Вьессан писал о белом веществе и нервных волокнах мозга. Объяснял разницу между серым и белым веществом. Белое вещество состоит из волокон разной длины. Они напоминают собой некое губкообразное тело, по которому непостижимыми путями струится дух. Так было написано в книге. Человеческое тело словно пронизано длинными шнурами, думал Латур. А в мозгу все эти шнуры собраны в единый узел. Его интересовало, каким образом боль из отдельных частей тела передается в мозг. Он заметил, что должно пройти время, прежде чем человек ощутит боль, например от удара. Что происходило в короткий промежуток времени между ударом палки, нанесенным отцом Мартеном по заду ученика, и криком боли? Латур читал.
В конце концов его глаза так устали, что буквы начали сливаться. Он оторвался от книги. Был уже вечер. Храп булочницы стал тише, даже проповедник заснул. Карета теперь катилась быстрее.
***
Ла Булэ. Оперная певица. Оперная певица? Что такое оперная певица? Что такое опера? Ла Булэ. Имя как будто само пело во рту. Ла Булэ. Ла-а-а-а-а Бу-у-у-у-у-лэ-э-э-э-э...
***
Латур поудобнее устроился на жестком сиденье. Наклонившись вперед, он смотрел на сгорбившуюся спину кучера и на его шляпу, поля которой складками лежали на шее. Латур уехал, чтобы навсегда исчезнуть из Онфлёра. Но пока карета подпрыгивала на ухабах, он думал не о Бу-Бу, не о Гупиле и не о рыбном рынке. Он думал о строении тела незнакомых ему людей. Видел их кожу, головы, открытый мозг.
Рядом с ним на полу стоял Цезарь, старая чайка. Возле нее в кожаной сумке лежали лишь самые необходимые вещи: футляр с инструментами для препарирования трупов, книги по анатомии, драгоценности Гупиля, немного одежды. И список Бу-Бу, в котором было восемь имен. Больше Латур не взял с собой ничего. В доме Бу-Бу осталось много вещей, но ему они были не нужны. Он взял только самое необходимое.
Латур смотрел на тени, падавшие от прядильных фабрик, на ряды бочек для сидра, на сараи и лачуги, на замки феодалов. Он покидал Онфлёр, покидал Нормандию, и ему казалось, что он всю жизнь ждал этого мгновения. Однако, когда он закрыл глаза, пытаясь заснуть, мысли его были полны тревоги.
***
Ла Булэ. Ему придется найти ее адрес. Улица... такая-то или такая-то... дом... такой-то или такой-то... Он проберется в ее красивый сад. Услышит ее пение. Увидит ее изящную фигуру. Красивая женщина. Красивый голос. Он не будет спешить, у него достаточно времени.
***
Латур многого ждал от Парижа. Ратуша, остров Сите, внушающая ужас Бастилия. Ему казалось, что от этих названий веет величием и роскошью. Но когда он открыл дверцу кареты, чтобы окунуться в новую жизнь, лицо его не выражало никаких чувств. Было раннее утро. Слышались голоса, кричал петух, пахло городом, сажей, людьми и овощами. Латур огляделся. Главный рынок. Рынок рынков! Он застыл на месте. Где же богатые торговцы и блистательные дамы? Где неповторимый Париж, известный ему по рассказам Валери? Где Вольтер, придворные короля, гордые крестьяне со своими только что забитыми барашками? Латур смотрел на глинистую землю.
- Треска из Онфлёра! Треска, треска! - кричал торговец рыбой, под его телегой собака жрала рыбьи потроха, среди рядов плыли хлопья тумана. - Треска из Онфлёра! Треска!
Латур пошел прочь от этого крика, глаза его блуждали по сторонам. Бедные лавки и товар, разложенный на деревянных прилавках, освещал какой-то коричневатый свет. Лица торговцев были усталые. Но где же настоящий рынок?
- Треска из Онфлёра, черт бы вас побрал!
Латур глядел в орущую глотку. Его окружали торговцы, и их глотки взывали к небу, словно покупатели еще не пришли. И все эти орущие глотки, крик, грязь, вонь и лужи навсегда остались для Латура перевернутой картиной Парижа. Мир, перевернутый с ног на голову.
Латур, замерев, смотрел на кишащий перед ним город. Его лицо исказила детская гримаса. В синих глазах застыло удивление. Что это? Валери силой потащила его за собой.
***
Валери и Латур приехали в Париж ранней весной. Они решили не закладывать драгоценности Гупиля, пока не найдут себе жилье и работу. Таков был уговор. Он должен был защитить их. Валери клялась, что у нее в Париже большие связи и ей ничего не стоит найти работу для них обоих. Но когда содержательница очередного публичного дома, парик которой затенял все вокруг, едва удостоила их взглядом, Латур понял, что они никому не нужны.
Три ночи они провели под кустами и на кладбищах и на последние деньги питались овощами. Кожаная сумка с драгоценностями Гупиля мирно стояла между ними. Латур перестал спать после первой же ночи, когда оба проснулись от приснившихся кошмаров. Он лежал и смотрел на сумку, словно ждал, что та зашевелится. На третью ночь Валери предложила разделить драгоценности, чтобы каждый зарыл свою долю, где хочет.
Наконец им повезло. Если это можно так назвать. Они получили работу в борделе мадам Бессон. В просторечии этот бордель именовался "Последней Усладой", и Валери долго не хотела идти туда. Латур, напротив, был очень доволен.
- Что в нем плохого?
- Есть кое-что.
- Что в нем плохого?
- Есть, кое-что есть.
Бордель мадам Бессон был стиснут старыми домами позади Гревской площади в нескольких сотнях метров от песчаной отмели. Дом был древний и обветшал настолько, что казалось, все этажи вот-вот обрушатся. Мадам Бессон получила его от разорившегося португальского парфюмера Мануэля Короны и была весьма довольна своим приобретением, пока однажды не обратила внимания на то, что дом насквозь пропах дешевым жасминовым маслом. Даже пятнадцать лет спустя в здании явственно ощущался запах потерпевшего крах предприятия Мануэля Короны.
Обстановка была старая, и предметы мебели не подходили друг к другу, стены обшарпаны, но Латура это не смущало. У них была крыша над головой. Их кормили. Когда мадам Бессон пригласила их в свою комнату, угостила чаем и с улыбкой предложила им работу, Латур принял это за выражение сердечного расположения. Все то время, что он оставался у мадам Бессон, воспоминание об этом теплом приеме помогало ему не замечать те или иные унижения. Он не привык к такого рода сердечному расположению. Мадам Бессон была крупная морщинистая женщина в кремовых одеждах. Ее круглое лицо всегда было белым от пудры. Ходили слухи, что мадам восемьдесят лет и что жива она только благодаря одному австрийскому знахарю. Чудо совершалось при помощи дыхания девственниц по методу Гермиппа*. Валери получила комнату в третьем этаже, Латуру же отвели деревянную скамью в коридоре и сунули в руки плед. Но и это было уже хорошо. Он радовался, что мадам оказалась такой доброй. И справедливой. Латур вспоминал ее улыбку, и это его успокаивало.
* Речь идет о произведении врача и алхимика XVIII века И.X. Когаузена (1665-1750), выпустившего в 1744 г. книгу "Hermippus redivivus", ("Обновленный Гермипп"), в которой излагается метод по продлению жизни.
В борделе мадам Бессон было тринадцать проституток. Самой младшей было четырнадцать лет, самой старшей - сорок шесть. Латуру эти изнуренные женщины представлялись бесконечно интересными. Он не мог оторвать глаз от их нарядных фигур. Пудра, парики, рюши, декольте, корсеты, юбки, обувь. Все подчеркивало формы тела. Груди почти вываливались из корсетов. Башмаки подчеркивали мышцы голени. Латур ходил на цыпочках по коридорам и подглядывал в дверные щели. Тринадцать пар не похожих друг на друга сосков. Разной величины и цвета. От темно-коричневых до охристо-желтых. Тринадцать самых разных животов. Тринадцать пар неповторимых ягодиц. Тринадцать пупков.
***
Он любил смотреть на них. На их движения. Любил смотреть, как шевелятся их животы и шеи. Стоял на лестнице и глядел вниз на фигуры женщин в гостиной. Слушал грубые шутки. Видел отвращение на их лицах, слышал смех. Женщины извивались. Тела у них были дряблые и нездоровые. Ляжки. Плечи. Шеи и подбородки. А на близком расстоянии даже в сумерках борделя были видны вены и морщины. Подрагивания. Латура все это возбуждало. Он был такой маленький. С большими глазами.
***
Мадам Бессон отличалась завидным деловым нюхом, она придумала способ привлекать к себе богатых клиентов. В ее борделе удовлетворяли любые их желания. За деньги здесь было дозволено все. Аристократы мазались джемом. Разгуливали в женских платьях или с перьями, воткнутыми в зад. Напивались до бесчувствия или наряжались священниками. Моча наливалась в бокалы для вина. По просьбе клиентов их подвешивали к потолку. Они смеялись, когда девушки портили воздух, и потом наказывали провинившихся, заставляя исполнять некоторые обряды из книги мадам, которая называлась "Боль и блаженство". Богачи смешно балансировали между позором и страстью, забывая о трудностях, связанных с государственными финансами, или о репутациях собственных семей.
Дом мадам Бессон был особый. Неужели правда, что чем богаче клиенты, тем более непонятными кажутся их желания? Латур размышлял над этим, но Валери все и так было ясно. Она питала непоколебимое презрение к аристократам.
- Ты только вспомни, что говорят про короля и мальчиков. И про графа де Шарлуа, который прижигал горящей свечой беременную женщину... И о домиках в Аркёй, где богачи едят с тарелок, на которых изображены женщины, спаривающиеся с козлами... Вспомни о страшном маркизе де Саде, который до крови исхлестал плетью бедную Жанну Тестар, бросая при этом вызов Всемогущему... Ты только вспомни...
Валери сохраняла известную дистанцию по отношению к себе, что позволяло ей гневно осуждать то, в чем она сама принимала участие. Словно говорило ее второе "я". Латур видел ее кривящиеся губы и гневные серые глаза. Понимает ли она, что ведет себя как комедиантка? Он не мог смотреть на нее. Он со скукой слушал ее низкий голос, но неприятное чувство ослабевало. Некоторые фразы вдруг теряли смысл. Тогда он поднимал на Валери глаза. Но не вслушивался в то, что она говорит, а только смотрел на ее губы. И ему казалось, что она просит о помощи. Он думал: как будто кто-то насадил на булавку ее душу.
Однажды утром мадам позвала Латура к себе. Подавшись вперед, она с любопытством разглядывала его. От нее пахло сладким вином. Комната мадам была выдержана в светло-кремовых тонах. Белое платье сливалось с обстановкой, и от этого мадам казалась еще толще.
- Состоятельные люди Парижа, аристократы, судьи, таможенники, придворные, господа, наделенные властью и деньгами, приходят сюда в поисках страны Фантазии, чтобы забыть все, от чего они устали, - объясняла она немного гнусавым голосом, ее жестикуляция словно подчеркивала целесообразность борделя. - В моем доме дозволено все. Здесь все разрешено. Никаких запретов. Никаких осуждений. Здесь мужчины могут забыть о своем долге и о своих обязанностях. Здесь на них не лежит никакой ответственности. Они не ответственны ни перед законом, ни перед народом, ни перед королем. С одной стороны, там, - она показала рукой на гостиную, - все мыслимые наслаждения мира. С другой, здесь, - она приложила руки к груди, - неписаное правило. Ибо без правил нет свободы, нет мира фантазий. Твой долг, Латур, помогать Альфонсу держать наши двери открытыми.
Она прищурившись посмотрела на Латура, склонилась к нему и поцеловала его лицо мокрыми губами.
Альфонс, рябой племянник мадам, отвечал за то, чтобы двери дома всегда были открыты. Он ходил по коридорам, стуча тяжелыми сапогами.
- Что это за парень? - ворчал он всякий раз при виде Латура.
- Это Латур. Его наняла мадам, - отвечали девушки.
Альфонс рассеянно мерил Латура взглядом, что-то ворчал и шел дальше. Латур кивал, кланялся и пытался улыбаться. Но Альфонс уже не смотрел на него. Лишь когда Латур допускал оплошность, нарушал какой-нибудь запрет или неписаное правило, Альфонс снова обращал на него внимание. Тогда в его тупых глазках загорался огонь и он стегал Латура тонкой кожаной плеткой. И хотя умственные способности Альфонса были весьма ограниченны, он обладал замечательной интуицией и всегда понимал, подействовало ли его наказание, а потому быстро сообразил, что парень не чувствует боли. Тогда он изменил тактику и с изобретательностью истинного художника придумал новое наказание: Латур должен был вылизывать языком сапоги Альфонса. И подошву, и носки.
В обязанности Латура входило помогать Альфонсу. Он помогал ему убирать и украшать заведение, управлять им, а также следить за соблюдением порядка. Если клиенты теряли над собой власть или ими овладевала неуправляемая похоть, если они били девушек или бегали с криками, надев цветочную вазу на причинное место, Латур получал распоряжение развлечь такого клоуна другими играми. Он доставал из-под черной лестницы деревянный молоток и со всей силы бил гостя по голове. Потом вытаскивал беднягу на задний двор, запихивал в повозку и отвозил на кладбище для бедных. Когда неудачливый искатель наслаждений просыпался среди мешков с трупами и человеческих останков в одной из открытых общих могил, он, как правило, на некоторое время терял потенцию. Латур не чувствовал угрызений совести. Это была обычная работа, и, уж коли на то пошло, самая интересная в этом борделе.
***
Латур лежал без сна на своей скамье в коридоре и смотрел в потолок. Мысли его разбегались, он ни на чем не мог сосредоточиться. Он так пристально рассматривал потрескавшиеся стены и потолок у себя над головой, что вскоре все планки деревянной обшивки слились в единое целое. Он даже заснул ненадолго, но, когда проснулся и увидел, что до рассвета еще далеко, ему стало тревожно, непонятное мучительное ощущение щекотало все тело. Голова казалась пустой. Он знал, что если не найдет ничего, на чем можно сосредоточить свои мысли, то в один прекрасный день выйдет на улицу, остановится и уже не сдвинется с места. Латур встал со скамьи.
Начал перебирать свой мешок. При свете, падавшем из потолочного люка, он перечитал те восемь имен и повторял их про себя одно за другим, пока не запомнил наизусть. Потом разорвал бумагу на мелкие кусочки, сунул их в рот и проглотил. Улегшись снова на скамью, он думал, что последним желанием Бу-Бу, наверное, была месть. Однако эта мысль исчезла, не успев обрести форму, словно его мозг перестал работать, и Латур погрузился в глубокий, блаженный сон.
У книжного торговца на Монмартре Латур нашел несколько интересных сочинений. Он купил перевод книги Мондино деи Лиуцци "Anathomia", о которой однажды отец Мартен рассказывал в школе в Онфлёре. Купил он также и малую анатомию Рикардиуса и несколько трактатов датского анатома Винслёва*. Месье Леопольд с уважением отзывался об этом датчанине, и Латур внимательно изучил его работы. Ему было приятно думать, что он кое-что узнал об анатомии, о мышцах, нервах, чувствах, крови, мозге. Длинные фразы и латинские слова нагоняли на него приятную сонливость. Он часто лежал на своей деревянной скамье, щуря глаза от слабого света, падавшего из потолочного люка, пока наконец не засыпал, положив книгу себе на лицо.
* Винслёв, Иаков Бенигнус (1669-1760) - датский анатом.
После того как некрасивое лицо и совершенная фигура Валери стали пользоваться успехом, ей выделили комнату получше. На окнах здесь висели занавески, и на полу лежал ковер. У нее было даже собственное биде. Иногда Латур получал разрешение зайти к ней в комнату. Ему нравилось лежать в ее постели и мечтать. О каталоге, который он составил в уме. О названиях частей тела. О его полостях. О тайнах боли.
Латур был рабом Альфонса. Он должен был выслушивать его ворчание, чистить его сапоги и искать у него вшей. Альфонс презирал всех и вся. Он презирал нимфоманку королеву и жадных священников, презирал блестящих аристократов и крупных землевладельцев, полицейских шпионов и даже самое мадам Бессон, а также ее бордель, девушек и свою работу. Латур не выносил болтовни Альфонса. Про себя же подражал его речи, повторял его длинные сентенции и старался усвоить его презрительный тон. Когда Альфонс уходил пить в трактир, Латур часто представлялся гостям месье Альфонсом. Он говорил его скрипучим голосом, щеголял в его сюртуке и поразительно похоже на Альфонса рассказывал всевозможные небылицы. Девушки смеялись. Они прозвали Латура Попугаем.
При любой возможности Латур отправлялся гулять по Парижу. Он ходил широким шагом и смотрел во все глаза. Смотрел, смотрел, хотя ничего из увиденного бульвары, сады, часовых дел мастера и парфюмеры - не производило на него особого впечатления. Он отмечал здания и людей, равнодушно пожимая плечами. Как будто знал, что Париж никогда не будет для него что-то значить. Прошло много времени, прежде чем он признался себе, что на самом деле все очень просто. Он искал должников Бу-Бу. Виновников ее смерти. Первую в том списке. Женщину. Оперную певицу. Ее адрес. Дом. Оперную певицу Ла Булэ. Голос. Красивую женщину. Он спрашивал о ней в борделе. Задавал наивные вопросы:
- Где находится Опера?
- Где живет певица?
Над ним смеялись, но он не обращал на это внимания. Пытался представить себе, как она выглядит. Ее шею, рот, голос. Ему смутно мерещилось красивое женское лицо. Слышались звуки чудного голоса. При первой возможности он снова и снова отправлялся бродить по Парижу. Теперь его раздражала толпа, люди сливались в одну бесформенную массу. Поток людей и лиц пугал Латура. Он вбил себе в голову, что человеческой массе свойственна разрушительная сила и что столько людей не должны собираться в одном месте.
Бордель производил на него такое же впечатление. Дом был полон женщин, женских вещей, женской болтовни, женских запахов. Вначале ему нравился запах духов, вульгарная речь девушек, корсеты на шнуровке, большие декольте и напудренные парики. Но вскоре все эти вещи утратили очарование, прежде их окружавшее, и Латур перестал видеть разницу в фигурах женщин. Теперь ему казалось, что борделю недостает стиля, своей особой неповторимости. Ища у Альфонса вшей, он испытывал желание задушить его. Расчесывая жирные волосы девушек и пудря их вонючие парики, он представлял себе, будто стрижет их всех наголо.
***
Он не мог уснуть. Встал. Там, за стеной, двигались ночные тени. Город, который никогда не закрывает глаза. Здесь - узкие коридоры. Звуки из комнат. Однообразная песня трущихся слизистых оболочек. Запах немытых причинных мест, масла, которым девушки умащивают свои синеватые щели. Свои увядшие рабочие губы. Весь напрягшись, он прошел по петлявшему коридору. Открыл дверь в комнату Валери и лег на нее. Он был слишком напряжен. Его фаллос уперся ей в пупок. За мгновение до того, как она проснулась, ее мягкий живот уже был орошен его семенем. Ах! Пристыженный, он бросился прочь. Заснул с ощущением пощечины. Ему ничего не приснилось.
***
На другой день на рассвете Латур покинул бордель. Выйдя на Гревскую площадь и оставив за спиной "Последнюю Усладу", он думал, что никогда больше не вернется сюда. Нашел рощицу, где зарыл свою часть драгоценностей Гупиля, и набил ими карманы. Драгоценности он продал какому-то еврею в лавчонке позади Пале-Рояль. Разговаривая с торговцем, Латур вдруг испугался, что его опознают, и у него затряслись поджилки. Получая деньги, он подписался именем Гупиля. Рука у него была влажная. Уже на улице Латур подумал: если справедливый Бог существует, Он должен повергнуть меня на землю. Он остановился. Стоял и ждал. Где ты, Бог? Повергни меня на землю. Ничего не случилось. Латур поднял глаза к небу. В Париже оно было особенное - лицо, на котором написан вызов.
Латур шел по богатым улицам. Тело успокоилось, его больше не трясло, хотя руки еще немного дрожали. Он держал их сложенными на груди. Теперь никто не заметил бы его тревоги.
Что такое убить? - размышлял Латур. Разве древние римляне не говорили, что все непрерывно изменяется? Смерть лишь легкий толчок в этой великой взаимосвязи. Убийство не что иное, как услуга, оказываемая матери Природе. Услуга, которую сильные люди оказывают ей именно потому, что они сильные. Для сильного человека убить кого-то - удовольствие. Чужая боль придает жизни смысл. Вот и все.
Он шел дальше.
Панталоны до колен. Камзол из тафты с оборками на рукавах. Башмаки с пряжками. Парик. Треугольная шляпа. Он посетил мужской салон на улице Сент-Оноре, воображая, что весь мир лежит у его ног.
***
Он аристократ. У него замок в Провансе и любовница в Париже. Они встретились в Люксембургском саду. Лебеди. Ослепительное солнце. Он привел ее в комнату, где лавандовая вода лилась из мраморных фонтанчиков в чаши, сделанные в форме раковин. Она легла с ним на диван. Он завязал ей глаза белым шарфом и начертал демона на ее лоне.
***
Окруженный зеркалами и услужливыми приказчиками, Латур чувствовал себя персоной, наделенной властью, таким ему хотелось стать еще в детстве. Шелковая ткань панталон холодила кожу, он подтянул панталоны и посмотрел на себя в зеркало. Запахнул камзол и неуверенными руками расплатился за платье. Важной походкой вышел за дверь. Теперь пора посетить лучшие бордели Парижа.
***
- Я граф Латур, - сказал он.
Хозяйка борделя испытующе посмотрела на него и ответила ему смешком. Латур не был уверен, что в этом смешке было презрение, но не уловил в нем и особого уважения. Он смотрел на шею хозяйки, на ее грудь, на нежную розовую кожу зрелой женщины. У него по телу бегали мурашки.
- Девушки к вашим услугам... граф. Для нас большая честь, что вы наконец посетили нас. Надеюсь, вам у нас понравится.
Он поднимается по лестнице, проходит коридорами, пропахшими мускатом, с нетерпением приближается к приоткрытой двери. В комнате его ждут три женщины.
Латур чувствует себя идолом. Он просит их лечь на кровать и не двигаться. Они выполняют его просьбу. Латур ласкает их, шлепает по ягодицам, ощупывает мышцы и суставы, рисует на их телах острым гусиным пером. Женщины визжат. Он приказывает им лежать неподвижно, а сам щиплет их за ягодицы. На круглых полушариях остаются красные метки. Он щиплет их изо всей силы: вы чувствуете боль, а так чувствуете, а так?
Наконец он лег на самую полную и овладел ею сзади. Он первый раз овладел женщиной, и длилось это недолго. Потом он лежал, уткнувшись лицом ей в шею, жался к ее надежному теплу, к мягкому телу. От нее пахнет человеком, думал он, пахнет страхом и радостью, но в конце концов он понял, что от нее пахнет чужой страстью. Его собственной. Тогда, весь мокрый от пота, он поднял голову.
Жюли, та, на которой лежал Латур, была полная, но изящная женщина лет двадцати пяти. Она смотрела в широко открытые глаза молодого человека и думала: он так же наивен, как Петер из Ганновера, парень, которого нашли голым в глухом лесу, он был немой и никогда в жизни не видел людей... Может, этот окажется настолько глуп, что пойдет со мной вечером к Эркюлю? Жюли, тебе бы быть государственным казначеем, похвалила она себя и нежно посмотрела на Латура.
Час спустя Жюли и Латур уже шли по улице де Вениз. Латур был доволен. Одурманенный физическим блаженством, он не предчувствовал никакой опасности, пока не увидел, что улица упирается в кладбище. Неожиданно Жюли отпустила его руку. Свистнула в темноту. Латур поднял на нее глаза. Ее лицо казалось обнаженным. Ни улыбки, ни игривого взгляда. Латур остановился и ждал, улыбаясь ей. К ним подошел какой-то человек с палкой. Латур даже не шелохнулся.
Когда палка с глухим стуком опустилась ему на голову, он успел подумать, теряя сознание: ты получил то, что заслужил.
***
Латур пришел в себя под Новым мостом, от моста падала темная тень. Он лежал среди нищих на куче песка и земли. Осторожно открыл глаза, взглянув на дневной свет. У него не было желания узнать, где он и кто скрывается под грязным тряпьем рядом с ним. Он снова закрыл глаза. Он видел перед собой пустыню. Обожженную зноем бесконечную пустыню. В том месте головы, на которое пришелся удар, он ощущал странную пустоту. В голове шумел ветер. Латур снова чуть не потерял сознание, его мучило неприятное, но сильное удушье. Наконец он сел и начал раскачиваться из стороны в сторону, точно хотел смахнуть с себя дурноту и не видеть больше стоявшего перед глазами песка. Он думал: я Латур. И тут же ему пришло в голову, что никто не заметил бы, если бы он навсегда исчез с лица земли. Какая разница, зовут его Латуром, Филиппом или Арманом, все равно никто не знает, кто он. Он всего лишь тело и тень.
Латур, Никто, ходил по парижским улицам. Не глядя ни вниз, ни вверх, он смотрел только вперед, на невидимую вдали точку. Питался фруктами и овощами, остававшимися после закрытия рынков, пил дождевую воду, спал под мостами или в нишах, укрывавших его от дождя. Он ни с кем не здоровался и уклонялся от разговоров, если кто-то заговаривал с ним. Он ни разу не ночевал две ночи подряд в одном и том же месте и редко сознавал, по какой улице идет. Он видел какие-то шествия. Видел дохлую лошадь. Затейливую игру теней на стене. Бледную женщину, которую несли в портшезе. Видел, как солнце садится в Сену. Он шел. Шел. Шел. Утром улицы были скользкими от ночного дождя. Днем на них пахло людьми.
Однажды вечером внимание Латура привлекли две красивые аристократки. Они ехали в открытом экипаже, и Латур побежал следом, прячась в его тени. Бледные, словно ненастоящие, лица женщин пленили его. Экипаж остановился возле большого здания. На глазах у Латура в здание вошла не одна сотня нарядно одетых людей. Он стоял, прислушиваясь к гулу голосов, смеху, воздух был напоен ожиданием. Вскоре все стихло. Латур подошел поближе. Из здания доносилось пение. Женский голос. Латур и не знал, что можно так петь. Звук голоса почти причинял боль. Он был невыразимо прекрасен. Латур стоял и думал о женщине, которая там пела. Опера. Оперная певица. Он думал о чувствах, которые сейчас отражаются на ее лице.
В конце концов его глаза так устали, что буквы начали сливаться. Он оторвался от книги. Был уже вечер. Храп булочницы стал тише, даже проповедник заснул. Карета теперь катилась быстрее.
***
Ла Булэ. Оперная певица. Оперная певица? Что такое оперная певица? Что такое опера? Ла Булэ. Имя как будто само пело во рту. Ла Булэ. Ла-а-а-а-а Бу-у-у-у-у-лэ-э-э-э-э...
***
Латур поудобнее устроился на жестком сиденье. Наклонившись вперед, он смотрел на сгорбившуюся спину кучера и на его шляпу, поля которой складками лежали на шее. Латур уехал, чтобы навсегда исчезнуть из Онфлёра. Но пока карета подпрыгивала на ухабах, он думал не о Бу-Бу, не о Гупиле и не о рыбном рынке. Он думал о строении тела незнакомых ему людей. Видел их кожу, головы, открытый мозг.
Рядом с ним на полу стоял Цезарь, старая чайка. Возле нее в кожаной сумке лежали лишь самые необходимые вещи: футляр с инструментами для препарирования трупов, книги по анатомии, драгоценности Гупиля, немного одежды. И список Бу-Бу, в котором было восемь имен. Больше Латур не взял с собой ничего. В доме Бу-Бу осталось много вещей, но ему они были не нужны. Он взял только самое необходимое.
Латур смотрел на тени, падавшие от прядильных фабрик, на ряды бочек для сидра, на сараи и лачуги, на замки феодалов. Он покидал Онфлёр, покидал Нормандию, и ему казалось, что он всю жизнь ждал этого мгновения. Однако, когда он закрыл глаза, пытаясь заснуть, мысли его были полны тревоги.
***
Ла Булэ. Ему придется найти ее адрес. Улица... такая-то или такая-то... дом... такой-то или такой-то... Он проберется в ее красивый сад. Услышит ее пение. Увидит ее изящную фигуру. Красивая женщина. Красивый голос. Он не будет спешить, у него достаточно времени.
***
Латур многого ждал от Парижа. Ратуша, остров Сите, внушающая ужас Бастилия. Ему казалось, что от этих названий веет величием и роскошью. Но когда он открыл дверцу кареты, чтобы окунуться в новую жизнь, лицо его не выражало никаких чувств. Было раннее утро. Слышались голоса, кричал петух, пахло городом, сажей, людьми и овощами. Латур огляделся. Главный рынок. Рынок рынков! Он застыл на месте. Где же богатые торговцы и блистательные дамы? Где неповторимый Париж, известный ему по рассказам Валери? Где Вольтер, придворные короля, гордые крестьяне со своими только что забитыми барашками? Латур смотрел на глинистую землю.
- Треска из Онфлёра! Треска, треска! - кричал торговец рыбой, под его телегой собака жрала рыбьи потроха, среди рядов плыли хлопья тумана. - Треска из Онфлёра! Треска!
Латур пошел прочь от этого крика, глаза его блуждали по сторонам. Бедные лавки и товар, разложенный на деревянных прилавках, освещал какой-то коричневатый свет. Лица торговцев были усталые. Но где же настоящий рынок?
- Треска из Онфлёра, черт бы вас побрал!
Латур глядел в орущую глотку. Его окружали торговцы, и их глотки взывали к небу, словно покупатели еще не пришли. И все эти орущие глотки, крик, грязь, вонь и лужи навсегда остались для Латура перевернутой картиной Парижа. Мир, перевернутый с ног на голову.
Латур, замерев, смотрел на кишащий перед ним город. Его лицо исказила детская гримаса. В синих глазах застыло удивление. Что это? Валери силой потащила его за собой.
***
Валери и Латур приехали в Париж ранней весной. Они решили не закладывать драгоценности Гупиля, пока не найдут себе жилье и работу. Таков был уговор. Он должен был защитить их. Валери клялась, что у нее в Париже большие связи и ей ничего не стоит найти работу для них обоих. Но когда содержательница очередного публичного дома, парик которой затенял все вокруг, едва удостоила их взглядом, Латур понял, что они никому не нужны.
Три ночи они провели под кустами и на кладбищах и на последние деньги питались овощами. Кожаная сумка с драгоценностями Гупиля мирно стояла между ними. Латур перестал спать после первой же ночи, когда оба проснулись от приснившихся кошмаров. Он лежал и смотрел на сумку, словно ждал, что та зашевелится. На третью ночь Валери предложила разделить драгоценности, чтобы каждый зарыл свою долю, где хочет.
Наконец им повезло. Если это можно так назвать. Они получили работу в борделе мадам Бессон. В просторечии этот бордель именовался "Последней Усладой", и Валери долго не хотела идти туда. Латур, напротив, был очень доволен.
- Что в нем плохого?
- Есть кое-что.
- Что в нем плохого?
- Есть, кое-что есть.
Бордель мадам Бессон был стиснут старыми домами позади Гревской площади в нескольких сотнях метров от песчаной отмели. Дом был древний и обветшал настолько, что казалось, все этажи вот-вот обрушатся. Мадам Бессон получила его от разорившегося португальского парфюмера Мануэля Короны и была весьма довольна своим приобретением, пока однажды не обратила внимания на то, что дом насквозь пропах дешевым жасминовым маслом. Даже пятнадцать лет спустя в здании явственно ощущался запах потерпевшего крах предприятия Мануэля Короны.
Обстановка была старая, и предметы мебели не подходили друг к другу, стены обшарпаны, но Латура это не смущало. У них была крыша над головой. Их кормили. Когда мадам Бессон пригласила их в свою комнату, угостила чаем и с улыбкой предложила им работу, Латур принял это за выражение сердечного расположения. Все то время, что он оставался у мадам Бессон, воспоминание об этом теплом приеме помогало ему не замечать те или иные унижения. Он не привык к такого рода сердечному расположению. Мадам Бессон была крупная морщинистая женщина в кремовых одеждах. Ее круглое лицо всегда было белым от пудры. Ходили слухи, что мадам восемьдесят лет и что жива она только благодаря одному австрийскому знахарю. Чудо совершалось при помощи дыхания девственниц по методу Гермиппа*. Валери получила комнату в третьем этаже, Латуру же отвели деревянную скамью в коридоре и сунули в руки плед. Но и это было уже хорошо. Он радовался, что мадам оказалась такой доброй. И справедливой. Латур вспоминал ее улыбку, и это его успокаивало.
* Речь идет о произведении врача и алхимика XVIII века И.X. Когаузена (1665-1750), выпустившего в 1744 г. книгу "Hermippus redivivus", ("Обновленный Гермипп"), в которой излагается метод по продлению жизни.
В борделе мадам Бессон было тринадцать проституток. Самой младшей было четырнадцать лет, самой старшей - сорок шесть. Латуру эти изнуренные женщины представлялись бесконечно интересными. Он не мог оторвать глаз от их нарядных фигур. Пудра, парики, рюши, декольте, корсеты, юбки, обувь. Все подчеркивало формы тела. Груди почти вываливались из корсетов. Башмаки подчеркивали мышцы голени. Латур ходил на цыпочках по коридорам и подглядывал в дверные щели. Тринадцать пар не похожих друг на друга сосков. Разной величины и цвета. От темно-коричневых до охристо-желтых. Тринадцать самых разных животов. Тринадцать пар неповторимых ягодиц. Тринадцать пупков.
***
Он любил смотреть на них. На их движения. Любил смотреть, как шевелятся их животы и шеи. Стоял на лестнице и глядел вниз на фигуры женщин в гостиной. Слушал грубые шутки. Видел отвращение на их лицах, слышал смех. Женщины извивались. Тела у них были дряблые и нездоровые. Ляжки. Плечи. Шеи и подбородки. А на близком расстоянии даже в сумерках борделя были видны вены и морщины. Подрагивания. Латура все это возбуждало. Он был такой маленький. С большими глазами.
***
Мадам Бессон отличалась завидным деловым нюхом, она придумала способ привлекать к себе богатых клиентов. В ее борделе удовлетворяли любые их желания. За деньги здесь было дозволено все. Аристократы мазались джемом. Разгуливали в женских платьях или с перьями, воткнутыми в зад. Напивались до бесчувствия или наряжались священниками. Моча наливалась в бокалы для вина. По просьбе клиентов их подвешивали к потолку. Они смеялись, когда девушки портили воздух, и потом наказывали провинившихся, заставляя исполнять некоторые обряды из книги мадам, которая называлась "Боль и блаженство". Богачи смешно балансировали между позором и страстью, забывая о трудностях, связанных с государственными финансами, или о репутациях собственных семей.
Дом мадам Бессон был особый. Неужели правда, что чем богаче клиенты, тем более непонятными кажутся их желания? Латур размышлял над этим, но Валери все и так было ясно. Она питала непоколебимое презрение к аристократам.
- Ты только вспомни, что говорят про короля и мальчиков. И про графа де Шарлуа, который прижигал горящей свечой беременную женщину... И о домиках в Аркёй, где богачи едят с тарелок, на которых изображены женщины, спаривающиеся с козлами... Вспомни о страшном маркизе де Саде, который до крови исхлестал плетью бедную Жанну Тестар, бросая при этом вызов Всемогущему... Ты только вспомни...
Валери сохраняла известную дистанцию по отношению к себе, что позволяло ей гневно осуждать то, в чем она сама принимала участие. Словно говорило ее второе "я". Латур видел ее кривящиеся губы и гневные серые глаза. Понимает ли она, что ведет себя как комедиантка? Он не мог смотреть на нее. Он со скукой слушал ее низкий голос, но неприятное чувство ослабевало. Некоторые фразы вдруг теряли смысл. Тогда он поднимал на Валери глаза. Но не вслушивался в то, что она говорит, а только смотрел на ее губы. И ему казалось, что она просит о помощи. Он думал: как будто кто-то насадил на булавку ее душу.
Однажды утром мадам позвала Латура к себе. Подавшись вперед, она с любопытством разглядывала его. От нее пахло сладким вином. Комната мадам была выдержана в светло-кремовых тонах. Белое платье сливалось с обстановкой, и от этого мадам казалась еще толще.
- Состоятельные люди Парижа, аристократы, судьи, таможенники, придворные, господа, наделенные властью и деньгами, приходят сюда в поисках страны Фантазии, чтобы забыть все, от чего они устали, - объясняла она немного гнусавым голосом, ее жестикуляция словно подчеркивала целесообразность борделя. - В моем доме дозволено все. Здесь все разрешено. Никаких запретов. Никаких осуждений. Здесь мужчины могут забыть о своем долге и о своих обязанностях. Здесь на них не лежит никакой ответственности. Они не ответственны ни перед законом, ни перед народом, ни перед королем. С одной стороны, там, - она показала рукой на гостиную, - все мыслимые наслаждения мира. С другой, здесь, - она приложила руки к груди, - неписаное правило. Ибо без правил нет свободы, нет мира фантазий. Твой долг, Латур, помогать Альфонсу держать наши двери открытыми.
Она прищурившись посмотрела на Латура, склонилась к нему и поцеловала его лицо мокрыми губами.
Альфонс, рябой племянник мадам, отвечал за то, чтобы двери дома всегда были открыты. Он ходил по коридорам, стуча тяжелыми сапогами.
- Что это за парень? - ворчал он всякий раз при виде Латура.
- Это Латур. Его наняла мадам, - отвечали девушки.
Альфонс рассеянно мерил Латура взглядом, что-то ворчал и шел дальше. Латур кивал, кланялся и пытался улыбаться. Но Альфонс уже не смотрел на него. Лишь когда Латур допускал оплошность, нарушал какой-нибудь запрет или неписаное правило, Альфонс снова обращал на него внимание. Тогда в его тупых глазках загорался огонь и он стегал Латура тонкой кожаной плеткой. И хотя умственные способности Альфонса были весьма ограниченны, он обладал замечательной интуицией и всегда понимал, подействовало ли его наказание, а потому быстро сообразил, что парень не чувствует боли. Тогда он изменил тактику и с изобретательностью истинного художника придумал новое наказание: Латур должен был вылизывать языком сапоги Альфонса. И подошву, и носки.
В обязанности Латура входило помогать Альфонсу. Он помогал ему убирать и украшать заведение, управлять им, а также следить за соблюдением порядка. Если клиенты теряли над собой власть или ими овладевала неуправляемая похоть, если они били девушек или бегали с криками, надев цветочную вазу на причинное место, Латур получал распоряжение развлечь такого клоуна другими играми. Он доставал из-под черной лестницы деревянный молоток и со всей силы бил гостя по голове. Потом вытаскивал беднягу на задний двор, запихивал в повозку и отвозил на кладбище для бедных. Когда неудачливый искатель наслаждений просыпался среди мешков с трупами и человеческих останков в одной из открытых общих могил, он, как правило, на некоторое время терял потенцию. Латур не чувствовал угрызений совести. Это была обычная работа, и, уж коли на то пошло, самая интересная в этом борделе.
***
Латур лежал без сна на своей скамье в коридоре и смотрел в потолок. Мысли его разбегались, он ни на чем не мог сосредоточиться. Он так пристально рассматривал потрескавшиеся стены и потолок у себя над головой, что вскоре все планки деревянной обшивки слились в единое целое. Он даже заснул ненадолго, но, когда проснулся и увидел, что до рассвета еще далеко, ему стало тревожно, непонятное мучительное ощущение щекотало все тело. Голова казалась пустой. Он знал, что если не найдет ничего, на чем можно сосредоточить свои мысли, то в один прекрасный день выйдет на улицу, остановится и уже не сдвинется с места. Латур встал со скамьи.
Начал перебирать свой мешок. При свете, падавшем из потолочного люка, он перечитал те восемь имен и повторял их про себя одно за другим, пока не запомнил наизусть. Потом разорвал бумагу на мелкие кусочки, сунул их в рот и проглотил. Улегшись снова на скамью, он думал, что последним желанием Бу-Бу, наверное, была месть. Однако эта мысль исчезла, не успев обрести форму, словно его мозг перестал работать, и Латур погрузился в глубокий, блаженный сон.
У книжного торговца на Монмартре Латур нашел несколько интересных сочинений. Он купил перевод книги Мондино деи Лиуцци "Anathomia", о которой однажды отец Мартен рассказывал в школе в Онфлёре. Купил он также и малую анатомию Рикардиуса и несколько трактатов датского анатома Винслёва*. Месье Леопольд с уважением отзывался об этом датчанине, и Латур внимательно изучил его работы. Ему было приятно думать, что он кое-что узнал об анатомии, о мышцах, нервах, чувствах, крови, мозге. Длинные фразы и латинские слова нагоняли на него приятную сонливость. Он часто лежал на своей деревянной скамье, щуря глаза от слабого света, падавшего из потолочного люка, пока наконец не засыпал, положив книгу себе на лицо.
* Винслёв, Иаков Бенигнус (1669-1760) - датский анатом.
После того как некрасивое лицо и совершенная фигура Валери стали пользоваться успехом, ей выделили комнату получше. На окнах здесь висели занавески, и на полу лежал ковер. У нее было даже собственное биде. Иногда Латур получал разрешение зайти к ней в комнату. Ему нравилось лежать в ее постели и мечтать. О каталоге, который он составил в уме. О названиях частей тела. О его полостях. О тайнах боли.
Латур был рабом Альфонса. Он должен был выслушивать его ворчание, чистить его сапоги и искать у него вшей. Альфонс презирал всех и вся. Он презирал нимфоманку королеву и жадных священников, презирал блестящих аристократов и крупных землевладельцев, полицейских шпионов и даже самое мадам Бессон, а также ее бордель, девушек и свою работу. Латур не выносил болтовни Альфонса. Про себя же подражал его речи, повторял его длинные сентенции и старался усвоить его презрительный тон. Когда Альфонс уходил пить в трактир, Латур часто представлялся гостям месье Альфонсом. Он говорил его скрипучим голосом, щеголял в его сюртуке и поразительно похоже на Альфонса рассказывал всевозможные небылицы. Девушки смеялись. Они прозвали Латура Попугаем.
При любой возможности Латур отправлялся гулять по Парижу. Он ходил широким шагом и смотрел во все глаза. Смотрел, смотрел, хотя ничего из увиденного бульвары, сады, часовых дел мастера и парфюмеры - не производило на него особого впечатления. Он отмечал здания и людей, равнодушно пожимая плечами. Как будто знал, что Париж никогда не будет для него что-то значить. Прошло много времени, прежде чем он признался себе, что на самом деле все очень просто. Он искал должников Бу-Бу. Виновников ее смерти. Первую в том списке. Женщину. Оперную певицу. Ее адрес. Дом. Оперную певицу Ла Булэ. Голос. Красивую женщину. Он спрашивал о ней в борделе. Задавал наивные вопросы:
- Где находится Опера?
- Где живет певица?
Над ним смеялись, но он не обращал на это внимания. Пытался представить себе, как она выглядит. Ее шею, рот, голос. Ему смутно мерещилось красивое женское лицо. Слышались звуки чудного голоса. При первой возможности он снова и снова отправлялся бродить по Парижу. Теперь его раздражала толпа, люди сливались в одну бесформенную массу. Поток людей и лиц пугал Латура. Он вбил себе в голову, что человеческой массе свойственна разрушительная сила и что столько людей не должны собираться в одном месте.
Бордель производил на него такое же впечатление. Дом был полон женщин, женских вещей, женской болтовни, женских запахов. Вначале ему нравился запах духов, вульгарная речь девушек, корсеты на шнуровке, большие декольте и напудренные парики. Но вскоре все эти вещи утратили очарование, прежде их окружавшее, и Латур перестал видеть разницу в фигурах женщин. Теперь ему казалось, что борделю недостает стиля, своей особой неповторимости. Ища у Альфонса вшей, он испытывал желание задушить его. Расчесывая жирные волосы девушек и пудря их вонючие парики, он представлял себе, будто стрижет их всех наголо.
***
Он не мог уснуть. Встал. Там, за стеной, двигались ночные тени. Город, который никогда не закрывает глаза. Здесь - узкие коридоры. Звуки из комнат. Однообразная песня трущихся слизистых оболочек. Запах немытых причинных мест, масла, которым девушки умащивают свои синеватые щели. Свои увядшие рабочие губы. Весь напрягшись, он прошел по петлявшему коридору. Открыл дверь в комнату Валери и лег на нее. Он был слишком напряжен. Его фаллос уперся ей в пупок. За мгновение до того, как она проснулась, ее мягкий живот уже был орошен его семенем. Ах! Пристыженный, он бросился прочь. Заснул с ощущением пощечины. Ему ничего не приснилось.
***
На другой день на рассвете Латур покинул бордель. Выйдя на Гревскую площадь и оставив за спиной "Последнюю Усладу", он думал, что никогда больше не вернется сюда. Нашел рощицу, где зарыл свою часть драгоценностей Гупиля, и набил ими карманы. Драгоценности он продал какому-то еврею в лавчонке позади Пале-Рояль. Разговаривая с торговцем, Латур вдруг испугался, что его опознают, и у него затряслись поджилки. Получая деньги, он подписался именем Гупиля. Рука у него была влажная. Уже на улице Латур подумал: если справедливый Бог существует, Он должен повергнуть меня на землю. Он остановился. Стоял и ждал. Где ты, Бог? Повергни меня на землю. Ничего не случилось. Латур поднял глаза к небу. В Париже оно было особенное - лицо, на котором написан вызов.
Латур шел по богатым улицам. Тело успокоилось, его больше не трясло, хотя руки еще немного дрожали. Он держал их сложенными на груди. Теперь никто не заметил бы его тревоги.
Что такое убить? - размышлял Латур. Разве древние римляне не говорили, что все непрерывно изменяется? Смерть лишь легкий толчок в этой великой взаимосвязи. Убийство не что иное, как услуга, оказываемая матери Природе. Услуга, которую сильные люди оказывают ей именно потому, что они сильные. Для сильного человека убить кого-то - удовольствие. Чужая боль придает жизни смысл. Вот и все.
Он шел дальше.
Панталоны до колен. Камзол из тафты с оборками на рукавах. Башмаки с пряжками. Парик. Треугольная шляпа. Он посетил мужской салон на улице Сент-Оноре, воображая, что весь мир лежит у его ног.
***
Он аристократ. У него замок в Провансе и любовница в Париже. Они встретились в Люксембургском саду. Лебеди. Ослепительное солнце. Он привел ее в комнату, где лавандовая вода лилась из мраморных фонтанчиков в чаши, сделанные в форме раковин. Она легла с ним на диван. Он завязал ей глаза белым шарфом и начертал демона на ее лоне.
***
Окруженный зеркалами и услужливыми приказчиками, Латур чувствовал себя персоной, наделенной властью, таким ему хотелось стать еще в детстве. Шелковая ткань панталон холодила кожу, он подтянул панталоны и посмотрел на себя в зеркало. Запахнул камзол и неуверенными руками расплатился за платье. Важной походкой вышел за дверь. Теперь пора посетить лучшие бордели Парижа.
***
- Я граф Латур, - сказал он.
Хозяйка борделя испытующе посмотрела на него и ответила ему смешком. Латур не был уверен, что в этом смешке было презрение, но не уловил в нем и особого уважения. Он смотрел на шею хозяйки, на ее грудь, на нежную розовую кожу зрелой женщины. У него по телу бегали мурашки.
- Девушки к вашим услугам... граф. Для нас большая честь, что вы наконец посетили нас. Надеюсь, вам у нас понравится.
Он поднимается по лестнице, проходит коридорами, пропахшими мускатом, с нетерпением приближается к приоткрытой двери. В комнате его ждут три женщины.
Латур чувствует себя идолом. Он просит их лечь на кровать и не двигаться. Они выполняют его просьбу. Латур ласкает их, шлепает по ягодицам, ощупывает мышцы и суставы, рисует на их телах острым гусиным пером. Женщины визжат. Он приказывает им лежать неподвижно, а сам щиплет их за ягодицы. На круглых полушариях остаются красные метки. Он щиплет их изо всей силы: вы чувствуете боль, а так чувствуете, а так?
Наконец он лег на самую полную и овладел ею сзади. Он первый раз овладел женщиной, и длилось это недолго. Потом он лежал, уткнувшись лицом ей в шею, жался к ее надежному теплу, к мягкому телу. От нее пахнет человеком, думал он, пахнет страхом и радостью, но в конце концов он понял, что от нее пахнет чужой страстью. Его собственной. Тогда, весь мокрый от пота, он поднял голову.
Жюли, та, на которой лежал Латур, была полная, но изящная женщина лет двадцати пяти. Она смотрела в широко открытые глаза молодого человека и думала: он так же наивен, как Петер из Ганновера, парень, которого нашли голым в глухом лесу, он был немой и никогда в жизни не видел людей... Может, этот окажется настолько глуп, что пойдет со мной вечером к Эркюлю? Жюли, тебе бы быть государственным казначеем, похвалила она себя и нежно посмотрела на Латура.
Час спустя Жюли и Латур уже шли по улице де Вениз. Латур был доволен. Одурманенный физическим блаженством, он не предчувствовал никакой опасности, пока не увидел, что улица упирается в кладбище. Неожиданно Жюли отпустила его руку. Свистнула в темноту. Латур поднял на нее глаза. Ее лицо казалось обнаженным. Ни улыбки, ни игривого взгляда. Латур остановился и ждал, улыбаясь ей. К ним подошел какой-то человек с палкой. Латур даже не шелохнулся.
Когда палка с глухим стуком опустилась ему на голову, он успел подумать, теряя сознание: ты получил то, что заслужил.
***
Латур пришел в себя под Новым мостом, от моста падала темная тень. Он лежал среди нищих на куче песка и земли. Осторожно открыл глаза, взглянув на дневной свет. У него не было желания узнать, где он и кто скрывается под грязным тряпьем рядом с ним. Он снова закрыл глаза. Он видел перед собой пустыню. Обожженную зноем бесконечную пустыню. В том месте головы, на которое пришелся удар, он ощущал странную пустоту. В голове шумел ветер. Латур снова чуть не потерял сознание, его мучило неприятное, но сильное удушье. Наконец он сел и начал раскачиваться из стороны в сторону, точно хотел смахнуть с себя дурноту и не видеть больше стоявшего перед глазами песка. Он думал: я Латур. И тут же ему пришло в голову, что никто не заметил бы, если бы он навсегда исчез с лица земли. Какая разница, зовут его Латуром, Филиппом или Арманом, все равно никто не знает, кто он. Он всего лишь тело и тень.
Латур, Никто, ходил по парижским улицам. Не глядя ни вниз, ни вверх, он смотрел только вперед, на невидимую вдали точку. Питался фруктами и овощами, остававшимися после закрытия рынков, пил дождевую воду, спал под мостами или в нишах, укрывавших его от дождя. Он ни с кем не здоровался и уклонялся от разговоров, если кто-то заговаривал с ним. Он ни разу не ночевал две ночи подряд в одном и том же месте и редко сознавал, по какой улице идет. Он видел какие-то шествия. Видел дохлую лошадь. Затейливую игру теней на стене. Бледную женщину, которую несли в портшезе. Видел, как солнце садится в Сену. Он шел. Шел. Шел. Утром улицы были скользкими от ночного дождя. Днем на них пахло людьми.
Однажды вечером внимание Латура привлекли две красивые аристократки. Они ехали в открытом экипаже, и Латур побежал следом, прячась в его тени. Бледные, словно ненастоящие, лица женщин пленили его. Экипаж остановился возле большого здания. На глазах у Латура в здание вошла не одна сотня нарядно одетых людей. Он стоял, прислушиваясь к гулу голосов, смеху, воздух был напоен ожиданием. Вскоре все стихло. Латур подошел поближе. Из здания доносилось пение. Женский голос. Латур и не знал, что можно так петь. Звук голоса почти причинял боль. Он был невыразимо прекрасен. Латур стоял и думал о женщине, которая там пела. Опера. Оперная певица. Он думал о чувствах, которые сейчас отражаются на ее лице.