Все окружающее погрузилось в темноту, а на экране появилось крупное изображение кофейных чашек. Затем новая картинка - мультипликационная реклама бензина. Теперь на мониторе было то изображение, которое шло в эфир.
- Тридцать секунд. Пожалуйста, тише!
Все смолкло. Я взглянул на монитор: шла реклама мыльных хлопьев. Стояла мертвая тишина. Из кофейных чашек поднимался легкий пар. Все замерли. Кемп-Лор, глядя прямо в круглый черный глаз камеры, приготовил свою известную улыбку. Она держалась на лице минут десять.
На мониторе лошади проскакали галопом и исчезли. Гордон быстро опустил руку, зажегся глазок, и Кемп-Лор начал приятным интимным голосом, адресуясь прямо в миллионы гостиных:
- Добрый вечер... Сегодня я собираюсь представить вам двух людей, крепко связанных конным спортом, но взирающих на него как бы с разных полюсов. Первый из присутствующих здесь - мистер Джон Баллертон... - Он дал ему отличную аттестацию, безбожно преувеличив его значение. Существует еще около пятидесяти других членов Национального комитета по конному спорту. В том числе и отец Кемп-Лора. И все они - не менее деятельные и увлеченные, чем толстяк, гревшийся сейчас в лучах славы.
Искусно направляемый Кемп-Лором, он поведал о своих обязанностях одного из трех распорядителей на скачках: он должен выслушивать обе стороны, если возникают возражения против победителя, по справедливости награждать достойного и взыскивать с жокеев и тренеров за малейшее нарушение правил, штрафуя их на пятерку или на десятку.
Я смотрел его выступление по монитору. Кемп-Лор добился того, что ни один зритель не мог заподозрить в нем того надутого, нетерпимого типа, которого мы знали по скачкам.
Кемп-Лор улыбнулся в камеру.
- А теперь, - объявил он с видом человека, приготовившего угощение, - я познакомлю вас с Робом Финном. Он жокей молодой и только пытается сделать карьеру в стипльчезе. Мало кто из вас слышал о нем. Он не побеждал в больших состязаниях, не скакал на знаменитых лошадях. Именно поэтому я и пригласил его на встречу с вами. Он поможет вам понять, чего это стоит - пытаться пробиться в спорт, связанный с весьма серьезной конкуренцией. Но для начала кусок фильма, в котором Финн заснят в действии. Он в белой кепке, четвертый сзади.
Узнать меня было легко. Это была одна из первых скачек, в которой я участвовал, и моя неопытность выглядела весьма очевидно. За те две секунды, что длился фильм, белая кепка оказалась предпоследней. Нельзя удачнее продемонстрировать неумелого жокея. Пленка кончилась, и Кемп-Лор спросил, улыбаясь;
- С чего вы начали, когда решили стать жокеем?
- Я знал трех фермеров, которые сами тренировали своих лошадей. И попросил их разрешить мне попробовать себя.
- И они согласились?
- В конце концов - да.
Я мог бы добавить: "После того, как я обещал отдать гонорар за скачки и не требовать возмещения расходов". Но метод, которым я воспользовался, чтобы уговорить фермеров, шел против правил.
- Обычно жокей стипльчеза, - сказал Кемп-Лор, оборачиваясь к красному глазку, - начинает или как жокей-любитель, или как ученик на скачках без препятствий. Но, насколько мне известно, у вас, Роб, было иначе?
- Я начал слишком поздно, чтобы стать учеником. И не мог быть любителем, поскольку зарабатывал ездой на лошадях.
- В качестве конюха?
- За редким исключением, жокеи моего уровня начинали именно так. Но мой случай не очень типичен. "Что ж, - подумал я с удовольствием, - не захотел слушать меня тогда, и если ты теперь получаешь в ответ не то, что ожидал, - не моя вина."
- Видите ли, я несколько лет бродил по свету. Служил на скотоводческих фермах в Австралии, в Южной Америке. Около года в Южном Уэльсе был в странствующей группе родео. Знаете: "Десять секунд на спине дикой лошади", улыбнулся я.
- О... - Брови интервьюера поднялись:
- Как интересно! (И похоже, так оно и было.) Если бы у нас имелось больше времени, мы бы послушали ваши рассказы. Но я хотел, чтобы наши зрители получили представление об экономическом положении жокея вашего уровня... Ваш гонорар составляет десять гиней, верно?
И он стал расспрашивать меня о моих финансовых делах: сколько я трачу на дорогу, на плату гардеробщикам, замену костюмов для верховой езды и т.д.
Выяснилось, что мой доход был куда меньше, чем если бы я стал, например, водителем грузовика. А мои перспективы на будущее ничуть не лучше. Я почти ощутил, как у каждого зрителя промелькнуло в мозгу: он же просто дурень!
Кемп-Лор почтительно обратился к Баллертону:
- Джон, можете ли вы как-нибудь прокомментировать то, что мы услышали от Роба?
На авторитетной физиономии Баллертона появилась злобная усмешка.
- Все эти молодые жокеи слишком много жалуются, - хрипло заявил он, игнорируя тот факт, что я не жаловался ни на что. - Уж коли они не искусны в своем деле, нечего ждать, что им будут платить много. Владельцы скаковых лошадей не хотят рисковать своими деньгами и шансами на победу. Я говорю так, поскольку я и сам владелец лошадей.
- Гм.., конечно.., - сказал Кемп-Лор. - Но ведь каждый жокей с чего-то начинает? И всегда есть множество жокеев, которым не удается добраться до верха. Но и им надо жить и содержать семью.
- Им бы лучше пойти на производство, - блеснул Баллертон тяжеловесным юмором. И добавил, хохотнув недобро. - Но мало кто из них решается на это. Им слишком нравится красоваться в ярких шелках - это тешит их мелкое тщеславие.
Удар неджентльменский - ниже пояса. Но я улыбнулся Баллертону такой доброй, веселой и извиняющей улыбкой, какой только смог. Ведь меня эти яркие рубашки только смущают, не доставляя никакого удовольствия.
Голова Кемп-Лора повернулась ко мне.
- А что вы на это скажете, Роб? Я вскричал страстно:
- Дайте мне лошадь и скажите, где скакать, - и наплевать, что на мне одето: камзол или.., пижама. Мне безразлично, есть зрители или нет. Я могу ничего не зарабатывать, могу сломать себе шею, могу голодать, чтобы сбросить вес, - все это для меня ничто. Важно одно - скакать.., скакать.., и победить, если удастся!
Наступило молчание. Оба уставились на меня. У Джона Баллертона был такой вид, будто раздавленная им оса ожила да еще и ужалила его. А Кемп-Лор? Прошло несколько молчаливых секунд, прежде чем он снова повернулся к камере и знакомая улыбка скользнула на свое место. Но я бессознательно почувствовал, что в ней появилось что-то новое, обеспокоившее меня. , Затем Кемп-Лор начал свой обычный обзор скачек предстоящей недели и вскоре завершил передачу привычными словами:
- Встретимся на следующей неделе в это же время... Гордон, сияя двинулся к нам:
- Отличная передача. Как раз то, что нравится, - острый спор. Молодцы, молодцы, мистер Баллертон, мистер Финн. Блестяще! - И он пожал руки обоим.
Кемп-Лор встал, поднял мой бокал с коньяком и протянул его мне:
- Выпейте, - сказал он, - Вы заслужили.
Он тепло улыбнулся, напряжение отпустило его. Я улыбнулся в ответ, выпил коньяк и снова подумал, как великолепно Кемп-Лор работает. Подначив Баллертона проехаться на мой счет, он заставил меня на глазах миллионов вывернуть душу наизнанку: как никогда я не открылся бы даже перед самым близким другом.
Вернувшись в Кенсингтон, я подумал о тех восторгах, которые щедро, хотя и незаслуженно, обрушились на нас с Баллертоном после передачи. И все не мог понять, почему мне стало так неспокойно.
Глава 6
Ровно через три недели и один день после передачи Пип Пэнкхерст сломал ногу. Случилось это мрачным ноябрьским днем. Сильно моросило. Его лошадь упала вместе с ним у последнего препятствия. Она подмяла Пэнкхерста под себя, постаравшись вывести чемпиона из строя на большую часть скакового сезона, Его долго не могли перенести в санитарную машину: кость голени, прорвав скаковой сапог, выскочила наружу, как стрела. Санитарам удалось уложить его на носилки только после того, как Пип впал в глубокий обморок. Но как бы искренне я ни сочувствовал Пипу, при мысли, что у меня появились какие-то шансы занять в предстоящей скачке его место, пульс бился все учащеннее.
Это была главная скачка не только дня, но и всей недели - трехмильная, с большим призом от пивоваренной фирмы. В ней должны были участвовать самые лучшие лошади. И спортивные отделы всех дневных газет писали о ней.
Лошадь Пипа, принадлежащая лорду Тирролду, была восходящей звездой конюшен Эксминстера. Жилистый золотисто-коричневый шестилеток. Ничем не замечательный на первый взгляд, он был сообразителен, быстр и обладал бойцовским характером. У него были все качества для мирового первенства, но его пока считали еще "многообещающим". Звали его Образец.
Входя в весовую, я заметил, что Джеймс Эксминстер разговаривает с лучшим другом Пипа, тоже ведущим жокеем. Но тот покачал головой, и его губы произнесли: "Нет, я не могу".
Эксминстер медленно обвел всех взглядом. Я замер в ожидании. Вот он повернул голову и посмотрел в упор, не улыбаясь, как бы взвешивая. Затем отвел глаза, решил что-то и стремительно проскочил мимо меня.
Ну, а чего я, собственно, ждал? Всего лишь четыре недели я скакал для него. Три раза выиграл. Раз двенадцать приходил последним. Снял комнату в деревушке поблизости от его конюшен и каждое утро тренировался. Но я все еще был новичком, неизвестным, неудачливым жокеем из телепередачи. И я безутешно двинулся в раздевалку.
- Роб, - вдруг сказал он мне на ухо, - лорд Тирролд разрешил вам скакать на его лошади. Скажите гардеробщику Пипа - форма у него.
Я полуобернулся к ним. Двое высоченных мужчин смотрели на меня оценивающим взглядом, давая мне шанс, выпадающий раз в жизни. И они не вполне уверены, что я его достоин.
Я скакал лучше, чем когда-либо раньше, но ведь и Образец был лучшей из лошадей, на которых я садился. Он шел плавно и твердо, а от его стремительного прыжка через первое препятствие я аж рот разинул. Ко второму уже приготовился, на третьем заорал от восторга, а после четвертого понял, что достиг новых горизонтов в стипльчезе.
Ни Эксминстер, ни лорд Тирролд не давали мне в паддоке никаких указаний. Они были слишком обеспокоены насчет Пипа: вид его сломанной ноги опечалил и озаботил их.
Эксминстер попросил только:
- Сделайте все, что сумеете, Роб. А лорд Тирролд с небывалой для такого дипломата, как он, бестактностью, угрюмо заметил:
- Сегодня утром я поставил на Образца сотню.
Расположение участников скачки все время менялось, и я сосредоточился на том, чтобы удержать Образца на четвертом месте в группе из двенадцати всадников. Больше отставать было нельзя - иначе под конец лошади придется слишком напрягаться. Выдвигаться вперед тоже не следовало - тогда не видно, хорошо или плохо идут остальные. Образец передвинулся на третье место, прыгнув через предпоследнее препятствие, и шел еще без всякого напряжения, Перед последним барьером я вывел коня на край скаковой дорожки, чтобы у него был ясный обзор, и подбодрил его. Он тут же прибавил шагу и перед препятствием так рано взвился в воздух, что я испугался: не приземлится ли он прямо на барьер. Но я недооценил его силу. Он приземлился в нескольких ярдах по ту сторону и, не теряя скорости, понесся к финишу.
Одну из двух лошадей, шедших впереди, мы опередили в воздухе, прыгая через забор. Теперь перед нами оставался только каштановый жеребец. Только фаворит, избранный критиками, публикой, газетами. Ничего зазорного быть побежденным им.
Я сжал коленями бока Образца и два раза легонько ударил его хлыстом. А ему нужен был лишь этот сигнал, чтобы, собрав все силы, постараться выйти вперед. Он вытянул шею, выровнял шаг. Я почти стоял, обхватив коленями его загривок и, двигаясь в одном ритме с ним, держал в руке хлыст, чтобы не испугать коня. В пяти шагах от финиша он на голову обошел каштанового жеребца и пришел первым.
Я был так измотан, что едва смог отстегнуть седло. В загоне, где расседлывают победителей, царило оживление.
Все улыбались мне, говорили какие-то комплименты. Но я настолько ослабел и устал, что даже не мог порадоваться своему успеху.
Ни одна скачка еще не выматывала меня так сильно. Но ни одна еще и не давала так много.
Лорд Тирролд и Эксминстер были, к моему удивлению, почти подавлены.
- Это удивительное животное! - с жаром воскликнул я.
- Да, - подтвердил лорд Тирролд, - это так. - И похлопал Образца по темной вспотевшей шее. Эксминстер сказал:
- Не болтайтесь тут зря, Роб. Идите взвесьтесь. У вас нет времени, вы заняты в следующей скачке. И в той, что за ней. - Я уставился на него, - Ну а чего же вы ждали? Пип, видимо, на месяцы вышел из строя. Я пригласил вас быть вторым жокеем: вам придется заменять его, пока он не вернется.
Тик-Ток заметил:
- Некоторым удается вылезти из бочки с дерьмом, благоухая лавандой! - Он ждал, пока я переоденусь. - Шесть недель назад ему приходилось клянчить для себя скачки. Его пригласили на телевидение, как неудачника, а в субботу во всех газетах появились статьи про него. И вот перед нами обычная волынка превращение начинающего в звезду первой величины. Три победы в один день! Вот это кураж!
Я улыбнулся ему:
- То, что взлетает, должно упасть. Тебе еще придется подбирать обломки, И внезапно предложил:
- Пошли, повидаем Пипа.
Нас подвезли до больницы в санитарной машине. Мы видели его всего несколько минут: на ноге - шина, одеяла натянуты до подбородка. Бойкая санитарка не велела тревожить больного - его уже подготовили к операции.
Мы только и успели сказать ему: "Привет!" Тип был ужасно бледен, глаза затуманены, но он все же спросил слабым голосом:
- Кто выиграл главную скачку? Вы?
Я кивнул, почти извиняясь. Он едва заметно улыбнулся:
- Ну теперь вам придется много ездить.
- Я буду держать их тепленькими к вашему возвращению.
Вы ведь скоро вернетесь.
- Проклятых три месяца, - Он закрыл глаза. - Три проклятых месяца!
Возвратилась сестра с каталкой, и нам предложили уйти. Мы подождали в холле и видели, как санитары провезли Пи-па в лифт.
- Он месяца четыре проканителится, - сказал Тик-Ток. - И придет в норму к марту, к Челтенхэму. Как раз, чтобы снова заграбастать всех лошадей и не дать тебе участвовать в скачке Чемпионов и в борьбе за Золотой Кубок.
- Это будет только справедливо, - ответил я. - А до тех пор все что угодно может случиться.
Думаю, Эксминстеру не сразу удалось убедить некоторых владельцев лошадей, что я способен заменить Пипа. Во всяком случае мне приходилось скакать не на всех лошадях из его конюшен. Особенно в первое время. Но проходили недели, я не делал непростительных ошибок, и жокеев со стороны стали приглашать все меньше и меньше. Я привык постоянно видеть свою фамилию на табло, участвовать в трех-четырех скачках в день, возвращаться в свою берлогу измотанным телесно и душевно, но наутро просыпаться полным сил и энергии, Я даже как-то притерпелся к победам. Для меня не стало таким уж важным событием расседлываться в загоне для победителей, беседовать с восхищенными владельцами лошадей, натыкаться на свои фото в спортивных газетах.
Я стал зарабатывать кучу денег, но тратил их при этом очень осторожно: подспудно все время маячила мысль, что все это процветание - временное.
И все-таки мы с Тик-Током решили купить на паях машину. Это был подержанный "мини-купер" кремового цвета, который при дальних поездках расходовал галлон бензина на сорок миль и свободно выдерживал скорость в семьдесят миль.
- Теперь нам не хватает леопардовых шкур на сиденьях да пары блондинок, и нас не отличишь от парней с рекламных картинок в "Сплетнике", - заявил Тик-Ток, когда мы протирали свою маленькую машинку.
Он поднял капот и, наверное, в десятый раз взглянул на мотор, который был вычищен до блеска.
- Отличная конструкция, - воскликнул он любовно.
Это приобретение значительно облегчило нам жизнь, и через две недели я уже не мог себе представить, как мы обходились без нее.
Тик-Ток держал машину у дверей своей квартиры, рядом с конюшнями, где он служил, и заезжал за мной в тех случаях, когда сам Эксминстер не подвозил меня.
Скаковые поезда курсировали теперь без нашей финансовой поддержки, а мы, рассекая декабрьский сумрак, мчались домой в своем уютном домике на колесах.
Но покуда боги сваливали на мою голову целое состояние, другие зарабатывали плохо. Грэнт не стал объясняться и даже не извинился за то, что стукнул меня по носу. Но так как он вместе с тем перестал брать мои вещи, я, пожалуй, ничего не имел против этой игры в молчанку. Вулкан ярости, клокотавший внутри него, держал все его тело в постоянном напряжении, а губы плотно сжатыми. Он не выносил даже случайных прикосновений и угрожающе оборачивался, если кому-нибудь случалось налететь на него. А так как почти всегда мое место в раздевалке было рядом с ним, избежать этого при нашей теснотище было невозможно. И каждый раз он окидывал меня взглядом, полным бешенства.
Он вообще перестал говорить - со всеми. Тренеры и владельцы лошадей не могли заставить его ни вступить в обсуждение предстоящей скачки, ни объяснить, что произошло после нее. Он молча выслушивал приказания и уходил, предоставляя тренеру возможность наблюдать скачку в бинокль и делать выводы. И когда уж он открывал рот, его замечания были так перегружены непристойностями, что даже закаленным обитателям раздевалки становилось не по себе.
Как ни странно, но испортившийся характер Грэнта не повлиял на его мастерство. Ездил он так же грубо и яростно, как прежде. Но начал вымещать свою злобу на лошадях. В течение ноября он дважды получал замечания от распорядителей за "неумеренное пользование хлыстом". Лошади возвращались после скачек со свежими рубцами на боках.
А в мой адрес извержение его вулкана произошло холодным днем в Варвике, на стоянке жокейских и тренерских машин. После победы в последней скачке я был приглашен в бар одним из моих друзей-фермеров, восторженным владельцем лошади. Тик-Ток отправился на другой ипподром, и машина была у меня. Стоянка почти пустовала. Я направился к "мини-куперу", улыбаясь, довольный своей последней победой. Грэнта я заметил, только когда подошел к нему вплотную.
Заднее колесо его машины лежало на траве, окруженное набором инструментов. Домкрат поддерживал ось его черной машины, а он стоял на коленях с запасным колесом в руках.
Он решил, что я смеюсь над его проколом. Лицо Грэнта исказилось от неуправляемой ярости. Он нагнулся и схватил рычаг для заправки шин.
- Давайте, я помогу вам сменить колесо, - предложил я мягко, Вместо ответа он отступил на шаг, размахнулся и стукнул рычагом в заднее стекло "мини-купера". Стекло разбилось. Я жутко разозлился и двинулся к Грэнту, чтобы спасти свою драгоценную собственность от дальнейшего разрушения.
Глядя на меня в упор, он снова поднял рычаг.
- Брось! - благоразумно сказал я, застыв на месте. Нас разделяло всего фута четыре. В ответ он посоветовал мне проделать нечто, совершенно невозможное с биологической точки зрения.
- Не будь ослом, Грэнт, - сказал я, - Брось эту штуку и давай сменим твое колесо.
- Ты тра-та-та, - ответил он непристойностью. - Ты отнял у меня место!
Объяснять что-либо было бессмысленно. Глаза у него налились кровью, крупные ноздри раздулись. С этим диким, перекошенным от бешенства лицом, с поднятым в дрожащей руке рычагом он являл собой устрашающее зрелище.
Грэнт взмахнул своим оружием, целясь мне в голову. В этот момент он был попросту невменяем. И если бы удар пришелся в цель, он убил бы меня.
Рычаг просвистел мимо моего правого уха. Грэнт снова размахнулся, чтобы размозжить мне голову. Но я опять увернулся, сделал шаг вперед и ударил его под ложечку Он как-то странно хрюкнул и уронил руку с рычагом. Голова упала на грудь. Я сделал шаг вправо и стукнул его ребром ладони по шее.
Грэнт распростерся на земле. Я вынул рычаг из его ослабевших пальцев, уложил вместе с другими инструментами в сумку и сунул все это в багажник его машины.
Похолодало. И в раннем сумраке все цвета стали черно-серыми. Я присел на корточки около Грэнта Сознание уже почти вернулось к нему, он тяжело дышал и слегка постанывал.
Наклонясь, я спросил его как бы между прочим:
- Грэнт, почему Эксминстер уволил тебя? Он пробормотал что-то невнятно. Я повторил вопрос. Он не ответил Я вздохнул и поднялся Тут он вдруг произнес отчетливо:
- Он сказал, что я продавал информацию. Я наклонился и снова спросил Какую информацию?
Но хоть губы у него шевельнулись, он больше не сказал ни слова.
Я не мог просто взять и уехать, оставив его лежать тут на холоде. Снова вытащил инструменты и поставил ему запасное колесо. Закрутил гайки, накачан шину, снял домкрат и засунул в багажник вместе с проколотой шиной.
Сознание к Грэнту еще не вполне вернулось. Но не так уж сильно я его ударил, чтобы он мог долго оставаться в этом полусне. Я потряс его за плечо Он открыл глаза. На долю секунды показалось, будто в них появилась улыбка прежнего Грэнта. Я помог ему сесть, прислонив к машине. Он выглядел совершенно выпотрошенным.
- О господи! - произнес он. - О господи! - Прозвучало это как настоящая молитва, исходящая из тех самых уст, которые только что кощунствовали.
- Если бы вы обратились к психиатру, вам стало бы легче, - осторожно заметил я Он не ответил, но и не сопротивлялся когда я усадил его в "мини-купер". Грэнт не мог вести свою машину, а оставить его было не на кого.
К счастью, жил он всего милях в тридцати. Я подъехал к невзрачному дому, расположенному на окраине маленького городка. Света в окнах не было.
- Вашей жены нет дома? - спросил я.
- Она ушла от меня, - рассеянно ответил он. Потом у него напрягся подбородок, и он буркнул:
- Не лезь, трам-та-ра-рам, не в свое дело. - Он выбрался из машины и, с шумом захлопнув дверцу, закричал:
- Катись отсюда со своей, трам-та-ра-рам, добротой. Не нужна мне твоя, трам-та-ра-рам,помощь.
Оставаться с ним не было никакого смысла. Я включил зажигание и уехал. Но, не отъехав и на милю, с неохотой пришел к мысли, что нельзя оставлять его одного в пустом доме. Я остановился и спросил у пожилой женщины с сумкой в руках, как найти доктора. Она направила меня к большому дому на тихой боковой улочке. Я позвонил. Хорошенькая девушка объявила:
- Хирургический прием с шести.
Она хотела было захлопнуть дверь, но я успел сказать:
- Пожалуйста, мне нужно поговорить с доктором. Случай не хирургический.
Она исчезла. Слышались лишь громкие детские голоса. Вскоре появился молодой, круглолицый мужчина, жующий шоколадный торт с кремом, - с присущим врачам покорно-вопросительным выражением на лице.
- Грэнт Олдфилд ваш пациент?
- Он что, снова упал с лошади?
- Не совсем так... Не могли бы вы поехать и взглянуть на него?
- Сейчас?
- Да, пожалуйста. Он.., его вывели из строя на скачках.
- Минуточку.
Вскоре он вновь появился с чемоданчиком и еще одним куском торта.
Едва усевшись в мою машину, он тут же спросил про разбитое стекло, поскольку декабрьский ветер дул нам в затылок.
Я рассказал, как было дело, Он слушал молча, слизывая крем с куска торта. Потом спросил:
- Почему он напал на вас?
- Ему кажется, что я отнял у него место.
- А это не так?
- Нет. Он потерял это место за несколько месяцев до того, как его предложили мне.
- Значит, вы тоже жокей? - поглядел он на меня с любопытством.
Я кивнул и назвал свое имя. Он сказал, что его зовут Пэр-нел, В доме Грэнта было все так же темно. Маленький палисадник был совсем запущен и завален опавшими листьями. Заросшие травой клумбы грустно виднелись в свете уличных фонарей. Звонок прозвучал пронзительно, но безрезультатно. Мы снова позвонили. Доктор разделался с тортом и облизал пальцы.
Из темного палисадника донесся какой-то шелест. Доктор отстегнул от нагрудного кармашка тоненький медицинский фонарик, и узкий лучик пробрался сквозь живую изгородь из бирючины. Несколько розовых кустов были задушены невыполотой травой. Но в углу, у ограды, булавочный лучик высветил сгорбившуюся фигуру, Мы склонились над Грэнтом. Он сидел на земле, прижавшись к изгороди. Ноги подтянуты к подбородку, голова покоится на сложенных руках.
- Пошли, старина! - ободряюще сказал доктор и, приподняв, помог ему встать на ноги. Пошарив в карманах Грэнта, нашел связку ключей и передал их мне. Я отпер входную дверь и зажег свет. Доктор протащил Грэнта через холл в столовую. Все тут было покрыто густым слоем пыли.
Грэнт рухнул на стул, уронив голову на грязный стол. Доктор проверил пульс, ощупал его плотную шею и основание черепа. Когда пальцы Пэрнела дотронулись до того места, куда я ударил, Грэнт сердито пробурчал - Пошли вы отсюда!
Пэрнел отступил на шаг и причмокнул:
- Насколько я могу судить, у него нет никаких физических повреждений, если не считать того, что поболит шея. Давайте-ка уложим его в постель, и я дам ему чего-нибудь успокоительного, А утром я устрою ему встречу с человеком, который сможет разобраться в свалившихся на него бедах. Вы позвоните мне вечерком и сообщите, нет ли перемен в его состоянии.
- Я? Но я не собираюсь торчать тут весь вечер.
- Ну, конечно, не собираетесь! - весело передразнил он, глаза на круглом лице заблестели сардонически, - А кто же еще? И всю ночь, пожалуйста, тоже! Все-таки это вы его ударили.
- Да, но то, что с ним происходит, с этим не связано, - запротестовал я.
- Неважно. Вас хватило на то, чтобы привезти его домой и вызвать меня. Уж доведите дело до конца, Я серьезно считаю, что кто-то должен остаться тут на ночь. Кто-то достаточно сильный, чтобы справиться с ним в случае кризиса.
- Тридцать секунд. Пожалуйста, тише!
Все смолкло. Я взглянул на монитор: шла реклама мыльных хлопьев. Стояла мертвая тишина. Из кофейных чашек поднимался легкий пар. Все замерли. Кемп-Лор, глядя прямо в круглый черный глаз камеры, приготовил свою известную улыбку. Она держалась на лице минут десять.
На мониторе лошади проскакали галопом и исчезли. Гордон быстро опустил руку, зажегся глазок, и Кемп-Лор начал приятным интимным голосом, адресуясь прямо в миллионы гостиных:
- Добрый вечер... Сегодня я собираюсь представить вам двух людей, крепко связанных конным спортом, но взирающих на него как бы с разных полюсов. Первый из присутствующих здесь - мистер Джон Баллертон... - Он дал ему отличную аттестацию, безбожно преувеличив его значение. Существует еще около пятидесяти других членов Национального комитета по конному спорту. В том числе и отец Кемп-Лора. И все они - не менее деятельные и увлеченные, чем толстяк, гревшийся сейчас в лучах славы.
Искусно направляемый Кемп-Лором, он поведал о своих обязанностях одного из трех распорядителей на скачках: он должен выслушивать обе стороны, если возникают возражения против победителя, по справедливости награждать достойного и взыскивать с жокеев и тренеров за малейшее нарушение правил, штрафуя их на пятерку или на десятку.
Я смотрел его выступление по монитору. Кемп-Лор добился того, что ни один зритель не мог заподозрить в нем того надутого, нетерпимого типа, которого мы знали по скачкам.
Кемп-Лор улыбнулся в камеру.
- А теперь, - объявил он с видом человека, приготовившего угощение, - я познакомлю вас с Робом Финном. Он жокей молодой и только пытается сделать карьеру в стипльчезе. Мало кто из вас слышал о нем. Он не побеждал в больших состязаниях, не скакал на знаменитых лошадях. Именно поэтому я и пригласил его на встречу с вами. Он поможет вам понять, чего это стоит - пытаться пробиться в спорт, связанный с весьма серьезной конкуренцией. Но для начала кусок фильма, в котором Финн заснят в действии. Он в белой кепке, четвертый сзади.
Узнать меня было легко. Это была одна из первых скачек, в которой я участвовал, и моя неопытность выглядела весьма очевидно. За те две секунды, что длился фильм, белая кепка оказалась предпоследней. Нельзя удачнее продемонстрировать неумелого жокея. Пленка кончилась, и Кемп-Лор спросил, улыбаясь;
- С чего вы начали, когда решили стать жокеем?
- Я знал трех фермеров, которые сами тренировали своих лошадей. И попросил их разрешить мне попробовать себя.
- И они согласились?
- В конце концов - да.
Я мог бы добавить: "После того, как я обещал отдать гонорар за скачки и не требовать возмещения расходов". Но метод, которым я воспользовался, чтобы уговорить фермеров, шел против правил.
- Обычно жокей стипльчеза, - сказал Кемп-Лор, оборачиваясь к красному глазку, - начинает или как жокей-любитель, или как ученик на скачках без препятствий. Но, насколько мне известно, у вас, Роб, было иначе?
- Я начал слишком поздно, чтобы стать учеником. И не мог быть любителем, поскольку зарабатывал ездой на лошадях.
- В качестве конюха?
- За редким исключением, жокеи моего уровня начинали именно так. Но мой случай не очень типичен. "Что ж, - подумал я с удовольствием, - не захотел слушать меня тогда, и если ты теперь получаешь в ответ не то, что ожидал, - не моя вина."
- Видите ли, я несколько лет бродил по свету. Служил на скотоводческих фермах в Австралии, в Южной Америке. Около года в Южном Уэльсе был в странствующей группе родео. Знаете: "Десять секунд на спине дикой лошади", улыбнулся я.
- О... - Брови интервьюера поднялись:
- Как интересно! (И похоже, так оно и было.) Если бы у нас имелось больше времени, мы бы послушали ваши рассказы. Но я хотел, чтобы наши зрители получили представление об экономическом положении жокея вашего уровня... Ваш гонорар составляет десять гиней, верно?
И он стал расспрашивать меня о моих финансовых делах: сколько я трачу на дорогу, на плату гардеробщикам, замену костюмов для верховой езды и т.д.
Выяснилось, что мой доход был куда меньше, чем если бы я стал, например, водителем грузовика. А мои перспективы на будущее ничуть не лучше. Я почти ощутил, как у каждого зрителя промелькнуло в мозгу: он же просто дурень!
Кемп-Лор почтительно обратился к Баллертону:
- Джон, можете ли вы как-нибудь прокомментировать то, что мы услышали от Роба?
На авторитетной физиономии Баллертона появилась злобная усмешка.
- Все эти молодые жокеи слишком много жалуются, - хрипло заявил он, игнорируя тот факт, что я не жаловался ни на что. - Уж коли они не искусны в своем деле, нечего ждать, что им будут платить много. Владельцы скаковых лошадей не хотят рисковать своими деньгами и шансами на победу. Я говорю так, поскольку я и сам владелец лошадей.
- Гм.., конечно.., - сказал Кемп-Лор. - Но ведь каждый жокей с чего-то начинает? И всегда есть множество жокеев, которым не удается добраться до верха. Но и им надо жить и содержать семью.
- Им бы лучше пойти на производство, - блеснул Баллертон тяжеловесным юмором. И добавил, хохотнув недобро. - Но мало кто из них решается на это. Им слишком нравится красоваться в ярких шелках - это тешит их мелкое тщеславие.
Удар неджентльменский - ниже пояса. Но я улыбнулся Баллертону такой доброй, веселой и извиняющей улыбкой, какой только смог. Ведь меня эти яркие рубашки только смущают, не доставляя никакого удовольствия.
Голова Кемп-Лора повернулась ко мне.
- А что вы на это скажете, Роб? Я вскричал страстно:
- Дайте мне лошадь и скажите, где скакать, - и наплевать, что на мне одето: камзол или.., пижама. Мне безразлично, есть зрители или нет. Я могу ничего не зарабатывать, могу сломать себе шею, могу голодать, чтобы сбросить вес, - все это для меня ничто. Важно одно - скакать.., скакать.., и победить, если удастся!
Наступило молчание. Оба уставились на меня. У Джона Баллертона был такой вид, будто раздавленная им оса ожила да еще и ужалила его. А Кемп-Лор? Прошло несколько молчаливых секунд, прежде чем он снова повернулся к камере и знакомая улыбка скользнула на свое место. Но я бессознательно почувствовал, что в ней появилось что-то новое, обеспокоившее меня. , Затем Кемп-Лор начал свой обычный обзор скачек предстоящей недели и вскоре завершил передачу привычными словами:
- Встретимся на следующей неделе в это же время... Гордон, сияя двинулся к нам:
- Отличная передача. Как раз то, что нравится, - острый спор. Молодцы, молодцы, мистер Баллертон, мистер Финн. Блестяще! - И он пожал руки обоим.
Кемп-Лор встал, поднял мой бокал с коньяком и протянул его мне:
- Выпейте, - сказал он, - Вы заслужили.
Он тепло улыбнулся, напряжение отпустило его. Я улыбнулся в ответ, выпил коньяк и снова подумал, как великолепно Кемп-Лор работает. Подначив Баллертона проехаться на мой счет, он заставил меня на глазах миллионов вывернуть душу наизнанку: как никогда я не открылся бы даже перед самым близким другом.
Вернувшись в Кенсингтон, я подумал о тех восторгах, которые щедро, хотя и незаслуженно, обрушились на нас с Баллертоном после передачи. И все не мог понять, почему мне стало так неспокойно.
Глава 6
Ровно через три недели и один день после передачи Пип Пэнкхерст сломал ногу. Случилось это мрачным ноябрьским днем. Сильно моросило. Его лошадь упала вместе с ним у последнего препятствия. Она подмяла Пэнкхерста под себя, постаравшись вывести чемпиона из строя на большую часть скакового сезона, Его долго не могли перенести в санитарную машину: кость голени, прорвав скаковой сапог, выскочила наружу, как стрела. Санитарам удалось уложить его на носилки только после того, как Пип впал в глубокий обморок. Но как бы искренне я ни сочувствовал Пипу, при мысли, что у меня появились какие-то шансы занять в предстоящей скачке его место, пульс бился все учащеннее.
Это была главная скачка не только дня, но и всей недели - трехмильная, с большим призом от пивоваренной фирмы. В ней должны были участвовать самые лучшие лошади. И спортивные отделы всех дневных газет писали о ней.
Лошадь Пипа, принадлежащая лорду Тирролду, была восходящей звездой конюшен Эксминстера. Жилистый золотисто-коричневый шестилеток. Ничем не замечательный на первый взгляд, он был сообразителен, быстр и обладал бойцовским характером. У него были все качества для мирового первенства, но его пока считали еще "многообещающим". Звали его Образец.
Входя в весовую, я заметил, что Джеймс Эксминстер разговаривает с лучшим другом Пипа, тоже ведущим жокеем. Но тот покачал головой, и его губы произнесли: "Нет, я не могу".
Эксминстер медленно обвел всех взглядом. Я замер в ожидании. Вот он повернул голову и посмотрел в упор, не улыбаясь, как бы взвешивая. Затем отвел глаза, решил что-то и стремительно проскочил мимо меня.
Ну, а чего я, собственно, ждал? Всего лишь четыре недели я скакал для него. Три раза выиграл. Раз двенадцать приходил последним. Снял комнату в деревушке поблизости от его конюшен и каждое утро тренировался. Но я все еще был новичком, неизвестным, неудачливым жокеем из телепередачи. И я безутешно двинулся в раздевалку.
- Роб, - вдруг сказал он мне на ухо, - лорд Тирролд разрешил вам скакать на его лошади. Скажите гардеробщику Пипа - форма у него.
Я полуобернулся к ним. Двое высоченных мужчин смотрели на меня оценивающим взглядом, давая мне шанс, выпадающий раз в жизни. И они не вполне уверены, что я его достоин.
Я скакал лучше, чем когда-либо раньше, но ведь и Образец был лучшей из лошадей, на которых я садился. Он шел плавно и твердо, а от его стремительного прыжка через первое препятствие я аж рот разинул. Ко второму уже приготовился, на третьем заорал от восторга, а после четвертого понял, что достиг новых горизонтов в стипльчезе.
Ни Эксминстер, ни лорд Тирролд не давали мне в паддоке никаких указаний. Они были слишком обеспокоены насчет Пипа: вид его сломанной ноги опечалил и озаботил их.
Эксминстер попросил только:
- Сделайте все, что сумеете, Роб. А лорд Тирролд с небывалой для такого дипломата, как он, бестактностью, угрюмо заметил:
- Сегодня утром я поставил на Образца сотню.
Расположение участников скачки все время менялось, и я сосредоточился на том, чтобы удержать Образца на четвертом месте в группе из двенадцати всадников. Больше отставать было нельзя - иначе под конец лошади придется слишком напрягаться. Выдвигаться вперед тоже не следовало - тогда не видно, хорошо или плохо идут остальные. Образец передвинулся на третье место, прыгнув через предпоследнее препятствие, и шел еще без всякого напряжения, Перед последним барьером я вывел коня на край скаковой дорожки, чтобы у него был ясный обзор, и подбодрил его. Он тут же прибавил шагу и перед препятствием так рано взвился в воздух, что я испугался: не приземлится ли он прямо на барьер. Но я недооценил его силу. Он приземлился в нескольких ярдах по ту сторону и, не теряя скорости, понесся к финишу.
Одну из двух лошадей, шедших впереди, мы опередили в воздухе, прыгая через забор. Теперь перед нами оставался только каштановый жеребец. Только фаворит, избранный критиками, публикой, газетами. Ничего зазорного быть побежденным им.
Я сжал коленями бока Образца и два раза легонько ударил его хлыстом. А ему нужен был лишь этот сигнал, чтобы, собрав все силы, постараться выйти вперед. Он вытянул шею, выровнял шаг. Я почти стоял, обхватив коленями его загривок и, двигаясь в одном ритме с ним, держал в руке хлыст, чтобы не испугать коня. В пяти шагах от финиша он на голову обошел каштанового жеребца и пришел первым.
Я был так измотан, что едва смог отстегнуть седло. В загоне, где расседлывают победителей, царило оживление.
Все улыбались мне, говорили какие-то комплименты. Но я настолько ослабел и устал, что даже не мог порадоваться своему успеху.
Ни одна скачка еще не выматывала меня так сильно. Но ни одна еще и не давала так много.
Лорд Тирролд и Эксминстер были, к моему удивлению, почти подавлены.
- Это удивительное животное! - с жаром воскликнул я.
- Да, - подтвердил лорд Тирролд, - это так. - И похлопал Образца по темной вспотевшей шее. Эксминстер сказал:
- Не болтайтесь тут зря, Роб. Идите взвесьтесь. У вас нет времени, вы заняты в следующей скачке. И в той, что за ней. - Я уставился на него, - Ну а чего же вы ждали? Пип, видимо, на месяцы вышел из строя. Я пригласил вас быть вторым жокеем: вам придется заменять его, пока он не вернется.
Тик-Ток заметил:
- Некоторым удается вылезти из бочки с дерьмом, благоухая лавандой! - Он ждал, пока я переоденусь. - Шесть недель назад ему приходилось клянчить для себя скачки. Его пригласили на телевидение, как неудачника, а в субботу во всех газетах появились статьи про него. И вот перед нами обычная волынка превращение начинающего в звезду первой величины. Три победы в один день! Вот это кураж!
Я улыбнулся ему:
- То, что взлетает, должно упасть. Тебе еще придется подбирать обломки, И внезапно предложил:
- Пошли, повидаем Пипа.
Нас подвезли до больницы в санитарной машине. Мы видели его всего несколько минут: на ноге - шина, одеяла натянуты до подбородка. Бойкая санитарка не велела тревожить больного - его уже подготовили к операции.
Мы только и успели сказать ему: "Привет!" Тип был ужасно бледен, глаза затуманены, но он все же спросил слабым голосом:
- Кто выиграл главную скачку? Вы?
Я кивнул, почти извиняясь. Он едва заметно улыбнулся:
- Ну теперь вам придется много ездить.
- Я буду держать их тепленькими к вашему возвращению.
Вы ведь скоро вернетесь.
- Проклятых три месяца, - Он закрыл глаза. - Три проклятых месяца!
Возвратилась сестра с каталкой, и нам предложили уйти. Мы подождали в холле и видели, как санитары провезли Пи-па в лифт.
- Он месяца четыре проканителится, - сказал Тик-Ток. - И придет в норму к марту, к Челтенхэму. Как раз, чтобы снова заграбастать всех лошадей и не дать тебе участвовать в скачке Чемпионов и в борьбе за Золотой Кубок.
- Это будет только справедливо, - ответил я. - А до тех пор все что угодно может случиться.
Думаю, Эксминстеру не сразу удалось убедить некоторых владельцев лошадей, что я способен заменить Пипа. Во всяком случае мне приходилось скакать не на всех лошадях из его конюшен. Особенно в первое время. Но проходили недели, я не делал непростительных ошибок, и жокеев со стороны стали приглашать все меньше и меньше. Я привык постоянно видеть свою фамилию на табло, участвовать в трех-четырех скачках в день, возвращаться в свою берлогу измотанным телесно и душевно, но наутро просыпаться полным сил и энергии, Я даже как-то притерпелся к победам. Для меня не стало таким уж важным событием расседлываться в загоне для победителей, беседовать с восхищенными владельцами лошадей, натыкаться на свои фото в спортивных газетах.
Я стал зарабатывать кучу денег, но тратил их при этом очень осторожно: подспудно все время маячила мысль, что все это процветание - временное.
И все-таки мы с Тик-Током решили купить на паях машину. Это был подержанный "мини-купер" кремового цвета, который при дальних поездках расходовал галлон бензина на сорок миль и свободно выдерживал скорость в семьдесят миль.
- Теперь нам не хватает леопардовых шкур на сиденьях да пары блондинок, и нас не отличишь от парней с рекламных картинок в "Сплетнике", - заявил Тик-Ток, когда мы протирали свою маленькую машинку.
Он поднял капот и, наверное, в десятый раз взглянул на мотор, который был вычищен до блеска.
- Отличная конструкция, - воскликнул он любовно.
Это приобретение значительно облегчило нам жизнь, и через две недели я уже не мог себе представить, как мы обходились без нее.
Тик-Ток держал машину у дверей своей квартиры, рядом с конюшнями, где он служил, и заезжал за мной в тех случаях, когда сам Эксминстер не подвозил меня.
Скаковые поезда курсировали теперь без нашей финансовой поддержки, а мы, рассекая декабрьский сумрак, мчались домой в своем уютном домике на колесах.
Но покуда боги сваливали на мою голову целое состояние, другие зарабатывали плохо. Грэнт не стал объясняться и даже не извинился за то, что стукнул меня по носу. Но так как он вместе с тем перестал брать мои вещи, я, пожалуй, ничего не имел против этой игры в молчанку. Вулкан ярости, клокотавший внутри него, держал все его тело в постоянном напряжении, а губы плотно сжатыми. Он не выносил даже случайных прикосновений и угрожающе оборачивался, если кому-нибудь случалось налететь на него. А так как почти всегда мое место в раздевалке было рядом с ним, избежать этого при нашей теснотище было невозможно. И каждый раз он окидывал меня взглядом, полным бешенства.
Он вообще перестал говорить - со всеми. Тренеры и владельцы лошадей не могли заставить его ни вступить в обсуждение предстоящей скачки, ни объяснить, что произошло после нее. Он молча выслушивал приказания и уходил, предоставляя тренеру возможность наблюдать скачку в бинокль и делать выводы. И когда уж он открывал рот, его замечания были так перегружены непристойностями, что даже закаленным обитателям раздевалки становилось не по себе.
Как ни странно, но испортившийся характер Грэнта не повлиял на его мастерство. Ездил он так же грубо и яростно, как прежде. Но начал вымещать свою злобу на лошадях. В течение ноября он дважды получал замечания от распорядителей за "неумеренное пользование хлыстом". Лошади возвращались после скачек со свежими рубцами на боках.
А в мой адрес извержение его вулкана произошло холодным днем в Варвике, на стоянке жокейских и тренерских машин. После победы в последней скачке я был приглашен в бар одним из моих друзей-фермеров, восторженным владельцем лошади. Тик-Ток отправился на другой ипподром, и машина была у меня. Стоянка почти пустовала. Я направился к "мини-куперу", улыбаясь, довольный своей последней победой. Грэнта я заметил, только когда подошел к нему вплотную.
Заднее колесо его машины лежало на траве, окруженное набором инструментов. Домкрат поддерживал ось его черной машины, а он стоял на коленях с запасным колесом в руках.
Он решил, что я смеюсь над его проколом. Лицо Грэнта исказилось от неуправляемой ярости. Он нагнулся и схватил рычаг для заправки шин.
- Давайте, я помогу вам сменить колесо, - предложил я мягко, Вместо ответа он отступил на шаг, размахнулся и стукнул рычагом в заднее стекло "мини-купера". Стекло разбилось. Я жутко разозлился и двинулся к Грэнту, чтобы спасти свою драгоценную собственность от дальнейшего разрушения.
Глядя на меня в упор, он снова поднял рычаг.
- Брось! - благоразумно сказал я, застыв на месте. Нас разделяло всего фута четыре. В ответ он посоветовал мне проделать нечто, совершенно невозможное с биологической точки зрения.
- Не будь ослом, Грэнт, - сказал я, - Брось эту штуку и давай сменим твое колесо.
- Ты тра-та-та, - ответил он непристойностью. - Ты отнял у меня место!
Объяснять что-либо было бессмысленно. Глаза у него налились кровью, крупные ноздри раздулись. С этим диким, перекошенным от бешенства лицом, с поднятым в дрожащей руке рычагом он являл собой устрашающее зрелище.
Грэнт взмахнул своим оружием, целясь мне в голову. В этот момент он был попросту невменяем. И если бы удар пришелся в цель, он убил бы меня.
Рычаг просвистел мимо моего правого уха. Грэнт снова размахнулся, чтобы размозжить мне голову. Но я опять увернулся, сделал шаг вперед и ударил его под ложечку Он как-то странно хрюкнул и уронил руку с рычагом. Голова упала на грудь. Я сделал шаг вправо и стукнул его ребром ладони по шее.
Грэнт распростерся на земле. Я вынул рычаг из его ослабевших пальцев, уложил вместе с другими инструментами в сумку и сунул все это в багажник его машины.
Похолодало. И в раннем сумраке все цвета стали черно-серыми. Я присел на корточки около Грэнта Сознание уже почти вернулось к нему, он тяжело дышал и слегка постанывал.
Наклонясь, я спросил его как бы между прочим:
- Грэнт, почему Эксминстер уволил тебя? Он пробормотал что-то невнятно. Я повторил вопрос. Он не ответил Я вздохнул и поднялся Тут он вдруг произнес отчетливо:
- Он сказал, что я продавал информацию. Я наклонился и снова спросил Какую информацию?
Но хоть губы у него шевельнулись, он больше не сказал ни слова.
Я не мог просто взять и уехать, оставив его лежать тут на холоде. Снова вытащил инструменты и поставил ему запасное колесо. Закрутил гайки, накачан шину, снял домкрат и засунул в багажник вместе с проколотой шиной.
Сознание к Грэнту еще не вполне вернулось. Но не так уж сильно я его ударил, чтобы он мог долго оставаться в этом полусне. Я потряс его за плечо Он открыл глаза. На долю секунды показалось, будто в них появилась улыбка прежнего Грэнта. Я помог ему сесть, прислонив к машине. Он выглядел совершенно выпотрошенным.
- О господи! - произнес он. - О господи! - Прозвучало это как настоящая молитва, исходящая из тех самых уст, которые только что кощунствовали.
- Если бы вы обратились к психиатру, вам стало бы легче, - осторожно заметил я Он не ответил, но и не сопротивлялся когда я усадил его в "мини-купер". Грэнт не мог вести свою машину, а оставить его было не на кого.
К счастью, жил он всего милях в тридцати. Я подъехал к невзрачному дому, расположенному на окраине маленького городка. Света в окнах не было.
- Вашей жены нет дома? - спросил я.
- Она ушла от меня, - рассеянно ответил он. Потом у него напрягся подбородок, и он буркнул:
- Не лезь, трам-та-ра-рам, не в свое дело. - Он выбрался из машины и, с шумом захлопнув дверцу, закричал:
- Катись отсюда со своей, трам-та-ра-рам, добротой. Не нужна мне твоя, трам-та-ра-рам,помощь.
Оставаться с ним не было никакого смысла. Я включил зажигание и уехал. Но, не отъехав и на милю, с неохотой пришел к мысли, что нельзя оставлять его одного в пустом доме. Я остановился и спросил у пожилой женщины с сумкой в руках, как найти доктора. Она направила меня к большому дому на тихой боковой улочке. Я позвонил. Хорошенькая девушка объявила:
- Хирургический прием с шести.
Она хотела было захлопнуть дверь, но я успел сказать:
- Пожалуйста, мне нужно поговорить с доктором. Случай не хирургический.
Она исчезла. Слышались лишь громкие детские голоса. Вскоре появился молодой, круглолицый мужчина, жующий шоколадный торт с кремом, - с присущим врачам покорно-вопросительным выражением на лице.
- Грэнт Олдфилд ваш пациент?
- Он что, снова упал с лошади?
- Не совсем так... Не могли бы вы поехать и взглянуть на него?
- Сейчас?
- Да, пожалуйста. Он.., его вывели из строя на скачках.
- Минуточку.
Вскоре он вновь появился с чемоданчиком и еще одним куском торта.
Едва усевшись в мою машину, он тут же спросил про разбитое стекло, поскольку декабрьский ветер дул нам в затылок.
Я рассказал, как было дело, Он слушал молча, слизывая крем с куска торта. Потом спросил:
- Почему он напал на вас?
- Ему кажется, что я отнял у него место.
- А это не так?
- Нет. Он потерял это место за несколько месяцев до того, как его предложили мне.
- Значит, вы тоже жокей? - поглядел он на меня с любопытством.
Я кивнул и назвал свое имя. Он сказал, что его зовут Пэр-нел, В доме Грэнта было все так же темно. Маленький палисадник был совсем запущен и завален опавшими листьями. Заросшие травой клумбы грустно виднелись в свете уличных фонарей. Звонок прозвучал пронзительно, но безрезультатно. Мы снова позвонили. Доктор разделался с тортом и облизал пальцы.
Из темного палисадника донесся какой-то шелест. Доктор отстегнул от нагрудного кармашка тоненький медицинский фонарик, и узкий лучик пробрался сквозь живую изгородь из бирючины. Несколько розовых кустов были задушены невыполотой травой. Но в углу, у ограды, булавочный лучик высветил сгорбившуюся фигуру, Мы склонились над Грэнтом. Он сидел на земле, прижавшись к изгороди. Ноги подтянуты к подбородку, голова покоится на сложенных руках.
- Пошли, старина! - ободряюще сказал доктор и, приподняв, помог ему встать на ноги. Пошарив в карманах Грэнта, нашел связку ключей и передал их мне. Я отпер входную дверь и зажег свет. Доктор протащил Грэнта через холл в столовую. Все тут было покрыто густым слоем пыли.
Грэнт рухнул на стул, уронив голову на грязный стол. Доктор проверил пульс, ощупал его плотную шею и основание черепа. Когда пальцы Пэрнела дотронулись до того места, куда я ударил, Грэнт сердито пробурчал - Пошли вы отсюда!
Пэрнел отступил на шаг и причмокнул:
- Насколько я могу судить, у него нет никаких физических повреждений, если не считать того, что поболит шея. Давайте-ка уложим его в постель, и я дам ему чего-нибудь успокоительного, А утром я устрою ему встречу с человеком, который сможет разобраться в свалившихся на него бедах. Вы позвоните мне вечерком и сообщите, нет ли перемен в его состоянии.
- Я? Но я не собираюсь торчать тут весь вечер.
- Ну, конечно, не собираетесь! - весело передразнил он, глаза на круглом лице заблестели сардонически, - А кто же еще? И всю ночь, пожалуйста, тоже! Все-таки это вы его ударили.
- Да, но то, что с ним происходит, с этим не связано, - запротестовал я.
- Неважно. Вас хватило на то, чтобы привезти его домой и вызвать меня. Уж доведите дело до конца, Я серьезно считаю, что кто-то должен остаться тут на ночь. Кто-то достаточно сильный, чтобы справиться с ним в случае кризиса.