Расставшись с Джеймсом, я подъехал к коттеджу. Раньше я, проезжая мимо, видел лишь часть глухой стены. Теперь я обнаружил четырехкомнатный домик с небольшим огражденным палисадником. От ворот к двери вела узкая дорожка. В каждой комнате по окну. Два выходят на фасад, два на заднюю сторону.
Войти без ключа не составляло никакого труда - почти все стекла в окнах были выбиты. Открыв окно, я влез в дом, Внутри пахло гнилью. Но стены и пол оказались в хорошем состоянии.
Входная дверь вела в небольшой холл, из которого можно войти во все четыре комнаты. Все это было так удобно для меня, словно я сам проектировал. Обогнув дом, я достал сантиметр и измерил окна - три фута в высоту, четыре - в ширину. Затем вернулся к фасаду, сосчитал разбитые стекла и измерил их. Когда все это было проделано, я вернулся к Джеймсу и попросил его сдать мне коттедж на несколько дней.
- Можете пользоваться им сколько хотите, - рассеянно согласился он, занятый своими бумагами.
- А можно застеклить окна и поставить новый замок?
- Ради бога. Делайте, что хотите.
Поблагодарив его, я отправился в Ньюбери. Там, в магазине стройматериалов, подождал, пока приготовят десять кусков стекла, замазку, несколько водопроводных труб определенной длины, шурупы, большой висячий замок, мешок с цементом, банку зеленой краски, нож для замазки, отвертку, мастерок и малярную кисть. Нагруженный всем этим добром, я вернулся к коттеджу.
Выкрасил входную дверь и оставил ее открытой для просушки. В одной из задних комнат выбил все еще оставшиеся стекла. Затем развел изрядную порцию цемента и укрепил с его помощью поперек окна шесть кусков водопроводной трубы. А в доме к дверям этой комнаты накрепко привинтил скобы для висячего замка. С внутренней же стороны отвинтил дверную ручку и унес.
Оставалось застеклить окна фасада, Пришлось отковыривать всю старую замазку и вмазывать свежую. Но, наконец, и это было сделано. Теперь коттедж выглядел куда веселее и приветливее, Я вывел машину из кустов, за которыми ее спрятал, и отправился в Лондон.
Врач-шотландец попивал джин в обществе Джоан.
- Вы должны были посетить меня вчера, помните?
- Я был занят.
- Я только взгляну на ваши запястья, - отставив джин, он решительно размотал бинты. На них снова выступила кровь, - Вам следует поберечь руки, Иначе они не заживут. Что вы опять делали?
Я мог бы ответить: завинчивал винты, выковыривал старую замазку и замешивал цемент, Но вместо этого буркнул довольно угрюмо:
- Ничего такого особенного...
В раздражении он шлепнул повязку в такой силой, что я вздрогнул. Закончив, сказал:
- Теперь дайте им покой, и ко мне в пятницу.
- В пятницу меня не будет в Лондоне.
- Тогда в субботу утром. И обязательно! Он схватил свой бокал, залпом допил джин и дружески попрощался с Джоан.
Выпроводив его, она со смехом вернулась в комнату, - Обычно он не такой колючий. Но он подозревает, что ты принял участие в какой-то отвратительной оргии, поскольку не хочешь рассказывать...
- И он прав, черт побери, - мрачно подтвердил я.
И на третью ночь я улегся спать на диване. И, лежа в темноте без сна, прислушивался к мягкому дыханию Джоан. Каждый вечер она спрашивала нерешительно: не останусь -'" - ", я у нее еще на одну ночь? А так как я и не собирался уходить, то всякий раз соглашался немедленно, хотя давалось мне это все труднее.
Я мог легко избежать мучений, отправившись спать в свою собственную постель в доме своих родителей. И если не делал этого - то сам виноват.
В среду утром я поехал в крупное фотоагентство и спросил фотографию сестры Кемп-Лора. Мне предложили целую кучу - от снимков анфас, сделанных на Охотничьем балу, где она в платье из пятнистого шелка, до снимков сзади:
Алиса берет последний барьер. Поразительная девушка темноволосая, с высоко поднятыми скулами, маленькими жесткими глазами и плотно сжатым, агрессивным ртом. Держись от таких подальше! Я купил снимок, где она в костюме для верховой езды наблюдает какие-то охотничьи испытания.
В финансовой конторе, ведущей дела моих родителей, я воспользовался пишущей машинкой и фотокопировальным аппаратом, напечатал краткий отчет о действиях, предпринятых Кемп-Лором против Гранта Олдфилда. Отметил, что из-за обвинений Кемп-Лора Олдфилд потерял работу и провел три месяца в психиатрической лечебнице.
Отпечатав десять экземпляров этого документа, я на фотокопировальном аппарате сделал десять копий со свидетельством Лаббока и Джеймса. И вернулся к Джоан.
Ей я показал снимок Алисы Кемп-Лор и объяснил, кто она.
- Ничуть не похожа на брата! Выходит, контролер в Челтенхэме не ее видел.
- Нет, не ее. Это был сам Кемп-Лор. Ты можешь нарисовать его портрет с этим шарфом на голове?
Она нашла кусок картона и, сосредоточившись, набросала углем лицо, которое я видел теперь даже во сне. Пририсовала шарф, изобразив двумя штрихами выбившиеся на лоб завитки волос. Потом долго разглядывала свою работу и резче подчеркнула губы.
- Губная помада, - объяснила она. - А как насчет одежды?" уголь замер около шеи.
- Галифе и спортивная куртка одинаково выглядят на мужчинах и на женщинах.
- Ах, черт! Все так просто! Шарф на голову, мазок губной помады - и всем известный Кемп-Лор мгновенно исчезает.
Она пририсовала воротник и галстук, очертила отвороты и плечи куртки. Рисунок превратился в портрет хорошенькой девушки, одетой для верховой езды. У меня мурашки пошли по коже. Джоан смотрела на меня сочувственно:
- Все равно, он здорово рисковал, переодевшись женщиной, - Не думаю, чтобы он маскировался хоть на минуту дольше, чем нужно, Только чтобы доехать неузнанным от Тимберли до Челтенхэма.
Я взял десять больших конвертов и вложил в каждый по экземпляру документов. Один я адресовал старшему распорядителю скачек, а другие влиятельным членам Национального комитета по конному спорту, директору телевизионной компании, Джону Баллертону и Корину Келлару. Пусть убедятся, что у их идола глиняные ноги. Еще экземпляр - Джеймсу. И последний для самого виновника торжества - Мориса Кемп-Лора.
- А он не подаст на тебя в суд за клевету? - забеспокоилась Джоан.
- Ни малейшей возможности!
Девять запечатанных конвертов аккуратной стопочкой сложил на полку, а десятый, без марки, для Кемп-Лора, сунул сбоку.
- Мы отправим все эти в пятницу. А тот я сам отдам ему в руки.
В четверг, в восемь тридцать утра, Джоан провела тот телефонный разговор, от которого так много зависело.
Я набрал домашний номер Кемп-Лора. Длинные гудки, потом щелчок, и голос автоматического устройства предложил записать наше сообщение.
- Нет дома! Проклятье!
По номеру отца Кемп-Лора в Эссексе вскоре кто-то ответил. Джоан закрыла рукой микрофон, шепнула:
- Он там. Его пошли звать. Я... Надеюсь, я не испорчу дела?
Я ободряюще покивал ей. Мы уже тщательно прорепетировали все, что она должна была сказать.
- О? Мистер Кемп-Лор? - не пережимая, она великолепно воспроизвела акцент лондонского кокни, - Вы меня не знаете, Только я подумала, а вдруг смогу сообщить вам кое-что такое, завлекательное. А вы вставите это в свою передачу под конец, посреди новостей. Я обожаю вашу передачу, правда, правда! Ух, до чего же лихо вы...
Послышался его голос, оборвавший словесный поток.
- Какая информация? - повторила Джоан. - О, знаете, все болтают насчет того, что спортсмены принимают бодрящие таблетки и уколы. Ну, а я подумала, может, вам будет интересно узнать и насчет жокеев, которые тоже этим увлекаются... Я точно знаю про одного жокея, но думаю, они все этим пользуются, если покопаться... Какой жокей? О... А, ладно... Роби Финн, про которого вы по телеку выступали, в субботу, после его победы. Так ведь накачался таблеток по горло - неужто вы не заметили? Вы стояли от него так близко, я думала, расчухаете... Откуда я знаю? Ну, уж это точно... Ну.., мне не очень-то ловко говорить. Но я сама, да, сама разок доставала для него. Я в аптеке служу... Понимаете, убираю там. И он сказал мне, что взять и сколько. И я ему притащила. Но, понимаете, не хочу влететь в неприятность. Нет, лучше я повешу трубку... Не вешать?.. Но вы не проябедничаете, что это я стащила лекарство? Почему захотела рассказать?.. Ну, если он такой тип, что больше ко мне не приходит, - вот почему.
В ее голосе отчетливо зазвучала ревнивая злоба. - И это после всего, что я ему сделала... Я хотела в одну газетку сообщить. Но подумала сначала узнать, может, вас это больше заинтересует. Я могу все-таки им капнуть, если вы не... Проверить? А что вы хотите проверить?.. Не можете по телефону? Ну , приезжайте ко мне, если хотите... Нет, не сегодня... Нынче я целый день на работе... Лучше завтра утром. Как добраться? Ну, поедете в Ньюбери и оттуда вбок до Хангерфорда. - она подробно диктовала ему, а он записывал. - И там всего один коттедж, не спутаете. Ладно, буду вас ждать к одиннадцати. Договорились. Как меня зовут?.. Дорис Джонс. Да, конечно, миссис Дорис Джонс... Ну, пока.
Послышались гудки разъединения.
Джоан медленно положила трубку.
- Рыбка на крючке, - сказала она.
Когда открыли банки, я поехал и взял со счета сто пятьдесят фунтов. Джоан правильно говорит - мой план сложен и стоит дорого. Но сложные и дорогостоящие планы верно послужили Кемп-Лору. А я лишь волей-неволей копировал его методы. Денег я не жалел - я боролся за свою жизнь и за жизнь товарищей и должен был отплатить ему той же монетой.
К полудню я добрался в Бедфордшир. Лошадиный фургон уже стоял во дворе наготове. Еще я купил у фермера пару охапок соломы и сена. Пообещав вечером пригнать фургон, я отправился по объявлению "Лошади и охотничьи собаки".
Первый соискатель, старый мерин из Нортэмптоншира, так хромал, что едва мог выползти из своего денника и не стоил того, что за него просили. Я покачал головой и направился в Лейстершир.
Второе свидание - с коричневой кобылой. Крепкие ноги, но сильная отдышка. Ей лет двенадцать - крупная, неуклюжая, хотя и послушная. А на вид совсем неплоха. Ее продавали только потому, что она не бегала так быстро, как хотелось ее честолюбивому хозяину. Я поторговался и, спустив цену до восьмидесяти пяти фунтов, заключил сделку. Затем погрузил Застежку (так звали кобылу) в фургон и снова повернул к югу, в Беркшир.
В половине шестого я подогнал фургон и остановился у кустов позади коттеджа. Застежке предстояло дожидаться в фургоне, пока я застелю соломой пол в комнате с зарешеченными окнами, наполню ведро дождевой водой и брошу в угол охапку сена.
Кобыла оказалась нежной и ласковой старушкой. Она послушно выбралась из фургона, без сопротивления миновала палисадник и вошла в коттедж, в приготовленную для нее комнату. Я дал ей сахару и погладил уши, а она игриво толкнула меня головой в грудь. Убедившись, что она свыклась со своим необычным денником, я закрыл дверь и запер Застежку на замок.
Затем я снаружи подергал трубы - крепко ли держатся. Мороз мог помешать цементу схватиться как следует. Но трубы укрепились - не сдвинуть, Кобыла безуспешно пыталась просунуть морду через решетку. Я погладил ее по носу, и она шумно и удовлетворенно выдохнула, Потом повернулась, направилась в угол к сену и доверчиво начала жевать.
Я отнес остаток сена и соломы в одну из передних комнат, с трудом развернулся и поехал назад в Бедфордшир. Там я вернул фургон владельцу и, взяв напрокат машину, вернулся к Джоан.
Она спрыгнула с дивана, на котором читала до моего прихода, и нежно поцеловала меня в губы. Получилось это как-то само собой и поразило нас обоих. Я взял ее за плечи и увидел, как удивление в ее черных глазах сменилось смущением, а смущение - паникой. Я убрал руки и, отвернувшись, стал снимать куртку - чтоб дать ей прийти в себя. При этом небрежно кинул через плечо:
- Жилец водворен в коттедж. Большая коричневая кобыла с добрым характером.
- Я просто.., рада, что ты вернулся.
- Вот и славно, - весело отозвался я.
- У меня есть грибы для омлета, - сообщила она более спокойным тоном.
- Грандиозно!
И я отправился в кухню.
Пока она жарила омлет, я рассказывал ей про Застежку.
Трудный момент миновал.
Она вдруг объявила, что утром поедет со мной в коттедж.
- Нет!
- Да! Он ждет, что миссис Джонс откроет ему дверь. И будет куда лучше, если это сделает она, Переубедить Джоан я не смог.
- И еще вот что. Ты, верно, и не подумал о занавесках? А если хочешь, чтобы он вошел в дом, все должно выглядеть нормально. У него глаз острый, и он сразу учует подвох, - она выудила из ящика какую-то ткань с набивным рисунком, взяла кнопки, ножницы, скатала большой старенький коврик, потом сняла со стены натюрморт.
- А это зачем?
- Чтобы обставить прихожую. Все должно выглядеть как следует.
- Ты гений, - сдался я, - Едем.
Мы сложили все, что она приготовила, около двери. К этому я добавил две коробки сахару, большой электрический фонарик и веник.
После того внезапного поцелуя диван показался мне еще более тоскливой пустыней, чем раньше...
Глава 17
Выехали мы рано, и когда добрались до коттеджа - не было девяти. До появления Кемп-Лора предстояло еще много дел.
Я спрятал машину за кустами, и мы внесли все привезенное в дом. Застежка была цела и невредима. Она обрадовалась нам и тихонько заржала. Пока я подбрасывал ей соломы и свежего сена, Джоан решила вымыть окна с фасада. Мне было слышно, как она напевает, смывая давнюю грязь.
Дав Джоан полюбоваться блеском стекол, я притащил краску и занялся скучным делом - выцветшую черную краску и свежую замазку стал покрывать новой, ярко-зеленой.
Джоан разостлала в холле коврик. Потом она вбила гвоздь в стенку - под картину - как раз против входной двери; после этого она взялась за окна изнутри: развесила занавески.
Мы постояли у ворот, любуясь делом рук своих. Свежеокрашенный, с веселенькими занавесками, с картиной и ковром, видневшимися в полуоткрытую дверь, коттедж выглядел живым и ухоженным.
- У него есть какое-нибудь имя? - спросила Джоан.
- Его называют "Домик смотрителя", - Лучше назовем его "Росянка".
- В честь победителя Большого Национального Приза?
- Нет, есть такое растение - насекомоядное. Я обнял ее за талию. И она не отстранилась.
- Будь осторожен, ладно?
- Буду, - успокоил я ее и взглянул на часы. Без двадцати одиннадцать. Пойдем-ка в дом, вдруг он раньше приедет.
Мы вошли и уселись на остатках сена так, чтобы были видны ворота. Минуту или две молчали.
- Ты замерзла? - Прошедшую ночь опять были заморозки, а коттедж не отапливался:
- Надо было привезти печку.
- Это не холод, это нервы.
Она уютно прижалась ко мне, и я поцеловал ее в щеку. Черные глаза взглянули печально и устало. А у меня вдруг появилось такое чувство, что если проиграю и на этот раз, то потеряю ее уже навсегда.
- Никто не запрещает браков между кузенами, - медленно выговорил я. Закон разрешает их и церковь тоже. Будь в этом что-нибудь аморальное, они бы не допустили. Даже медики не возражают, - я замолчал, а она все смотрела так же печально. Почти без всякой надежды я спросил:
- Я чего-нибудь не понимаю?
- Я и сама не понимаю... Тогда я решился:
- Я сегодня буду ночевать тут, в деревне, в своей берлоге, А утром прямо поеду на тренировку. Всю эту неделю я манкировал своими обязанностями...
Она выпрямилась, отбросив мою руку.
- Нет! Приезжай ко мне.
- Не могу. Не могу я больше!
Она встала и подошла к окну. Я не видел выражения ее лица.
- Это ультиматум? - спросила она потрясение. - Или я выхожу за тебя замуж, или ты исчезнешь насовсем?
- Если и ультиматум, то невольный, - запротестовал я. - Но так дальше продолжаться не может.
- До этого уикэнда вообще не было никакой проблемы.
Во всяком случае в отношении меня. Ты был чем-то запретным... Вроде устриц, которых мой организм не принимает. Чем-то очень заманчивым, но недозволенным. А сейчас... Сейчас все так, будто у меня возникла страсть к устрицам. И я в жуткой растерянности.
- Иди сюда, - настойчиво позвал я.
Она подошла и снова опустилась на сено рядом со мной. Я взял ее за руку. Ну, а других препятствий нет, чтобы выйти за меня? - я затаил дыхание.
- Нет, - ответила она просто, без колебаний и раздумий на этот раз.
Я повернулся к ней, поднял к себе ее лицо и поцеловал нежно, любовно.
Губы ее задрожали, но она не напряглась и не отстранилась слепо, как неделю назад. И я подумал, если за семь дней могли произойти такие перемены... Значит, я не проиграл. Откинулся на сено, держа Джоан за руку, и улыбнулся ей.
- Все будет хорошо...
Она удивленно посмотрела на меня, уголки ее губ дрогнули.
- Я тебе верю, потому что не встречала человека более решительного. Ты всегда был таким. Тебе все равно, какой ценой достанется победа... Возьми участие в скачке в прошлую субботу. Или устройство этой западни. Или то, как ты провел целую неделю рядом со мной... Но я постараюсь, уже более серьезно закончила она, - не заставлять тебя ждать чересчур долго, Мы сидели на сене и разговаривали так спокойно, будто ничего не случилось - кроме чуда, открывшего человеку возможность надежно устроить свое будущее. И того, что рука Джоан лежала в моей руке и она не хотела убирать ее.
Время шло к назначенному часу.
- Я почти надеюсь, что он не приедет, - сказала она. - Этих писем было бы вполне достаточно.
- Ты не забудешь опустить их?
- Я хочу, чтобы ты разрешил мне остаться. Я отрицательно покачал головой, Мы все сидели и смотрели на ворота. Минутная стрелка на моих часах уже миновала одиннадцать.
Пять минут двенадцатого. Десять минут...
- А вдруг он что-то заподозрил и узнал, что никакая До-рис Джонс не живет в домике смотрителя.
- Нет оснований для подозрений, - объяснил я. - Ведь в субботу к концу телеинтервью со мной он явно не знал, что попался. Джеймс и Тик-Ток обещали молчать пока про отравленный сахар. И уж Кемп-Лор не упустит возможности выяснить такую сокрушительную подробность, как подбадривающие таблетки... Так что явится, не беспокойся.
Четверть двенадцатого.
У меня напряглись мускулы, будто я всем телом слушал, не едет ли он. Я попытался расслабиться. Бывают пробки на дорогах, аварии, объезды. Дорога дальняя, и он легко мог ошибиться, рассчитывая время.
Двадцать минут двенадцатого.
Джоан вздохнула. Мы молчали уже минут десять.
В полдвенадцатого она снова сказала:
- Нет, не приедет он...
Я не ответил.
Лишь в одиннадцать тридцать пять блестящий кремовый нос "астона-мартина" остановился у ворот, и Морис Кемп-Лор вышел. Он потянулся, - устал от долгого сидения за рулем, - оглядел коттедж. В каждом движении чувствовалась аристократическая осанка.
- Послушай, какой он красивый! - выдохнула Джоан мне в ухо. - Какие рыцарские черты! На телеэкране он попроще, Когда человек выглядит таким благородным, трудно представить, какое зло он творит.
- Ему тридцать три. А Нерон умер в двадцать девять.
Кемп-Лор открыл калитку, прошел через двор и постучал в дверь.
Мы встали. Джоан стряхнула с юбки сено, перевела дыхание и, слегка улыбнувшись мне, неторопливо вышла в холл. Я последовал за нею и прислонился к стене, чтобы быть прикрытым дверью, когда она откроется.
Джоан облизала губы.
- Давай! - шепнул я. Она отперла дверь.
- Миссис Джонс? - произнес медовый голос. - Простите, я немного опоздал.
- Входите, мистер Кемп-Лор. Так уж приятно видеть вас, - оттенок кокни снова прозвучал в ее голосе.
- Взаимно, - сказал он, подлаживаясь.
Джоан отступила в сторону шага на два, и Кемп-Лор оказался в холле.
Захлопнув дверь ногой, я схватил его сзади за локти, оттянув их назад и одновременно подталкивая его вперед. Джоан открыла дверь комнаты, где стояла Застежка. И я изо всех сил пнул его ногой в зад. Он пролетел внутрь и растянулся на соломе вниз лицом. Я щелчком запер дверь, в которую тут же начал дубасить Кемп-Лор.
- Выпустите меня! - кричал он. - Вы соображаете, что делаете?
- Тебя он не видел, - тихо сказала Джоан.
- Ну и пусть остается в неведении, пока я отвезу тебя к поезду в Ньюбери.
- А можно его так оставить?
- Я скоро вернусь, - пообещал я. - Поехали.
Прежде чем отвезти ее, я отогнал машину Кемп-Лора с дороги - чтобы она скрылась за кустами. Меньше всего я хотел, чтобы какой-нибудь любопытный житель сунулся в дом выяснять в чем дело. Отвезя Джоан на станцию, я прямиком вернулся назад - двадцать минут туда, двадцать обратно. И снова упрятал машину в кустах.
Спокойным шагом я обогнул коттедж.
Руки Кемп-Лора, просунутые сквозь оконные переплеты, вцепились в решетку из труб. Он яростно тряс их, но они и не шелохнулись.
Увидев меня, он сразу прекратил попытки. И гнев на его лице сменился отчаянным удивлением.
- А кого вы ожидали тут встретить? - спросил я.
- Не понимаю, что происходит. Какая-то проклятая дура заперла меня здесь примерно час назад и укатила. Вы можете меня выпустить? Быстрее, - у него посвистывало в горле при вздохе. - Здесь лошадь, а у меня от них астма.
- Да, - я не тронулся с места. - Это все знают.
Теперь, наконец, до него дошло. Глаза его расширились.
- Это вы.., втолкнули меня...
- Я.
Он уставился на меня сквозь решетку.
- Вы нарочно посадили меня вместе с лошадью? - повысил он голос.
- Именно так, - согласился я.
- Но почему?! - вскричал он. Должно быть, он уже и сам знал ответ, потому что повторил шепотом, - Почему?
- У вас будет полчасика, чтобы поразмыслить над этим. Я повернулся и пошел прочь.
- Нет! - закричал он. - У меня приступ астмы! Выпустите меня сейчас же!
Я вернулся и постоял у самого окна. Он дышал с присвистом, но еще не распустил галстук и не расстегнул воротничка, Так что ничего страшного.
- У вас, наверно, есть лекарство.
- Я его принял. Но оно не помогает, когда лошадь так близко. Выпустите меня.
- Стойте у окна и дышите свежим воздухом.
- Здесь холодно, - взмолился он. - Здесь просто ледник!
- Возможно. Но вам-то хорошо...Вы хоть можете двигаться, чтобы согреться. И у вас куртка... К тому же я не выливал вам на голову трех ведер ледяной воды.
Он задохнулся. И тут-то начал понимать, что ему не удастся спастись из своей тюрьмы легко и просто.
Во всяком случае, когда я вернулся к нему через полчаса, он уже не считал, что я заманил его из Лондона, чтобы освободить после первой же жалобы.
Он свирепо отгонял от себя Застежку, которая дружелюбно клала морду ему на плечо.
- Уберите ее от меня, - завопил он, - она не отстает! Он вцепился одной рукой в решетку, а другой отбивался от лошади.
- Если вы не будете так шуметь, она вернется к своему сену.
От сверкнул глазами, и лицо исказилось от ярости, ненависти и страха.
Он расстегнул воротничок рубашки и распустил галстук.
Я положил коробку сахару на подоконник.
- Бросьте ей немного сахару. Действуйте, - добавил я, увидев, что он колеблется, - Этот сахар не отравлен.
Он вздернул голову, и я с горечью посмотрел ему прямо в глаза.
- Двадцать восемь лошадей, начиная с Трущобы. Двадцать восемь сонных кляч! И каждая получала перед скачками сахар из ваших рук, Он схватил коробку, рывком открыл ее и рассыпал сахар на сено. Застежка последовала за ним, опустила голову и начала хрустеть, задыхаясь, он вернулся к окну.
- Тебе это так не пройдет! Ты попадешь в тюрьму! Уж я прослежу, чтобы тебя хорошенько измарали.
- Поберегите дыхание, - оборвал его я, - Я многое собираюсь сказать. И если захотите после этого жаловаться в полицию - пожалуйста.
- Ты попадешь за решетку так быстро, что и опомниться не успеешь! И говори побыстрее, что у тебя там...
- Ну, это займет некоторое время, - медленно выговорил я.
- Ты должен выпустить меня в два тридцать. В пять у меня репетиция, Я улыбнулся.
- Это не случайность, что сегодня пятница. У него отвалилась челюсть.
- Передача.., - начал он.
- Обойдется без вас, - договорил я.
- Но вы не можете.., - закричал он, - не можете этого сделать!
- Почему?
- Это же...Это же телевидение! Миллионы людей ждут мою передачу.
- Значит, миллионы людей будут разочарованы. Он замолчал, пытаясь взять себя в руки. И снова начал:
- Ну ладно.., - Он судорожно вздохнул, - Если вы меня выпустите, чтобы успеть на репетицию, я не стану сообщать в полицию. Забудем об этом.
- Лучше успокойтесь и выслушайте меня. Вам трудно поверить, что я ни в грош не ставлю ваше влияние и ту ложную славу, какую вы приобрели у английской публики. Так же, как и вашу ослепительную алчность. Все это фальшь, фальшь и обман. А под всем этим прячется болезненная зависть, бессилие и злоба. Злоба человеконенавистника. Вы дважды преступник - вы наживаетесь на нас и нас же губите! Но я ни за что не узнал бы этого, не отрави вы двадцать восемь лошадей, на которых я должен был скакать. И не тверди при этом коварно всем и каждому, что я потерял кураж, струсил, что я уже не работник, и меня пора выбросить на свалку, как охапку лежалой соломы. Так что можете потратить этот день на размышления, отчего вы пропустили сегодня свою передачу.
Он стоял неподвижно, с бледным, внезапно вспотевшим лицом.
- Вы так и сделаете?.. - прошептал он.
- Конечно.
- Нет! Нет, вы не можете! Вы же скакали на Образце... Вы должны дать мне провести передачу.
- Больше вы не будете вести никаких передач. Ни сегодня, ни когда-нибудь еще. Я вызвал вас сюда не для того, чтобы свести личные счеты. Хотя, не буду отрицать, в прошлую пятницу я готов был убить вас. Но я вызвал вас ради Арта Мэтьюза и Питера Клуни, и Грэнта Олдфилда. Ради Дэнни Хигса и Ингерсола - ради всех жокеев, которых вам удалось выбить из седла. Всеми способами вы старались, чтобы они потеряли работу. А теперь вы потеряете свою.
Войти без ключа не составляло никакого труда - почти все стекла в окнах были выбиты. Открыв окно, я влез в дом, Внутри пахло гнилью. Но стены и пол оказались в хорошем состоянии.
Входная дверь вела в небольшой холл, из которого можно войти во все четыре комнаты. Все это было так удобно для меня, словно я сам проектировал. Обогнув дом, я достал сантиметр и измерил окна - три фута в высоту, четыре - в ширину. Затем вернулся к фасаду, сосчитал разбитые стекла и измерил их. Когда все это было проделано, я вернулся к Джеймсу и попросил его сдать мне коттедж на несколько дней.
- Можете пользоваться им сколько хотите, - рассеянно согласился он, занятый своими бумагами.
- А можно застеклить окна и поставить новый замок?
- Ради бога. Делайте, что хотите.
Поблагодарив его, я отправился в Ньюбери. Там, в магазине стройматериалов, подождал, пока приготовят десять кусков стекла, замазку, несколько водопроводных труб определенной длины, шурупы, большой висячий замок, мешок с цементом, банку зеленой краски, нож для замазки, отвертку, мастерок и малярную кисть. Нагруженный всем этим добром, я вернулся к коттеджу.
Выкрасил входную дверь и оставил ее открытой для просушки. В одной из задних комнат выбил все еще оставшиеся стекла. Затем развел изрядную порцию цемента и укрепил с его помощью поперек окна шесть кусков водопроводной трубы. А в доме к дверям этой комнаты накрепко привинтил скобы для висячего замка. С внутренней же стороны отвинтил дверную ручку и унес.
Оставалось застеклить окна фасада, Пришлось отковыривать всю старую замазку и вмазывать свежую. Но, наконец, и это было сделано. Теперь коттедж выглядел куда веселее и приветливее, Я вывел машину из кустов, за которыми ее спрятал, и отправился в Лондон.
Врач-шотландец попивал джин в обществе Джоан.
- Вы должны были посетить меня вчера, помните?
- Я был занят.
- Я только взгляну на ваши запястья, - отставив джин, он решительно размотал бинты. На них снова выступила кровь, - Вам следует поберечь руки, Иначе они не заживут. Что вы опять делали?
Я мог бы ответить: завинчивал винты, выковыривал старую замазку и замешивал цемент, Но вместо этого буркнул довольно угрюмо:
- Ничего такого особенного...
В раздражении он шлепнул повязку в такой силой, что я вздрогнул. Закончив, сказал:
- Теперь дайте им покой, и ко мне в пятницу.
- В пятницу меня не будет в Лондоне.
- Тогда в субботу утром. И обязательно! Он схватил свой бокал, залпом допил джин и дружески попрощался с Джоан.
Выпроводив его, она со смехом вернулась в комнату, - Обычно он не такой колючий. Но он подозревает, что ты принял участие в какой-то отвратительной оргии, поскольку не хочешь рассказывать...
- И он прав, черт побери, - мрачно подтвердил я.
И на третью ночь я улегся спать на диване. И, лежа в темноте без сна, прислушивался к мягкому дыханию Джоан. Каждый вечер она спрашивала нерешительно: не останусь -'" - ", я у нее еще на одну ночь? А так как я и не собирался уходить, то всякий раз соглашался немедленно, хотя давалось мне это все труднее.
Я мог легко избежать мучений, отправившись спать в свою собственную постель в доме своих родителей. И если не делал этого - то сам виноват.
В среду утром я поехал в крупное фотоагентство и спросил фотографию сестры Кемп-Лора. Мне предложили целую кучу - от снимков анфас, сделанных на Охотничьем балу, где она в платье из пятнистого шелка, до снимков сзади:
Алиса берет последний барьер. Поразительная девушка темноволосая, с высоко поднятыми скулами, маленькими жесткими глазами и плотно сжатым, агрессивным ртом. Держись от таких подальше! Я купил снимок, где она в костюме для верховой езды наблюдает какие-то охотничьи испытания.
В финансовой конторе, ведущей дела моих родителей, я воспользовался пишущей машинкой и фотокопировальным аппаратом, напечатал краткий отчет о действиях, предпринятых Кемп-Лором против Гранта Олдфилда. Отметил, что из-за обвинений Кемп-Лора Олдфилд потерял работу и провел три месяца в психиатрической лечебнице.
Отпечатав десять экземпляров этого документа, я на фотокопировальном аппарате сделал десять копий со свидетельством Лаббока и Джеймса. И вернулся к Джоан.
Ей я показал снимок Алисы Кемп-Лор и объяснил, кто она.
- Ничуть не похожа на брата! Выходит, контролер в Челтенхэме не ее видел.
- Нет, не ее. Это был сам Кемп-Лор. Ты можешь нарисовать его портрет с этим шарфом на голове?
Она нашла кусок картона и, сосредоточившись, набросала углем лицо, которое я видел теперь даже во сне. Пририсовала шарф, изобразив двумя штрихами выбившиеся на лоб завитки волос. Потом долго разглядывала свою работу и резче подчеркнула губы.
- Губная помада, - объяснила она. - А как насчет одежды?" уголь замер около шеи.
- Галифе и спортивная куртка одинаково выглядят на мужчинах и на женщинах.
- Ах, черт! Все так просто! Шарф на голову, мазок губной помады - и всем известный Кемп-Лор мгновенно исчезает.
Она пририсовала воротник и галстук, очертила отвороты и плечи куртки. Рисунок превратился в портрет хорошенькой девушки, одетой для верховой езды. У меня мурашки пошли по коже. Джоан смотрела на меня сочувственно:
- Все равно, он здорово рисковал, переодевшись женщиной, - Не думаю, чтобы он маскировался хоть на минуту дольше, чем нужно, Только чтобы доехать неузнанным от Тимберли до Челтенхэма.
Я взял десять больших конвертов и вложил в каждый по экземпляру документов. Один я адресовал старшему распорядителю скачек, а другие влиятельным членам Национального комитета по конному спорту, директору телевизионной компании, Джону Баллертону и Корину Келлару. Пусть убедятся, что у их идола глиняные ноги. Еще экземпляр - Джеймсу. И последний для самого виновника торжества - Мориса Кемп-Лора.
- А он не подаст на тебя в суд за клевету? - забеспокоилась Джоан.
- Ни малейшей возможности!
Девять запечатанных конвертов аккуратной стопочкой сложил на полку, а десятый, без марки, для Кемп-Лора, сунул сбоку.
- Мы отправим все эти в пятницу. А тот я сам отдам ему в руки.
В четверг, в восемь тридцать утра, Джоан провела тот телефонный разговор, от которого так много зависело.
Я набрал домашний номер Кемп-Лора. Длинные гудки, потом щелчок, и голос автоматического устройства предложил записать наше сообщение.
- Нет дома! Проклятье!
По номеру отца Кемп-Лора в Эссексе вскоре кто-то ответил. Джоан закрыла рукой микрофон, шепнула:
- Он там. Его пошли звать. Я... Надеюсь, я не испорчу дела?
Я ободряюще покивал ей. Мы уже тщательно прорепетировали все, что она должна была сказать.
- О? Мистер Кемп-Лор? - не пережимая, она великолепно воспроизвела акцент лондонского кокни, - Вы меня не знаете, Только я подумала, а вдруг смогу сообщить вам кое-что такое, завлекательное. А вы вставите это в свою передачу под конец, посреди новостей. Я обожаю вашу передачу, правда, правда! Ух, до чего же лихо вы...
Послышался его голос, оборвавший словесный поток.
- Какая информация? - повторила Джоан. - О, знаете, все болтают насчет того, что спортсмены принимают бодрящие таблетки и уколы. Ну, а я подумала, может, вам будет интересно узнать и насчет жокеев, которые тоже этим увлекаются... Я точно знаю про одного жокея, но думаю, они все этим пользуются, если покопаться... Какой жокей? О... А, ладно... Роби Финн, про которого вы по телеку выступали, в субботу, после его победы. Так ведь накачался таблеток по горло - неужто вы не заметили? Вы стояли от него так близко, я думала, расчухаете... Откуда я знаю? Ну, уж это точно... Ну.., мне не очень-то ловко говорить. Но я сама, да, сама разок доставала для него. Я в аптеке служу... Понимаете, убираю там. И он сказал мне, что взять и сколько. И я ему притащила. Но, понимаете, не хочу влететь в неприятность. Нет, лучше я повешу трубку... Не вешать?.. Но вы не проябедничаете, что это я стащила лекарство? Почему захотела рассказать?.. Ну, если он такой тип, что больше ко мне не приходит, - вот почему.
В ее голосе отчетливо зазвучала ревнивая злоба. - И это после всего, что я ему сделала... Я хотела в одну газетку сообщить. Но подумала сначала узнать, может, вас это больше заинтересует. Я могу все-таки им капнуть, если вы не... Проверить? А что вы хотите проверить?.. Не можете по телефону? Ну , приезжайте ко мне, если хотите... Нет, не сегодня... Нынче я целый день на работе... Лучше завтра утром. Как добраться? Ну, поедете в Ньюбери и оттуда вбок до Хангерфорда. - она подробно диктовала ему, а он записывал. - И там всего один коттедж, не спутаете. Ладно, буду вас ждать к одиннадцати. Договорились. Как меня зовут?.. Дорис Джонс. Да, конечно, миссис Дорис Джонс... Ну, пока.
Послышались гудки разъединения.
Джоан медленно положила трубку.
- Рыбка на крючке, - сказала она.
Когда открыли банки, я поехал и взял со счета сто пятьдесят фунтов. Джоан правильно говорит - мой план сложен и стоит дорого. Но сложные и дорогостоящие планы верно послужили Кемп-Лору. А я лишь волей-неволей копировал его методы. Денег я не жалел - я боролся за свою жизнь и за жизнь товарищей и должен был отплатить ему той же монетой.
К полудню я добрался в Бедфордшир. Лошадиный фургон уже стоял во дворе наготове. Еще я купил у фермера пару охапок соломы и сена. Пообещав вечером пригнать фургон, я отправился по объявлению "Лошади и охотничьи собаки".
Первый соискатель, старый мерин из Нортэмптоншира, так хромал, что едва мог выползти из своего денника и не стоил того, что за него просили. Я покачал головой и направился в Лейстершир.
Второе свидание - с коричневой кобылой. Крепкие ноги, но сильная отдышка. Ей лет двенадцать - крупная, неуклюжая, хотя и послушная. А на вид совсем неплоха. Ее продавали только потому, что она не бегала так быстро, как хотелось ее честолюбивому хозяину. Я поторговался и, спустив цену до восьмидесяти пяти фунтов, заключил сделку. Затем погрузил Застежку (так звали кобылу) в фургон и снова повернул к югу, в Беркшир.
В половине шестого я подогнал фургон и остановился у кустов позади коттеджа. Застежке предстояло дожидаться в фургоне, пока я застелю соломой пол в комнате с зарешеченными окнами, наполню ведро дождевой водой и брошу в угол охапку сена.
Кобыла оказалась нежной и ласковой старушкой. Она послушно выбралась из фургона, без сопротивления миновала палисадник и вошла в коттедж, в приготовленную для нее комнату. Я дал ей сахару и погладил уши, а она игриво толкнула меня головой в грудь. Убедившись, что она свыклась со своим необычным денником, я закрыл дверь и запер Застежку на замок.
Затем я снаружи подергал трубы - крепко ли держатся. Мороз мог помешать цементу схватиться как следует. Но трубы укрепились - не сдвинуть, Кобыла безуспешно пыталась просунуть морду через решетку. Я погладил ее по носу, и она шумно и удовлетворенно выдохнула, Потом повернулась, направилась в угол к сену и доверчиво начала жевать.
Я отнес остаток сена и соломы в одну из передних комнат, с трудом развернулся и поехал назад в Бедфордшир. Там я вернул фургон владельцу и, взяв напрокат машину, вернулся к Джоан.
Она спрыгнула с дивана, на котором читала до моего прихода, и нежно поцеловала меня в губы. Получилось это как-то само собой и поразило нас обоих. Я взял ее за плечи и увидел, как удивление в ее черных глазах сменилось смущением, а смущение - паникой. Я убрал руки и, отвернувшись, стал снимать куртку - чтоб дать ей прийти в себя. При этом небрежно кинул через плечо:
- Жилец водворен в коттедж. Большая коричневая кобыла с добрым характером.
- Я просто.., рада, что ты вернулся.
- Вот и славно, - весело отозвался я.
- У меня есть грибы для омлета, - сообщила она более спокойным тоном.
- Грандиозно!
И я отправился в кухню.
Пока она жарила омлет, я рассказывал ей про Застежку.
Трудный момент миновал.
Она вдруг объявила, что утром поедет со мной в коттедж.
- Нет!
- Да! Он ждет, что миссис Джонс откроет ему дверь. И будет куда лучше, если это сделает она, Переубедить Джоан я не смог.
- И еще вот что. Ты, верно, и не подумал о занавесках? А если хочешь, чтобы он вошел в дом, все должно выглядеть нормально. У него глаз острый, и он сразу учует подвох, - она выудила из ящика какую-то ткань с набивным рисунком, взяла кнопки, ножницы, скатала большой старенький коврик, потом сняла со стены натюрморт.
- А это зачем?
- Чтобы обставить прихожую. Все должно выглядеть как следует.
- Ты гений, - сдался я, - Едем.
Мы сложили все, что она приготовила, около двери. К этому я добавил две коробки сахару, большой электрический фонарик и веник.
После того внезапного поцелуя диван показался мне еще более тоскливой пустыней, чем раньше...
Глава 17
Выехали мы рано, и когда добрались до коттеджа - не было девяти. До появления Кемп-Лора предстояло еще много дел.
Я спрятал машину за кустами, и мы внесли все привезенное в дом. Застежка была цела и невредима. Она обрадовалась нам и тихонько заржала. Пока я подбрасывал ей соломы и свежего сена, Джоан решила вымыть окна с фасада. Мне было слышно, как она напевает, смывая давнюю грязь.
Дав Джоан полюбоваться блеском стекол, я притащил краску и занялся скучным делом - выцветшую черную краску и свежую замазку стал покрывать новой, ярко-зеленой.
Джоан разостлала в холле коврик. Потом она вбила гвоздь в стенку - под картину - как раз против входной двери; после этого она взялась за окна изнутри: развесила занавески.
Мы постояли у ворот, любуясь делом рук своих. Свежеокрашенный, с веселенькими занавесками, с картиной и ковром, видневшимися в полуоткрытую дверь, коттедж выглядел живым и ухоженным.
- У него есть какое-нибудь имя? - спросила Джоан.
- Его называют "Домик смотрителя", - Лучше назовем его "Росянка".
- В честь победителя Большого Национального Приза?
- Нет, есть такое растение - насекомоядное. Я обнял ее за талию. И она не отстранилась.
- Будь осторожен, ладно?
- Буду, - успокоил я ее и взглянул на часы. Без двадцати одиннадцать. Пойдем-ка в дом, вдруг он раньше приедет.
Мы вошли и уселись на остатках сена так, чтобы были видны ворота. Минуту или две молчали.
- Ты замерзла? - Прошедшую ночь опять были заморозки, а коттедж не отапливался:
- Надо было привезти печку.
- Это не холод, это нервы.
Она уютно прижалась ко мне, и я поцеловал ее в щеку. Черные глаза взглянули печально и устало. А у меня вдруг появилось такое чувство, что если проиграю и на этот раз, то потеряю ее уже навсегда.
- Никто не запрещает браков между кузенами, - медленно выговорил я. Закон разрешает их и церковь тоже. Будь в этом что-нибудь аморальное, они бы не допустили. Даже медики не возражают, - я замолчал, а она все смотрела так же печально. Почти без всякой надежды я спросил:
- Я чего-нибудь не понимаю?
- Я и сама не понимаю... Тогда я решился:
- Я сегодня буду ночевать тут, в деревне, в своей берлоге, А утром прямо поеду на тренировку. Всю эту неделю я манкировал своими обязанностями...
Она выпрямилась, отбросив мою руку.
- Нет! Приезжай ко мне.
- Не могу. Не могу я больше!
Она встала и подошла к окну. Я не видел выражения ее лица.
- Это ультиматум? - спросила она потрясение. - Или я выхожу за тебя замуж, или ты исчезнешь насовсем?
- Если и ультиматум, то невольный, - запротестовал я. - Но так дальше продолжаться не может.
- До этого уикэнда вообще не было никакой проблемы.
Во всяком случае в отношении меня. Ты был чем-то запретным... Вроде устриц, которых мой организм не принимает. Чем-то очень заманчивым, но недозволенным. А сейчас... Сейчас все так, будто у меня возникла страсть к устрицам. И я в жуткой растерянности.
- Иди сюда, - настойчиво позвал я.
Она подошла и снова опустилась на сено рядом со мной. Я взял ее за руку. Ну, а других препятствий нет, чтобы выйти за меня? - я затаил дыхание.
- Нет, - ответила она просто, без колебаний и раздумий на этот раз.
Я повернулся к ней, поднял к себе ее лицо и поцеловал нежно, любовно.
Губы ее задрожали, но она не напряглась и не отстранилась слепо, как неделю назад. И я подумал, если за семь дней могли произойти такие перемены... Значит, я не проиграл. Откинулся на сено, держа Джоан за руку, и улыбнулся ей.
- Все будет хорошо...
Она удивленно посмотрела на меня, уголки ее губ дрогнули.
- Я тебе верю, потому что не встречала человека более решительного. Ты всегда был таким. Тебе все равно, какой ценой достанется победа... Возьми участие в скачке в прошлую субботу. Или устройство этой западни. Или то, как ты провел целую неделю рядом со мной... Но я постараюсь, уже более серьезно закончила она, - не заставлять тебя ждать чересчур долго, Мы сидели на сене и разговаривали так спокойно, будто ничего не случилось - кроме чуда, открывшего человеку возможность надежно устроить свое будущее. И того, что рука Джоан лежала в моей руке и она не хотела убирать ее.
Время шло к назначенному часу.
- Я почти надеюсь, что он не приедет, - сказала она. - Этих писем было бы вполне достаточно.
- Ты не забудешь опустить их?
- Я хочу, чтобы ты разрешил мне остаться. Я отрицательно покачал головой, Мы все сидели и смотрели на ворота. Минутная стрелка на моих часах уже миновала одиннадцать.
Пять минут двенадцатого. Десять минут...
- А вдруг он что-то заподозрил и узнал, что никакая До-рис Джонс не живет в домике смотрителя.
- Нет оснований для подозрений, - объяснил я. - Ведь в субботу к концу телеинтервью со мной он явно не знал, что попался. Джеймс и Тик-Ток обещали молчать пока про отравленный сахар. И уж Кемп-Лор не упустит возможности выяснить такую сокрушительную подробность, как подбадривающие таблетки... Так что явится, не беспокойся.
Четверть двенадцатого.
У меня напряглись мускулы, будто я всем телом слушал, не едет ли он. Я попытался расслабиться. Бывают пробки на дорогах, аварии, объезды. Дорога дальняя, и он легко мог ошибиться, рассчитывая время.
Двадцать минут двенадцатого.
Джоан вздохнула. Мы молчали уже минут десять.
В полдвенадцатого она снова сказала:
- Нет, не приедет он...
Я не ответил.
Лишь в одиннадцать тридцать пять блестящий кремовый нос "астона-мартина" остановился у ворот, и Морис Кемп-Лор вышел. Он потянулся, - устал от долгого сидения за рулем, - оглядел коттедж. В каждом движении чувствовалась аристократическая осанка.
- Послушай, какой он красивый! - выдохнула Джоан мне в ухо. - Какие рыцарские черты! На телеэкране он попроще, Когда человек выглядит таким благородным, трудно представить, какое зло он творит.
- Ему тридцать три. А Нерон умер в двадцать девять.
Кемп-Лор открыл калитку, прошел через двор и постучал в дверь.
Мы встали. Джоан стряхнула с юбки сено, перевела дыхание и, слегка улыбнувшись мне, неторопливо вышла в холл. Я последовал за нею и прислонился к стене, чтобы быть прикрытым дверью, когда она откроется.
Джоан облизала губы.
- Давай! - шепнул я. Она отперла дверь.
- Миссис Джонс? - произнес медовый голос. - Простите, я немного опоздал.
- Входите, мистер Кемп-Лор. Так уж приятно видеть вас, - оттенок кокни снова прозвучал в ее голосе.
- Взаимно, - сказал он, подлаживаясь.
Джоан отступила в сторону шага на два, и Кемп-Лор оказался в холле.
Захлопнув дверь ногой, я схватил его сзади за локти, оттянув их назад и одновременно подталкивая его вперед. Джоан открыла дверь комнаты, где стояла Застежка. И я изо всех сил пнул его ногой в зад. Он пролетел внутрь и растянулся на соломе вниз лицом. Я щелчком запер дверь, в которую тут же начал дубасить Кемп-Лор.
- Выпустите меня! - кричал он. - Вы соображаете, что делаете?
- Тебя он не видел, - тихо сказала Джоан.
- Ну и пусть остается в неведении, пока я отвезу тебя к поезду в Ньюбери.
- А можно его так оставить?
- Я скоро вернусь, - пообещал я. - Поехали.
Прежде чем отвезти ее, я отогнал машину Кемп-Лора с дороги - чтобы она скрылась за кустами. Меньше всего я хотел, чтобы какой-нибудь любопытный житель сунулся в дом выяснять в чем дело. Отвезя Джоан на станцию, я прямиком вернулся назад - двадцать минут туда, двадцать обратно. И снова упрятал машину в кустах.
Спокойным шагом я обогнул коттедж.
Руки Кемп-Лора, просунутые сквозь оконные переплеты, вцепились в решетку из труб. Он яростно тряс их, но они и не шелохнулись.
Увидев меня, он сразу прекратил попытки. И гнев на его лице сменился отчаянным удивлением.
- А кого вы ожидали тут встретить? - спросил я.
- Не понимаю, что происходит. Какая-то проклятая дура заперла меня здесь примерно час назад и укатила. Вы можете меня выпустить? Быстрее, - у него посвистывало в горле при вздохе. - Здесь лошадь, а у меня от них астма.
- Да, - я не тронулся с места. - Это все знают.
Теперь, наконец, до него дошло. Глаза его расширились.
- Это вы.., втолкнули меня...
- Я.
Он уставился на меня сквозь решетку.
- Вы нарочно посадили меня вместе с лошадью? - повысил он голос.
- Именно так, - согласился я.
- Но почему?! - вскричал он. Должно быть, он уже и сам знал ответ, потому что повторил шепотом, - Почему?
- У вас будет полчасика, чтобы поразмыслить над этим. Я повернулся и пошел прочь.
- Нет! - закричал он. - У меня приступ астмы! Выпустите меня сейчас же!
Я вернулся и постоял у самого окна. Он дышал с присвистом, но еще не распустил галстук и не расстегнул воротничка, Так что ничего страшного.
- У вас, наверно, есть лекарство.
- Я его принял. Но оно не помогает, когда лошадь так близко. Выпустите меня.
- Стойте у окна и дышите свежим воздухом.
- Здесь холодно, - взмолился он. - Здесь просто ледник!
- Возможно. Но вам-то хорошо...Вы хоть можете двигаться, чтобы согреться. И у вас куртка... К тому же я не выливал вам на голову трех ведер ледяной воды.
Он задохнулся. И тут-то начал понимать, что ему не удастся спастись из своей тюрьмы легко и просто.
Во всяком случае, когда я вернулся к нему через полчаса, он уже не считал, что я заманил его из Лондона, чтобы освободить после первой же жалобы.
Он свирепо отгонял от себя Застежку, которая дружелюбно клала морду ему на плечо.
- Уберите ее от меня, - завопил он, - она не отстает! Он вцепился одной рукой в решетку, а другой отбивался от лошади.
- Если вы не будете так шуметь, она вернется к своему сену.
От сверкнул глазами, и лицо исказилось от ярости, ненависти и страха.
Он расстегнул воротничок рубашки и распустил галстук.
Я положил коробку сахару на подоконник.
- Бросьте ей немного сахару. Действуйте, - добавил я, увидев, что он колеблется, - Этот сахар не отравлен.
Он вздернул голову, и я с горечью посмотрел ему прямо в глаза.
- Двадцать восемь лошадей, начиная с Трущобы. Двадцать восемь сонных кляч! И каждая получала перед скачками сахар из ваших рук, Он схватил коробку, рывком открыл ее и рассыпал сахар на сено. Застежка последовала за ним, опустила голову и начала хрустеть, задыхаясь, он вернулся к окну.
- Тебе это так не пройдет! Ты попадешь в тюрьму! Уж я прослежу, чтобы тебя хорошенько измарали.
- Поберегите дыхание, - оборвал его я, - Я многое собираюсь сказать. И если захотите после этого жаловаться в полицию - пожалуйста.
- Ты попадешь за решетку так быстро, что и опомниться не успеешь! И говори побыстрее, что у тебя там...
- Ну, это займет некоторое время, - медленно выговорил я.
- Ты должен выпустить меня в два тридцать. В пять у меня репетиция, Я улыбнулся.
- Это не случайность, что сегодня пятница. У него отвалилась челюсть.
- Передача.., - начал он.
- Обойдется без вас, - договорил я.
- Но вы не можете.., - закричал он, - не можете этого сделать!
- Почему?
- Это же...Это же телевидение! Миллионы людей ждут мою передачу.
- Значит, миллионы людей будут разочарованы. Он замолчал, пытаясь взять себя в руки. И снова начал:
- Ну ладно.., - Он судорожно вздохнул, - Если вы меня выпустите, чтобы успеть на репетицию, я не стану сообщать в полицию. Забудем об этом.
- Лучше успокойтесь и выслушайте меня. Вам трудно поверить, что я ни в грош не ставлю ваше влияние и ту ложную славу, какую вы приобрели у английской публики. Так же, как и вашу ослепительную алчность. Все это фальшь, фальшь и обман. А под всем этим прячется болезненная зависть, бессилие и злоба. Злоба человеконенавистника. Вы дважды преступник - вы наживаетесь на нас и нас же губите! Но я ни за что не узнал бы этого, не отрави вы двадцать восемь лошадей, на которых я должен был скакать. И не тверди при этом коварно всем и каждому, что я потерял кураж, струсил, что я уже не работник, и меня пора выбросить на свалку, как охапку лежалой соломы. Так что можете потратить этот день на размышления, отчего вы пропустили сегодня свою передачу.
Он стоял неподвижно, с бледным, внезапно вспотевшим лицом.
- Вы так и сделаете?.. - прошептал он.
- Конечно.
- Нет! Нет, вы не можете! Вы же скакали на Образце... Вы должны дать мне провести передачу.
- Больше вы не будете вести никаких передач. Ни сегодня, ни когда-нибудь еще. Я вызвал вас сюда не для того, чтобы свести личные счеты. Хотя, не буду отрицать, в прошлую пятницу я готов был убить вас. Но я вызвал вас ради Арта Мэтьюза и Питера Клуни, и Грэнта Олдфилда. Ради Дэнни Хигса и Ингерсола - ради всех жокеев, которых вам удалось выбить из седла. Всеми способами вы старались, чтобы они потеряли работу. А теперь вы потеряете свою.