Произвели посадку в Рабате. Там произошла запланированная смена экипажа и, конечно, стюардесс. В Аэрофлоте мы знали, что на гаванской линии летает одна из лучших красавиц. Она-то и обслуживала меня от Рабата до Москвы. Прошло некоторое время, самолет еще не набрал нужной высоты, эта "красавица" буквально подбегает ко мне, хотя в первом классе было уже пять пассажиров, и ставит на стол бутылку коньяка, да с таким треском, что эта бутылка чуть на лопнула, добавив при этом: - Пейте, Василий Сергеевич, сколько пожелаете.
Меня это удивило и покоробило, как-то стало неприятно перед другими пассажирами. Стюардесса же разнесла закуски и удалилась. Больше я ее не видел.
Вот здесь я и подумал: что такое красота? Смазливость - это еще не красота. А вот обаятельность, нежность, профессионализм, умелая манера поведения и какая-то внутренняя симпатия, заставляющая человека уважать, ценить и наслаждаться всем тем хорошим, что окружает нас. В этом, я считаю, настоящий смысл красоты.
14-й вылет. Когда сжигают собственный гроб
Боевые действия продолжаются. Я совершил уже 13 боевых вылетов, предстоял 14-й по счету боевой вылет - по артиллерии и живой силе противника. Полковая группа насчитывала 16 Ил-2. Летели четверками. Построение не клином, а в правом пеленге. Строй клином из пяти самолетов был отменен и не применялся до конца войны, как неэффективный, так как лишал группу маневренности, особенно над целью. Гибель Зуба частично явилась следствием такого построения.
Я летел правым крайним в первой четверке. Подлетели к цели. От аэродромов базирования штурмовиков они, как правило, находились в 30-40 километров, а иногда и ближе. Этот полет продолжался примерно 20 минут. Бомбометание сходу. Слышу команду ведущего: - Атака, бомбы!
Нажал кнопку "Бомбы" и сразу почувствовал сильный удар в голову. Искры из глаз. Ничего не вижу. Потерял на мгновение сознание. Затем почувствовал, как струя воздуха врывается в кабину. Открыл глаза и вижу: самолет резко пикирует к земле. Как я его перевел по команде ведущего в пикирование перед бомбометанием, так он и продолжал лететь. Вернее не пикировать, а круто планировать. Редко приходилось на самолете Ил-2 пикировать под 30 градусов, В основном с углом 15-20 градусов, а это и есть крутое планирование. Вот немецкие самолеты "Юнкерс-87", их называли "лаптежниками" (так как у них не убирались шасси и они с выпущенными летели на задание), действительно пикировали под углом 50-60 градусов. Или наши самолеты-бомбардировщики Пе-2, они тоже бомбометание производили с пикирования под углом до 60 градусов. Увидев такое положение, я резко взял ручку на себя, и самолет стал выходить из пикирования, чуть ли не цепляя верхушки деревьев. Какие-то две-три секунды - и если бы не пришел в сознание, то самолет врезался бы в землю. Так многие экипажи, еще живые, врезались в землю и погибали. Со мной этого, к счастью, не произошло. Вывел самолет в горизонтальный полет. Посмотрел вправо и увидел в плоскости и фюзеляже огромную дыру. Приборы отказали. Правое бронестекло выбито. Правая форточка фонаря вылетела. Связь со стрелком прекратилась. Но мотор работал. Лечу, а куда и сам не знаю. Потерял ориентировку. Продолжаю лететь, но на бреющем. И никак не пойму, почему же по мне стреляют. Трассирующие пули прямо окутали самолет. Посмотрел вниз, там панически бегают люди. Определил, что это немецкие солдаты.
Оказывается, лечу вдоль линии фронта на север. Сообразил. Повернул самолет примерно на 90 градусов. Компас и другие приборы не работают. По мне опять стреляют с задней полусферы. Глянул вправо, а там немецкий летчик на самолете "Мессершмитт-109" пристроился ко мне и показывает руками, дескать, давай возвращайся на 180 градусов назад. Сильно болит голова. Кровь льется из-под шлемофона. Правая щека горит. Левая нога одеревенела. Посмотрел вниз и увидел в лунке на полу лужу крови, вытекавшей из-под комбинезона. Осколками разорвавшегося зенитного снаряда повредило много оборудования. Ранило в голову, правую руку и плечо. Ясно, снаряд разорвался с правой стороны самолета. А вот как мог попасть осколок снаряда в левую ногу, которая находилась под мотором, до сих пор не пойму. Видимо, рикошетом от брони врезался в кость левой ноги. Когда немецкий летчик давал сигналы, я их не понимал и продолжал лететь. И тут увидел, как впереди сверху какие-то самолеты проскочили мимо меня, стрельба с задней полусферы закончилась, пристроившийся немецкий летчик куда-то исчез.
Позже мне рассказывали наши летчики, летавшие на самолетах-истребителях американского производства "Кобра". Они увидели, что "мессеры" долбят одного "горбатого", вот и пришли мне на помощь. Но я этих "кобр" никогда не видел, поэтому ничего и не понял...
Продолжаю лететь. Голова разрывается. Все тело как замороженное. Управлять самолетом стало тяжело. Какой-то туман в глазах. Интуитивно чувствую, что лечу домой. И вдруг вижу купол церкви. Станица Днепровская. Я ее хорошо запомнил раньше...
...Открываю глаза. Вижу стены. Не пойму, где я и что со мной. Тут же опять потерял сознание. Впоследствии мне врачи говорили, что за мою жизнь боролись больше 10 дней. Все это время я был без сознания.
Так что же произошло?
Руководителем полетов на аэродроме Днепровская в тот раз был назначен Григорий Флегонтович Сивков. Он-то мне и рассказал: - Ожидаю возвращения полковой колонны с боевого задания. На старте к приему самолетов все подготовлено. Посадочные полотна выложены. Рядом санитарная автомашина. Техническая автомашина тоже на месте на случай, если будет загорожена посадочная полоса после посадки подбитого самолета. Сможет оттащить его в сторону. Таких случаев раньше было немало. И вдруг слышу гул мотора. Летит примерно на высоте 200 м один "илюха". В чем дело, думаю я. Самолет заходит на посадку, но не садится. Одна нога шасси выпущена, другая болтается, в плоскости и фюзеляже огромная дыра. Думаю, как может самолет с такой дырой лететь и не переломиться? Заходит второй раз, тоже не садится. Делает третий заход и намеревается произвести посадку на одну выпущенную ногу с боку посадочной полосы. Если он сядет на одну ногу, то загородит посадочную полосу и самолеты не смогут благополучно производить посадки.
Вижу, что самолет заходит на посадку не по центру полосы, а сбоку. Думаю, соображает парень. Планирует. По-прежнему одна нога торчит, другая болтается. Рассчитал хорошо. Все правильно. Выпускает щитки. Это нужно. Но когда выпустил щитки, то самолет резко посыпался к земле. Ведь он был весь побитый. Огромная дыра. Сопротивление и так большое, а тут еще щитки. Подъемная сила увеличилась, но сопротивление тоже увеличилось, и он цепляется выпущенной "лаптей" за капонир, стал разваливаться на окраине аэродрома на тысячи деталей. Мотор в одну сторону. Плоскости - в другую. Хвостовое оперение перескочило через кабину и упало, зарывшись в землю. Мы подбежали, стали искать экипаж. Воздушный стрелок Мардер лежал среди обломков с разбитым черепом. Ищем летчика. Где же он? Разбираем обломки, и вот среди них весь в крови лежит Вася...
К развалинам самолета подъехал командир полка майор Галущенко. Ему доложили, что летчик Фролов и воздушный стрелок Мардер погибли. Он отдал приказ: сегодня же похоронить экипаж с почестями, завтра не будет времени. На другой день рано утром полк всем составом должен нанести по той же цели удар с посадкой на новом аэродроме, который намечался в станице Славянская (ныне город Славянск-на-Кубани).
Батальонный врач занимался своим делом. Он не докладывал Галущенко, что экипаж мертв. Когда меня вытащили из-под обломков, то он стал в первую очередь щупать пульс. Пульса не было. Врач сделал укол: - Летчика срочно в медсанбат.
Но на войне, как на войне. Если командир отдал приказ "похоронить", то стали выполнять приказание без всяких рассуждений. Одни пошли рыть могилу, другие делать гробы. Врач же продолжал принимать все меры, чтобы я остался жив. Когда вырыли могилу и сделали гробы, пришли за мной. Но врач сказал, что рановато пришли. Фролов, видимо, будет жить. Вечером похоронили в могильную яму на двоих моего воздушного стрелка, и на другой день, как было запланировано, полк после выполнения боевого задания произвел посадку в Славянской. Я остался в лазарете в Днепровской. При падении самолета я сильно ударился о приборную доску головой. Единственно помню хорошо, что увидел купол церкви и обрадовался, что дома. Но во время полета у меня, видимо, от большой потери крови состояние было такое, будто я нахожусь не в самолете, а на земле. Что было при заходах на посадку - планирование, капонир и все остальное - ушло из памяти после удара о приборную доску.
В момент же, когда я от линии фронта повернул самолет вправо, стал прикидывать, куда лечу. Если в сторону своих, то надо сесть где-то на поле на фюзеляж и оказать стрелку помощь. Убит он или ранен? Вырванное отверстие в фюзеляже было расположено ближе к его кабине. Но сразу же появилась другая мысль. Если мы летим над территорией противника, что тогда? Ведь приборы-то не работали, да и я не уверен был, что лечу над своей территорией. А время шло. И вот я вдруг увидел купол церкви, обрадовался. После купола ничего не помню.
Очнулся. Комната с белыми стенами. Глаза заплыли. От удара лицо было изуродовано. Обо всем этом мне рассказывали после выздоровления.
Молодые годы. Болезни проходят быстро. Примерно через три недели я стал ходить и чувствовал себя сравнительно хорошо. На другой день обратился к врачу с просьбой отправить меня на. попутных автомашинах в Славянскую, где находился наш полк. Врач не возражал, только сказал, что провожатого для меня у него нет и, кроме того, добавил: - Я отпущу тебя, Василий, если проведем одну операцию.
Я почему-то заволновался, что за операция? Он ответил, что она будет не на теле, а в гараже, где находится гроб, сделанный в тот вечер по приказанию командира полка, когда мы со стрелком разбились на аэродроме. Но я выжил. Врач сказал, что гроб надо сжечь, а затем посетить могилку стрелка. Так мы и сделали. Гроб сожгли. Пошли на кладбище, и я увидел, что земля за эти три недели осела, видно было, что копали могилу на двоих. Принес несколько полевых цветов, положил на могилу, распрощался с врачом, фамилию его сейчас не помню, сел на попутную машину и махнул в Славянскую.
Между прочим, в Днепровской после войны была встреча однополчан с местными жителями. Я спрашивал, где могилка, в которой в 1943 году был похоронен мой воздушный стрелок Мардер. Никто не смог ответить, и на братской могиле его фамилии не нашел. Ездил в Подольский архив. Читал боевое донесение, в котором говорилось, что при возвращении с боевого задания самолет летчика Фролова был сильно поврежден. При посадке воздушный стрелок погиб, летчик тяжело ранен. Стрелок похоронен в станице Днепровская. Прибыл в Славянскую. Прошел слух: Герой Советского Союза капитан Г.Ф. Сивков с воздушным стрелком С.И. Пластуновым не вернулись с боевого задания. По предварительным данным, подбитый самолет произвел посадку на территории противника.
Подхожу к КП полка, чтобы доложить о прибытии из лазарета. Дескать, жив и здоров. Готов к выполнению очередных боевых заданий. Вижу, как Ил-2 заходит на посадку. После приземления самолет зарулил не на стоянку, а к стартовому КП. Из самолета выпрыгнули четыре человека. Оказалось, что летчик Николай Калинин произвел посадку на территории противника в поле на шасси, забрал на свой самолет экипаж Сивкова и привез на аэродром. Нет, не выдумана поговорка: сам погибай, а товарища выручай.
Самолет Сивкова был подбит, мотор отказал в работе. Летчик выбрал площадку и вынужденно произвел на ней посадку. Но не на шасси, а на фюзеляж. Рядом плавни. После приземления Гриша со стрелком Пластуновым выскочили из самолета и убежали в камыши. Но тут над ними пролетел Ил-2 и стал махать крыльями. Затем он развернулся и, кажется, решил произвести посадку рядом со сбитым самолетом. Тогда Гриша выбежал из камышей, показывая руками, что здесь можно садиться. Во втором самолете был Коля Калинин, летчик нашей первой эскадрильи. А Саша Марков - тоже летчик нашей эскадрильи, увидев, что к месту приземления самолета Гриши бежали от дороги немцы, стал их расстреливать из пулеметов и пушек, чтобы дать возможность Коле Калинину забрать Гришу и Пластунова к себе на самолет.
В этих действиях никакой предварительной договоренности между экипажами не было. Все это происходило стихийно, решения принимались молниеносно и грамотно, хотя, безусловно, с большим риском. Разве Коля Калинин не рисковал, когда на третьем заходе принял решение самолетом оборвать телефонные провода, которые мешали при заходе на посадку на ограниченную полоску земли рядом с камышами. А если бы он этого не сделал, то после посадки самолет выкатился бы за границу этой площадки и увяз в камышах.
Как бы то ни было Сивков сел в кабину пилота. В этом случае Николай проявил уважение к командиру, предоставив Грише самому взлетать, а сам вниз головой опустился в кабину стрелка вместе с Татаренковым и Пластуновым. Волнение Гриши чуть было не привело к катастрофе. Он забыл переключить винт мотора на большой шаг. А на малом шагу мотор ревет, но скорость не увеличивается. Однако он оторвал самолет от земли и, набирая высоту, улетел с места своей явной гибели.
Коля Калинин через десять дней погиб геройской смертью, не дожив до присвоения ему звания Героя Советского Союза за смелый и героический поступок при спасении экипажа Сивкова. Мы с Колей были близкими друзьями. Даже наши спальные места были рядом. Обедали чаще всего за одним столом. Болтали по вечерам обо всем, но о войне редко.
Коля был моего возраста, но говорил всегда очень рассудительно, не спешил делать скоропалительных выводов. И самое главное, на мой взгляд, никогда не ворчал, не занимался критиканством. Не старался обвинить кого-то за потери того или иного летчика или воздушного стрелка. Он не искал виноватых, а всегда выдвигал свое предположение, причем не навязчиво, а в свободной товарищеской дискуссии. Делал это в очень спокойной форме. Тон его высказываний сочетался с его неторопливой походкой.
Как сейчас помню. После получения задания на очередной боевой вылет мы с Колей шли вместе к самолетам, которые стояли в капонирах рядом, но на расстоянии примерно 80-100 метров один от другого.
Я по характеру более подвижный, чем Коля. Как-то говорю ему: - Пошли побыстрее. Времени мало осталось. Другие летчики уже садятся в кабины, а мы еще идем.
Он снял шлемофон, как будто специально хотел показать свои курчавые приглаженные волосы, и говорит: - Вася, не спеши. Успеем.
При этом он улыбался очаровательно, показывая красивые зубы и поднимая вверх черные брови.
В разговорах мы вспоминали довоенные годы. Я рассказывал ему о своем текстильном техникуме и о том, как хотел стать художником. Но ни текстильщика, ни художника из меня не получилось, пришлось стать летчиком.
Между прочим, юношеские мечты стать художником сейчас помогают мне успешно, как мне кажется, справляться с возложенной на меня должностью главного специалиста по рекламно-информационной работе авиакомпании АЛАК.
После прибытия в Славянскую проходит неделя, другая. На боевое задание меня не посылают. Вот я и хожу по аэродрому, как неприкаянный. Особенно неприятно, когда летчики прилетают с боевого задания и ведут оживленные беседы о выполненном полете, атаках, штурмовке, делятся впечатлениями, спорят, но без ругани, а ты стоишь и чувствуешь себя каким-то посторонним. Необходимо заметить, что дружба в войну - явление особое. За все прожитые мной годы сильнее фронтовой дружбы не встречал.
Настойчиво начинаю проситься в воздух, доказываю, что здоров и могу летать, только желательно проверить у меня технику пилотирования. Начальник штаба полка майор Провоторов один раз услышал такой разговор и тут же сказал: - Вася, ты бы хоть повязку-то снял с головы.
Через семь дней повязку с меня сняли. Вызвали на КП. Там был командир эскадрильи майор Панин, который доложил командиру полка Галущенко о прибытии младшего лейтенанта Фролова для проверки у него техники пилотирования. Стал докладывать командиру полка о своей готовности к проверке.
- Гроб-то в Днепровской сожгли или оставили?
- Сожгли.
- Тогда иди к УИл-2 (учебный самолет) и готовься к полету. Я с тобой полечу.
Командир решил лично проверить мою технику пилотирования, так как он видел, что произошло со мной в Днепровской. Взлетели. В зону не пошли, как это обычно положено делать по всем наставлениям. Галущенко управление самолетом берет на себя, ведь оно спаренное. Набрав высоту 800 метров, вводит самолет в пикирование, причем прямо на КП полка и на самой малой высоте резко выводит самолет из пикирования. Заходит второй раз. Опять пикирует градусов под 50. Я подумал, что он решил подурачиться надо мной. На самом же деле, когда Панин ему сказал, что я неплохой летчик, он решил не столько проверить у меня технику пилотирования, сколько убедиться, боюсь ли я летать после той катастрофы, которая имела место в Днепровской. Поэтому и решил проделать такие трюки прямо над аэродромом.
Кроме пикирования и вывода самолета на малой высоте из пикирования мы сделали несколько глубоких виражей, да так, что с внешней от виража плоскости срывались струи воздуха. Это небезопасно. Приземлились. Я вылез из кабины.
- Разрешите, товарищ командир, получить замечания. Он смотрит на меня и смеется, показывая красивые зубы и щуря голубые глаза.
- Ну как, не испугался?
- Нет! В бою может быть сложнее. Смеется: - В бою... Вот я и хотел показать тебе, как бывает в бою. В 3-й эскадрилье один самолет остался. Вот на нем полетай по кругу немного и завтра на боевое задание.
Рядом стоял инженер полка Бабенко, который заметил, что самолет неисправный, вчера летчик с задания вернулся из-за плохой работы мотора. Но его проверили, дефектов не нашли. Авиатехник запустил мотор, он поработал несколько минут на разных режимах, вроде бы нормально.
Тогда Галущенко с ухмылкой говорит: - Вот пусть с Фроловым и полетит этот техник, который проверял работу мотора.
Так и решили. Взлетели. Мотор работает нормально. Сделал круг, захожу на посадку, сел. Второй полет. Сделал по коробочке второй разворот - и вот во время выполнения третьего разворота мотор стал давать перебои. Техник все это слышит. Я спросил его, что с мотором. Он ответил, что не поймет, в чем дело. Перебои начались так сильно, что самолет стал резко терять высоту. Тогда я решил садиться не параллельно посадочному выложенному из белых полотнищ "Т", а под углом к нему. Но в этом случае заход на посадку придется производить через капониры. Самолет продолжает с перебоями мотора снижаться. Вижу впереди такой же капонир, как в Днепровской, за который я зацепился колесом и разбился. Чтобы и за этот не зацепиться, подвесил самолет метров на 10-12 вместо положенных 1-2 метров. Скорость погасла, высота больше положенной. Самолет не сел, а рухнул на землю. Рассеялась пыль. Выглянул из кабины. Хвост остался в 40-50 метрах сзади самолета, а мы с техником в кабинах на колесах и без хвоста. Подъехал командир полка. Он наблюдал за полетом. Я вылез из кабины. Он подходит ко мне и говорит: - Я все видел и слышал, как работал мотор. - И тут же к инженеру: - Надо лучше готовить самолеты. Чтобы не было таких казусов.
Уходя от разбитого самолета, дал указание Провоторову: - Фролова завтра на задание! - А мне: - Будь здоров и не волнуйся за этот самолет. Хорошо, что все это было здесь, а не над целью...
Как жаль, что в этой же Славянской командир полка подполковник Галущенко, отважный и преданный летному делу человек, нелепо погиб.
В один из дней, когда не предстояло боевых вылетов, из штаба полка поступило указание: - Завтра в 12 часов дня в полковой землянке будут проведены учебные занятия. Тема: "Применение штурмовиками ПТАБ по танкам противника".
На другой день начались занятия, на которые пришли все летчики полка. С докладом выступил командир дивизии полковник С.Г. Гетьман, который коротко обрисовал положение дел на нашем фронте и предоставил слово инженеру полка по вооружению И.Н. Афанасенко.
- Противотанковая авиабомба - ПТАБ - конструкции инженера Ларионова принята на вооружение вот в таком виде, - начал пояснение о бомбе Афанасенко и показал присутствующим два экземпляра бомб, которые он принес с собой. - В основе секрета эффективности ПТАБ лежит кумулятивное, то есть направленное, действие заряда, сгорающего при очень высокой температуре. Все мы знаем, что луч солнца, сфокусированный с помощью стеклянной линзы или зеркального рефлектора, легко прожигает лист бумаги.
Вот и здесь струя раскаленных газов ПТАБ, сфокусированная внутренним рефлектором - специальной выточкой в ее заряде - прожигает броню танка, продолжает пояснять Афанасенко. - Действие ПТАБ можно сравнить с действием газосварочной горелки, которая своим пламенем режет толстые листы металла. Только струя раскаленных газов этой бомбочки намного мощнее пламени газовой горелки. Газовая струя ПТАБ имеет огромную скорость и удельное давление в несколько тысяч атмосфер. В течение секунд такая бомба способна прожечь насквозь броневой лист в два, а то и три пальца толщиной.
ПТАБы будем загружать в бомбоотсеки самолета в несколько рядов прямо на створки бомболюка. Вмещается в четырех люках до 200 бомбочек. После нажатия кнопки "Бомбы" на ручке управления створки открываются, и бомбы высыпаются, накрывая на земле полосу шириной до 30-40 метров и длиной около 100 метров. Необходимо заметить, что на самолете Ил-2 устанавливалось по тем временам мощное вооружение. Он мог брать на борт до 600 килограммов бомб, восемь РС-82 или четыре РС-132, две пушки калибра 23 мм со 150 снарядами на каждую, два пулемета ШКАС и к ним 1500 патронов, крупнокалиберный пулемет калибра 12,7 мм с патронами для воздушного стрелка.
После информации Афанасенко слово было предоставлено командиру полка Галущенко. Он очень коротко сказал: - Как я понимаю, бомба ПТАБ, видимо, заинтересовала всех, так как вероятность попадания в танк довольно высокая. Ну а тактику наиболее эффективного применения ПТАБ нам придется отрабатывать самим в боях.
В заключение Галущенко добавил, что завтра он по указанию командира дивизии на своем самолете Ил-2 произведет учебное бомбометание этими бомбочками по специально выложенному кругу в трех километрах от аэродрома.
Снаряжение штурмовика боекомплектом необходимо было готовить тщательно подчас в очень ограниченное время, особенно при повторных вылетах. Это было делом оружейников. Их обязанности как в нашем полку, так и в других штурмовых полках в основном выполняли девушки. Простое слово "боекомплект", но сколько труда, пота, напряженного внимания и сноровки требовалось от этих специалистов.
Часто можно было видеть и слезы на глазах этих хрупких милых двадцати - двадцатидвухлетних девушек-оружейниц. Ведь вся работа по снаряжению боеприпасами проходила вручную. Никаких приспособлений для подвески 100-килограммовых и тем более 250-килограммовых бомб не было. Безусловно, когда подвешивали бомбы, то в этом случае принимали участие все специалисты. Здесь были оружейники, механики и мотористы. Под самолетом работали и мужчины и девушки-оружейницы.
Был такой случай. Стали подвешивать на мой самолет бомбы. Что-то, как говорят, не стыковалось. Бомба не становилась на замок. И тут услышал плач Тани Логуновой. Вышел из кабины и вижу, что она побежала от самолета. Ведь туалетов-то на аэродроме возле самолетов не было. А тут зима, пронзительный ветер. Коченеют руки. Вижу, как она бежит и снимает с себя комбинезон, чтобы сделать "по-маленькому", но не успела... Возвращаясь к самолету, рыдает во весь голос. Я стал было ее утешать, а она мне: - Товарищ командир! Бомбы-то надо подвесить, а то вы опоздаете на вылет! Когда вернетесь с задания, мой комбинезон, наверное, высохнет, а если нет, то мы вместе с вами подсушим его!
После выполнения учебного задания по бомбометанию и стрельбе по выложенной мишени вблизи аэродрома Галущенко начал выполнять на Иле фигуры высшего пилотажа, более сложные и опасные для такого типа самолетов, которые он выполнял со мною во время проверки техники пилотирования.
Сбросив бомбы и отстрелявшись, он набрал высоту, стал вы-полнять фигуры "петлю", "иммельман", несколько "бочек" и, сорвавшись в штопор, из-за недостатка высоты врезался в землю и взорвался.
Когда мне об этом рассказали, то у меня почему-то потекли слезы из глаз. Это случалось очень редко, так как на фронте смерть воспринималась само собой разумеющейся. Но я вспомнил его прекрасные зубы, открывавшиеся во время улыбки, и то, как после нашего учебного вылета, улыбаясь, Галущенко спросил: "Не испугался?" Как можно было бояться, когда в инструкторской кабине сидел такой прекрасный летчик, как Галущенко. Ведь он летал, как бог. Сильный летчик и привлекательная личность, но погиб нелепо. Он старался вселить в нас, молодых летчиков смелость и отвагу. Он был храбрым и в воздухе, и на земле. Но в данном случае переоценил свои возможности. Командир эскадрильи Герой Советского Союза Евгений Прохоров с присущей ему рассудительностью после гибели командира предостерегал своих не в меру лихих подчиненных: "Галущенко был большим мастером высшего пилотажа даже на самолете Ил-2, который не был приспособлен к таким фигурам, как "бочка", "петля", "иммельман". На Иле делал все фигуры, будто на истребителе. Храбрость не покидала его. Но лихая храбрость и подвела".
Меня это удивило и покоробило, как-то стало неприятно перед другими пассажирами. Стюардесса же разнесла закуски и удалилась. Больше я ее не видел.
Вот здесь я и подумал: что такое красота? Смазливость - это еще не красота. А вот обаятельность, нежность, профессионализм, умелая манера поведения и какая-то внутренняя симпатия, заставляющая человека уважать, ценить и наслаждаться всем тем хорошим, что окружает нас. В этом, я считаю, настоящий смысл красоты.
14-й вылет. Когда сжигают собственный гроб
Боевые действия продолжаются. Я совершил уже 13 боевых вылетов, предстоял 14-й по счету боевой вылет - по артиллерии и живой силе противника. Полковая группа насчитывала 16 Ил-2. Летели четверками. Построение не клином, а в правом пеленге. Строй клином из пяти самолетов был отменен и не применялся до конца войны, как неэффективный, так как лишал группу маневренности, особенно над целью. Гибель Зуба частично явилась следствием такого построения.
Я летел правым крайним в первой четверке. Подлетели к цели. От аэродромов базирования штурмовиков они, как правило, находились в 30-40 километров, а иногда и ближе. Этот полет продолжался примерно 20 минут. Бомбометание сходу. Слышу команду ведущего: - Атака, бомбы!
Нажал кнопку "Бомбы" и сразу почувствовал сильный удар в голову. Искры из глаз. Ничего не вижу. Потерял на мгновение сознание. Затем почувствовал, как струя воздуха врывается в кабину. Открыл глаза и вижу: самолет резко пикирует к земле. Как я его перевел по команде ведущего в пикирование перед бомбометанием, так он и продолжал лететь. Вернее не пикировать, а круто планировать. Редко приходилось на самолете Ил-2 пикировать под 30 градусов, В основном с углом 15-20 градусов, а это и есть крутое планирование. Вот немецкие самолеты "Юнкерс-87", их называли "лаптежниками" (так как у них не убирались шасси и они с выпущенными летели на задание), действительно пикировали под углом 50-60 градусов. Или наши самолеты-бомбардировщики Пе-2, они тоже бомбометание производили с пикирования под углом до 60 градусов. Увидев такое положение, я резко взял ручку на себя, и самолет стал выходить из пикирования, чуть ли не цепляя верхушки деревьев. Какие-то две-три секунды - и если бы не пришел в сознание, то самолет врезался бы в землю. Так многие экипажи, еще живые, врезались в землю и погибали. Со мной этого, к счастью, не произошло. Вывел самолет в горизонтальный полет. Посмотрел вправо и увидел в плоскости и фюзеляже огромную дыру. Приборы отказали. Правое бронестекло выбито. Правая форточка фонаря вылетела. Связь со стрелком прекратилась. Но мотор работал. Лечу, а куда и сам не знаю. Потерял ориентировку. Продолжаю лететь, но на бреющем. И никак не пойму, почему же по мне стреляют. Трассирующие пули прямо окутали самолет. Посмотрел вниз, там панически бегают люди. Определил, что это немецкие солдаты.
Оказывается, лечу вдоль линии фронта на север. Сообразил. Повернул самолет примерно на 90 градусов. Компас и другие приборы не работают. По мне опять стреляют с задней полусферы. Глянул вправо, а там немецкий летчик на самолете "Мессершмитт-109" пристроился ко мне и показывает руками, дескать, давай возвращайся на 180 градусов назад. Сильно болит голова. Кровь льется из-под шлемофона. Правая щека горит. Левая нога одеревенела. Посмотрел вниз и увидел в лунке на полу лужу крови, вытекавшей из-под комбинезона. Осколками разорвавшегося зенитного снаряда повредило много оборудования. Ранило в голову, правую руку и плечо. Ясно, снаряд разорвался с правой стороны самолета. А вот как мог попасть осколок снаряда в левую ногу, которая находилась под мотором, до сих пор не пойму. Видимо, рикошетом от брони врезался в кость левой ноги. Когда немецкий летчик давал сигналы, я их не понимал и продолжал лететь. И тут увидел, как впереди сверху какие-то самолеты проскочили мимо меня, стрельба с задней полусферы закончилась, пристроившийся немецкий летчик куда-то исчез.
Позже мне рассказывали наши летчики, летавшие на самолетах-истребителях американского производства "Кобра". Они увидели, что "мессеры" долбят одного "горбатого", вот и пришли мне на помощь. Но я этих "кобр" никогда не видел, поэтому ничего и не понял...
Продолжаю лететь. Голова разрывается. Все тело как замороженное. Управлять самолетом стало тяжело. Какой-то туман в глазах. Интуитивно чувствую, что лечу домой. И вдруг вижу купол церкви. Станица Днепровская. Я ее хорошо запомнил раньше...
...Открываю глаза. Вижу стены. Не пойму, где я и что со мной. Тут же опять потерял сознание. Впоследствии мне врачи говорили, что за мою жизнь боролись больше 10 дней. Все это время я был без сознания.
Так что же произошло?
Руководителем полетов на аэродроме Днепровская в тот раз был назначен Григорий Флегонтович Сивков. Он-то мне и рассказал: - Ожидаю возвращения полковой колонны с боевого задания. На старте к приему самолетов все подготовлено. Посадочные полотна выложены. Рядом санитарная автомашина. Техническая автомашина тоже на месте на случай, если будет загорожена посадочная полоса после посадки подбитого самолета. Сможет оттащить его в сторону. Таких случаев раньше было немало. И вдруг слышу гул мотора. Летит примерно на высоте 200 м один "илюха". В чем дело, думаю я. Самолет заходит на посадку, но не садится. Одна нога шасси выпущена, другая болтается, в плоскости и фюзеляже огромная дыра. Думаю, как может самолет с такой дырой лететь и не переломиться? Заходит второй раз, тоже не садится. Делает третий заход и намеревается произвести посадку на одну выпущенную ногу с боку посадочной полосы. Если он сядет на одну ногу, то загородит посадочную полосу и самолеты не смогут благополучно производить посадки.
Вижу, что самолет заходит на посадку не по центру полосы, а сбоку. Думаю, соображает парень. Планирует. По-прежнему одна нога торчит, другая болтается. Рассчитал хорошо. Все правильно. Выпускает щитки. Это нужно. Но когда выпустил щитки, то самолет резко посыпался к земле. Ведь он был весь побитый. Огромная дыра. Сопротивление и так большое, а тут еще щитки. Подъемная сила увеличилась, но сопротивление тоже увеличилось, и он цепляется выпущенной "лаптей" за капонир, стал разваливаться на окраине аэродрома на тысячи деталей. Мотор в одну сторону. Плоскости - в другую. Хвостовое оперение перескочило через кабину и упало, зарывшись в землю. Мы подбежали, стали искать экипаж. Воздушный стрелок Мардер лежал среди обломков с разбитым черепом. Ищем летчика. Где же он? Разбираем обломки, и вот среди них весь в крови лежит Вася...
К развалинам самолета подъехал командир полка майор Галущенко. Ему доложили, что летчик Фролов и воздушный стрелок Мардер погибли. Он отдал приказ: сегодня же похоронить экипаж с почестями, завтра не будет времени. На другой день рано утром полк всем составом должен нанести по той же цели удар с посадкой на новом аэродроме, который намечался в станице Славянская (ныне город Славянск-на-Кубани).
Батальонный врач занимался своим делом. Он не докладывал Галущенко, что экипаж мертв. Когда меня вытащили из-под обломков, то он стал в первую очередь щупать пульс. Пульса не было. Врач сделал укол: - Летчика срочно в медсанбат.
Но на войне, как на войне. Если командир отдал приказ "похоронить", то стали выполнять приказание без всяких рассуждений. Одни пошли рыть могилу, другие делать гробы. Врач же продолжал принимать все меры, чтобы я остался жив. Когда вырыли могилу и сделали гробы, пришли за мной. Но врач сказал, что рановато пришли. Фролов, видимо, будет жить. Вечером похоронили в могильную яму на двоих моего воздушного стрелка, и на другой день, как было запланировано, полк после выполнения боевого задания произвел посадку в Славянской. Я остался в лазарете в Днепровской. При падении самолета я сильно ударился о приборную доску головой. Единственно помню хорошо, что увидел купол церкви и обрадовался, что дома. Но во время полета у меня, видимо, от большой потери крови состояние было такое, будто я нахожусь не в самолете, а на земле. Что было при заходах на посадку - планирование, капонир и все остальное - ушло из памяти после удара о приборную доску.
В момент же, когда я от линии фронта повернул самолет вправо, стал прикидывать, куда лечу. Если в сторону своих, то надо сесть где-то на поле на фюзеляж и оказать стрелку помощь. Убит он или ранен? Вырванное отверстие в фюзеляже было расположено ближе к его кабине. Но сразу же появилась другая мысль. Если мы летим над территорией противника, что тогда? Ведь приборы-то не работали, да и я не уверен был, что лечу над своей территорией. А время шло. И вот я вдруг увидел купол церкви, обрадовался. После купола ничего не помню.
Очнулся. Комната с белыми стенами. Глаза заплыли. От удара лицо было изуродовано. Обо всем этом мне рассказывали после выздоровления.
Молодые годы. Болезни проходят быстро. Примерно через три недели я стал ходить и чувствовал себя сравнительно хорошо. На другой день обратился к врачу с просьбой отправить меня на. попутных автомашинах в Славянскую, где находился наш полк. Врач не возражал, только сказал, что провожатого для меня у него нет и, кроме того, добавил: - Я отпущу тебя, Василий, если проведем одну операцию.
Я почему-то заволновался, что за операция? Он ответил, что она будет не на теле, а в гараже, где находится гроб, сделанный в тот вечер по приказанию командира полка, когда мы со стрелком разбились на аэродроме. Но я выжил. Врач сказал, что гроб надо сжечь, а затем посетить могилку стрелка. Так мы и сделали. Гроб сожгли. Пошли на кладбище, и я увидел, что земля за эти три недели осела, видно было, что копали могилу на двоих. Принес несколько полевых цветов, положил на могилу, распрощался с врачом, фамилию его сейчас не помню, сел на попутную машину и махнул в Славянскую.
Между прочим, в Днепровской после войны была встреча однополчан с местными жителями. Я спрашивал, где могилка, в которой в 1943 году был похоронен мой воздушный стрелок Мардер. Никто не смог ответить, и на братской могиле его фамилии не нашел. Ездил в Подольский архив. Читал боевое донесение, в котором говорилось, что при возвращении с боевого задания самолет летчика Фролова был сильно поврежден. При посадке воздушный стрелок погиб, летчик тяжело ранен. Стрелок похоронен в станице Днепровская. Прибыл в Славянскую. Прошел слух: Герой Советского Союза капитан Г.Ф. Сивков с воздушным стрелком С.И. Пластуновым не вернулись с боевого задания. По предварительным данным, подбитый самолет произвел посадку на территории противника.
Подхожу к КП полка, чтобы доложить о прибытии из лазарета. Дескать, жив и здоров. Готов к выполнению очередных боевых заданий. Вижу, как Ил-2 заходит на посадку. После приземления самолет зарулил не на стоянку, а к стартовому КП. Из самолета выпрыгнули четыре человека. Оказалось, что летчик Николай Калинин произвел посадку на территории противника в поле на шасси, забрал на свой самолет экипаж Сивкова и привез на аэродром. Нет, не выдумана поговорка: сам погибай, а товарища выручай.
Самолет Сивкова был подбит, мотор отказал в работе. Летчик выбрал площадку и вынужденно произвел на ней посадку. Но не на шасси, а на фюзеляж. Рядом плавни. После приземления Гриша со стрелком Пластуновым выскочили из самолета и убежали в камыши. Но тут над ними пролетел Ил-2 и стал махать крыльями. Затем он развернулся и, кажется, решил произвести посадку рядом со сбитым самолетом. Тогда Гриша выбежал из камышей, показывая руками, что здесь можно садиться. Во втором самолете был Коля Калинин, летчик нашей первой эскадрильи. А Саша Марков - тоже летчик нашей эскадрильи, увидев, что к месту приземления самолета Гриши бежали от дороги немцы, стал их расстреливать из пулеметов и пушек, чтобы дать возможность Коле Калинину забрать Гришу и Пластунова к себе на самолет.
В этих действиях никакой предварительной договоренности между экипажами не было. Все это происходило стихийно, решения принимались молниеносно и грамотно, хотя, безусловно, с большим риском. Разве Коля Калинин не рисковал, когда на третьем заходе принял решение самолетом оборвать телефонные провода, которые мешали при заходе на посадку на ограниченную полоску земли рядом с камышами. А если бы он этого не сделал, то после посадки самолет выкатился бы за границу этой площадки и увяз в камышах.
Как бы то ни было Сивков сел в кабину пилота. В этом случае Николай проявил уважение к командиру, предоставив Грише самому взлетать, а сам вниз головой опустился в кабину стрелка вместе с Татаренковым и Пластуновым. Волнение Гриши чуть было не привело к катастрофе. Он забыл переключить винт мотора на большой шаг. А на малом шагу мотор ревет, но скорость не увеличивается. Однако он оторвал самолет от земли и, набирая высоту, улетел с места своей явной гибели.
Коля Калинин через десять дней погиб геройской смертью, не дожив до присвоения ему звания Героя Советского Союза за смелый и героический поступок при спасении экипажа Сивкова. Мы с Колей были близкими друзьями. Даже наши спальные места были рядом. Обедали чаще всего за одним столом. Болтали по вечерам обо всем, но о войне редко.
Коля был моего возраста, но говорил всегда очень рассудительно, не спешил делать скоропалительных выводов. И самое главное, на мой взгляд, никогда не ворчал, не занимался критиканством. Не старался обвинить кого-то за потери того или иного летчика или воздушного стрелка. Он не искал виноватых, а всегда выдвигал свое предположение, причем не навязчиво, а в свободной товарищеской дискуссии. Делал это в очень спокойной форме. Тон его высказываний сочетался с его неторопливой походкой.
Как сейчас помню. После получения задания на очередной боевой вылет мы с Колей шли вместе к самолетам, которые стояли в капонирах рядом, но на расстоянии примерно 80-100 метров один от другого.
Я по характеру более подвижный, чем Коля. Как-то говорю ему: - Пошли побыстрее. Времени мало осталось. Другие летчики уже садятся в кабины, а мы еще идем.
Он снял шлемофон, как будто специально хотел показать свои курчавые приглаженные волосы, и говорит: - Вася, не спеши. Успеем.
При этом он улыбался очаровательно, показывая красивые зубы и поднимая вверх черные брови.
В разговорах мы вспоминали довоенные годы. Я рассказывал ему о своем текстильном техникуме и о том, как хотел стать художником. Но ни текстильщика, ни художника из меня не получилось, пришлось стать летчиком.
Между прочим, юношеские мечты стать художником сейчас помогают мне успешно, как мне кажется, справляться с возложенной на меня должностью главного специалиста по рекламно-информационной работе авиакомпании АЛАК.
После прибытия в Славянскую проходит неделя, другая. На боевое задание меня не посылают. Вот я и хожу по аэродрому, как неприкаянный. Особенно неприятно, когда летчики прилетают с боевого задания и ведут оживленные беседы о выполненном полете, атаках, штурмовке, делятся впечатлениями, спорят, но без ругани, а ты стоишь и чувствуешь себя каким-то посторонним. Необходимо заметить, что дружба в войну - явление особое. За все прожитые мной годы сильнее фронтовой дружбы не встречал.
Настойчиво начинаю проситься в воздух, доказываю, что здоров и могу летать, только желательно проверить у меня технику пилотирования. Начальник штаба полка майор Провоторов один раз услышал такой разговор и тут же сказал: - Вася, ты бы хоть повязку-то снял с головы.
Через семь дней повязку с меня сняли. Вызвали на КП. Там был командир эскадрильи майор Панин, который доложил командиру полка Галущенко о прибытии младшего лейтенанта Фролова для проверки у него техники пилотирования. Стал докладывать командиру полка о своей готовности к проверке.
- Гроб-то в Днепровской сожгли или оставили?
- Сожгли.
- Тогда иди к УИл-2 (учебный самолет) и готовься к полету. Я с тобой полечу.
Командир решил лично проверить мою технику пилотирования, так как он видел, что произошло со мной в Днепровской. Взлетели. В зону не пошли, как это обычно положено делать по всем наставлениям. Галущенко управление самолетом берет на себя, ведь оно спаренное. Набрав высоту 800 метров, вводит самолет в пикирование, причем прямо на КП полка и на самой малой высоте резко выводит самолет из пикирования. Заходит второй раз. Опять пикирует градусов под 50. Я подумал, что он решил подурачиться надо мной. На самом же деле, когда Панин ему сказал, что я неплохой летчик, он решил не столько проверить у меня технику пилотирования, сколько убедиться, боюсь ли я летать после той катастрофы, которая имела место в Днепровской. Поэтому и решил проделать такие трюки прямо над аэродромом.
Кроме пикирования и вывода самолета на малой высоте из пикирования мы сделали несколько глубоких виражей, да так, что с внешней от виража плоскости срывались струи воздуха. Это небезопасно. Приземлились. Я вылез из кабины.
- Разрешите, товарищ командир, получить замечания. Он смотрит на меня и смеется, показывая красивые зубы и щуря голубые глаза.
- Ну как, не испугался?
- Нет! В бою может быть сложнее. Смеется: - В бою... Вот я и хотел показать тебе, как бывает в бою. В 3-й эскадрилье один самолет остался. Вот на нем полетай по кругу немного и завтра на боевое задание.
Рядом стоял инженер полка Бабенко, который заметил, что самолет неисправный, вчера летчик с задания вернулся из-за плохой работы мотора. Но его проверили, дефектов не нашли. Авиатехник запустил мотор, он поработал несколько минут на разных режимах, вроде бы нормально.
Тогда Галущенко с ухмылкой говорит: - Вот пусть с Фроловым и полетит этот техник, который проверял работу мотора.
Так и решили. Взлетели. Мотор работает нормально. Сделал круг, захожу на посадку, сел. Второй полет. Сделал по коробочке второй разворот - и вот во время выполнения третьего разворота мотор стал давать перебои. Техник все это слышит. Я спросил его, что с мотором. Он ответил, что не поймет, в чем дело. Перебои начались так сильно, что самолет стал резко терять высоту. Тогда я решил садиться не параллельно посадочному выложенному из белых полотнищ "Т", а под углом к нему. Но в этом случае заход на посадку придется производить через капониры. Самолет продолжает с перебоями мотора снижаться. Вижу впереди такой же капонир, как в Днепровской, за который я зацепился колесом и разбился. Чтобы и за этот не зацепиться, подвесил самолет метров на 10-12 вместо положенных 1-2 метров. Скорость погасла, высота больше положенной. Самолет не сел, а рухнул на землю. Рассеялась пыль. Выглянул из кабины. Хвост остался в 40-50 метрах сзади самолета, а мы с техником в кабинах на колесах и без хвоста. Подъехал командир полка. Он наблюдал за полетом. Я вылез из кабины. Он подходит ко мне и говорит: - Я все видел и слышал, как работал мотор. - И тут же к инженеру: - Надо лучше готовить самолеты. Чтобы не было таких казусов.
Уходя от разбитого самолета, дал указание Провоторову: - Фролова завтра на задание! - А мне: - Будь здоров и не волнуйся за этот самолет. Хорошо, что все это было здесь, а не над целью...
Как жаль, что в этой же Славянской командир полка подполковник Галущенко, отважный и преданный летному делу человек, нелепо погиб.
В один из дней, когда не предстояло боевых вылетов, из штаба полка поступило указание: - Завтра в 12 часов дня в полковой землянке будут проведены учебные занятия. Тема: "Применение штурмовиками ПТАБ по танкам противника".
На другой день начались занятия, на которые пришли все летчики полка. С докладом выступил командир дивизии полковник С.Г. Гетьман, который коротко обрисовал положение дел на нашем фронте и предоставил слово инженеру полка по вооружению И.Н. Афанасенко.
- Противотанковая авиабомба - ПТАБ - конструкции инженера Ларионова принята на вооружение вот в таком виде, - начал пояснение о бомбе Афанасенко и показал присутствующим два экземпляра бомб, которые он принес с собой. - В основе секрета эффективности ПТАБ лежит кумулятивное, то есть направленное, действие заряда, сгорающего при очень высокой температуре. Все мы знаем, что луч солнца, сфокусированный с помощью стеклянной линзы или зеркального рефлектора, легко прожигает лист бумаги.
Вот и здесь струя раскаленных газов ПТАБ, сфокусированная внутренним рефлектором - специальной выточкой в ее заряде - прожигает броню танка, продолжает пояснять Афанасенко. - Действие ПТАБ можно сравнить с действием газосварочной горелки, которая своим пламенем режет толстые листы металла. Только струя раскаленных газов этой бомбочки намного мощнее пламени газовой горелки. Газовая струя ПТАБ имеет огромную скорость и удельное давление в несколько тысяч атмосфер. В течение секунд такая бомба способна прожечь насквозь броневой лист в два, а то и три пальца толщиной.
ПТАБы будем загружать в бомбоотсеки самолета в несколько рядов прямо на створки бомболюка. Вмещается в четырех люках до 200 бомбочек. После нажатия кнопки "Бомбы" на ручке управления створки открываются, и бомбы высыпаются, накрывая на земле полосу шириной до 30-40 метров и длиной около 100 метров. Необходимо заметить, что на самолете Ил-2 устанавливалось по тем временам мощное вооружение. Он мог брать на борт до 600 килограммов бомб, восемь РС-82 или четыре РС-132, две пушки калибра 23 мм со 150 снарядами на каждую, два пулемета ШКАС и к ним 1500 патронов, крупнокалиберный пулемет калибра 12,7 мм с патронами для воздушного стрелка.
После информации Афанасенко слово было предоставлено командиру полка Галущенко. Он очень коротко сказал: - Как я понимаю, бомба ПТАБ, видимо, заинтересовала всех, так как вероятность попадания в танк довольно высокая. Ну а тактику наиболее эффективного применения ПТАБ нам придется отрабатывать самим в боях.
В заключение Галущенко добавил, что завтра он по указанию командира дивизии на своем самолете Ил-2 произведет учебное бомбометание этими бомбочками по специально выложенному кругу в трех километрах от аэродрома.
Снаряжение штурмовика боекомплектом необходимо было готовить тщательно подчас в очень ограниченное время, особенно при повторных вылетах. Это было делом оружейников. Их обязанности как в нашем полку, так и в других штурмовых полках в основном выполняли девушки. Простое слово "боекомплект", но сколько труда, пота, напряженного внимания и сноровки требовалось от этих специалистов.
Часто можно было видеть и слезы на глазах этих хрупких милых двадцати - двадцатидвухлетних девушек-оружейниц. Ведь вся работа по снаряжению боеприпасами проходила вручную. Никаких приспособлений для подвески 100-килограммовых и тем более 250-килограммовых бомб не было. Безусловно, когда подвешивали бомбы, то в этом случае принимали участие все специалисты. Здесь были оружейники, механики и мотористы. Под самолетом работали и мужчины и девушки-оружейницы.
Был такой случай. Стали подвешивать на мой самолет бомбы. Что-то, как говорят, не стыковалось. Бомба не становилась на замок. И тут услышал плач Тани Логуновой. Вышел из кабины и вижу, что она побежала от самолета. Ведь туалетов-то на аэродроме возле самолетов не было. А тут зима, пронзительный ветер. Коченеют руки. Вижу, как она бежит и снимает с себя комбинезон, чтобы сделать "по-маленькому", но не успела... Возвращаясь к самолету, рыдает во весь голос. Я стал было ее утешать, а она мне: - Товарищ командир! Бомбы-то надо подвесить, а то вы опоздаете на вылет! Когда вернетесь с задания, мой комбинезон, наверное, высохнет, а если нет, то мы вместе с вами подсушим его!
После выполнения учебного задания по бомбометанию и стрельбе по выложенной мишени вблизи аэродрома Галущенко начал выполнять на Иле фигуры высшего пилотажа, более сложные и опасные для такого типа самолетов, которые он выполнял со мною во время проверки техники пилотирования.
Сбросив бомбы и отстрелявшись, он набрал высоту, стал вы-полнять фигуры "петлю", "иммельман", несколько "бочек" и, сорвавшись в штопор, из-за недостатка высоты врезался в землю и взорвался.
Когда мне об этом рассказали, то у меня почему-то потекли слезы из глаз. Это случалось очень редко, так как на фронте смерть воспринималась само собой разумеющейся. Но я вспомнил его прекрасные зубы, открывавшиеся во время улыбки, и то, как после нашего учебного вылета, улыбаясь, Галущенко спросил: "Не испугался?" Как можно было бояться, когда в инструкторской кабине сидел такой прекрасный летчик, как Галущенко. Ведь он летал, как бог. Сильный летчик и привлекательная личность, но погиб нелепо. Он старался вселить в нас, молодых летчиков смелость и отвагу. Он был храбрым и в воздухе, и на земле. Но в данном случае переоценил свои возможности. Командир эскадрильи Герой Советского Союза Евгений Прохоров с присущей ему рассудительностью после гибели командира предостерегал своих не в меру лихих подчиненных: "Галущенко был большим мастером высшего пилотажа даже на самолете Ил-2, который не был приспособлен к таким фигурам, как "бочка", "петля", "иммельман". На Иле делал все фигуры, будто на истребителе. Храбрость не покидала его. Но лихая храбрость и подвела".