Страница:
Но как может она быть уверена? На один отчаянный миг ей захотелось обратно к Итанусу, в лес. Там хотя бы знаешь, по каким правилам жить.
– Скажи, ведьма… – Раздавшийся сзади голос напугал ее – она не слышала, как отворилась дверь башни. – Рави платит за твою жизнь деньгами? Или это теперь покупается за любовь?
С резким ответом на языке она обернулась – и замерла, как пораженная громом.
Магистр со шрамом.
Мантия все так же колыхалась вокруг него, чувственно и ненатурально. Подумать только, на что расходуется жизнь одного из смертных. Неужели и она, Камала, будет когда-нибудь тратить чью-то жизнь, чтобы пустить собеседнику пыль в глаза?
От пляшущего света факелов шрам на лице магистра казался багровым, совсем свежим.
– Ты не ответила мне, девушка. Она гневно вспыхнула, но сдержалась.
– Если ты, как тебе кажется, знаешь меня, сам и ответь.
– В башне ты вела себя более вежливо.
– Там со мной вежливо обращались.
– Смертные увиваются вокруг тебя, магистры наблюдают молча. На чье суждение следует полагаться?
Легкая улыбка заиграла у нее на губах.
– Возможно, я пришла не затем, чтобы меня судили.
– Возможно, выбор не за тобой.
Он подошел ближе, протянул руку к ее лицу. Камала, внутренне ощетинившись, отступила. Она не давала ему права трогать ее!
– Боишься? – холодно осведомился министр.
– Нет, – с тем же холодом отчеканила она.
Он снова протянул руку, и его колдовская власть удержала ее на месте. Он слегка потрепал ее по щеке – но тут она сама пустила в ход магию и попятилась, наступив на шлейф. Сердце так билось, что она слышала его стук. Может быть, и он тоже слышал?
– Не делай этого, – выдохнула она.
– Не делать чего? Не ласкать тебя по-мужски, как Рави ласкает? Но ты ведь к этому привыкла, не так ли? Ведьма и шлюха по сути своей одинаковы. Одна торгует телом, другая душой – вот и вся разница.
Первым ее побуждением был негодующий ответ, вторым, более разумным, – молчание. Рави не знает, что она была шлюхой, и магистрам тоже не удалось узнать ее прошлое. Этот бросается оскорблениями наугад, чтобы вывести ее из себя. Он ничего не знает о ней.
– Так что же? – Он смотрел насмешливо, но холодно, как рептилия, без искры человеческого веселья. – Ты всякий раз будешь мне отвечать колдовством или предпочтешь убежать?
– Я ни от кого не бегаю, – заявила Камала. «Знаю я таких, – думала она. – В юности ты бил всех, кто тебе перечил, и брал силой всех девушек, которые тебе нравились. Тебя боялись и ровесники, и родители, а возможно, и стражи порядка. Теперь, получив безграничную власть, ты думаешь, что весь мир будет тебя бояться. Только я-то не боюсь. Я не слабее тебя, а может быть, и сильнее – просто ты пока об этом не знаешь».
Подол его мантии внезапно перестал колыхаться. Собирается с силами для какой-то цели, поняла Камала, и ей стало холодно. Не хочет ли он позабавиться с ней, как со смертной? Если так, его ждет неприятный сюрприз.
«Не так бы тебе следовало начинать знакомство с магистрами», – прошептал голос глубоко внутри… но на поверхности уже катил волны гнев, вызванный многодневным притворством. Не для того она заплатила такую цену, чтобы этот ползучий гад издевался над ней, как над самой обычной шлюхой. Если хочет помериться с ней силами, пусть попробует. Получит такое, чего и вообразить не мог.
Он нанес удар – и она, бездыханная, ухватилась за перила. Ничего подобного она еще не испытывала. Мощный вихрь уносил прочь все ее защитные чары. Колдовские щупальца ползли вверх по ее ногам, отнимая силу у мышц. «Хочет бросить меня на колени», – в порыве ярости уяснила она. Не хитрыми чарами – защищаться от них Итанус ее научил, – а грубым натиском.
«НЕТ!»
Она призвала на помощь все, чем располагала, всю жизненную силу своего консорта. Краденая жизнь взбурлила в ее жилах. Камала придала ей нужную форму, заострила ее, одела в броню и выпустила наружу. Этот ураган больше отвечал ее огненной натуре, чем наставлениям осмотрительного Итануса. Вспышка, с которой он вырвался из нее, должна была ослепить любого смотревшего на это магистра. Однако даже такой ответ не смог полностью отразить чары недруга – лишь сломал тиски, в которые тот зажал ее плоть. Ее ноги разогнулись, мышцы обрели привычную силу. На случай, если магистр этого не заметит, Камала выпрямила спину, подняла голову и взглянула ему прямо в глаза, добавив:
– И на колени тоже не становлюсь.
Это не рассердило его, скорей позабавило. Камала опешила – но тут же, содрогнувшись, поняла, в чем дело. Он думает, что она ведьма, что защита от него стоит ей бесценных мгновений жизни. Он думает так и подзадоривает ее защищаться и посмеивается про себя, глядя, как она, попавшись на его удочку, приближает свою смерть. «Если и дальше будешь притворяться, что ты мне ровня, – словно бы говорит он, – то за гордость поплатишься жизнью».
Худшего насилия и представить себе невозможно. Пусть на самом деле она не ведьма – от этого все только хуже. Долго ли он намерен играть с нею, как кот с мышкой, ждать, когда ее гордый дух иссякнет у его ног? То, что этот миг никогда не настанет, а магистру и невдомек, для нее делало игру еще более отвратительной.
«Я не мышка, и на этом игре конец».
На этот раз она пустила в ход всю свою мощь. Не так, как в Низу, – там она действовала слепо, отчаянно, боясь собственной Силы. Теперь она хорошо рассчитала удар и направила его в самое средоточие мужской гордости. «Любишь подминать под себя других? Хорошо. Сейчас ты узнаешь, каково это – быть жертвой насилия».
Он то ли не ждал удара, то ли не успел принять мер. Мощный таран Камалы сокрушил его оборону, если таковая была, и двинул его прямо в пах. Магистра бросило на перила, и он, как всякий мужчина на его месте, начал ловить ртом воздух, борясь с болью и тошнотой. «Не на ту шлюху напал», – подумала Камала, расшатывая перила. Осколки камня посыпались вниз. Магистр постоял еще немного, пытаясь удержать равновесие, – и рухнул.
Камала вышла на край моста. Он, конечно, спасется, но как? Обернется птицей? Или кошкой, чтобы упасть на четыре лапы? Или просто замедлит падение? Все зависит от того, хочешь ли ты сохранить своего консорта или готов пожертвовать им ради красивого зрелища. В том, что предпочтет этот чародей, можно почти не сомневаться. Но как он поступит – сперва спасется, а потом уж посчитается с нею, или соединит вместе и то, и другое? Вот что самое главное.
Глядя, как он летит вниз, Камала готовилась продолжать поединок.
Магистр грохнулся оземь, да так, что между башнями прокатилось эхо. Похожий звук получается, если ударить человека железкой по голове, но этот был в десять раз громче и в сто раз страшнее. Он пронизал Камалу насквозь, скрутив узлом ее внутренности.
Она ждала, но магистр не шевелился.
Внизу загудели голоса – не одна она слышала этот грохот.
«Вставай же! Ответь мне!»
Он не вставал.
Перегнувшись через перила, она истратила немного магии, чтобы лучше его рассмотреть. В тени башен это было довольно трудно, но ей показалось, будто волшебная чернота его мантии стала уже не такой густой. Грудь упавшего не вздымалась, сердце, похоже, не билось. И шея не вывернулась бы под таким углом, будь он жив.
Камала попятилась, прижалась к стене. Магистр боится лишь одной смерти – слишком быстрой, не дающей ему принять ответных мер. Падение к таким не относится. Пока падаешь, вполне можно сотворить что-нибудь для спасения.
Если только магия тебя не подводит…
Если тебя не вынуждают к Переходу именно в этот миг.
Если новый консорт подворачивается вовремя.
Вокруг тела уже собирался народ. Слышались какие-то крики. Камала не разбирала их, как будто кричали на чужом языке.
Она убила магистра.
«Есть только один Закон, – говорил Итанус, – превыше всех остальных: магистр не должен убивать другого магистра».
Кто-то вышел из башни посмотреть, что за шум. Камала закуталась в сумрак, став невидимой. Ноги подкашивались. Она могла стоять, только прислонившись к стене.
Она преступила Закон.
Того и гляди кто-нибудь из магистров, присутствующих на празднике, тоже выйдет и увидит погибшего. Что будет, если он посмотрит наверх? Не разглядит ли он за зыбкими чарами бледную, дрожащую женщину? Вернуться в башню и сделать вид, будто ничего не случилось, ей уж точно не удастся. Любой чародей почует обман с первого взгляда.
Больше здесь оставаться нельзя.
При мысли об этом в ней вспыхнули ужас, отчаяние, ярость, сознание своего провала. Живой душе не дано вместить столько чувств сразу, и они вырвались вон. Камала издала вопль, обращенный и к небесам, и к преисподней. Она кричала, пока не охрипла. Чары препятствовали кому-то другому услышать ее, но сама-то она себя слышала и ужасалась тому, что этот звериный вой исходит из ее горла.
Из башни появлялись все новые фигуры, некоторые в черном. Всхлипнув напоследок, Камала почерпнула у своего консорта еще толику сил и приготовилась к преображению. Ее ослабевший дух страшился этих чар, относившихся к высшей степени волшебства, но страх перед разоблачением заставлял торопиться.
Миг спустя один человек в самом деле поглядел наверх, ища место, откуда упал магистр.
Волшебник в черном сделал то же самое, высматривая улики, недоступные взору смертного.
Оба не увидели ничего. Одинокая сова покружила в небе, нырнула вниз, полетела на юг и скрылась из глаз.
Глава 20
Глава 21
– Скажи, ведьма… – Раздавшийся сзади голос напугал ее – она не слышала, как отворилась дверь башни. – Рави платит за твою жизнь деньгами? Или это теперь покупается за любовь?
С резким ответом на языке она обернулась – и замерла, как пораженная громом.
Магистр со шрамом.
Мантия все так же колыхалась вокруг него, чувственно и ненатурально. Подумать только, на что расходуется жизнь одного из смертных. Неужели и она, Камала, будет когда-нибудь тратить чью-то жизнь, чтобы пустить собеседнику пыль в глаза?
От пляшущего света факелов шрам на лице магистра казался багровым, совсем свежим.
– Ты не ответила мне, девушка. Она гневно вспыхнула, но сдержалась.
– Если ты, как тебе кажется, знаешь меня, сам и ответь.
– В башне ты вела себя более вежливо.
– Там со мной вежливо обращались.
– Смертные увиваются вокруг тебя, магистры наблюдают молча. На чье суждение следует полагаться?
Легкая улыбка заиграла у нее на губах.
– Возможно, я пришла не затем, чтобы меня судили.
– Возможно, выбор не за тобой.
Он подошел ближе, протянул руку к ее лицу. Камала, внутренне ощетинившись, отступила. Она не давала ему права трогать ее!
– Боишься? – холодно осведомился министр.
– Нет, – с тем же холодом отчеканила она.
Он снова протянул руку, и его колдовская власть удержала ее на месте. Он слегка потрепал ее по щеке – но тут она сама пустила в ход магию и попятилась, наступив на шлейф. Сердце так билось, что она слышала его стук. Может быть, и он тоже слышал?
– Не делай этого, – выдохнула она.
– Не делать чего? Не ласкать тебя по-мужски, как Рави ласкает? Но ты ведь к этому привыкла, не так ли? Ведьма и шлюха по сути своей одинаковы. Одна торгует телом, другая душой – вот и вся разница.
Первым ее побуждением был негодующий ответ, вторым, более разумным, – молчание. Рави не знает, что она была шлюхой, и магистрам тоже не удалось узнать ее прошлое. Этот бросается оскорблениями наугад, чтобы вывести ее из себя. Он ничего не знает о ней.
– Так что же? – Он смотрел насмешливо, но холодно, как рептилия, без искры человеческого веселья. – Ты всякий раз будешь мне отвечать колдовством или предпочтешь убежать?
– Я ни от кого не бегаю, – заявила Камала. «Знаю я таких, – думала она. – В юности ты бил всех, кто тебе перечил, и брал силой всех девушек, которые тебе нравились. Тебя боялись и ровесники, и родители, а возможно, и стражи порядка. Теперь, получив безграничную власть, ты думаешь, что весь мир будет тебя бояться. Только я-то не боюсь. Я не слабее тебя, а может быть, и сильнее – просто ты пока об этом не знаешь».
Подол его мантии внезапно перестал колыхаться. Собирается с силами для какой-то цели, поняла Камала, и ей стало холодно. Не хочет ли он позабавиться с ней, как со смертной? Если так, его ждет неприятный сюрприз.
«Не так бы тебе следовало начинать знакомство с магистрами», – прошептал голос глубоко внутри… но на поверхности уже катил волны гнев, вызванный многодневным притворством. Не для того она заплатила такую цену, чтобы этот ползучий гад издевался над ней, как над самой обычной шлюхой. Если хочет помериться с ней силами, пусть попробует. Получит такое, чего и вообразить не мог.
Он нанес удар – и она, бездыханная, ухватилась за перила. Ничего подобного она еще не испытывала. Мощный вихрь уносил прочь все ее защитные чары. Колдовские щупальца ползли вверх по ее ногам, отнимая силу у мышц. «Хочет бросить меня на колени», – в порыве ярости уяснила она. Не хитрыми чарами – защищаться от них Итанус ее научил, – а грубым натиском.
«НЕТ!»
Она призвала на помощь все, чем располагала, всю жизненную силу своего консорта. Краденая жизнь взбурлила в ее жилах. Камала придала ей нужную форму, заострила ее, одела в броню и выпустила наружу. Этот ураган больше отвечал ее огненной натуре, чем наставлениям осмотрительного Итануса. Вспышка, с которой он вырвался из нее, должна была ослепить любого смотревшего на это магистра. Однако даже такой ответ не смог полностью отразить чары недруга – лишь сломал тиски, в которые тот зажал ее плоть. Ее ноги разогнулись, мышцы обрели привычную силу. На случай, если магистр этого не заметит, Камала выпрямила спину, подняла голову и взглянула ему прямо в глаза, добавив:
– И на колени тоже не становлюсь.
Это не рассердило его, скорей позабавило. Камала опешила – но тут же, содрогнувшись, поняла, в чем дело. Он думает, что она ведьма, что защита от него стоит ей бесценных мгновений жизни. Он думает так и подзадоривает ее защищаться и посмеивается про себя, глядя, как она, попавшись на его удочку, приближает свою смерть. «Если и дальше будешь притворяться, что ты мне ровня, – словно бы говорит он, – то за гордость поплатишься жизнью».
Худшего насилия и представить себе невозможно. Пусть на самом деле она не ведьма – от этого все только хуже. Долго ли он намерен играть с нею, как кот с мышкой, ждать, когда ее гордый дух иссякнет у его ног? То, что этот миг никогда не настанет, а магистру и невдомек, для нее делало игру еще более отвратительной.
«Я не мышка, и на этом игре конец».
На этот раз она пустила в ход всю свою мощь. Не так, как в Низу, – там она действовала слепо, отчаянно, боясь собственной Силы. Теперь она хорошо рассчитала удар и направила его в самое средоточие мужской гордости. «Любишь подминать под себя других? Хорошо. Сейчас ты узнаешь, каково это – быть жертвой насилия».
Он то ли не ждал удара, то ли не успел принять мер. Мощный таран Камалы сокрушил его оборону, если таковая была, и двинул его прямо в пах. Магистра бросило на перила, и он, как всякий мужчина на его месте, начал ловить ртом воздух, борясь с болью и тошнотой. «Не на ту шлюху напал», – подумала Камала, расшатывая перила. Осколки камня посыпались вниз. Магистр постоял еще немного, пытаясь удержать равновесие, – и рухнул.
Камала вышла на край моста. Он, конечно, спасется, но как? Обернется птицей? Или кошкой, чтобы упасть на четыре лапы? Или просто замедлит падение? Все зависит от того, хочешь ли ты сохранить своего консорта или готов пожертвовать им ради красивого зрелища. В том, что предпочтет этот чародей, можно почти не сомневаться. Но как он поступит – сперва спасется, а потом уж посчитается с нею, или соединит вместе и то, и другое? Вот что самое главное.
Глядя, как он летит вниз, Камала готовилась продолжать поединок.
Магистр грохнулся оземь, да так, что между башнями прокатилось эхо. Похожий звук получается, если ударить человека железкой по голове, но этот был в десять раз громче и в сто раз страшнее. Он пронизал Камалу насквозь, скрутив узлом ее внутренности.
Она ждала, но магистр не шевелился.
Внизу загудели голоса – не одна она слышала этот грохот.
«Вставай же! Ответь мне!»
Он не вставал.
Перегнувшись через перила, она истратила немного магии, чтобы лучше его рассмотреть. В тени башен это было довольно трудно, но ей показалось, будто волшебная чернота его мантии стала уже не такой густой. Грудь упавшего не вздымалась, сердце, похоже, не билось. И шея не вывернулась бы под таким углом, будь он жив.
Камала попятилась, прижалась к стене. Магистр боится лишь одной смерти – слишком быстрой, не дающей ему принять ответных мер. Падение к таким не относится. Пока падаешь, вполне можно сотворить что-нибудь для спасения.
Если только магия тебя не подводит…
Если тебя не вынуждают к Переходу именно в этот миг.
Если новый консорт подворачивается вовремя.
Вокруг тела уже собирался народ. Слышались какие-то крики. Камала не разбирала их, как будто кричали на чужом языке.
Она убила магистра.
«Есть только один Закон, – говорил Итанус, – превыше всех остальных: магистр не должен убивать другого магистра».
Кто-то вышел из башни посмотреть, что за шум. Камала закуталась в сумрак, став невидимой. Ноги подкашивались. Она могла стоять, только прислонившись к стене.
Она преступила Закон.
Того и гляди кто-нибудь из магистров, присутствующих на празднике, тоже выйдет и увидит погибшего. Что будет, если он посмотрит наверх? Не разглядит ли он за зыбкими чарами бледную, дрожащую женщину? Вернуться в башню и сделать вид, будто ничего не случилось, ей уж точно не удастся. Любой чародей почует обман с первого взгляда.
Больше здесь оставаться нельзя.
При мысли об этом в ней вспыхнули ужас, отчаяние, ярость, сознание своего провала. Живой душе не дано вместить столько чувств сразу, и они вырвались вон. Камала издала вопль, обращенный и к небесам, и к преисподней. Она кричала, пока не охрипла. Чары препятствовали кому-то другому услышать ее, но сама-то она себя слышала и ужасалась тому, что этот звериный вой исходит из ее горла.
Из башни появлялись все новые фигуры, некоторые в черном. Всхлипнув напоследок, Камала почерпнула у своего консорта еще толику сил и приготовилась к преображению. Ее ослабевший дух страшился этих чар, относившихся к высшей степени волшебства, но страх перед разоблачением заставлял торопиться.
Миг спустя один человек в самом деле поглядел наверх, ища место, откуда упал магистр.
Волшебник в черном сделал то же самое, высматривая улики, недоступные взору смертного.
Оба не увидели ничего. Одинокая сова покружила в небе, нырнула вниз, полетела на юг и скрылась из глаз.
Глава 20
На закате Андовану померещились башни. Он стоял на вершине холма, глядя далеко в сторону запада. Горизонт пылал, словно сама земля занялась рыжим пламенем, и в этом огне ему виделся Гансунг – вернее, башни, стоящие так тесно, что солнце не могло пробиться сквозь них, черное пятно на оранжевом западе под пухлыми лиловыми облаками.
Ничем другим, кроме Гансунга, это быть не могло.
Далеко ли еще до него? Холмистая местность мешала определить расстояние. Какой-нибудь день езды, от силы – два.
Андован глубоко вздохнул, не в силах унять дрожь. С каждой ночью его сны становились живее и ярче. Эти башни прямо-таки впечатались ему в мозг. Просыпаясь утром, он все более убеждался в том, что видит во сне Гансунг, и вот заветный город уже показался вдали.
От этого и от других причин голова шла кругом.
Здоровье принца, как и предсказывали лекари с магистрами, ухудшалось медленно, но неотвратимо, будто невидимая змея, стиснув его своими кольцами, выдавливала из него жизнь. Порой он останавливался среди дня, не в силах ехать до темноты, что раньше давалось ему так легко. Утром, пробуждаясь от снов, он все с большим трудом заставлял себя встать и начать новый день. Располагаясь на ночлег, он ухаживал за конем ценой огромных усилий, одолевая желание рухнуть наземь и забыться.
Одна только воля поддерживала его в пути – воля и сладкая песнь надежды. Найдя виновницу своей болезни, выяснив, как и зачем она сводит его в могилу, он спасется. Даже если ради этого придется ее убить.
А в этот вечер его вдохновили башни. Луны, стоявшие высоко, светили ясно, конь его не слишком устал, и принц решил проехать еще немного вперед. Мало ли какой день выдастся завтра – надо пользоваться этим новым приливом сил, пока можно.
Закат сменился сумерками, небо налилось темной синевой. Принц больше не видел города, но чувствовал, что Гансунг ждет его там, впереди. И ее тоже чувствовал – или это только иллюзия? Неужели чары Коливара настолько сильны? Сможет ли он, когда приедет… черная ярость захлестнула его, раскаленной лавой вскипела ненависть…
Он обеими руками вцепился в луку седла… черная ненависть НЕ СТАНУ Я НА КОЛЕНИ! камень сыплется вниз сумерки оглашаются воплем…
Он задыхался. Пальцы разжимались помимо воли, голова кружилась. Конь, почуяв неладное, взвился на дыбы, и он стал падать… падать в кровавую тьму с осколками камня громко крича…
Он упал и успел откатиться из-под копыт, но плечо отозвалось резкой болью… грянулся оземь и застыл, сломанная кукла в черной мантии. ВСТАВАЙ! ОТВЕТЬ МНЕ!
Ловя ртом воздух, он с трудом удерживал ускользающее сознание. Таких приступов у него еще не бывало – если он поддастся, то никогда уже не очнется. На этот раз его одолела не только слабость. В голове бушевал ураган образов и чувств, переживаемых кем-то другим. Происходит все это на самом деле, или его слабеющим разумом овладели ночные кошмары? Не болезнь ли сводит его с ума?
Он видел, как рушатся башни Гансунга. Сперва начали медленно обваливаться верхние этажи с балконами, балюстрадами и загорающимися на лету шелковыми занавесками. Потом треснули широкие основания, и языки огня вырвались наружу. Точно он сам стоял рядом, завороженный – оцепеневший от ужаса, – и не мог убежать. Куски гранита, мрамора, дерева сыпались градом, и негде было укрыться. Земля вспучивалась под ногами, башни падали одна за другой… кроме одной, в середине, без окон и дверей. Лишь она стояла, как часовой, над развалинами.
Он вдруг понял с отчаянной ясностью, зачем ему послано это видение. Будь у него больше сил, он возопил бы к небесам, кляня богов за жестокость… но сейчас он мог только плакать. Картины разрушения меркли, оставляя его распростертым на земле, и он не знал, сможет ли двинуться с места.
Ее больше нет в Гансунге. Он ее потерял.
Последняя башня рухнула, и настала тьма.
Ничем другим, кроме Гансунга, это быть не могло.
Далеко ли еще до него? Холмистая местность мешала определить расстояние. Какой-нибудь день езды, от силы – два.
Андован глубоко вздохнул, не в силах унять дрожь. С каждой ночью его сны становились живее и ярче. Эти башни прямо-таки впечатались ему в мозг. Просыпаясь утром, он все более убеждался в том, что видит во сне Гансунг, и вот заветный город уже показался вдали.
От этого и от других причин голова шла кругом.
Здоровье принца, как и предсказывали лекари с магистрами, ухудшалось медленно, но неотвратимо, будто невидимая змея, стиснув его своими кольцами, выдавливала из него жизнь. Порой он останавливался среди дня, не в силах ехать до темноты, что раньше давалось ему так легко. Утром, пробуждаясь от снов, он все с большим трудом заставлял себя встать и начать новый день. Располагаясь на ночлег, он ухаживал за конем ценой огромных усилий, одолевая желание рухнуть наземь и забыться.
Одна только воля поддерживала его в пути – воля и сладкая песнь надежды. Найдя виновницу своей болезни, выяснив, как и зачем она сводит его в могилу, он спасется. Даже если ради этого придется ее убить.
А в этот вечер его вдохновили башни. Луны, стоявшие высоко, светили ясно, конь его не слишком устал, и принц решил проехать еще немного вперед. Мало ли какой день выдастся завтра – надо пользоваться этим новым приливом сил, пока можно.
Закат сменился сумерками, небо налилось темной синевой. Принц больше не видел города, но чувствовал, что Гансунг ждет его там, впереди. И ее тоже чувствовал – или это только иллюзия? Неужели чары Коливара настолько сильны? Сможет ли он, когда приедет… черная ярость захлестнула его, раскаленной лавой вскипела ненависть…
Он обеими руками вцепился в луку седла… черная ненависть НЕ СТАНУ Я НА КОЛЕНИ! камень сыплется вниз сумерки оглашаются воплем…
Он задыхался. Пальцы разжимались помимо воли, голова кружилась. Конь, почуяв неладное, взвился на дыбы, и он стал падать… падать в кровавую тьму с осколками камня громко крича…
Он упал и успел откатиться из-под копыт, но плечо отозвалось резкой болью… грянулся оземь и застыл, сломанная кукла в черной мантии. ВСТАВАЙ! ОТВЕТЬ МНЕ!
Ловя ртом воздух, он с трудом удерживал ускользающее сознание. Таких приступов у него еще не бывало – если он поддастся, то никогда уже не очнется. На этот раз его одолела не только слабость. В голове бушевал ураган образов и чувств, переживаемых кем-то другим. Происходит все это на самом деле, или его слабеющим разумом овладели ночные кошмары? Не болезнь ли сводит его с ума?
Он видел, как рушатся башни Гансунга. Сперва начали медленно обваливаться верхние этажи с балконами, балюстрадами и загорающимися на лету шелковыми занавесками. Потом треснули широкие основания, и языки огня вырвались наружу. Точно он сам стоял рядом, завороженный – оцепеневший от ужаса, – и не мог убежать. Куски гранита, мрамора, дерева сыпались градом, и негде было укрыться. Земля вспучивалась под ногами, башни падали одна за другой… кроме одной, в середине, без окон и дверей. Лишь она стояла, как часовой, над развалинами.
Он вдруг понял с отчаянной ясностью, зачем ему послано это видение. Будь у него больше сил, он возопил бы к небесам, кляня богов за жестокость… но сейчас он мог только плакать. Картины разрушения меркли, оставляя его распростертым на земле, и он не знал, сможет ли двинуться с места.
Ее больше нет в Гансунге. Он ее потерял.
Последняя башня рухнула, и настала тьма.
Глава 21
Когда Гвинофар вернулась к себе после встречи с Дантеном и Костасом, ее ожидала ванна. Мериан, ее служанка, успела заметить, что королева нуждается в омовении каждый раз, повидавшись с магистром. В другое время это задело бы Гвинофар, дав понять, что не так уж хорошо маскирует она свои чувства, но сегодня она слишком устала, чтобы беспокоиться по мелочам. Словно мириады слизистых насекомых ползали по ее душе и телу, а вода и мыло, как показывал опыт, помогали справиться с этим ощущением. О полном исцелении оставалось пока только мечтать. Гнусное присутствие Костаса следует переварить, а затем исторгнуть из тела – лишь тогда она сможет освободиться.
Она благодарно улыбнулась служанке. Хорошо, что на этот раз можно не отдавать приказаний. Если старая Мериан и догадывается, как мерзок Костас ее госпоже, то никому об этом не скажет. Такая преданность при дворе редкость, но Мериан родилась и выросла в Протекторатах, а сюда приехала вместе с Гвинофар. Первый ее долг – служение потомкам лорда-протектора и богам Севера, а не живущим здесь нечестивцам, каким бы грозным ни был владыка дворца.
Сняв с помощью Мериан черное платье и рубашку, королева погрузилась в прохладную воду, смывающую изнурительный летний зной. Добавленные в купель розмарин и мята раскрывали поры, успокаивали ум. Гвинофар вдохнула аромат душистого мыла и принялась медленно водить им по коже. Ей вспоминался дом, запах горячего хлеба, детский смех. Здесь никто не смеется, кроме ее мужа, а его смех на многих наводит страх. Королева вздохнула и опустилась поглубже, утешаясь милыми сердцу воспоминаниями.
Эта тяга к очищению после свиданий с Костасом просто нелепа, но мерзость, которую она чувствует в нем, липнет к коже, как смрад вонючки. Пока от нее не избавишься, она так и будет бить в нос. Ах, если бы и душа отмывалась столь же легко, как и тело! Гвинофар подставила Мериан спину, приказав тереть покрепче – легкое поглаживание тут не поможет. Все это, если подумать, вздор и выдумки, но почему бы хоть в чем-то себя не побаловать. Ей не дано изгнать магистра из своей жизни, но сюда, в ее ванну, ему доступа нет.
«За что ты его так ненавидишь? – прошептал голос Реса. – Почему чувствуешь себя нечистой, поговорив с ним?»
«Не знаю, брат мой. Если бы знать».
– Голову тоже помыть? – спросила служанка.
Гвинофар кивнула, закрыла глаза. Мериан вынимала костяные шпильки из ее туго скрученных кос. Что за шум там, за дверью? Впрочем, невелика важность. Слуги знают, что королеву, когда та принимает ванну, беспокоить нельзя, и никого к ней не пустят.
Королева принялась расплетать косу, упавшую ей на плечо. Тут дверь распахнулась, Мериан ахнула, и на пороге вырос король Дантен.
– Государь?
Он вошел, как к себе, в ее убежище, куда ни разу еще не вторгался таким манером, и кивком указал Мериан на дверь. Та застыла на месте, как лань, в которую целит из арбалета охотник. Потом, с дрожью в руках, но не теряя достоинства, подала Гвинофар купальный халат.
Не было смысла отсылать Мериан, хотя непослушание грозило ей бедами: верная служанка ни за что не покинула бы сейчас свою госпожу. Гвинофар поднялась, решив даже в наготе не терять себя, и Мериан закутала ее в тонкое полотно, уронив одну полу в воду. «Ступай», – одними губами промолвила королева. Служанка медлила, но госпожа смотрела твердо. Мериан опустила глаза, низко присела и вышла. Дантен даже не взглянул на нее – он не сводил глаз с жены, что можно было считать добрым знаком для Мериан и зловещим для Гвинофар.
Королева, сотрясаемая внутренней дрожью, внешне сохраняла спокойствие. Король не давал обещаний не входить в ее спальню… он просто не делал этого уже много лет, после рождения дочерей. Хорошо. Теперь он явился, и она примет его как подобает. Она ни за что не покажет, как боится его буйного нрава… особенно в те мгновения, когда черная магия Костаса оплетает его душу и выводит наверх самое худшее, что в ней есть.
– Вы желаете говорить со мной, муж мой?
Он фыркнул и обвел взглядом всю комнату, задержавшись на прикроватном алтаре с северными амулетами и полудюжиной кроваво-красных свечей. Король знал, что она всегда молится на ночь в его отсутствие. Эти молитвы имели для него столько же смысла, как если бы она скакала вокруг кровати вприсядку, но он никогда не запрещал ей молиться, только видеть этого не желал.
Сегодня, однако, он смотрел на ее алтарь гневно, и она похолодела, гадая, зачем он пришел к ней сразу же после беседы с Костасом.
Магистр должен знать, как она его ненавидит. Трудно сохранить что-то в тайне от таких, как он.
– Странное время для купания, – промолвил король. Узел внутри нее завязался еще туже. Дантен – человек прямой, даже слишком, и то, что он начинает издалека, ничего доброго не сулит.
– Я не знала, что для этого установлены какие-то определенные часы, – ответила она. – Если это так, я готова следовать распорядку.
Он снова фыркнул, водя глазами туда-сюда. Так бывало всегда, когда он сердился – что его рассердило на этот раз? – но ее мягкий, ровный тон, казалось, обезоружил его и теперь. Она была его женой больше двадцати лет и своим спокойствием остановила не одну бурю.
Однако так было раньше, еще до Костаса. Тугой узел затягивался в животе, но лицо Гвинофар оставалось приветливым и безмятежным.
С алтаря взор Дантена перешел на кровать железного дерева, изделие северных резчиков, и на гобелены, где высились снежные горы, шла зимняя охота, мерцали Покровы Богов.
– С тех пор, как я был у тебя в последний раз, здесь воцарился Север.
– Просто раньше вы не уделяли такого внимания обстановке. – Это должно было вызвать у него улыбку, однако не вызвало.
Халат успел намокнуть и обрисовывал контуры тела, но Гвинофар держала себя в нем как в придворном платье. Король, подойдя к ней, ощупал край ткани, надрезанный бахромой в знак траура, провел пальцами по шее, по влажной выпуклости груди. Королеве почудился запах Костаса, и она сделала над собой громадное усилие, чтобы не отшатнуться.
– Тяжело это – потерять сына. У Гвинофар стиснуло горло.
– Очень тяжело, муж мой.
– Нелегко и королевству лишиться одного из наследников.
Она молча кивнула. Андован скорее бы отдал себя шакалам на растерзание, чем взвалил на плечи бремя королевских забот, но Дантену об этом незачем знать. Она и ее сын шептались о подобных вещах в саду – ее саду, где их слышали только боги. Даже после смерти Андована она не выдаст его секретов.
– Ты хорошо послужила мне. Четверо сыновей за четыре года. Поговаривают даже, что тут не без колдовства.
Тон короля был разве что чуть холоднее обычного, но Гвинофар вмиг ощутила этот холод. Узел в животе затянулся туго-натуго.
– Ваше величество?
Дантен пальцем приподнял ее подбородок, его темные глаза сузились.
– Мало кто из женщин добивался таких успехов. Даже те, у кого вся жизнь зависела от продолжения рода. – Он помолчал, дав ей время вспомнить о его отце, который казнил своих жен, недостаточно расторопно производивших на свет наследников. – Я благодарен богам за жену, столь искусную в родильных делах.
Она опустила глаза. Он держит палец на ее коже – только бы он не услышал, как часто стучит ее сердце.
– Это всего лишь милость богов, государь, за что я также возношу им смиренную благодарность.
– Да-да. – Она чувствовала, как в нем клубится едва сдерживаемая ярость. Чем это вызвано? Какими-то неизвестными ей вестями об Андоване? Или кто-то из других детей прогневил отца? Или в ее жизнь вмешался Костас, одни боги знают зачем?
«Он ненавидит меня не меньше, чем я его», – подумалось ей.
– Только ли богов должны мы благодарить? – продолжал король.
– Ваше величество…
Он схватил ее за плечи и привлек к себе, впившись пальцами в белую кожу.
– Кто еще, кроме меня, причастен к рождению наших детей?
Вопрос был до того неожиданным, что Гвинофар на миг онемела и лишь потом выговорила дрожащим голосом:
– Вы полагаете, что я была вам неверна?
С криком ярости он швырнул ее на кровать. Запах Костаса сгустился вокруг, и ей померещился его смех.
«Так это его рук дело? Он науськивает на меня Дантена?»
– Рога – это бы еще полбеды. Все мы люди. – Король одной рукой сжал ее тонкую шею. – Казнить публично виновника и жену-изменницу… как-нибудь по-страшнее, чтоб другим неповадно было… для короля это дело обычное, верно, милая? Мой отец не раз поступал именно так.
Не дав ей ответить, он другой рукой рванул на ней халат, обнажив грудь. Рукава так и остались у нее на руках.
– Но ты не так-то проста, верно? – Теперь он рычал, захлебываясь от ярости. – Ты всего лишь запятнала мой род колдовством, точно я сам не способен к зачатию!
Ей виделась магия Костаса, обволакивающая короля черным ореолом, пронизывающая огнем его жилы. Ужас этого видения не позволял ей выговорить ни слова. Какими же мощными должны быть чары злого магистра, если они явлены ей воочию!
Дантен, посчитавший ее молчание признанием вины, дергал и рвал собственную одежду. «Он хочет взять меня силой, – поняла вдруг она, – но это не просто его желание – его разжигают чары, засевшие у него в голове». Его мужской орган, разбухший не от одного возбуждения, наполнил ее ужасом. Вдохновленная северными богами, она видела, как струится по вздувшимся сосудам черное колдовство. От кого бы ни исходило это зло, от Костаса или кого-то другого, она не пустит его в себя.
Она сопротивлялась, но гнев придал королю нечеловеческую мощь – для борьбы с ним у нее недоставало ни сил, ни умения. Он раздвинул ей ноги коленом, заставив ее вскрикнуть от боли и ужаса, и вторгся в нее, вогнав глубоко свою ярость вместе с безымянной магией. Откуда она взялась, эта магия? Что ей нужно? К какой цели гонит она короля, оседлав его, как охотник своего скакуна? Гвинофар не находила ответов. Сейчас в ее вселенной не было ничего, кроме мощного ритма Дантена и отчаянного нежелания верить, что ее муж на такое способен.
Нет, это не он. Это кто-то другой. Дантен никогда не оскорбил бы ее насилием.
Внезапно все кончилось. Она съежилась на боку, рыдая, терзаемая стыдом и болью. Между ног горело огнем, душа корчилась в невыразимых муках. Жаль, что она в самом деле не ведьма и не может себя исцелить. Она чувствовала на себе взгляд Дантена – он ни разу еще не видел, чтобы она так рыдала, – но сама на него не смотрела. Сжавшись в комок, она ощутила бегущую по бедру струйку; густая пурпурная кровь поднималась из глубины, обличая насилие.
Король, презрительно фыркнув напоследок, оставил ее одну. Она слышала, как он прошел через комнату, как открылась и захлопнулась за ним дверь.
Вернувшаяся вскоре Мериан обняла свою госпожу и стала баюкать ее, шепча проклятия королю – они стоили бы ей жизни, если бы кто-то подслушал их. Гвинофар слишком ослабела, чтобы заставить ее молчать. Отведя душу, Мериан снова усадила королеву в ванну и стала мыть, ласково, как ребенка. Но мыло не помогало против скверны, которая теперь поселилась в ней. Гвинофар едва сдерживала рвоту, вспоминая плоть мужа, пронизанную черными жилами колдовства. Теперь это колдовство углубляется в нее, погоняя семя Дантена что есть мочи, – зачем бы иначе ей позволили увидеть его?
Поздно ночью, когда лунный свет омыл тело поруганной королевы, боги Заступников открыли ей правду. Много-много веков назад они послали дочерям своего избранного народа дар слышать их речи.
У тебя снова будет ребенок, стали нашептывать боги, как только сон смежил ей веки. Он уже растет в тебе, питаясь твоими соками. Чувствуешь ли ты его? Помнишь ли, что значит быть матерью?
«Что несет мне это дитя – добро или зло? – прошептала она во тьму. – Молю вас, ответьте!»
Но боги, как всегда, отвечали лишь по своему усмотрению – и этот вопрос обошли молчанием.
Она благодарно улыбнулась служанке. Хорошо, что на этот раз можно не отдавать приказаний. Если старая Мериан и догадывается, как мерзок Костас ее госпоже, то никому об этом не скажет. Такая преданность при дворе редкость, но Мериан родилась и выросла в Протекторатах, а сюда приехала вместе с Гвинофар. Первый ее долг – служение потомкам лорда-протектора и богам Севера, а не живущим здесь нечестивцам, каким бы грозным ни был владыка дворца.
Сняв с помощью Мериан черное платье и рубашку, королева погрузилась в прохладную воду, смывающую изнурительный летний зной. Добавленные в купель розмарин и мята раскрывали поры, успокаивали ум. Гвинофар вдохнула аромат душистого мыла и принялась медленно водить им по коже. Ей вспоминался дом, запах горячего хлеба, детский смех. Здесь никто не смеется, кроме ее мужа, а его смех на многих наводит страх. Королева вздохнула и опустилась поглубже, утешаясь милыми сердцу воспоминаниями.
Эта тяга к очищению после свиданий с Костасом просто нелепа, но мерзость, которую она чувствует в нем, липнет к коже, как смрад вонючки. Пока от нее не избавишься, она так и будет бить в нос. Ах, если бы и душа отмывалась столь же легко, как и тело! Гвинофар подставила Мериан спину, приказав тереть покрепче – легкое поглаживание тут не поможет. Все это, если подумать, вздор и выдумки, но почему бы хоть в чем-то себя не побаловать. Ей не дано изгнать магистра из своей жизни, но сюда, в ее ванну, ему доступа нет.
«За что ты его так ненавидишь? – прошептал голос Реса. – Почему чувствуешь себя нечистой, поговорив с ним?»
«Не знаю, брат мой. Если бы знать».
– Голову тоже помыть? – спросила служанка.
Гвинофар кивнула, закрыла глаза. Мериан вынимала костяные шпильки из ее туго скрученных кос. Что за шум там, за дверью? Впрочем, невелика важность. Слуги знают, что королеву, когда та принимает ванну, беспокоить нельзя, и никого к ней не пустят.
Королева принялась расплетать косу, упавшую ей на плечо. Тут дверь распахнулась, Мериан ахнула, и на пороге вырос король Дантен.
– Государь?
Он вошел, как к себе, в ее убежище, куда ни разу еще не вторгался таким манером, и кивком указал Мериан на дверь. Та застыла на месте, как лань, в которую целит из арбалета охотник. Потом, с дрожью в руках, но не теряя достоинства, подала Гвинофар купальный халат.
Не было смысла отсылать Мериан, хотя непослушание грозило ей бедами: верная служанка ни за что не покинула бы сейчас свою госпожу. Гвинофар поднялась, решив даже в наготе не терять себя, и Мериан закутала ее в тонкое полотно, уронив одну полу в воду. «Ступай», – одними губами промолвила королева. Служанка медлила, но госпожа смотрела твердо. Мериан опустила глаза, низко присела и вышла. Дантен даже не взглянул на нее – он не сводил глаз с жены, что можно было считать добрым знаком для Мериан и зловещим для Гвинофар.
Королева, сотрясаемая внутренней дрожью, внешне сохраняла спокойствие. Король не давал обещаний не входить в ее спальню… он просто не делал этого уже много лет, после рождения дочерей. Хорошо. Теперь он явился, и она примет его как подобает. Она ни за что не покажет, как боится его буйного нрава… особенно в те мгновения, когда черная магия Костаса оплетает его душу и выводит наверх самое худшее, что в ней есть.
– Вы желаете говорить со мной, муж мой?
Он фыркнул и обвел взглядом всю комнату, задержавшись на прикроватном алтаре с северными амулетами и полудюжиной кроваво-красных свечей. Король знал, что она всегда молится на ночь в его отсутствие. Эти молитвы имели для него столько же смысла, как если бы она скакала вокруг кровати вприсядку, но он никогда не запрещал ей молиться, только видеть этого не желал.
Сегодня, однако, он смотрел на ее алтарь гневно, и она похолодела, гадая, зачем он пришел к ней сразу же после беседы с Костасом.
Магистр должен знать, как она его ненавидит. Трудно сохранить что-то в тайне от таких, как он.
– Странное время для купания, – промолвил король. Узел внутри нее завязался еще туже. Дантен – человек прямой, даже слишком, и то, что он начинает издалека, ничего доброго не сулит.
– Я не знала, что для этого установлены какие-то определенные часы, – ответила она. – Если это так, я готова следовать распорядку.
Он снова фыркнул, водя глазами туда-сюда. Так бывало всегда, когда он сердился – что его рассердило на этот раз? – но ее мягкий, ровный тон, казалось, обезоружил его и теперь. Она была его женой больше двадцати лет и своим спокойствием остановила не одну бурю.
Однако так было раньше, еще до Костаса. Тугой узел затягивался в животе, но лицо Гвинофар оставалось приветливым и безмятежным.
С алтаря взор Дантена перешел на кровать железного дерева, изделие северных резчиков, и на гобелены, где высились снежные горы, шла зимняя охота, мерцали Покровы Богов.
– С тех пор, как я был у тебя в последний раз, здесь воцарился Север.
– Просто раньше вы не уделяли такого внимания обстановке. – Это должно было вызвать у него улыбку, однако не вызвало.
Халат успел намокнуть и обрисовывал контуры тела, но Гвинофар держала себя в нем как в придворном платье. Король, подойдя к ней, ощупал край ткани, надрезанный бахромой в знак траура, провел пальцами по шее, по влажной выпуклости груди. Королеве почудился запах Костаса, и она сделала над собой громадное усилие, чтобы не отшатнуться.
– Тяжело это – потерять сына. У Гвинофар стиснуло горло.
– Очень тяжело, муж мой.
– Нелегко и королевству лишиться одного из наследников.
Она молча кивнула. Андован скорее бы отдал себя шакалам на растерзание, чем взвалил на плечи бремя королевских забот, но Дантену об этом незачем знать. Она и ее сын шептались о подобных вещах в саду – ее саду, где их слышали только боги. Даже после смерти Андована она не выдаст его секретов.
– Ты хорошо послужила мне. Четверо сыновей за четыре года. Поговаривают даже, что тут не без колдовства.
Тон короля был разве что чуть холоднее обычного, но Гвинофар вмиг ощутила этот холод. Узел в животе затянулся туго-натуго.
– Ваше величество?
Дантен пальцем приподнял ее подбородок, его темные глаза сузились.
– Мало кто из женщин добивался таких успехов. Даже те, у кого вся жизнь зависела от продолжения рода. – Он помолчал, дав ей время вспомнить о его отце, который казнил своих жен, недостаточно расторопно производивших на свет наследников. – Я благодарен богам за жену, столь искусную в родильных делах.
Она опустила глаза. Он держит палец на ее коже – только бы он не услышал, как часто стучит ее сердце.
– Это всего лишь милость богов, государь, за что я также возношу им смиренную благодарность.
– Да-да. – Она чувствовала, как в нем клубится едва сдерживаемая ярость. Чем это вызвано? Какими-то неизвестными ей вестями об Андоване? Или кто-то из других детей прогневил отца? Или в ее жизнь вмешался Костас, одни боги знают зачем?
«Он ненавидит меня не меньше, чем я его», – подумалось ей.
– Только ли богов должны мы благодарить? – продолжал король.
– Ваше величество…
Он схватил ее за плечи и привлек к себе, впившись пальцами в белую кожу.
– Кто еще, кроме меня, причастен к рождению наших детей?
Вопрос был до того неожиданным, что Гвинофар на миг онемела и лишь потом выговорила дрожащим голосом:
– Вы полагаете, что я была вам неверна?
С криком ярости он швырнул ее на кровать. Запах Костаса сгустился вокруг, и ей померещился его смех.
«Так это его рук дело? Он науськивает на меня Дантена?»
– Рога – это бы еще полбеды. Все мы люди. – Король одной рукой сжал ее тонкую шею. – Казнить публично виновника и жену-изменницу… как-нибудь по-страшнее, чтоб другим неповадно было… для короля это дело обычное, верно, милая? Мой отец не раз поступал именно так.
Не дав ей ответить, он другой рукой рванул на ней халат, обнажив грудь. Рукава так и остались у нее на руках.
– Но ты не так-то проста, верно? – Теперь он рычал, захлебываясь от ярости. – Ты всего лишь запятнала мой род колдовством, точно я сам не способен к зачатию!
Ей виделась магия Костаса, обволакивающая короля черным ореолом, пронизывающая огнем его жилы. Ужас этого видения не позволял ей выговорить ни слова. Какими же мощными должны быть чары злого магистра, если они явлены ей воочию!
Дантен, посчитавший ее молчание признанием вины, дергал и рвал собственную одежду. «Он хочет взять меня силой, – поняла вдруг она, – но это не просто его желание – его разжигают чары, засевшие у него в голове». Его мужской орган, разбухший не от одного возбуждения, наполнил ее ужасом. Вдохновленная северными богами, она видела, как струится по вздувшимся сосудам черное колдовство. От кого бы ни исходило это зло, от Костаса или кого-то другого, она не пустит его в себя.
Она сопротивлялась, но гнев придал королю нечеловеческую мощь – для борьбы с ним у нее недоставало ни сил, ни умения. Он раздвинул ей ноги коленом, заставив ее вскрикнуть от боли и ужаса, и вторгся в нее, вогнав глубоко свою ярость вместе с безымянной магией. Откуда она взялась, эта магия? Что ей нужно? К какой цели гонит она короля, оседлав его, как охотник своего скакуна? Гвинофар не находила ответов. Сейчас в ее вселенной не было ничего, кроме мощного ритма Дантена и отчаянного нежелания верить, что ее муж на такое способен.
Нет, это не он. Это кто-то другой. Дантен никогда не оскорбил бы ее насилием.
Внезапно все кончилось. Она съежилась на боку, рыдая, терзаемая стыдом и болью. Между ног горело огнем, душа корчилась в невыразимых муках. Жаль, что она в самом деле не ведьма и не может себя исцелить. Она чувствовала на себе взгляд Дантена – он ни разу еще не видел, чтобы она так рыдала, – но сама на него не смотрела. Сжавшись в комок, она ощутила бегущую по бедру струйку; густая пурпурная кровь поднималась из глубины, обличая насилие.
Король, презрительно фыркнув напоследок, оставил ее одну. Она слышала, как он прошел через комнату, как открылась и захлопнулась за ним дверь.
Вернувшаяся вскоре Мериан обняла свою госпожу и стала баюкать ее, шепча проклятия королю – они стоили бы ей жизни, если бы кто-то подслушал их. Гвинофар слишком ослабела, чтобы заставить ее молчать. Отведя душу, Мериан снова усадила королеву в ванну и стала мыть, ласково, как ребенка. Но мыло не помогало против скверны, которая теперь поселилась в ней. Гвинофар едва сдерживала рвоту, вспоминая плоть мужа, пронизанную черными жилами колдовства. Теперь это колдовство углубляется в нее, погоняя семя Дантена что есть мочи, – зачем бы иначе ей позволили увидеть его?
Поздно ночью, когда лунный свет омыл тело поруганной королевы, боги Заступников открыли ей правду. Много-много веков назад они послали дочерям своего избранного народа дар слышать их речи.
У тебя снова будет ребенок, стали нашептывать боги, как только сон смежил ей веки. Он уже растет в тебе, питаясь твоими соками. Чувствуешь ли ты его? Помнишь ли, что значит быть матерью?
«Что несет мне это дитя – добро или зло? – прошептала она во тьму. – Молю вас, ответьте!»
Но боги, как всегда, отвечали лишь по своему усмотрению – и этот вопрос обошли молчанием.