. Грант похудел, выглядел постаревшим и как-то внутренне съежившимся, но он стал или скоро собирался стать вполне нормальным человеком.
– Как вы, Грант? – спросил я, немного растерявшись и не понимая их дружелюбия.
– Гораздо лучше, спасибо. Я дома уже две недели.
– Он был в больнице, – объяснила жена. – Они забрали его вечером следующего дня после того, как вы привезли его сюда. Доктор Парнелл написал мне, что Грант болен и нуждается в помощи. И я приехала. – Она с улыбкой посмотрела на Гранта. – Но теперь все будет хорошо. Грант уже получил работу. Через две недели он начнет продавать игрушки.
– Игрушки? – Самое несоответствующее его натуре дело, подумал я.
– Да, – подтвердила жена. – Врачи считают, что ему лучше заниматься тем, что не имеет отношения к лошадям.
– Мы вам очень благодарны, Роб, – сказал Грант.
*– Доктор Парнелл объяснил мне, – продолжила его жена, заметив мое удивление, – что вы имели полное право сдать Гранта в полицию.
– Я хотел убить вас, – произнес Грант с удивлением в голосе, как если бы не мог понять, откуда такая мысль возникла. – Я действительно хотел убить вас, понимаете?
– Доктор Парнелл сказал, что, если бы вы были человеком другого типа. Грант вполне мог бы закончить дни в тюремном сумасшедшем доме.
Мне стало неловко.
– Доктор Парнелл, – пробормотал я, – по-моему, слишком много говорит.
– Он хотел, чтобы я поняла, – улыбаясь, возразила жена Гранта, – вы дали ему шанс выздороветь, и я тоже должна внести свою долю.
– Вы не будете возражать, Грант, – спросил я, – если я задам вопрос: как вы потеряли работу у Эксминстера?
Миссис Олдфилд подвинулась к мужу, словно защищая его.
– Не будем ворошить прошлое, – озабоченно сказала она.
– Все нормально, любимая, – успокоил ее Грант, обнимая за талию. – Задавайте ваш вопрос.
– Я убежден, что вы сказали Эксминстеру правду, и вы не продавали информацию профессиональному игроку Лаббоку. Но Лаббок получал информацию и платил за нее. Вопрос такой: кто на самом деле получал деньги, которые якобы предназначались вам?
– Вы не знаете дела, Роб, – начал Грант. – Я сам вертелся и крутился, чтобы узнать. Я ходил к Лаббоку и очень разозлился на него. – Он виновато улыбнулся. – И Лаббок сказал, что, пока он не поговорил с Эксминстером, он вообще не знал, кому он платит за информацию. После слов Эксминстера он догадался, что это я. Так Лаббок сказал. Еще он сказал, будто я передавал ему информацию по телефону, а он посылал деньги на почту в Лондоне для передачи Робинсону. Он не поверил, что я ничего не знаю. Он считал, мол, я не сумел прикрыться как надо и теперь пытаюсь увернуться. – В его голосе не было заметно горечи. Или пребывание в нервной клинике, или болезнь изменила его до самых корней.
– У вас есть адрес Лаббока?
– Он живет в Солигулле, – медленно проговорил он. – Я мог бы узнать дом, но не помню ни улицы, ни номера.
– Я найду.
– А зачем он вам понадобился?
– Если я сумею доказать, что вы говорили правду, будет в этом для вас смысл?
Вдруг его лицо оживилось, будто осветилось изнутри.
– Я бы сказал – будет. Вы не можете представить, каково мне было: потерять работу из-за того, чего я не делал, и никто мне не верил, никто и никогда.
Я не стал говорить, что хорошо понимаю, каково ему было.
– Я сделаю все, что смогу, – заверил я.
– Но ты не вернешься к скачкам? – встревожено спросила миссис Олдфилд. – Ты не начнешь все снова?
– Нет, любимая, не беспокойся. Я буду с удовольствием продавать игрушки. Кто знает, может, на будущий год мы откроем свой магазин, когда я научусь торговать.
Я проехал тридцать миль до Солигулла, нашел в телефонной книге номер и позвонил Лаббоку. Секретарь сообщила, что его нет, но, если он срочно нужен, возможно, я застану его в Бирмингеме в отеле «Куин», где у него ленч.
Я дважды заблудился в улицах с односторонним движением и чудом нашел место, чтобы поставить машину на площади перед отелем «Куин». На листке с грифом отеля я написал мистеру Лаббоку записку с просьбой уделить мне несколько минут. Заклеив конверт, я попросил старшего портье передать с рассыльным записку.
– Дикки, отнеси записку мистеру Лаббоку. Он несколько минут назад вошел в салон для ленча, – сказал портье.
Дикки вернулся с ответом: мистер Лаббок будет ждать меня в холле в два пятнадцать.
Он оказался полнеющим человеком средних лет с пушистыми усами и редкой прядью, зачесанной на голый череп. Я угостил его двойной порцией бренди и толстой сигарой, и он с ироническим удивлением разглядывал меня. Конечно, он привык сам угощать жокеев, а не принимать от них угощение.
– Я хочу узнать подробности о Гранте Олдфилде, – прямо приступил я к делу.
– Олдфилд? – пробормотал он, попыхивая сигарой. – Да, да, Олдфилд, помню. – Он проницательно посмотрел на меня. – Вы… вы работаете для той же фирмы? Вы хотите знать, как это делается? Ну что ж, не вижу причины, почему бы не рассказать вам. Я буду давать вам плюс двадцать пять фунтов. за каждого победителя, о котором вы мне сообщите заранее. Никто вам не даст больше.
– Столько вы платили Олдфилду?
– Да.
– Вы давали ему деньги в руки?
– Нет. Но он и. не просил давать ему лично. Он сообщал информацию по телефону и просил по почте посылать ему чек на предъявителя в конверте на имя Робинсона.
– На какое отделение?
Он сделал глоток бренди и неодобрительно взглянул на меня:
– Зачем вам знать? -
– Хорошая идея, почему бы не воспользоваться. Он пожал плечами:
– Не помню. По-моему, совершенно не важно, какое отделение. Где-то в пригороде Лондона. Не помню, прошло столько времени. Может быть, Н.Е.7? Или Н.12? Что-то в этом духе.
– У вас не записано?
– Нет, – твердо сказал он. – Почему бы вам не спросить у самого Олдфилда?
Я вздохнул:
– Сколько раз он передавал вам информацию?
– Он назвал мне имена примерно пяти лошадей, так мне кажется. Три из них выиграли, в этих случаях я посылал ему деньги.
– Вы уверены, что Олдфилд звонил вам?
– Все зависит от того, что вы подразумеваете под «уверен», – задумчиво проговорил он. – Пожалуй, я не был «уверен», пока Эксминстер не сказал мне: «Я знаю, вы покупаете информацию у моего жокея». И я подтвердил, что покупаю.
– А до этого вы никому не говорили, что Олдфилд продает вам имена претендентов на победу?
– Разумеется, нет.
– Никому? – настаивал я.
– Совершенно точно, никому. – Он осуждающе посмотрел на меня. – В моем бизнесе это не проходит даром, и особенно если я вообще не уверен. Ну, хватит об этом?
– Понимаете… – начал я. – Мне очень жаль, что пришлось обманывать вас. Я не продавец информации. Я просто хочу немного очистить от грязи имя Гранта Олдфилда.
К моему удивлению, он добродушно рассмеялся и стряхнул пепел с сигары.
– Знаете, если бы вы согласились продавать мне информацию, я бы воспринял это как ловушку. Есть жокеи, которых можно купить, а есть – которых нельзя. И у человека моей профессии должен быть инстинкт, кого нельзя купить. И вы… – он ткнул сигарой в мою сторону, – вы не того сорта человек, которого можно купить.
– Спасибо, – пробормотал я.
– И очень глупо, – добавил он. – Многие так делают, и мой бизнес легален.
Я усмехнулся.
– Мистер Лаббок, – сказал я, – под именем Робинсона скрывался не Грант Олдфилд, но его карьера и его здоровье рухнули из-за того, что вас и мистера Эксминстера заставили поверить, будто он продавал информацию.
Лаббок удивленно посмотрел на меня и погладил большим пальцем левой руки усы.
– Олдфилд теперь отбросил мысли о скачках, – продолжал я, – но для него много значит вернуть свое честное имя. Вы поможете ему?
– Как?
– Только напишите, что у вас не было доказательств в поддержку предположения, что под именем Робинсона, которому вы платили, скрывался Олдфилд, пока мистер Эксминстер не подтвердил ваши подозрения, кто такой Робинсон.
– И это все?
– Да.
– Пожалуйста. Не вижу в этом вреда. Но думаю, вы лаете не на то дерево. Кто же, кроме жокея, станет так тщательно скрывать свое имя. Только тот, кто потеряет работу, если секрет раскроется. Уверяю вас. Но я напишу, что вы просите.
Он достал ручку, взял листок бумаги с грифом отеля и написал все, что я просил. Подписал, поставил дату и еще раз прочел.
– Вот, пожалуйста. Но все равно не понимаю, какая от этого польза.
Я прочел написанное, сложил листок и положил в бумажник.
– Кто-то сказал мистеру Эксминстеру, что Олдфилд продает вам информацию, – объяснил я. – Если вы никому не говорили, кто мог знать?
– О! – У него расширились глаза. – Да, да. Понимаю, тот, кто сам продавал. Но Олдфилд никогда лично не приходил… Так" значит, Робинсон не Олдфилд.
– В этом все дело, – подтвердил я. – Я вам очень благодарен, мистер Лаббок, за вашу помощь?
– В любое время к вашим услугам. – Он помахал укоротившейся сигарой и широко улыбнулся. – Увидимся на скачках.
16
– Хорошо, – улыбнулся я, – спасибо, я останусь. На софе.
Она вдруг оживилась, стала разговорчивой и рассказала во всех деталях, как выглядело на экране интервью,
– В начале программы он заявил, мол, он полагает, что твое имя на табло появилось по ошибке, потому что он слышал, будто ты не приедешь, и я испугалась, не попал ли ты по дороге в аварию. Но ты приехал… и потом вы оба выглядели как самые закадычные друзья, он обнял тебя за плечи, и ты улыбался ему так, будто солнце сияло из его глаз. Как тебе удалось? А он старался подколоть тебя, разве нет? Может, это мне показалось, потому что я знаю… – Она замолчала на середине фразы и потом совершенно другим голосом, полным слез, спросила: – Что ты собираешься с ним сделать?
Я рассказал ей. Наступила долгая пауза. Она была потрясена.
– Ты не сможешь! – воскликнула она. Я улыбнулся, но ничего не ответил. Она вздрогнула:
– Он не догадывался, что ты все знаешь, когда подкалывал тебя.
– Ты мне поможешь? – спросил я. Ее помощь была очень важна.
– Может, лучше обратиться в полицию? – серьезно спросила она.
– Нет.
– Но то, что ты планируешь… это жестоко.
– Да, – согласился я.
– И сложно, и много работы, и дорого.
– Да. Ты позвонишь один раз. Хорошо? Она вздохнула:
– Если он перестанет вредить, наверное, ты тоже успокоишься?
– Безусловно. Но ты позвонишь?
– Я подумаю. – Она встала и забрала поднос. Джоанна не позволила помочь ей вымыть посуду, и я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день: я почувствовал смутную тревогу, обнаружив, что это портрет моей матери за роялем.
Я все еще разглядывал портрет, когда она вернулась.
– Боюсь, что он мне не удался, – заметила она, становясь рядом. – Видимо, что-то неправильно с перспективой.
– Мать знает, что ты рисуешь ее?
– Ох, нет.
– Когда ты начала?
– Вчера днем.
Мы помолчали. Потом я Сказал:
– Нет никакого смысла убеждать себя, что ты испытываешь ко мне материнские чувства.
Она вздрогнула от удивления.
– Я не хочу вторую мать, – продолжал я. – Я хочу жену.
– Я не могу… – проговорила она, и у нее перехватило дыхание.
Я отвернулся от портрета, понимая, что надавил слишком сильно и слишком рано. Джоанна взяла измазанную краской тряпку и начала стирать еще не высохшие мазки, уничтожая свою работу.
– Ты видишь слишком многое, – сказала она. – Больше, чем я понимаю сама.
Я улыбнулся, и немного спустя она тоже с усилием улыбнулась, вытерла пальцы тряпкой и повесила ее на мольберт.
– Я позвоню… Ты можешь начинать… то, что запланировал.
На следующее утро, в понедельник, я взял напрокат машину и отправился к Гранту Олдфилду.
Ночью ударил мороз, и скачки были отменены, поля и деревья сверкали свежим снегом, и я ехал в прекрасном настроении, хотя меня и ждал холодный, как нынешний день, прием.
Я оставил машину за воротами, прошел короткую дорожку и позвонил.
Мне бросилось в глаза, что медный колокольчик сиял, начищенный до блеска, и в эту минуту дверь открыла приятная молодая женщина в зеленом шерстяном платье и вопросительно посмотрела на меня.
– Я приехал… Я хотел… мм… Не могли бы вы мне сказать, где я могу найти Гранта Олдфилда?
– Тут, – ответила она. – Он живет здесь. Я его жена.
Минуточку, я позову его. Как ваше имя, что мне сказать ему?
– Роб Финн.
– О, – удивленно воскликнула она и тепло улыбнулась. – Входите. Грант так обрадуется.
Я очень сомневался в этом, но вошёл в узкую прихожую, и она закрыла за мной дверь. Нигде ни единого пятнышка, все сияло чистотой, будто я попал в другой дом, не в тот, что помнил. Она провела меня в кухню, тоже ослепительно чистую.
Грант сидел за столом и читал газету. Он взглянул на входившую жену, и, когда увидел меня, на лице у него появилась удивленная приветливая улыбка. Он встал. Грант похудел, выглядел постаревшим и как-то внутренне съежившимся, но он стал или скоро собирался стать вполне нормальным человеком.
– Как вы, Грант? – спросил я, немного растерявшись и не понимая их дружелюбия.
– Гораздо лучше, спасибо. Я дома уже две недели.
– Он был в больнице, – объяснила жена. – Они забрали его вечером следующего дня после того, как вы привезли его сюда. Доктор Парнелл написал мне, что Грант болен и нуждается в помощи. И я приехала. – Она с улыбкой посмотрела на Гранта. – Но теперь все будет хорошо. Грант уже получил работу. Через две недели он начнет продавать игрушки.
– Игрушки? – Самое несоответствующее его натуре дело, подумал я.
– Да, – подтвердила жена. – Врачи считают, что ему лучше заниматься тем, что не имеет отношения к лошадям.
– Мы вам очень благодарны, Роб, – сказал Грант.
*– Доктор Парнелл объяснил мне, – продолжила его жена, заметив мое удивление, – что вы имели полное право сдать Гранта в полицию.
– Я хотел убить вас, – произнес Грант с удивлением в голосе, как если бы не мог понять, откуда такая мысль возникла. – Я действительно хотел убить вас, понимаете?
– Доктор Парнелл сказал, что, если бы вы были человеком другого типа. Грант вполне мог бы закончить дни в тюремном сумасшедшем доме.
Мне стало неловко.
– Доктор Парнелл, – пробормотал я, – по-моему, слишком много говорит.
– Он хотел, чтобы я поняла, – улыбаясь, возразила жена Гранта, – вы дали ему шанс выздороветь, и я тоже должна внести свою долю.
– Вы не будете возражать, Грант, – спросил я, – если я задам вопрос: как вы потеряли работу у Эксминстера?
Миссис Олдфилд подвинулась к мужу, словно защищая его.
– Не будем ворошить прошлое, – озабоченно сказала она.
– Все нормально, любимая, – успокоил ее Грант, обнимая за талию. – Задавайте ваш вопрос.
– Я убежден, что вы сказали Эксминстеру правду, и вы не продавали информацию профессиональному игроку Лаббоку. Но Лаббок получал информацию и платил за нее. Вопрос такой: кто на самом деле получал деньги, которые якобы предназначались вам?
– Вы не знаете дела, Роб, – начал Грант. – Я сам вертелся и крутился, чтобы узнать. Я ходил к Лаббоку и очень разозлился на него. – Он виновато улыбнулся. – И Лаббок сказал, что, пока он не поговорил с Эксминстером, он вообще не знал, кому он платит за информацию. После слов Эксминстера он догадался, что это я. Так Лаббок сказал. Еще он сказал, будто я передавал ему информацию по телефону, а он посылал деньги на почту в Лондоне для передачи Робинсону. Он не поверил, что я ничего не знаю. Он считал, мол, я не сумел прикрыться как надо и теперь пытаюсь увернуться. – В его голосе не было заметно горечи. Или пребывание в нервной клинике, или болезнь изменила его до самых корней.
– У вас есть адрес Лаббока?
– Он живет в Солигулле, – медленно проговорил он. – Я мог бы узнать дом, но не помню ни улицы, ни номера.
– Я найду.
– А зачем он вам понадобился?
– Если я сумею доказать, что вы говорили правду, будет в этом для вас смысл?
Вдруг его лицо оживилось, будто осветилось изнутри.
– Я бы сказал – будет. Вы не можете представить, каково мне было: потерять работу из-за того, чего я не делал, и никто мне не верил, никто и никогда.
Я не стал говорить, что хорошо понимаю, каково ему было.
– Я сделаю все, что смогу, – заверил я.
– Но ты не вернешься к скачкам? – встревожено спросила миссис Олдфилд. – Ты не начнешь все снова?
– Нет, любимая, не беспокойся. Я буду с удовольствием продавать игрушки. Кто знает, может, на будущий год мы откроем свой магазин, когда я научусь торговать.
Я проехал тридцать миль до Солигулла, нашел в телефонной книге номер и позвонил Лаббоку. Секретарь сообщила, что его нет, но, если он срочно нужен, возможно, я застану его в Бирмингеме в отеле «Куин», где у него ленч.
Я дважды заблудился в улицах с односторонним движением и чудом нашел место, чтобы поставить машину на площади перед отелем «Куин». На листке с грифом отеля я написал мистеру Лаббоку записку с просьбой уделить мне несколько минут. Заклеив конверт, я попросил старшего портье передать с рассыльным записку.
– Дикки, отнеси записку мистеру Лаббоку. Он несколько минут назад вошел в салон для ленча, – сказал портье.
Дикки вернулся с ответом: мистер Лаббок будет ждать меня в холле в два пятнадцать.
Он оказался полнеющим человеком средних лет с пушистыми усами и редкой прядью, зачесанной на голый череп. Я угостил его двойной порцией бренди и толстой сигарой, и он с ироническим удивлением разглядывал меня. Конечно, он привык сам угощать жокеев, а не принимать от них угощение.
– Я хочу узнать подробности о Гранте Олдфилде, – прямо приступил я к делу.
– Олдфилд? – пробормотал он, попыхивая сигарой. – Да, да, Олдфилд, помню. – Он проницательно посмотрел на меня. – Вы… вы работаете для той же фирмы? Вы хотите знать, как это делается? Ну что ж, не вижу причины, почему бы не рассказать вам. Я буду давать вам плюс двадцать пять фунтов. за каждого победителя, о котором вы мне сообщите заранее. Никто вам не даст больше.
– Столько вы платили Олдфилду?
– Да.
– Вы давали ему деньги в руки?
– Нет. Но он и. не просил давать ему лично. Он сообщал информацию по телефону и просил по почте посылать ему чек на предъявителя в конверте на имя Робинсона.
– На какое отделение?
Он сделал глоток бренди и неодобрительно взглянул на меня:
– Зачем вам знать? -
– Хорошая идея, почему бы не воспользоваться. Он пожал плечами:
– Не помню. По-моему, совершенно не важно, какое отделение. Где-то в пригороде Лондона. Не помню, прошло столько времени. Может быть, Н.Е.7? Или Н.12? Что-то в этом духе.
– У вас не записано?
– Нет, – твердо сказал он. – Почему бы вам не спросить у самого Олдфилда?
Я вздохнул:
– Сколько раз он передавал вам информацию?
– Он назвал мне имена примерно пяти лошадей, так мне кажется. Три из них выиграли, в этих случаях я посылал ему деньги.
– Вы уверены, что Олдфилд звонил вам?
– Все зависит от того, что вы подразумеваете под «уверен», – задумчиво проговорил он. – Пожалуй, я не был «уверен», пока Эксминстер не сказал мне: «Я знаю, вы покупаете информацию у моего жокея». И я подтвердил, что покупаю.
– А до этого вы никому не говорили, что Олдфилд продает вам имена претендентов на победу?
– Разумеется, нет.
– Никому? – настаивал я.
– Совершенно точно, никому. – Он осуждающе посмотрел на меня. – В моем бизнесе это не проходит даром, и особенно если я вообще не уверен. Ну, хватит об этом?
– Понимаете… – начал я. – Мне очень жаль, что пришлось обманывать вас. Я не продавец информации. Я просто хочу немного очистить от грязи имя Гранта Олдфилда.
К моему удивлению, он добродушно рассмеялся и стряхнул пепел с сигары.
– Знаете, если бы вы согласились продавать мне информацию, я бы воспринял это как ловушку. Есть жокеи, которых можно купить, а есть – которых нельзя. И у человека моей профессии должен быть инстинкт, кого нельзя купить. И вы… – он ткнул сигарой в мою сторону, – вы не того сорта человек, которого можно купить.
– Спасибо, – пробормотал я.
– И очень глупо, – добавил он. – Многие так делают, и мой бизнес легален.
Я усмехнулся.
– Мистер Лаббок, – сказал я, – под именем Робинсона скрывался не Грант Олдфилд, но его карьера и его здоровье рухнули из-за того, что вас и мистера Эксминстера заставили поверить, будто он продавал информацию.
Лаббок удивленно посмотрел на меня и погладил большим пальцем левой руки усы.
– Олдфилд теперь отбросил мысли о скачках, – продолжал я, – но для него много значит вернуть свое честное имя. Вы поможете ему?
– Как?
– Только напишите, что у вас не было доказательств в поддержку предположения, что под именем Робинсона, которому вы платили, скрывался Олдфилд, пока мистер Эксминстер не подтвердил ваши подозрения, кто такой Робинсон.
– И это все?
– Да.
– Пожалуйста. Не вижу в этом вреда. Но думаю, вы лаете не на то дерево. Кто же, кроме жокея, станет так тщательно скрывать свое имя. Только тот, кто потеряет работу, если секрет раскроется. Уверяю вас. Но я напишу, что вы просите.
Он достал ручку, взял листок бумаги с грифом отеля и написал все, что я просил. Подписал, поставил дату и еще раз прочел.
– Вот, пожалуйста. Но все равно не понимаю, какая от этого польза.
Я прочел написанное, сложил листок и положил в бумажник.
– Кто-то сказал мистеру Эксминстеру, что Олдфилд продает вам информацию, – объяснил я. – Если вы никому не говорили, кто мог знать?
– О! – У него расширились глаза. – Да, да. Понимаю, тот, кто сам продавал. Но Олдфилд никогда лично не приходил… Так" значит, Робинсон не Олдфилд.
– В этом все дело, – подтвердил я. – Я вам очень благодарен, мистер Лаббок, за вашу помощь?
– В любое время к вашим услугам. – Он помахал укоротившейся сигарой и широко улыбнулся. – Увидимся на скачках.
16
Во вторник утром я купил еженедельник «Лошадь и собака» и начал обзванивать людей, давших объявление о продаже верховой лошади. С двумя из них я договорился, что в течение пары дней приеду посмотреть.
Потом я позвонил одному из фермеров, с лошадью которого работал, и уговорил одолжить мне на несколько часов в четверг «лендровер» и автоприцеп.
Затем я достал из рабочего столика Джоанны сантиметр – она была на репетиции – и на взятой напрокат машине поехал в конюшни к Джеймсу. Он сидел в кабинете и занимался бумагами.
– Сегодня опять нет скачек, – заметил Джеймс. – Но нам все-таки удивительно везло этой зимой, по крайней мере до сих пор.
Он встал, потер руки и подержал их над плохо греющим огнем.
– Звонили некоторые владельцы, – сказал он. – Они снова хотят вас. Я сказал им… – нижние зубы сверкнули, когда он исподлобья взглянул на меня, – что я удовлетворен вашей работой и что вы будете участвовать с Темплейтом в Золотом кубке.
– Что?! – воскликнул я.
– Да. – Глаза у него сверкнули.
– Но… Пип…
– Я объяснил Пипу, что не могу снять вас с лошади, если вы выиграли на ней и Королевские скачки, и Зимний кубок. И Пип согласился. Я договорился с ним, что он начнет через неделю после Челтнема, у него останется время провести несколько скачек до Большого национального приза. Он будет работать с тем скакуном, с которым участвовал в прошлом году в «Грэнд нэшнл».
– Он финишировал шестым, – вспомнил я.
– Да, правильно. У меня теперь достаточно лошадей, чтобы загрузить работой Пипа и вас, и у меня нет сомнений, что между вами все будет хорошо.
– Не знаю, как и благодарить вас!..
– Благодарите себя. Вы заслужили. – Он нагнулся и подбросил совок угля в камин.
– Джеймс, – сказал я, – вы напишете для меня, что я попрошу.
– Напишу? А, конечно. Вы получите контракт на следующий сезон, такой же, как и Пип.
– Нет, я не это имел в виду, – смущенно возразил я. – Совсем другое… не напишете ли вы, что Морис Кемп-Лоур сказал вам, будто Олдфилд продает информацию о ваших лошадях, и что Кемп-Лоур узнал это от Лаббока.
– Это написать?
– Да, пожалуйста.
– Не понимаю… – Он недоуменно посмотрел на меня и пожал плечами. – Ну что ж… – Он сел, взял листок бумаги, где вверху было его имя и адрес, и написал, что я просил.
– Подпись и дату? – спросил он.
– Да, пожалуйста.
– Какой смысл? – с сомнением проговорил он, протягивая мне листок.
Я достал из бумажника написанное мистером Лаббоком и показал ему. Он прочел эти строчки три раза.
– О боже! – воскликнул он. – Невероятно. Предположим, я сам осторожно бы проверил все у Лаббока? Какой риск для Мориса.
– Никакого риска, – возразил я. – У вас бы не возникло сомнений, что он просто дружески предупредил вас. Но предупреждение сработало. Грант был уволен.
– Мне очень жаль, – медленно проговорил Джеймс. – Я хотел бы как-нибудь исправить ошибку.
– Напишите Гранту и объясните, – предложил я. – Он оценит ваше письмо выше всего на свете.
– Напишу, – согласился он и сделал пометку на календаре.
– В воскресенье утром, – начал я, забирая заявление Лаббока и вкладывая в бумажник, – эти документы выпадут из почтового ящика на стол старшего распорядителя. Конечно, их мало, чтобы начать дело в суде, но вполне достаточно, чтобы столкнуть нашего друга с пьедестала.
– Я бы сказал, что вы правы. – Он мрачно взглянул на меня. – Но зачем же ждать воскресенья?
– Я… мм… Я не буду готов до воскресенья, – уклончиво ответил я.
Он не настаивал. Мы вышли вместе во двор и осмотрели некоторых лошадей. Джеймс давал инструкции, делал критические замечания и хвалил окруживших его конюхов. И я понял, насколько сроднился с этим прекрасно организованным бизнесом и как много для меня значит быть частью его.
На округлых, поросших травой холмах в миле или чуть больше от конюшни стоял заброшенный домик сторожа, принадлежавший Джеймсу. Он мне как-то рассказал, что в этом доме жил служащий, следивший за галопировавшими на тренировках лошадьми. Но в доме не было ни электричества, ни водопровода, ни канализации. И потом пришел новый служащий, и он, естественно, предпочитал жить в деревне со всеми удобствами и приезжать сюда на мотоцикле.
Попрощавшись с Джеймсом, я поехал к коттеджу. Я увидел четырехкомнатное строение с маленьким огороженным садом и узкой тропинкой, ведущей от ворот к входным дверям. В каждой комнате было по окну, два смотрели в садик, два – в противоположную сторону.
Войти без ключа не составило труда, потому что стекла в окнах были выбиты. Я забрался внутрь и нашел, что стены и пол еще в хорошем состоянии. Все четыре двери выходили в маленький холл перед входной дверью. Я закончил осмотр, решив, что ничего более подходящего не мог бы и представить.
Я вынул сантиметр, взятый у Джоанны, измерил оконные рамы, три фута высотой, четыре фута шириной, затем сосчитал, сколько окон разбито, и измерил одно из них. Потом вернулся к Джеймсу и попросил одолжить мне коттедж на несколько дней, чтобы сложить кое-какие вещи, для которых нет места в моей берлоге.
– Ради бога. Делайте что хотите, – сказал он.
Я поблагодарил и поехал в Ньюбери, там я подождал, пока торговец стройматериалами выполнит мой заказ: десять оконных стекол, замазку, несколько отрезков водопроводной трубы, корзину, немного гвоздей, тяжелый висячий замок, мешок цемента, банку зеленой краски, кисть, мастерок для цемента. Нагрузившись, я вернулся в коттедж.
Я покрасил входную дверь, выбрал комнату с окном на противоположную от садика сторону и выбил оставшиеся стекла. Замешал цемент, набрав воды в бочке с дождевой водой, и вставил в окно без стекол шесть отрезков водопроводной трубы длиной в три фута. Затем вернулся в холл и накрепко привинтил петли для висячего замка к дверям той же комнаты. На внутренней стороне двери я отвинтил ручку и выбросил ее.
Оставалось только вставить стекла в окна по фасаду. С целыми окнами и свежепокрашенной дверью коттедж уже казался обитаемым и приветливым.
Я улыбнулся, поглядев на дом, вывел машину из-за кустов, где спрятал, чтоб не привлекать внимания, и поехал в Лондон.
Когда я вошел, шотландский доктор пил с Джоанной джин.
– Ой, нет, – бесцеремонно воскликнул я.
– Ой, да, дружище, – передразнил он меня. – Предполагалось, что вы вчера придете ко мне показаться, помните?
– Я был занят.
– Я только посмотрю на ваши запястья, если вы не возражаете.
Я вздохнул, сел за стол, он развязал повязки. На них снова была кровь.
– По-моему, я говорил вам, чтобы вы не делали пока никакой работы, – проворчал доктор. – Так они никогда не заживут.
Рассердившись, он затянул новую повязку слишком сильно, я поморщился, он хмыкнул, но со второй рукой уже обращался нежнее.
– Ну, вот и все, – сказал он, закончив перевязку. – Дайте им отдых хотя бы на пару дней. И приходите показаться в пятницу.
– В субботу, – возразил я. – В пятницу меня не будет в Лондоне.
– Тогда в субботу утром. И не забудьте, что надо прийти. – Он допил джин и попрощался исключительно с Джоанной.
Она проводила его и, вернувшись, засмеялась:
– Он не всегда такой несимпатичный. Но, боюсь, он подозревает, что ты участвуешь в каких-то отвратительных садистских оргиях, ведь ты не сказал ему, откуда у тебя такие травмы.
– Черт возьми, а ведь он прав, – мрачно согласился я.
Я пошел спать на софу в третий раз и лежал без сна, слушая в темноте мягкое, сонное дыхание Джоанны. Каждый день она неуверенно спрашивала, не хочу ли я остаться еще на ночь в ее квартире. И я не уходил, пока оставался хоть какой-то шанс сломить ее сопротивление. Видеть знакомые очертания Джоанны, входившей в ванную и выходившей оттуда в красивом халате, и наблюдать, как она ложится в постель в пяти ярдах от меня, – это абсолютно не то, чего бы я хотел. Но я легко мог убежать и, не испытывая соблазнов, спокойно спать в квартире родителей в полумиле отсюда. Если я этого не делал, что ж, это моя вина. И я показывал это всем своим видом, когда она каждое утро с искренним раскаянием извинялась за свои предрассудки.
Утром в среду я поехал в большое фотоагентство и попросил показать мне фотографии сестры Кемп-Лоура, Алисы. Мне показали кипу фотографий Алисы в самых разных видах. Я купил один портрет, где она наблюдала за какой-то охотничьей процедурой, в жакете для верховой езды и с шарфом вокруг головы. Затем поехал к импресарио родителей, поговорил с «нашим мистером Стюартом» и попросил его разрешения воспользоваться пишущей машинкой и ксероксом.
Я напечатал сухой отчет об обвинениях Кемп-Лоура в адрес Гранта Олдфилда, отметив, что Эксминстер поверил им, считая бескорыстными, и в результате Олдфилд потерял работу, пережил тяжелый нервный срыв и три месяца находился в клинике для психически больных.
Сделав десять копий этого отчета и заявлений Лаббока и Джеймса, я поблагодарил «нашего мистера Стюарта» и вернулся на квартиру Джоанны.
Когда я показал ей фотографию Алисы Кемп-Лоур, она воскликнула:
– Но сестра совершенно не похожа на брата. Не может быть, чтобы это ее видел контролер в Челтнеме.
– Конечно, – согласился я. – Это был сам Кемп-Лоур. Ты сможешь нарисовать его с шарфом вокруг головы?
Она взяла кусок плотной бумаги и углем набросала лицо, очень похожее на то, которое я, не желая, постоянно видел во сне. Потом несколькими штрихами она нарисовала шарф и пару локонов, упавших на лоб, выделив губы, они стали полными и темными.
– Губная помада, – объяснила она. – А костюм? – Ее рука с углем остановилась у шеи.
– Брюки для верховой езды и такой же жакет, – ответил я. – Одежда, которая одинаково подходит и мужчине и женщине.
– Какой пустяк, – сказала она, глядя на меня. – Совсем не трудно: шарф вокруг головы и помада, и никто не узнал в нем Кемп-Лоура.
– Да, – кивнул я. – Но все же люди улавливали сходство.
Она нарисовала воротник, галстук и плечи жакета. Сходство девушки, одетой для верховой езды, с Кемп-Лоуром усилилось. Я почувствовал, как у меня стянуло кожу.
Джоанна сочувственно взглянула на меня.
– Ты даже смотреть на него не можешь, да? – спросила она. – И во сне разговариваешь.
Я скрутил в трубочку рисунок и похлопал им Джоанну по макушке:
– Мне придется купить тебе затычки для ушей.
Я вложил в десять больших конвертов свой отчет и заявления и написал адреса: старшему распорядителю и четырем другим влиятельным членам Национального охотничьего комитета, председателю «Юниверсл телекаст», Джону Боллертону и Корину Келлару, чтобы показать им грязные делишки их идола, Джеймсу и самому Морису Кемп-Лоуру.
– А он не может предъявить тебе иск за клевету? – спросила Джоанна, заглядывая через плечо, пока я писал.
– Не беспокойся, он не подаст на меня в суд.
Я положил девять конвертов на книжную полку, десятый без марки сверху.
– Мы пошлем их в пятницу, а один я вручу сам.
В четверг полдевятого утра Джоанна позвонила, как я ее просил.
На лондонской квартире Кемп-Лоура автоответчик предложил передать сообщение. Джоанна посмотрела на меня, я покачал головой, и она повесила трубку, ничего не сказав.
– Проклятье, – вырвалось у меня.
Я дал ей номер телефона в доме отца Кемп-Лоура в Эссексе, она соединилась и с кем-то поговорила. Закрыв трубку рукой, Джоанна сказала:
– Он там. Пошли его позвать. Надеюсь, я не испорчу дело.
Я ободряюще кивнул. Мы столько репетировали. Она облизывала губы и озабоченно глядела на меня.
– О? Мистер Кемп-Лоур? – Она умела говорить как кокни, не подчеркивая выговор, а очень естественно. – Вы меня не знаете, но мне бы хотелось вам что-то сказать. Вы можете использовать это в своей программе. Я так восхищаюсь вашей передачей, это моя самая любимая, понимаете? Она такая хорошая. Я всегда думаю…
Стал слышен его голос, перебивший поток восторгов.
– Какую информацию? – повторила Джоанна. – Ну знаете, все эти разговоры о спортсменах, что они используют таблетки, уколы и. все такое, ну вот, я подумала, а может, вы захотите узнать о жокеях, они тоже… вообще-то один жокей, которого я знаю, но я думаю, они все это делают, если правда раскроется… Какой жокей? Мм… ох… Робби Финн, вы его знаете, он говорил по телевизору в субботу, после того как выиграл в скачках. Нашпигованный таблетками до бровей, разве вы не догадались? Вы стояли так близко к нему, что я думала, вы должны… Откуда я знаю? Я все знаю… Вы хотите знать откуда… ну тут немножко дело нечестное, я как-то раз доставала для него… Я работаю у доктора в аптеке… убираю, понимаете… и он сказал мне, что взять, и я взяла. Но теперь послушайте, я не хочу неприятностей, ну, чтобы все знали, что я… Тогда, наверно, мне лучше дать отбой… Не вешать трубку? Вы не будете говорить, что я взяла?…
Потом я позвонил одному из фермеров, с лошадью которого работал, и уговорил одолжить мне на несколько часов в четверг «лендровер» и автоприцеп.
Затем я достал из рабочего столика Джоанны сантиметр – она была на репетиции – и на взятой напрокат машине поехал в конюшни к Джеймсу. Он сидел в кабинете и занимался бумагами.
– Сегодня опять нет скачек, – заметил Джеймс. – Но нам все-таки удивительно везло этой зимой, по крайней мере до сих пор.
Он встал, потер руки и подержал их над плохо греющим огнем.
– Звонили некоторые владельцы, – сказал он. – Они снова хотят вас. Я сказал им… – нижние зубы сверкнули, когда он исподлобья взглянул на меня, – что я удовлетворен вашей работой и что вы будете участвовать с Темплейтом в Золотом кубке.
– Что?! – воскликнул я.
– Да. – Глаза у него сверкнули.
– Но… Пип…
– Я объяснил Пипу, что не могу снять вас с лошади, если вы выиграли на ней и Королевские скачки, и Зимний кубок. И Пип согласился. Я договорился с ним, что он начнет через неделю после Челтнема, у него останется время провести несколько скачек до Большого национального приза. Он будет работать с тем скакуном, с которым участвовал в прошлом году в «Грэнд нэшнл».
– Он финишировал шестым, – вспомнил я.
– Да, правильно. У меня теперь достаточно лошадей, чтобы загрузить работой Пипа и вас, и у меня нет сомнений, что между вами все будет хорошо.
– Не знаю, как и благодарить вас!..
– Благодарите себя. Вы заслужили. – Он нагнулся и подбросил совок угля в камин.
– Джеймс, – сказал я, – вы напишете для меня, что я попрошу.
– Напишу? А, конечно. Вы получите контракт на следующий сезон, такой же, как и Пип.
– Нет, я не это имел в виду, – смущенно возразил я. – Совсем другое… не напишете ли вы, что Морис Кемп-Лоур сказал вам, будто Олдфилд продает информацию о ваших лошадях, и что Кемп-Лоур узнал это от Лаббока.
– Это написать?
– Да, пожалуйста.
– Не понимаю… – Он недоуменно посмотрел на меня и пожал плечами. – Ну что ж… – Он сел, взял листок бумаги, где вверху было его имя и адрес, и написал, что я просил.
– Подпись и дату? – спросил он.
– Да, пожалуйста.
– Какой смысл? – с сомнением проговорил он, протягивая мне листок.
Я достал из бумажника написанное мистером Лаббоком и показал ему. Он прочел эти строчки три раза.
– О боже! – воскликнул он. – Невероятно. Предположим, я сам осторожно бы проверил все у Лаббока? Какой риск для Мориса.
– Никакого риска, – возразил я. – У вас бы не возникло сомнений, что он просто дружески предупредил вас. Но предупреждение сработало. Грант был уволен.
– Мне очень жаль, – медленно проговорил Джеймс. – Я хотел бы как-нибудь исправить ошибку.
– Напишите Гранту и объясните, – предложил я. – Он оценит ваше письмо выше всего на свете.
– Напишу, – согласился он и сделал пометку на календаре.
– В воскресенье утром, – начал я, забирая заявление Лаббока и вкладывая в бумажник, – эти документы выпадут из почтового ящика на стол старшего распорядителя. Конечно, их мало, чтобы начать дело в суде, но вполне достаточно, чтобы столкнуть нашего друга с пьедестала.
– Я бы сказал, что вы правы. – Он мрачно взглянул на меня. – Но зачем же ждать воскресенья?
– Я… мм… Я не буду готов до воскресенья, – уклончиво ответил я.
Он не настаивал. Мы вышли вместе во двор и осмотрели некоторых лошадей. Джеймс давал инструкции, делал критические замечания и хвалил окруживших его конюхов. И я понял, насколько сроднился с этим прекрасно организованным бизнесом и как много для меня значит быть частью его.
На округлых, поросших травой холмах в миле или чуть больше от конюшни стоял заброшенный домик сторожа, принадлежавший Джеймсу. Он мне как-то рассказал, что в этом доме жил служащий, следивший за галопировавшими на тренировках лошадьми. Но в доме не было ни электричества, ни водопровода, ни канализации. И потом пришел новый служащий, и он, естественно, предпочитал жить в деревне со всеми удобствами и приезжать сюда на мотоцикле.
Попрощавшись с Джеймсом, я поехал к коттеджу. Я увидел четырехкомнатное строение с маленьким огороженным садом и узкой тропинкой, ведущей от ворот к входным дверям. В каждой комнате было по окну, два смотрели в садик, два – в противоположную сторону.
Войти без ключа не составило труда, потому что стекла в окнах были выбиты. Я забрался внутрь и нашел, что стены и пол еще в хорошем состоянии. Все четыре двери выходили в маленький холл перед входной дверью. Я закончил осмотр, решив, что ничего более подходящего не мог бы и представить.
Я вынул сантиметр, взятый у Джоанны, измерил оконные рамы, три фута высотой, четыре фута шириной, затем сосчитал, сколько окон разбито, и измерил одно из них. Потом вернулся к Джеймсу и попросил одолжить мне коттедж на несколько дней, чтобы сложить кое-какие вещи, для которых нет места в моей берлоге.
– Ради бога. Делайте что хотите, – сказал он.
Я поблагодарил и поехал в Ньюбери, там я подождал, пока торговец стройматериалами выполнит мой заказ: десять оконных стекол, замазку, несколько отрезков водопроводной трубы, корзину, немного гвоздей, тяжелый висячий замок, мешок цемента, банку зеленой краски, кисть, мастерок для цемента. Нагрузившись, я вернулся в коттедж.
Я покрасил входную дверь, выбрал комнату с окном на противоположную от садика сторону и выбил оставшиеся стекла. Замешал цемент, набрав воды в бочке с дождевой водой, и вставил в окно без стекол шесть отрезков водопроводной трубы длиной в три фута. Затем вернулся в холл и накрепко привинтил петли для висячего замка к дверям той же комнаты. На внутренней стороне двери я отвинтил ручку и выбросил ее.
Оставалось только вставить стекла в окна по фасаду. С целыми окнами и свежепокрашенной дверью коттедж уже казался обитаемым и приветливым.
Я улыбнулся, поглядев на дом, вывел машину из-за кустов, где спрятал, чтоб не привлекать внимания, и поехал в Лондон.
Когда я вошел, шотландский доктор пил с Джоанной джин.
– Ой, нет, – бесцеремонно воскликнул я.
– Ой, да, дружище, – передразнил он меня. – Предполагалось, что вы вчера придете ко мне показаться, помните?
– Я был занят.
– Я только посмотрю на ваши запястья, если вы не возражаете.
Я вздохнул, сел за стол, он развязал повязки. На них снова была кровь.
– По-моему, я говорил вам, чтобы вы не делали пока никакой работы, – проворчал доктор. – Так они никогда не заживут.
Рассердившись, он затянул новую повязку слишком сильно, я поморщился, он хмыкнул, но со второй рукой уже обращался нежнее.
– Ну, вот и все, – сказал он, закончив перевязку. – Дайте им отдых хотя бы на пару дней. И приходите показаться в пятницу.
– В субботу, – возразил я. – В пятницу меня не будет в Лондоне.
– Тогда в субботу утром. И не забудьте, что надо прийти. – Он допил джин и попрощался исключительно с Джоанной.
Она проводила его и, вернувшись, засмеялась:
– Он не всегда такой несимпатичный. Но, боюсь, он подозревает, что ты участвуешь в каких-то отвратительных садистских оргиях, ведь ты не сказал ему, откуда у тебя такие травмы.
– Черт возьми, а ведь он прав, – мрачно согласился я.
Я пошел спать на софу в третий раз и лежал без сна, слушая в темноте мягкое, сонное дыхание Джоанны. Каждый день она неуверенно спрашивала, не хочу ли я остаться еще на ночь в ее квартире. И я не уходил, пока оставался хоть какой-то шанс сломить ее сопротивление. Видеть знакомые очертания Джоанны, входившей в ванную и выходившей оттуда в красивом халате, и наблюдать, как она ложится в постель в пяти ярдах от меня, – это абсолютно не то, чего бы я хотел. Но я легко мог убежать и, не испытывая соблазнов, спокойно спать в квартире родителей в полумиле отсюда. Если я этого не делал, что ж, это моя вина. И я показывал это всем своим видом, когда она каждое утро с искренним раскаянием извинялась за свои предрассудки.
Утром в среду я поехал в большое фотоагентство и попросил показать мне фотографии сестры Кемп-Лоура, Алисы. Мне показали кипу фотографий Алисы в самых разных видах. Я купил один портрет, где она наблюдала за какой-то охотничьей процедурой, в жакете для верховой езды и с шарфом вокруг головы. Затем поехал к импресарио родителей, поговорил с «нашим мистером Стюартом» и попросил его разрешения воспользоваться пишущей машинкой и ксероксом.
Я напечатал сухой отчет об обвинениях Кемп-Лоура в адрес Гранта Олдфилда, отметив, что Эксминстер поверил им, считая бескорыстными, и в результате Олдфилд потерял работу, пережил тяжелый нервный срыв и три месяца находился в клинике для психически больных.
Сделав десять копий этого отчета и заявлений Лаббока и Джеймса, я поблагодарил «нашего мистера Стюарта» и вернулся на квартиру Джоанны.
Когда я показал ей фотографию Алисы Кемп-Лоур, она воскликнула:
– Но сестра совершенно не похожа на брата. Не может быть, чтобы это ее видел контролер в Челтнеме.
– Конечно, – согласился я. – Это был сам Кемп-Лоур. Ты сможешь нарисовать его с шарфом вокруг головы?
Она взяла кусок плотной бумаги и углем набросала лицо, очень похожее на то, которое я, не желая, постоянно видел во сне. Потом несколькими штрихами она нарисовала шарф и пару локонов, упавших на лоб, выделив губы, они стали полными и темными.
– Губная помада, – объяснила она. – А костюм? – Ее рука с углем остановилась у шеи.
– Брюки для верховой езды и такой же жакет, – ответил я. – Одежда, которая одинаково подходит и мужчине и женщине.
– Какой пустяк, – сказала она, глядя на меня. – Совсем не трудно: шарф вокруг головы и помада, и никто не узнал в нем Кемп-Лоура.
– Да, – кивнул я. – Но все же люди улавливали сходство.
Она нарисовала воротник, галстук и плечи жакета. Сходство девушки, одетой для верховой езды, с Кемп-Лоуром усилилось. Я почувствовал, как у меня стянуло кожу.
Джоанна сочувственно взглянула на меня.
– Ты даже смотреть на него не можешь, да? – спросила она. – И во сне разговариваешь.
Я скрутил в трубочку рисунок и похлопал им Джоанну по макушке:
– Мне придется купить тебе затычки для ушей.
Я вложил в десять больших конвертов свой отчет и заявления и написал адреса: старшему распорядителю и четырем другим влиятельным членам Национального охотничьего комитета, председателю «Юниверсл телекаст», Джону Боллертону и Корину Келлару, чтобы показать им грязные делишки их идола, Джеймсу и самому Морису Кемп-Лоуру.
– А он не может предъявить тебе иск за клевету? – спросила Джоанна, заглядывая через плечо, пока я писал.
– Не беспокойся, он не подаст на меня в суд.
Я положил девять конвертов на книжную полку, десятый без марки сверху.
– Мы пошлем их в пятницу, а один я вручу сам.
В четверг полдевятого утра Джоанна позвонила, как я ее просил.
На лондонской квартире Кемп-Лоура автоответчик предложил передать сообщение. Джоанна посмотрела на меня, я покачал головой, и она повесила трубку, ничего не сказав.
– Проклятье, – вырвалось у меня.
Я дал ей номер телефона в доме отца Кемп-Лоура в Эссексе, она соединилась и с кем-то поговорила. Закрыв трубку рукой, Джоанна сказала:
– Он там. Пошли его позвать. Надеюсь, я не испорчу дело.
Я ободряюще кивнул. Мы столько репетировали. Она облизывала губы и озабоченно глядела на меня.
– О? Мистер Кемп-Лоур? – Она умела говорить как кокни, не подчеркивая выговор, а очень естественно. – Вы меня не знаете, но мне бы хотелось вам что-то сказать. Вы можете использовать это в своей программе. Я так восхищаюсь вашей передачей, это моя самая любимая, понимаете? Она такая хорошая. Я всегда думаю…
Стал слышен его голос, перебивший поток восторгов.
– Какую информацию? – повторила Джоанна. – Ну знаете, все эти разговоры о спортсменах, что они используют таблетки, уколы и. все такое, ну вот, я подумала, а может, вы захотите узнать о жокеях, они тоже… вообще-то один жокей, которого я знаю, но я думаю, они все это делают, если правда раскроется… Какой жокей? Мм… ох… Робби Финн, вы его знаете, он говорил по телевизору в субботу, после того как выиграл в скачках. Нашпигованный таблетками до бровей, разве вы не догадались? Вы стояли так близко к нему, что я думала, вы должны… Откуда я знаю? Я все знаю… Вы хотите знать откуда… ну тут немножко дело нечестное, я как-то раз доставала для него… Я работаю у доктора в аптеке… убираю, понимаете… и он сказал мне, что взять, и я взяла. Но теперь послушайте, я не хочу неприятностей, ну, чтобы все знали, что я… Тогда, наверно, мне лучше дать отбой… Не вешать трубку? Вы не будете говорить, что я взяла?…