— Это всего лишь догадки.
— Разумеется. И насколько они верны?
Прайам не собирался признаваться в своем любопытстве. Я указал ему на то, что, если я буду точно знать, что было на кассете, пропавшей из «Стекла Логана», то это к его же выгоде.
Прайам поверил мне на слово и расслабился было, но я тут же вновь выбил его из колеи, спросив, кто был тот человек, которому он, Прайам, сообщил в тот же вечер или на следующее утро, что кассета, которую он привез в Бродвей, не имела никакого отношения к античному ожерелью.
Лицо Прайама окаменело. Он явно не горел желанием отвечать на этот вопрос.
Я без нажима спросил:
— Роза Пэйн, что ли?
Он упрямо молчал.
— Если вы скажете, кто это был, — продолжал я все тем же небрежным тоном, — мы сможем унять слухи о том, что вы подменили кассеты.
— Правда еще никому не вредила! — возразил Прайам. Но он, конечно, был не прав: правда еще как может повредить, и к тому же правде далеко не всегда верят.
— Так кто же? — повторил я. Возможно, именно мое кажущееся равнодушие в конце концов заставило Прайама расколоться.
— Когда Мартин погиб, — сказал Прайам, — я привез его вещи сюда, а потом, поскольку моя машина была в ремонте — помните, шины… э-э… полетели…
Я внимательно слушал и кивал.
Ободрившись, Прайам продолжал:
— Ну вот, Бомбошка сказала, что я могу взять машину Мартина — ну, она тогда согласилась бы на что угодно, она была совершенно не в себе, — поэтому я съездил на машине Мартина к себе домой, потом обратно в Бродвей с сумкой Бакстера и вашим плащом, а потом снова поехал домой. А утром, когда я вернулся с тренировки после того, как отработал с первой группой, мне позвонили. Это был Эдди Пэйн… — Прайам ненадолго осекся, но, видимо, таки решился рассказать все до конца. — Ну вот… Эдди спросил, уверен ли я, что кассета, которую я привез обратно в ваш магазин, — та самая, которую он отдал вам в Челтнеме. Я сказал, что кассета точно та самая, и все. Он повесил трубку.
На этом рассказ Прайама закончился. Он единым духом допил виски, и я подлил ему еще, покрепче, чтобы подбодрить беднягу после исповеди.
Эдди тоже ходил исповедоваться. Эдди не решился прийти на похороны Мартина. Эдди боится своей дочери Розы и надел черную маску, чтобы наломать мне бока. Кто знает, если бы не Том с его доберманами, возможно, Эдди пришлось бы исповедоваться в куда более тяжких грехах.
Раз ответ на мой простейший вопрос отнял у Прайама столько сил, значит, возможно, он видит какие-то вытекающие отсюда последствия, которых я не вижу?
Мог ли сам Прайам быть черной маской номер четыре? Тем самым икс-фактором?
Вероятно, Эд Пэйн сказал Розе, что кассета, похищенная из «Стекла Логана» в канун Нового года, имеет отношение к ожерелью. Это не значит, что Роза ему поверила. Роза знала, что такое ожерелье существует, но не отдавала себе отчета, что кассета сама по себе стоит не так уж много, и уж, во всяком случае, никак не миллион. А потому сочла, что дело стоит того, чтобы усыпить циклопропаном всех обитателей дома Бомбошки и украсть оттуда все видеокассеты.
Я был уверен, что человек, который выскочил из-за двери и стукнул меня по голове баллончиком, был мужчиной. Но теперь я понял, что это вполне могла быть и сама Роза. Роза женщина ловкая, сильная и решительная, и, уж наверно, она не остановилась бы перед тем, чтобы напасть на мужчину. Это я знал наверняка.
Я задумчиво спросил у Прайама, словно бы забыл, что уже задавал этот вопрос:
— Вы хорошо знаете Розу Пэйн?
— Я ее не знаю! — немедленно ответил он, но тут же поправился: — Ну, точнее, видел ее пару раз…
— А как вы думаете, хорошо ли она знает Адама Форса? И как вам кажется — хватило бы доктору Форсу глупости снабдить ее баллончиком газа из частной клиники, где он работает?
Прайам был так ошеломлен, словно я пырнул его мечом, но, к сожалению (к моему сожалению), он не проявил никаких признаков вины. Прайам не чувствовал себя виноватым — почти никто не чувствовал себя виноватым.
Бомбошкин «ужин» оказался обычным семейным ужином. Прайам был разочарован. Он предпочел бы торжественный обед. Но мы попросту расселись на кухне за большим обеденным столом: Мэриголд, Уортингтон, ребята, Бомбошка, я и сам Прайам. Я исполнял также обязанности официанта. Дэниэл, старший из детей, помогал мне убирать грязную посуду.
Когда я подал на стол очередное блюдо, Дэниэл преградил мне путь и спросил:
— Джерард, кто такой Виктор?
Я сразу понял, что к чему.
— Это мальчик. Расскажи, что ты о нем слышал.
— На тех же условиях? — уточнил Дэниэл. — Сокровища будут?
— Нет, конечно! — одернула его Бомбошка. — Это была просто игра.
— Игра, игра, — сказал я. — И сейчас тоже. Правила прежние.
Я порылся в карманах и нашел несколько мелких монеток. Даже удивительно, что у меня осталась мелочь — в тот раз ребята все выгребли.
— Ну, так что там с Виктором? — спросил я, выкладывая на стол денежку.
— Это две вещи! — предупредил Дэниэл. Я добавил вторую.
— Чему вы детей учите! — возмутилась Мэриголд.
В принципе она была права, но Дэниэл неожиданно возразил:
— А Джерард говорил Уортингтону и одному его другу, что за все надо платить!
Недовольство Мэриголд обратилось на шофера. Но Дэниэлу было не до бабушки. Он стоял и терпеливо ждал, пока я буду готов его выслушать.
— Рассказывай, — сказал я. — Вот тебе два золотых. И берегись, если твои сведения не стоят этих денег!
Я состроил жуткую гримасу. Дэниэл накрыл монеты пухлой ладошкой и сказал:
— Он хочет открыть вам тайну.
Прочие взрослые расхохотались, но я принял это всерьез.
— Когда он это сказал?
Дэниэл проворно сцапал один из «золотых». Вот же корыстный чертенок!
— Он звонил сюда, — продолжал Дэниэл. — Мама была на улице, в саду, и трубку снял я. Он сказал, что его зовут Виктор. Я сказал, что позову маму, но он не хотел говорить ни с кем, кроме вас. Вас не было, но я сказал, что вы приедете ужинать, и он сказал, что позвонит попозже, если получится.
Рука Дэниэла выжидающе зависла над второй монетой. Я философски кивнул, и монета исчезла в мгновение ока.
— Ужас какой! — сурово выговорила мне Мэриголд. — Вы портите мне внука!
— Это всего лишь игра, — повторил я. Да, вполне подходящая игра для мальчишки. Дэниэл хорошо потрудился.
Ужин завершился в половине восьмого — за полчаса до того, как младшим детям пришла пора ложиться спать. В Мэриголд снова пробудилась ее неуемная энергия. Она простила Дэниэла, обняла его на ночь, окутав мальчика полами своего халата, попила кофейку, хлебнула «Гран-Марнье», поболтала по телефону с Кеннетом Трабшоу насчет спонсорства золотых призов и наконец выплыла к своему «Роллс-Ройсу», окутанная клубами благодушия, и позволила Уортингтону водворить себя на заднее сиденье и увезти домой.
Прайам Джоунз явно чувствовал, что его обошли вниманием. Благодаря Бомбошку за гостеприимство, он дал ей понять, что человек, подобный ему, — известный тренер и к тому же бывший наниматель ее мужа, — мог бы рассчитывать на большее. Со мною он попрощался еще холоднее — едва кивнул на прощание — и рванул машину с места, не щадя своих новых шин. «Бедняга! — подумал я. — Тяжело, наверное, быть таким, как он!»
Виктор заставил себя ждать довольно долго. Бомбошка, уходя наверх читать детям сказки на ночь, поцеловала меня на прощание и предложила располагаться на ночь в «логове». Но только после одиннадцати в трубке раздался звонок, и я услышал знакомый хрипловатый голос:
— Джерард? Я из автомата звоню. Мама думает, что я сплю. Она выкинула номер вашего мобильника, а почтой я пользоваться не могу — тетушка Роза увезла мой компьютер… Меня все достало. Мне надо с вами повидаться. Когда вы приедете? Говорите скорей, а то у меня деньги кончаются.
В трубке действительно то и дело раздавались щелчки, предупреждающие, что время на исходе. Видимо, Виктор кидал в автомат самые мелкие монетки, потому что других у него не было. Дождавшись, когда треск затихнет, я сказал:
— Я приеду в Тонтон в воскресенье, тем же поездом.
— Нет, завтра! Приезжайте завтра, пожалуйста! Я крикнул «Да!», и связь прервалась.
— Псих ненормальный, вот вы кто! — заявил Том Пиджин в семь утра, когда я позвонил ему и рассказал о своих планах. — Сегодня пятница. Парень должен быть в школе.
— Видимо, потому он так и настаивал, чтобы я приехал сегодня. Наверно, он может прогулять школу так, чтобы мать ничего не узнала.
— Никуда вы не поедете! — отрезал Том. Помолчав несколько секунд, он сказал: — Пускай нас Джим везет. У него есть микроавтобус, в котором хватит места собакам. Вы где сейчас?
— У Стакли. Можете заехать за мной сюда? Том тяжко вздохнул.
— В прошлое воскресенье, пять дней тому назад, малютка Роза рассадила вам лицо шлангом.
— Угу.
— А позавчера, говорят, вас чуть не убили.
— Ну…
— Может, не поедете, а?
Я улыбнулся. Это была дурацкая идея.
Глава 10
— Разумеется. И насколько они верны?
Прайам не собирался признаваться в своем любопытстве. Я указал ему на то, что, если я буду точно знать, что было на кассете, пропавшей из «Стекла Логана», то это к его же выгоде.
Прайам поверил мне на слово и расслабился было, но я тут же вновь выбил его из колеи, спросив, кто был тот человек, которому он, Прайам, сообщил в тот же вечер или на следующее утро, что кассета, которую он привез в Бродвей, не имела никакого отношения к античному ожерелью.
Лицо Прайама окаменело. Он явно не горел желанием отвечать на этот вопрос.
Я без нажима спросил:
— Роза Пэйн, что ли?
Он упрямо молчал.
— Если вы скажете, кто это был, — продолжал я все тем же небрежным тоном, — мы сможем унять слухи о том, что вы подменили кассеты.
— Правда еще никому не вредила! — возразил Прайам. Но он, конечно, был не прав: правда еще как может повредить, и к тому же правде далеко не всегда верят.
— Так кто же? — повторил я. Возможно, именно мое кажущееся равнодушие в конце концов заставило Прайама расколоться.
— Когда Мартин погиб, — сказал Прайам, — я привез его вещи сюда, а потом, поскольку моя машина была в ремонте — помните, шины… э-э… полетели…
Я внимательно слушал и кивал.
Ободрившись, Прайам продолжал:
— Ну вот, Бомбошка сказала, что я могу взять машину Мартина — ну, она тогда согласилась бы на что угодно, она была совершенно не в себе, — поэтому я съездил на машине Мартина к себе домой, потом обратно в Бродвей с сумкой Бакстера и вашим плащом, а потом снова поехал домой. А утром, когда я вернулся с тренировки после того, как отработал с первой группой, мне позвонили. Это был Эдди Пэйн… — Прайам ненадолго осекся, но, видимо, таки решился рассказать все до конца. — Ну вот… Эдди спросил, уверен ли я, что кассета, которую я привез обратно в ваш магазин, — та самая, которую он отдал вам в Челтнеме. Я сказал, что кассета точно та самая, и все. Он повесил трубку.
На этом рассказ Прайама закончился. Он единым духом допил виски, и я подлил ему еще, покрепче, чтобы подбодрить беднягу после исповеди.
Эдди тоже ходил исповедоваться. Эдди не решился прийти на похороны Мартина. Эдди боится своей дочери Розы и надел черную маску, чтобы наломать мне бока. Кто знает, если бы не Том с его доберманами, возможно, Эдди пришлось бы исповедоваться в куда более тяжких грехах.
Раз ответ на мой простейший вопрос отнял у Прайама столько сил, значит, возможно, он видит какие-то вытекающие отсюда последствия, которых я не вижу?
Мог ли сам Прайам быть черной маской номер четыре? Тем самым икс-фактором?
Вероятно, Эд Пэйн сказал Розе, что кассета, похищенная из «Стекла Логана» в канун Нового года, имеет отношение к ожерелью. Это не значит, что Роза ему поверила. Роза знала, что такое ожерелье существует, но не отдавала себе отчета, что кассета сама по себе стоит не так уж много, и уж, во всяком случае, никак не миллион. А потому сочла, что дело стоит того, чтобы усыпить циклопропаном всех обитателей дома Бомбошки и украсть оттуда все видеокассеты.
Я был уверен, что человек, который выскочил из-за двери и стукнул меня по голове баллончиком, был мужчиной. Но теперь я понял, что это вполне могла быть и сама Роза. Роза женщина ловкая, сильная и решительная, и, уж наверно, она не остановилась бы перед тем, чтобы напасть на мужчину. Это я знал наверняка.
Я задумчиво спросил у Прайама, словно бы забыл, что уже задавал этот вопрос:
— Вы хорошо знаете Розу Пэйн?
— Я ее не знаю! — немедленно ответил он, но тут же поправился: — Ну, точнее, видел ее пару раз…
— А как вы думаете, хорошо ли она знает Адама Форса? И как вам кажется — хватило бы доктору Форсу глупости снабдить ее баллончиком газа из частной клиники, где он работает?
Прайам был так ошеломлен, словно я пырнул его мечом, но, к сожалению (к моему сожалению), он не проявил никаких признаков вины. Прайам не чувствовал себя виноватым — почти никто не чувствовал себя виноватым.
Бомбошкин «ужин» оказался обычным семейным ужином. Прайам был разочарован. Он предпочел бы торжественный обед. Но мы попросту расселись на кухне за большим обеденным столом: Мэриголд, Уортингтон, ребята, Бомбошка, я и сам Прайам. Я исполнял также обязанности официанта. Дэниэл, старший из детей, помогал мне убирать грязную посуду.
Когда я подал на стол очередное блюдо, Дэниэл преградил мне путь и спросил:
— Джерард, кто такой Виктор?
Я сразу понял, что к чему.
— Это мальчик. Расскажи, что ты о нем слышал.
— На тех же условиях? — уточнил Дэниэл. — Сокровища будут?
— Нет, конечно! — одернула его Бомбошка. — Это была просто игра.
— Игра, игра, — сказал я. — И сейчас тоже. Правила прежние.
Я порылся в карманах и нашел несколько мелких монеток. Даже удивительно, что у меня осталась мелочь — в тот раз ребята все выгребли.
— Ну, так что там с Виктором? — спросил я, выкладывая на стол денежку.
— Это две вещи! — предупредил Дэниэл. Я добавил вторую.
— Чему вы детей учите! — возмутилась Мэриголд.
В принципе она была права, но Дэниэл неожиданно возразил:
— А Джерард говорил Уортингтону и одному его другу, что за все надо платить!
Недовольство Мэриголд обратилось на шофера. Но Дэниэлу было не до бабушки. Он стоял и терпеливо ждал, пока я буду готов его выслушать.
— Рассказывай, — сказал я. — Вот тебе два золотых. И берегись, если твои сведения не стоят этих денег!
Я состроил жуткую гримасу. Дэниэл накрыл монеты пухлой ладошкой и сказал:
— Он хочет открыть вам тайну.
Прочие взрослые расхохотались, но я принял это всерьез.
— Когда он это сказал?
Дэниэл проворно сцапал один из «золотых». Вот же корыстный чертенок!
— Он звонил сюда, — продолжал Дэниэл. — Мама была на улице, в саду, и трубку снял я. Он сказал, что его зовут Виктор. Я сказал, что позову маму, но он не хотел говорить ни с кем, кроме вас. Вас не было, но я сказал, что вы приедете ужинать, и он сказал, что позвонит попозже, если получится.
Рука Дэниэла выжидающе зависла над второй монетой. Я философски кивнул, и монета исчезла в мгновение ока.
— Ужас какой! — сурово выговорила мне Мэриголд. — Вы портите мне внука!
— Это всего лишь игра, — повторил я. Да, вполне подходящая игра для мальчишки. Дэниэл хорошо потрудился.
Ужин завершился в половине восьмого — за полчаса до того, как младшим детям пришла пора ложиться спать. В Мэриголд снова пробудилась ее неуемная энергия. Она простила Дэниэла, обняла его на ночь, окутав мальчика полами своего халата, попила кофейку, хлебнула «Гран-Марнье», поболтала по телефону с Кеннетом Трабшоу насчет спонсорства золотых призов и наконец выплыла к своему «Роллс-Ройсу», окутанная клубами благодушия, и позволила Уортингтону водворить себя на заднее сиденье и увезти домой.
Прайам Джоунз явно чувствовал, что его обошли вниманием. Благодаря Бомбошку за гостеприимство, он дал ей понять, что человек, подобный ему, — известный тренер и к тому же бывший наниматель ее мужа, — мог бы рассчитывать на большее. Со мною он попрощался еще холоднее — едва кивнул на прощание — и рванул машину с места, не щадя своих новых шин. «Бедняга! — подумал я. — Тяжело, наверное, быть таким, как он!»
Виктор заставил себя ждать довольно долго. Бомбошка, уходя наверх читать детям сказки на ночь, поцеловала меня на прощание и предложила располагаться на ночь в «логове». Но только после одиннадцати в трубке раздался звонок, и я услышал знакомый хрипловатый голос:
— Джерард? Я из автомата звоню. Мама думает, что я сплю. Она выкинула номер вашего мобильника, а почтой я пользоваться не могу — тетушка Роза увезла мой компьютер… Меня все достало. Мне надо с вами повидаться. Когда вы приедете? Говорите скорей, а то у меня деньги кончаются.
В трубке действительно то и дело раздавались щелчки, предупреждающие, что время на исходе. Видимо, Виктор кидал в автомат самые мелкие монетки, потому что других у него не было. Дождавшись, когда треск затихнет, я сказал:
— Я приеду в Тонтон в воскресенье, тем же поездом.
— Нет, завтра! Приезжайте завтра, пожалуйста! Я крикнул «Да!», и связь прервалась.
— Псих ненормальный, вот вы кто! — заявил Том Пиджин в семь утра, когда я позвонил ему и рассказал о своих планах. — Сегодня пятница. Парень должен быть в школе.
— Видимо, потому он так и настаивал, чтобы я приехал сегодня. Наверно, он может прогулять школу так, чтобы мать ничего не узнала.
— Никуда вы не поедете! — отрезал Том. Помолчав несколько секунд, он сказал: — Пускай нас Джим везет. У него есть микроавтобус, в котором хватит места собакам. Вы где сейчас?
— У Стакли. Можете заехать за мной сюда? Том тяжко вздохнул.
— В прошлое воскресенье, пять дней тому назад, малютка Роза рассадила вам лицо шлангом.
— Угу.
— А позавчера, говорят, вас чуть не убили.
— Ну…
— Может, не поедете, а?
Я улыбнулся. Это была дурацкая идея.
Глава 10
К пятнице жена Джима решила, что меня сглазили, что меня преследует какой-то демон и что Джиму не следует меня возить. В среду у нее из-за меня ризотто пригорело.
Однако мы с Джимом все же договорились между собой и ударили по рукам. Он будет возить меня, когда понадобится мне, в качестве телохранителя, радио будет молчать, а я за это стану платить ему вдвое больше обычного.
Так что, невзирая на небольшую заминку, Джим благополучно доставил нас с Томом и собак в Тонтон и остановился у вокзала прямо под знаком «Стоянка запрещена». И только тогда я вспомнил, что по рабочим дням расписание поездов другое, что поезд, на котором я должен был приехать, уже пришел и ушел, и Виктор остался с носом.
На платформе его не было.
Сообщив Тому плохие новости и получив обещание подождать, я дошел пешком до Лорна-террас. Виктора не было. Я вернулся на станцию и нашел его в зале ожидания, продрогшего и встревоженного.
Увидев меня, парень поднялся. Он выглядел подавленным, и даже мое появление его не обрадовало. Во время поездки я занимался тем, что мысленно вводил Виктора во все события, в которых мог принимать участие Номер Четвертый. Однако я обнаружил, что мне далеко до профессора Лоусон-Янга: этот икс никак не сходился с Виктором.
— Я опоздал потому, что приехал не поездом, — коротко объяснил я. — Что случилось?
— Я хотел… — Голос у него тоже был подавленный. Он запнулся и начал снова: — Тетушка Роза перебралась к нам совсем. Я ее ненавижу. Я ее просто не выношу. А мама требует, чтобы я делал все, как велит тетя Роза, а иначе она со мной не разговаривает, потому что боится тетю Розу. И папа, когда его выпустят, не станет у нас жить, пока она там живет. Я точно знаю, что не станет. Куда же мне деваться? И поговорить мне не с кем, кроме вас. Смешно, да? После того как вас избили…
— А с дедушкой говорить не пробовал?
— Он тетю Розу боится до усрачки, — безнадежно ответил Виктор. — Еще хуже, чем мама.
— В прошлое воскресенье… — начал я. Он перебил:
— Простите, пожалуйста. Мне правда очень жалко, что вас так избили. Я думал, вы сегодня не приедете… Я думал, что вы не приехали.
— Ладно, — сказал я, — забудь про прошлое воскресенье. Давай лучше поговорим об Адаме Форсе.
— Он крутой, — сказал Виктор, но без особого энтузиазма. Потом, нахмурившись, добавил: — Это все говорят. Он несколько раз пользовался моим компьютером. Вот откуда у меня его письмо. Он думал, что уничтожил файл, а я его потом восстановил.
Это многое объясняло.
— А давно ли он знает твою тетю Розу? — спросил я и на этот раз получил ответ:
— Почти с тех же самых пор, как и маму. Уже несколько месяцев. Мама ездила на автобусную экскурсию к нему в клинику, и он на нее запал. Он мне нравился — я думал, что он действительно классный мужик. Он приезжал к маме, когда папа был на работе. А тетя Роза, когда узнала, пошла в гостиницу, где работал папа, и сказала, что если он неожиданно явится домой, то застукает их в собственной кровати. Папа пришел домой, а доктор Форс к тому времени уже ушел, но папа все равно маму отколотил, сломал ей нос, шесть ребер и еще чего-то, а тетя Роза пошла в участок и заявила на папу. И его засадили на год. А потом, в прошлое воскресенье, — Виктор сделался совсем уже несчастным, — тетя Роза отбила Адама Форса у мамы — она, наверно, с самого начала собиралась это сделать, — и теперь он делает все, как она скажет, и, хоть это и странно, но, по-моему, она его бьет, и довольно сильно, почти каждый день, и я видел, как они потом целовались.
Он был сильно озадачен этим. Я подумал, что Виктору не помешало бы поговорить с Уортингтоном. Отечески заботливый, выдержанный, знающий жизнь, Уортингтон сумеет объяснить парню, что к чему. Нет, Виктор просто не мог быть этим Четвертым. Виктор никак не смог бы сперва избить меня, а потом попросить о помощи.
Не Виктор. Но как насчет Джины?
Достаточно ли она сильна? Этого я не знал — и решил, хотя и неохотно, что придется проверить. Я обошел почти все тупики и так и не нашел человека, который подходил бы на роль икс-фактора. Но ведь был же этот Четвертый! Кто-то меня держал. Кто-то меня бил. Кто-то смотрел на меня из-под маски. Не мог же я все это выдумать?
Если верить профессору, я просто до сих пор не задал нужного вопроса. Но, если я его задам, как узнать, правду ли мне ответят? И что это за вопрос? И кому следует его задать?
Я вздохнул про себя, увел Виктора со станции и, к его нескрываемой радости, воссоединил с Томом и тремя его черными спутниками из семейства собачьих. Виктор признался Тому, что воскресенье, проведенное на пустоши, было одним из счастливейших дней в его жизни. Ну, разумеется, до тех пор, пока тетя Роза все не испортила.
Он принялся играть с собаками, которые явно к нему благоволили. И разговаривать он тоже предпочел с ними. Черные уши услышали тоскливое:
— Наверно, в наше время тоже можно сбежать в море и пойти в матросы…
Через некоторое время я сказал Тому:
— Я схожу к Виктору и, если его мать дома, попрошу отпустить мальчика к нам на выходные.
— Лучше я сам! — возразил Том.
— Пошли вместе, — предложил я. Невзирая на страхи Виктора, мы оставили его с Джимом, взяли с собой собак и вскоре уже стучались в наскоро отремонтированную дверь дома номер 19 по Лорна-террас.
Джина Верити открыла на стук — и не успела захлопнуть дверь: тяжелый башмак Тома оказался проворнее.
За пять дней, прошедших со злополучного воскресенья, Джина растеряла и приятную внешность, и спокойствие, и уверенность. Она уставилась на мой рассеченный и заживающий подбородок с таким видом, словно это была последняя соломинка. Наконец беспомощно промямлила:
— Ну что ж, заходите…
И, ссутулившись, провела меня уже знакомым коридором на кухню. Мы уселись за стол, как и в прошлый раз.
Том с собаками остался караулить снаружи: Джина не знала, когда могут вернуться ее сестра или Адам Форс.
— Я хотел бы пригласить Виктора погостить у меня на выходные, — сказал я.
Джина курила сигарету за сигаретой, как всегда.
— Ладно, — вяло согласилась она. — Заберите его из школы. — Она немного подумала. — Только смотрите, чтобы Роза не узнала. Она его не отпустит.
Пальцы на ее левой руке порыжели от табака. На правой пальцы были белые. Я взял ее за правую руку, потом за левую, подержал и отпустил. Мышцы были вялые, какие-то безжизненные. Джиной владела такая апатия, что она даже не возмутилась — только оглядела свои руки и спросила:
— Чего?
Я не ответил. Левая рука у Четвертого была не такая желтая — это я заметил бы даже в свете уличных фонарей. И руки у него были сильные и мускулистые. Нет, Номер Четвертый явно был мужчиной.
Джина не могла быть Номером Четвертым. Это бесспорно.
Пора идти.
И тут перед домом раздался Томов вариант сигнала тревоги: вой, рычание, лай — надо сказать, что псы Тома лаяли не иначе, как по приказу хозяина.
Джина вскочила и отшатнулась от стола. Глаза ее расширились от ужаса.
— Это Роза! — прошептала она. — Роза вернулась! На нее всегда собаки лают. Не любят они ее. У них сразу шерсть дыбом становится.
«Еще бы! — подумал я. — У меня тоже». Гулкий лай доберманов подтвердил, что Джина права.
— Уходите! — сказала Джина заплетающимся языком. — Туда! Через задний двор — и в переулок. Скорей, скорей!
Она заботилась не столько о моей безопасности, сколько о своей собственной.
Возможно, уйти было бы разумнее, но я никогда не был приверженцем девиза «Тот, кто вовремя отступит, доживет до следующего боя». Бежать от Розы… Я уже трижды ускользнул из расставленных ею ловушек и еще раз — от Адама Форса. И я решил снова довериться удаче.
Я остался сидеть за столом — только отодвинул стул, чтобы быть готовым вскочить в любую секунду. Скрипнула входная дверь, в коридоре раздались уверенные шаги.
Роза пришла не одна — Адам Форс тоже был с ней. Роза узнала Тома с его зверюгами, но отрицательные эмоции доктора были целиком сосредоточены на мне. Не прошло и двух дней, как он пытался одурманить меня инсулином и сделать из меня жертву дорожного происшествия — и просчитался. Можно себе представить, как он был потрясен, увидев меня в этом доме.
Как ни странно, Роза расцвела столь же быстро, как Джина увяла. Ее сухая кожа и жесткие волосы словно бы налились соками, и она вся сияла. Принимая во внимание недавний сбивчивый рассказ Виктора, очевидно, дело было в сексуальной удовлетворенности.
Адам Форс по-прежнему выглядел приятным и обаятельным, но я видел в нем всего лишь жулика, который вот-вот провалится в яму, им же самим и вырытую. Если у него есть копия кассеты, которую он украл в лаборатории Лоусон-Янга, Роза рано или поздно приберет ее к рукам. Роза приберет к рукам все, чего захочет добиться: мужчину, кассету, власть…
Роза однозначно была среди черных масок, но Адама Форса среди них не было. Иначе бы он узнал меня, когда я появился в его клинике.
Я неторопливо поднялся на ноги и лениво сообщил:
— Такого, как в прошлое воскресенье, больше не будет. Я приехал в основном затем, чтобы повидаться с Джиной, но мне надо было еще кое-что передать Розе.
К моему удивлению, они обратились в слух.
— Четвертый из вашей компании черных масок шепнул кое-что мне на ухо.
Мысль о том, что это может оказаться правдой, заставила Розу застыть на месте. За это время я успел миновать коридор и оказаться на территории, охраняемой доберманами. Том только вскинул брови. Когда я вышел на дорогу, Том присоединился ко мне, и мы зашагали в сторону станции. Псы молча трусили за нами. Преследовать нас никто не пытался.
— Как это вам удалось выбраться оттуда живым-здоровым? — поинтересовался Том. — Я был уверен, что вы свистнете.
— Я им наврал.
Том рассмеялся. Но мне было не смешно. Адам Форс смерил меня взглядом с таким видом, словно прикидывал, какое количество отравы на килограмм живого веса потребуется, чтобы меня прикончить. Смертельная доза инсулина… шприц с непонятной жидкостью, которым целились в меня на прощанье… баллончик с циклопропаном… Роза предпочтет искалечить, но Адам Форс может и убить.
В обычной кухне Роза могла бы полоснуть меня ножом, а Форс оказался беспомощен: под рукой не было яда — его излюбленного оружия. К тому же ему потребовалось бы время, а времени у него не было.
По пути к выходу я постарался как можно дальше обойти Розу, но в длительной перспективе доктор Форс, с его белой бородой и оранжевыми носками, благородными манерами и аптекой «Холлердейского дома», мечтой о миллионе и уверенностью в собственной непогрешимости, был куда опаснее.
Пропали две видеокассеты. Обе из них в свое время побывали в моих руках. Может ли та кассета, на которой заснят процесс изготовления ожерелья, находиться сейчас у Розы? У Форса ли теперь та похищенная кассета с лекарством от рака? Может быть, нет, может быть, да; но как, черт возьми, узнать это наверняка?
Возвращаясь в Бродвей, мы заехали по дороге к Кеннету Трабшоу, предварительно позвонив ему из машины Джима и убедившись, что он дома. Трабшоу несколько удивился тому, как нас много, но тем не менее великодушно предложил моим спутникам погреться на кухне у печки и предоставил в их распоряжение большую коробку печенья. Меня же он увел в гостиную, где было куда холоднее. Гостиная была большая комната с окнами на север, освещенная тусклым светом серого январского дня. В сочетании с зеленым ковром это освещение показалось мне угнетающим.
Я показал Трабшоу альбом, который нарочно захватил с собой. В альбоме хранилось множество глянцевых фотографий восемь на десять: все более или менее значительные вещи, которые я создал более чем за двенадцать лет работы.
Я объяснил, что не имею права — по соображениям профессиональной этики — изготовить точную копию какого-либо из этих изделий, но могу сделать что-нибудь похожее.
Трабшоу разложил альбом на столе и принялся медленно перелистывать страницы. Я осознал, что для меня очень важно, чтобы ему понравились хотя бы некоторые вещи, несмотря на то что половина из них не годилась в призы. Впрочем, в последнее время призами зачастую служат кубки самой причудливой формы. Так что, пожалуй, в призы годится что угодно.
Трабшоу закончил листать страницы. Он закрыл альбом — к моему великому разочарованию — и, глубокомысленно поджав губы, вынес свой вердикт:
— С вашего разрешения, я хотел бы взять этот альбом с собой и показать его на завтрашнем заседании комиссии. Я знаю, наша дорогая Мэриголд жаждет немедленных действий. Когда мы примем решение, я ей позвоню.
«Ни фига себе! — подумал я. — Какое же лицо у него бывает, когда он кому-то отказывает?»
Трабшоу продолжал:
— Я бы выбрал прыгающую лошадь. Вы не могли бы изготовить что-нибудь подобное? И мне нужно будет знать, какой высоты будет эта фигурка и насколько тяжелая. Та, что на фотографии, кажется мне чересчур большой.
— Какой скажете, — пообещал я и сообщил, что лошадь, которая на фотографии, принадлежит одному из лестерских распорядителей и его супруге.
Пока Кеннет Трабшоу выражал свое изумление, я припоминал во всех деталях разговор в ложе распорядителей, в котором Ллойд Бакстер впервые сообщил мне о белобородом человеке, укравшем и мои деньги, и многострадальную кассету.
Ллойд Бакстер не мог быть фактором икс — у него эпилепсия. Он выше Номера Четвертого и не так подвижен.
Кеннет Трабшоу опустил ладонь на альбом и задумчиво спросил:
— Можете вы добавить в статуэтку достаточно золота, чтобы Мэриголд осталась довольна?
— Да. Сколько угодно.
— А она не получится… э-э… чересчур дорогостоящей?
— Да нет, не слишком.
Кеннет Трабшоу имел вполне определенные основания беспокоиться о стоимости приза, но он некоторое время колебался, прежде чем сообщить о них мне. Наконец он пригласил меня сесть и, усевшись напротив, сказал:
— Не знаю, в курсе ли вы современных проблем конного спорта? Я имею в виду не спортивную форму лошадей или определение их годности для скачек. Я говорю о вопросе, должна ли стоимость приза соответствовать сумме призовых денег, как это было принято до последнего времени. Сейчас многие владельцы отказываются от призов, предпочитая получить всю сумму деньгами. И было предложено отдавать всю сумму деньгами, а приз выдавать в дополнение. Спросите у Мэриголд, готова ли она вручать трофей от себя или она рассчитывает, что за него будет платить ипподром. Предупредите ее, что есть такая проблема.
Трабшоу умолк. Ему явно было не по душе, что пришлось делиться со мной подобными неурядицами.
— Ладно, скажу, только не рассчитывайте, что Мэриголд сама примет решение, — предупредил я. — Шумит она много, но во всех серьезных случаях спихивает решение на своего шофера.
— Не может быть!
— Истинная правда. Ее шофер Уортингтон — золотой человек, и даже лучше того — хрустальный.
Кеннет Трабшоу мужественно принял эту весть и с видимым облегчением вернулся к вопросу расходов.
— То ожерелье, которое хочет Мэриголд, — оно ведь очень дорогое, не правда ли?
Я кивнул:
— Весьма. И выставлять такую вещь на всеобщее обозрение — значит буквально напрашиваться на то, чтобы ее украли. Там слишком много чистого золота.
— А что, разве золото не везде одинаковое? — лукаво поинтересовался Трабшоу.
— Понимаете, — объяснил я, — можно еще покрыть раскаленное стекло расплавленным восемнадцатикаратным золотом, в котором двадцать пять процентов составляют примеси других металлов. Покрываешь золотом те детали, которые должны выглядеть золотыми. Потом снова нагреваешь в отжигательной печи, но только до 450 градусов по Фаренгейту[7], а когда изделие остынет во второй раз, эти детали будут выглядеть как настоящее золото.
Кеннет Трабшоу слушал как зачарованный. Но, видимо, ему не хотелось показаться скупердяем.
— Нет, золото должно быть настоящим, — сказал он. — Я хочу, чтобы этот приз пришелся по душе Мэриголд. То есть если мы вообще решим, что за это стоит браться.
Я кивал.
Трабшоу с любопытством спросил:
— А что из этого было труднее всего делать?
Однако мы с Джимом все же договорились между собой и ударили по рукам. Он будет возить меня, когда понадобится мне, в качестве телохранителя, радио будет молчать, а я за это стану платить ему вдвое больше обычного.
Так что, невзирая на небольшую заминку, Джим благополучно доставил нас с Томом и собак в Тонтон и остановился у вокзала прямо под знаком «Стоянка запрещена». И только тогда я вспомнил, что по рабочим дням расписание поездов другое, что поезд, на котором я должен был приехать, уже пришел и ушел, и Виктор остался с носом.
На платформе его не было.
Сообщив Тому плохие новости и получив обещание подождать, я дошел пешком до Лорна-террас. Виктора не было. Я вернулся на станцию и нашел его в зале ожидания, продрогшего и встревоженного.
Увидев меня, парень поднялся. Он выглядел подавленным, и даже мое появление его не обрадовало. Во время поездки я занимался тем, что мысленно вводил Виктора во все события, в которых мог принимать участие Номер Четвертый. Однако я обнаружил, что мне далеко до профессора Лоусон-Янга: этот икс никак не сходился с Виктором.
— Я опоздал потому, что приехал не поездом, — коротко объяснил я. — Что случилось?
— Я хотел… — Голос у него тоже был подавленный. Он запнулся и начал снова: — Тетушка Роза перебралась к нам совсем. Я ее ненавижу. Я ее просто не выношу. А мама требует, чтобы я делал все, как велит тетя Роза, а иначе она со мной не разговаривает, потому что боится тетю Розу. И папа, когда его выпустят, не станет у нас жить, пока она там живет. Я точно знаю, что не станет. Куда же мне деваться? И поговорить мне не с кем, кроме вас. Смешно, да? После того как вас избили…
— А с дедушкой говорить не пробовал?
— Он тетю Розу боится до усрачки, — безнадежно ответил Виктор. — Еще хуже, чем мама.
— В прошлое воскресенье… — начал я. Он перебил:
— Простите, пожалуйста. Мне правда очень жалко, что вас так избили. Я думал, вы сегодня не приедете… Я думал, что вы не приехали.
— Ладно, — сказал я, — забудь про прошлое воскресенье. Давай лучше поговорим об Адаме Форсе.
— Он крутой, — сказал Виктор, но без особого энтузиазма. Потом, нахмурившись, добавил: — Это все говорят. Он несколько раз пользовался моим компьютером. Вот откуда у меня его письмо. Он думал, что уничтожил файл, а я его потом восстановил.
Это многое объясняло.
— А давно ли он знает твою тетю Розу? — спросил я и на этот раз получил ответ:
— Почти с тех же самых пор, как и маму. Уже несколько месяцев. Мама ездила на автобусную экскурсию к нему в клинику, и он на нее запал. Он мне нравился — я думал, что он действительно классный мужик. Он приезжал к маме, когда папа был на работе. А тетя Роза, когда узнала, пошла в гостиницу, где работал папа, и сказала, что если он неожиданно явится домой, то застукает их в собственной кровати. Папа пришел домой, а доктор Форс к тому времени уже ушел, но папа все равно маму отколотил, сломал ей нос, шесть ребер и еще чего-то, а тетя Роза пошла в участок и заявила на папу. И его засадили на год. А потом, в прошлое воскресенье, — Виктор сделался совсем уже несчастным, — тетя Роза отбила Адама Форса у мамы — она, наверно, с самого начала собиралась это сделать, — и теперь он делает все, как она скажет, и, хоть это и странно, но, по-моему, она его бьет, и довольно сильно, почти каждый день, и я видел, как они потом целовались.
Он был сильно озадачен этим. Я подумал, что Виктору не помешало бы поговорить с Уортингтоном. Отечески заботливый, выдержанный, знающий жизнь, Уортингтон сумеет объяснить парню, что к чему. Нет, Виктор просто не мог быть этим Четвертым. Виктор никак не смог бы сперва избить меня, а потом попросить о помощи.
Не Виктор. Но как насчет Джины?
Достаточно ли она сильна? Этого я не знал — и решил, хотя и неохотно, что придется проверить. Я обошел почти все тупики и так и не нашел человека, который подходил бы на роль икс-фактора. Но ведь был же этот Четвертый! Кто-то меня держал. Кто-то меня бил. Кто-то смотрел на меня из-под маски. Не мог же я все это выдумать?
Если верить профессору, я просто до сих пор не задал нужного вопроса. Но, если я его задам, как узнать, правду ли мне ответят? И что это за вопрос? И кому следует его задать?
Я вздохнул про себя, увел Виктора со станции и, к его нескрываемой радости, воссоединил с Томом и тремя его черными спутниками из семейства собачьих. Виктор признался Тому, что воскресенье, проведенное на пустоши, было одним из счастливейших дней в его жизни. Ну, разумеется, до тех пор, пока тетя Роза все не испортила.
Он принялся играть с собаками, которые явно к нему благоволили. И разговаривать он тоже предпочел с ними. Черные уши услышали тоскливое:
— Наверно, в наше время тоже можно сбежать в море и пойти в матросы…
Через некоторое время я сказал Тому:
— Я схожу к Виктору и, если его мать дома, попрошу отпустить мальчика к нам на выходные.
— Лучше я сам! — возразил Том.
— Пошли вместе, — предложил я. Невзирая на страхи Виктора, мы оставили его с Джимом, взяли с собой собак и вскоре уже стучались в наскоро отремонтированную дверь дома номер 19 по Лорна-террас.
Джина Верити открыла на стук — и не успела захлопнуть дверь: тяжелый башмак Тома оказался проворнее.
За пять дней, прошедших со злополучного воскресенья, Джина растеряла и приятную внешность, и спокойствие, и уверенность. Она уставилась на мой рассеченный и заживающий подбородок с таким видом, словно это была последняя соломинка. Наконец беспомощно промямлила:
— Ну что ж, заходите…
И, ссутулившись, провела меня уже знакомым коридором на кухню. Мы уселись за стол, как и в прошлый раз.
Том с собаками остался караулить снаружи: Джина не знала, когда могут вернуться ее сестра или Адам Форс.
— Я хотел бы пригласить Виктора погостить у меня на выходные, — сказал я.
Джина курила сигарету за сигаретой, как всегда.
— Ладно, — вяло согласилась она. — Заберите его из школы. — Она немного подумала. — Только смотрите, чтобы Роза не узнала. Она его не отпустит.
Пальцы на ее левой руке порыжели от табака. На правой пальцы были белые. Я взял ее за правую руку, потом за левую, подержал и отпустил. Мышцы были вялые, какие-то безжизненные. Джиной владела такая апатия, что она даже не возмутилась — только оглядела свои руки и спросила:
— Чего?
Я не ответил. Левая рука у Четвертого была не такая желтая — это я заметил бы даже в свете уличных фонарей. И руки у него были сильные и мускулистые. Нет, Номер Четвертый явно был мужчиной.
Джина не могла быть Номером Четвертым. Это бесспорно.
Пора идти.
И тут перед домом раздался Томов вариант сигнала тревоги: вой, рычание, лай — надо сказать, что псы Тома лаяли не иначе, как по приказу хозяина.
Джина вскочила и отшатнулась от стола. Глаза ее расширились от ужаса.
— Это Роза! — прошептала она. — Роза вернулась! На нее всегда собаки лают. Не любят они ее. У них сразу шерсть дыбом становится.
«Еще бы! — подумал я. — У меня тоже». Гулкий лай доберманов подтвердил, что Джина права.
— Уходите! — сказала Джина заплетающимся языком. — Туда! Через задний двор — и в переулок. Скорей, скорей!
Она заботилась не столько о моей безопасности, сколько о своей собственной.
Возможно, уйти было бы разумнее, но я никогда не был приверженцем девиза «Тот, кто вовремя отступит, доживет до следующего боя». Бежать от Розы… Я уже трижды ускользнул из расставленных ею ловушек и еще раз — от Адама Форса. И я решил снова довериться удаче.
Я остался сидеть за столом — только отодвинул стул, чтобы быть готовым вскочить в любую секунду. Скрипнула входная дверь, в коридоре раздались уверенные шаги.
Роза пришла не одна — Адам Форс тоже был с ней. Роза узнала Тома с его зверюгами, но отрицательные эмоции доктора были целиком сосредоточены на мне. Не прошло и двух дней, как он пытался одурманить меня инсулином и сделать из меня жертву дорожного происшествия — и просчитался. Можно себе представить, как он был потрясен, увидев меня в этом доме.
Как ни странно, Роза расцвела столь же быстро, как Джина увяла. Ее сухая кожа и жесткие волосы словно бы налились соками, и она вся сияла. Принимая во внимание недавний сбивчивый рассказ Виктора, очевидно, дело было в сексуальной удовлетворенности.
Адам Форс по-прежнему выглядел приятным и обаятельным, но я видел в нем всего лишь жулика, который вот-вот провалится в яму, им же самим и вырытую. Если у него есть копия кассеты, которую он украл в лаборатории Лоусон-Янга, Роза рано или поздно приберет ее к рукам. Роза приберет к рукам все, чего захочет добиться: мужчину, кассету, власть…
Роза однозначно была среди черных масок, но Адама Форса среди них не было. Иначе бы он узнал меня, когда я появился в его клинике.
Я неторопливо поднялся на ноги и лениво сообщил:
— Такого, как в прошлое воскресенье, больше не будет. Я приехал в основном затем, чтобы повидаться с Джиной, но мне надо было еще кое-что передать Розе.
К моему удивлению, они обратились в слух.
— Четвертый из вашей компании черных масок шепнул кое-что мне на ухо.
Мысль о том, что это может оказаться правдой, заставила Розу застыть на месте. За это время я успел миновать коридор и оказаться на территории, охраняемой доберманами. Том только вскинул брови. Когда я вышел на дорогу, Том присоединился ко мне, и мы зашагали в сторону станции. Псы молча трусили за нами. Преследовать нас никто не пытался.
— Как это вам удалось выбраться оттуда живым-здоровым? — поинтересовался Том. — Я был уверен, что вы свистнете.
— Я им наврал.
Том рассмеялся. Но мне было не смешно. Адам Форс смерил меня взглядом с таким видом, словно прикидывал, какое количество отравы на килограмм живого веса потребуется, чтобы меня прикончить. Смертельная доза инсулина… шприц с непонятной жидкостью, которым целились в меня на прощанье… баллончик с циклопропаном… Роза предпочтет искалечить, но Адам Форс может и убить.
В обычной кухне Роза могла бы полоснуть меня ножом, а Форс оказался беспомощен: под рукой не было яда — его излюбленного оружия. К тому же ему потребовалось бы время, а времени у него не было.
По пути к выходу я постарался как можно дальше обойти Розу, но в длительной перспективе доктор Форс, с его белой бородой и оранжевыми носками, благородными манерами и аптекой «Холлердейского дома», мечтой о миллионе и уверенностью в собственной непогрешимости, был куда опаснее.
Пропали две видеокассеты. Обе из них в свое время побывали в моих руках. Может ли та кассета, на которой заснят процесс изготовления ожерелья, находиться сейчас у Розы? У Форса ли теперь та похищенная кассета с лекарством от рака? Может быть, нет, может быть, да; но как, черт возьми, узнать это наверняка?
Возвращаясь в Бродвей, мы заехали по дороге к Кеннету Трабшоу, предварительно позвонив ему из машины Джима и убедившись, что он дома. Трабшоу несколько удивился тому, как нас много, но тем не менее великодушно предложил моим спутникам погреться на кухне у печки и предоставил в их распоряжение большую коробку печенья. Меня же он увел в гостиную, где было куда холоднее. Гостиная была большая комната с окнами на север, освещенная тусклым светом серого январского дня. В сочетании с зеленым ковром это освещение показалось мне угнетающим.
Я показал Трабшоу альбом, который нарочно захватил с собой. В альбоме хранилось множество глянцевых фотографий восемь на десять: все более или менее значительные вещи, которые я создал более чем за двенадцать лет работы.
Я объяснил, что не имею права — по соображениям профессиональной этики — изготовить точную копию какого-либо из этих изделий, но могу сделать что-нибудь похожее.
Трабшоу разложил альбом на столе и принялся медленно перелистывать страницы. Я осознал, что для меня очень важно, чтобы ему понравились хотя бы некоторые вещи, несмотря на то что половина из них не годилась в призы. Впрочем, в последнее время призами зачастую служат кубки самой причудливой формы. Так что, пожалуй, в призы годится что угодно.
Трабшоу закончил листать страницы. Он закрыл альбом — к моему великому разочарованию — и, глубокомысленно поджав губы, вынес свой вердикт:
— С вашего разрешения, я хотел бы взять этот альбом с собой и показать его на завтрашнем заседании комиссии. Я знаю, наша дорогая Мэриголд жаждет немедленных действий. Когда мы примем решение, я ей позвоню.
«Ни фига себе! — подумал я. — Какое же лицо у него бывает, когда он кому-то отказывает?»
Трабшоу продолжал:
— Я бы выбрал прыгающую лошадь. Вы не могли бы изготовить что-нибудь подобное? И мне нужно будет знать, какой высоты будет эта фигурка и насколько тяжелая. Та, что на фотографии, кажется мне чересчур большой.
— Какой скажете, — пообещал я и сообщил, что лошадь, которая на фотографии, принадлежит одному из лестерских распорядителей и его супруге.
Пока Кеннет Трабшоу выражал свое изумление, я припоминал во всех деталях разговор в ложе распорядителей, в котором Ллойд Бакстер впервые сообщил мне о белобородом человеке, укравшем и мои деньги, и многострадальную кассету.
Ллойд Бакстер не мог быть фактором икс — у него эпилепсия. Он выше Номера Четвертого и не так подвижен.
Кеннет Трабшоу опустил ладонь на альбом и задумчиво спросил:
— Можете вы добавить в статуэтку достаточно золота, чтобы Мэриголд осталась довольна?
— Да. Сколько угодно.
— А она не получится… э-э… чересчур дорогостоящей?
— Да нет, не слишком.
Кеннет Трабшоу имел вполне определенные основания беспокоиться о стоимости приза, но он некоторое время колебался, прежде чем сообщить о них мне. Наконец он пригласил меня сесть и, усевшись напротив, сказал:
— Не знаю, в курсе ли вы современных проблем конного спорта? Я имею в виду не спортивную форму лошадей или определение их годности для скачек. Я говорю о вопросе, должна ли стоимость приза соответствовать сумме призовых денег, как это было принято до последнего времени. Сейчас многие владельцы отказываются от призов, предпочитая получить всю сумму деньгами. И было предложено отдавать всю сумму деньгами, а приз выдавать в дополнение. Спросите у Мэриголд, готова ли она вручать трофей от себя или она рассчитывает, что за него будет платить ипподром. Предупредите ее, что есть такая проблема.
Трабшоу умолк. Ему явно было не по душе, что пришлось делиться со мной подобными неурядицами.
— Ладно, скажу, только не рассчитывайте, что Мэриголд сама примет решение, — предупредил я. — Шумит она много, но во всех серьезных случаях спихивает решение на своего шофера.
— Не может быть!
— Истинная правда. Ее шофер Уортингтон — золотой человек, и даже лучше того — хрустальный.
Кеннет Трабшоу мужественно принял эту весть и с видимым облегчением вернулся к вопросу расходов.
— То ожерелье, которое хочет Мэриголд, — оно ведь очень дорогое, не правда ли?
Я кивнул:
— Весьма. И выставлять такую вещь на всеобщее обозрение — значит буквально напрашиваться на то, чтобы ее украли. Там слишком много чистого золота.
— А что, разве золото не везде одинаковое? — лукаво поинтересовался Трабшоу.
— Понимаете, — объяснил я, — можно еще покрыть раскаленное стекло расплавленным восемнадцатикаратным золотом, в котором двадцать пять процентов составляют примеси других металлов. Покрываешь золотом те детали, которые должны выглядеть золотыми. Потом снова нагреваешь в отжигательной печи, но только до 450 градусов по Фаренгейту[7], а когда изделие остынет во второй раз, эти детали будут выглядеть как настоящее золото.
Кеннет Трабшоу слушал как зачарованный. Но, видимо, ему не хотелось показаться скупердяем.
— Нет, золото должно быть настоящим, — сказал он. — Я хочу, чтобы этот приз пришелся по душе Мэриголд. То есть если мы вообще решим, что за это стоит браться.
Я кивал.
Трабшоу с любопытством спросил:
— А что из этого было труднее всего делать?