Фридман Селия. Пожиратели душ

   Теперь, подняв голову с усыпанной хвоей земли, она поняла, что заснула именно там. То ли ее сморило во время молитвы, то ли она сама прилегла отдохнуть в этом единственном уголке дворца, куда не ступала – а может, и не могла ступить, – нога Костаса. А затем пришел сон, стерев все границы между видениями и кошмарами действительной жизни.
   Как далека она от той Гвинофар, что сидела в тронном зале бок о бок с Дантеном! Теперь из-за наполнившего дворец смрада ей невыносимо находиться внутри. Она приходила сюда несколько раз на дню, просто чтобы глотнуть свежего воздуха, не задохнуться от миазмов, источаемых Костасом. Дантену она ничего не могла объяснить. Он заклеймил бы ее сумасшедшей – или ведьмой, хуже того, – и это вбило бы между ними еще один клин.
   Она тяжело поднялась с земли, стряхнула сухие иглы с траурного платья. Не кликнуть ли служанку, чтобы та выбрала хвою из волос? Но Мериан и так с ума сходит от тревоги за свою госпожу – уж лучше расчесать волосы самой, пока верная наперсница ее не увидела.
   Как только Гвинофар перекинула золотую косу через плечо, позади нее хрустнула ветка. В том углу голубые сосны росли так густо, что солнечный свет едва проникал сквозь плотные кроны. Кто мог прийти сюда, не объявив о себе, и зачем?
   Испуганно поискав глазами, чем бы защититься, Гвинофар подобрала с земли толстый сук. Что толку в этом оружии? Много лет минуло с тех пор, как она и Рес, вооружившись палками, играли в Хранителей, побивающих последних защитников демонской крепости. Но с веткой в руке она хотя бы не будет казаться такой беззащитной.
   Из гущи сосен вышла фигура. Тонкая бледная рука откинула капюшон, открыла лицо.
   У Гвинофар ослабли колени, палица выпала из руки.
   – Андован…
   Ей казалось, что перед ней стоит призрак: бледный, изможденный, с ввалившимися щеками, куда худее, чем Андован был при жизни. Она протянула руку, коснулась его щеки. Кожа, сухая и туго натянутая, тем не менее ответила ей теплом. Он был жив.
   – Андован… – Больше она ничего не могла вымолвить. В этом единственном слове смешались счастье и боль. Он молча обнял ее, прижал к себе. Объятие – крепкое, несмотря на изнурившую сына болезнь, – согрело как плоть ее, так и душу.
   Слезы полились из глаз Гвинофар – слезы радости, страха, изнеможения. Она оплакивала смерть Андована, свой траур и все, что за этим последовало. Оплакивала все ночи, когда молилась богам и, как думалось ей, не получала ответа. Оплакивала мерзости, которые заставлял ее терпеть Костас, и молчание, с которым она их терпела. Оплакивала свой королевский сан, из-за которого не могла плакать открыто.
   Излив все свое горе, она отстранилась и вытерла глаза, позволив сыну сделать то же самое, если нужно. Мужчины в отличие от женщин стесняются своих слез. В его глазах она видела голубизну северных рек – они бывают такими, когда сходит лед по весне.
   – Так ты не умер, – прошептала она.
   – Нет. – Его улыбка, такая нежная, разрывала ей сердце. – Пока, во всяком случае.
   – Дантен знает?
   – Нет еще. – Губы Андована сжались в твердую линию.
   – Тогда как же… как ты прошел сюда? Стража должна была тебя видеть.
   – Воспользовался подземным ходом, как бывало в детстве. Помнишь, как вы с отцом искали меня повсюду? Я знал все ходы: коридоры для слуг, пустоты в стенах, туннели, проложенные на случай осады… – Да, она помнила те времена и маленького принца, убегавшего в лес с уроков. Ах, как больно сердцу от этих воспоминаний! – Ну так вот, все они остались на месте, разве что стали немного поуже. Никто меня здесь не видел, кроме тебя.
   – Твоя смерть была мнимой. – Слова застревали у нее в горле. – Зачем ты это сделал? Зачем, Андован?
   По его лицу пробежала тень, и он отвернулся, избегая смотреть ей в глаза.
   – Я не хотел умирать в постели. Хотел отыскать причину своей болезни, а если бы не нашел, то умер бы в дороге, сражаясь с судьбой, а не спеленутый в одеяла, точно младенец.
   Королева закрыла глаза, собираясь с мыслями.
   – Но записка, которую ты оставил…
   – Я написал ее собственной рукой, и каждое слово в ней было искренним.
   – Но тело…
   – Тело, само собой, было чужое, хотя и походило на мое.
   – Рамирус сказал, что оно твое, что он проверил это с помощью магии. Он тоже был посвящен?
   – Нет. Он ничего не знал.
   – И не помогал тебе?
   – Как я мог обратиться к нему с такой просьбой? Он служил прежде всего отцу, а не мне, и не стал бы лгать Дантену ради меня.
   – Кто же тогда? – В глазах Гвинофар забрезжило понимание. В ту пору здесь собралось столько магистров, что можно было устроить хоть тысячу мнимых смертей. – Который из них?
   Принц медлил с ответом.
   – Скажи, Андован.
   – Это Коливар.
   – Аншасиец? – ахнула королева.
   – Я знаю, что ты хочешь сказать. Он, мол, служит врагу нашего дома. Но в этом случае наши с ним цели совпали. Магистры думают, что на меня кто-то навел порчу, и хотят выяснить кто. Коливар сказал, что с помощью чар я сумею найти эту женщину. Только мне-одному это по силам. Но я знал, что отец ни за что меня не отпустит, а Рамирус не станет мне помогать, и поэтому сделал… то, что сделал.
   Коливар. Ну конечно. Теперь, когда этот кусочек головоломки лег на место, все остальные сложились в стройную картину. Иноземный магистр прочел ее сына словно книгу, искусными речами довел Андована, и без того уже павшего духом, до полного отчаяния… и вот мальчик, послушавшись сердца, а не рассудка, поверил наущениям отцовского недруга, не думая, куда это может его завести.
   «Сын мой, любимый мой глупый сынок… ты был силен и чист сердцем, но в политике ничего не смыслил – и смотри, чего это стоило нам».
   Уж конечно, Рамирус не стал бы устраивать ему побег из дворца, а разыгрывать спектакль с его смертью – тем более. Рамирус понял бы, какую сумятицу вызовет в их семье утрата сына. Быть может, он даже предвидел, что за этим последует: ярость Дантена, собственное изгнание, Костас, коршуном упавший на сраженное горем королевство. Смерть Андована положила начало всем ужасам, которые обрушились на дом Аурелиев, а причиной этой мнимой смерти был Коливар. Мастерская работа даже для магистра.
   «При твоем посредничестве он, как ядовитый змей, впрыснул яд в самое сердце государства, подвластного твоему отцу».
   Она не хотела показывать этих мыслей сыну. Хотела, чтобы он видел на ее лице только любовь и заботу. Если он поймет, какую ошибку совершил, его замучает совесть. Она замкнет эту тайну в себе, не делясь ею ни с кем.
   «А тебе, Коливар, я отомщу. Не знаю как, не знаю когда, но клянусь Гневом Богов, ты поплатишься за то, что сделал с нашей семьей».
   – Матушка, – мягко сказал Андован, – я не просто так вернулся сюда, рискуя навлечь на себя гнев отца. Есть причина.
   Она вытерла повлажневшие вновь глаза, и по спине отчего-то пробежал холод.
   – Какая причина?
   – Демоны с севера. Те, кого зовут пожирателями душ. Они вернулись.
   – Быть не может, – задохнулась она. – Гнев стоит как стоял. Хранители предупредили бы нас, будь иначе.
   – Их видели на человеческих землях. По крайней мере детенышей. А в Кориалусе и взрослого видели – он взлетал с поля, где погибло множество жертв.
   – Кто видел? Коливар?
   – Нет, другие.
   – Но рассказал тебе об этом именно он.
   – Он правду говорит, матушка. Со мной путешествует одна ведьма, и она удостоверилась в этом по моей просьбе. Я не дурак, чтобы принимать такие вещи на веру. Ставки чересчур высоки.
   «Да, на сей раз тебя в глупости не упрекнешь», – подумала она с горечью.
   Пожиратели душ… Во всех преданиях говорится, что они вернутся когда-нибудь, и начнется битва, которая, возможно, положит конец Второму Веку Королей. Те же предания утверждают, что магия, дремлющая в крови Заступников, пробудится, когда настанет время. Не отсюда ли ее сны? Не древняя ли магия зашевелилась в ответ на угрозу, готовя Гвинофар и ее детей к предстоящим испытаниям? Но если так, то та же магия должна бы придать ей уверенности, должна внушить, что она… ну, скажем, призвана. Между тем Гвинофар не испытывала ничего, кроме страха.
   – Я вижу странные сны о летучих чудищах, – шепотом призналась она. – Быть может, боги показывают мне будущее.
   – Есть еще кое-что, – предупредил принц, и она приготовилась к худшему. – Магистры, говорит Коливар, уверены, что пожиратели душ заключили какой-то союз с человеком. С людьми, которые кормят их человеческими душами. Готовят их возвращение.
   Гвинофар собралась было возразить, сказать, что ни один человек не способен на подобную глупость… но тут правда обрушилась на нее со всей своей сокрушительной силой.
   «О боги мои!»
   Дрожа, она вспомнила древние пророчества, которые заучивала наизусть в детстве. «Заступники узнают их, когда они явятся вновь». Боги обещали это ее предкам, сделав их отличными от всех прочих людей. Вот что такое скверна, поселившаяся у них во дворце. Вот откуда это неотвязное чувство дурного, смрадным шлейфом следующее повсюду за Костасом. Боги пытались открыть ей глаза, а она ничего не сумела понять.
   «Дура я, дура».
   Ноги под ней подкосились, но Андован подхватил ее и донес до ближней скамейки.
   – Костас… – прошептала она.
   Вот почему новый магистр расспрашивал о ее предках. Вот почему хотел услышать древние предания Севера. Вот почему сделал все, чтобы разлучить ее с мужем. Если легенды о той давней войне правдивы, если боги в самом деле насытили кровь Заступников тайной магией, помогающей бороться с чудовищами, то нужно загодя лишить Гвинофар сторонников, настроить против нее короля… отнять у нее надежду.
   – Но зачем человеку служить им? – дрожащим голосом спросила она. – Мы были для них пищей и больше ничем.
   – За тысячу лет многое может перемениться. Мы послали их умирать на Север, и ни один человек с тех пор их больше не видел. Кто знает, во что они превратились за это время?
   – Там холодно, там нечего есть… как могли они выжить?
   – Не знаю, матушка. Я передаю тебе только то, что сам слышал. Либо им помогает новый королевский магистр, либо сам Дантен – другого выбора нет.
   – Нет, – резко оборвала сына Гвинофар, – он никогда бы не стал этого делать.
   – Ты так уверена?
   – В этом – да. – Что бы ни вытворял в последние дни ее муж, не настолько он безумен, чтобы стакнуться с пожирателями душ.
   Это Костас, можно не сомневаться.
   Андован стал перед ней на колени, совсем как Рюрик недавно. Она не могла смотреть в глаза младшему сыну, помня, чем кончилось дело со старшим.
   – Чего ты от меня хочешь? – спросила она. – Чтобы я убила магистра Костаса? Или поручила это кому-то другому? Я сама об этом думала, Андован. Он натравливает на меня короля – я бы все сделала, лишь бы убрать его из моей жизни. Но он сказал, что ему известна каждая моя мысль, и это правда. Однажды мне приснилось – всего лишь приснилось! – будто я его отравила, а на следующую ночь я нашла у своей кровати флакон с ядом. Попытайся, дескать, рискни. Раз он даже в мои сны приходит, как могу я действовать против него? Начни я обдумывать его убийство, он будет знать все до мелочей. Так просто магистра убить нельзя.
   – Значит, нужно уговорить отца, чтобы разорвал договор с ним. Это единственный выход.
   По телу Гвинофар пробежала дрожь.
   – Пожалуйста, не проси меня говорить с ним. Не надо. Даже в прежние времена это привело бы к тяжелой ссоре, а теперь мне даже помыслить страшно, что он со мной сделает, заикнись я об отставке его магистра. Он сочтет, что я его враг…
   – Ты хотя бы попытаться можешь. Больше ведь некому. Рамирус ушел, а мне к нему доступ заказан, ты сама знаешь.
   – Да. Заказан. – Прежнему Дантену они, может, и сумели бы как-то сказать, что сын его жив, однако этому новому королю, то и дело впадающему в смертоубийственную ярость, такая новость совсем не понравится. Он повесит голову Андована над воротами дворца, чтобы другим деткам неповадно было играть с отцом такие шутки. А может, и голову Гвинофар тоже – за то, что помогла сыну. Костас же, посмеявшись над ними обоими, придумает новую мерзость.
   Но ведь Дантен любил ее когда-то, и любовь эта наверняка таится еще в одном из уголков его сердца. Найти бы этот уголок – тогда муж, возможно, выслушает ее.
   – Если это в самом деле единственный выход, если больше никак нельзя… хорошо, я поговорю с ним. Но будет ли он меня слушать, зависит от воли богов. А они не слишком благосклонны ко мне в эти последние дни.
   – Судьба одного человека для них мало что значит, но судьба целого мира – дело иное. Если магистры не лгут, речь как раз о ней. – Андован крепко сжал ее руки. – И ты, матушка, держишь ее вот в этих руках.
   «То же самое говорил мне Рюрик. Наша с ним встреча привлекла ко мне внимание Костаса, который теперь надзирает за каждым моим шагом. К чему приведет нас это свидание?»
   – Я поговорю с ним, – твердо пообещала она.
   Ей не верилось, что она уговорит Дантена отослать Костаса прочь, но если муж хотя бы задумается над советами своего магистра, этого будет довольно. Быть может, со временем королю можно будет сказать и правду об Андоване, не рискуя жизнью принца. Сын вернется домой, они попробуют восстановить то, что порушил Коливар, и в королевстве установится прежний порядок.
   Мечты, мечты… но что делать, если только мечты у нее и остались.
   Что до пожирателей душ… но нет, одна мысль о них наполняет ужасом душу. Если Андован прав – если магистры говорят правду, – то на памяти живых такой угрозы еще не бывало. И отражать ее придется Заступникам, в том числе и ей.
   Все своим чередом, сказала себе Гвинофар. Она вновь прижала к себе любимого сына, пытаясь забыть хоть на миг, с какой страшной силой им предстоит сразиться.

Глава 40

   Сидерея Аминестас провела холеными пальцами по краям своего тайного ларца, уже отпертого. Памятки магистров вынуть нетрудно, и колдовства на исполнение задуманного потребуется немного. Минут пять жизни, а то и меньше.
   Приходится иногда платить, ничего не поделаешь.
   Однако она все еще медлила. Былая уверенность в том, что рано или поздно один из магистров поделится с ней каким-то секретом, теперь заметно увяла. Все изменилось после прихода того человека из Кориалуса. Коливар, как и обещал, рассказал ей о побоище, случившемся на северных землях, но нечто важное, чувствовала она, утаил. Фадир вдруг так заторопился куда-то, что даже ночевать не остался, а ведь именно на ложе любви магистры охотнее всего раскрывают свои секреты. С тех пор магистры вовсе перестали ее навещать. Что это, совпадение? Или в мире происходит нечто, требующее полного их внимания?
   Если так, то ей нужно знать, в чем дело. Не им одним решать судьбу стольких людей. По части волшебства она, может, им и не ровня, но в политике ей мало найдется равных. Она не позволит, чтобы ее держали в неведении, пусть даже речь идет о магистрах.
   Она откинула крышку. Подумать только, как велика мощь этих бумажных листочков. Стоит немного поколдовать, и мысли тех, кто написал эти строки, откроются ей словно в книге. Она готова поклясться, что никто из них не позаботился о защите против такого рода чар. Да и зачем? Раньше она ничего такого не предпринимала. Если она сделает это сейчас, они, возможно, и не узнают.
   Доверие сильнее всякого колдовства.
   Сидерея медленно, задумчиво перебрала свои памятки. Одной или двух для ее цели будет мало. Надо установить связь со всем братством, чтобы их общие тайны сами приобрели магическую субстанцию. Только так сможет она добыть сведения, которые от нее утаивают.
   Памятки оставлены ей добровольно, потому и колдовства потребуется самая малость. Но да помогут ей боги, если магистры когда-нибудь проведают о том, что она совершила.
   Она вспомнила торопливый отчет Коливара, вспомнила рассеянные отговорки Фадира и Сулы и сказала себе: «Я должна знать».
   Кому из магистров известно об этих делах больше других, определить невозможно. Исключая тех троих, что допрашивали покойного кориала, но две из их памяток уже сожжены. Порывшись в остальных, королева выбрала дюжину наугад. Половина ее собрания, бесценные сокровища, но знание, которое она ищет, требует жертв.
   Все это и частица ее жизни в придачу – на то она и ведьма.
   Она спрятала опустевший наполовину ларец, села перед жаровней и приготовилась. Сосредоточиться было до странности трудно. Дух ее, казалось, противился колдовству, и внимание все время перескакивало на что-то другое.
   Странно, очень странно.
   Но отец в свое время открыл ей много способов укротить душевный огонь, и час спустя она почувствовала себя готовой. Листочки вспыхнули, над жаровней поднялся душистый дымок. Она направила его на себя, глубоко вдохнула…
   Черный водоворот, пустая вопящая тьма…
   Задыхаясь, она открыла глаза. Комната кружилась, дым, наполнивший легкие, затруднял дыхание. Сила, которая должна была уже бурлить в ее жилах, к ней не пришла.
   Она закашлялась, прихлопнула жаровню гасилкой. Жаль, до слез жаль терять волшебный огонь, но ничего не поделаешь. Непонятно, что с ней такое творится, однако о ворожбе на сегодня можно забыть, это ясно.
   Она вспомнила, как трудно ей было вызвать магистров в последний раз, и ее пробрал холод.
   «Плохо, куда как плохо».
   Она догадывалась, в чем дело, но не смела признаться. Нет. Должна быть другая причина. Все равно какая!
   Дрожа, она заглянула в себя – глубоко-глубоко, где горит душевный огонь. В юности она смотрела на него много раз: ее учил этому отец, показывая, как призывать Силу. Причину загадочного бессилия следовало искать там же.
   На этот раз жар не опалил ее колдовские чувства. Душевный огонь едва тлел, и вокруг стояла холодная тьма.
   «НЕТ!!!»
   Крик сменился новым приступом кашля, а потом она долго не могла отдышаться. На шум прибежала служанка и принялась без особых затей колотить свою госпожу по спине.
   – Уйди прочь! – крикнула Сидерея. – Оставь меня!
   За дверью толпились другие слуги, не смея войти. Испуганная девушка выскочила вон, оставив королеву в дыму, наедине со страхом… и с правдой.
   Ошеломленная Сидерея поднялась на ноги, кое-как остановила вертящуюся колесом комнату. Хоть маленькая, а все же победа. Жизнь еще не окончена.
   Что ее, собственно, так удивило? Она давно знала, что когда-нибудь именно так и умрет. Благодаря магистрам она сохраняла молодость и красоту, но это лишь скрашивало отмеренные ей как смертной годы. Не в их власти продлить ее жизнь, раз она не стала такой, как они.
   Никаких больше чар, иначе она умрет слишком быстро. Ей и так осталось немного. Огонь, который она видела, доживает последние дни. Скоро он погаснет, и ничто, даже магия, ее не спасет.
   Они знали, поняла вдруг она.
   Вот он, самый жестокий удар: то, что магистры знали, должны были знать, а ей ничего не сказали. Как иначе объяснить их нежелание бывать у нее? Она вспыхнула от стыда, который тут же сменился гневом. Всю жизнь они использовали ее, принимали как должное ее труды, скреплявшие их пронизанное взаимными подозрениями сообщество, а теперь, значит, устранились? Открой, мол, правду сама, переживи ее в одиночку и спускайся во тьму, не опираясь ни на чью руку?
   С воплем ярости она схватила подвернувшуюся ей вазу и швырнула о стену. Следом полетела жаровня, раскидывая угли и пепел. Слуги испуганно шептались за дверью, слыша этот грохот и звон. Глупцы! Разве могут они понять ярость и стыд, терзающие их королеву? Чародеи не ели с их рук, чтобы потом взять и уйти – подыхайте, дескать, без нас, как собаки.
   Обессиленная, она опустилась на пол. Дым немного рассеялся, но дышать легче не стало. Всюду валялись клочья сгоревшей бумаги, черные, бесполезные. Только в руках колдуньи могут они иметь силу, а она больше не колдунья. Простая женщина, немолодая уже, глядящая в лицо Смерти.
   Королева-колдунья разрыдалась, обуреваемая гневом и горем.

Глава 41

   «Хвала богам за то, что дали нам пудру и краску», – думала Гвинофар.
   Она потратила добрый час, прежде чем увидела в полированном серебре нечто похожее на себя прежнюю. Круги под глазами запудрены, щеки порозовели от толченого коралла. Волосы, расчесанные Мериан до блеска, сверкают золотом – ни земли, ни сосновых иголок в них не осталось.
   И это еще не все – главное отличие в том, что она сменила траурные одежды на гранатовый шелк, вновь подаривший ее коже жизнь и тепло. Шея перевита двойной нитью жемчуга с подвеской – двуглавым ястребом Аурелиев. На пальцах сверкают кольца, которые она не надевала уже много недель. Из золотого облака волос выглядывают жемчужные серьги.
   Настоящая королева.
   В дверь постучались – пришел Рюрик. Его чопорный кивок дал Гвинофар понять, что старалась она не зря… хотя принц и сомневается, будет ли толк от этих стараний.
   – Костас и правда отбыл, – сообщил он. – Отправился утром по каким-то своим колдовским делам. Сколько времени это займет, не знаю, и расспрашивать никого не хочу – люди могут догадаться, для чего мне это понадобилось.
   – Что ж, придется рискнуть. – Знание того, что Костаса сейчас нет рядом с мужем, немного умерило сердцебиение королевы. Хорошо, что он покинул дворец – быть может, и во всем остальном удача будет сопутствовать им.
   – Ты готова? – спросил наследник.
   Мериан захлопотала, поправляя там волосок, здесь рукав. Гвинофар, махнув рукой, отослала ее и постояла немного, дыша глубоко и ровно. Мало выглядеть королевой, нужно еще и почувствовать себя ею. Слабость Дантен распознает вмиг и примет лишь тот совет, который будет дан с полной уверенностью.
   Ну, быть по сему. Большего она все равно не добьется.
   – Идем, – с подобающей властностью кивнув сыну, сказала она.
 
   Королевские чертоги показались Камале темными и унылыми. Совсем не того она ждала от одного из самых могущественных властителей мира. Но нужно ли сравнивать его с Рави и прочими гансунгскими магнатами, которые столь ярко украшают свои башни и наряжаются так богато? Должно быть, те, кто держит в руках судьбы стран и народов, пренебрегают подобными пустяками.
   – Кто-то идет, – шепнул Андован, и они укрылись в нише, выжидая, пока неизвестные – двое, судя по шагам, – пройдут мимо. Камала приготовилась в случае нужды применить магию, но надеялась, что этого не потребуется. То, что ее чары отнимут силы у Андована, – еще полбеды. Гораздо опаснее, что колдовская сеть, сплетенная Костасом, сразу оповестит его о вторжении во дворец чужого магистра.
   Так по крайней мере сказал Коливар, и не время сейчас доискиваться, правда ли это.
   Подземный ход, который привел их сюда, начинался в горной расселине. Дорогу они освещали потайным фонарем, но Андован, по всему судя, мог бы и без него обойтись. Принц рассказал Камале, что открыл этот путь еще в детстве, хотя и вход, и выход были защищены не только обычными ухищрениями строителей, но и магией. Чары, поставленные Рамирусом, признали в мальчишке кровь Дантена и пропустили его. С тех пор он дневал и ночевал в туннеле, спасаясь там от удушливой атмосферы двора. Только это, по словам принца, и помогло ему сохранить рассудок.
   Из подземелья он повел Камалу наверх через настоящий лабиринт коридоров. Их проложили еще при закладке дворца, чтобы слуги могли ходить по своим делам, не беспокоя господ. Фонарь он из-за тех же слуг погасил и двигался ощупью. Камала диву давалась, как хорошо он помнит дорогу. В другое время она осветила бы путь магической искрой, но даже такая малость могла выдать их Костасу, как сказал Коливар.
   Какие чары имел он в виду – все или только магистерские? Вторая вероятность должна означать, что он знает, кто такая Камала. Ее пробирала дрожь при мысли об этом. Шарф, показанный ей Коливаром, говорил о том, что магистр идет по ее следам от самого Гансунга. Стало быть, ему известно, что она преступила Закон. Почему же он в таком случае до сих пор ничего не предпринял против нее? Почему испытывает ее намеками и недомолвками? Так бойцовую собаку дразнят куском мяса и смотрят, набросится она или нет.
   Через некоторое время Андован откинул гобелен и вышел в какой-то чертог – большой, но не намного роскошнее коридора, по которому они только что шли. Они не успели дойти и до середины, когда появились эти двое. Камала и принц вжались в темную нишу и затаили дыхание, положившись на милость Судьбы.
   Двое мужчин шли прямо к их укрытию. Видеть их Камала не могла, но по голосам и манере обсуждать политические дела догадывалась, что это придворные, а не часовые. На нишу они даже и не взглянули, и голоса скоро затихли вдали. Камала и Андован испустили дружный вздох облегчения.
   Облик принца, разумеется, был изменен, но при близком рассмотрении его все равно наверняка бы узнали. Камала остригла его коротко, как дворцового стражника, кожу сделала смуглой, брови и ресницы темными, но на более серьезные чары, меняющие костяк лица, не решилась. Он и одет был как стражник, однако эта уловка годилась только для слуг – ведь солдаты, охраняющие дворец, скорее всего знали друг друга в лицо.
   А принц, казалось, прямо-таки наслаждался приключением. Двигался он совершенно бесшумно, а в нише стоял так тихо, что Камала даже дыхание его перестала слышать. Великолепный охотник – хоть в убийцы нанимай.
   «Ты уверен, что хочешь пойти? – спросила его Камала задолго до этого. – На встрече твоей матери с Дантеном ты не сможешь присутствовать, и помочь ей в случае чего тебе тоже не удастся».