Рывок... Ну почему проклятая цепь не рвется!.. Рывок... Я решил не сдаваться и бороться до конца, хотя постепенно все нарастало омерзительное искушение прекратить это мучительное дерганье - просто повиснуть, потерять сознание и обрести покой. Временный, обманчивый, бесполезный, опасный покой.
Я все продолжал дергать. Казалось, прошло множество часов. Я то всхлипывал, то ругался, а иногда, может быть, и молился.
Когда это наконец случилось, я даже не был готов. Минуту назад я собирал остатки воли для новой серии рывков. А в следующее мгновение после судорожного, отчаянного усилия кувырком полетел на пол, и крюк, все еще привязанный к рукам, загрохотал следом.
Минуту или две я еще не верил. Голова кружилась, я совершенно потерял ориентировку. Но подо мной был твердый, пахнущий пылью пол такой реальный, влажный, вселяющий уверенность.
Когда в голове чуточку прояснилось, я встал на колени, чтобы кровь прилила к рукам.
Кисти рук я зажал между ног, пытаясь согреть их. Они напоминали куски мороженого мяса - пальцы не шевелились и не ощущали ничего.
Теперь, когда на них не было нагрузки, веревка, которой они связаны, врезалась не так сильно и кровь могла бы прилить к пальцам.
Возможность держать руки вниз принесла мне такое невообразимое облегчение, что я на какое-то время забыл, как мне холодно, какой я мокрый и как еще далеко до той минуты, когда я смогу согреться и обсохнуть. Я был почти весел, как будто выиграл главную битву, Оглядываясь назад, я понимаю, что так оно и было.
Глава 12
Стоять на коленях вскоре стало неудобно. Я начал передвигаться по полу, пока не добрался до стены, Оперся о нее спиной и уселся, подняв колени вверх.
Пластырь все еще крепко держался на глазах. Я терся о веревку, связывающую руки, пытаясь его снять. Но безрезультатно. Крюки сковывали меня и били по лицу, В конце концов я бросил это и снова сосредоточился на попытках отогреть руки, то зажимая их между ног, то постукивая по коленям, чтобы восстановить кровообращение.
Через некоторое время я понял, что могу двигать пальцами. Я все еще их не чувствовал, но движение - это был огромный шаг вперед, и я засмеялся от радости.
Подняв руки к лицу, попытался содрать пластырь ногтем большого пальца. Палец скользнул по щеке, дотронулся до края пластыря, но когда я подтолкнул локоть, бессильно согнулся. Я попытался снова. Ведь я не смогу выбраться из кладовой, пока не обрету зрение.
Я наклонил голову и взял в рот большой палец правой руки, чтобы его согреть, Через каждые несколько минут я пробовал поддеть краешек пластыря и наконец достиг того, что палец тянул и не сгибался. Мне оставалось лишь зацепить уголок, но даже на это ушла уйма времени.
В конце концов удалось подцепить ногтем кусок, достаточно большой, чтобы я мог зажать его между кистей. И после нескольких фальстартов, сопровождаемых отборными ругательствами, я наконец содрал упрямый пластырь.
Ослепительный лунный свет лился сквозь распахнутую дверь и окно, расположенное рядом. Ярко поблескивая, с потолка свисало дюймов двенадцать крепкой оцинкованной цепи. Я взглянул на свои руки: крюки блеснули отраженным светом. Ничего удивительного, что так трудно было ее разорвать. Цепь и крюки были почти новыми. Вовсе не те старые ржавые цепи, какие я представлял себе, Это потрясло меня. Слава богу, что я не знал.
Мои кисти, включая и тот палец, который я пытался отогреть, были почти такими же белыми, как рукава рубашки.
Как нейлоновый шнур, которым обмотаны крюки. Только запястья темнели.
Я вытянул ноги, Второй нейлоновый шнур бежал от одной лодыжки к другой. Пальцы не могли справиться с узлами. Карманы были предусмотрительно вытряхнуты - ни ножа, ни спичек. И в кладовой не было ничего, чем можно перерезать веревки. Я неуклюже встал, опираясь на стенку, и медленно двинулся к двери. Нога обо что-то ударилась, и я взглянул вниз. На самом краю лунного пятна валялось сломанное звено цепи. Много же неприятностей доставил мне этот странно выгнутый кусок серебристого металла.
Дойдя до двери, перебрался через порог. Тускло-серое ведро стояло там. Оглядел залитый лунным светом двор буквой "Г", Справа от меня четыре денника, а под прямым углом еще два. За ними - водопроводный кран, а на земле предмет, который я очень рад был видеть: скребок для сапог - укрепленная в цементе пластинка тонкого металла.
Пока мелкими шажками добрался до скребка, резкий ветер выдул остатки тепла из моего тела. Стоя на одной ноге, опершись о стенку, перекинул веревку через скребок. И, туго натянув, начал тереть ее о пластинку. Лезвие было тупым, а веревка - новой, и перетереть ее быстро не удавалось. Но в конце концов она перетерлась. Я встал на колени и попытался сделать то же самое со шнуром на руках, Но мешали крюки, а опереться не на что. Похоже, мне придется потаскать с собой этот кусок металла.
Но одно то, что я мог беспрепятственно двигать ногами, принесло чудесное ощущение свободы. Окоченевший, дрожащий, я направился к дому, неясно темневшему за конюшней. Свет не горел. И, подойдя поближе, я увидел, что окна нижнего этажа закрыты ставнями. Дом был так же пуст, как и конюшня.
Неприятное открытие.
Держась на ногах не совсем уверенно, я миновал здание по длинной въездной аллее. Сторожки у ворот не было. Висело лишь объявление, в котором сообщалось, что это прекрасное загородное поместье продается вместе с великолепной современной конюшней, сорока акрами пахотной земли и яблоневым садом.
Мимо въездной аллеи тянулась проселочная дорога. Нигде никаких указателей. Я попытался вспомнить, с какой стороны заворачивал "мини-купер", но не смог. Казалось, это было так давно. Машинально глянул на левую руку, но часов на ней не было - только веревка.
Нужно было куда-то идти, и я повернул направо. За невысокими оградами по обе стороны пустынной дороги простирались поля, Ни одна машина не попалась, ни одного огонька вокруг. Все тело болело. Спотыкаясь, я брел вперед, проклиная ветер. Должен же я добраться до какого-нибудь дома в конце концов!
Но то, на что я наткнулся, было куда лучше, чем дом. Телефонная будка. Манящая, ярко освещенная, она стояла одиноко на повороте, где проселок вливался в какое-то шоссе. Отпадала неприятная необходимость появиться эдаким пугалом на пороге чужого дома и объяснять, как я дошел до жизни такой.
Я мог обратиться в полицию, в скорую помощь, в пожарную команду... Но, если я обращусь к властям, начнутся бесконечные вопросы и придется делать заявления. В результате я окажусь в местной больнице, А мне это никак не подходит. Ведь в Аскоте завтра будут скачки. Образец должен выступить в состязаниях за Зимний Кубок. А Джеймс даже и не знает, что его жокей бродит где-то, непригодный к скачкам.
Непригодный... Между той минутой, когда я увидел телефонную будку и пока неуклюже снял трубку, я твердо пришел к заключению, что единственный способ отвоевать у Кемп-Лора победу - явиться завтра на ипподром. Участвовать в состязаниях, выиграть их и сделать вид, что никаких неприятностей не было, Ему слишком долго все удавалось. И я поклялся, что не позволю, ни в коем случае больше не позволю ему взять надо мной верх.
С огромным трудом я набрал "О", назвал телефонистке номер своей кредитной карточки и попросил соединить с единственным человеком на свете, который может оказать мне необходимую помощь. И сохранит все в тайне, и не станет отговаривать.
У нее был сонный голос.
- Джоан.., ты занята?
- В такое время! Это ты, Роб?
- Я.
- Ну так иди, ложись и позвони утром, - Она зевнула. - Ты знаешь, который теперь час?
- Нет.
- Ну так сейчас.., а-а-а.., без двадцати час. Спокойной ночи.
- Джоан, не вешай трубку! Мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Пожалуйста, не вешай трубку!
- Что случилось?
- Я.., я... Джоан, приезжай и помоги мне, пожалуйста! Она помолчала, потом уже совсем очнувшись, заметила:
- Ты никогда не говорил мне "пожалуйста" таким тоном.
- Так ты приедешь?
- Куда?
- По правде сказать, не знаю, - признался я в отчаянии. - Я в телефонной будке, где-то на загородной дороге за много миль... Телефонная подстанция Хемпден Роу. - Я продиктовал ей по буквам. - Думаю, это недалеко от Лондона. И вероятно, в сторону запада.
- А сам ты не можешь приехать?
- Нет. У меня ни гроша, и я промок насквозь.
- О! (Молчание.) Ну хорошо. Я приеду на такси. Что еще?
- Привези свитер. Я замерз. И сухие носки, если есть. И какие-нибудь перчатки. Не забудь перчатки. И ножницы.
- Свитер, носки, перчатки, ножницы. О кей! Приеду, как только смогу. Оставайся в будке.
- Постараюсь.
- Я поспешу, не беспокойся.
- Жду.
Я с трудом повесил трубку.
Как бы она ни спешила, раньше чем через час не доберется. А что такое еще один час... Этот вечер длился для меня бесконечно. Я потерял представление о времени. Передача окончилась несколько часов назад, но Кемп-Лор не вернулся. Проклятый убийца!
Сел в будке на полу и осторожно прислонился к стене, положив голову на ящичек для сбора монет. Что лучше? Движение на пронзительном ветру или неподвижность в укрытии? Оба варианта были одинаково леденящими. Но я потерял слишком много сил, чтобы шевелиться без надобности, так что выбор несложен.
Приложив руки к лицу, я по очереди кусал себя за пальцы. Они были мертвенно-белыми, холодными, как ледяшки, и ничего не чувствовали. Тогда я всерьез взялся за них, растирая о ноги, ударяя по коленям, сжимая и разжимая кулаки. Не помогало. Однако я не останавливался, если прекращу, станет хуже, Но от этого жестоко избитые плечи разболелись еще сильнее.
Чтобы отвлечься от физических страданий, мне было о чем подумать. Например, о пластыре. Зачем он ему понадобился? Предположим, рот он заклеил, чтобы я не позвал на помощь. Но ведь когда я сорвал наклейку и стал кричать, никто не услышал. И не мог услышать, как бы громко я ни взывал о помощи, конюшни слишком далеки от дороги.
А наклейка на глаза? Ну почему так важно было, увижу я пустой двор и заброшенную кладовую или нет? Что бы изменилось, если бы я был в состоянии говорить и видеть?
Видеть., Я бы видел выражение его лица. Я бы видел Кемп-Лора... Вот в чем дело. Он не хотел, чтобы я видел именно его. А если это так, то и рот он мне заклеил просто, чтобы не отвечать и не попасться в ловушку. А заговорил он лишь раз и то измененным голосом. Конечно, он не хотел, чтобы я его узнал.
В таком случае он считает: я не знаю, кто меня похитил, и не представляю, кто он такой. Значит, по его мнению, Джеймс случайно выбил сахар, и он не слышал, что мы с Тик-Током объехали все конюшни и что я расспрашивал насчет "ягуара". Это давало мне некоторое преимущество на будущее. Если он оставил где-нибудь какие-нибудь следы, у него не будет необходимости немедленно их уничтожить. И он не будет постоянно настороже.
Глядя на свои бескровные пальцы и представляя, какую боль мне придется еще пережить, я понял, что в моем сознании отказали все тормоза. Восстановить то, что он разрушил, - этого недостаточно! Он сам вколотил в меня безжалостность, которой мне не хватало И теперь я должен отомстить и за себя, и за всех своих товарищей. И сделать это без сожалений.
Наконец-то она приехала. Хлопнула дверца машины, и ее быстрые шаги зазвучали на дороге. Дверь телефонной будки открылась, впустив ледяной ветер, и она, одетая в брюки и стеганую синюю куртку, стояла на пороге. Свет падал на ее темные волосы, оставляя глубокие тени под глазами.
Я страшно обрадовался. Попытался выдать самую широкую улыбку, но из этого ничего не вышло.
Встав на колени, она внимательно оглядела меня: у нее застыло лицо.
- Твои руки! - только и сумела она выговорить.
- Ты привезла ножницы?
Она вынула из сумки большие ножницы и разрезала веревки. Нежно и осторожно. Потом убрала крюки с моих колен, отложила их в сторону, сняла коричневые от крови обрезки шнура с запястий. На их месте остались раны темные и глубокие.
- Там внизу - еще веревка, - указал я на ноги. Она разрезала путы и на лодыжках, ощупав брючину. Было слишком холодно, чтобы брюки могли высохнуть, Ты что, купался? - спросила она. Голос ее дрогнул. Послышались шаги, и за спиной Джоан возникла мужская фигура.
- Ну как, мисс, порядок? - раздался простонародный говорок.
- Да, спасибо. Не могли бы вы помочь моему кузену добраться до машины?
Он остановился на пороге будки и, посмотрев на меня, не удержался:
- Господи!
- Да уж! - отозвался я.
Это был крупный, крепкий мужчина лет пятидесяти, с лицом обветренным, как у моряка, и с таким выражением, будто он уже успел повидать все на свете и во всем разочароваться.
- Здорово вас отделали.
- Лучше некуда. Он усмехнулся.
- Ну пошли. Нет смысла тут торчать.
Я неуклюже поднялся и повис на Джоан, обхватив ее за шею. А оказавшись в таком положении, решил, что грех им не воспользоваться, - поцеловал ее.
- А вы будто сказали, что он кузен!
- Кузен и есть, - решительно отрезала Джоан, Даже слишком решительно.
Водитель распахнул дверцу.
- Его, видать, к врачу надо везти?
- Нет, нет. Никаких врачей!
- Но тебе нужен врач, - отозвалась и Джоан.
- Ни за что!
- У вас же руки отморожены.
- Нет, просто я замерз.
- А что с вашей спиной?! - обнаружил таксист прилипшие к коже клочки рубашки.
- Я падал... На гравий.
- Ловко. - Он не поверил.
- Но спина, к тому же, вся в грязи, - ужаснулась Джоан.
- Ты ее вымоешь. Дома.
- Без врача вам не обойтись, - повторял водитель.
- Мне нужен только аспирин и постель.
- Ну, ты, наверное, знаешь, что делаешь, - заметила Джоан.
- А где свитер?
- В машине... И еще кое-что. Ты сможешь переодеться. И чем быстрее ты попадешь в горячую ванну, тем лучше.
- Только не согревайте руки слишком быстро, а то пальцы отвалятся.
Вот утешитель нашелся! И, пожалуй, не слишком-то надежный малый.
Мы двинулись к машине. Обычное черное лондонское такси. И какими чарами Джоан удалось заставить этого типа поехать за город среди ночи! И еще меня интересовало: включен ли счетчик? Включен.
- Садись скорее, здесь хоть ветра нет.
Я повиновался. Из чемодана она достала свой свитер и теплую куртку на молнии - явно мужскую. И снова извлекла на сумочки ножницы. Несколько быстрых разрезов - и остатки моей рубашки на сиденье. Двумя длинными полосами она перевязала мне запястья. Таксист наблюдал внимательно, потом высказался:
- Нет, это дело для полиции! Я покачал головой.
- Обычная драка.
Он показал мне крюки, притащенные из телефонной будки:
- А это как назвать? Я отвел глаза.
- Выкиньте их в канаву!
- Ничего, пригодятся для полицейских! У меня уже не было сил повторять.
- Я же сказал, никакой полиции...
На его разочарованной физиономии появилось выражение - мол, видали мы и таких. Он пожал плечами, исчез во мраке и вернулся уже без крюков.
- Они в канаве за будкой. Это если вы передумаете.
- Ладно, спасибо.
Джоан кончила бинтовать, помогла мне одеться и застегнула молнию. Пару меховых варежек удалось натянуть без особой боли. А уже после этого Джоан достала термос с горячим бульоном.
Она поднесла чашку к моим губам, и я посмотрел в ее черные глаза. Я любил Джоан. Да и как можно не любить девушку, которая глубокой ночью позаботилась о горячем бульоне.
Таксист тоже хлебнул бульона. Потопав ногами, заметил, что становится холодновато, и повез нас в Лондон.
- Кто это сделал? - спросила Джоан.
- Потом скажу.
Она не настаивала. Вытащила из чемодана отделанные мехом домашние туфли, толстые носки и свои эластичные брюки.
- Обойдусь носками, брюки мне не снять, - отказался я, и сам услышал, какая усталость звучала в моем голосе.
Джон не стала спорить. В тряской машине она опустилась на колени, сняла с меня мокрые носки и туфли и надела сухие.
- Ноги у тебя ледяные.
- Я их совсем не чувствую.
Туфли были велики мне и уж тем более велики для Джоан.
- Это его туфли? - спросил я.
- Да.
- И куртка?
- Я ее купила ему на Рождество. Вот, значит, как. Не самая подходящая минута, чтобы это услышать.
Помолчав и как бы решившись на что-то, она сказала:
- Но я ее не отдала ему.
- Почему?
- Она не вполне соответствует его респектабельной жизни. Вместо нее я подарила золотую булавку для галстука.
- Подходяще.
- Прощальный подарок, - сообщила она спокойно. Я-то знал, что все это далось ей нелегко.
- Ты что, из железа сделан, Роб?
- Было железо, да проржавело малость.
- Прости, что мы так долго. Понимаешь, еле нашли.
- Главное, что ты приехала.
В тряской машине руки и плечи ныли без передышки, а когда я пытался усесться поглубже, - протестовала ободранная спина. В конце концов я закончил путешествие, сидя на полу и положив голову и руки на колени Джоан.
Я, конечно, привык к ударам. Ведь в моей профессии физические травмы фактор неизбежный, Особенно в первый год, когда скакал на самых плохих лошадях, все части моего тела были сплошь в синяках. Случались и переломы, и вывихи. Но это ни в малейшей степени не влияло на мой оптимизм: все идет, как надо. Я был уверен, что не разобьюсь. Уж такое у нас, жокеев, упругое строение организма, что можно трахнуться и снова быть готовым к работе. Если и не на следующий день, то во всяком случае куда быстрее, чем предполагают медики.
У меня даже свой метод выработался, как справляться с этими травмами: надо не обращать на них внимания и стараться сосредоточиться на чем-то другом. Но в тот зловещий вечер этот метод не слишком-то помогал. Например, когда я уже в теплой комнате Джоан наблюдал, как мои пальцы из желтых становились черными, будто древесный уголь, а потом раскалялись докрасна, Джоан включила два мощных обогревателя и потребовала, чтобы я сразу же сменил брюки и трусы. Было как-то неловко позволить ей раздевать меня. Но она сделала это как нечто вполне обычное. Похоже на возвращение в детство, когда нас купали в одной ванне.
В бутылочке оставалось всего три раскрошившихся таблетки аспирина. Я проглотил все сразу. Потом Джоан сварила кофе и держала чашку, чтобы я мог пить. В кофе было полно коньяку.
- Согреет, - коротко заметила она. - Слава богу, ты наконец перестал дрожать, Вот тут-то мне и стало покалывать пальцы. Покалывание превратилось в жжение. А потом начало казаться, будто пальцы зажали в тиски и закручивают все крепче и крепче. Вот-вот пальцы не выдержат давления и отвалятся.
Джоан отерла пот у меня со лба.
- Ну, все в порядке?
- Угу...
Она кивнула, подарила мне ослепительную улыбку, с детства заставлявшую вздрагивать мое сердце, и принялась пить кофе.
Боль была ужасной. И продолжалась слишком долго... Я опустил голову. А когда поднял, она глядела на меня, и ее глаза были полны слез, - Прошло?
- Более или менее.
Мы оба взглянули мне на руки, которые горели огнем.
- А ноги?
- В порядке.
- Надо промыть ссадины у тебя на спине.
- Нет, утром. Я слишком устал...
Она не спорила, Разрешила лечь в свою постель одетому. В ее черных брюках и голубом свитере я выглядел, как второсортный балетный танцор с похмелья В подушке была вмятина от ее головы. С чувством удовольствия я положил на нее свою голову. Джоан заметила мою улыбку и поняла ее правильно.
- Ты в первый раз в моей постели. Но и в последний!
- Имей жалость, Джоан!
Она уселась на краешек тахты и лукаво взглянула на меня.
- Это нехорошо для кузенов.
- А если бы мы ими не были?
- Но мы-то кузены! - вздохнула она.
Она наклонилась, и я не удержался. Обнял ее, притянул к себе и поцеловал по-настоящему. Я сделал это впервые в жизни и вложил в этот поцелуй все свое так долго сдерживаемое и подавляемое желание. Поцелуй получился слишком страстным, даже каким-то отчаянным. На секунду она расслабилась, смягчилась и ответила. Но так мимолетно, что я решил: это мне показалось.
Я отпустил ее. Она тут же вскочила и глянула на меня без гнева и без любви. Потом молча подошла к дивану в другом конце комнаты, завернулась в одеяло, улеглась и погасила свет.
В темноте до меня донесся ее спокойный голос:
- Спокойной ночи, Роб!
- Спокойной ночи, Джоан, - ответил я вежливо и уткнулся в ее подушку.
Глава 13
Время тянулось медленно, в комнате было тихо. Кровь в пальцах еще неистово пульсировала. Сегодня во второй половине дня они должны прийти в норму, и можно будет работать. Обязаны прийти в норму, вот и все!
Рассвело. Я услышал, как Джоан пошла в свою маленькую совмещенную кухню-ванную, чистила там зубы и варила свежий кофе. Донесся аромат жареного.
Субботнее утро. День Зимнего Кубка. Я медленно перевернулся с живота на бок. Все мышцы от шеи до талии были поражены скованностью.
В комнату вошла Джоан.
- Кофе.
- Спасибо.
- Как ты себя чувствуешь? - прозвучало совсем уж по-больничному.
- Жив. (Молчание.) Ну продолжай же, - не выдержал я, - Или стукни меня разок, или улыбнись. Но не стой с таким трагическим видом, будто сгорел Альберт-холл.
- Ну черт с ним, с Альберт-холлом, Роб! - ее лицо осветила улыбка.
- Мир?
- Мир.
Она даже присела на краешек тахты. Морщась от боли, я принял сидячее положение. Руки мои напоминали связки говяжьих сосисок.
- Который час?
- Около восьми. А что?
Восемь. Скачки начнутся в два тридцать. Я начал обратный счет. Мне надо быть в Аскоте самое позднее в час тридцать. А поездка туда в такси займет примерно пятьдесят минут. С возможными задержками - час. Чтобы привести себя в готовность, у меня остается примерно четыре с половиной часа, А чувствовал я себя так...
К какому же способу прибегнуть? Турецкие бани с парилкой и массажем? Но у меня слишком ободрана кожа. Можно размяться в гимнастическом зале. Можно проехаться в парке верхом - это было бы наилучшим выходом в любой день, кроме субботы, когда парк набит ребятишками...
- В чем дело? - спросила Джоан. Я ей объяснил, -Ты это всерьез? Ты действительно собираешься? Сегодня?!
- Собираюсь, - Ну ты же не в форме!
- Об этом и идет речь, как побыстрее вернуть форму.
- Но тебе нужно хоть денек отлежаться в постели.
- Завтра полежу. А сегодня я скачу на Образце - участвую в борьбе за Зимний Кубок, Она пыталась настаивать, но я объяснил, почему мне это так нужно. Насчет ненависти Кемп-Лора к жокеям и про все, что случилось со мной накануне вечером. Это заняло много времени. Передавая ей эпизод в пустой кладовой, я прятал глаза. Мне почему-то ужасно неприятно было говорить об этом зверстве. Даже ей. А повторить это я уже не смогу никому.
- Все понятно, - сказала она. - Так с чего начнем?
- С горячей ванны и завтрака. И если можно, послушаем сводку погоды.
Она включила радио. Передавали какой-то модерновый концерт. Наконец истерическая музыка прекратилась и последовал прогноз погоды.
"Во многих частях страны прошлой ночью отмечались слабые заморозки, настораживающе мягким голосом сообщил диктор. - Сегодня они ожидаются вновь, особенно на открытых местах. В большинстве районов в ближайшие несколько дней ожидается сохранение холодной погоды."
И далее:
"Прослушайте объявление:
Распорядители скачек в Аскоте обследовали скаковую дорожку в восемь утра и сделали следующее заявление: на ипподроме прошлой ночью была отмечена температура два или три градуса мороза. Но так как земля у барьеров защищена соломой, скачки состоятся обязательно."
Джоан выключила радио.
- Ты окончательно решил ехать?
- Бесповоротно, -Тогда, пожалуй... Я вчера смотрела эту передачу... "На скаковой дорожке"...
- Да ну!
- Если я дома, иногда смотрю ее с тех пор, как ты в ней начал участвовать.
- И что?
- Он, - теперь ей не надо было объяснять, кого она имеет в виду, - почти все время говорил о Зимнем Кубке: о лошадях и тренерах и т, д. Я все ожидала, что он тебя назовет, но он все насчет того, какая замечательная лошадь Образец, а о тебе - ни словечка. Он объявил: это такие важные скачки, что он сам лично будет комментировать финиш и возьмет интервью у победителя. И если тебе удастся выиграть - ему придется описывать, как ты это сделал. Что само по себе будет для него достаточно горькой пилюлей. А потом еще публично поздравлять тебя на виду у нескольких миллионов зрителей...
Я смотрел на нее пораженный.
- Грандиозная идея!
- Помнишь, как он интервьюировал тебя после той скачки на второй день Рождества?
- Это была та самая скачка, которая и решила мою судьбу, Слушай, но ты довольно старательно смотрела эти передачи!
Ее это немного озадачило.
- Ну... А разве не тебя я видела прошлым летом на своем концерте в Бирмингаме?
- А я-то думал, что прожекторы слепят вам глаза! - Я откинул одеяло. При свете дня черные брюки выглядели еще более несуразно, - Пожалуй, пора действовать. У тебя есть бинты и что-нибудь дезинфицирующее?
- Всего несколько обрывков эластичного пластыря.
- А бритва?
- Я снимаю ею с ног пушок, - извиняющимся голосом объявила она, - Я составлю список, что нужно, и сбегаю в аптеку. Я быстро.
Когда она ушла, я выбрался из постели и залез в ванну. Сказать это просто, а сделать куда труднее. Ощущение такое, будто слишком старательная прачка пропустила меня лишний раз через отжимной пресс. Поразительно, что сотворил со мной Кемп-Лор при помощи столь примитивных средств. Я пустил воду, снял брюки и носки. Голубой свитер прилип к спине, а самодельные бинты - к запястьям. Пришлось улечься, не отдирая их, и ждать, пока они отмокнут.
Постепенно тепло сделало свое дело, и я смог шевелить плечами и поворачивать голову. Все добавлял и добавлял горячей воды, так что к возвращению Джоан лежал в кипятке по горло - даже пар от меня шел.
Я все продолжал дергать. Казалось, прошло множество часов. Я то всхлипывал, то ругался, а иногда, может быть, и молился.
Когда это наконец случилось, я даже не был готов. Минуту назад я собирал остатки воли для новой серии рывков. А в следующее мгновение после судорожного, отчаянного усилия кувырком полетел на пол, и крюк, все еще привязанный к рукам, загрохотал следом.
Минуту или две я еще не верил. Голова кружилась, я совершенно потерял ориентировку. Но подо мной был твердый, пахнущий пылью пол такой реальный, влажный, вселяющий уверенность.
Когда в голове чуточку прояснилось, я встал на колени, чтобы кровь прилила к рукам.
Кисти рук я зажал между ног, пытаясь согреть их. Они напоминали куски мороженого мяса - пальцы не шевелились и не ощущали ничего.
Теперь, когда на них не было нагрузки, веревка, которой они связаны, врезалась не так сильно и кровь могла бы прилить к пальцам.
Возможность держать руки вниз принесла мне такое невообразимое облегчение, что я на какое-то время забыл, как мне холодно, какой я мокрый и как еще далеко до той минуты, когда я смогу согреться и обсохнуть. Я был почти весел, как будто выиграл главную битву, Оглядываясь назад, я понимаю, что так оно и было.
Глава 12
Стоять на коленях вскоре стало неудобно. Я начал передвигаться по полу, пока не добрался до стены, Оперся о нее спиной и уселся, подняв колени вверх.
Пластырь все еще крепко держался на глазах. Я терся о веревку, связывающую руки, пытаясь его снять. Но безрезультатно. Крюки сковывали меня и били по лицу, В конце концов я бросил это и снова сосредоточился на попытках отогреть руки, то зажимая их между ног, то постукивая по коленям, чтобы восстановить кровообращение.
Через некоторое время я понял, что могу двигать пальцами. Я все еще их не чувствовал, но движение - это был огромный шаг вперед, и я засмеялся от радости.
Подняв руки к лицу, попытался содрать пластырь ногтем большого пальца. Палец скользнул по щеке, дотронулся до края пластыря, но когда я подтолкнул локоть, бессильно согнулся. Я попытался снова. Ведь я не смогу выбраться из кладовой, пока не обрету зрение.
Я наклонил голову и взял в рот большой палец правой руки, чтобы его согреть, Через каждые несколько минут я пробовал поддеть краешек пластыря и наконец достиг того, что палец тянул и не сгибался. Мне оставалось лишь зацепить уголок, но даже на это ушла уйма времени.
В конце концов удалось подцепить ногтем кусок, достаточно большой, чтобы я мог зажать его между кистей. И после нескольких фальстартов, сопровождаемых отборными ругательствами, я наконец содрал упрямый пластырь.
Ослепительный лунный свет лился сквозь распахнутую дверь и окно, расположенное рядом. Ярко поблескивая, с потолка свисало дюймов двенадцать крепкой оцинкованной цепи. Я взглянул на свои руки: крюки блеснули отраженным светом. Ничего удивительного, что так трудно было ее разорвать. Цепь и крюки были почти новыми. Вовсе не те старые ржавые цепи, какие я представлял себе, Это потрясло меня. Слава богу, что я не знал.
Мои кисти, включая и тот палец, который я пытался отогреть, были почти такими же белыми, как рукава рубашки.
Как нейлоновый шнур, которым обмотаны крюки. Только запястья темнели.
Я вытянул ноги, Второй нейлоновый шнур бежал от одной лодыжки к другой. Пальцы не могли справиться с узлами. Карманы были предусмотрительно вытряхнуты - ни ножа, ни спичек. И в кладовой не было ничего, чем можно перерезать веревки. Я неуклюже встал, опираясь на стенку, и медленно двинулся к двери. Нога обо что-то ударилась, и я взглянул вниз. На самом краю лунного пятна валялось сломанное звено цепи. Много же неприятностей доставил мне этот странно выгнутый кусок серебристого металла.
Дойдя до двери, перебрался через порог. Тускло-серое ведро стояло там. Оглядел залитый лунным светом двор буквой "Г", Справа от меня четыре денника, а под прямым углом еще два. За ними - водопроводный кран, а на земле предмет, который я очень рад был видеть: скребок для сапог - укрепленная в цементе пластинка тонкого металла.
Пока мелкими шажками добрался до скребка, резкий ветер выдул остатки тепла из моего тела. Стоя на одной ноге, опершись о стенку, перекинул веревку через скребок. И, туго натянув, начал тереть ее о пластинку. Лезвие было тупым, а веревка - новой, и перетереть ее быстро не удавалось. Но в конце концов она перетерлась. Я встал на колени и попытался сделать то же самое со шнуром на руках, Но мешали крюки, а опереться не на что. Похоже, мне придется потаскать с собой этот кусок металла.
Но одно то, что я мог беспрепятственно двигать ногами, принесло чудесное ощущение свободы. Окоченевший, дрожащий, я направился к дому, неясно темневшему за конюшней. Свет не горел. И, подойдя поближе, я увидел, что окна нижнего этажа закрыты ставнями. Дом был так же пуст, как и конюшня.
Неприятное открытие.
Держась на ногах не совсем уверенно, я миновал здание по длинной въездной аллее. Сторожки у ворот не было. Висело лишь объявление, в котором сообщалось, что это прекрасное загородное поместье продается вместе с великолепной современной конюшней, сорока акрами пахотной земли и яблоневым садом.
Мимо въездной аллеи тянулась проселочная дорога. Нигде никаких указателей. Я попытался вспомнить, с какой стороны заворачивал "мини-купер", но не смог. Казалось, это было так давно. Машинально глянул на левую руку, но часов на ней не было - только веревка.
Нужно было куда-то идти, и я повернул направо. За невысокими оградами по обе стороны пустынной дороги простирались поля, Ни одна машина не попалась, ни одного огонька вокруг. Все тело болело. Спотыкаясь, я брел вперед, проклиная ветер. Должен же я добраться до какого-нибудь дома в конце концов!
Но то, на что я наткнулся, было куда лучше, чем дом. Телефонная будка. Манящая, ярко освещенная, она стояла одиноко на повороте, где проселок вливался в какое-то шоссе. Отпадала неприятная необходимость появиться эдаким пугалом на пороге чужого дома и объяснять, как я дошел до жизни такой.
Я мог обратиться в полицию, в скорую помощь, в пожарную команду... Но, если я обращусь к властям, начнутся бесконечные вопросы и придется делать заявления. В результате я окажусь в местной больнице, А мне это никак не подходит. Ведь в Аскоте завтра будут скачки. Образец должен выступить в состязаниях за Зимний Кубок. А Джеймс даже и не знает, что его жокей бродит где-то, непригодный к скачкам.
Непригодный... Между той минутой, когда я увидел телефонную будку и пока неуклюже снял трубку, я твердо пришел к заключению, что единственный способ отвоевать у Кемп-Лора победу - явиться завтра на ипподром. Участвовать в состязаниях, выиграть их и сделать вид, что никаких неприятностей не было, Ему слишком долго все удавалось. И я поклялся, что не позволю, ни в коем случае больше не позволю ему взять надо мной верх.
С огромным трудом я набрал "О", назвал телефонистке номер своей кредитной карточки и попросил соединить с единственным человеком на свете, который может оказать мне необходимую помощь. И сохранит все в тайне, и не станет отговаривать.
У нее был сонный голос.
- Джоан.., ты занята?
- В такое время! Это ты, Роб?
- Я.
- Ну так иди, ложись и позвони утром, - Она зевнула. - Ты знаешь, который теперь час?
- Нет.
- Ну так сейчас.., а-а-а.., без двадцати час. Спокойной ночи.
- Джоан, не вешай трубку! Мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Пожалуйста, не вешай трубку!
- Что случилось?
- Я.., я... Джоан, приезжай и помоги мне, пожалуйста! Она помолчала, потом уже совсем очнувшись, заметила:
- Ты никогда не говорил мне "пожалуйста" таким тоном.
- Так ты приедешь?
- Куда?
- По правде сказать, не знаю, - признался я в отчаянии. - Я в телефонной будке, где-то на загородной дороге за много миль... Телефонная подстанция Хемпден Роу. - Я продиктовал ей по буквам. - Думаю, это недалеко от Лондона. И вероятно, в сторону запада.
- А сам ты не можешь приехать?
- Нет. У меня ни гроша, и я промок насквозь.
- О! (Молчание.) Ну хорошо. Я приеду на такси. Что еще?
- Привези свитер. Я замерз. И сухие носки, если есть. И какие-нибудь перчатки. Не забудь перчатки. И ножницы.
- Свитер, носки, перчатки, ножницы. О кей! Приеду, как только смогу. Оставайся в будке.
- Постараюсь.
- Я поспешу, не беспокойся.
- Жду.
Я с трудом повесил трубку.
Как бы она ни спешила, раньше чем через час не доберется. А что такое еще один час... Этот вечер длился для меня бесконечно. Я потерял представление о времени. Передача окончилась несколько часов назад, но Кемп-Лор не вернулся. Проклятый убийца!
Сел в будке на полу и осторожно прислонился к стене, положив голову на ящичек для сбора монет. Что лучше? Движение на пронзительном ветру или неподвижность в укрытии? Оба варианта были одинаково леденящими. Но я потерял слишком много сил, чтобы шевелиться без надобности, так что выбор несложен.
Приложив руки к лицу, я по очереди кусал себя за пальцы. Они были мертвенно-белыми, холодными, как ледяшки, и ничего не чувствовали. Тогда я всерьез взялся за них, растирая о ноги, ударяя по коленям, сжимая и разжимая кулаки. Не помогало. Однако я не останавливался, если прекращу, станет хуже, Но от этого жестоко избитые плечи разболелись еще сильнее.
Чтобы отвлечься от физических страданий, мне было о чем подумать. Например, о пластыре. Зачем он ему понадобился? Предположим, рот он заклеил, чтобы я не позвал на помощь. Но ведь когда я сорвал наклейку и стал кричать, никто не услышал. И не мог услышать, как бы громко я ни взывал о помощи, конюшни слишком далеки от дороги.
А наклейка на глаза? Ну почему так важно было, увижу я пустой двор и заброшенную кладовую или нет? Что бы изменилось, если бы я был в состоянии говорить и видеть?
Видеть., Я бы видел выражение его лица. Я бы видел Кемп-Лора... Вот в чем дело. Он не хотел, чтобы я видел именно его. А если это так, то и рот он мне заклеил просто, чтобы не отвечать и не попасться в ловушку. А заговорил он лишь раз и то измененным голосом. Конечно, он не хотел, чтобы я его узнал.
В таком случае он считает: я не знаю, кто меня похитил, и не представляю, кто он такой. Значит, по его мнению, Джеймс случайно выбил сахар, и он не слышал, что мы с Тик-Током объехали все конюшни и что я расспрашивал насчет "ягуара". Это давало мне некоторое преимущество на будущее. Если он оставил где-нибудь какие-нибудь следы, у него не будет необходимости немедленно их уничтожить. И он не будет постоянно настороже.
Глядя на свои бескровные пальцы и представляя, какую боль мне придется еще пережить, я понял, что в моем сознании отказали все тормоза. Восстановить то, что он разрушил, - этого недостаточно! Он сам вколотил в меня безжалостность, которой мне не хватало И теперь я должен отомстить и за себя, и за всех своих товарищей. И сделать это без сожалений.
Наконец-то она приехала. Хлопнула дверца машины, и ее быстрые шаги зазвучали на дороге. Дверь телефонной будки открылась, впустив ледяной ветер, и она, одетая в брюки и стеганую синюю куртку, стояла на пороге. Свет падал на ее темные волосы, оставляя глубокие тени под глазами.
Я страшно обрадовался. Попытался выдать самую широкую улыбку, но из этого ничего не вышло.
Встав на колени, она внимательно оглядела меня: у нее застыло лицо.
- Твои руки! - только и сумела она выговорить.
- Ты привезла ножницы?
Она вынула из сумки большие ножницы и разрезала веревки. Нежно и осторожно. Потом убрала крюки с моих колен, отложила их в сторону, сняла коричневые от крови обрезки шнура с запястий. На их месте остались раны темные и глубокие.
- Там внизу - еще веревка, - указал я на ноги. Она разрезала путы и на лодыжках, ощупав брючину. Было слишком холодно, чтобы брюки могли высохнуть, Ты что, купался? - спросила она. Голос ее дрогнул. Послышались шаги, и за спиной Джоан возникла мужская фигура.
- Ну как, мисс, порядок? - раздался простонародный говорок.
- Да, спасибо. Не могли бы вы помочь моему кузену добраться до машины?
Он остановился на пороге будки и, посмотрев на меня, не удержался:
- Господи!
- Да уж! - отозвался я.
Это был крупный, крепкий мужчина лет пятидесяти, с лицом обветренным, как у моряка, и с таким выражением, будто он уже успел повидать все на свете и во всем разочароваться.
- Здорово вас отделали.
- Лучше некуда. Он усмехнулся.
- Ну пошли. Нет смысла тут торчать.
Я неуклюже поднялся и повис на Джоан, обхватив ее за шею. А оказавшись в таком положении, решил, что грех им не воспользоваться, - поцеловал ее.
- А вы будто сказали, что он кузен!
- Кузен и есть, - решительно отрезала Джоан, Даже слишком решительно.
Водитель распахнул дверцу.
- Его, видать, к врачу надо везти?
- Нет, нет. Никаких врачей!
- Но тебе нужен врач, - отозвалась и Джоан.
- Ни за что!
- У вас же руки отморожены.
- Нет, просто я замерз.
- А что с вашей спиной?! - обнаружил таксист прилипшие к коже клочки рубашки.
- Я падал... На гравий.
- Ловко. - Он не поверил.
- Но спина, к тому же, вся в грязи, - ужаснулась Джоан.
- Ты ее вымоешь. Дома.
- Без врача вам не обойтись, - повторял водитель.
- Мне нужен только аспирин и постель.
- Ну, ты, наверное, знаешь, что делаешь, - заметила Джоан.
- А где свитер?
- В машине... И еще кое-что. Ты сможешь переодеться. И чем быстрее ты попадешь в горячую ванну, тем лучше.
- Только не согревайте руки слишком быстро, а то пальцы отвалятся.
Вот утешитель нашелся! И, пожалуй, не слишком-то надежный малый.
Мы двинулись к машине. Обычное черное лондонское такси. И какими чарами Джоан удалось заставить этого типа поехать за город среди ночи! И еще меня интересовало: включен ли счетчик? Включен.
- Садись скорее, здесь хоть ветра нет.
Я повиновался. Из чемодана она достала свой свитер и теплую куртку на молнии - явно мужскую. И снова извлекла на сумочки ножницы. Несколько быстрых разрезов - и остатки моей рубашки на сиденье. Двумя длинными полосами она перевязала мне запястья. Таксист наблюдал внимательно, потом высказался:
- Нет, это дело для полиции! Я покачал головой.
- Обычная драка.
Он показал мне крюки, притащенные из телефонной будки:
- А это как назвать? Я отвел глаза.
- Выкиньте их в канаву!
- Ничего, пригодятся для полицейских! У меня уже не было сил повторять.
- Я же сказал, никакой полиции...
На его разочарованной физиономии появилось выражение - мол, видали мы и таких. Он пожал плечами, исчез во мраке и вернулся уже без крюков.
- Они в канаве за будкой. Это если вы передумаете.
- Ладно, спасибо.
Джоан кончила бинтовать, помогла мне одеться и застегнула молнию. Пару меховых варежек удалось натянуть без особой боли. А уже после этого Джоан достала термос с горячим бульоном.
Она поднесла чашку к моим губам, и я посмотрел в ее черные глаза. Я любил Джоан. Да и как можно не любить девушку, которая глубокой ночью позаботилась о горячем бульоне.
Таксист тоже хлебнул бульона. Потопав ногами, заметил, что становится холодновато, и повез нас в Лондон.
- Кто это сделал? - спросила Джоан.
- Потом скажу.
Она не настаивала. Вытащила из чемодана отделанные мехом домашние туфли, толстые носки и свои эластичные брюки.
- Обойдусь носками, брюки мне не снять, - отказался я, и сам услышал, какая усталость звучала в моем голосе.
Джон не стала спорить. В тряской машине она опустилась на колени, сняла с меня мокрые носки и туфли и надела сухие.
- Ноги у тебя ледяные.
- Я их совсем не чувствую.
Туфли были велики мне и уж тем более велики для Джоан.
- Это его туфли? - спросил я.
- Да.
- И куртка?
- Я ее купила ему на Рождество. Вот, значит, как. Не самая подходящая минута, чтобы это услышать.
Помолчав и как бы решившись на что-то, она сказала:
- Но я ее не отдала ему.
- Почему?
- Она не вполне соответствует его респектабельной жизни. Вместо нее я подарила золотую булавку для галстука.
- Подходяще.
- Прощальный подарок, - сообщила она спокойно. Я-то знал, что все это далось ей нелегко.
- Ты что, из железа сделан, Роб?
- Было железо, да проржавело малость.
- Прости, что мы так долго. Понимаешь, еле нашли.
- Главное, что ты приехала.
В тряской машине руки и плечи ныли без передышки, а когда я пытался усесться поглубже, - протестовала ободранная спина. В конце концов я закончил путешествие, сидя на полу и положив голову и руки на колени Джоан.
Я, конечно, привык к ударам. Ведь в моей профессии физические травмы фактор неизбежный, Особенно в первый год, когда скакал на самых плохих лошадях, все части моего тела были сплошь в синяках. Случались и переломы, и вывихи. Но это ни в малейшей степени не влияло на мой оптимизм: все идет, как надо. Я был уверен, что не разобьюсь. Уж такое у нас, жокеев, упругое строение организма, что можно трахнуться и снова быть готовым к работе. Если и не на следующий день, то во всяком случае куда быстрее, чем предполагают медики.
У меня даже свой метод выработался, как справляться с этими травмами: надо не обращать на них внимания и стараться сосредоточиться на чем-то другом. Но в тот зловещий вечер этот метод не слишком-то помогал. Например, когда я уже в теплой комнате Джоан наблюдал, как мои пальцы из желтых становились черными, будто древесный уголь, а потом раскалялись докрасна, Джоан включила два мощных обогревателя и потребовала, чтобы я сразу же сменил брюки и трусы. Было как-то неловко позволить ей раздевать меня. Но она сделала это как нечто вполне обычное. Похоже на возвращение в детство, когда нас купали в одной ванне.
В бутылочке оставалось всего три раскрошившихся таблетки аспирина. Я проглотил все сразу. Потом Джоан сварила кофе и держала чашку, чтобы я мог пить. В кофе было полно коньяку.
- Согреет, - коротко заметила она. - Слава богу, ты наконец перестал дрожать, Вот тут-то мне и стало покалывать пальцы. Покалывание превратилось в жжение. А потом начало казаться, будто пальцы зажали в тиски и закручивают все крепче и крепче. Вот-вот пальцы не выдержат давления и отвалятся.
Джоан отерла пот у меня со лба.
- Ну, все в порядке?
- Угу...
Она кивнула, подарила мне ослепительную улыбку, с детства заставлявшую вздрагивать мое сердце, и принялась пить кофе.
Боль была ужасной. И продолжалась слишком долго... Я опустил голову. А когда поднял, она глядела на меня, и ее глаза были полны слез, - Прошло?
- Более или менее.
Мы оба взглянули мне на руки, которые горели огнем.
- А ноги?
- В порядке.
- Надо промыть ссадины у тебя на спине.
- Нет, утром. Я слишком устал...
Она не спорила, Разрешила лечь в свою постель одетому. В ее черных брюках и голубом свитере я выглядел, как второсортный балетный танцор с похмелья В подушке была вмятина от ее головы. С чувством удовольствия я положил на нее свою голову. Джоан заметила мою улыбку и поняла ее правильно.
- Ты в первый раз в моей постели. Но и в последний!
- Имей жалость, Джоан!
Она уселась на краешек тахты и лукаво взглянула на меня.
- Это нехорошо для кузенов.
- А если бы мы ими не были?
- Но мы-то кузены! - вздохнула она.
Она наклонилась, и я не удержался. Обнял ее, притянул к себе и поцеловал по-настоящему. Я сделал это впервые в жизни и вложил в этот поцелуй все свое так долго сдерживаемое и подавляемое желание. Поцелуй получился слишком страстным, даже каким-то отчаянным. На секунду она расслабилась, смягчилась и ответила. Но так мимолетно, что я решил: это мне показалось.
Я отпустил ее. Она тут же вскочила и глянула на меня без гнева и без любви. Потом молча подошла к дивану в другом конце комнаты, завернулась в одеяло, улеглась и погасила свет.
В темноте до меня донесся ее спокойный голос:
- Спокойной ночи, Роб!
- Спокойной ночи, Джоан, - ответил я вежливо и уткнулся в ее подушку.
Глава 13
Время тянулось медленно, в комнате было тихо. Кровь в пальцах еще неистово пульсировала. Сегодня во второй половине дня они должны прийти в норму, и можно будет работать. Обязаны прийти в норму, вот и все!
Рассвело. Я услышал, как Джоан пошла в свою маленькую совмещенную кухню-ванную, чистила там зубы и варила свежий кофе. Донесся аромат жареного.
Субботнее утро. День Зимнего Кубка. Я медленно перевернулся с живота на бок. Все мышцы от шеи до талии были поражены скованностью.
В комнату вошла Джоан.
- Кофе.
- Спасибо.
- Как ты себя чувствуешь? - прозвучало совсем уж по-больничному.
- Жив. (Молчание.) Ну продолжай же, - не выдержал я, - Или стукни меня разок, или улыбнись. Но не стой с таким трагическим видом, будто сгорел Альберт-холл.
- Ну черт с ним, с Альберт-холлом, Роб! - ее лицо осветила улыбка.
- Мир?
- Мир.
Она даже присела на краешек тахты. Морщась от боли, я принял сидячее положение. Руки мои напоминали связки говяжьих сосисок.
- Который час?
- Около восьми. А что?
Восемь. Скачки начнутся в два тридцать. Я начал обратный счет. Мне надо быть в Аскоте самое позднее в час тридцать. А поездка туда в такси займет примерно пятьдесят минут. С возможными задержками - час. Чтобы привести себя в готовность, у меня остается примерно четыре с половиной часа, А чувствовал я себя так...
К какому же способу прибегнуть? Турецкие бани с парилкой и массажем? Но у меня слишком ободрана кожа. Можно размяться в гимнастическом зале. Можно проехаться в парке верхом - это было бы наилучшим выходом в любой день, кроме субботы, когда парк набит ребятишками...
- В чем дело? - спросила Джоан. Я ей объяснил, -Ты это всерьез? Ты действительно собираешься? Сегодня?!
- Собираюсь, - Ну ты же не в форме!
- Об этом и идет речь, как побыстрее вернуть форму.
- Но тебе нужно хоть денек отлежаться в постели.
- Завтра полежу. А сегодня я скачу на Образце - участвую в борьбе за Зимний Кубок, Она пыталась настаивать, но я объяснил, почему мне это так нужно. Насчет ненависти Кемп-Лора к жокеям и про все, что случилось со мной накануне вечером. Это заняло много времени. Передавая ей эпизод в пустой кладовой, я прятал глаза. Мне почему-то ужасно неприятно было говорить об этом зверстве. Даже ей. А повторить это я уже не смогу никому.
- Все понятно, - сказала она. - Так с чего начнем?
- С горячей ванны и завтрака. И если можно, послушаем сводку погоды.
Она включила радио. Передавали какой-то модерновый концерт. Наконец истерическая музыка прекратилась и последовал прогноз погоды.
"Во многих частях страны прошлой ночью отмечались слабые заморозки, настораживающе мягким голосом сообщил диктор. - Сегодня они ожидаются вновь, особенно на открытых местах. В большинстве районов в ближайшие несколько дней ожидается сохранение холодной погоды."
И далее:
"Прослушайте объявление:
Распорядители скачек в Аскоте обследовали скаковую дорожку в восемь утра и сделали следующее заявление: на ипподроме прошлой ночью была отмечена температура два или три градуса мороза. Но так как земля у барьеров защищена соломой, скачки состоятся обязательно."
Джоан выключила радио.
- Ты окончательно решил ехать?
- Бесповоротно, -Тогда, пожалуй... Я вчера смотрела эту передачу... "На скаковой дорожке"...
- Да ну!
- Если я дома, иногда смотрю ее с тех пор, как ты в ней начал участвовать.
- И что?
- Он, - теперь ей не надо было объяснять, кого она имеет в виду, - почти все время говорил о Зимнем Кубке: о лошадях и тренерах и т, д. Я все ожидала, что он тебя назовет, но он все насчет того, какая замечательная лошадь Образец, а о тебе - ни словечка. Он объявил: это такие важные скачки, что он сам лично будет комментировать финиш и возьмет интервью у победителя. И если тебе удастся выиграть - ему придется описывать, как ты это сделал. Что само по себе будет для него достаточно горькой пилюлей. А потом еще публично поздравлять тебя на виду у нескольких миллионов зрителей...
Я смотрел на нее пораженный.
- Грандиозная идея!
- Помнишь, как он интервьюировал тебя после той скачки на второй день Рождества?
- Это была та самая скачка, которая и решила мою судьбу, Слушай, но ты довольно старательно смотрела эти передачи!
Ее это немного озадачило.
- Ну... А разве не тебя я видела прошлым летом на своем концерте в Бирмингаме?
- А я-то думал, что прожекторы слепят вам глаза! - Я откинул одеяло. При свете дня черные брюки выглядели еще более несуразно, - Пожалуй, пора действовать. У тебя есть бинты и что-нибудь дезинфицирующее?
- Всего несколько обрывков эластичного пластыря.
- А бритва?
- Я снимаю ею с ног пушок, - извиняющимся голосом объявила она, - Я составлю список, что нужно, и сбегаю в аптеку. Я быстро.
Когда она ушла, я выбрался из постели и залез в ванну. Сказать это просто, а сделать куда труднее. Ощущение такое, будто слишком старательная прачка пропустила меня лишний раз через отжимной пресс. Поразительно, что сотворил со мной Кемп-Лор при помощи столь примитивных средств. Я пустил воду, снял брюки и носки. Голубой свитер прилип к спине, а самодельные бинты - к запястьям. Пришлось улечься, не отдирая их, и ждать, пока они отмокнут.
Постепенно тепло сделало свое дело, и я смог шевелить плечами и поворачивать голову. Все добавлял и добавлял горячей воды, так что к возвращению Джоан лежал в кипятке по горло - даже пар от меня шел.