Страница:
— Молод еще… — пробормотала Рэй. Селена кивнула, подтверждая это заключение. Хотя Адонайе и удалось несколько раз удачно зажать Пола, но альф выворачивался из захвата, как будто это было для него самым привычным делом. Он даже не вспотел. Ему тоже хорошо было известно, чем этот бой должен окончиться. Время не подпирало.
— Очень юный; кто-то подложил ему большую свинью, уговорив его пойти на такое дело. — Эти слова, сказанные Рэй, передавались из уст в уста. Жены Пола — молодые и старые — чувствовали такое облегчение, что могли пожертвовать обреченному мальчику немножко жалости.
Все, кроме Тали. Бекка видела, как сжимаются ее кулаки, когда Адонайе удавалось ловко ухватить противника. Глаза молодой жены Пола светились, как угли, и вспыхивали, как пламя, ее губы раскрылись, а изо рта со свистом вырывалось дыхание, будто усилием воли она хотела перелить свои слабые силы в тело Адонайи. Бекка отвела глаза и спрятала лицо в теплую шейку Шифры.
В это время на ринге Пол схватил Адонайю за перед его рубашки и подтянул к себе. Тот резко и мощно нанес Полу удар головой в лицо, размозжив ему нос. Пол взвыл от боли. А хитроумный сын Заха легко отскочил назад и хищно осклабился, глядя, как альф вытирает поток крови, окрасивший его руку в ярко-красный цвет.
— Не ожидал, старичок? — крикнул Адонайя. — Лучше держись от меня подальше. А то как бы я тебя ненароком не зашиб. — А потом, широко раскрыв объятия, будто встречал любимую, позвал: — Вот он я!
Глаза Пола вспыхнули. Оскорбления Адонайи имели целью вывести Пола из себя, чтобы тот кинулся в бой очертя голову. Но Пол был слишком опытен, чтоб позволить кому-нибудь, кроме себя, контролировать свои действия. Он не шел на сближение.
Визгливый смех Адонайи разорвал ночь:
— Вот это дело, старичок! Держись за жизнь, пока можешь. Но не успеет еще рассвести, как ты превратишься в кусок мяса, который плугом закопают в землю, а заодно с тобой и все, что выросло из твоего семени. Твои сыновья станут моими слугами, твои дочери — моей забавой, а твои жены… — Его насмешки вызывали у Бекки ощущение мурашек, бегающих по всему ее телу. — Они же и так говорят между собой, что все, что у тебя ниже пупка, давно принадлежит могиле. Доставь удовольствие этим бедняжкам. Пол, отдай земле и все остальное.
Пол набрал в легкие воздуха.
— Я отдам земле кое-что побольше, — ответил он, и его голос был так тих, что Баба Фила громко спросила, что он оказал. Но прежде чем кто-нибудь успел ей ответить, Пол прыгнул вперед; на плечах его сидела смерть. Адонайя сделал неудачную попытку уклониться. Мощный толчок свалил его с ног, и он плашмя упал на землю. Пол попытался схватить его за горло, но бешенство, застилавшее ему глаза, оказалось плохим советчиком. Даже ребятишки, еще находящиеся под присмотром своих матерей, знали, как надо избавляться от такого захвата: выбросить с силой руки вперед — иначе их родичи наверняка не дали бы им времени дожить до второго урока. Адонайя выдвинул вперед свои напряженные руки, но желаемого результата не получил. Пол придавил его всем весом своего грузного тела. Барахтающийся и трепыхающийся юноша еще слабо сопротивлялся, но теперь все свелось к вопросу — кто тяжелее, у кого сильнее мускулы и крепче кость.
— Дерется, как баба, невзирая на свою хвастливость, — пробормотала Мишель. Бекка ясно различала множество оттенков презрения, вложенного в эти слова.
«Нет, я бы так драться не стала, — с удивлением поймала Бекка собственные мысли. — Если б я дралась с кем-то, кто гораздо крупнее меня, я бы всячески избегала клинча, пока мой противник не выдохся бы. Почему Адонайя старается приблизить конец поединка? Он быстр, он вполне мог бы уклониться от броска па и тянуть время. И все-таки он этого не сделал. Неужели он такой дурак, что стремится к смерти?»
Но в глубине сердца она знала, что это не так. Нет, Адонайя не дурак, он хитер, как лисица. Знание этого факта давало Бекке то, чего не могло бы ей дать наблюдение за боем, хотя бы оно и длилось целую ночь. И от этого знания пахло страхом.
В квадрате света Адонайя изо всех сил молотил кулаками в грудь его отца, а остальные мужчины с любопытством смотрели на это. Видимо, окончательное суждение уже было вынесено; уверенность в близкой победе Пола придавала атмосфере какую-то особую легкость, тем более радостную, что еще недавно эта атмосфера была полна сомнениями и дурными предчувствиями. Только приспешники Адонайи молчали, не обнаруживая ни особой печали, ни особого стыда за падение своего вожака и за его слабую и бессмысленную оборону. Пол уже просунул согнутую ногу под своего противника, готовясь перевернуть его, а потом сделать последний могучий рывок, чтобы переломить ему неподатливый позвоночник.
— Ради Бога, Пол, пощади его! — Все головы повернулись. Крикнул кто-то из членов стаи Адонайи — худенький парень со спутанными волосами и еле пробивающейся бородой. Даже Пол, все еще продолжая прижимать к земле Адонайю, взглянул туда же. И как будто в благодарность за отсрочку, а может, и в последней бесцельной попытке защитить себя руки Адонайи прикрыли его горло.
Только на мгновение. Ладони тут же отпустили ворот рубашки и снова сжались в кулаки. Левый ударил так слабо, что заставил Пола лишь бросить взгляд в том направлении, будто кто-то хлопнул его, отвлекая внимание. Правый кулак ударил сильнее — странный удар, нацеленный куда-то под мышку. Бекка нахмурилась, продолжая внимательно вглядываться в происходящее. Неужели Адонайя думает таким образом столкнуть с себя ее отца? Но почему, если удар такой пустяковый, как кажется, почему па издал такой страшный крик?
Почему он схватился правой рукой за левый бок — там, где находятся верхние ребра грудной клетки? Бекка постаралась припомнить уроки девушки Бабы Филы насчет того, как можно причинить противнику острую боль. Может, Адонайя случайно наткнулся на такое место? Но в этой части корпуса она такого места припомнить не могла. Правда, тот слабый удар не выглядел случайным — Адонайя не из тех, кто надеется на случай, особенно если на кон поставлена его собственная жизнь. У Бекки не было сомнения, что он хотел нанести именно такой удар и именно в то место, куда он попал.
Нет, о случайности следует забыть. Борьба возобновилась, но для наблюдательного взгляда Бекки было ясно — в ней присутствует какой-то элемент фальши, нечто, подозрительно напоминающее детскую игру. Адонайя снова принялся наносить Полу прежние слабые и бессмысленные удары. У встревоженных женщин Праведного Пути было слишком много поводов желать победы Полу, чтобы не задаваться вопросом: почему такой крепкий юноша, как Адонайя, показывает столь очевидную неподготовленность к борьбе? Бекке казалось, что она слышит, как они мысленно опровергают свидетельство собственных глаз: он молод, у него нет опыта, он плохо знает приемы, он действует под влиянием прихоти, молодые люди часто погибают под влиянием прихотей…
Но и хуторские мужчины были не лучше. Старшие боялись любых перемен в их жизни, а молодые? Они считали победу своего отца желанной лишь потому, что каждый из них считал именно себя тем человеком, который когда-нибудь убьет Пола. И никакой аутсайдер не имеет права красть у них из-под носа эту славу.
Все смотрели, но никто не видел.
Дождь слабых, скользящих ударов Адонайи должен был служить лишь для отвлечения внимания. Их раздражающая барабанная дробь очень быстро заставила Пола забыть о том невероятно болезненном толчке, который враг нанес ему куда-то под мышку. Он еще сильнее навалился на Адонайю и все свое искусство направил на то, чтоб перевернуть противника, как черепаху. Ему оставалось только убить, а уж тогда можно будет выслушать восторженные крики жен.
Но мир вдруг рухнул и покатился под наводящим ужас небом куда-то, где течение времени страшно замедлилось, а привычные движения лишились смысла.
Неужели Бекка одна заметила ту судорогу, которая прошла по рукам ее отца? Его челюсть отвисла, рот безвольно приоткрылся. Огромные лапищи, вцепившиеся в плечи Адонайи, побелели от напряжения — сила вытекала из пальцев Пола. Бекка прижала сестренку к груди еще крепче, увидев, как левое колено Пола вдруг подогнулось и он упал.
А может, это был результат действий Адонайи — того точно продуманного, молниеносного движения, с которым его колено с силой взлетело вверх, нанеся удар меж раздвинутых ног Пола и отбросив его влево?
Адонайя откатился в другую сторону — свободный от клинча — и уже успел вскочить на ноги, пока Пол все еще извивался в пыли. Сильный удар босой ногой попал в уже окровавленное лицо Пола в тот самый момент, когда он пробовал встать. Однако Бекка видела, что Пол рухнул еще до того, как получил этот удар.
Все было неправильно. Все казалось чем-то нереальным. Неужели это видела только она одна или же все произошло так быстро, что остальные не успели осмыслить происходящее? Да и как вообще эти люди, зашоренные собственными интересами, всецело зависящими от того, чем кончится бой, могли вообще что-то заметить? Никогда еще Бекка не чувствовала себя такой одинокой. Независимо от того, насколько был силен удар ноги Адонайи, Бекка знала — ее па обладал такой силой, которая позволила бы ему легко перенести и гораздо более сильный удар. И если Адонайя сейчас показал столь высокое понимание искусства боя, то почему ничего подобного он не проявил на празднике Окончания Жатвы?
Разве может человек овладеть таким сложным искусством за столь короткое время? А не могло ли нечто, весьма далекое от естественных причин, заставить па двигаться так медленно и с такими усилиями, будто он полный инвалид?
О Господин наш Царь, неужели они не видят?
«Пути Господина нашего Царя неисповедимы. — Голос Хэтти возник в уме Бекки, чтоб произнести эту фразу, которая давала ответ на все вопросы. Казалось, Бекка опять стала ребенком, который внимательно вслушивается в голос взрослой женщины, обучающей их: — Как у Давида с Голиафом, как у израильтян под Иерихоном, иногда Господь Бог и его возлюбленный Царь решают показать нам чудеса, слава которых длится вечно».
«Нет! — Червь в сердце Бекки голосом, похожим на ревущее пламя, ниспроверг авторитет Писания, на который ссылалась Кэйти. — Па не Голиаф и не город, погрязший во грехе! Он не творил зла. Зло творил Адонайя!»
Шифра зашевелилась в теплых объятиях Бекки и тихонько пискнула. Бекка взглянула на сестренку, и все голоса Поминального холма вдруг хором запели что-то, используя в качестве своего рупора этот крошечный влажный ротик. Всю самоуверенность Бекки как рукой сняло.
Голоса налетали темными шквалами, наполняя воздух жалобами на то, что Пол отправлял новорожденных на холм, потому что это были мальчики, а хутору требовались девочки, или наоборот. Они напоминали о подростках, превращенных в скелеты за то, что они в чем-то погрешили против хуторских норм. Они оплакивали девушек, чьи Перемены начались не так и длились иначе, чем они начинаются и длятся у достойных женщин. О девушках, у которых кровь шла или слишком обильно, или слишком часто и которым приходилось умирать, дабы их присутствие не нарушало привычного хода вещей. Звучал там и голос дочери Тали Сьюзен, да и не только ее. Ведь для каждой смерти Пол подыскивал оправдание в, обычаях или в строчке Писания, строчке, которая подтверждала его волю, но Бекка знала, что не эти мертвые, холодные цепочки букв были настоящими палачами детей.
Песня, которую сейчас пели младенцы и дети Поминального холма, была проста:
— Пришла его очередь!
«Его очередь, думала Бекка. Да, может быть, то, что он делал, тоже было злом, но все же… О, па!»
И сквозь слезы, от которых пламя факелов казалось колеблющимся и расплывчатым, она снова взглянула на ринг и увидела, как Адонайя дает подножку Полу — примитивный прием, которым пользуются даже хуторские девчонки, чтоб подшутить над неуклюжими сестренками. Толчок, если говорить правду, еле заметный, но Пол падает на землю. На этот раз Адонайя вскакивает обеими ногами прямо на грудь Пола. Горестно кричат женщины, заглушая треск ломающихся ребер. Потом удар ногой в голову, за ним — другой, наносимые с такой дикой злобой, что каждая клеточка в теле Бекки покрывается ледяной коркой.
К этому времени Адонайя уже перевернул тело Пола на живот и схватил изуродованную голову альфа в руки, чтоб сделать тот последний поворот, который выдавит жизнь из Пола. Он сделал это с таким видом, будто у него есть планы и более интересные. Треск шейного позвонка был скорее формальностью, чем необходимым завершением.
Адонайя встал над телом Пола и вытер со лба пот рукавом рубахи.
— Во имя Господа! — сказал он.
— Да исполнится воля его, — послышалось бормотание хуторян. Один из них подошел и сунул свой факел в железную бочку, которая тут же выплюнула густой дым, подкрашенный чем-то темно-красным. На мили вокруг, на других фермах увидят лишь поднимающееся к небу черное облако. Вторая бочка должна окрасить небо белым.
Люди из отборной шайки Адонайи уже двинулись сквозь тьму, туда, где все окна Праведного Пути, кроме одного, разрывали темноту ярким светом. Стоны и вопли спиралью взвились к небу, оставляя за собой шлейф кровавого дурмана.
У Бекки не было времени оплакивать отца. Скорбь может подождать. Сейчас значение имело только одно. Пока оставалась хоть малейшая надежда, Бекка бежала в ночь с Шифрой на руках.
— Она здесь! — Бекка узнала голос Тали. Она услышала его еще до того, как свет факела залил глубокий подвал хранилища, где она, скрючившись, просидела, как ей казалось, бесконечные часы. Бекка откинула голову, чтобы встретить свет, и тут же перекосилась от боли, хотя и не позволила себе вскрикнуть.
С Тали было еще двое мужчин — один из шайки Адонайи, другой — из пожилых хуторян. У последнего лицо выражало угрюмое тонкогубое удовлетворение. Там — снаружи — сводились старые счеты за пустяковые обиды, за давние, но так и не прощенные ссоры. Хуторянин выглядел достаточно старым, чтоб принадлежать к тем жителям Праведного Пути, которые достались Полу, когда он завоевал место альфа. Вполне вероятно, что он помнил еще отца Пола.
«Такой старый, — подумала Бекка, когда он спрыгнул в погреб и подставил ей руки, чтоб она дотянулась до люка и вылезла наверх. — Интересно, а сколько раз он в своих мечтах, набравшись храбрости, делал то, что потом сделал мой па, и поднимался выше, переставал быть просто парой рабочих рук? Но он так и не осмелился и, должно быть, завидовал моему па, который стал тем, кем ему уже никогда не бывать. Может, во сне он видел себя чем-то большим, но — Пресвятая Богоматерь! — как он наверняка радуется смерти моего бедного па!»
Да разве он один такой? Человек Адонайи тоже преобразился, его плоское лицо излучало сияние восторга. Этого-то следовало ожидать. Теперь, когда Адонайя стал альфом Праведного Пути, на тех, кто стоял с ним заодно с самого начала, посыплются благодеяния и дары. Не приходилось сомневаться в том, в какой форме этот человек захочет получить свою плату — слишком уж красноречиво он поглядывал на Бекку.
Но вдруг он ощутил ее запах, и его лицо тут же омрачилось.
— Лучше эту девку отвести прямо к Найже… Адонайе.
Пожилой кивнул, сморщив нос, когда резкий, ни с чем не сравнимый запах женщины в поре коснулся его ноздрей. Он злобно уставился на Бекку, как будто она совершила нечто непотребное специально назло ему.
«А все потому, что не может получить меня, — думала Бекка. — Как будто он мог раньше! Для этого мы с ним слишком близкие родственники. Разве что Поцелуй или Жест. Но Боже сохрани меня от того, чтобы разделить их с ним. Она взглянула на молодого и содрогнулась. Спаси меня и от этого. Хотя бы сейчас. Сейчас, когда я в поре, я для них как Ева. Никто не может взять меня, кроме…» Содержимое ее желудка поднялось почти к самому рту. Она стала молча молиться.
— Не торопитесь! — Тали подняла руку. Ее лицо горело лихорадочным румянцем, глаза пылали неестественным огнем. Она опустила факел в подвал хранилища; его свет исключал возможность скрыть здесь что-нибудь. — Где она? — крикнула она, осветив факелом кучу посевного зерна и какие-то тряпки, слишком небольшие, чтобы под ними можно было спрятать ребенка.
Бекка промолчала.
Юноша, по всей видимости, боялся Тали, шарахался от нее, как раз уже обжегшийся ребенок. Весь нерешительность и уважение, он заикаясь сказал:
— А может быть… Не может ли быть, что наши уже нашли ее?
Тали издала губами малоприличный звук — свидетельство ее презрения.
— Думаешь, я не знала бы об этом? Я тебе уже говорила — с остальными ее не было. — Она бросила на Бекку грозный взгляд. — Если ты полагаешь, что оказываешь услугу своей проклятой помешанной на Писании мамаше-наседке, то советую подумать еще раз. Она сама прикажет тебе принести ребенка и во всем подчиниться воле Господина нашего Царя. — Дикая пародия на смех сорвалась с губ Тали, поразив Бекку в самое сердце. — Да исполнится воля его, скажет она! Похоже, именно эти слова были на ее устах, когда Пол впервые овладел ею или когда она давала какому-нибудь другому идиоту Поцелуй Мира. Его воля исполнится, и если я дам ей больше утешения, чем она когда-либо давала мне, то пусть священный меч Царя Ирода поразит меня на этом месте!
— Иди с нами, Бекка, — сказал хуторянин тихо, но твердо. — Пожалуйста.
Она вышла вместе с ними из хранилища в мир, где рассвет уже начинал высвечивать поля. Бекка прикусила нижнюю губу, приказав себе не видеть того, что утренний свет должен был обнажить перед ее глазами. Вотще! Слишком многое случилось за ночь, и никто еще не успел убрать мертвецов.
Первым она увидела сына Тамар — Хирама. Он лежал на спине, с глазами, устремленными в небо. Должно быть, хотел найти убежище в дальних полях, когда мужчины поймали его. Его ночная рубашонка была слишком длинна для таких маленьких ножек, верно, перешла к нему от кого-то из братьев. Голова повернута под каким-то невероятным углом. Зато крови нет.
Кровь в изобилии появилась дальше, когда они подошли ближе к дому. Вилли — сын Селены — лежал во дворе, раскинувшись в тачке; его кожа была болезненно желтой: кровь вытекла из покрытого загаром тела.
Тому, кто поймал его, видно, пришлось нелегко, пока он наконец не перерезал Вилли глотку. Рана была рваная, а лицо и руки мальчика покрыты множеством мелких порезов и царапин. Еще двое ребятишек, примерно того же возраста, что и Вилли, привалились к стене большого сарая, будто присели на корточки, чтоб сыграть в шарики. У них были проломлены головы.
Бекка вдруг обнаружила, что она тяжело дышит широко открытым ртом. Это произошло в тот момент, когда Тали и двое мужчин подвели ее к дому, где ждал Адонайя. Здесь стояла какая-то неестественная тишина, а в воздухе не чувствовалось никаких запахов, кроме неожиданно свежих и бодрящих ароматов чистого осеннего утра. Ни из кухни, ни из очагов дым не шел. Небо пачкали лишь клубы умирающего багрового сигнального дыма, размазываемого утренним ветерком.
«О мой Господь и Пресвятая Дева Мария, пусть окажется, что женщины уже приходили, — молилась Бекка. — Пусть будет так, что они были тут до меня, чтоб убрать своих мертвецов. Господь мой, только не дай мне стать свидетельницей этого, и я клянусь своей душой…»
Эту молитву ей не суждено было закончить. Они обогнули угол дома и увидели Кэйти и Рэй, стоявших на коленях возле самых маленьких. Дети лежали длинным рядом, уже раздетые — их ночные рубашонки были брошены в бельевую корзину, стоявшую рядом. Женщины подняли глаза, когда услыхали приближающиеся к ним шаги. Лицо Рэй испещрено полосками высохших слез, волосы всклокочены и висят космами вдоль лица. На коленях она баюкала крошечное искалеченное тельце девчурки, не достигшей еще и трех лет. Темные кудри девочки были еще темнее там, где запеклась ее кровь. Рэй пыталась завернуть маленькое холодное тельце в небольшой кусок грубой материи, но руки ее отказывались повиноваться разуму. Они были способны лишь на одно — прижимать ребенка к груди, баюкать его под тихий напев колыбельной песни.
У Кэйти глаза сухие. Это испугало Бекку даже больше, чем зрелище нескрываемого горя Рэй. Хуторская учительница горько улыбнулась и сказала своим «классным» голосом:
— Бекка, как я рада, что ты пришла. Ты ведь пришла нам помочь? Это прекрасно. Ты ведь знаешь, я Дел не могу доверить ничего важного. Толку от нее мало, а мы должны убрать все, что ты здесь видишь, еще до начала полдневной трапезы. Я не имею представления, что готовить, хотя вообще-то, по правилам, сегодня готовить должна Селена. Но и на Селену положиться нельзя. А уж от мужчин и вообще никакой помощи не получишь. Надо заготовить очень много дров, надо натаскать много сучьев — вот и все, о чем они думают. И еще они требуют, чтоб мы доставили им детей сегодня же утром, причем в полном порядке, а нас только двое, чтоб этим заняться.
И она небрежно махнула рукой в сторону длинной шеренги трупов. Среди них лежало и тело ее младшего сына. Он был единственным, чье лицо не было изуродовано. Кэйти вытащила из корзины окровавленную детскую рубашку и взмахнула ею, чтоб расправить.
— Я стираю не хуже других женщин, но без помощниц одолеть столько… Нет, просто не представляю. Столько дел до полдника, — добавила она, покачивая головой.
Самые пожилые женщины сидели в гостиной, куда Тали ввела и Бекку. Они занимали целый ряд стоявших бок о бок стульев с высокими прямыми спинками и были одеты в свои лучшие платья. Ни один волосок не выбивался из их причесок, а лица были спокойны и чисто умыты, как у невест.
Старшая из жен Пола даже ухом не повела, услышав, что Тали окликнула ее по имени. Она смотрела прямо перед собой куда-то в будущее, которое у нее сейчас измерялось часами.
— Мишель, что вы сделали с ним?
Все так же твердо глядя вперед, Мишель ответила:
— Мы о нем позаботились. Для этого мы воспользовались его кабинетом. Он в стороне от других комнат, как раз то, что нужно. Никто из тех, кто увидит его, не сможет упрекнуть нас, что мы были небрежны или отказали нашему мужу в последней услуге.
Тали хмыкнула и взмахнула своим факелом, так что тот оказался всего в нескольких дюймах от стоического лица Мишель. Старуха не дрогнула и не шевельнулась. Тали поднесла пламя еще ближе, еще медленнее, пока любое, даже случайное, движение руки могло привести его в соприкосновение с темным платьем Мишель. Все та же каменная неподвижность.
— Лицо, точно лемех плуга! — Тали приложила губы почти к самому уху Мишель и сказала свистящим шепотом: — На лемехе ничто не оставляет следов, но на камне он нередко ломается. Вот, значит, ты какая?
Мишель не смотрела на Тали. Для нее эта молодая женщина была все равно что сквозняк, что полет надоедливой мухи, что обрывок забытого сна. И только Бекке да небесам она сказала:
— А они удачно подобрали ей имя. Все так и сбудется.
Кровь отхлынула от лица Тали. Она выпрямилась и отошла от шеренги сидящих жен Пола. То, что такая невинная фраза вызвала у Тали столь сильную реакцию, удивило Бекку, и, видимо, это отразилось у нее на лице.
— Аталия. Аталия — это тот, кто убил всех царских детей из рода Давида, а затем погиб ужасной смертью прямо у священного алтаря.
Бекка резко повернула голову, чтоб взглянуть на ту, чей голос раздался откуда-то снизу. Баба Фила, чуть склонив голову набок, подмигнула ей, будто ребенок, готовящий удачную шалость.
— Что ж делать, коли ее так зовут? — И обращаясь к Тали, добавила: — Не обращай внимания на Мишель, милочка. От женщин, чей ум занят высокими помыслами, вежливых слов не услышишь. И тебе тоже не следует уделять так много внимания своему имени. Тали, а то твой новый муж подумает, что ты заносишься выше, чем тебе надлежит быть. Он ведь предпочитает достойных женщин, этот Адонайя из Миро… из Праведного Пути.
Старуха пристально поглядела на ряд сидящих женщин — моложе, чем она, но достаточно старых, чтобы не считаться приносящими пользу.
— Может, вам что-нибудь нужно от меня, Мишель, Офир, Делис и все остальные? Что-то, чтоб облегчить ваше ожидание или что-то после него?
— Бог да будет с тобой, Фила, скоро мы ни в чем не будем нуждаться.
Баба Фила пожала плечами.
— Да будет Он и с вами. Если передумаете, то дайте знать моей девчонке, она меня отыщет. — Старуха снова повернулась к Тали. — Все, о чем ты просила, уже готово, а моя девчонка ждет тебя у задней двери. И будь добра, присмотри, чтоб твой факел был погашен, когда туда пойдешь. Я, знаешь ли, прожила так много совсем не для того, чтоб помереть от пожара в доме.
В словах Тали прозвучала какая-то почти свирепая готовность:
— А как скоро это должно сработать?
Еще одно пожатие опущенных под бременем лет плеч:
— Часа через два-три. Да ты и сама узнаешь, незадолго до того, как начнется.
— Очень юный; кто-то подложил ему большую свинью, уговорив его пойти на такое дело. — Эти слова, сказанные Рэй, передавались из уст в уста. Жены Пола — молодые и старые — чувствовали такое облегчение, что могли пожертвовать обреченному мальчику немножко жалости.
Все, кроме Тали. Бекка видела, как сжимаются ее кулаки, когда Адонайе удавалось ловко ухватить противника. Глаза молодой жены Пола светились, как угли, и вспыхивали, как пламя, ее губы раскрылись, а изо рта со свистом вырывалось дыхание, будто усилием воли она хотела перелить свои слабые силы в тело Адонайи. Бекка отвела глаза и спрятала лицо в теплую шейку Шифры.
В это время на ринге Пол схватил Адонайю за перед его рубашки и подтянул к себе. Тот резко и мощно нанес Полу удар головой в лицо, размозжив ему нос. Пол взвыл от боли. А хитроумный сын Заха легко отскочил назад и хищно осклабился, глядя, как альф вытирает поток крови, окрасивший его руку в ярко-красный цвет.
— Не ожидал, старичок? — крикнул Адонайя. — Лучше держись от меня подальше. А то как бы я тебя ненароком не зашиб. — А потом, широко раскрыв объятия, будто встречал любимую, позвал: — Вот он я!
Глаза Пола вспыхнули. Оскорбления Адонайи имели целью вывести Пола из себя, чтобы тот кинулся в бой очертя голову. Но Пол был слишком опытен, чтоб позволить кому-нибудь, кроме себя, контролировать свои действия. Он не шел на сближение.
Визгливый смех Адонайи разорвал ночь:
— Вот это дело, старичок! Держись за жизнь, пока можешь. Но не успеет еще рассвести, как ты превратишься в кусок мяса, который плугом закопают в землю, а заодно с тобой и все, что выросло из твоего семени. Твои сыновья станут моими слугами, твои дочери — моей забавой, а твои жены… — Его насмешки вызывали у Бекки ощущение мурашек, бегающих по всему ее телу. — Они же и так говорят между собой, что все, что у тебя ниже пупка, давно принадлежит могиле. Доставь удовольствие этим бедняжкам. Пол, отдай земле и все остальное.
Пол набрал в легкие воздуха.
— Я отдам земле кое-что побольше, — ответил он, и его голос был так тих, что Баба Фила громко спросила, что он оказал. Но прежде чем кто-нибудь успел ей ответить, Пол прыгнул вперед; на плечах его сидела смерть. Адонайя сделал неудачную попытку уклониться. Мощный толчок свалил его с ног, и он плашмя упал на землю. Пол попытался схватить его за горло, но бешенство, застилавшее ему глаза, оказалось плохим советчиком. Даже ребятишки, еще находящиеся под присмотром своих матерей, знали, как надо избавляться от такого захвата: выбросить с силой руки вперед — иначе их родичи наверняка не дали бы им времени дожить до второго урока. Адонайя выдвинул вперед свои напряженные руки, но желаемого результата не получил. Пол придавил его всем весом своего грузного тела. Барахтающийся и трепыхающийся юноша еще слабо сопротивлялся, но теперь все свелось к вопросу — кто тяжелее, у кого сильнее мускулы и крепче кость.
— Дерется, как баба, невзирая на свою хвастливость, — пробормотала Мишель. Бекка ясно различала множество оттенков презрения, вложенного в эти слова.
«Нет, я бы так драться не стала, — с удивлением поймала Бекка собственные мысли. — Если б я дралась с кем-то, кто гораздо крупнее меня, я бы всячески избегала клинча, пока мой противник не выдохся бы. Почему Адонайя старается приблизить конец поединка? Он быстр, он вполне мог бы уклониться от броска па и тянуть время. И все-таки он этого не сделал. Неужели он такой дурак, что стремится к смерти?»
Но в глубине сердца она знала, что это не так. Нет, Адонайя не дурак, он хитер, как лисица. Знание этого факта давало Бекке то, чего не могло бы ей дать наблюдение за боем, хотя бы оно и длилось целую ночь. И от этого знания пахло страхом.
В квадрате света Адонайя изо всех сил молотил кулаками в грудь его отца, а остальные мужчины с любопытством смотрели на это. Видимо, окончательное суждение уже было вынесено; уверенность в близкой победе Пола придавала атмосфере какую-то особую легкость, тем более радостную, что еще недавно эта атмосфера была полна сомнениями и дурными предчувствиями. Только приспешники Адонайи молчали, не обнаруживая ни особой печали, ни особого стыда за падение своего вожака и за его слабую и бессмысленную оборону. Пол уже просунул согнутую ногу под своего противника, готовясь перевернуть его, а потом сделать последний могучий рывок, чтобы переломить ему неподатливый позвоночник.
— Ради Бога, Пол, пощади его! — Все головы повернулись. Крикнул кто-то из членов стаи Адонайи — худенький парень со спутанными волосами и еле пробивающейся бородой. Даже Пол, все еще продолжая прижимать к земле Адонайю, взглянул туда же. И как будто в благодарность за отсрочку, а может, и в последней бесцельной попытке защитить себя руки Адонайи прикрыли его горло.
Только на мгновение. Ладони тут же отпустили ворот рубашки и снова сжались в кулаки. Левый ударил так слабо, что заставил Пола лишь бросить взгляд в том направлении, будто кто-то хлопнул его, отвлекая внимание. Правый кулак ударил сильнее — странный удар, нацеленный куда-то под мышку. Бекка нахмурилась, продолжая внимательно вглядываться в происходящее. Неужели Адонайя думает таким образом столкнуть с себя ее отца? Но почему, если удар такой пустяковый, как кажется, почему па издал такой страшный крик?
Почему он схватился правой рукой за левый бок — там, где находятся верхние ребра грудной клетки? Бекка постаралась припомнить уроки девушки Бабы Филы насчет того, как можно причинить противнику острую боль. Может, Адонайя случайно наткнулся на такое место? Но в этой части корпуса она такого места припомнить не могла. Правда, тот слабый удар не выглядел случайным — Адонайя не из тех, кто надеется на случай, особенно если на кон поставлена его собственная жизнь. У Бекки не было сомнения, что он хотел нанести именно такой удар и именно в то место, куда он попал.
Нет, о случайности следует забыть. Борьба возобновилась, но для наблюдательного взгляда Бекки было ясно — в ней присутствует какой-то элемент фальши, нечто, подозрительно напоминающее детскую игру. Адонайя снова принялся наносить Полу прежние слабые и бессмысленные удары. У встревоженных женщин Праведного Пути было слишком много поводов желать победы Полу, чтобы не задаваться вопросом: почему такой крепкий юноша, как Адонайя, показывает столь очевидную неподготовленность к борьбе? Бекке казалось, что она слышит, как они мысленно опровергают свидетельство собственных глаз: он молод, у него нет опыта, он плохо знает приемы, он действует под влиянием прихоти, молодые люди часто погибают под влиянием прихотей…
Но и хуторские мужчины были не лучше. Старшие боялись любых перемен в их жизни, а молодые? Они считали победу своего отца желанной лишь потому, что каждый из них считал именно себя тем человеком, который когда-нибудь убьет Пола. И никакой аутсайдер не имеет права красть у них из-под носа эту славу.
Все смотрели, но никто не видел.
Дождь слабых, скользящих ударов Адонайи должен был служить лишь для отвлечения внимания. Их раздражающая барабанная дробь очень быстро заставила Пола забыть о том невероятно болезненном толчке, который враг нанес ему куда-то под мышку. Он еще сильнее навалился на Адонайю и все свое искусство направил на то, чтоб перевернуть противника, как черепаху. Ему оставалось только убить, а уж тогда можно будет выслушать восторженные крики жен.
Но мир вдруг рухнул и покатился под наводящим ужас небом куда-то, где течение времени страшно замедлилось, а привычные движения лишились смысла.
Неужели Бекка одна заметила ту судорогу, которая прошла по рукам ее отца? Его челюсть отвисла, рот безвольно приоткрылся. Огромные лапищи, вцепившиеся в плечи Адонайи, побелели от напряжения — сила вытекала из пальцев Пола. Бекка прижала сестренку к груди еще крепче, увидев, как левое колено Пола вдруг подогнулось и он упал.
А может, это был результат действий Адонайи — того точно продуманного, молниеносного движения, с которым его колено с силой взлетело вверх, нанеся удар меж раздвинутых ног Пола и отбросив его влево?
Адонайя откатился в другую сторону — свободный от клинча — и уже успел вскочить на ноги, пока Пол все еще извивался в пыли. Сильный удар босой ногой попал в уже окровавленное лицо Пола в тот самый момент, когда он пробовал встать. Однако Бекка видела, что Пол рухнул еще до того, как получил этот удар.
Все было неправильно. Все казалось чем-то нереальным. Неужели это видела только она одна или же все произошло так быстро, что остальные не успели осмыслить происходящее? Да и как вообще эти люди, зашоренные собственными интересами, всецело зависящими от того, чем кончится бой, могли вообще что-то заметить? Никогда еще Бекка не чувствовала себя такой одинокой. Независимо от того, насколько был силен удар ноги Адонайи, Бекка знала — ее па обладал такой силой, которая позволила бы ему легко перенести и гораздо более сильный удар. И если Адонайя сейчас показал столь высокое понимание искусства боя, то почему ничего подобного он не проявил на празднике Окончания Жатвы?
Разве может человек овладеть таким сложным искусством за столь короткое время? А не могло ли нечто, весьма далекое от естественных причин, заставить па двигаться так медленно и с такими усилиями, будто он полный инвалид?
О Господин наш Царь, неужели они не видят?
«Пути Господина нашего Царя неисповедимы. — Голос Хэтти возник в уме Бекки, чтоб произнести эту фразу, которая давала ответ на все вопросы. Казалось, Бекка опять стала ребенком, который внимательно вслушивается в голос взрослой женщины, обучающей их: — Как у Давида с Голиафом, как у израильтян под Иерихоном, иногда Господь Бог и его возлюбленный Царь решают показать нам чудеса, слава которых длится вечно».
«Нет! — Червь в сердце Бекки голосом, похожим на ревущее пламя, ниспроверг авторитет Писания, на который ссылалась Кэйти. — Па не Голиаф и не город, погрязший во грехе! Он не творил зла. Зло творил Адонайя!»
Шифра зашевелилась в теплых объятиях Бекки и тихонько пискнула. Бекка взглянула на сестренку, и все голоса Поминального холма вдруг хором запели что-то, используя в качестве своего рупора этот крошечный влажный ротик. Всю самоуверенность Бекки как рукой сняло.
Голоса налетали темными шквалами, наполняя воздух жалобами на то, что Пол отправлял новорожденных на холм, потому что это были мальчики, а хутору требовались девочки, или наоборот. Они напоминали о подростках, превращенных в скелеты за то, что они в чем-то погрешили против хуторских норм. Они оплакивали девушек, чьи Перемены начались не так и длились иначе, чем они начинаются и длятся у достойных женщин. О девушках, у которых кровь шла или слишком обильно, или слишком часто и которым приходилось умирать, дабы их присутствие не нарушало привычного хода вещей. Звучал там и голос дочери Тали Сьюзен, да и не только ее. Ведь для каждой смерти Пол подыскивал оправдание в, обычаях или в строчке Писания, строчке, которая подтверждала его волю, но Бекка знала, что не эти мертвые, холодные цепочки букв были настоящими палачами детей.
Песня, которую сейчас пели младенцы и дети Поминального холма, была проста:
— Пришла его очередь!
«Его очередь, думала Бекка. Да, может быть, то, что он делал, тоже было злом, но все же… О, па!»
И сквозь слезы, от которых пламя факелов казалось колеблющимся и расплывчатым, она снова взглянула на ринг и увидела, как Адонайя дает подножку Полу — примитивный прием, которым пользуются даже хуторские девчонки, чтоб подшутить над неуклюжими сестренками. Толчок, если говорить правду, еле заметный, но Пол падает на землю. На этот раз Адонайя вскакивает обеими ногами прямо на грудь Пола. Горестно кричат женщины, заглушая треск ломающихся ребер. Потом удар ногой в голову, за ним — другой, наносимые с такой дикой злобой, что каждая клеточка в теле Бекки покрывается ледяной коркой.
К этому времени Адонайя уже перевернул тело Пола на живот и схватил изуродованную голову альфа в руки, чтоб сделать тот последний поворот, который выдавит жизнь из Пола. Он сделал это с таким видом, будто у него есть планы и более интересные. Треск шейного позвонка был скорее формальностью, чем необходимым завершением.
Адонайя встал над телом Пола и вытер со лба пот рукавом рубахи.
— Во имя Господа! — сказал он.
— Да исполнится воля его, — послышалось бормотание хуторян. Один из них подошел и сунул свой факел в железную бочку, которая тут же выплюнула густой дым, подкрашенный чем-то темно-красным. На мили вокруг, на других фермах увидят лишь поднимающееся к небу черное облако. Вторая бочка должна окрасить небо белым.
Люди из отборной шайки Адонайи уже двинулись сквозь тьму, туда, где все окна Праведного Пути, кроме одного, разрывали темноту ярким светом. Стоны и вопли спиралью взвились к небу, оставляя за собой шлейф кровавого дурмана.
У Бекки не было времени оплакивать отца. Скорбь может подождать. Сейчас значение имело только одно. Пока оставалась хоть малейшая надежда, Бекка бежала в ночь с Шифрой на руках.
16
На лужайке, где ползают змеи с отравленным жалом,
Я Лилит[10] с моим милым на травке зеленой застала.
На лужайке, где яблоки красные зреют.
Я дала ему плод, а вину возложила на змея.
На лужайке, где змей опечален подобным итогом,
Я смеюсь над глупцами — мужчиной и Господом Богом.
На лужайке, где монстры, а я не сказать, чтоб одета,
Я в лицо им кричу: да, я сделала, сделала это!
— Она здесь! — Бекка узнала голос Тали. Она услышала его еще до того, как свет факела залил глубокий подвал хранилища, где она, скрючившись, просидела, как ей казалось, бесконечные часы. Бекка откинула голову, чтобы встретить свет, и тут же перекосилась от боли, хотя и не позволила себе вскрикнуть.
С Тали было еще двое мужчин — один из шайки Адонайи, другой — из пожилых хуторян. У последнего лицо выражало угрюмое тонкогубое удовлетворение. Там — снаружи — сводились старые счеты за пустяковые обиды, за давние, но так и не прощенные ссоры. Хуторянин выглядел достаточно старым, чтоб принадлежать к тем жителям Праведного Пути, которые достались Полу, когда он завоевал место альфа. Вполне вероятно, что он помнил еще отца Пола.
«Такой старый, — подумала Бекка, когда он спрыгнул в погреб и подставил ей руки, чтоб она дотянулась до люка и вылезла наверх. — Интересно, а сколько раз он в своих мечтах, набравшись храбрости, делал то, что потом сделал мой па, и поднимался выше, переставал быть просто парой рабочих рук? Но он так и не осмелился и, должно быть, завидовал моему па, который стал тем, кем ему уже никогда не бывать. Может, во сне он видел себя чем-то большим, но — Пресвятая Богоматерь! — как он наверняка радуется смерти моего бедного па!»
Да разве он один такой? Человек Адонайи тоже преобразился, его плоское лицо излучало сияние восторга. Этого-то следовало ожидать. Теперь, когда Адонайя стал альфом Праведного Пути, на тех, кто стоял с ним заодно с самого начала, посыплются благодеяния и дары. Не приходилось сомневаться в том, в какой форме этот человек захочет получить свою плату — слишком уж красноречиво он поглядывал на Бекку.
Но вдруг он ощутил ее запах, и его лицо тут же омрачилось.
— Лучше эту девку отвести прямо к Найже… Адонайе.
Пожилой кивнул, сморщив нос, когда резкий, ни с чем не сравнимый запах женщины в поре коснулся его ноздрей. Он злобно уставился на Бекку, как будто она совершила нечто непотребное специально назло ему.
«А все потому, что не может получить меня, — думала Бекка. — Как будто он мог раньше! Для этого мы с ним слишком близкие родственники. Разве что Поцелуй или Жест. Но Боже сохрани меня от того, чтобы разделить их с ним. Она взглянула на молодого и содрогнулась. Спаси меня и от этого. Хотя бы сейчас. Сейчас, когда я в поре, я для них как Ева. Никто не может взять меня, кроме…» Содержимое ее желудка поднялось почти к самому рту. Она стала молча молиться.
— Не торопитесь! — Тали подняла руку. Ее лицо горело лихорадочным румянцем, глаза пылали неестественным огнем. Она опустила факел в подвал хранилища; его свет исключал возможность скрыть здесь что-нибудь. — Где она? — крикнула она, осветив факелом кучу посевного зерна и какие-то тряпки, слишком небольшие, чтобы под ними можно было спрятать ребенка.
Бекка промолчала.
Юноша, по всей видимости, боялся Тали, шарахался от нее, как раз уже обжегшийся ребенок. Весь нерешительность и уважение, он заикаясь сказал:
— А может быть… Не может ли быть, что наши уже нашли ее?
Тали издала губами малоприличный звук — свидетельство ее презрения.
— Думаешь, я не знала бы об этом? Я тебе уже говорила — с остальными ее не было. — Она бросила на Бекку грозный взгляд. — Если ты полагаешь, что оказываешь услугу своей проклятой помешанной на Писании мамаше-наседке, то советую подумать еще раз. Она сама прикажет тебе принести ребенка и во всем подчиниться воле Господина нашего Царя. — Дикая пародия на смех сорвалась с губ Тали, поразив Бекку в самое сердце. — Да исполнится воля его, скажет она! Похоже, именно эти слова были на ее устах, когда Пол впервые овладел ею или когда она давала какому-нибудь другому идиоту Поцелуй Мира. Его воля исполнится, и если я дам ей больше утешения, чем она когда-либо давала мне, то пусть священный меч Царя Ирода поразит меня на этом месте!
— Иди с нами, Бекка, — сказал хуторянин тихо, но твердо. — Пожалуйста.
Она вышла вместе с ними из хранилища в мир, где рассвет уже начинал высвечивать поля. Бекка прикусила нижнюю губу, приказав себе не видеть того, что утренний свет должен был обнажить перед ее глазами. Вотще! Слишком многое случилось за ночь, и никто еще не успел убрать мертвецов.
Первым она увидела сына Тамар — Хирама. Он лежал на спине, с глазами, устремленными в небо. Должно быть, хотел найти убежище в дальних полях, когда мужчины поймали его. Его ночная рубашонка была слишком длинна для таких маленьких ножек, верно, перешла к нему от кого-то из братьев. Голова повернута под каким-то невероятным углом. Зато крови нет.
Кровь в изобилии появилась дальше, когда они подошли ближе к дому. Вилли — сын Селены — лежал во дворе, раскинувшись в тачке; его кожа была болезненно желтой: кровь вытекла из покрытого загаром тела.
Тому, кто поймал его, видно, пришлось нелегко, пока он наконец не перерезал Вилли глотку. Рана была рваная, а лицо и руки мальчика покрыты множеством мелких порезов и царапин. Еще двое ребятишек, примерно того же возраста, что и Вилли, привалились к стене большого сарая, будто присели на корточки, чтоб сыграть в шарики. У них были проломлены головы.
Бекка вдруг обнаружила, что она тяжело дышит широко открытым ртом. Это произошло в тот момент, когда Тали и двое мужчин подвели ее к дому, где ждал Адонайя. Здесь стояла какая-то неестественная тишина, а в воздухе не чувствовалось никаких запахов, кроме неожиданно свежих и бодрящих ароматов чистого осеннего утра. Ни из кухни, ни из очагов дым не шел. Небо пачкали лишь клубы умирающего багрового сигнального дыма, размазываемого утренним ветерком.
«О мой Господь и Пресвятая Дева Мария, пусть окажется, что женщины уже приходили, — молилась Бекка. — Пусть будет так, что они были тут до меня, чтоб убрать своих мертвецов. Господь мой, только не дай мне стать свидетельницей этого, и я клянусь своей душой…»
Эту молитву ей не суждено было закончить. Они обогнули угол дома и увидели Кэйти и Рэй, стоявших на коленях возле самых маленьких. Дети лежали длинным рядом, уже раздетые — их ночные рубашонки были брошены в бельевую корзину, стоявшую рядом. Женщины подняли глаза, когда услыхали приближающиеся к ним шаги. Лицо Рэй испещрено полосками высохших слез, волосы всклокочены и висят космами вдоль лица. На коленях она баюкала крошечное искалеченное тельце девчурки, не достигшей еще и трех лет. Темные кудри девочки были еще темнее там, где запеклась ее кровь. Рэй пыталась завернуть маленькое холодное тельце в небольшой кусок грубой материи, но руки ее отказывались повиноваться разуму. Они были способны лишь на одно — прижимать ребенка к груди, баюкать его под тихий напев колыбельной песни.
У Кэйти глаза сухие. Это испугало Бекку даже больше, чем зрелище нескрываемого горя Рэй. Хуторская учительница горько улыбнулась и сказала своим «классным» голосом:
— Бекка, как я рада, что ты пришла. Ты ведь пришла нам помочь? Это прекрасно. Ты ведь знаешь, я Дел не могу доверить ничего важного. Толку от нее мало, а мы должны убрать все, что ты здесь видишь, еще до начала полдневной трапезы. Я не имею представления, что готовить, хотя вообще-то, по правилам, сегодня готовить должна Селена. Но и на Селену положиться нельзя. А уж от мужчин и вообще никакой помощи не получишь. Надо заготовить очень много дров, надо натаскать много сучьев — вот и все, о чем они думают. И еще они требуют, чтоб мы доставили им детей сегодня же утром, причем в полном порядке, а нас только двое, чтоб этим заняться.
И она небрежно махнула рукой в сторону длинной шеренги трупов. Среди них лежало и тело ее младшего сына. Он был единственным, чье лицо не было изуродовано. Кэйти вытащила из корзины окровавленную детскую рубашку и взмахнула ею, чтоб расправить.
— Я стираю не хуже других женщин, но без помощниц одолеть столько… Нет, просто не представляю. Столько дел до полдника, — добавила она, покачивая головой.
Самые пожилые женщины сидели в гостиной, куда Тали ввела и Бекку. Они занимали целый ряд стоявших бок о бок стульев с высокими прямыми спинками и были одеты в свои лучшие платья. Ни один волосок не выбивался из их причесок, а лица были спокойны и чисто умыты, как у невест.
Старшая из жен Пола даже ухом не повела, услышав, что Тали окликнула ее по имени. Она смотрела прямо перед собой куда-то в будущее, которое у нее сейчас измерялось часами.
— Мишель, что вы сделали с ним?
Все так же твердо глядя вперед, Мишель ответила:
— Мы о нем позаботились. Для этого мы воспользовались его кабинетом. Он в стороне от других комнат, как раз то, что нужно. Никто из тех, кто увидит его, не сможет упрекнуть нас, что мы были небрежны или отказали нашему мужу в последней услуге.
Тали хмыкнула и взмахнула своим факелом, так что тот оказался всего в нескольких дюймах от стоического лица Мишель. Старуха не дрогнула и не шевельнулась. Тали поднесла пламя еще ближе, еще медленнее, пока любое, даже случайное, движение руки могло привести его в соприкосновение с темным платьем Мишель. Все та же каменная неподвижность.
— Лицо, точно лемех плуга! — Тали приложила губы почти к самому уху Мишель и сказала свистящим шепотом: — На лемехе ничто не оставляет следов, но на камне он нередко ломается. Вот, значит, ты какая?
Мишель не смотрела на Тали. Для нее эта молодая женщина была все равно что сквозняк, что полет надоедливой мухи, что обрывок забытого сна. И только Бекке да небесам она сказала:
— А они удачно подобрали ей имя. Все так и сбудется.
Кровь отхлынула от лица Тали. Она выпрямилась и отошла от шеренги сидящих жен Пола. То, что такая невинная фраза вызвала у Тали столь сильную реакцию, удивило Бекку, и, видимо, это отразилось у нее на лице.
— Аталия. Аталия — это тот, кто убил всех царских детей из рода Давида, а затем погиб ужасной смертью прямо у священного алтаря.
Бекка резко повернула голову, чтоб взглянуть на ту, чей голос раздался откуда-то снизу. Баба Фила, чуть склонив голову набок, подмигнула ей, будто ребенок, готовящий удачную шалость.
— Что ж делать, коли ее так зовут? — И обращаясь к Тали, добавила: — Не обращай внимания на Мишель, милочка. От женщин, чей ум занят высокими помыслами, вежливых слов не услышишь. И тебе тоже не следует уделять так много внимания своему имени. Тали, а то твой новый муж подумает, что ты заносишься выше, чем тебе надлежит быть. Он ведь предпочитает достойных женщин, этот Адонайя из Миро… из Праведного Пути.
Старуха пристально поглядела на ряд сидящих женщин — моложе, чем она, но достаточно старых, чтобы не считаться приносящими пользу.
— Может, вам что-нибудь нужно от меня, Мишель, Офир, Делис и все остальные? Что-то, чтоб облегчить ваше ожидание или что-то после него?
— Бог да будет с тобой, Фила, скоро мы ни в чем не будем нуждаться.
Баба Фила пожала плечами.
— Да будет Он и с вами. Если передумаете, то дайте знать моей девчонке, она меня отыщет. — Старуха снова повернулась к Тали. — Все, о чем ты просила, уже готово, а моя девчонка ждет тебя у задней двери. И будь добра, присмотри, чтоб твой факел был погашен, когда туда пойдешь. Я, знаешь ли, прожила так много совсем не для того, чтоб помереть от пожара в доме.
В словах Тали прозвучала какая-то почти свирепая готовность:
— А как скоро это должно сработать?
Еще одно пожатие опущенных под бременем лет плеч:
— Часа через два-три. Да ты и сама узнаешь, незадолго до того, как начнется.