Фробениус Николай
Лакей маркиза де Сада, или Каталог Латура
Николай ФРОБЕНИУС
ЛАКЕЙ МАРКИЗА ДЕ САДА, ИЛИ КАТАЛОГ ЛАТУРА
Перевод с норвежского Любови Горлиной
Анонс
Николай Фробениус, популярный норвежский писатель, драматург и сценарист, дебютировал сборником "Водоворот" (1986), удостоился единодушной похвалы критиков за первый роман "Прославленная любовь молодого Вильгельма Оксеншерны" (1989); "ирония и бурлеск... язык и возрождение эстетического идеала Платона... непредсказуемые повороты сюжета". В 1996 году вышел роман "Каталог Латура", который мгновенно принес Фробениусу всемирную известность. Сегодня книга переведена на 10 языков, причем в английском и французском изданиях имеет заглавие "Лакей маркиза де Сада". События романа разворачиваются во Франции XVIII века (время и место действия те же, что в "Парфюмере" Патрика Зюскинда, и это отнюдь не единственная из замеченных критикой параллелей со знаменитым бестселлером). Главный персонаж, зачатый в результате жестокого изнасилования и с рождения лишенный чувствительности к боли, исполнен желания отомстить за смерть матери; он посвящает себя анатомии, поискам болевого центра в человеческом мозге и становится верным подручным маркиза де Сада.
1. СЫН РОСТОВЩИЦЫ
Когда-то много лет тому назад в Нормандии, в маленьком приморском городке Онфлёр, жила женщина, обладавшая на диво безобразной внешностью. Люди на улицах часто останавливались и смотрели ей вслед, пораженные ее синим лицом, бородавками, волосами, похожими на клочья пакли, и толстой, как бревно, шеей. Пропорции этой женщины были неправдоподобны, говорили, что она поперек себя шире. Глядя на нее, люди не верили своим глазам. Им казалось, что ее фигура, уродливая и неестественная, не имеет никакого сходства с обычной женской фигурой. Приезжие полагали, что безобразнее ее нет никого во всей Франции, а городские торговки шепотом называли эту женщину с лицом дьявола исчадием ада. Наверное, и сны у нее тоже дьявольские? Внешность толстухи так поражала людей, что они, словно ослепленные невиданной красотой, не отрываясь смотрели на нее. Не отворачивались, не уходили, а буквально пялились. Пялились до рези в глазах. Это и впрямь было невероятное зрелище. Так сказать, шедевр безобразия. Женщину, обладавшую столь неотразимой притягательной силой, звали Бу-Бу Кирос, и история ее была необычна.
При Людовике XV во Франции всего было в избытке: трюфелей, лавандовой воды, спеси, войн, долгов и оспы. А также брошенных грудных младенцев, которые орали во все горло на церковных папертях, словно выражая старый, как мир, гнев: "Эй, черти, не оставляйте меня здесь одного!" Так началась жизнь Бу-Бу. Ее подкинули. Она была голодна. И будущее ничего не сулило ей, кроме убогого детства в монастыре у монахинь, места няньки в каком-нибудь доме или работницы на бумажной фабрике, нескольких тяжелых беременностей и ранней кончины от чумы или холеры. Будем великодушны, отмерим ей сорок лет жизни в вонючем промышленном городе Руане и отведем место на кладбище для бедных и простой крест с нацарапанными на нем инициалами. Вот как выглядело будущее толстой, некрасивой сироты, родившейся в 1728 году. Однако ей улыбнулось счастье. Невероятное счастье. Почему именно ей? Это обстоятельство возмутило и монахинь, и других сирот, воспитывавшихся в монастыре. Оно подрывало устои, на которых зижделось их бытие, и как будто напоминало им, что жизнь непредсказуема и будущее может преподнести любые сюрпризы.
Так или иначе, но состоятельная бездетная чета, проходившая как-то по тропинке мимо монастыря, обратила внимание на девочку, которая стояла в высокой траве на монастырской лужайке. Женщина остановилась. Свернула с тропинки, подошла к низкой ограде и увидела грязное лицо Бу-Бу. Обнаружив, что на нее смотрят, Бу-Бу тут же расплакалась. Она была уверена, что опять в чем-нибудь провинилась и эта женщина будет бранить ее. Лучше опередить наказание, подумала Бу-Бу и залилась слезами в три ручья. Женщина шагнула к ней. Почему ребенок плачет? Она была женой доктора Кироса, ей уже стукнуло тридцать, она была бездетна и, по словам мужа, отличалась повышенной чувствительностью. Докторша стояла, перегнувшись через низкую ограду, пораженная страданием, написанным на лице ребенка. Вдруг она почувствовала, что земное притяжение исчезло, она упала, и ее закружил какой-то вихрь. В последнее время у докторши участились подобные припадки, и она даже научилась справляться с ними. Однако на этот раз все было иначе. Когда она открыла глаза, страх девочки напомнил ей пламя свечи. В этом безобразном детском личике докторша увидела собственное отчаяние, и ее захлестнула нежность. Отныне все будет по-другому. Она возьмет этого ребенка к себе. Докторша перешагнула через ограду, подняла девочку на руки и направилась с нею к двери монастыря.
"Любовь"... Теперь докторша без робости или смущения употребляла это слово, когда говорила о Бу-Бу. Все свое время она отдавала этой девочке из монастыря. Бу-Бу вымыли, осыпая поцелуями, и закутали в шелковую ткань ее бесформенное тело. Тихие односложные слова, которые она произносила, встречались восторженными улыбками, и вскоре Бу-Бу превратилась в счастливейшее создание в мире. Она гуляла по лесу, рвала на лугу цветы и косоглазо щурилась на солнце.
Доктор Кирос сделал необыкновенно удачную для хирурга карьеру. Он был маленький и толстый. Его короткие пухлые пальцы казались малоприспособленными к занятию тонким врачебным искусством.
Но, будучи еще мальчиком, на вопрос взрослых, кем ему хочется стать, он с упрямым видом бросал только одно слово - "доктором". По-видимому, это было твердое решение, и он добился своего, настойчиво требуя, чтобы родители отпускали его вместе с дядей на ярмарки, где знахари и хирурги-любители показывали свое искусство. Дядя и сам был весьма изобретательным человеком и готовил пользующееся спросом животное масло, которое, по его словам, он добывал из бычьих рогов. Говорили, будто это oleum animale способно продлить человеческую жизнь лет на сто, а то и на двести. Однако сам дядя умер, когда ему был шестьдесят один год. Как бы там ни было, маленький Кирос объездил со своим дядей все ярмарки Северной Франции. Горящими глазами он следил за манипуляциями хирургов. Позже он стал специалистом по удалению камней из мочевого пузыря, которое в те времена считалось крайне болезненной операцией. Однажды в Англии Кирос наблюдал, как один хирург в больнице Святого Фомы удалил больному камень за шестьдесят секунд. Это было невероятно! Сия "заурядная операция" означала, что Кирос впредь сможет оперировать в десять раз больше больных и тем самым значительно увеличит свое состояние. Со всей Нормандии к нему приезжали люди, мечтающие избавиться от страданий. Доктор Кирос мог позволить себе выбирать пациентов, и он не смущался, называя высокую цену. Ведь нужно было платить садовнику. Платить горничным. Жене требовались туалеты из Парижа, а Бу-Бу - гувернантка. То, что фигура Бу-Бу, несмотря на скудное монастырское питание, приобрела столь чудовищную форму, доктор объяснял скорее волей Божией, чем нарушенным обменом веществ. Когда испуганная жена поинтересовалась связью между ожирением девочки и ее питанием, доктор красноречиво заговорил о многообразии форм в природе: разве рыба и слон не отличаются друг от друга, разве курица похожа на тигра? Жена задумчиво кивала, слушая его объяснения. Позже доктор внушил Бу-Бу, что от природы все люди добры. И если кто-нибудь плохо отзывается о ней, она не должна подавать вида, что слышит это. Все делалось для блага ребенка. Девочка научилась шить и танцевать, умела вести себя в приличном обществе и узнала вкус трюфелей из Перигора. Гувернантке поручили воспитывать девочку в духе эпохи Просвещения. Приемной дочери доктора следовало уметь читать, писать и считать, словно она была мальчиком. Бу-Бу преуспевала в счете, читала Монтескье и Расина. Она была образованная девочка. Любовь родителей позволила ей забыть о своем происхождении. У отца были большие планы относительно ее будущего: ей предстояло стать его ассистенткой и помогать своему стареющему отцу в столь важной работе, как удаление камней из всех мочевых пузырей на свете.
Но разве мир не жесток? Ей пришлось всего этого лишиться. Зачем, спрашивается, ей было дано познать счастье, если оно все равно было у нее отнято, а на сердце осталась лишь горечь утраты?
Бу-Бу было четырнадцать лет. Она стояла на пепелище родительского дома с металлическим ларцом в руках. Бог отнял у меня все, думала она. И хуже всего то, что Он оставил меня в живых, словно Ему нужен был свидетель. А еще Он дал мне этот ларец, чтобы я жила дальше и всегда помнила о случившемся. Таково посланное мне испытание, думала она. Ибо, если я не выживу, окажутся правы те, кто говорит, будто тело мое - дело рук сатаны и в сердце моем посеяно семя дьявола. Бу-Бу смотрела на ларец и знала: то, что осталось от ее родителей и что в свое время позволило им взять ее к себе и, так сказать, спасти от прозябания, были Деньги. И, стоя там, на пепелище, она решила сделать все, чтобы преумножить оставшееся ей состояние.
Бу-Бу уехала из Руана и купила себе маленький дом на самом гребне холма, который высился над приморским городком Онфлёр. Цветущие яблони. Зеленая долина. Шхуны на черной воде. Все это казалось ей невероятно красивым. Еще ребенок, она была очень крупная, и люди принимали ее за взрослую женщину. Месье Гупиль, честолюбивый горбатый адвокат, встретился с ней в конторе своего недавно умершего отца. Его глаза заблестели, когда Бу-Бу открыла ларец, наполненный золотыми монетами, - ну-ка посмотрим! Жадный до денег адвокат быстро прикинул в уме, что их тут достаточно, чтобы купить дом в лучшей части Парижа. И он, как обычно, размечтался.
- Мне нужен скромный дом, в котором я проживу до конца своих дней. Понимаете, я должна экономить, иначе мне не хватит.
Низкий голос девушки вернул адвоката в мир Онфлёра с его умеренными потребностями. Где они, идеалы и мечты, которые должны изменить жизнь? Он пожал горбатыми плечами и предложил Бу-Бу единственное, что у него было, домишко, пустовавший после смерти хозяина. Владелец умер уже год назад, но никто не хотел покупать дом, хотя цена на него была до смешного низкой. Люди говорили, будто в доме поселились дикие звери.
- Это как раз то, что вам нужно, мадемуазель, - уверял Гупиль.
И Бу-Бу решила, что дом ей нравится.
Этот простой каменный дом стоял высоко над городом. Из окна были видны очертания Онфлёра и устье Сены. С восточной стороны, совсем рядом, раскинулся бескрайний яблоневый сад. Весной, стоя на заднем дворе, она сможет любоваться океаном цветущих яблонь. До города по извилистым тропинкам было час ходьбы, но Бу-Бу предпочитала ходить за яблоками именно туда, чтобы не доставлять сборщикам удовольствия посмеяться у нее за спиной каждый раз, когда она захочет купить у них ведерко яблок. Она с жадностью поглощала эти сладкие яблоки. Их вкус напоминал ей о приемной матери и фруктовом саде, который окружал их дом. Бу-Бу безуспешно пыталась утолить постоянно терзавший ее голод.
Одиночество не угнетало ее. Другое дело тишина! Бу-Бу никогда не жила в таком тихом месте. Когда она просыпалась, ее невидимой стеной окружала тишина, и ей казалось, что тишина похожа на смерть. Тишина окутывала Бу-Бу плотным плащом, и Бу-Бу замирала. Она, точно старуха, сидела у окна и смотрела вдаль. На летящие облака цветочной пыльцы. На морские волны. На блестящие тела животных, мелькавших на опушке леса. Почему-то она была уверена, что рано или поздно из леса кто-нибудь выйдет. И однажды после долгих дней напрасного ожидания из леса и в самом деле вышел какой-то человек. В темном плаще и шелковых панталонах до колена. Месье Гупиль. Бу-Бу была разочарована.
- Я все думал о вас, мадемуазель, о вашем благополучии.
Голос у него был необычно высокий и напомнил ей голос одной старой монахини в монастыре. Адвокат огляделся с явным любопытством. Он увидел голые стены. Блюдо с яблоками. Большой деревенский хлеб, который Бу-Бу только что испекла. Она не знала, что ответить адвокату.
- Мне нравится мой дом.
Наверное, это было глупо? Она проследила за его взглядом, снова скользнувшим по голым стенам. Гупиль приосанился. Теперь он смотрел прямо на нее, на ее лицо, на фигуру, на грудь и живот, смотрел бесстыдно и откровенно. Уж не заблестели ли у него глаза? Что это, презрение или любопытство? Бу-Бу слышала, как он пыхтит.
- Мы с вами могли бы заключить соглашение. Вы и я. Это соглашение обеспечит вас. Вы живете одна. В доме много денег. Кто-нибудь может прознать об этом. И тогда быть беде.
Бу-Бу смотрела на свои ноги. Ей не хотелось показывать ему, что ее раздражает угроза, плохо скрытая в его словах. Он заговорил другим тоном, и она снова подняла на него глаза.
- Настали тяжелые времена, Бу-Бу. Крестьянам, рыбакам, лодочным мастерам приходится занимать деньги. Почему бы не давать ваши деньги в рост тем, кто в них нуждается? И получать за это втройне.
Он был явно доволен собой, лицо его расплылось в улыбке. Бу-Бу тоже захотелось улыбнуться, она любила говорить о деньгах, но понимала, что, заговорив о них сейчас, допустит тактическую ошибку. Вытянув губы трубочкой, она смерила адвоката взглядом.
- И какие же комиссионные вы хотите, месье? - спросила она, все-таки не удержавшись от улыбки.
Гупиль дернул горбом, не было сомнений, что ему не по себе.
- Мадемуазаль, я скромный человек. А что касается вас, моя скромность вообще беспредельна. Я согласен на десять процентов от суммы займа плюс тридцать пять процентов от вашего годового дохода. Что скажете, дорогая?
Она кисло засмеялась и с удовольствием прислушалась к звуку своего смеха. Адвокат считал ее глупее, чем она была на самом деле. И выставил себя дураком в ее глазах. Бу-Бу наслаждалась своим положением - до чего же он потешный! она медленно покачала головой, как обычно качал ее приемный отец, желая подчеркнуть важность своих слов:
- Десять процентов от суммы возвращенного долга, и ни су больше. А если вас эти условия не устраивают, я найду другого адвоката, который согласится на них. Большего я не могу предложить вам, месье.
Так Бу-Бу начала свою добропочтенную и прибыльную карьеру ростовщицы в Онфлёре и его окрестностях. Необходимое зло, говорили люди о ее занятии. Эта ростовщица - посланница черта, также говорили о ней. И опять ей вслед летело имя дьявола. Но она не обращала внимания на людскую молву.
Жизнь Бу-Бу в корне изменилась. У нее вдруг появилось занятие. Ее стол был завален долговыми обязательствами. Условия займа. Проценты. Подписи. Время и точность расчета. Принцип прибыли. Бу-Бу и Гупиль часто засиживались далеко за полночь со своими счетами. Тишина больше не тяготила ее. Бу-Бу испытывала непривычную радость, думая о заработанных ею деньгах. О своих заемщиках она не думала. Их тяжелое положение ее не трогало. Она всегда чувствовала себя отгороженной от мира, и нужда должников значила для нее не больше, чем пена, из которой родилась Афродита, - Бу-Бу наслаждалась, загребая деньги. Она давала деньги в рост, ибо сам Господь решил оставить ее в живых. И еще потому, что ей просто нравилось это занятие. Нет, все сложилось слишком хорошо, чтобы в это поверить. Ей было приятно думать, что ее состояние удвоилось. Что оно стало в пять раз больше. В десять. Она радовалась, подводя итог каждой недели. Столбики цифр. Точность. Деловой расчет. Требования о соблюдении условий. Такой стала теперь ее жизнь.
- Жестокая. Бессердечная, - ворчали должники.
Гений, думал Гупиль, но у него хватало ума играть роль непрактичного посредника. А для Бу-Бу ее деятельность представлялась ясной, как неоспоримость четырех действий арифметики. Ей даже не приходило в голову, что сострадание может иметь к этому какое-то отношение. Что людей жестоко эксплуатируют феодалы, что люди завидуют церковникам и ненавидят кровопийц и ростовщиков вроде нее, - все это даже не приходило ей в голову. Мир несправедлив, народ голодает, но ведь это не ее вина. Погоня за прибылью требует, конечно, некоторой несправедливости. Но почему она должна из-за этого огорчаться? С другой стороны, она всегда трезво вела свои денежные дела. Не повышала проценты. Не мошенничала с долговыми обязательствами и брала не больше, чем все остальные ростовщики в Руане и Лизьё. Ей только хотелось, чтобы ее расчеты были безупречны.
Все мечты Бу-Бу ограничивались деньгами. Цифрами. Долговыми обязательствами. Золотыми монетами. У нее, как у коллекционера, был повышенный интерес к монетам. Она любила их сами по себе, и у нее не возникало ни малейшего желания потратить на что-нибудь свое состояние.
Но тут произошло нечто странное. С тех пор как ростовщичество превратилось для Бу-Бу в привычное занятие, тело ее вдруг ожило и задышало так, что ей это казалось непристойным. Словно монеты, долговые обязательства и столбики цифр необъяснимым образом разбудили ее кожу, и она проснулась, как животное после спячки. Кожа льнула к одежде, раскрывалась навстречу случайным прикосновениям. Всякий раз, когда кто-то нечаянно прикасался к Бу-Бу в очереди на рынке или когда Гупиль сухо пожимал ей руку, она ощущала почти болезненное щекотание. В постели ее груди колыхались и жили, будто самостоятельные существа, они поднимали соски вверх и терлись друг о друга. Бедра, ягодицы, лоно вели себя еще более непристойно. В конце концов ей приходилось прибегать к рукоблудию, чтобы наконец заснуть. Пристыженная, она кричала от страсти. И пыталась поскорее все забыть. Но это преследовало ее, точно зуд.
***
Человек, пробиравшийся сквозь лесные заросли, бежал, опасаясь, что это бегство закончится смертью. Лицо его покрывала пятидневная щетина, а босые ноги почернели от запекшейся крови. Сразу было видно, что он бежал из тюрьмы. Он не смел объявиться в приморском городе, никаких планов у него не было и сил тоже. Больше всего ему хотелось упасть на мох и исчезнуть, незаметно исчезнуть навсегда. Мысль о смерти не пугала его. Он предпочитал смерть возвращению в сырую камеру. Но ему не хватало мужества. Он шел вперед, закрыв глаза и не обращая внимания на ветви, хлеставшие его по лицу.
Почувствовав, что он вышел из чащи, беглец открыл глаза и остановился. Перед ним на гребне холма, словно покинутый, стоял каменный дом. Приоткрытая дверь. Темное окно. Он огляделся. Подумал: я бежал всю ночь. И начал осторожно подниматься к дому. Была мертвая тишина, и чем ближе он подходил к дому, тем крепче становилась его уверенность, что там никто не живет. Он отворил дверь и шагнул в темноту. Стены сомкнулись вокруг него, и он сразу почувствовал запах пищи. Почему он не ощутил его раньше, ведь внутри пахло очень сильно? Беглец засмеялся. Пять лет он не ел жареного мяса и теперь просто не узнал его запаха, а ведь в тюрьме он исключительно по запаху, задолго до того, как тюремщик появлялся в коридоре, мог определить, принес тот жидкую кашу или суп и приправлены ли они каплей свиного жира. Он так напряженно вслушивался, чтобы не пропустить ни одного звука, что не почувствовал запаха, щекотавшего ему ноздри. Теперь он неподвижно стоял в темноте и знал, что поворачивать уже поздно, что он просто не в силах уйти от этого запаха. Беглец осторожно прошел в глубь комнаты, подкрался к кухонному столу и по запаху нашел тарелку с мясом. Это был сочный кусок, зажаренный на хорошем масле и посыпанный петрушкой. Беглец с жадностью набросился на еду, запихивая в рот такие большие куски, что с трудом мог проглотить их. Ты жрешь, как животное, сказал он себе, ты хуже диких зверей, среди которых бродил пять суток. Но остановиться он не мог и ел, пока не согнулся от рези в желудке; его вырвало. Он с трудом удержался, чтобы не вынуть куски мяса из собственной блевотины.
Ранний яркий весенний свет заглянул в комнату и осветил человека, стоящего на коленях перед своей блевотиной. И в ту же минуту беглец услышал звуки, которые могла издавать только спящая женщина. Он ни секунды не сомневался, что там, наверху, спит женщина, и по обстановке кухни понял, что она живет одна. Тогда он встал и прислушался. Вытер губы. Там спит женщина. Он закрыл глаза и попытался представить ее себе. На цыпочках поднялся в спальню. Похоть уже овладела им. Руки у него дрожали так, что он с трудом отворил дверь.
С Бу-Бу сорвали одеяло, и сквозь нее пронесся горячий вихрь. Она не оказала сопротивления, но крепко вцепилась в этого незнакомого, требовательного человека. В лоне ее бушевал шторм, заливший ее влагой. От боли Бу-Бу бросало то в жар, то в холод, эта боль заставила ее застонать, и она не узнала собственного голоса. Наконец незнакомец упал на нее, глубоко вздохнув от наслаждения, и тогда ее затрясло, но не от страха, а от страсти. Потом Бу-Бу дремала в тишине и чувствовала себя счастливой. Она не обращала внимания на незнакомца, который все говорил и говорил, рассказывал ей о тюрьме и о своих преступлениях, словно верил, что его исповедь способна разогнать тьму и что-то изменить в его жизни. А она видела перед собой девочку в буковом лесу, девочке было одиннадцать лет, и на ней было платье с рукавами, украшенными рюшами. Девочка бродила среди деревьев и вышла на поляну. Там она села на пень и высоко подняла юбки. Весеннее солнце согрело ее лоно. Бу-Бу заснула, видя перед глазами самое себя, а беглец рядом с ней все продолжал говорить. Во сне время потекло вспять, приемные родители превратились в монахинь, и наконец Бу-Бу, завернутая в плед, оказалась на церковной паперти.
Она проснулась от собственного крика. Внимательно оглядела комнату. Рядом с ней уже никого не было. Только несколько черных волосков на простыне да вмятина от его тела. Она встала и тщательно вытрясла постель. Проветрила комнату. Основательно вымыла ее. Первые дни после этого невероятного события Бу-Бу ходила вялая и боялась, что незнакомец вернется. Но он не вернулся, и ее тревога уступила место теплому блаженному чувству. Она попыталась вспомнить, о чем говорил тот человек и как его звали. Но она вспомнила только имя, хотя и не была уверена, что его звали именно так, возможно, это было всего лишь случайное слово в потоке его слов: Латур.
***
От крика роженицы с пола взметнулась пыль, повивальная бабка сунула ей в рот башмак, чтобы заставить замолчать. Наконец плод был извлечен и положен в объятия плачущей матери. Младенец покрутился, открыл глаза и внимательно уставился на мать. Бу-Бу поразил странный блеск его глаз. Он как будто изучал ее, пытаясь понять, кто его родил и в какой мир он попал. Бу-Бу поцеловала покрытое слизью личико сына. Как зачарованная, смотрела она в его глаза цвета морской синевы. На маленький кривой носик и на всклокоченные черные волосы. Она уже любила его. Мальчик громко кричал.
Повитуха принесла ушат воды и взяла мальчика. Новорожденный, оторванный от матери, ударил ногой повитуху, словно уже понял, что нельзя ждать добра ни от кого, кроме матери. Привычными руками повитуха смыла с мальчика кровь и слизь. Она скривилась, осматривая это новорожденное создание. Для ребенка Бу-Бу он был слишком мал. Круглое, почти без подбородка, личико, сморщенная, как у старика, кожа. Кривой, точно сломанный, нос. Сильно выдающаяся вперед нижняя челюсть делала младенца похожим на грызуна. Мальчик некрасив, в этом нет никакого сомнения, подумала повитуха, но удивляться тут было нечему. Крепко держа его извивающееся тельце, она смыла кровь с жестких черных волос. Она тщательно мыла младенца, и каждое движение губки позволяло ей лучше рассмотреть его. Но чем дольше повитуха смотрела на мальчика, тем страшнее ей становилось. На своем веку она повидала много некрасивых младенцев, но этот мальчик был страшен, как дьявол. Проводя губкой по головке младенца, она разглядывала его маленькое отвратительное личико. Мальчик открыл рот и зашипел. Испуганная повитуха уронила его в лохань с водой и отскочила назад. От этого шипения у нее мороз побежал по коже... Бу-Бу уже сидела в постели и кричала повитухе, чтобы та вытащила ребенка из лохани. Ее крик был так грозен, что повитуха тут же забыла о своем страхе, бросилась к лохани и вытащила ребенка из воды. Бу-Бу следила за ней взглядом, не сулившим добра, если нечто подобное повторится. Вся дрожа, повитуха держала ребенка на вытянутых руках. Ей было страшно прижать его к себе и не хотелось смотреть на него. Но повитуха была любопытна, и, хотя она закрыла глаза, чтобы не видеть это исчадие ада, и решила не открывать их, пока не покинет дом, она все же приоткрыла один глаз и взглянула на младенца. Он смотрел прямо на нее. Сперва с выражением гнева и ненависти взрослого человека. Но потом его лишенное подбородка личико изменилось, он улыбнулся повитухе и симпатично заморгал глазками. Его глаза цвета морской синевы словно заглянули ей в душу. Повитуха с удивлением открыла оба глаза. Ей трудно было поверить, что ребенок как будто заискивает перед ней, но выглядело это именно так. Она перестала дрожать. Странно, подумала она. Но у него красивые глаза, очень красивые. Им не место на этой отвратительной роже, они не имеют никакого отношения к этому ужасному ребенку. Она невольно улыбнулась мальчику и осторожно прижала его к себе. Бу-Бу, уже вставшая с окровавленной постели, подошла к ней и с оскорбленным видом вырвала у нее ребенка. Повитуха вздрогнула. И начала медленно собирать свои вещи. Сопровождаемая подозрительным взглядом Бу-Бу, она покинула роженицу. Позже, проходя по улице Сен-Леонар, мимо верфей, к своему дому на окраине города, она вспомнила внешность мальчика, вырвавшееся у него шипение и снова похолодела от ужаса.
ЛАКЕЙ МАРКИЗА ДЕ САДА, ИЛИ КАТАЛОГ ЛАТУРА
Перевод с норвежского Любови Горлиной
Анонс
Николай Фробениус, популярный норвежский писатель, драматург и сценарист, дебютировал сборником "Водоворот" (1986), удостоился единодушной похвалы критиков за первый роман "Прославленная любовь молодого Вильгельма Оксеншерны" (1989); "ирония и бурлеск... язык и возрождение эстетического идеала Платона... непредсказуемые повороты сюжета". В 1996 году вышел роман "Каталог Латура", который мгновенно принес Фробениусу всемирную известность. Сегодня книга переведена на 10 языков, причем в английском и французском изданиях имеет заглавие "Лакей маркиза де Сада". События романа разворачиваются во Франции XVIII века (время и место действия те же, что в "Парфюмере" Патрика Зюскинда, и это отнюдь не единственная из замеченных критикой параллелей со знаменитым бестселлером). Главный персонаж, зачатый в результате жестокого изнасилования и с рождения лишенный чувствительности к боли, исполнен желания отомстить за смерть матери; он посвящает себя анатомии, поискам болевого центра в человеческом мозге и становится верным подручным маркиза де Сада.
1. СЫН РОСТОВЩИЦЫ
Когда-то много лет тому назад в Нормандии, в маленьком приморском городке Онфлёр, жила женщина, обладавшая на диво безобразной внешностью. Люди на улицах часто останавливались и смотрели ей вслед, пораженные ее синим лицом, бородавками, волосами, похожими на клочья пакли, и толстой, как бревно, шеей. Пропорции этой женщины были неправдоподобны, говорили, что она поперек себя шире. Глядя на нее, люди не верили своим глазам. Им казалось, что ее фигура, уродливая и неестественная, не имеет никакого сходства с обычной женской фигурой. Приезжие полагали, что безобразнее ее нет никого во всей Франции, а городские торговки шепотом называли эту женщину с лицом дьявола исчадием ада. Наверное, и сны у нее тоже дьявольские? Внешность толстухи так поражала людей, что они, словно ослепленные невиданной красотой, не отрываясь смотрели на нее. Не отворачивались, не уходили, а буквально пялились. Пялились до рези в глазах. Это и впрямь было невероятное зрелище. Так сказать, шедевр безобразия. Женщину, обладавшую столь неотразимой притягательной силой, звали Бу-Бу Кирос, и история ее была необычна.
При Людовике XV во Франции всего было в избытке: трюфелей, лавандовой воды, спеси, войн, долгов и оспы. А также брошенных грудных младенцев, которые орали во все горло на церковных папертях, словно выражая старый, как мир, гнев: "Эй, черти, не оставляйте меня здесь одного!" Так началась жизнь Бу-Бу. Ее подкинули. Она была голодна. И будущее ничего не сулило ей, кроме убогого детства в монастыре у монахинь, места няньки в каком-нибудь доме или работницы на бумажной фабрике, нескольких тяжелых беременностей и ранней кончины от чумы или холеры. Будем великодушны, отмерим ей сорок лет жизни в вонючем промышленном городе Руане и отведем место на кладбище для бедных и простой крест с нацарапанными на нем инициалами. Вот как выглядело будущее толстой, некрасивой сироты, родившейся в 1728 году. Однако ей улыбнулось счастье. Невероятное счастье. Почему именно ей? Это обстоятельство возмутило и монахинь, и других сирот, воспитывавшихся в монастыре. Оно подрывало устои, на которых зижделось их бытие, и как будто напоминало им, что жизнь непредсказуема и будущее может преподнести любые сюрпризы.
Так или иначе, но состоятельная бездетная чета, проходившая как-то по тропинке мимо монастыря, обратила внимание на девочку, которая стояла в высокой траве на монастырской лужайке. Женщина остановилась. Свернула с тропинки, подошла к низкой ограде и увидела грязное лицо Бу-Бу. Обнаружив, что на нее смотрят, Бу-Бу тут же расплакалась. Она была уверена, что опять в чем-нибудь провинилась и эта женщина будет бранить ее. Лучше опередить наказание, подумала Бу-Бу и залилась слезами в три ручья. Женщина шагнула к ней. Почему ребенок плачет? Она была женой доктора Кироса, ей уже стукнуло тридцать, она была бездетна и, по словам мужа, отличалась повышенной чувствительностью. Докторша стояла, перегнувшись через низкую ограду, пораженная страданием, написанным на лице ребенка. Вдруг она почувствовала, что земное притяжение исчезло, она упала, и ее закружил какой-то вихрь. В последнее время у докторши участились подобные припадки, и она даже научилась справляться с ними. Однако на этот раз все было иначе. Когда она открыла глаза, страх девочки напомнил ей пламя свечи. В этом безобразном детском личике докторша увидела собственное отчаяние, и ее захлестнула нежность. Отныне все будет по-другому. Она возьмет этого ребенка к себе. Докторша перешагнула через ограду, подняла девочку на руки и направилась с нею к двери монастыря.
"Любовь"... Теперь докторша без робости или смущения употребляла это слово, когда говорила о Бу-Бу. Все свое время она отдавала этой девочке из монастыря. Бу-Бу вымыли, осыпая поцелуями, и закутали в шелковую ткань ее бесформенное тело. Тихие односложные слова, которые она произносила, встречались восторженными улыбками, и вскоре Бу-Бу превратилась в счастливейшее создание в мире. Она гуляла по лесу, рвала на лугу цветы и косоглазо щурилась на солнце.
Доктор Кирос сделал необыкновенно удачную для хирурга карьеру. Он был маленький и толстый. Его короткие пухлые пальцы казались малоприспособленными к занятию тонким врачебным искусством.
Но, будучи еще мальчиком, на вопрос взрослых, кем ему хочется стать, он с упрямым видом бросал только одно слово - "доктором". По-видимому, это было твердое решение, и он добился своего, настойчиво требуя, чтобы родители отпускали его вместе с дядей на ярмарки, где знахари и хирурги-любители показывали свое искусство. Дядя и сам был весьма изобретательным человеком и готовил пользующееся спросом животное масло, которое, по его словам, он добывал из бычьих рогов. Говорили, будто это oleum animale способно продлить человеческую жизнь лет на сто, а то и на двести. Однако сам дядя умер, когда ему был шестьдесят один год. Как бы там ни было, маленький Кирос объездил со своим дядей все ярмарки Северной Франции. Горящими глазами он следил за манипуляциями хирургов. Позже он стал специалистом по удалению камней из мочевого пузыря, которое в те времена считалось крайне болезненной операцией. Однажды в Англии Кирос наблюдал, как один хирург в больнице Святого Фомы удалил больному камень за шестьдесят секунд. Это было невероятно! Сия "заурядная операция" означала, что Кирос впредь сможет оперировать в десять раз больше больных и тем самым значительно увеличит свое состояние. Со всей Нормандии к нему приезжали люди, мечтающие избавиться от страданий. Доктор Кирос мог позволить себе выбирать пациентов, и он не смущался, называя высокую цену. Ведь нужно было платить садовнику. Платить горничным. Жене требовались туалеты из Парижа, а Бу-Бу - гувернантка. То, что фигура Бу-Бу, несмотря на скудное монастырское питание, приобрела столь чудовищную форму, доктор объяснял скорее волей Божией, чем нарушенным обменом веществ. Когда испуганная жена поинтересовалась связью между ожирением девочки и ее питанием, доктор красноречиво заговорил о многообразии форм в природе: разве рыба и слон не отличаются друг от друга, разве курица похожа на тигра? Жена задумчиво кивала, слушая его объяснения. Позже доктор внушил Бу-Бу, что от природы все люди добры. И если кто-нибудь плохо отзывается о ней, она не должна подавать вида, что слышит это. Все делалось для блага ребенка. Девочка научилась шить и танцевать, умела вести себя в приличном обществе и узнала вкус трюфелей из Перигора. Гувернантке поручили воспитывать девочку в духе эпохи Просвещения. Приемной дочери доктора следовало уметь читать, писать и считать, словно она была мальчиком. Бу-Бу преуспевала в счете, читала Монтескье и Расина. Она была образованная девочка. Любовь родителей позволила ей забыть о своем происхождении. У отца были большие планы относительно ее будущего: ей предстояло стать его ассистенткой и помогать своему стареющему отцу в столь важной работе, как удаление камней из всех мочевых пузырей на свете.
Но разве мир не жесток? Ей пришлось всего этого лишиться. Зачем, спрашивается, ей было дано познать счастье, если оно все равно было у нее отнято, а на сердце осталась лишь горечь утраты?
Бу-Бу было четырнадцать лет. Она стояла на пепелище родительского дома с металлическим ларцом в руках. Бог отнял у меня все, думала она. И хуже всего то, что Он оставил меня в живых, словно Ему нужен был свидетель. А еще Он дал мне этот ларец, чтобы я жила дальше и всегда помнила о случившемся. Таково посланное мне испытание, думала она. Ибо, если я не выживу, окажутся правы те, кто говорит, будто тело мое - дело рук сатаны и в сердце моем посеяно семя дьявола. Бу-Бу смотрела на ларец и знала: то, что осталось от ее родителей и что в свое время позволило им взять ее к себе и, так сказать, спасти от прозябания, были Деньги. И, стоя там, на пепелище, она решила сделать все, чтобы преумножить оставшееся ей состояние.
Бу-Бу уехала из Руана и купила себе маленький дом на самом гребне холма, который высился над приморским городком Онфлёр. Цветущие яблони. Зеленая долина. Шхуны на черной воде. Все это казалось ей невероятно красивым. Еще ребенок, она была очень крупная, и люди принимали ее за взрослую женщину. Месье Гупиль, честолюбивый горбатый адвокат, встретился с ней в конторе своего недавно умершего отца. Его глаза заблестели, когда Бу-Бу открыла ларец, наполненный золотыми монетами, - ну-ка посмотрим! Жадный до денег адвокат быстро прикинул в уме, что их тут достаточно, чтобы купить дом в лучшей части Парижа. И он, как обычно, размечтался.
- Мне нужен скромный дом, в котором я проживу до конца своих дней. Понимаете, я должна экономить, иначе мне не хватит.
Низкий голос девушки вернул адвоката в мир Онфлёра с его умеренными потребностями. Где они, идеалы и мечты, которые должны изменить жизнь? Он пожал горбатыми плечами и предложил Бу-Бу единственное, что у него было, домишко, пустовавший после смерти хозяина. Владелец умер уже год назад, но никто не хотел покупать дом, хотя цена на него была до смешного низкой. Люди говорили, будто в доме поселились дикие звери.
- Это как раз то, что вам нужно, мадемуазель, - уверял Гупиль.
И Бу-Бу решила, что дом ей нравится.
Этот простой каменный дом стоял высоко над городом. Из окна были видны очертания Онфлёра и устье Сены. С восточной стороны, совсем рядом, раскинулся бескрайний яблоневый сад. Весной, стоя на заднем дворе, она сможет любоваться океаном цветущих яблонь. До города по извилистым тропинкам было час ходьбы, но Бу-Бу предпочитала ходить за яблоками именно туда, чтобы не доставлять сборщикам удовольствия посмеяться у нее за спиной каждый раз, когда она захочет купить у них ведерко яблок. Она с жадностью поглощала эти сладкие яблоки. Их вкус напоминал ей о приемной матери и фруктовом саде, который окружал их дом. Бу-Бу безуспешно пыталась утолить постоянно терзавший ее голод.
Одиночество не угнетало ее. Другое дело тишина! Бу-Бу никогда не жила в таком тихом месте. Когда она просыпалась, ее невидимой стеной окружала тишина, и ей казалось, что тишина похожа на смерть. Тишина окутывала Бу-Бу плотным плащом, и Бу-Бу замирала. Она, точно старуха, сидела у окна и смотрела вдаль. На летящие облака цветочной пыльцы. На морские волны. На блестящие тела животных, мелькавших на опушке леса. Почему-то она была уверена, что рано или поздно из леса кто-нибудь выйдет. И однажды после долгих дней напрасного ожидания из леса и в самом деле вышел какой-то человек. В темном плаще и шелковых панталонах до колена. Месье Гупиль. Бу-Бу была разочарована.
- Я все думал о вас, мадемуазель, о вашем благополучии.
Голос у него был необычно высокий и напомнил ей голос одной старой монахини в монастыре. Адвокат огляделся с явным любопытством. Он увидел голые стены. Блюдо с яблоками. Большой деревенский хлеб, который Бу-Бу только что испекла. Она не знала, что ответить адвокату.
- Мне нравится мой дом.
Наверное, это было глупо? Она проследила за его взглядом, снова скользнувшим по голым стенам. Гупиль приосанился. Теперь он смотрел прямо на нее, на ее лицо, на фигуру, на грудь и живот, смотрел бесстыдно и откровенно. Уж не заблестели ли у него глаза? Что это, презрение или любопытство? Бу-Бу слышала, как он пыхтит.
- Мы с вами могли бы заключить соглашение. Вы и я. Это соглашение обеспечит вас. Вы живете одна. В доме много денег. Кто-нибудь может прознать об этом. И тогда быть беде.
Бу-Бу смотрела на свои ноги. Ей не хотелось показывать ему, что ее раздражает угроза, плохо скрытая в его словах. Он заговорил другим тоном, и она снова подняла на него глаза.
- Настали тяжелые времена, Бу-Бу. Крестьянам, рыбакам, лодочным мастерам приходится занимать деньги. Почему бы не давать ваши деньги в рост тем, кто в них нуждается? И получать за это втройне.
Он был явно доволен собой, лицо его расплылось в улыбке. Бу-Бу тоже захотелось улыбнуться, она любила говорить о деньгах, но понимала, что, заговорив о них сейчас, допустит тактическую ошибку. Вытянув губы трубочкой, она смерила адвоката взглядом.
- И какие же комиссионные вы хотите, месье? - спросила она, все-таки не удержавшись от улыбки.
Гупиль дернул горбом, не было сомнений, что ему не по себе.
- Мадемуазаль, я скромный человек. А что касается вас, моя скромность вообще беспредельна. Я согласен на десять процентов от суммы займа плюс тридцать пять процентов от вашего годового дохода. Что скажете, дорогая?
Она кисло засмеялась и с удовольствием прислушалась к звуку своего смеха. Адвокат считал ее глупее, чем она была на самом деле. И выставил себя дураком в ее глазах. Бу-Бу наслаждалась своим положением - до чего же он потешный! она медленно покачала головой, как обычно качал ее приемный отец, желая подчеркнуть важность своих слов:
- Десять процентов от суммы возвращенного долга, и ни су больше. А если вас эти условия не устраивают, я найду другого адвоката, который согласится на них. Большего я не могу предложить вам, месье.
Так Бу-Бу начала свою добропочтенную и прибыльную карьеру ростовщицы в Онфлёре и его окрестностях. Необходимое зло, говорили люди о ее занятии. Эта ростовщица - посланница черта, также говорили о ней. И опять ей вслед летело имя дьявола. Но она не обращала внимания на людскую молву.
Жизнь Бу-Бу в корне изменилась. У нее вдруг появилось занятие. Ее стол был завален долговыми обязательствами. Условия займа. Проценты. Подписи. Время и точность расчета. Принцип прибыли. Бу-Бу и Гупиль часто засиживались далеко за полночь со своими счетами. Тишина больше не тяготила ее. Бу-Бу испытывала непривычную радость, думая о заработанных ею деньгах. О своих заемщиках она не думала. Их тяжелое положение ее не трогало. Она всегда чувствовала себя отгороженной от мира, и нужда должников значила для нее не больше, чем пена, из которой родилась Афродита, - Бу-Бу наслаждалась, загребая деньги. Она давала деньги в рост, ибо сам Господь решил оставить ее в живых. И еще потому, что ей просто нравилось это занятие. Нет, все сложилось слишком хорошо, чтобы в это поверить. Ей было приятно думать, что ее состояние удвоилось. Что оно стало в пять раз больше. В десять. Она радовалась, подводя итог каждой недели. Столбики цифр. Точность. Деловой расчет. Требования о соблюдении условий. Такой стала теперь ее жизнь.
- Жестокая. Бессердечная, - ворчали должники.
Гений, думал Гупиль, но у него хватало ума играть роль непрактичного посредника. А для Бу-Бу ее деятельность представлялась ясной, как неоспоримость четырех действий арифметики. Ей даже не приходило в голову, что сострадание может иметь к этому какое-то отношение. Что людей жестоко эксплуатируют феодалы, что люди завидуют церковникам и ненавидят кровопийц и ростовщиков вроде нее, - все это даже не приходило ей в голову. Мир несправедлив, народ голодает, но ведь это не ее вина. Погоня за прибылью требует, конечно, некоторой несправедливости. Но почему она должна из-за этого огорчаться? С другой стороны, она всегда трезво вела свои денежные дела. Не повышала проценты. Не мошенничала с долговыми обязательствами и брала не больше, чем все остальные ростовщики в Руане и Лизьё. Ей только хотелось, чтобы ее расчеты были безупречны.
Все мечты Бу-Бу ограничивались деньгами. Цифрами. Долговыми обязательствами. Золотыми монетами. У нее, как у коллекционера, был повышенный интерес к монетам. Она любила их сами по себе, и у нее не возникало ни малейшего желания потратить на что-нибудь свое состояние.
Но тут произошло нечто странное. С тех пор как ростовщичество превратилось для Бу-Бу в привычное занятие, тело ее вдруг ожило и задышало так, что ей это казалось непристойным. Словно монеты, долговые обязательства и столбики цифр необъяснимым образом разбудили ее кожу, и она проснулась, как животное после спячки. Кожа льнула к одежде, раскрывалась навстречу случайным прикосновениям. Всякий раз, когда кто-то нечаянно прикасался к Бу-Бу в очереди на рынке или когда Гупиль сухо пожимал ей руку, она ощущала почти болезненное щекотание. В постели ее груди колыхались и жили, будто самостоятельные существа, они поднимали соски вверх и терлись друг о друга. Бедра, ягодицы, лоно вели себя еще более непристойно. В конце концов ей приходилось прибегать к рукоблудию, чтобы наконец заснуть. Пристыженная, она кричала от страсти. И пыталась поскорее все забыть. Но это преследовало ее, точно зуд.
***
Человек, пробиравшийся сквозь лесные заросли, бежал, опасаясь, что это бегство закончится смертью. Лицо его покрывала пятидневная щетина, а босые ноги почернели от запекшейся крови. Сразу было видно, что он бежал из тюрьмы. Он не смел объявиться в приморском городе, никаких планов у него не было и сил тоже. Больше всего ему хотелось упасть на мох и исчезнуть, незаметно исчезнуть навсегда. Мысль о смерти не пугала его. Он предпочитал смерть возвращению в сырую камеру. Но ему не хватало мужества. Он шел вперед, закрыв глаза и не обращая внимания на ветви, хлеставшие его по лицу.
Почувствовав, что он вышел из чащи, беглец открыл глаза и остановился. Перед ним на гребне холма, словно покинутый, стоял каменный дом. Приоткрытая дверь. Темное окно. Он огляделся. Подумал: я бежал всю ночь. И начал осторожно подниматься к дому. Была мертвая тишина, и чем ближе он подходил к дому, тем крепче становилась его уверенность, что там никто не живет. Он отворил дверь и шагнул в темноту. Стены сомкнулись вокруг него, и он сразу почувствовал запах пищи. Почему он не ощутил его раньше, ведь внутри пахло очень сильно? Беглец засмеялся. Пять лет он не ел жареного мяса и теперь просто не узнал его запаха, а ведь в тюрьме он исключительно по запаху, задолго до того, как тюремщик появлялся в коридоре, мог определить, принес тот жидкую кашу или суп и приправлены ли они каплей свиного жира. Он так напряженно вслушивался, чтобы не пропустить ни одного звука, что не почувствовал запаха, щекотавшего ему ноздри. Теперь он неподвижно стоял в темноте и знал, что поворачивать уже поздно, что он просто не в силах уйти от этого запаха. Беглец осторожно прошел в глубь комнаты, подкрался к кухонному столу и по запаху нашел тарелку с мясом. Это был сочный кусок, зажаренный на хорошем масле и посыпанный петрушкой. Беглец с жадностью набросился на еду, запихивая в рот такие большие куски, что с трудом мог проглотить их. Ты жрешь, как животное, сказал он себе, ты хуже диких зверей, среди которых бродил пять суток. Но остановиться он не мог и ел, пока не согнулся от рези в желудке; его вырвало. Он с трудом удержался, чтобы не вынуть куски мяса из собственной блевотины.
Ранний яркий весенний свет заглянул в комнату и осветил человека, стоящего на коленях перед своей блевотиной. И в ту же минуту беглец услышал звуки, которые могла издавать только спящая женщина. Он ни секунды не сомневался, что там, наверху, спит женщина, и по обстановке кухни понял, что она живет одна. Тогда он встал и прислушался. Вытер губы. Там спит женщина. Он закрыл глаза и попытался представить ее себе. На цыпочках поднялся в спальню. Похоть уже овладела им. Руки у него дрожали так, что он с трудом отворил дверь.
С Бу-Бу сорвали одеяло, и сквозь нее пронесся горячий вихрь. Она не оказала сопротивления, но крепко вцепилась в этого незнакомого, требовательного человека. В лоне ее бушевал шторм, заливший ее влагой. От боли Бу-Бу бросало то в жар, то в холод, эта боль заставила ее застонать, и она не узнала собственного голоса. Наконец незнакомец упал на нее, глубоко вздохнув от наслаждения, и тогда ее затрясло, но не от страха, а от страсти. Потом Бу-Бу дремала в тишине и чувствовала себя счастливой. Она не обращала внимания на незнакомца, который все говорил и говорил, рассказывал ей о тюрьме и о своих преступлениях, словно верил, что его исповедь способна разогнать тьму и что-то изменить в его жизни. А она видела перед собой девочку в буковом лесу, девочке было одиннадцать лет, и на ней было платье с рукавами, украшенными рюшами. Девочка бродила среди деревьев и вышла на поляну. Там она села на пень и высоко подняла юбки. Весеннее солнце согрело ее лоно. Бу-Бу заснула, видя перед глазами самое себя, а беглец рядом с ней все продолжал говорить. Во сне время потекло вспять, приемные родители превратились в монахинь, и наконец Бу-Бу, завернутая в плед, оказалась на церковной паперти.
Она проснулась от собственного крика. Внимательно оглядела комнату. Рядом с ней уже никого не было. Только несколько черных волосков на простыне да вмятина от его тела. Она встала и тщательно вытрясла постель. Проветрила комнату. Основательно вымыла ее. Первые дни после этого невероятного события Бу-Бу ходила вялая и боялась, что незнакомец вернется. Но он не вернулся, и ее тревога уступила место теплому блаженному чувству. Она попыталась вспомнить, о чем говорил тот человек и как его звали. Но она вспомнила только имя, хотя и не была уверена, что его звали именно так, возможно, это было всего лишь случайное слово в потоке его слов: Латур.
***
От крика роженицы с пола взметнулась пыль, повивальная бабка сунула ей в рот башмак, чтобы заставить замолчать. Наконец плод был извлечен и положен в объятия плачущей матери. Младенец покрутился, открыл глаза и внимательно уставился на мать. Бу-Бу поразил странный блеск его глаз. Он как будто изучал ее, пытаясь понять, кто его родил и в какой мир он попал. Бу-Бу поцеловала покрытое слизью личико сына. Как зачарованная, смотрела она в его глаза цвета морской синевы. На маленький кривой носик и на всклокоченные черные волосы. Она уже любила его. Мальчик громко кричал.
Повитуха принесла ушат воды и взяла мальчика. Новорожденный, оторванный от матери, ударил ногой повитуху, словно уже понял, что нельзя ждать добра ни от кого, кроме матери. Привычными руками повитуха смыла с мальчика кровь и слизь. Она скривилась, осматривая это новорожденное создание. Для ребенка Бу-Бу он был слишком мал. Круглое, почти без подбородка, личико, сморщенная, как у старика, кожа. Кривой, точно сломанный, нос. Сильно выдающаяся вперед нижняя челюсть делала младенца похожим на грызуна. Мальчик некрасив, в этом нет никакого сомнения, подумала повитуха, но удивляться тут было нечему. Крепко держа его извивающееся тельце, она смыла кровь с жестких черных волос. Она тщательно мыла младенца, и каждое движение губки позволяло ей лучше рассмотреть его. Но чем дольше повитуха смотрела на мальчика, тем страшнее ей становилось. На своем веку она повидала много некрасивых младенцев, но этот мальчик был страшен, как дьявол. Проводя губкой по головке младенца, она разглядывала его маленькое отвратительное личико. Мальчик открыл рот и зашипел. Испуганная повитуха уронила его в лохань с водой и отскочила назад. От этого шипения у нее мороз побежал по коже... Бу-Бу уже сидела в постели и кричала повитухе, чтобы та вытащила ребенка из лохани. Ее крик был так грозен, что повитуха тут же забыла о своем страхе, бросилась к лохани и вытащила ребенка из воды. Бу-Бу следила за ней взглядом, не сулившим добра, если нечто подобное повторится. Вся дрожа, повитуха держала ребенка на вытянутых руках. Ей было страшно прижать его к себе и не хотелось смотреть на него. Но повитуха была любопытна, и, хотя она закрыла глаза, чтобы не видеть это исчадие ада, и решила не открывать их, пока не покинет дом, она все же приоткрыла один глаз и взглянула на младенца. Он смотрел прямо на нее. Сперва с выражением гнева и ненависти взрослого человека. Но потом его лишенное подбородка личико изменилось, он улыбнулся повитухе и симпатично заморгал глазками. Его глаза цвета морской синевы словно заглянули ей в душу. Повитуха с удивлением открыла оба глаза. Ей трудно было поверить, что ребенок как будто заискивает перед ней, но выглядело это именно так. Она перестала дрожать. Странно, подумала она. Но у него красивые глаза, очень красивые. Им не место на этой отвратительной роже, они не имеют никакого отношения к этому ужасному ребенку. Она невольно улыбнулась мальчику и осторожно прижала его к себе. Бу-Бу, уже вставшая с окровавленной постели, подошла к ней и с оскорбленным видом вырвала у нее ребенка. Повитуха вздрогнула. И начала медленно собирать свои вещи. Сопровождаемая подозрительным взглядом Бу-Бу, она покинула роженицу. Позже, проходя по улице Сен-Леонар, мимо верфей, к своему дому на окраине города, она вспомнила внешность мальчика, вырвавшееся у него шипение и снова похолодела от ужаса.