Страница:
Ледяной холод, появившийся во взгляде Гилбера Ливи, принудил Бекку замолчать. То, как он говорил об этом богопротивном хуторе, заставило ее вспомнить лицо па, когда он читал о делах Патриархов и о жестоком правосудии в жестокие времена. Каждое слово, каждый поступок отделяли Гилбера Ливи от других известных ей людей, пока наконец в ее представлении ему стало не хватать только хвоста или крыльев, чтоб стать чем-то совершенно неземным.
— Ты пошел со своими людьми, чтобы… чтобы остановить их?
— Это было давным-давно, — ответил он. — Задолго до того, как родился мой отец или отец его отца. Точно никто не знает, как давно, но, надо думать, ближе к тем временам, когда воды стояли еще высоко, а голод… — Он четырежды сплюнул на землю, очищая рот, оскверненный названием этих проклятых годин. — Тем не менее мы заставили их вспомнить об ангелах смерти, когда сошли к ним с гор, могучие и наконец-то во всеоружии силы. Мы исполнили то, что надлежало исполнить, чтобы больше ни один хутор не смел счесть нас легкой добычей. Думаю, это сработало. Ты можешь увидеть то место на моих картах; мы отметили этот ныне не существующий хутор именем Джихинном. Теперь там нет ничего, но мы обязаны о нем помнить. Не знаю, как его звал тот народ, который там жил. Это не имеет значения, все равно они все давно погибли, и среди ваших людей не нашлось таких дураков, которые бы поселились на том месте, где когда-то жили эти подонки. — Гилбер был человеком, излагавшим только факты и не нуждающимся в чужих оценках его действий — хороших или плохих. — Они убивали наших детей, пока мы не сказали им: никогда больше! Мой народ не собирается ждать, пока твой Бог начнет карать грешников.
Он поглядел на запад, где поднимались горы и где солнце медленно опускалось в закат.
— Видишь, уже поздно. — Казалось, он сам рад возможности переменить тему разговора. — Скоро лягут сумерки и наступит шаббит. Знаешь, Бекка, возьми образцы, которые ты уже запомнила, и отправляйся вон в ту рощицу, погляди, может, что и найдешь там съедобное. А я пока подготовлю кое-что, а уж потом посмотрю, что ты нашла и как хорошо усвоила искусство лесных сборов. — Он бросил ей кусок аккуратно сложенной материи и велел использовать его в качестве мешка.
Бекка поступила как велено. Ее мозг был до отказа забит знаниями насчет сбора дикорастущих растений, полученными от Гилбера, а потому она забыла спросить его про этот шаббит, о котором он упоминал не в первый раз. Это слово всегда ее удивляло, но постоянно подворачивалось какое-нибудь дело, которое отвлекало ее от вопросов о его значении. Что бы там ни было, а ожидавшее ее дело было гораздо важнее. Она должна доказать своему другу, что хорошо усвоила его уроки, и обязательно выполнит это. Она принесет полный платок отличной еды, и там не найдется ни одного кусочка, который он выбросит как ядовитый.
В общем это оказалось не так уж и трудно. В этом году почти сразу же за праздником Окончания Жатвы наступила такая холодная погода, какой никто не ожидал. Бекка припомнила разговоры женщин о том, что будто бы холод с каждым годом проникает все дальше и дальше в глубь страны. Они даже расспрашивали Бабу Филу, не может ли та подтвердить их более краткосрочные наблюдения, и вещунья пустилась в пространный рассказ о том, что в ее девичьи годы вообще не было времен года, которые можно было бы назвать холодными.
Но пусть времена года крутятся как хотят, а заморозки принесли великолепный урожай диких ягод. Даже Бекка знала, что они вкусны, хотя бы по той причине, что всякая птичья мелочь охотно поедала их на кустах. К ягодам она добавила несколько древесных грибов и листики львиного зуба, найденные там, где деревья стали реже. Были там и орехи — что-то вроде странных желудей с маленькими чашечками, которые упали с тех же деревьев, на которых росли грибы. Гилбер говорил, что они вкусны, но только не в сыром виде. Она уже так уверовала в свой взгляд грибника, что добавила к сбору несколько земляных грибов, которые тщательно осмотрела в поисках признаков ядовитости, прежде чем окончательно решить вопрос об их пригодности.
К тому времени, когда Бекка подошла к лагерю, солнце уже почти зашло. Дорогу она отмечала — еще один урок, преподанный Гилбером, и ей даже не требовалась подсказка в виде дыма или огня, чтобы привести ее обратно.
И вдруг она услышала голоса.
Дерево дружески предоставило ей свой толстый ствол в качестве прикрытия, когда она прокралась поближе, чтоб узнать, что за незваные гости пожаловали к ним в лагерь. Их было всего четверо, но это были как раз те люди, лиц которых она надеялась никогда больше не видеть: Лу, Сарджи, Корп и Мол — все с длинными ружьями. Ружье же самого Гилбера находилось от костра гораздо дальше, чем помнила Бекка; оно стояло прислоненным к стволу дерева вместе с большим кинжалом ее друга и тремя меньшими клинками, которых она раньше не видела. На землю был небрежно брошен кусок веревки, как бы окружая ствол дерева. Вожак скадры почесывал свои стоящие дыбом волосы и спокойно сообщал Гилберу, как именно они будут его убивать.
Окруженный ими Гилбер слушал вожака, стоя на коленях, с лицом слишком безмятежным, чтоб предположить, что за этой внешностью скрывается ум, лихорадочно изыскивающий лазейки для спасения. Мол разглагольствовал о предательстве, обмане товарищей и о воровстве. За каждый проступок по законам скадры полагалось свое наказание, и нельзя сказать, чтобы приятное. Огонь и ножи имели множество форм применения на человеческом теле, которые Бекке и не снились; в данный момент Мол со знанием дела рассуждал о том, какие возможности предоставляют мягкие ткани глазного яблока, если их подвергнуть крайне неприличным и болезненным формам разрушения. Любой чувствительный человек от одного этого разговора начал бы просить пощады.
Но Гилбер даже глазом не моргнул. Сумерки уже прокрались в редкий лесок; их наступление сдерживалось колеблющимся светом жалкого костра и спокойным золотистым светом двух толстых белых свечей, стоящих в голубых керамических чашечках.
— Я же говорил, что заплачу, — сказал Гилбер Молу спокойным ровным голосом. Его смуглые щеки горели. Третья голубая чашка стояла между свечами, а рядом с ней лежал маленький питьевой мех; все это было столь же ново для Бекки, как и три ножа у обвязанного веревкой дерева. — Заплачу и за тот путь, что прошел с вами, и за девушку.
— А за девчонку? — вмешался костлявый Сарджи.
— Да кому она нужна-то? Эта сучка с провонявшей ногой давно уже сдохла. И говори, только когда тебе разрешат! — Мол ударил юношу по лицу, как будто это было в порядке вещей. — Ты меня не так понимаешь, Гилбер Ливи, — продолжал он со вздохом. — Ты служил моей скадре хорошо и честно во время нашего общего марша, и этого вполне хватило, чтобы расплатиться и за себя, и за целый мешок баб. Но я не могу менять законы скадры. Размер платы определяет весь личный состав, и им так понравилась эта девчонка, что… Черт, ну, словом, они жутко расстроены ее бегством. Вот почему я тут с группой — отыскать ее, хотя вы и находитесь за пределами предписанных нам маршрутов.
— А я-то считал тебя вожаком, Мол, — сказал Гилбер, — а не мальчиком на побегушках у твоих людей.
Глубокие шрамы на лице Мола побледнели.
— Я — вожак, но мои люди знают, что они имеют право высказать кое-что, прежде чем следовать за мной. Когда к нам обращается за защитой женщина, мы имеем право попытаться с ее помощью влить в наши ряды свежую кровь. Достойная благодарная женщина это понимает. Та девка, которую ты украл, будет просто оскорблена, если мы не позволим ей высказать нам благодарность за все, что мы для нее сделали.
Улыбка Гилбера была ясной и спокойной.
— А ты никогда не встречался с недостойной женщиной?
Корп испустил рев и ударил Гилбера по лицу прикладом винтовки. Лесовик поскользнулся в грязи и рухнул на бок, приземлившись прямо на маленький питьевой мех. Затычка выскочила, темная пахучая жидкость выплеснулась в костер, где зашипела и вспыхнула. Мол развернулся и со страшной силой врезал кулаком в живот Корпа.
— Ах ты, деревенский говнюк затраханный, — закричал Мол, когда тот согнулся, не в силах вздохнуть. — В следующий раз жди приказа, а то я воткну тебе в брюхо что-нибудь поострее.
Гилбер медленно поднялся и выплюнул на землю сломанный зуб. Изо рта текла кровь, а еще сильнее — из раны на щеке, которую рассек острый край приклада.
— Я сказал не подумав. Мол, — с трудом выговорил он, так как губы уже распухли, а крови набежало столько, что ему снова пришлось сплюнуть. — И за это приношу свои извинения.
Мол поморщился.
— Что-то я тебя таким слабаком еще не видывал, Гилбер Ливи. Когда ты к нам присоединился, Яйузи увидел тебя случайно со спущенными штанами и натрепался насчет того, что он там усмотрел; тогда ты его так оттрепал, что он годился только в похлебку. Корп нарушил порядок. Ты же знаешь, я бы и пальцем не пошевельнул, если б ты бросился на него. А ты просто валяешься на земле. Я знаю, что в тебе много силы и много смелости. Так что это дело очень странно попахивает. Чего ты добиваешься, а?
— Ничего, — ответил Гилбер. — Клянусь Всемогущим Богом и невестой его.
— И еще такую клятву услыхать от тебя! Ха! Век живи, век учись, а дураком помрешь. Но смотри, если ты со мной хитришь, то вряд ли проживешь столько.
Гилбер сел и потянулся за своим сильно сморщившимся мехом, чтобы заткнуть его. Он потряс мех и, видимо, пришел в уныние от того, как мало там осталось жидкости.
— Если хочешь, чтобы я дрался, приходи завтра. Сейчас — мир. Вы можете убивать меня, если на то будет воля Господа, можете забрать все, что у меня есть, в оплату моего долга и долга двух женщин. Но вы не можете заставить меня нарушить шаббит. Я сын священника.
— Ты просто кусок дерьма, — сказал Мол без всякой злости. — Знаешь ли, нам вовсе не нужно, чтоб ты сказал нам, где найти эту девку. Я умел читать следы еще до того, как твоя мать трахалась с каждой бородатой образиной из вашего безбожного племени.
Гилбер замер. Бекка видела, как напрягается каждая мышца его тела в жажде вцепиться в горло Мола. Большим усилием воли он подавил в себе желание прыгнуть на врага и вместо этого сделал тяжелый спазматический вздох.
Мол продолжал:
— Мы ее и сами найдем. Похоже, ты мало чего сможешь сделать, чтоб помешать нам взять то, что принадлежит скадре по праву.
Бекка опустилась на колени за стволом дерева и отползла немного назад от лагеря в спасительную тень темной рощицы. Патроны, которые она вытряхнула на ладонь, звенели, как ей казалось, слишком громко, но она действовала хладнокровно и быстро, с искусством, удивившим ее. Второй раз в жизни она заряжала свой револьвер, и теперь это ей далось куда легче.
— Он взбрыкивает, — пробормотала она. — Надо помнить, что он взбрыкивает вверх. И надо подойти к ним поближе, иначе толку не будет. Ближе, будь оно проклято!
Она слышала, как Мол приказал Сарджи попытать счастья и поискать ее след. Тощий парень шумел, пробираясь меж стволов, как целых четыре Бекки. В руке он держал пучок горящих сучьев, чтобы освещать дорогу, глаза были прикованы к земле.
— Хуторской говнюк, — прошептала с презрением про себя Бекка. Она знала, что, кем бы она ни была, слово «хутор» сейчас не будит в ней ничего, кроме отвращения. Она взяла револьвер обеими руками и осторожно двинулась к лагерю.
О, как возликовал Червь, когда Корп подпрыгнул в воздух: из лесных теней вылез серебристый ствол револьвера и ткнулся ему меж ребер! Если целишься в упор, удержать револьвер одной рукой нетрудно, а второй рукой Бекка вцепилась в спутанную шевелюру Корпа и рванула его голову назад. Главное дело — привлечь его внимание! Этот конец какой-то старинной байки, которую рассказывал приятелям ее па на празднике Окончания Жатвы, она случайно подслушала. Теперь фраза промелькнула в ее уме, хотя будь она проклята, если поняла, чему они тогда все смеялись!
Потом Корп дрожащим голосом крикнул:
— О Мол… — И она с трудом подавила приступ безумного смеха, когда его ружье, выпав из рук, плюхнулось на землю.
— Оставьте нас в покое, — сказала она. — Идите своей дорогой.
Мол обернулся. Если он когда-нибудь и видел подобную картину за все годы пребывания на посту вожака, то он ничем этого не выдал.
— Не могу этого сделать, миз, — сказал он. — Те, что остались в лагере, ждут, чтобы я привел вас обратно.
— Пусть ждут. Скажешь, что не сумел нас найти.
— Миз, это будет неправда. — Мол поглядел на нее с явным неодобрением. — Я не могу предать моих братьев.
— Тогда отвали им какую хочешь долю правды, но только убирайся отсюда. Я ведь могу сильно повредить этого парня, да и тебя тоже. (Молю Бога, чтобы это было так, подумала она. Он стоит слишком близко ко мне. Вверх! Помни, револьвер взбрыкивает вверх!) И его — тоже… — Она кивнула на конопатого Лу. — И того дурака, которого ты послал за мной, — тоже.
— Не сомневаюсь, — ответил Мол, почесывая подбородок. — Благодарение милости Господней, теперь я видел все, что можно увидеть на свете. Что ж ты за тварь такая? Ты ведь не женщина.
— И не та, которой интересно, что ты о ней думаешь, — бросила ему в ответ Бекка. — Я сама знаю, кто я такая, и этого мне хватит.
— Это-то так. — Мол обмозговал сказанное и заключил: — Не думаю, чтобы я оказал услугу своим людям, приведя в нашу скадру такое отродье, как ты. Нам никогда бы не удалось определить, мужчина ты или женщина, это уж точно. Не стоит ради этого терять мужчину, даже если это такой хуторской говнюк, как Корп. Тупая деревенщина, позволил бабе вот так обойти себя. — Мол говорил все это без злобы, но Корп съежился. — Ладно, мы уходим. Ты, должно быть, совсем спятила, но Гилбер Ливи еще больше охренел, если связался с ошибкой природы вроде тебя. Впрочем, кто знает, где такие, как он, проводят границу между тем, с кем можно трахаться, а с кем — нет?
Вожак скадры пронзительно свистнул сквозь зубы. Бекка услыхала хруст и треск веток под ногами Сарджи, который галопом несся на призыв своего господина. Мальчишка выскочил в круг света, задыхаясь от быстрого бега. Потребовалось несколько секунд, чтобы он понял, что тут происходит, и тогда его глаза чуть не выскочили из орбит.
— Ч-ч-что? — выдавил он.
— Заткнись, — сказал Мол. — Побереги глаза до лучших времен. И ты тоже, Лу. Хорошенько запомните ее лицо. Сейчас она находится на чужой территории, но если вы встретитесь с ней на нашем маршруте, то можете не соблюдать законов: делайте с ней что захотите, каким захотите способом, столько раз, сколько захотите. Она не желает, чтоб с ней обращались как с достойной женщиной, и мы ей такое удовольствие доставим.
— Я это тоже запомню, — ответила Бекка, напрягая все силы, чтоб голос ее звучал ровно. — И лица ваши тоже запомню. А теперь убирайтесь прочь, чтобы глаза мои на вас не смотрели. Я отпущу этого вашего парня на свободу, когда вы уйдете и сосчитаете до ста. Только не вздумайте возвращаться.
— Зачем? — полюбопытствовал Мол. — За тобой, что ли? — И с хохотом увел своих людей на запад, откуда они недавно пришли.
Бекка сдержала слово, в душе надеясь, что и Мол сдержит свое. Она сосчитала до ста, а затем приказала Корпу уходить. Он наклонился за своей упавшей винтовкой, но Бекка поставила ногу на ствол и позволила ему понюхать пахнущее порохом дуло ее револьвера.
— Она останется тут, — заявила Бекка. Корп было заколебался, так что она успела пересчитать все капельки пота, выступившие у него на лбу, пока наконец не понял, что она говорит серьезно, после чего помчался догонять своих товарищей.
Даже не приподняв свои юбки, Бекка плюхнулась в грязь рядом с ружьем Корпа. Она выронила револьвер в подол платья и откинула назад влажные от пота волосы, купая лицо в освежающей прохладе ветерка.
— Пречистая Мария, никогда бы не поверила, что справлюсь с таким делом!
— Ну ты и штучка, Бекка, — сказал Гилбер, на лице которого светилось искреннее восхищение. — Ты просто… победоносная!
— Ладно, пусть я штучка! — Ее нервы были слишком туго скручены, и она не знала, что делать со все еще бушующими в ней неизрасходованными остатками энергии и силы. Легче всего было выплеснуть их в гневе. — А кто же тогда, во имя Господа, ты? Да простит меня Святая Дева, Мол был прав. Что с тобой случилось, что ты мог рассиживать тут и выслушивать спокойно то, что они говорили тебе?
С кривой усмешкой Гилбер спросил:
— Уж не думаешь ли ты, что это было связано с тем, что их было четверо?
Бекка с силой хлопнула ладонями по коленям.
— Ты мне зубы не заговаривай! Ладно, их было четверо, и ты был бы идиотом, если б полез с ними в драку. Но чтобы не найти ни единого мужественного слова и не швырнуть им его в зубы? Ты слыхал Мола: он не вступился бы, если б ты свалил Корпа на землю. Я хочу знать правду!
— Ты хочешь… — Это был не вопрос, скорее утверждение.
— Да, хочу! Их было, как ты сказал, четверо, но из них трое ничего не знали о жизни в лесах, так что даже я услыхала их приближение.
Гилбер хмыкнул.
— Да, этот Сарджи мастер производить шум. Ему еще предстоит подучиться, иначе Мол…
— Гилбер Ливи!
Видно, он перестал находить в этой истории смешную сторону.
— Хорошо, Бекка. Ты ведь не дура. Ты знаешь, что я слышал их шаги. В любой другой день я взял бы свою винтовку, ушел бы в тень и встретил их на полпути. Мол единственный, с кем справиться нелегко, но я думаю, что одолел бы и его. Но не в этот день. Это шаббит. Я зажег свечи, налил вино и благословил их. Посмотри туда. — Он показал «на дерево, где лежали винтовка и ножи. — Быть внутри этого веревочного круга значит быть вне моей жизни в этот день мира и покоя. Если б я дотронулся до них, я потерял бы все, ради чего родился на свет. Я тебе уже говорил: я сын священника, и мир шаббита — моя нареченная.
— Да какие же священники учат такому?
— Священники Израиля.
— О Господи! — По спине Бекки прополз холодок ужаса, а ее глаза уставились на эту беззаконную тварь, вылезшую из древних легенд. — Ты — жид!
Первый шаббит, который Бекка провела с Гилбером Ливи, больше всего напоминал ей сидение на колючем кусте. После того, как она пережила первый кошмар, узнав, кто он такой, она все время настороженно следила за ним: не попытается ли он выкинуть один из своих безбожных фокусов, на которые его соплеменники большие мастера. То, что они пропутешествовали вместе уже более двух недель, теперь ничего не значило. Эта штуковина — шаббит — была для него священна, а Знание гласило, что евреи обладают силами, позволяющими им притворяться обыкновенными людьми, но только за исключением этого священного для них времени.
Разумеется, священного только для них!
Все происходящее доставляло ей неприятности. Во-первых, он дал костру почти что угаснуть, хотя сидел рядом с охапкой сухих сучьев. И только когда она увидела, что он и не думает подкормить пламя, она взяла эту обязанность на себя. Во-вторых, с ним чуть не приключился припадок, когда ее длинная юбка почти коснулась пламени одной из его приземистых свечей, и Бекка заявила, что этот огонь опасен и она его сейчас задует.
— Лучше ты смотри, куда идешь, — сказал он ей, сжав зубы до скрипа. — Свечи оставь в покое. — Видимо, шаббит запрещал ему заниматься всем, кроме соблюдения покоя. Однако лицо его вполне красноречиво говорило, что завтра Бекка поплатится своей шкурой, если сегодня не подчинится его требованиям. А она и без того была слишком сильно напугана, чтобы начинать спор.
Бекка попыталась возродить тот дух товарищества, который существовал между ними раньше, показав ему ее лесную добычу и предложив продолжить ее обучение. Он же ответил, что обучение — тоже работа, а работа — это то, чего его невеста шаббит терпеть не может. — Она хочет иметь меня всего, целиком, — усмехнулся Гилбер.
— Ну и пусть забирает! — проворчала Бекка.
О готовке еды этим вечером и речи быть не могло. Бекка не была близко знакома с его новой суженой, но шаббит сказала, что готовка — работа, а Гилбер не только сам не работал, но запретил это делать и Бекке. Он отобрал несколько принесенных ею из леса растений, которые можно было есть сырыми, и разделил их с Беккой, добавив к ним по крошечному кусочку твердого, как глина, хуторского хлеба. Была еще вода для питья, но совсем немного. Большую ее часть Бекка использовала, чтобы омыть избитое лицо Гилбера, а идти за новой он отказался.
— Завтра на закате, — пообещал он. — Через пустыню без воды не пойдешь. У меня в рюкзаке есть несколько пустых мехов, а к северо-востоку от нас я видел признаки, говорящие, что там есть вода.
— Мы что — целый день должны потерять? — взвизгнула Бекка.
— Это шаббит, — ответил он ей, и вопрос был исчерпан.
Может, невеста Гилбера и принесла ему покой, но Бекку она ввергла в полную тоску. Гилбер завернулся в свои одеяла и храпел, а она даже смежить глаз не могла от страха, что костер погаснет, а это страшное существо — шаббит — заявится сюда с новыми распоряжениями для Гилбера, например, чтоб он впал в яростное безумие, по-прежнему именуя это святым делом.
Следующий день начался серебристым восходом, подчеркнувшим красоту леса, но Бекка вылезла навстречу ему измотанной и полной ярости.
Ночь без сна не оставила ей никаких чувств, кроме гнева. В час раннего рассвета, промокшая от ледяной росы, Бекка смотрела, как он спит спокойным сном, — до тех пор, пока чувство зависти не переросло в туманящее зрение исступление. Теперь она ждала только его первого слова, которое бы вывело ее из себя, чтобы начисто срубить с плеч эту голову вместе с каштановыми волосами.
Но Гилбер не пожелал подставляться. Он проснулся, потянулся, убрал свою постель и начал распевать нечто, казавшееся Бекке набором бессмысленных звуков. Он все пел и пел; Бекка еще никогда не слыхала, чтоб он так долго занимался подобной чепухой. Потом вынул из рюкзака полоску белой ткани в палец шириной, украшенную голубой бахромой, и повесил ее себе на шею. Это деяние подвигло его на еще более громкое исполнение очередного кошачьего концерта, причем было очевидно, что он совершенно не думает о других людях, которые дико устали и очень хотели завтракать.
Завтрак. Его не было вовсе. Из вчерашнего лесного сбора остались лишь желуди да несколько древесных грибов, слишком жестких, чтобы их есть сырыми. Желуди же требовали специальной готовки, иначе их нельзя было есть, но инструкции, как их готовить, наверняка подпадали под понятие обучения, а это категорически запрещалось. Бекка полезла в мешок Гилбера, даже не испросив разрешения, молчаливо вызывая его на вспышку по поводу такого нахальства. А он раскачивался взад и вперед, распевая нечто, в чем ни один нормальный человек не усмотрел бы ни единого понятного слова, и не обращал на Бекку ни малейшего внимания.
«Ведет себя так, будто у него в объятиях настоящая новобрачная, — дивилась Бекка, глядя на выражение глубокой радости, все шире и шире разливавшееся по круглому лицу Гилбера, чем дольше он пел или читал что-то речитативом. — Он скрылся с ней и бросил меня одну». Эта мысль заставила ее ощутить свое полное ничтожество. Кусочек затхлого хлеба, который она взяла из рюкзака, казался ей еще менее съедобным, чем раньше, а она не осмеливалась снова подойти к мешку и порыться там.
В конце концов Гилбер временно кончил свои занятия и отправился в лес, не сказав Бекке ни слова. Волна злости накрыла ее с головой. Насколько она знала, колдовские песни, которые он бормотал, были жидовскими заклинаниями, имевшими целью заставить шаббит принять объемную телесную форму женщины. Сейчас он ушел, чтобы обрести свою невесту, а когда это свершится, он навсегда позабудет о Бекке.
Она очертя голову кинулась за ним, ибо была обессилена бессонницей и голодом, а потому и не вспомнила о ряде других обстоятельств, которые тоже требовали уединения. Бекка даже не подозревала, как далеко она сумела отправить свой здравый смысл, пока не услышала тонкого журчания жидкости, падающей на дубовую кору, и почти наткнулась на Гилбера, только-только закончившего свои дела.
— О Боже! — Бекка слишком поздно закрыла руками рот — эти слова уже успели вылететь. Но она просто не могла оторвать глаз от того, что сейчас было на виду. И оно было совершенно не похоже на те деревянные изображения, которые женщины использовали для обучения девушек там — в Праведном Пути.
— Ты! — Гилбер чуть было не задохся и быстро повернулся к ней спиной, лихорадочно натягивая штаны. На считанные секунды Бекке показалось, что она нашла магический ключ, с помощью которого можно прогнать всю эту гилберовскую чушь насчет шаббита, ибо он уже открывал рот, чтобы произнести самую сочную, самую яркую, самую яростную речь, которую когда-либо произносил мужчина. Однако он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул воздух из легких, повторил это еще раз, а потом спокойно сказал:
— Когда зайдет солнце, Бекка.
Она низко опустила голову. Ее сжигал стыд. Гилбер прошел мимо нее так, будто она была камнем. А потом она услышала, что он снова принялся напевать на тот же странный мотив, сидя возле дымящегося янтаря углей.
День разматывал пряжу часов. Около полудня Гилбер сделал перерыв, достаточно долгий, чтобы можно было взять небольшую частицу запасов для трапезы. На этот раз это были два ломтика, отрезанные от коричневого засаленного брусочка.
— Ты пошел со своими людьми, чтобы… чтобы остановить их?
— Это было давным-давно, — ответил он. — Задолго до того, как родился мой отец или отец его отца. Точно никто не знает, как давно, но, надо думать, ближе к тем временам, когда воды стояли еще высоко, а голод… — Он четырежды сплюнул на землю, очищая рот, оскверненный названием этих проклятых годин. — Тем не менее мы заставили их вспомнить об ангелах смерти, когда сошли к ним с гор, могучие и наконец-то во всеоружии силы. Мы исполнили то, что надлежало исполнить, чтобы больше ни один хутор не смел счесть нас легкой добычей. Думаю, это сработало. Ты можешь увидеть то место на моих картах; мы отметили этот ныне не существующий хутор именем Джихинном. Теперь там нет ничего, но мы обязаны о нем помнить. Не знаю, как его звал тот народ, который там жил. Это не имеет значения, все равно они все давно погибли, и среди ваших людей не нашлось таких дураков, которые бы поселились на том месте, где когда-то жили эти подонки. — Гилбер был человеком, излагавшим только факты и не нуждающимся в чужих оценках его действий — хороших или плохих. — Они убивали наших детей, пока мы не сказали им: никогда больше! Мой народ не собирается ждать, пока твой Бог начнет карать грешников.
Он поглядел на запад, где поднимались горы и где солнце медленно опускалось в закат.
— Видишь, уже поздно. — Казалось, он сам рад возможности переменить тему разговора. — Скоро лягут сумерки и наступит шаббит. Знаешь, Бекка, возьми образцы, которые ты уже запомнила, и отправляйся вон в ту рощицу, погляди, может, что и найдешь там съедобное. А я пока подготовлю кое-что, а уж потом посмотрю, что ты нашла и как хорошо усвоила искусство лесных сборов. — Он бросил ей кусок аккуратно сложенной материи и велел использовать его в качестве мешка.
Бекка поступила как велено. Ее мозг был до отказа забит знаниями насчет сбора дикорастущих растений, полученными от Гилбера, а потому она забыла спросить его про этот шаббит, о котором он упоминал не в первый раз. Это слово всегда ее удивляло, но постоянно подворачивалось какое-нибудь дело, которое отвлекало ее от вопросов о его значении. Что бы там ни было, а ожидавшее ее дело было гораздо важнее. Она должна доказать своему другу, что хорошо усвоила его уроки, и обязательно выполнит это. Она принесет полный платок отличной еды, и там не найдется ни одного кусочка, который он выбросит как ядовитый.
В общем это оказалось не так уж и трудно. В этом году почти сразу же за праздником Окончания Жатвы наступила такая холодная погода, какой никто не ожидал. Бекка припомнила разговоры женщин о том, что будто бы холод с каждым годом проникает все дальше и дальше в глубь страны. Они даже расспрашивали Бабу Филу, не может ли та подтвердить их более краткосрочные наблюдения, и вещунья пустилась в пространный рассказ о том, что в ее девичьи годы вообще не было времен года, которые можно было бы назвать холодными.
Но пусть времена года крутятся как хотят, а заморозки принесли великолепный урожай диких ягод. Даже Бекка знала, что они вкусны, хотя бы по той причине, что всякая птичья мелочь охотно поедала их на кустах. К ягодам она добавила несколько древесных грибов и листики львиного зуба, найденные там, где деревья стали реже. Были там и орехи — что-то вроде странных желудей с маленькими чашечками, которые упали с тех же деревьев, на которых росли грибы. Гилбер говорил, что они вкусны, но только не в сыром виде. Она уже так уверовала в свой взгляд грибника, что добавила к сбору несколько земляных грибов, которые тщательно осмотрела в поисках признаков ядовитости, прежде чем окончательно решить вопрос об их пригодности.
К тому времени, когда Бекка подошла к лагерю, солнце уже почти зашло. Дорогу она отмечала — еще один урок, преподанный Гилбером, и ей даже не требовалась подсказка в виде дыма или огня, чтобы привести ее обратно.
И вдруг она услышала голоса.
Дерево дружески предоставило ей свой толстый ствол в качестве прикрытия, когда она прокралась поближе, чтоб узнать, что за незваные гости пожаловали к ним в лагерь. Их было всего четверо, но это были как раз те люди, лиц которых она надеялась никогда больше не видеть: Лу, Сарджи, Корп и Мол — все с длинными ружьями. Ружье же самого Гилбера находилось от костра гораздо дальше, чем помнила Бекка; оно стояло прислоненным к стволу дерева вместе с большим кинжалом ее друга и тремя меньшими клинками, которых она раньше не видела. На землю был небрежно брошен кусок веревки, как бы окружая ствол дерева. Вожак скадры почесывал свои стоящие дыбом волосы и спокойно сообщал Гилберу, как именно они будут его убивать.
Окруженный ими Гилбер слушал вожака, стоя на коленях, с лицом слишком безмятежным, чтоб предположить, что за этой внешностью скрывается ум, лихорадочно изыскивающий лазейки для спасения. Мол разглагольствовал о предательстве, обмане товарищей и о воровстве. За каждый проступок по законам скадры полагалось свое наказание, и нельзя сказать, чтобы приятное. Огонь и ножи имели множество форм применения на человеческом теле, которые Бекке и не снились; в данный момент Мол со знанием дела рассуждал о том, какие возможности предоставляют мягкие ткани глазного яблока, если их подвергнуть крайне неприличным и болезненным формам разрушения. Любой чувствительный человек от одного этого разговора начал бы просить пощады.
Но Гилбер даже глазом не моргнул. Сумерки уже прокрались в редкий лесок; их наступление сдерживалось колеблющимся светом жалкого костра и спокойным золотистым светом двух толстых белых свечей, стоящих в голубых керамических чашечках.
— Я же говорил, что заплачу, — сказал Гилбер Молу спокойным ровным голосом. Его смуглые щеки горели. Третья голубая чашка стояла между свечами, а рядом с ней лежал маленький питьевой мех; все это было столь же ново для Бекки, как и три ножа у обвязанного веревкой дерева. — Заплачу и за тот путь, что прошел с вами, и за девушку.
— А за девчонку? — вмешался костлявый Сарджи.
— Да кому она нужна-то? Эта сучка с провонявшей ногой давно уже сдохла. И говори, только когда тебе разрешат! — Мол ударил юношу по лицу, как будто это было в порядке вещей. — Ты меня не так понимаешь, Гилбер Ливи, — продолжал он со вздохом. — Ты служил моей скадре хорошо и честно во время нашего общего марша, и этого вполне хватило, чтобы расплатиться и за себя, и за целый мешок баб. Но я не могу менять законы скадры. Размер платы определяет весь личный состав, и им так понравилась эта девчонка, что… Черт, ну, словом, они жутко расстроены ее бегством. Вот почему я тут с группой — отыскать ее, хотя вы и находитесь за пределами предписанных нам маршрутов.
— А я-то считал тебя вожаком, Мол, — сказал Гилбер, — а не мальчиком на побегушках у твоих людей.
Глубокие шрамы на лице Мола побледнели.
— Я — вожак, но мои люди знают, что они имеют право высказать кое-что, прежде чем следовать за мной. Когда к нам обращается за защитой женщина, мы имеем право попытаться с ее помощью влить в наши ряды свежую кровь. Достойная благодарная женщина это понимает. Та девка, которую ты украл, будет просто оскорблена, если мы не позволим ей высказать нам благодарность за все, что мы для нее сделали.
Улыбка Гилбера была ясной и спокойной.
— А ты никогда не встречался с недостойной женщиной?
Корп испустил рев и ударил Гилбера по лицу прикладом винтовки. Лесовик поскользнулся в грязи и рухнул на бок, приземлившись прямо на маленький питьевой мех. Затычка выскочила, темная пахучая жидкость выплеснулась в костер, где зашипела и вспыхнула. Мол развернулся и со страшной силой врезал кулаком в живот Корпа.
— Ах ты, деревенский говнюк затраханный, — закричал Мол, когда тот согнулся, не в силах вздохнуть. — В следующий раз жди приказа, а то я воткну тебе в брюхо что-нибудь поострее.
Гилбер медленно поднялся и выплюнул на землю сломанный зуб. Изо рта текла кровь, а еще сильнее — из раны на щеке, которую рассек острый край приклада.
— Я сказал не подумав. Мол, — с трудом выговорил он, так как губы уже распухли, а крови набежало столько, что ему снова пришлось сплюнуть. — И за это приношу свои извинения.
Мол поморщился.
— Что-то я тебя таким слабаком еще не видывал, Гилбер Ливи. Когда ты к нам присоединился, Яйузи увидел тебя случайно со спущенными штанами и натрепался насчет того, что он там усмотрел; тогда ты его так оттрепал, что он годился только в похлебку. Корп нарушил порядок. Ты же знаешь, я бы и пальцем не пошевельнул, если б ты бросился на него. А ты просто валяешься на земле. Я знаю, что в тебе много силы и много смелости. Так что это дело очень странно попахивает. Чего ты добиваешься, а?
— Ничего, — ответил Гилбер. — Клянусь Всемогущим Богом и невестой его.
— И еще такую клятву услыхать от тебя! Ха! Век живи, век учись, а дураком помрешь. Но смотри, если ты со мной хитришь, то вряд ли проживешь столько.
Гилбер сел и потянулся за своим сильно сморщившимся мехом, чтобы заткнуть его. Он потряс мех и, видимо, пришел в уныние от того, как мало там осталось жидкости.
— Если хочешь, чтобы я дрался, приходи завтра. Сейчас — мир. Вы можете убивать меня, если на то будет воля Господа, можете забрать все, что у меня есть, в оплату моего долга и долга двух женщин. Но вы не можете заставить меня нарушить шаббит. Я сын священника.
— Ты просто кусок дерьма, — сказал Мол без всякой злости. — Знаешь ли, нам вовсе не нужно, чтоб ты сказал нам, где найти эту девку. Я умел читать следы еще до того, как твоя мать трахалась с каждой бородатой образиной из вашего безбожного племени.
Гилбер замер. Бекка видела, как напрягается каждая мышца его тела в жажде вцепиться в горло Мола. Большим усилием воли он подавил в себе желание прыгнуть на врага и вместо этого сделал тяжелый спазматический вздох.
Мол продолжал:
— Мы ее и сами найдем. Похоже, ты мало чего сможешь сделать, чтоб помешать нам взять то, что принадлежит скадре по праву.
Бекка опустилась на колени за стволом дерева и отползла немного назад от лагеря в спасительную тень темной рощицы. Патроны, которые она вытряхнула на ладонь, звенели, как ей казалось, слишком громко, но она действовала хладнокровно и быстро, с искусством, удивившим ее. Второй раз в жизни она заряжала свой револьвер, и теперь это ей далось куда легче.
— Он взбрыкивает, — пробормотала она. — Надо помнить, что он взбрыкивает вверх. И надо подойти к ним поближе, иначе толку не будет. Ближе, будь оно проклято!
Она слышала, как Мол приказал Сарджи попытать счастья и поискать ее след. Тощий парень шумел, пробираясь меж стволов, как целых четыре Бекки. В руке он держал пучок горящих сучьев, чтобы освещать дорогу, глаза были прикованы к земле.
— Хуторской говнюк, — прошептала с презрением про себя Бекка. Она знала, что, кем бы она ни была, слово «хутор» сейчас не будит в ней ничего, кроме отвращения. Она взяла револьвер обеими руками и осторожно двинулась к лагерю.
О, как возликовал Червь, когда Корп подпрыгнул в воздух: из лесных теней вылез серебристый ствол револьвера и ткнулся ему меж ребер! Если целишься в упор, удержать револьвер одной рукой нетрудно, а второй рукой Бекка вцепилась в спутанную шевелюру Корпа и рванула его голову назад. Главное дело — привлечь его внимание! Этот конец какой-то старинной байки, которую рассказывал приятелям ее па на празднике Окончания Жатвы, она случайно подслушала. Теперь фраза промелькнула в ее уме, хотя будь она проклята, если поняла, чему они тогда все смеялись!
Потом Корп дрожащим голосом крикнул:
— О Мол… — И она с трудом подавила приступ безумного смеха, когда его ружье, выпав из рук, плюхнулось на землю.
— Оставьте нас в покое, — сказала она. — Идите своей дорогой.
Мол обернулся. Если он когда-нибудь и видел подобную картину за все годы пребывания на посту вожака, то он ничем этого не выдал.
— Не могу этого сделать, миз, — сказал он. — Те, что остались в лагере, ждут, чтобы я привел вас обратно.
— Пусть ждут. Скажешь, что не сумел нас найти.
— Миз, это будет неправда. — Мол поглядел на нее с явным неодобрением. — Я не могу предать моих братьев.
— Тогда отвали им какую хочешь долю правды, но только убирайся отсюда. Я ведь могу сильно повредить этого парня, да и тебя тоже. (Молю Бога, чтобы это было так, подумала она. Он стоит слишком близко ко мне. Вверх! Помни, револьвер взбрыкивает вверх!) И его — тоже… — Она кивнула на конопатого Лу. — И того дурака, которого ты послал за мной, — тоже.
— Не сомневаюсь, — ответил Мол, почесывая подбородок. — Благодарение милости Господней, теперь я видел все, что можно увидеть на свете. Что ж ты за тварь такая? Ты ведь не женщина.
— И не та, которой интересно, что ты о ней думаешь, — бросила ему в ответ Бекка. — Я сама знаю, кто я такая, и этого мне хватит.
— Это-то так. — Мол обмозговал сказанное и заключил: — Не думаю, чтобы я оказал услугу своим людям, приведя в нашу скадру такое отродье, как ты. Нам никогда бы не удалось определить, мужчина ты или женщина, это уж точно. Не стоит ради этого терять мужчину, даже если это такой хуторской говнюк, как Корп. Тупая деревенщина, позволил бабе вот так обойти себя. — Мол говорил все это без злобы, но Корп съежился. — Ладно, мы уходим. Ты, должно быть, совсем спятила, но Гилбер Ливи еще больше охренел, если связался с ошибкой природы вроде тебя. Впрочем, кто знает, где такие, как он, проводят границу между тем, с кем можно трахаться, а с кем — нет?
Вожак скадры пронзительно свистнул сквозь зубы. Бекка услыхала хруст и треск веток под ногами Сарджи, который галопом несся на призыв своего господина. Мальчишка выскочил в круг света, задыхаясь от быстрого бега. Потребовалось несколько секунд, чтобы он понял, что тут происходит, и тогда его глаза чуть не выскочили из орбит.
— Ч-ч-что? — выдавил он.
— Заткнись, — сказал Мол. — Побереги глаза до лучших времен. И ты тоже, Лу. Хорошенько запомните ее лицо. Сейчас она находится на чужой территории, но если вы встретитесь с ней на нашем маршруте, то можете не соблюдать законов: делайте с ней что захотите, каким захотите способом, столько раз, сколько захотите. Она не желает, чтоб с ней обращались как с достойной женщиной, и мы ей такое удовольствие доставим.
— Я это тоже запомню, — ответила Бекка, напрягая все силы, чтоб голос ее звучал ровно. — И лица ваши тоже запомню. А теперь убирайтесь прочь, чтобы глаза мои на вас не смотрели. Я отпущу этого вашего парня на свободу, когда вы уйдете и сосчитаете до ста. Только не вздумайте возвращаться.
— Зачем? — полюбопытствовал Мол. — За тобой, что ли? — И с хохотом увел своих людей на запад, откуда они недавно пришли.
Бекка сдержала слово, в душе надеясь, что и Мол сдержит свое. Она сосчитала до ста, а затем приказала Корпу уходить. Он наклонился за своей упавшей винтовкой, но Бекка поставила ногу на ствол и позволила ему понюхать пахнущее порохом дуло ее револьвера.
— Она останется тут, — заявила Бекка. Корп было заколебался, так что она успела пересчитать все капельки пота, выступившие у него на лбу, пока наконец не понял, что она говорит серьезно, после чего помчался догонять своих товарищей.
Даже не приподняв свои юбки, Бекка плюхнулась в грязь рядом с ружьем Корпа. Она выронила револьвер в подол платья и откинула назад влажные от пота волосы, купая лицо в освежающей прохладе ветерка.
— Пречистая Мария, никогда бы не поверила, что справлюсь с таким делом!
— Ну ты и штучка, Бекка, — сказал Гилбер, на лице которого светилось искреннее восхищение. — Ты просто… победоносная!
— Ладно, пусть я штучка! — Ее нервы были слишком туго скручены, и она не знала, что делать со все еще бушующими в ней неизрасходованными остатками энергии и силы. Легче всего было выплеснуть их в гневе. — А кто же тогда, во имя Господа, ты? Да простит меня Святая Дева, Мол был прав. Что с тобой случилось, что ты мог рассиживать тут и выслушивать спокойно то, что они говорили тебе?
С кривой усмешкой Гилбер спросил:
— Уж не думаешь ли ты, что это было связано с тем, что их было четверо?
Бекка с силой хлопнула ладонями по коленям.
— Ты мне зубы не заговаривай! Ладно, их было четверо, и ты был бы идиотом, если б полез с ними в драку. Но чтобы не найти ни единого мужественного слова и не швырнуть им его в зубы? Ты слыхал Мола: он не вступился бы, если б ты свалил Корпа на землю. Я хочу знать правду!
— Ты хочешь… — Это был не вопрос, скорее утверждение.
— Да, хочу! Их было, как ты сказал, четверо, но из них трое ничего не знали о жизни в лесах, так что даже я услыхала их приближение.
Гилбер хмыкнул.
— Да, этот Сарджи мастер производить шум. Ему еще предстоит подучиться, иначе Мол…
— Гилбер Ливи!
Видно, он перестал находить в этой истории смешную сторону.
— Хорошо, Бекка. Ты ведь не дура. Ты знаешь, что я слышал их шаги. В любой другой день я взял бы свою винтовку, ушел бы в тень и встретил их на полпути. Мол единственный, с кем справиться нелегко, но я думаю, что одолел бы и его. Но не в этот день. Это шаббит. Я зажег свечи, налил вино и благословил их. Посмотри туда. — Он показал «на дерево, где лежали винтовка и ножи. — Быть внутри этого веревочного круга значит быть вне моей жизни в этот день мира и покоя. Если б я дотронулся до них, я потерял бы все, ради чего родился на свет. Я тебе уже говорил: я сын священника, и мир шаббита — моя нареченная.
— Да какие же священники учат такому?
— Священники Израиля.
— О Господи! — По спине Бекки прополз холодок ужаса, а ее глаза уставились на эту беззаконную тварь, вылезшую из древних легенд. — Ты — жид!
25
Благословен будь Бог Израиля, поставивший меня щитом жизни.
Первый шаббит, который Бекка провела с Гилбером Ливи, больше всего напоминал ей сидение на колючем кусте. После того, как она пережила первый кошмар, узнав, кто он такой, она все время настороженно следила за ним: не попытается ли он выкинуть один из своих безбожных фокусов, на которые его соплеменники большие мастера. То, что они пропутешествовали вместе уже более двух недель, теперь ничего не значило. Эта штуковина — шаббит — была для него священна, а Знание гласило, что евреи обладают силами, позволяющими им притворяться обыкновенными людьми, но только за исключением этого священного для них времени.
Разумеется, священного только для них!
Все происходящее доставляло ей неприятности. Во-первых, он дал костру почти что угаснуть, хотя сидел рядом с охапкой сухих сучьев. И только когда она увидела, что он и не думает подкормить пламя, она взяла эту обязанность на себя. Во-вторых, с ним чуть не приключился припадок, когда ее длинная юбка почти коснулась пламени одной из его приземистых свечей, и Бекка заявила, что этот огонь опасен и она его сейчас задует.
— Лучше ты смотри, куда идешь, — сказал он ей, сжав зубы до скрипа. — Свечи оставь в покое. — Видимо, шаббит запрещал ему заниматься всем, кроме соблюдения покоя. Однако лицо его вполне красноречиво говорило, что завтра Бекка поплатится своей шкурой, если сегодня не подчинится его требованиям. А она и без того была слишком сильно напугана, чтобы начинать спор.
Бекка попыталась возродить тот дух товарищества, который существовал между ними раньше, показав ему ее лесную добычу и предложив продолжить ее обучение. Он же ответил, что обучение — тоже работа, а работа — это то, чего его невеста шаббит терпеть не может. — Она хочет иметь меня всего, целиком, — усмехнулся Гилбер.
— Ну и пусть забирает! — проворчала Бекка.
О готовке еды этим вечером и речи быть не могло. Бекка не была близко знакома с его новой суженой, но шаббит сказала, что готовка — работа, а Гилбер не только сам не работал, но запретил это делать и Бекке. Он отобрал несколько принесенных ею из леса растений, которые можно было есть сырыми, и разделил их с Беккой, добавив к ним по крошечному кусочку твердого, как глина, хуторского хлеба. Была еще вода для питья, но совсем немного. Большую ее часть Бекка использовала, чтобы омыть избитое лицо Гилбера, а идти за новой он отказался.
— Завтра на закате, — пообещал он. — Через пустыню без воды не пойдешь. У меня в рюкзаке есть несколько пустых мехов, а к северо-востоку от нас я видел признаки, говорящие, что там есть вода.
— Мы что — целый день должны потерять? — взвизгнула Бекка.
— Это шаббит, — ответил он ей, и вопрос был исчерпан.
Может, невеста Гилбера и принесла ему покой, но Бекку она ввергла в полную тоску. Гилбер завернулся в свои одеяла и храпел, а она даже смежить глаз не могла от страха, что костер погаснет, а это страшное существо — шаббит — заявится сюда с новыми распоряжениями для Гилбера, например, чтоб он впал в яростное безумие, по-прежнему именуя это святым делом.
Следующий день начался серебристым восходом, подчеркнувшим красоту леса, но Бекка вылезла навстречу ему измотанной и полной ярости.
Ночь без сна не оставила ей никаких чувств, кроме гнева. В час раннего рассвета, промокшая от ледяной росы, Бекка смотрела, как он спит спокойным сном, — до тех пор, пока чувство зависти не переросло в туманящее зрение исступление. Теперь она ждала только его первого слова, которое бы вывело ее из себя, чтобы начисто срубить с плеч эту голову вместе с каштановыми волосами.
Но Гилбер не пожелал подставляться. Он проснулся, потянулся, убрал свою постель и начал распевать нечто, казавшееся Бекке набором бессмысленных звуков. Он все пел и пел; Бекка еще никогда не слыхала, чтоб он так долго занимался подобной чепухой. Потом вынул из рюкзака полоску белой ткани в палец шириной, украшенную голубой бахромой, и повесил ее себе на шею. Это деяние подвигло его на еще более громкое исполнение очередного кошачьего концерта, причем было очевидно, что он совершенно не думает о других людях, которые дико устали и очень хотели завтракать.
Завтрак. Его не было вовсе. Из вчерашнего лесного сбора остались лишь желуди да несколько древесных грибов, слишком жестких, чтобы их есть сырыми. Желуди же требовали специальной готовки, иначе их нельзя было есть, но инструкции, как их готовить, наверняка подпадали под понятие обучения, а это категорически запрещалось. Бекка полезла в мешок Гилбера, даже не испросив разрешения, молчаливо вызывая его на вспышку по поводу такого нахальства. А он раскачивался взад и вперед, распевая нечто, в чем ни один нормальный человек не усмотрел бы ни единого понятного слова, и не обращал на Бекку ни малейшего внимания.
«Ведет себя так, будто у него в объятиях настоящая новобрачная, — дивилась Бекка, глядя на выражение глубокой радости, все шире и шире разливавшееся по круглому лицу Гилбера, чем дольше он пел или читал что-то речитативом. — Он скрылся с ней и бросил меня одну». Эта мысль заставила ее ощутить свое полное ничтожество. Кусочек затхлого хлеба, который она взяла из рюкзака, казался ей еще менее съедобным, чем раньше, а она не осмеливалась снова подойти к мешку и порыться там.
В конце концов Гилбер временно кончил свои занятия и отправился в лес, не сказав Бекке ни слова. Волна злости накрыла ее с головой. Насколько она знала, колдовские песни, которые он бормотал, были жидовскими заклинаниями, имевшими целью заставить шаббит принять объемную телесную форму женщины. Сейчас он ушел, чтобы обрести свою невесту, а когда это свершится, он навсегда позабудет о Бекке.
Она очертя голову кинулась за ним, ибо была обессилена бессонницей и голодом, а потому и не вспомнила о ряде других обстоятельств, которые тоже требовали уединения. Бекка даже не подозревала, как далеко она сумела отправить свой здравый смысл, пока не услышала тонкого журчания жидкости, падающей на дубовую кору, и почти наткнулась на Гилбера, только-только закончившего свои дела.
— О Боже! — Бекка слишком поздно закрыла руками рот — эти слова уже успели вылететь. Но она просто не могла оторвать глаз от того, что сейчас было на виду. И оно было совершенно не похоже на те деревянные изображения, которые женщины использовали для обучения девушек там — в Праведном Пути.
— Ты! — Гилбер чуть было не задохся и быстро повернулся к ней спиной, лихорадочно натягивая штаны. На считанные секунды Бекке показалось, что она нашла магический ключ, с помощью которого можно прогнать всю эту гилберовскую чушь насчет шаббита, ибо он уже открывал рот, чтобы произнести самую сочную, самую яркую, самую яростную речь, которую когда-либо произносил мужчина. Однако он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул воздух из легких, повторил это еще раз, а потом спокойно сказал:
— Когда зайдет солнце, Бекка.
Она низко опустила голову. Ее сжигал стыд. Гилбер прошел мимо нее так, будто она была камнем. А потом она услышала, что он снова принялся напевать на тот же странный мотив, сидя возле дымящегося янтаря углей.
День разматывал пряжу часов. Около полудня Гилбер сделал перерыв, достаточно долгий, чтобы можно было взять небольшую частицу запасов для трапезы. На этот раз это были два ломтика, отрезанные от коричневого засаленного брусочка.