Страница:
— Я не пристаю. Честное слово, мне интересно.
У «Кампари» был сладковатый и в то же время горький вкус. Совсем, как у жизни.
— Ну, хорошо, слушай, — сказал я. — Сначала я покрыл весь холст ярко-красной краской.
— Не делай из меня дурочку.
— Да нет же, — заверил я Эмили. — Все так и было. Ярко-красный кадмий по всему холсту. — Я подошел к Эмили, которая стояла возле картины. — Видишь? Вот эти тонкие красные штрихи на серебристой поверхности моря? Тот же самый красный цвет виден и в облаках, и в этих двух фигурах людей. И все остальные краски легли на красный кадмий. Этого можно достигнуть только с помощью акриловых красок. Они сохнут так быстро, что можно накладывать один слой краски на другой почти сразу, а не выжидая по нескольку дней, как это бывает, когда пишешь маслом. Если поспешишь положить один слой масляной краски на другой, они смешаются, и общий тон станет грязноватым, мутным. Взять хотя бы вот эту траву... Сначала я нанес слой умбры. Это темная, желтовато-коричневая краска. А сверху положил на нее смесь желтой и охры и потом провел вот эти полосы, пронизав ими все слои. Для этого я использовал металлический гребешок.
— Что?
— Гребешок. Да, вот эти полосы, похожие на царапины, я нанес его зубцами. Они проникли до слоя красной краски, и смотри что получилось. Как будто ветер пригнул траву к земле. Благодаря этим царапинам выглянули на поверхность красные крапинки и коричневые пятнышки из нижних слоев. А потом я положил совсем тонкий, прозрачный слой пурпурной краски поверх желтой, и получилась рябь. Возникает ощущение, что эти стебельки так и колышутся на ветру.
Эмили молча смотрела на холст, который висел на этой стене уже больше пяти лет, и наконец произнесла:
— Не знала я...
— Чего не знала?
— Почему ты тогда ушел. Потому что не мог писать свои картины, оставаясь здесь.
— Эм... — как-то само собой вырвалось у меня. Так звал я ее, когда мы жили вместе.
— Ты пытался объяснить мне что-то, но я была слишком обижена, чтобы понять тебя. И слишком молода. — Она вздохнула. — И ничего не изменилось, правда?
— В самом деле, ничего.
Эмили весело, без тени огорчения улыбнулась:— Для брака, который длился всего четыре месяца, наш был не так уж плох.
Я почувствовал большое облегчение. Я не хотел снова приезжать в Ламборн, избегал этого, сознавая свою вину и не желая будить в душе Эмили недобрые чувства, которых она в действительности ко мне не испытывала. Для меня стало привычно гнать от себя прочь воспоминание о ее полных недоумения глазах.
То, что она сказала мне тогда, прозвучало жестко: «Ну и ладно. Уходи. Хочешь жить на горе, так и живи там, отшельник!» И напоследок добавила: «Если тебе твои краски дороже, чем я».
Теперь, когда прошло больше пяти лет и боль от обиды притупилась, я услыхал из уст Эмили:
— Я ведь тоже не могла бы отказаться от работы со скаковыми лошадьми — ни за что на свете!
— Знаю, Эм, — ответил я ей.
— А ты не можешь отказаться от своей живописи.
— Нет.
— Такие уж мы оба. А теперь между нами все о'кей, правда?
— Ты великодушна, Эм. Она улыбнулась:
— Все, хватит о высоких материях. Ты не голоден?
Она быстро приготовила яичницу с грибами, и мы поужинали за кухонным столом. Эмили по-прежнему любила мороженое. Сегодня вечером на десерт было сливочное с клубникой.
— Ты хочешь развестись? — спросила она. — За тем и приехал сюда?
Меня это удивило.
— Нет, — ответил я. — Даже не думал об этом. А ты? — Можешь получить развод в любое время,
когда тебе угодно.
— А ты этого хочешь?
— Вообще-то, — спокойно сказала она, — я нахожу весьма полезным выступать иногда в роли замужней женщины, даже если на самом деле муж поблизости от меня нигде не околачивается. — Эмили облизнула ложечку, которой ела мороженое. — Я привыкла жить своим умом и давно не хочу быть приложением к мужу, если уж говорить начистоту.
Сложив тарелки в посудомоечную машину, она сказала:
— Но если не за разводом, то чего же ради ты приехал?
— Из-за лошадей Айвэна.
— Неправда. Ты бы мог расспросить о них по телефону.
Я хорошо знал безупречную честность Эмили. Она даже избавилась от некоторых клиентов, доставшихся ей в наследство от отца, потому что эти люди уговаривали ее заставить жокеев нарочно не выигрывать своих заездов. Это разные вещи, считала Эмили, выпускать молодую лошадь в легкий заезд, чтобы приучить ее скакать наперегонки с другими лошадьми, и пытаться обмануть любителей и знатоков конного спорта, умышленно придерживая фаворита, чтобы в следующий раз он скакал с более слабыми соперниками. «Мои лошади выходят на круг, чтобы побеждать», — решительно заявляла Эмили, и мир знатоков и любителей конного спорта ничтоже сумняшеся доверял ей.
Вот почему я поступил совершенно правильно, когда прямо сказал Эмили:
— Айвэн хочет, чтобы я спрятал Гольден-Мальта в каком-нибудь безопасном месте. — Ради Бога, о чем ты говоришь? Хочешь кофе? — спросила Эмили.
Она заварила кофе в новой кофеварке. При мне такой здесь не было.
Я рассказал Эмили о затруднительном финансовом положении пивоваренного завода.
— Пивоваренный завод, — резким тоном сказала Эмили, — задолжал мне за четыре месяца тренинга Гольден-Мальта. Я написала об этом лично сэру Айвэну незадолго до его сердечного приступа. Я не жадная, но от своих денег не откажусь.
— Ты получишь их, — пообещал я. — Но он хочет, чтобы я забрал отсюда Гольден-Мальта, а то его могут преждевременно продать в счет долгов пивоваренного завода.
Эмили нахмурилась:
— Я не могу позволить тебе забрать Гольден-Мальта.
— Ну... в общем, можешь.
Я нагнулся, достал из-под стола папку, которую привез с собой и вручил Эмили одну из заверенных копий документа о передаче мне полномочий доверенного лица сэра Айвэна. Я объяснил, что имею право действовать по своему усмотрению, чтобы сохранить собственность Айвэна, которая так или иначе включает в себя и Гольден-Мальта.
Эмили внимательно и даже как-то торжественно прочла документ от начала и до конца, а потом сказала:
— Так, хорошо, что ты намерен делать?
— Выеду отсюда верхом на Гольден-Мальте завтра утром, когда в городе и в его окрестностях будет полным-полно лошадей, движущихся в самых разных направлениях.
Взгляд Эмили выразил крайнее удивление. — Во-первых, — сказала она, — на нем не так-то просто ехать верхом.
— Я могу свалиться с него?
— Можешь. А во-вторых, куда ты поедешь?
— Если я скажу куда, то ты окажешься втянутой в это дело.
Эмили, подумав, сказала:
— Не вижу, как ты обойдешься без моей помощи. По крайней мере, мне придется сказать конюхам, чтобы они не волновались, если кто-нибудь из них заметит пропажу.
— Да, с твоей помощью мне было бы гораздо легче, — согласился я.
Кофе мы допили молча, а потом Эмили заговорила снова:
— Я люблю Айвэна. Формально он до сих пор мой свекор, так же, как Вивьен — до сих пор моя свекровь. Я иногда вижу их на скачках. Мы в хороших отношениях, хотя твоя мать никогда не проявляла ко мне теплых чувств. Тем не менее мы поздравляем друг друга с Рождеством, посылаем одна другой открытки.
Я кивнул. Об этом мне было известно.
— Если Айвэн хочет спрятать лошадь, я помогу ему, — сказала Эмили. — Так куда же ты все-таки поедешь?
— Я купил экземпляр журнала «Horse and Hound», — ответил я и, вынув журнал из папки, раскрыл его на странице с рекламными объявлениями. — Здесь есть упоминание об одном человеке, который присматривает за охотничьими лошадьми в платной конюшне и готовит их для преследования добычи по полной программе. Я хочу позвонить ему и спросить, не возьмет ли он к себе мою наемную лошадь на несколько недель, точнее — на четыре недели, с тем чтобы вернуть мне ее за день или два до «Золотого кубка короля Альфреда». Вернется ли Гольден-Мальт сюда или нет, сможет ли он участвовать в скачках при условии, что его тренером будешь ты?
Эмили рассеянно кивнула, глядя в ту точку на странице журнала, где я держал свой палец.
— Я не посылала бы Гольден-Мальта к этому типу, — сказала она. — Он груб и раздражает лошадей. А еще он думает, что неотразим и женщины без ума от него, считает, что он прямо-таки подарок судьбы для них.
— Ах, вот как!
После недолгого раздумья Эмили предложила мне:
— У меня есть одна подруга, которая оказывает те же услуги и во всех отношениях лучше этого типа.
— Она живет далеко отсюда?
— Примерно в восьми милях. Хотя вряд ли ты сумеешь легко найти ее...
— У тебя, помнится, всегда была под рукой карта этого района.
— Да, топографическая карта для артиллеристов. Но она уже устарела, ей семь лет. С тех пор проложили много новых дорог.
— Дороги могут меняться как угодно, а тропы для верховой езды какие были, такие и есть.
Эмили засмеялась и ушла в офис, откуда вскоре принесла карту, которую и разложила на кухонном столе.
— Ее конюшня здесь, на запад от Ламборна, — Эмили ткнула пальцем в карту. — Туда удобней всего ехать из Мэндауна. Смотри, это тут, сразу за деревней Фоксхилл.
— Найду, — сказал я.
Эмили с сомнением взглянула на меня и набрала номер телефона своей подруги.
— Моя конюшня переполнена, — сказала Эмили в трубку. — Ты не взяла бы у меня лишних лошадок на недельку-другую? Вообще-то, всего одного жеребца. Так можешь? Отлично! Кто-нибудь из моих конюхов завтра приедет к тебе на нем. Кличка? О, зови его просто Бобби. Держи его наготове, он должен участвовать в скачках. Потом пришлешь мне счет. Как твои детки?
Еще две-три дежурные в таких случаях фразы — и Эмили положила трубку.
— Ты поедешь к этой женщине, — сказала она. — Считай, что один фокус удался.
— Ты просто чудо.
— Согласна. Где ты ночуешь?
— Найду в Ламборне какую-нибудь комнатушку.
— Тебе лучше не афишировать свое присутствие здесь. Не забывай, что ты прожил в этом доме шесть месяцев, и люди знают тебя. И венчались мы с тобой не где-нибудь, а в Ламборнской церкви. Не надо, чтобы о нас сплетничали и говорили, что ты опять вернулся ко мне. Можешь спать вот на этом диване, и никто тебя не увидит.
— А может, в твоей постели? — брякнул я вдруг и сам удивился этому.
— Нет.
Я не пытался переубедить Эмили. Вместо этого позвонил матери и сказал, что сегодня не приду ночевать, но завтра, я надеюсь, появятся хорошие новости для Айвэна. Потом я позвонил Джеду Парлейну в Шотландию.
— Как ты там? — с беспокойством спросил он.
— Да ничего, верчусь. — Я имею в виду... На всякий случай я свозил полицейских в твою хижину. Там все вверх дном.
— Ну, в общем... пожалуй...
— Я дал им твои рисунки. Пока что никто не жаловался в полицию ни на каких окрестных грабителей.
— Ничего удивительного.
— Сам хочет увидеться с тобой, как только ты вернешься. Он сказал, чтобы я встретил тебя с поезда и привез прямо к нему. Когда ты возвращаешься?
— Если повезет, то завтра, ночным «Хайлэндером». Я дам тебе знать.
— Как сэр Айвэн?
— Неважно.
— Затянулась его болезнь. Жаль.
Когда я положил трубку, задумавшаяся о чем-то Эмили сказала:
— С первой партией лошадей я, как обычно, пошлю своего главного конюха, но скажу ему, чтобы Гольден-Мальта он не брал. И еще скажу, что Гольден-Мальта надо отправить к ветеринару. Надобности в этом, откровенно говоря, нет, но мои конюхи привыкли не задавать лишних вопросов и в споры со мной не вступают.
«И никогда не вступали, это уж точно», — подумал я. Эмили тренирует победителей, конюхи преуспевают и, опасаясь потерять место, беспрекословно выполняют все ее требования. А может, и просто по-человечески любят.
Эмили, как всегда, составила план на завтра. Она определила, какому конюху выезжать на какой лошади, и наметила вывести первую партию из двадцати лошадей в семь часов утра. Потом Эмили расписала порядок выхода второй партии — после завтрака. И наконец, подготовила указания, касающиеся оставшихся лошадей. У Эмили работало около двадцати конюхов — мужчин и женщин и, кроме того, два секретаря, горничная и дворник. Ветеринары приезжали по вызовам, рабочие привозили сено и другие корма и убирали навоз. В офисе у Эмили то и дело звонил телефон, с полной нагрузкой работал компьютер, принимая и отправляя информацию. Работы хватало всем.
В свое время я был втянут в этот деловой круговорот как шеф-повар, курьер и вообще мальчик на побегушках. И хотя я делал все, что было в моих силах (и порой вполне успешно), удовлетворения не было. Моя внутренняя жизнь замерла. Бывало, я начинал сомневаться в самом себе, и тогда страсть к живописи казалась мне самообманом, а вера в то, что у меня есть пусть не талант, но хотя бы какие-то способности, — иллюзией. Не лучше ли, думал я в такие дни, отказаться от того, к чему я стремлюсь, и навсегда остаться в адъютантах у Эмили, как она того хочет.
Эмили опустила листок с распоряжениями для главного конюха в почтовый ящик, укрепленный сбоку от задней двери, и вывела двух своих лабрадоров на вечернюю прогулку. Она обошла с ними вокруг конюшен, еще раз проверив, все ли в порядке. Потом вернулась, свистом позвала к себе собак и заперла двери на ночь.
Как все это было мне знакомо! Кажется, никаких перемен в жизни Эмили за эти пять лет не произошло.
Эмили дала мне два пледа, чтобы я не мерз ночью на своем диване, и холодно произнесла:
— Спокойной ночи.
Я обнял ее, ожидая, что за этим последует.
— Эм, — сказал я.
— Нет, — отрезала она. Я поцеловал ее в лоб и прижал к себе. — Ох, — вздохнула она. — Вот пристал. Ладно, будь по-твоему.
ГЛАВА 4
У «Кампари» был сладковатый и в то же время горький вкус. Совсем, как у жизни.
— Ну, хорошо, слушай, — сказал я. — Сначала я покрыл весь холст ярко-красной краской.
— Не делай из меня дурочку.
— Да нет же, — заверил я Эмили. — Все так и было. Ярко-красный кадмий по всему холсту. — Я подошел к Эмили, которая стояла возле картины. — Видишь? Вот эти тонкие красные штрихи на серебристой поверхности моря? Тот же самый красный цвет виден и в облаках, и в этих двух фигурах людей. И все остальные краски легли на красный кадмий. Этого можно достигнуть только с помощью акриловых красок. Они сохнут так быстро, что можно накладывать один слой краски на другой почти сразу, а не выжидая по нескольку дней, как это бывает, когда пишешь маслом. Если поспешишь положить один слой масляной краски на другой, они смешаются, и общий тон станет грязноватым, мутным. Взять хотя бы вот эту траву... Сначала я нанес слой умбры. Это темная, желтовато-коричневая краска. А сверху положил на нее смесь желтой и охры и потом провел вот эти полосы, пронизав ими все слои. Для этого я использовал металлический гребешок.
— Что?
— Гребешок. Да, вот эти полосы, похожие на царапины, я нанес его зубцами. Они проникли до слоя красной краски, и смотри что получилось. Как будто ветер пригнул траву к земле. Благодаря этим царапинам выглянули на поверхность красные крапинки и коричневые пятнышки из нижних слоев. А потом я положил совсем тонкий, прозрачный слой пурпурной краски поверх желтой, и получилась рябь. Возникает ощущение, что эти стебельки так и колышутся на ветру.
Эмили молча смотрела на холст, который висел на этой стене уже больше пяти лет, и наконец произнесла:
— Не знала я...
— Чего не знала?
— Почему ты тогда ушел. Потому что не мог писать свои картины, оставаясь здесь.
— Эм... — как-то само собой вырвалось у меня. Так звал я ее, когда мы жили вместе.
— Ты пытался объяснить мне что-то, но я была слишком обижена, чтобы понять тебя. И слишком молода. — Она вздохнула. — И ничего не изменилось, правда?
— В самом деле, ничего.
Эмили весело, без тени огорчения улыбнулась:— Для брака, который длился всего четыре месяца, наш был не так уж плох.
Я почувствовал большое облегчение. Я не хотел снова приезжать в Ламборн, избегал этого, сознавая свою вину и не желая будить в душе Эмили недобрые чувства, которых она в действительности ко мне не испытывала. Для меня стало привычно гнать от себя прочь воспоминание о ее полных недоумения глазах.
То, что она сказала мне тогда, прозвучало жестко: «Ну и ладно. Уходи. Хочешь жить на горе, так и живи там, отшельник!» И напоследок добавила: «Если тебе твои краски дороже, чем я».
Теперь, когда прошло больше пяти лет и боль от обиды притупилась, я услыхал из уст Эмили:
— Я ведь тоже не могла бы отказаться от работы со скаковыми лошадьми — ни за что на свете!
— Знаю, Эм, — ответил я ей.
— А ты не можешь отказаться от своей живописи.
— Нет.
— Такие уж мы оба. А теперь между нами все о'кей, правда?
— Ты великодушна, Эм. Она улыбнулась:
— Все, хватит о высоких материях. Ты не голоден?
Она быстро приготовила яичницу с грибами, и мы поужинали за кухонным столом. Эмили по-прежнему любила мороженое. Сегодня вечером на десерт было сливочное с клубникой.
— Ты хочешь развестись? — спросила она. — За тем и приехал сюда?
Меня это удивило.
— Нет, — ответил я. — Даже не думал об этом. А ты? — Можешь получить развод в любое время,
когда тебе угодно.
— А ты этого хочешь?
— Вообще-то, — спокойно сказала она, — я нахожу весьма полезным выступать иногда в роли замужней женщины, даже если на самом деле муж поблизости от меня нигде не околачивается. — Эмили облизнула ложечку, которой ела мороженое. — Я привыкла жить своим умом и давно не хочу быть приложением к мужу, если уж говорить начистоту.
Сложив тарелки в посудомоечную машину, она сказала:
— Но если не за разводом, то чего же ради ты приехал?
— Из-за лошадей Айвэна.
— Неправда. Ты бы мог расспросить о них по телефону.
Я хорошо знал безупречную честность Эмили. Она даже избавилась от некоторых клиентов, доставшихся ей в наследство от отца, потому что эти люди уговаривали ее заставить жокеев нарочно не выигрывать своих заездов. Это разные вещи, считала Эмили, выпускать молодую лошадь в легкий заезд, чтобы приучить ее скакать наперегонки с другими лошадьми, и пытаться обмануть любителей и знатоков конного спорта, умышленно придерживая фаворита, чтобы в следующий раз он скакал с более слабыми соперниками. «Мои лошади выходят на круг, чтобы побеждать», — решительно заявляла Эмили, и мир знатоков и любителей конного спорта ничтоже сумняшеся доверял ей.
Вот почему я поступил совершенно правильно, когда прямо сказал Эмили:
— Айвэн хочет, чтобы я спрятал Гольден-Мальта в каком-нибудь безопасном месте. — Ради Бога, о чем ты говоришь? Хочешь кофе? — спросила Эмили.
Она заварила кофе в новой кофеварке. При мне такой здесь не было.
Я рассказал Эмили о затруднительном финансовом положении пивоваренного завода.
— Пивоваренный завод, — резким тоном сказала Эмили, — задолжал мне за четыре месяца тренинга Гольден-Мальта. Я написала об этом лично сэру Айвэну незадолго до его сердечного приступа. Я не жадная, но от своих денег не откажусь.
— Ты получишь их, — пообещал я. — Но он хочет, чтобы я забрал отсюда Гольден-Мальта, а то его могут преждевременно продать в счет долгов пивоваренного завода.
Эмили нахмурилась:
— Я не могу позволить тебе забрать Гольден-Мальта.
— Ну... в общем, можешь.
Я нагнулся, достал из-под стола папку, которую привез с собой и вручил Эмили одну из заверенных копий документа о передаче мне полномочий доверенного лица сэра Айвэна. Я объяснил, что имею право действовать по своему усмотрению, чтобы сохранить собственность Айвэна, которая так или иначе включает в себя и Гольден-Мальта.
Эмили внимательно и даже как-то торжественно прочла документ от начала и до конца, а потом сказала:
— Так, хорошо, что ты намерен делать?
— Выеду отсюда верхом на Гольден-Мальте завтра утром, когда в городе и в его окрестностях будет полным-полно лошадей, движущихся в самых разных направлениях.
Взгляд Эмили выразил крайнее удивление. — Во-первых, — сказала она, — на нем не так-то просто ехать верхом.
— Я могу свалиться с него?
— Можешь. А во-вторых, куда ты поедешь?
— Если я скажу куда, то ты окажешься втянутой в это дело.
Эмили, подумав, сказала:
— Не вижу, как ты обойдешься без моей помощи. По крайней мере, мне придется сказать конюхам, чтобы они не волновались, если кто-нибудь из них заметит пропажу.
— Да, с твоей помощью мне было бы гораздо легче, — согласился я.
Кофе мы допили молча, а потом Эмили заговорила снова:
— Я люблю Айвэна. Формально он до сих пор мой свекор, так же, как Вивьен — до сих пор моя свекровь. Я иногда вижу их на скачках. Мы в хороших отношениях, хотя твоя мать никогда не проявляла ко мне теплых чувств. Тем не менее мы поздравляем друг друга с Рождеством, посылаем одна другой открытки.
Я кивнул. Об этом мне было известно.
— Если Айвэн хочет спрятать лошадь, я помогу ему, — сказала Эмили. — Так куда же ты все-таки поедешь?
— Я купил экземпляр журнала «Horse and Hound», — ответил я и, вынув журнал из папки, раскрыл его на странице с рекламными объявлениями. — Здесь есть упоминание об одном человеке, который присматривает за охотничьими лошадьми в платной конюшне и готовит их для преследования добычи по полной программе. Я хочу позвонить ему и спросить, не возьмет ли он к себе мою наемную лошадь на несколько недель, точнее — на четыре недели, с тем чтобы вернуть мне ее за день или два до «Золотого кубка короля Альфреда». Вернется ли Гольден-Мальт сюда или нет, сможет ли он участвовать в скачках при условии, что его тренером будешь ты?
Эмили рассеянно кивнула, глядя в ту точку на странице журнала, где я держал свой палец.
— Я не посылала бы Гольден-Мальта к этому типу, — сказала она. — Он груб и раздражает лошадей. А еще он думает, что неотразим и женщины без ума от него, считает, что он прямо-таки подарок судьбы для них.
— Ах, вот как!
После недолгого раздумья Эмили предложила мне:
— У меня есть одна подруга, которая оказывает те же услуги и во всех отношениях лучше этого типа.
— Она живет далеко отсюда?
— Примерно в восьми милях. Хотя вряд ли ты сумеешь легко найти ее...
— У тебя, помнится, всегда была под рукой карта этого района.
— Да, топографическая карта для артиллеристов. Но она уже устарела, ей семь лет. С тех пор проложили много новых дорог.
— Дороги могут меняться как угодно, а тропы для верховой езды какие были, такие и есть.
Эмили засмеялась и ушла в офис, откуда вскоре принесла карту, которую и разложила на кухонном столе.
— Ее конюшня здесь, на запад от Ламборна, — Эмили ткнула пальцем в карту. — Туда удобней всего ехать из Мэндауна. Смотри, это тут, сразу за деревней Фоксхилл.
— Найду, — сказал я.
Эмили с сомнением взглянула на меня и набрала номер телефона своей подруги.
— Моя конюшня переполнена, — сказала Эмили в трубку. — Ты не взяла бы у меня лишних лошадок на недельку-другую? Вообще-то, всего одного жеребца. Так можешь? Отлично! Кто-нибудь из моих конюхов завтра приедет к тебе на нем. Кличка? О, зови его просто Бобби. Держи его наготове, он должен участвовать в скачках. Потом пришлешь мне счет. Как твои детки?
Еще две-три дежурные в таких случаях фразы — и Эмили положила трубку.
— Ты поедешь к этой женщине, — сказала она. — Считай, что один фокус удался.
— Ты просто чудо.
— Согласна. Где ты ночуешь?
— Найду в Ламборне какую-нибудь комнатушку.
— Тебе лучше не афишировать свое присутствие здесь. Не забывай, что ты прожил в этом доме шесть месяцев, и люди знают тебя. И венчались мы с тобой не где-нибудь, а в Ламборнской церкви. Не надо, чтобы о нас сплетничали и говорили, что ты опять вернулся ко мне. Можешь спать вот на этом диване, и никто тебя не увидит.
— А может, в твоей постели? — брякнул я вдруг и сам удивился этому.
— Нет.
Я не пытался переубедить Эмили. Вместо этого позвонил матери и сказал, что сегодня не приду ночевать, но завтра, я надеюсь, появятся хорошие новости для Айвэна. Потом я позвонил Джеду Парлейну в Шотландию.
— Как ты там? — с беспокойством спросил он.
— Да ничего, верчусь. — Я имею в виду... На всякий случай я свозил полицейских в твою хижину. Там все вверх дном.
— Ну, в общем... пожалуй...
— Я дал им твои рисунки. Пока что никто не жаловался в полицию ни на каких окрестных грабителей.
— Ничего удивительного.
— Сам хочет увидеться с тобой, как только ты вернешься. Он сказал, чтобы я встретил тебя с поезда и привез прямо к нему. Когда ты возвращаешься?
— Если повезет, то завтра, ночным «Хайлэндером». Я дам тебе знать.
— Как сэр Айвэн?
— Неважно.
— Затянулась его болезнь. Жаль.
Когда я положил трубку, задумавшаяся о чем-то Эмили сказала:
— С первой партией лошадей я, как обычно, пошлю своего главного конюха, но скажу ему, чтобы Гольден-Мальта он не брал. И еще скажу, что Гольден-Мальта надо отправить к ветеринару. Надобности в этом, откровенно говоря, нет, но мои конюхи привыкли не задавать лишних вопросов и в споры со мной не вступают.
«И никогда не вступали, это уж точно», — подумал я. Эмили тренирует победителей, конюхи преуспевают и, опасаясь потерять место, беспрекословно выполняют все ее требования. А может, и просто по-человечески любят.
Эмили, как всегда, составила план на завтра. Она определила, какому конюху выезжать на какой лошади, и наметила вывести первую партию из двадцати лошадей в семь часов утра. Потом Эмили расписала порядок выхода второй партии — после завтрака. И наконец, подготовила указания, касающиеся оставшихся лошадей. У Эмили работало около двадцати конюхов — мужчин и женщин и, кроме того, два секретаря, горничная и дворник. Ветеринары приезжали по вызовам, рабочие привозили сено и другие корма и убирали навоз. В офисе у Эмили то и дело звонил телефон, с полной нагрузкой работал компьютер, принимая и отправляя информацию. Работы хватало всем.
В свое время я был втянут в этот деловой круговорот как шеф-повар, курьер и вообще мальчик на побегушках. И хотя я делал все, что было в моих силах (и порой вполне успешно), удовлетворения не было. Моя внутренняя жизнь замерла. Бывало, я начинал сомневаться в самом себе, и тогда страсть к живописи казалась мне самообманом, а вера в то, что у меня есть пусть не талант, но хотя бы какие-то способности, — иллюзией. Не лучше ли, думал я в такие дни, отказаться от того, к чему я стремлюсь, и навсегда остаться в адъютантах у Эмили, как она того хочет.
Эмили опустила листок с распоряжениями для главного конюха в почтовый ящик, укрепленный сбоку от задней двери, и вывела двух своих лабрадоров на вечернюю прогулку. Она обошла с ними вокруг конюшен, еще раз проверив, все ли в порядке. Потом вернулась, свистом позвала к себе собак и заперла двери на ночь.
Как все это было мне знакомо! Кажется, никаких перемен в жизни Эмили за эти пять лет не произошло.
Эмили дала мне два пледа, чтобы я не мерз ночью на своем диване, и холодно произнесла:
— Спокойной ночи.
Я обнял ее, ожидая, что за этим последует.
— Эм, — сказал я.
— Нет, — отрезала она. Я поцеловал ее в лоб и прижал к себе. — Ох, — вздохнула она. — Вот пристал. Ладно, будь по-твоему.
ГЛАВА 4
Эмили давно уже спала не в нашей когда-то общей большой спальне, а в огромной прежней гостиной.
Новую роскошную ванную комнату она оборудовала там, где раньше находилась гардеробная ее отца.
— Только не думай, что так будет всегда, — сказала Эмили, раздевшись до белого кружевного белья, — по-моему, это глупо.
— Вовсе нет.
— Ты, очевидно, еще не вполне насладился своим одиночеством.
— Нет, не вполне. — Я выключил свет и задернул шторы, как делал это всегда.
— А ты?
— Меня все боятся, считают драконом. Немногим дано быть такими, как Святой Георгий.
— Ты жалеешь об этом?
Она освободилась от остатков своей одежды, скользнула под одеяло. Лишь на миг ее точеный силуэт промелькнул в полоске лунного света между занавесями. Я разделся, и мне показалось, будто и не было этих пяти лет.
— Слухи расползаются вокруг Ламборна со скоростью чумы. Я не могу кого попало пускать в эту комнату, надо быть дьявольски осторожной.
Мы с Эмили никогда не были изобретательны и изощрены в любви. Нам это было не нужно. Мои руки обнимали ее, ее руки — меня, мои губы искали ее губы, и оба мы содрогались от вспышек чувственного наслаждения. Так было и раньше. Как хорошо знакомо мне ее тело, касающееся моего, и как забыто! Словно впервые касаюсь я этой груди, плоского живота, познаю мягкую и теплую тайну ее тела, которую ощущал только в темноте, но никогда не видел. У Эмили открытое лицо, смелая повадка, но на самом деле она стыдлива и скрытна.
Я знаю, что она любит, знаю, как мне вести себя. Наслаждение, становящееся непосильным для меня, превращается и в ее наслаждение. Эмили во всем послушна мне, сильны и ритмичны наши движения, слиты воедино наши эмоции. Я слышу, как бьется ее сердце, а вот и мое ответило ему. Так бывало и в прошлом, но не всегда. Кажется, мы и в любви за эти годы стали старше и мудрее.
— Я скучаю без тебя, — сказала она.
— А я — без тебя.
Мы мирно уснули, прижавшись друг к другу, а утром Эмили с недоумением оглядела мою коллекцию синяков и ссадин.
— Я же говорил тебе, что на меня напали, — почти весело сказал я ей.
— Как будто стадо коров прошлось по тебе.
— Быков.
— Что верно, то верно. Не сходи на нижний этаж, пока первую партию лошадей не уведут подальше.
Тут только я вспомнил, что приехал сюда в роли конокрада. Пришлось ждать. Но вот цокот копыт затих в отдалении, и я спустился вниз. На завтрак были кофе и гренки.
В дом из конюшни вернулась Эмили и сказала:
— Гольден-Мальт оседлан и взнуздан. Можешь отправляться в путь, но учти — это очень резвый конь. Ради Бога, не давай ему взбрыкивать, а то он сбросит тебя. И постарайся побыстрее выбраться за пределы города. — Я тут подумал, как бы это получше замаскироваться, — сказал я, намазывая мед на гренки. — У тебя, помнится, были такие ночные колпаки, ты еще надевала их на головы лошадям в холодную погоду. Такой колпак хорошо бы прикрыл белое пятно на морде у Гольден-Мальта. И белые носки хорошо бы спрятать под чем-нибудь...
Эмили весело кивнула.
— И тебе не мешало бы позаимствовать головной убор из гардероба и что-нибудь еще.
Поблагодарив Эмили, я пошел в большой гардероб, где всегда хранилась коллекция жакетов, курток, сапог, перчаток и шлемов для снаряжения тех, кто приезжал обучаться верховой езде, и нашел галифе, которые как нельзя лучше подошли мне. Потом я поднял и перехватил шнурком для ботинок свои длинные волосы, прежде чем скрыть их под блестящим синим шлемом. На шею себе я повесил защитные жокейские очки. Жокеи пользуются ими для защиты от дождя и грязи. Я бы мог замаскировать с их помощью синяк под глазом.
Эмили, которую моя возня забавляла, сказала, что теперь никто меня не узнает.
— И возьми еще какую-нибудь теплую куртку. Утро сегодня холодное.
Я выбрал темную куртку и сказал:
— Если явится кто-то и захочет взглянуть на Гольден-Мальта, скажи, что я имел право забрать его и забрал, а где он, ты не знаешь.
— Думаешь, кто-то явится? — В тоне Эмили было больше любопытства, чем беспокойства. Так мне, во всяком случае, показалось.
— Надеюсь, что нет.
Гольден-Мальт разочарованно косился на меня из-под ночного колпака, пока Эмили помогала мне взобраться ему на спину. — Когда ты последний раз сидел в седле? — спросила она, хмурясь.
— М-м... как тебе сказать? Ну, довольно давно... — Однако я вдел ноги в стремена и прочно взял в руки поводья.
— Тебе часто приходилось ездить верхом, с тех пор как ты ушел отсюда? — спросила Эмили.
— Я все помню, — сказал я.
Гольден-Мальт пугливо вертел головой. В этот момент мне показалось, что земля где-то очень далеко внизу.
— Ты неисправимый болван, — сказала Эмили.
— Я позвоню тебе, если что-нибудь будет не так... И спасибо тебе, Эм.
— Не за что. Ну, вперед, отшельник, — улыбнулась Эмили. — Потеряешь коня — лучше не попадайся мне на глаза. Убью.
Я исходил из того, что первые сотни три ярдов могут оказаться самыми трудными из-за моего недостаточного умения ездить верхом. Кроме того, сначала мне нужно было скакать по оживленной дороге, прежде чем я доберусь до тропы, ведущей в Дауне. Однако мне повезло. На дороге почти не было автомобилей. К тому же водители уменьшали скорость, проезжая мимо скаковых лошадей. Всякий раз, в знак признательности этим водителям, я подносил руку к шлему и ухитрялся при этом удерживать Гольден-Мальта в заданном направлении.
Никто из водителей не опустил стекла и не назвал меня по имени, никто не обратил особого внимания на закамуфлированную лошадь. Я для них был не более чем седок, едущий на одной из сотен ламборнских лошадей.
Гольден-Мальт думал, что знает, куда идти. Это помогло мне сначала, но не потом. Он с удовольствием вскидывал голову и весело трусил рысцой по привычной для него дороге, которая вела в низину, на пятьдесят миль протянувшуюся с запада на восток в центре Южной Англии — от Чилтернса до равнины Солсбери. Дауне был мне роднее, чем Ламборн, но уединения не было ни там, ни там. Вереницы лошадей тянулись до самого горизонта, и «Лендроверы» тренеров деловито катились следом за ними.
Гольден-Мальт заупрямился, когда я направил его на запад, к вершине холма, вместо того чтобы продолжать путь на восток. Он норовил повернуть вспять, вертелся на месте, отказываясь идти туда, куда я пытался заставить его двигаться. Не знаю, сладили бы с ним опытные всадники с железными ногами. Знаю только, что я эту борьбу проигрывал.
Внезапно я вспомнил, как однажды стоял возле Эмили на ее рабочей площадке, куда выводили скаковых лошадей, и наблюдал, как одна из лошадей ни за что не хотела выходить на старт. Она пятилась назад, упиралась, вставала на дыбы, крутилась на месте, не выполняя никаких команд, и расходовала огромную силу своих мышц на то, чтобы сбросить с себя хрупкого всадника. А он был опытным жокеем.
И вот теперь, как будто сквозь все эти годы, я услышал гневное замечание Эмили: «Почему этот дурак не спрыгнет и не поведет ее под уздцы?»
О, Эм, моя дорогая, спасибо тебе!
Я соскользнул со спины упрямого животного, перекинув поводья через его голову и пошел на запад, ведя Гольден-Мальта в поводу. Упрямство улетучилось без остатка. Он покорно последовал за мной, и у меня осталась теперь одна забота: как бы конь не наступил мне на пятку.
Напрасно Эмили беспокоилась, не собьюсь ли я с пути на ровной, однообразной местности. Она не приняла во внимание, что еще мальчиком я участвовал в охоте на оленей — и не где-нибудь, а в шотландских вересковых пустошах. Первое важное правило при этом — определить направление ветра, а потом установить, под каким углом к твоему лицу он дует. Подкрасться к оленю можно, лишь когда ветер — в твою сторону, тогда олень не может почуять твоего приближения.
В тот по-настоящему сентябрьский день ветер дул с севера. Сначала я пошел прямо навстречу ему, а затем, когда Гольден-Мальт привык к порывам ветра, отклонился чуть влево и двинулся по ровному, однообразному зеленому морю так, словно наверняка знал, куда иду.
На не очень большом удалении от себя я видел признаки человеческого жилья, но не заметил ни одной лошади. Пройдя таким образом примерно с милю, я снова не без труда вскарабкался на спину Гольден-Мальта, уселся поудобнее в седле и подобрал поводья. На сей раз Гольден-Мальт, подрастерявший, казалось, норов в отсутствие своих собратьев, как миленький потопал туда, куда я направлял его.
Я рискнул перевести его на рысь.
Без проблем.
Я пересек пару узких тропинок и проехал мимо нескольких ферм, провожаемый лаем собак. На этом этапе моего путешествия не было необходимости в точном определении своего местонахождения, потому что где-то впереди находилась самая старая дорога Британия Риджуэй, идущая с востока на запад между Горинг-Гэпом на Темзе и Вест-Кеннетом, деревней на юго-западе Суиндона. За Вест-Кеннетом она исчезала, но, наверное, двигаясь именно по ней, друиды достигали Стонхенджа. Верная своему названию, эта дорога вилась по холмам, потому что давным-давно, еще до вторжения римлян, ведомых Гаем Юлием Цезарем, окружающие долины были лесисты и в них бродили медведи.
Теперь, в век автомобилей, Риджуэй был скромной пешеходной тропой, но одинокому конокраду эта тропа могла показаться широкой магистралью.
Достигнув Риджуэя, я чуть не проскочил мимо него: едучи рысцой, уже было пересек тропу и лишь задним числом спохватился и догадался, в чем моя ошибка. Я ждал, что увижу перед собой дорогу с искусственным покрытием. Все мы — дети своего времени! Пришлось вернуться назад. Я остановил Гольден-Мальта, чтобы дать ему передышку, а сам тем временем напрасно огляделся кругом в поисках каких-нибудь указательных столбов. Одно было ясно: тропа ведет с востока на запад, если исходить из направления ветра. Значит, это мой путь.
Мне оставалось лишь пожать плечами и повернуть налево. Так я и сделал и, не теряя надежды, пустил Гольден-Мальта прежней рысью вперед. Приведет же меня, в конце концов, куда-нибудь эта дорога, пусть даже и не в Стонхендж.
Риджуэй не был кратчайшим путем от А до В, но главное для меня было не заблудиться и не спрашивать ни у кого дорогу, привлекая к себе чужое внимание.
Дорога свернула на юго-запад примерно там, где я и ожидал, и дальше ее пересекли одна -две дорожки поуже. Я испытал облегчение: теперь-то я знал точно, что избранный мною путь приведет меня к деревушке Фоксхилл.
Подруга Эмили восприняла мое спокойное, без всяких приключений прибытие как что-то само собой разумеющееся.
— Миссис Кокс просила меня передать вам, — сказал я, — что через день или два она пришлет за седлом и сбруей.
— Отлично.
— В таком случае я могу быть свободен?
— Да. Спасибо. Мы присмотрим за этим парнем. — Она похлопала Гольден-Мальта по гнедой шее с нежностью, которая мало чем отличалась от материнской, и ободряюще кивнула мне, когда я уходил, спросив ее, сумею ли вернуться обратно в Ламборн на попутках.
«Голосуя», я, однако, поехал не в Ламборн, а в Суиндон, успел на поезд до Рединга и явился к менеджеру местного банка, изрядно удивив его своим жакетом, галифе и блестящим синим шлемом для верховой езды с защитными жокейскими очками.
— Э-э-э, — сказал он.
— Да, — согласился я с ним. — Прошу прощения за свой вид, но в данный момент я действую от имени моего отчима сэра Айвэна Вестеринга, а это для меня непривычное занятие.
— Я хорошо знаю сэра Айвэна, — сказал менеджер. — Весьма сожалею, что он нездоров.
Я вручил менеджеру свои «верительные грамоты» и письмо о назначении меня временно исполняющим обязанности директора. Копии оказались довольно помятыми, оттого что путешествовали вместе со мной в кармане рубашки, однако должное действие они возымели, и менеджер, спокойный, уравновешенный человек, вежливо выслушал мою просьбу выплатить зарплату работникам пивоваренного завода за текущую неделю и выдать пенсии пенсионерам, пока консультант по делам о несостоятельности миссис Морден попытается организовать встречу кредиторов для добровольного улаживания споров между ними и должником.
Новую роскошную ванную комнату она оборудовала там, где раньше находилась гардеробная ее отца.
— Только не думай, что так будет всегда, — сказала Эмили, раздевшись до белого кружевного белья, — по-моему, это глупо.
— Вовсе нет.
— Ты, очевидно, еще не вполне насладился своим одиночеством.
— Нет, не вполне. — Я выключил свет и задернул шторы, как делал это всегда.
— А ты?
— Меня все боятся, считают драконом. Немногим дано быть такими, как Святой Георгий.
— Ты жалеешь об этом?
Она освободилась от остатков своей одежды, скользнула под одеяло. Лишь на миг ее точеный силуэт промелькнул в полоске лунного света между занавесями. Я разделся, и мне показалось, будто и не было этих пяти лет.
— Слухи расползаются вокруг Ламборна со скоростью чумы. Я не могу кого попало пускать в эту комнату, надо быть дьявольски осторожной.
Мы с Эмили никогда не были изобретательны и изощрены в любви. Нам это было не нужно. Мои руки обнимали ее, ее руки — меня, мои губы искали ее губы, и оба мы содрогались от вспышек чувственного наслаждения. Так было и раньше. Как хорошо знакомо мне ее тело, касающееся моего, и как забыто! Словно впервые касаюсь я этой груди, плоского живота, познаю мягкую и теплую тайну ее тела, которую ощущал только в темноте, но никогда не видел. У Эмили открытое лицо, смелая повадка, но на самом деле она стыдлива и скрытна.
Я знаю, что она любит, знаю, как мне вести себя. Наслаждение, становящееся непосильным для меня, превращается и в ее наслаждение. Эмили во всем послушна мне, сильны и ритмичны наши движения, слиты воедино наши эмоции. Я слышу, как бьется ее сердце, а вот и мое ответило ему. Так бывало и в прошлом, но не всегда. Кажется, мы и в любви за эти годы стали старше и мудрее.
— Я скучаю без тебя, — сказала она.
— А я — без тебя.
Мы мирно уснули, прижавшись друг к другу, а утром Эмили с недоумением оглядела мою коллекцию синяков и ссадин.
— Я же говорил тебе, что на меня напали, — почти весело сказал я ей.
— Как будто стадо коров прошлось по тебе.
— Быков.
— Что верно, то верно. Не сходи на нижний этаж, пока первую партию лошадей не уведут подальше.
Тут только я вспомнил, что приехал сюда в роли конокрада. Пришлось ждать. Но вот цокот копыт затих в отдалении, и я спустился вниз. На завтрак были кофе и гренки.
В дом из конюшни вернулась Эмили и сказала:
— Гольден-Мальт оседлан и взнуздан. Можешь отправляться в путь, но учти — это очень резвый конь. Ради Бога, не давай ему взбрыкивать, а то он сбросит тебя. И постарайся побыстрее выбраться за пределы города. — Я тут подумал, как бы это получше замаскироваться, — сказал я, намазывая мед на гренки. — У тебя, помнится, были такие ночные колпаки, ты еще надевала их на головы лошадям в холодную погоду. Такой колпак хорошо бы прикрыл белое пятно на морде у Гольден-Мальта. И белые носки хорошо бы спрятать под чем-нибудь...
Эмили весело кивнула.
— И тебе не мешало бы позаимствовать головной убор из гардероба и что-нибудь еще.
Поблагодарив Эмили, я пошел в большой гардероб, где всегда хранилась коллекция жакетов, курток, сапог, перчаток и шлемов для снаряжения тех, кто приезжал обучаться верховой езде, и нашел галифе, которые как нельзя лучше подошли мне. Потом я поднял и перехватил шнурком для ботинок свои длинные волосы, прежде чем скрыть их под блестящим синим шлемом. На шею себе я повесил защитные жокейские очки. Жокеи пользуются ими для защиты от дождя и грязи. Я бы мог замаскировать с их помощью синяк под глазом.
Эмили, которую моя возня забавляла, сказала, что теперь никто меня не узнает.
— И возьми еще какую-нибудь теплую куртку. Утро сегодня холодное.
Я выбрал темную куртку и сказал:
— Если явится кто-то и захочет взглянуть на Гольден-Мальта, скажи, что я имел право забрать его и забрал, а где он, ты не знаешь.
— Думаешь, кто-то явится? — В тоне Эмили было больше любопытства, чем беспокойства. Так мне, во всяком случае, показалось.
— Надеюсь, что нет.
Гольден-Мальт разочарованно косился на меня из-под ночного колпака, пока Эмили помогала мне взобраться ему на спину. — Когда ты последний раз сидел в седле? — спросила она, хмурясь.
— М-м... как тебе сказать? Ну, довольно давно... — Однако я вдел ноги в стремена и прочно взял в руки поводья.
— Тебе часто приходилось ездить верхом, с тех пор как ты ушел отсюда? — спросила Эмили.
— Я все помню, — сказал я.
Гольден-Мальт пугливо вертел головой. В этот момент мне показалось, что земля где-то очень далеко внизу.
— Ты неисправимый болван, — сказала Эмили.
— Я позвоню тебе, если что-нибудь будет не так... И спасибо тебе, Эм.
— Не за что. Ну, вперед, отшельник, — улыбнулась Эмили. — Потеряешь коня — лучше не попадайся мне на глаза. Убью.
Я исходил из того, что первые сотни три ярдов могут оказаться самыми трудными из-за моего недостаточного умения ездить верхом. Кроме того, сначала мне нужно было скакать по оживленной дороге, прежде чем я доберусь до тропы, ведущей в Дауне. Однако мне повезло. На дороге почти не было автомобилей. К тому же водители уменьшали скорость, проезжая мимо скаковых лошадей. Всякий раз, в знак признательности этим водителям, я подносил руку к шлему и ухитрялся при этом удерживать Гольден-Мальта в заданном направлении.
Никто из водителей не опустил стекла и не назвал меня по имени, никто не обратил особого внимания на закамуфлированную лошадь. Я для них был не более чем седок, едущий на одной из сотен ламборнских лошадей.
Гольден-Мальт думал, что знает, куда идти. Это помогло мне сначала, но не потом. Он с удовольствием вскидывал голову и весело трусил рысцой по привычной для него дороге, которая вела в низину, на пятьдесят миль протянувшуюся с запада на восток в центре Южной Англии — от Чилтернса до равнины Солсбери. Дауне был мне роднее, чем Ламборн, но уединения не было ни там, ни там. Вереницы лошадей тянулись до самого горизонта, и «Лендроверы» тренеров деловито катились следом за ними.
Гольден-Мальт заупрямился, когда я направил его на запад, к вершине холма, вместо того чтобы продолжать путь на восток. Он норовил повернуть вспять, вертелся на месте, отказываясь идти туда, куда я пытался заставить его двигаться. Не знаю, сладили бы с ним опытные всадники с железными ногами. Знаю только, что я эту борьбу проигрывал.
Внезапно я вспомнил, как однажды стоял возле Эмили на ее рабочей площадке, куда выводили скаковых лошадей, и наблюдал, как одна из лошадей ни за что не хотела выходить на старт. Она пятилась назад, упиралась, вставала на дыбы, крутилась на месте, не выполняя никаких команд, и расходовала огромную силу своих мышц на то, чтобы сбросить с себя хрупкого всадника. А он был опытным жокеем.
И вот теперь, как будто сквозь все эти годы, я услышал гневное замечание Эмили: «Почему этот дурак не спрыгнет и не поведет ее под уздцы?»
О, Эм, моя дорогая, спасибо тебе!
Я соскользнул со спины упрямого животного, перекинув поводья через его голову и пошел на запад, ведя Гольден-Мальта в поводу. Упрямство улетучилось без остатка. Он покорно последовал за мной, и у меня осталась теперь одна забота: как бы конь не наступил мне на пятку.
Напрасно Эмили беспокоилась, не собьюсь ли я с пути на ровной, однообразной местности. Она не приняла во внимание, что еще мальчиком я участвовал в охоте на оленей — и не где-нибудь, а в шотландских вересковых пустошах. Первое важное правило при этом — определить направление ветра, а потом установить, под каким углом к твоему лицу он дует. Подкрасться к оленю можно, лишь когда ветер — в твою сторону, тогда олень не может почуять твоего приближения.
В тот по-настоящему сентябрьский день ветер дул с севера. Сначала я пошел прямо навстречу ему, а затем, когда Гольден-Мальт привык к порывам ветра, отклонился чуть влево и двинулся по ровному, однообразному зеленому морю так, словно наверняка знал, куда иду.
На не очень большом удалении от себя я видел признаки человеческого жилья, но не заметил ни одной лошади. Пройдя таким образом примерно с милю, я снова не без труда вскарабкался на спину Гольден-Мальта, уселся поудобнее в седле и подобрал поводья. На сей раз Гольден-Мальт, подрастерявший, казалось, норов в отсутствие своих собратьев, как миленький потопал туда, куда я направлял его.
Я рискнул перевести его на рысь.
Без проблем.
Я пересек пару узких тропинок и проехал мимо нескольких ферм, провожаемый лаем собак. На этом этапе моего путешествия не было необходимости в точном определении своего местонахождения, потому что где-то впереди находилась самая старая дорога Британия Риджуэй, идущая с востока на запад между Горинг-Гэпом на Темзе и Вест-Кеннетом, деревней на юго-западе Суиндона. За Вест-Кеннетом она исчезала, но, наверное, двигаясь именно по ней, друиды достигали Стонхенджа. Верная своему названию, эта дорога вилась по холмам, потому что давным-давно, еще до вторжения римлян, ведомых Гаем Юлием Цезарем, окружающие долины были лесисты и в них бродили медведи.
Теперь, в век автомобилей, Риджуэй был скромной пешеходной тропой, но одинокому конокраду эта тропа могла показаться широкой магистралью.
Достигнув Риджуэя, я чуть не проскочил мимо него: едучи рысцой, уже было пересек тропу и лишь задним числом спохватился и догадался, в чем моя ошибка. Я ждал, что увижу перед собой дорогу с искусственным покрытием. Все мы — дети своего времени! Пришлось вернуться назад. Я остановил Гольден-Мальта, чтобы дать ему передышку, а сам тем временем напрасно огляделся кругом в поисках каких-нибудь указательных столбов. Одно было ясно: тропа ведет с востока на запад, если исходить из направления ветра. Значит, это мой путь.
Мне оставалось лишь пожать плечами и повернуть налево. Так я и сделал и, не теряя надежды, пустил Гольден-Мальта прежней рысью вперед. Приведет же меня, в конце концов, куда-нибудь эта дорога, пусть даже и не в Стонхендж.
Риджуэй не был кратчайшим путем от А до В, но главное для меня было не заблудиться и не спрашивать ни у кого дорогу, привлекая к себе чужое внимание.
Дорога свернула на юго-запад примерно там, где я и ожидал, и дальше ее пересекли одна -две дорожки поуже. Я испытал облегчение: теперь-то я знал точно, что избранный мною путь приведет меня к деревушке Фоксхилл.
Подруга Эмили восприняла мое спокойное, без всяких приключений прибытие как что-то само собой разумеющееся.
— Миссис Кокс просила меня передать вам, — сказал я, — что через день или два она пришлет за седлом и сбруей.
— Отлично.
— В таком случае я могу быть свободен?
— Да. Спасибо. Мы присмотрим за этим парнем. — Она похлопала Гольден-Мальта по гнедой шее с нежностью, которая мало чем отличалась от материнской, и ободряюще кивнула мне, когда я уходил, спросив ее, сумею ли вернуться обратно в Ламборн на попутках.
«Голосуя», я, однако, поехал не в Ламборн, а в Суиндон, успел на поезд до Рединга и явился к менеджеру местного банка, изрядно удивив его своим жакетом, галифе и блестящим синим шлемом для верховой езды с защитными жокейскими очками.
— Э-э-э, — сказал он.
— Да, — согласился я с ним. — Прошу прощения за свой вид, но в данный момент я действую от имени моего отчима сэра Айвэна Вестеринга, а это для меня непривычное занятие.
— Я хорошо знаю сэра Айвэна, — сказал менеджер. — Весьма сожалею, что он нездоров.
Я вручил менеджеру свои «верительные грамоты» и письмо о назначении меня временно исполняющим обязанности директора. Копии оказались довольно помятыми, оттого что путешествовали вместе со мной в кармане рубашки, однако должное действие они возымели, и менеджер, спокойный, уравновешенный человек, вежливо выслушал мою просьбу выплатить зарплату работникам пивоваренного завода за текущую неделю и выдать пенсии пенсионерам, пока консультант по делам о несостоятельности миссис Морден попытается организовать встречу кредиторов для добровольного улаживания споров между ними и должником.