Фридман Селия. Пожиратели душ

   – Похоже на то.
   – Я думал, их всех истребили. В Темные Века. Вы ведь так говорили?
   – Нет… Они ушли, это так. Но истреблены не были. Коливар протянул руку к изображению, но оно дрогнуло и рассыпалось. Само собой – воображаемое с действительностью не сочетается.
   – Он такой маленький, – пролепетал Сула.
   – Он будет расти и меняться. Это не окончательная его стадия.
   – Вы видели где-то такого же, – резко предположил Сула. – Взрослого.
   Коливар, не ответив, отвернулся, чтобы ученик не разглядел его лица.
   – Если у него есть… братья, – немного погодя сказал он, – сюда придет Черный Сон.
   – Уже пришел, учитель.
   – Как? Что ты говоришь?
   – В одном дне пути отсюда на север есть городок, где, думается, и жил мальчик. Я вытянул это из него за пару недель… нелегкая задача. Его душа тщится забыть.
   – Рассказывай, – шепотом потребовал Коливар.
   – Тот городишко весь вымер, – глухо заговорил Сула, вспоминая то, что в приступе животного ужаса выкрикивал мальчик. – Кайдена не было дома. Вернувшись, он нашел своих родных мертвыми.
   – Умерли все поголовно?
   – Да. Люди, животные… все, что там было. Ходят слухи, что выжили еще несколько человек, которые тоже отсутствовали. Но их не нашли – быть может, они просто не хотят говорить об этом.
   Лицо Коливара сделалось поистине страшным.
   – Что обнаружили те, кто побывал там после этого мора?
   – Город объявлен проклятым, и никто даже близко к нему не подходит… или не хочет сознаваться, что подходил.
   – Но ты был там.
   – Да. Я был.
   – И что же?
   – Все так, как описывал мальчик. Город смерти. Все мертвые, которых я там нашел, словно уснули. Тот самый Черный, или Дьяволов Сон, о котором вы мне рассказывали… но больше, чем сон.
   – Черный Сон не убивает в таком количестве. Это что-то другое, – покачал головой Коливар. – Должно быть другим.
   – Хотите сами там побывать?
   – Выбора у меня нет, верно? Должен же я понять, что произошло.
   – Лошади готовы, если вы не прочь ехать верхом. Коливар подумал о своем угасающем консорте и о том, как неприятен может быть Переход в пути. Однажды он совершил такую ошибку и чуть не убился.
   – Можно и верхом.
   Сула заботливо укрыл спящего мальчика одеялом. Жест до странности человечный – большинство магистров от таких отвыкают к концу первого жизненного срока. Коливар то презирал чудака, которого учил в свое время, то дивился ему. Магистры, способные сочувствовать другим, особенно долго не живут. Рано или поздно сострадание вступает в борьбу с изначально бесчеловечным способом их существования, и одна из сторон проигрывает бой. Но в Суле, успевшем проделать изрядное количество Переходов, человеческая сторона нет-нет, да и проглядывает. Любопытно.
   Они молча, в раздумье, поднялись по узким ступенькам. Матушка Талли, встретив их наверху, долго распространялась о том, какая она плохая хозяйка. Обед еще не готов – не изволят ли гости подождать? Коливар предоставил Суле одному отбиваться от ее назойливого гостеприимства.
   Дорога до конюшни и сам отъезд заняли у них очень немного времени – Сула все приготовил заранее. Когда они вывели лошадей наружу, ученик прервал наконец молчание.
   – Откуда вы знаете то, о чем даже историки в своих книгах умалчивают? Где и когда могли вы видеть живого икета?
   Коливар, не глядя на него, поправил сумку с поклажей.
   – Надо было спрашивать, когда ты еще в учениках ходил, Сула. Тогда бы я, глядишь, и ответил.
   – Правда ответили бы?
   – Нет. – Коливар привычным движением поставил ногу в стремя и сел. – А теперь довольно вопросов, пока мы не увидим все своими глазами. Я сам хотел бы получить какой-то ответ.
   Сула, кивнув, тоже сел на лошадь, и они выехали из города.
   «Не думай, что я забуду, – мысленно произнес молодой магистр. – Есть вопросы, которые просто необходимо задать».
 
   Коливар сразу заметил нехорошую тишину этого места. Звери из ближнего леса, вероятно, наведывались сюда, но надолго не оставались.
   Он остановил лошадь на окраине городка, прислушиваясь и приглядываясь. Сула молча ждал рядом, похлопывая своего коня – здешняя атмосфера сказывалась и на животных.
   – Как давно это случилось? – спросил Коливар.
   – С месяц назад, по моим расчетам. О времени у мальчика понятие очень слабое.
   Коливар помолчал еще немного и спешился. Сула сделал то же самое.
   Привязывать лошадей не было нужды: магистры могли позвать их обратно, как бы далеко те ни забрели.
   Медленно, примечая каждую мелочь, Коливар шел по городу. Это сопровождалось суматохой – одни мелкие существа шмыгали из-под ног, другие дерзко оставались на месте. Крысы. Одна бдительно стерегла свою добычу – кость, явно человеческую. Кости валялись у домов и прямо посреди улицы.
   – Здесь побывали дикие звери, – промолвил магистр. Сула кивнул, соглашаясь. Город, полный трупов, отпугивает людей, но притягивает пожирателей падали.
   Вспоминая уроки Коливара о равновесии в природе, Сула думал, как повлияет эта трагедия на местных обитателей леса. Быть может, плотоядные принесут более многочисленное потомство – и новое поколение, не найдя столь же обильной поживы, начнет вторгаться в людские селения? И люди в отдаленных деревнях будут гибнуть еще лет пять, не понимая причины такого бедствия?
   «Все в мире связано, – учил Коливар. – Нет такой перемены, которая не влекла бы за собой другие. Разница между магистрами и ведьмами состоит как раз в том, что первые принимают такие вещи в расчет и умело используют их».
   Так и следует, полагал в свое время Сула. Ведьма может наделать немало хлопот, но и только, магистр же по сути своей способен изменить мир. Хотя одни боги знают, сколько человек он уморит ради великой цели и какой станет его душа, когда цель эта будет достигнута.
   «Умеренность и выдержка – вот что позволит тебе быть человеком и далее, – учил Коливар. – Не забывай об этом».
   Сула много раз спрашивал его, отчего «быть человеком» так важно – другие магистры, по его мнению, давно перестали быть людьми. Но на этот вопрос, как и на многие другие, учитель так и не ответил ему.
   Раскиданные кости повествовали магистрам о том, что произошло в злополучном городе. Коливар открыл дверь одного из домов – посмотреть, как обстоит дело там, куда звери не добрались. Навстречу ударил смрад, и он вызвал ветер, чтобы развеять зловоние.
   Мертвецов в доме тоже обглодали дочиста, но скелеты остались в целости. Под ногами хрустели пустые оболочки мушиных личинок, устилавшие весь пол. Несколько мух еще жужжали над головой, но большинство убралось тем же путем, что и проникло сюда. И повсюду лежал крысиный помет.
   Сула угрюмо молчал, пока учитель осматривал дом. Он уже побывал здесь, и все это было ему знакомо.
   Наконец Коливар кивнул в сторону двери, и они вышли. Свежий ветерок с севера уносил запах разложения.
   – Что находится за городом? – спросил Коливар, вдохнув полной грудью.
   – В основном леса. Вон там протекает река.
   – А вырубки или проплешины? Должна быть по крайней мере одна, и не так далеко.
   – Не знаю… Я не смотрел.
   Коливар, вызвав на подмогу душевный огонь, начертил туманную карту окрестностей городка. Поблизости в самом деле нашлись открытые участки, в основном возделанные поля, огороженные каменными стенками. Чуть подальше располагалась пустошь с почвой слишком тощей как для деревьев, так и для земледелия.
   – Вот оно, – сказал Коливар.
   – Что оно? Что вы ищете?
   – То, что хотел, но боялся найти.
   Не отвечая на дальнейшие вопросы, он подозвал лошадей и сел, чернее тучи, в седло. Сула, хорошо его знавший, не стал настаивать.
 
   В густом подлеске, через который они ехали, щебетали птицы и возилась мелкая живность. Остановившийся на краю Коливар напомнил Суле дикого зверя, который ищет, нет ли вблизи хищников… или добычи. Магистра, однако, заботило нечто не столь простое, как волки или олени. Сула никогда еще не видел его таким мрачным, и недоброе предчувствие прямо-таки витало в воздухе.
   Полоска пустой земли, узкая, но длинная, петляла между гранитными глыбами у горного склона. Какой-то давний катаклизм сделал слой почвы слишком тонким, чтобы на ней могли прижиться деревья, а обрабатывать ее мешало обилие камней. Поэтому здесь, несмотря на близость города, росла только трава да низкий кустарник.
   – То самое место, – сказал Коливар, продолжая оглядывать то, что их окружало. – Если это и можно где-то найти, то только здесь.
   Сула, понявший, что расспрашивать учителя бесполезно, терпеливо помалкивал и шагал за ним следом вдоль пустоши. Старший магистр, чьи зоркие черные глаза примечали все, внезапно остановился и зашипел так, что Сула схватился за нож. Как будто то, что убило всех жителей города, могла победить обыкновенная сталь.
   Внимание Коливара, как выяснилось, привлекла горка камней у края пустоши. На голой земле вокруг нее, где даже трава не росла, виднелись следы когтей, словно здесь рылся какой-то большой зверь. Каменный бугорок рядом с ними казался каким-то ненатуральным.
   Коливар выбранился то ли на чужом, то ли на мертвом языке, незнакомом Суле.
   – Что это? – спросил молодой магистр, но Коливар точно забыл и о нем, и обо всем на свете.
   Он подошел к груде камней и стал расшвыривать их, не глядя, куда они катятся. От одного Сула еле успел увернуться. Теперь, вблизи, стало видно, что природа здесь действительно ни при чем: камни сложили, чтобы укрыть что-то под ними. Погребальный курган? Маловат, разве что тут похоронили ребенка…
   Коливар, видимо, нашел то, что искал. На этот раз он выругался вполне понятно, и от его проклятия у Сулы застыла кровь в жилах.
   – Смотри, – приказал учитель.
   Сула заглянул в выкопанную им ямку. Там лежало что-то белое, прикрытое сверху сухой травой.
   – Яйца?
   Коливар, кивнув, продолжил свои раскопки. Сула стал ему помогать. Теперь, зная, в чем дело, ученик старался не повредить искомое, и вскоре из-под земли показалось довольно много пустых скорлупок, лежащих в углублении, похожем на чашу.
   Таких крупных, с кулак, яиц Сула никогда раньше не видел. Тускло-белые снаружи, внутри они сверкали яркими красками, и на свету он рассмотрел что-то синее, приставшее к скорлупе. Сула отковырнул это ногтем. Синий клочок, несмотря на свой необычный цвет, напоминал змеиную кожу.
   – Так вот откуда взялось то, что видел наш мальчик? Коливар мрачно кивнул.
   В земляном гнезде когда-то лежало несколько дюжин яиц.
   – Выходит, их теперь много.
   – Нет. Они начинают драться друг с другом, как только вылупятся, и выживают лишь сильнейшие. Из гнезда они выбираются много позже. Иногда эту стадию переживает с десяток особей, иногда только одна. – Коливар посмотрел на еще не раскопанную часть гнезда, прикидывая, сколько детенышей могло выйти отсюда на волю. – Но и от одной добра ждать не приходится.
   – Город вымер из-за них? – осмелился спросить Сула.
   – Они вызывают Черный Сон, – помедлив, ответил Коливар. – Когда их выводится много и они перестают есть друг друга, им требуется другая пища. Но одна эта кладка не могла погубить целый город.
   – Это ведь их древние называли пожирателями душ?
   – Да. Тогда люди старались убить их еще в зародыше, но найти гнездо было трудно. Икеты еще до выхода из яиц создают вокруг себя нечто вроде духовной завесы – можно стоять над самой кладкой и не догадываться о ней. – Коливар раздавил в руке скорлупу. – Только ведьмы в ту пору умели их находить, но это стоило многих лет жизни, и жертвовать собой соглашались немногие.
   – А потом? – спросил Сула тихо, словно боясь нарушить ход мыслей учителя. Тот никогда еще не говорил так открыто о Темных Веках, когда люди потерпели полное поражение в войне с чудовищами, питавшимися человеческими душами.
   – Потом… стаи хищных икетов затмили небо, и все, что было в человеке от творца и мыслителя, погибло. – Коливар говорил теперь лишь чуть громче шептавшего в листве ветерка. – Люди, видишь ли, сделались их излюбленным кормом. С тех пор говорят, что между этими двумя племенами не может быть мира – одно из них должно исчезнуть с лица земли. Поэтому ведьмы наконец-то объединились и прогнали их… но и сами сгинули. – Он высыпал на землю осколки раздавленной скорлупы. – Их кровь купила нам Второй Век Королей.
   – Ведьмы погибли все до единой?
   – Если не в самой битве, то сразу после нее.
   – Об этом вы мне никогда не рассказывали.
   – Ну, ты же не ведьма. Да и об икетах тогда не было ни слуху ни духу. Зачем вспоминать то, что быльем поросло?
   – А когда же появились первые магистры?
   – Позже. – Коливар стряхнул со штанов белые крошки. – Теперь, похоже, нам предстоит учиться всему этому заново.
   Он постоял сгорбившись, как будто раскиданные камни легли ему на плечи всей своей тяжестью, и повернулся к северу, устремив пытливый взгляд в холодные небеса. Сула, сделавший то же самое, не увидел ничего особенного – учитель, как он догадывался, искал ответа в воспоминаниях, а не в расположении облаков. Он перевел взгляд с неба на землю – и ахнул.
   – Что с тобой? – резко спросил Коливар.
   Сула, онемевший на миг, молча показал на другую груду камней шагах в двадцати от них, скрытую высокой травой.
   Коливар с глухим проклятием устремился туда. Эту пирамиду, меньше, чем первая, он разметал с помощью магии и обнаружил под ней еще одну груду пустых скорлупок.
   – Не может быть, – прошептал он. – Они никогда так не делали.
   Сула, зная теперь, что искать, углядел невдалеке новую плешь с горкой камней.
   – Вот еще, учитель.
   Коливар, посмотрев в ту сторону, задрожал с головы до ног, и в его черных глазах снова появилось незнакомое ранее ученику выражение: страх.
   – Они враждебны даже себе подобным, – пробормотал Коливар. – Будь иначе… будь они способны собираться большими полчищами и действовать заодно, человеку давно бы пришел конец. Немыслимо, чтобы самки откладывали яйца так близко одна от другой.
   – Так город погиб все-таки из-за них? Их было много, и они решили подкрепиться из ближайшего источника жизни.
   – Да, – признал Коливар. – Против такого множества городок бы не выстоял.
   Не сказав больше ни слова, он пошел к лошадям. Погруженный в темные думы, он забыл о роли учителя, и вопросы Сулы опять повисли в воздухе.
   Сев на лошадь и бросив последний взгляд на опустевшие гнезда, он вымолвил только одно, от чего Сула снова похолодел:
   – Да спасут нас всех боги.

ЧАСТЬ III. ИТОГИ

Глава 29

   Ночь была безлунная, с густым туманом. Деревья-пращуры при свете одинокого фонаря на мраморной скамье казались призраками, священные камни влажно поблескивали. Они напоминали Гвинофар о настоящих Копьях, горящих на утреннем солнце, и наполняли ее сердце тоской по родине.
   В последние дни она все больше времени проводила здесь. Во дворце ей негде было скрыться от Костаса, кроме своих покоев, но не сидеть же из-за него в заточении. Раньше она искала бы общества мужа, который всегда был ей предан, теперь все изменилось. Трудно забыть, как поступил с нею Дантен, и еще труднее простить.
   Она оросила Камни своей кровью, уронив на каждый по капле. Делая это, она молила богов Гнева вернуть ее душе хотя бы подобие мира. Они боги войны и не часто склоняют слух к таким просьбам, но больше ей просить некого. Родные живут далеко и почти забыты ею в долгой разлуке, а тот единственный, в ком она находила утешение здесь, отнял у себя жизнь и покинул ее.
   Позади послышался шорох, и она обернулась с бьющимся сердцем, боясь и ожидая увидеть Костаса или мужа. Но нет, это был кто-то другой… хотя в пляске теней она чуть не спутала его с королем.
   Рюрик, ее первенец.
   – Надеюсь, я не помешал твоим молитвам, матушка?
   – Ты ни в чем не можешь мне помешать. – Она протянула сыну руку, которую тот весьма неуклюже поцеловал. – Но мне казалось, что ты не очень-то любишь ходить сюда.
   В темноте Рюрик со своим нависшим лбом, узкими черными глазами и ястребиным носом был вылитый отец. Он пока еще не погрузнел, как Дантен, но отличается тем же мощным сложением, которое придает королю столь непреклонный вид. Порой трудно поверить, что этот мужчина, в котором нет ничего от нее, вышел из ее чрева, но сыновья Дантена все такие. Все, кроме Андована.
   При мысли о нем к ее глазам подступили слезы, и она, поправив волосы, незаметно вытерла их. Даже сыну она не хотела показывать свою слабость.
   – Не очень, – признал Рюрик, – но другим это место нравится еще меньше, поэтому кое-какая польза от него есть.
   – Слуги здесь не бывают, потому что я запрещаю, а твой отец – потому что не хочет сам.
   – А Костас, насколько я слышал, попросту трусит.
   Гвинофар, проглотив то, что первым просилось ей на язык, ответила:
   – Во всяком случае, он тут не появлялся ни разу.
   – Вот и ладно.
   Рюрик казался весьма внушительным в длинном, до колен, бархатном кафтане с двуглавым золотым ястребом Аурелиев на груди. Одеяние слишком теплое для лета, но Рюрика это никогда не останавливало. Он любит рядиться пышно, чтобы подданные испытывали страх и восхищение при виде него. В этом он отличается от Дантена – тому важен только страх.
   Он обвел взглядом темный двор, словно проверяя, не прячется ли там кто-нибудь. В самом ли деле он так боится чужих ушей или медлит сообщить ей какую-то неприятную весть? Ни то, ни другое не обещало добра, и Гвинофар молча ждала, опасаясь худшего.
   В конце концов он с тяжким вздохом поставил ногу на мраморную скамейку.
   – Боюсь, если я открою тебе мои мысли, ты сочтешь, что я спятил.
   – Полно тебе, сынок, – с материнской улыбкой возразила она.
   – Или что я вознамерился занять трон преждевременно. И ради этого ищу неладное в доме Аурелиев.
   Гвинофар по-прежнему сохраняла на лице материнскую улыбку.
   – Для этого я слишком хорошо тебя знаю, Рюрик. – Очень возможно, что он хочет сесть на престол и даже лелеет мечты сделать это до срока – какой честолюбивый наследник не мечтал бы о том же? – но ему недостает хитрости, и вряд ли он станет плести заговор против отца хотя бы из боязни, что его на этом поймают.
   Сев на другой конец скамейки, она взяла его руку в свои. Большая рука, тяжелая и жесткая, как у Дантена, – но от теплого пожатия, которым ответил ей сын, у королевы заныло сердце. Было время, когда и муж прикасался к ней столь же нежно. Не сравнить с тем последним разом, когда он вторгся в ее спальню.
   – Все слова, здесь сказанные, священны, – напомнила она Рюрику. – Я не стану тебя судить и ничего никому не скажу без твоего позволения. Обещаю тебе это перед очами богов, которые взирают на нас.
   Он кивнул и крепко сжал ее руку. Рюрик – отнюдь не самый красноречивый из ее сыновей. Чувствуя, как трудно ему подобрать слова, она не торопила его и терпеливо ждала, пока он будет готов.
   – У нас происходят перемены, – начал он. – Точно сам воздух во дворце стал каким-то… нездоровым. Отец тоже меняется, и не в лучшую сторону. Былые радости больше не приносят ему удовольствия, политика лишь разжигает его вкус к насилию. Он ведет себя все более жестко и вспыльчиво, что с сыновьями, что с министрами. Каждый день он запирается со своим проклятым магистром, а весь двор между тем шепчется, что король обезумел, и гадает, куда это заведет королевство. Ты сама знаешь, матушка, как опасны такие слухи для любого правителя, а ему как будто и дела нет. На отца это совсем не похоже.
   Верно, подумала Гвинофар. Король всегда был необычайно чуток к таким вещам. Порой ей казалось, что от него не ускользает ни одно произнесенное в замке слово. Он не успокаивался, не дознавшись, откуда пошла та или иная сплетня. То, что он перестал обращать на это внимание, – еще один знак, что с королем неблагополучно.
   – В чем мой долг как наследника? – продолжал Рюрик. – Предоставить королю поступать, как ему угодно, даже если это ведет к распаду империи? Попытаться открыть ему глаза в надежде, что он меня выслушает? – У Рюрика вырвался горький смешок. – Можно сказать заранее, к чему это приведет. «Волк, сын волчицы» – вот как он однажды меня обозвал. Не станет он слушать моих советов, даже знай я, что ему посоветовать, и в этом, возможно, он прав. – Рюрик снова вгляделся в рощу, словно ища там наушников. – Если дойдет до того, что трон под ним зашатается, в чем будет состоять мой долг?
   – Ну, до этого пока еще не дошло, – ответила Гвинофар, сомневаясь, правду ли она говорит.
   Тонкие губы Рюрика плотно сжались.
   – Я слышал о его планах относительно Кориалуса. Прежнему Дантену такое бы и в голову не пришло. Теперь он, похоже, желает кровопролития лишь потому, что это ему приятно. Словно что-то в нем жаждет крови, без какой бы то ни было политической надобности. – Сын смотрел Гвинофар прямо в глаза, в самую ее душу. – Ты ведь тоже это заметила, да? Я по глазам вижу.
   – Жажду насилия? – Слова застревали у нее в горле. – То, что им теперь руководит ярость, а не рассудок? Да. Все так, как ты говоришь.
   «Все еще хуже, чем ты можешь себе представить, сынок».
   – Что с ним такое, матушка? – Рюрик сел рядом с ней. – Самоубийство Андована тому причиной или что-то другое? Не может же человек перемениться ни с того ни с сего.
   Гвинофар прикусила губу, прикидывая, насколько уместна будет ее откровенность, и наконец сказала чуть слышно:
   – Может, если попадет под чье-то влияние.
   – Ты о Костасе? – Рюрик плюнул, произнеся это имя. – Я бы этому поганцу даже задницу мне подтереть не дал. Отцу нужна забота, нужно, чтобы кто-то держал его в рамках. Ты единственная, кому это доступно, но ты… сторонишься его и при дворе больше не бываешь, а ведь раньше всегда была рядом с ним. Вот колдун его и опутал. Как ты это терпишь, не понимаю.
   Она отвела глаза в сторону.
   – Есть то, чего я не могу изменить.
   – Раньше ты бы попыталась по крайней мере.
   – Раньше – да. Но теперь все по-другому.
   – Чего ты боишься? Костаса? – презрительно фыркнул принц. – Он тебя боится куда больше, чем ты его.
   – Меня? – Едва заметная грустная улыбка тронула ее губы. – Смотри, я могу подумать, что ты и впрямь не в своем уме. С чего магистру меня бояться?
   – Не знаю, с чего, но по глазам его вижу, что боится. Ты уж мне поверь. Когда называют твое имя, он, как бы это сказать… ощетинивается, словно собака, почуявшая что-то плохое. Хотя уж ему-то не пристало жаловаться на дурные запахи.
   У Гвинофар внезапно дрогнуло сердце.
   – О чем это ты?
   – Теперь ты и вправду подумаешь, что со мной не все ладно, но от него постоянно разит тухлым мясом. Я чую это не только когда он рядом: он оставляет за собой след, как вонючка. Во всех комнатах, где он побывал, смердит нещадно, но это… не совсем запах. – Рюрик недоуменно наморщил лоб. – Ветер не разгоняет его, как другие запахи, и он, похоже, никогда не слабеет. И знаешь, что странно, матушка? – В глубине его глаз промелькнул страх. – Когда я говорю об этом с другими, на меня смотрят как на сумасшедшего. Лишь очень немногие, кроме меня, чувствуют эту вонь, остальные же думают, будто я рехнулся.
   Радуясь, что он не слышит молота, бьющего у нее в груди, она спросила:
   – Кто же эти немногие?
   – Вальмар. Сальватор. Тиресия, может быть. Когда она гостила у нас, то сказала, что от Костаса дурно пахнет. Не знаю, в буквальном ли смысле – я тогда не додумался спросить. А больше никто не чувствует. Ни слуги, ни придворные, ни даже дети. Все только таращатся на меня, слыша такой вопрос. Для них Костас не более вонюч, чем всякий другой колдун.
   Вальмар. Сальватор. Тиресия. Ее, Гвинофар, дети. Учуял бы Андован это зловоние, будь он жив? Покрывался бы мурашками, как это случается с его матерью каждый раз, когда злой магистр проходит мимо нее?
   Только ее родная кровь обладает такой способностью.
   Ей вдруг показалось, что во дворе стало очень холодно.
   – Матушка?
   Это определенно что-то значило, но ей почему-то не хотелось знать что.
   Рюрик тронул ее за плечо, и она пришла в себя.
   – Тебе нехорошо?
   – Нет-нет, ничего. – Она подняла глаза на сына. – Только я тоже чувствую это. Хуже того – когда он близко, меня словно ледяным ветром пронизывает. – Она задрожала и обхватила себя руками. – Мне казалось, что я с ума схожу, что так проявляется моя к нему ненависть. Но если и мои дети испытывают то же самое, то дело не только в этом.
   «Рес – вот кто должен знать. Он помнит все древние предания и сможет разгадать эту тайну. Боги, почему его нет сейчас рядом?»
   – Тебе нужно поговорить с ним, матушка. – Рука сына легонько сжала ее плечо.
   – С кем?
   – С отцом.
   Она прерывисто вздохнула и отвернулась.
   – Только ты одна на это способна. Только тебя он послушает.
   – Не станет он больше слушать меня.
   – Он тебе верит. Тебе одной.
   Ей вспомнилось обвинение Дантена, насилие, которое он над ней учинил, гнусная магия, которой напитал его Костас, его крик: «Кто еще, кроме меня, причастен к рождению наших детей?»
   Она по-прежнему не смотрела на сына, пряча от него свои слезы.
   – Теперь все иначе.
   – Не до такой же степени! Она промолчала.
   Рюрик опустился перед ней на колени, заглядывая в глаза.
   – Я не знаю, что произошло между вами, и не мое дело об этом спрашивать. Но я с детства помню твои слова, что ты в первую очередь королева, а потом уже женщина. Что для тех, кто носит корону, королевский долг превыше всего остального. Я поверил тебе тогда – и теперь тоже верю.