Страница:
Потомки достойным образом оценили великолепие тютчевского слова. Так, Лев Озеров в 1990 г. писал: «Боясь изреченной мысли, Тютчев явил России могущество слова. Он острым умом и мудрым сердцем открыл такие тайники Вселенной и души человеческой, в которые до него никто не заглянул. Есть галактика Тютчева. В ней ширь, высота, глубина, протяженность пространства и времени»[68]. Какие черты поэтики Тютчева обращают на себя особое внимание в денисьевском цикле?
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
…………………….
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Одну из главных особенностей идиостиля Тютчева отметил Ю.М. Лотман. Она касается композиционно-смысловой организации его стиха: это умение «делать один и тот же текст и обобщенным до всечеловеческих закономерностей, и конкретным до последней степени единичности…»[69] Философская концепция поэта требовала полифонического развития темы. Это, в частности, проявлялось в том, как на протяжении одного и того же стихотворного текста наблюдается «смена точек зрения». Приведен пример своеобразного употребления Тютчевым местоимений, лишенных собственно лексических значений, отличающихся реляционным характером (т. е. грамматически относящимся к другим знаменательным частям речи). Соотношение категории лица и личного местоимения в результате смены точки зрения под пером Тютчева заметно видоизменялось. Чтобы мысль была понятна, приведем пример, как Ю.М. Лотман анализировал текст одного стихотворения Тютчева. Он писал: «В стихотворении «С какою негою, с какой тоской влюбленной» два персонажа лирической коллизии – «ты» и «он»:
Это распределение персонажей выдерживается на протяжении трех строф (12 стихов), что для тютчевской поэтики означает почти максимальную протяженность, создающую устойчивую композиционную инерцию. Однако в последней строфе картина меняется
С какою негою, с какой тоской влюбленной
Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!
Здесь, вопреки грамматике, содержанием «мы» оказывается не «я и другой (другие)», а «ты и он». При этом в результате резкой смены точки зрения текста содержанием «он» по месту в речевом акте оказывается «я». Парадоксально нарушается правило, согласно которому местоимение «я» всякий раз обозначает то лицо, которое произносит слово «я». Здесь «я» («мы») произносит «он»[70]. Тютчев любит «монтаж точек зрения», что выражается и на смысловом, и на грамматическом уровне.
А днесь… О, если бы тогда тебе приснилось.
Что будущность для нас обоих берегла…
В денисьевском цикле обращает на себя внимание и полифония стилистических средств и скольжение всей стилистики его стихотворного текста в направлении разговорной речи.
Раннее творчество Тютчева отличалось известной архаичностью слога: оно нередко напоминало стиль Державина. Вспомним его известные стихи о Наполеоне, написанные в 30-е годы:
В стихах более раннего периода творчества (до 50-х годов) заметна склонность Тютчева к использованию средств высокого стиля, в частности, стилистических славянизмов: по числу употреблений сравнительно с русизмами они приближались к равновероятным. Тогда как начиная с 50-х и позднее наблюдалось неуклонное сокращение использования стилистических славянизмов. Однако и в денисьевском цикле интимной лирики Тютчева они, в известной мере, используются. Ср. отдельные стихотворные строки:
Два демона ему служили,
Две силы чудно в нем слились:
В его главе – орлы парили,
В его груди – змии вились…
Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полет,
И в самом буйстве дерзновений
Змииной мудрости расчет.
………………….
Или:
Куда ланит девались розы.
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.
Нельзя не заметить, что в этих же стихотворениях поэт широко пользовался словами и синтаксическими конструкциями разговорной повседневной речи. Обращаясь к самому себе, поэт спрашивает:
То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу… им, им одним живу я —
Но эта жизнь!.. О, как горька она!
Неожиданны и разговорно-обиходные усилительные формы речи: И страшно грустно стало мне…; быть до конца так страшно одиноку; такое горе, такая страсти глубина; спроси и сведай, что уцелело от нея? и т. д.
Ты помнишь ли, при нашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески-живой?
И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?…
В стилистике отдельных выражений в строфах, как и в композиции стиха, Тютчев любил резко сталкивать противоположные реалии, обладающие контрастным стилистическим ореолом:
В содержательном плане стихи денисьевского цикла автобиографичны. Они отражают подлинные события. Однажды Тютчев самокритично написал о себе, что он носит в себе «это ужасное свойство, не имеющее названия, разрушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви…». Как свидетельствовал родственник Елены Денисьевой, Георгиевский, поэт сумел вызвать в ней не просто сердечный отклик, а «такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником»[71]. Светскими приличиями и общепринятым укладом семейных отношений в обществе того времени Е.А. Денисьева совершенно пренебрегала. Но, будучи религиозной, глубоко переживала все коллизии, связанные с теми тягостными внешними обстоятельствами, которыми сопровождались их отношения.
Толпа вошла, толпа вломилась
В святилище души твоей,
И ты невольно постыдилась
И тайн, и жертв, доступных ей.
Особое восприятие стихотворного текста интимной лирики Тютчева создавалось не только благодаря смене точек зрения и употреблению пластов лексики из разных стилистических источников. Основная ткань лирических произведений создавалась с помощью специальных художественных приемов – тропов, сравнений, эпитетов, стилистических фигур. Это были те единицы изобразительного синтаксиса и поэтической семантики, с помощью которых поэтом достигался необходимый модальный фон.
Например, в качестве экспрессивного средства Тютчев широко использовал повторы и параллелизмы. Так, «при описании трагического горя, сквозящего в чертах любимого лица… Тютчев ограничивается прилагательным такой: «Такое слышалося горе! Такая страсти глубина!», и мы уже не читаем стихи, а слышим живой человеческий голос…»[72]. Точно то же сильное впечатление оставляют повторы в стихотворении «Есть и в моем страдальческом застое…»:
Лексический четырехчлен в заключении (страдать, молиться, верить и любить) усиливает впечатление звуковой, ритмичной гармонии стиха, поражающего не только силой выраженного чувства, но и своей музыкальностью, своей красотой.
О,господи, дай жгучего страданья
И мертвенность души моей рассей:
Ты взял ее, но муку вспоминанья,
Живую муку мне оставь по ней, —
По ней, по ней, свой подвиг совершившей,
Весь до конца в отчаянной борьбе,
Так пламенно, так горячо любившей
Наперекор и людям и судьбе, —
По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
Но и себя не давшей победить,
По ней, по ней, так до конца умевшей
Страдать, молиться, верить и любить.
Литературовед Л.В. Пумпянский отмечал: «Замечательной чертой поэзии Тютчева является обилие повторений, дублетов. Их роль в его творчестве так велика, что без этого небольшое количество его стихотворений, при внимательном анализе суживается еще, оказывается системой, слагающейся из немногих тем…»[73] Нельзя не заметить и неожиданных метафор Тютчева, и ярких запоминающихся антитез. Так, о «непостижимом этом взоре, / Жизнь обнажающем до дна», поэт сказал:
Подытоживая лирику денисьевского цикла биограф Тютчева К.В. Пигарев писал: «Тютчевым создан целый, ярко индивидуализированный и глубоко человечный лирический образ – «гордомолодой» женщины, «свой подвиг совершившей // весь до конца в отчаянной борьбе», «судьбы не одолевшей, // но и себя не давшей победить». Этот образ показан поэтом во всей конкретности своей жизненной судьбы и во всей сложности своих внутренних переживаний. Ни до, ни после Тютчева подобного образа в русской поэзии не было»[74].
Дышал он грустный, углубленный
В тени ресниц ее густой,
Как наслажденье, утомленный
И как страданье, роковой.
В любовной лирике с неназванным адресатом художественный образ лирического героя или героини предстает перед читателем в обобщенно-типизированном виде. Нередко литературоведам известны прототипы созданных образов, как, например, в иллюстрациях денисьевского цикла Тютчева, но тем не менее для читателя стихотворения с неназванным адресатом всегда остается возможность постижения многозначности, глубины образа, созданного поэтом. Этот аспект важен для процесса восприятия поэтического произведения. Сохраняется многоплановость образа и тем самым – условия для простора творческого воображения и творческой фантазии читателя.
Стилистика темы Эроса в поэзии демократического направления существенно отличалась от лирики романтиков. Ярким примером в этом отношении является творчество Н.А. Некрасова. Идея любви была путеводной звездой всего его творчества. Н.А. Некрасов миссию поэта в человеческом обществе видел в стремлении к спасительным идеалам, согревающим и озаряющим жизненный путь человека – путь к истине, любви и красоте. В стихотворении «Поэту» он писал:
Любовь к России, любовь к образу русской женщины никем, кроме Некрасова, не воспетой «с такой чудной силой», – эти темы были ведущими в творчестве поэта. Кажется, нет в России уголка, где бы не знали, не читали или хотя бы не слышали на уроках знаменитый монолог из поэмы «Мороз, Красный Нос», начинавшийся со слов «Есть женщины в русских селеньях…». Многие крылатые слова Некрасова, затрагивающие эту тему, вошли в сокровищницу русского литературного языка: Великое дело любви; Ключи от счастья женского; Пройдет, словно солнцем осветит, Посмотрит – рублем– подарит; Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет и др.
Где вы – певцы любви, свободы, мира
И доблести?.. Век «крови и меча»!
На трон земли ты посадил банкира,
Провозгласил героем палача…
Толпа гласит: «Певцы не нужны веку!»
И нет певцов… Замолкло божество…
О, кто теперь напомнит человеку
Высокое призвание его…
…………….
Если сосредоточиться на более узкой теме любви, представленной в творчестве Некрасова жанром собственно любовной лирики, то первое, что можно заметить, – ее неоднородность. В раннем творчестве поэт был ближе к традиционной классической манере воплощения этой темы. В годы зрелости Некрасов преодолевал сложившиеся каноны и создавал совершенно новые образы в традициях «натуральной» школы. Период ученичества поэта продолжался примерно до середины 40-х годов XIX в. Почти четыре десятилетия Н.А. Некрасов находился в кругу общественного внимания, «стоял в самом центре сложного переплетения общественных сил своего времени»[75]. Примерно с середины 1845 г. поэт переосмыслил свое назначение, обратившись к вечной для русских писателей реалистического направления – теме совести.
Ранней любовной лирике поэта были свойственны черты романтической подражательности. Это выражалось и в общем традиционно-восторженном настроении в содержательно-семантическом плане стихотворения, и в подборе всей совокупности приемов для создания такого настроения. В этом отношении наиболее типичны стихотворения тех лет «Турчанка», «Смуглянке», «Сердцу», «Незабвенная». Вот фрагменты из стихотворения «Смуглянке», которое по стилистике напоминает стихотворение ВТ. Бенедиктова «Черный цвет».
СМУГЛЯНКЕ
Стихотворению свойственны черты романтической экзотики, характерные для «ориентальной» (восточной) любовной лирики. Это – гиперболические сравнения, расположенные в «перечислительном» ряду описания портрета героини («тень твоих очей», как тучи; «взоры огнеметные» – как метеоры; «жар дыханья томных уст» – как молния и «вся ты» – искры Этны). В синтаксисе стихотворения использованы самые эмоциональные фигуры изобразительного синтаксиса: риторические восклицания («Как люблю я, как пылаю!»; «Нет, боже мой!»; «Страшно мыслить!…прочь сомненье!»; «Но, о судьба!»); риторические вопросы (Ах, ужель?»; «Если вдруг души влеченье…/ Страсть… безумие… борьба?»).
Черны, черны тени ночи,
Но черней твоя коса
И твои живые очи,
Ненаглядная краса.
……………..
Вся ты – искры бурной Этны
Да чудесный черный цвет…[76]
Если обратиться ко всей ранней любовной лирике Некрасова, в ней можно заметить сплав языковых элементов, составляющих общие места романтической лирики. Это прежде всего устойчивые формулы, бытующие в романтической поэзии типа под гнетом рока и любви; затворник дум– и вдохновенья; струны огненной души; в юдоли плача и скорбей; жизни рок враждебный и под. Не менее широко Некрасов использовал и высокую славянскую лексику в составе поэтической фразеологии: огнь очей; тоски унылый глас; слетает с уст волшебный звук; младая дева; поникнуть главой; прелесть юного чела и т. д. С точки зрения поэтики раннего цикла любовной лирики Некрасова представляют интерес и сложносоставные эпитеты типа черноогненная дева; огнеметные взоры; смертоносный взор; жизнедарный привет; быстролетная ножка. См., например, фрагмент из стихотворения «Турчанка»:
В более позднем творчестве Некрасов отказался от штампов романтической любовной лирики. Более того – в 1840 г. он опубликовал стихотворение-пародию под заглавием «К ней!!!!!» – заглавием с пятью восклицательными знаками, которое Некрасов оценивал как «самое пошлое название, так истасканное нашими поэтами». Пародийная тональность этого стихотворения создавалась игрой на стилистическом контрасте: поэт с насмешкой использовал типичные обороты речи эпигонов романтизма и соединял их с откровенно разговорными, обиходными, «не поэтическими» элементами речи.
Вот стан, но кто не примет стана
Лишь за воздушный круг тумана?
Вот ножка, дивная краса!
Под солнцем нет цветка, дорожки,
Достойных быстролетной ножки…
Н.А. Некрасов как оригинальный и единственный в своем роде поэт сложился позднее. В 1847 г. было опубликовано одно из его первых программных стихотворений «Еду ли ночью по улице темной…», одно из самых характерных произведений «натуральной», реалистической школы. В стихотворении дана зарисовка городской жизни и грустные размышления о ней:
Современников поразила искренность этого стихотворения, непосредственное и полное соответствие грустным реалиям городской жизни бедных людей. Н.А. Некрасов предстал перед читателем как новый, необычный поэт, о ком можно было бы сказать, что это Достоевский в поэзии. И. С. Тургенев писал Белинскому в письме: «Скажите от меня Некрасову, что его стихотворение… меня совершенно с ума свело; денно и нощно твержу я это удивительное произведение – и уже наизусть выучил». Н.Г. Чернышевский в письме к О.С. Чернышевской отметил, что это стихотворение «первое показало: Россия приобретает великого поэта». Стихотворение было положено на музыку, включено в песенники и обычно исполнялось в студенческой среде[77].
Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день —
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
Сердце сожмется мучительной думой.
С детства судьба невзлюбила тебя:
Беден и зол был отец твой угрюмый,
Замуж пошла ты – другого любя
Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешенным нравом, с тяжелой рукой;
Не покорилась – ушла ты на волю,
Да не на радость сошлась и со мной…
……………..
Любовная лирика Н.А. Некрасова, относящаяся к этому времени, заняла особое место в программных произведениях реалистического цикла. Этот цикл любовных стихотворений приобрел название «панаевского»: он был лирическим откликом на отношения с А.Я. Панаевой – соратницей и спутницей поэта на протяжении пятнадцати лет[78]. Для своего времени любовная лирика Н.А. Некрасова была новаторской. Под его пером рождалась новая эстетика русской лирики. В романтической лирике поэты преклонялись перед красотой и внешними чертами своей избранницы, и вместе с тем в стихотворениях не ставилась и не освещалась тема человеческого достоинства женщины, ее духовных качеств как личности – соратницы, друга, единомышленницы, достойной глубокого уважения.
Образ лирической героини «панаевского» цикла поразил современников достоверностью и правдивостью воспроизведения чувств, драматизмом описания отношений – героиня представала перед читателем в конкретной социальной среде со всеми особенностями и недостатками повседневной жизни, борьбой самых разных эмоций – гнева, ревности, насмешки, иронии, страданий, слез…
Авдотья Яковлевна Панаева (1819–1893) была музой поэта в полном смысле этого слова. Она вместе с Н.А. Некрасовым написала романы «Три страны света» (1842–1849) и «Мертвое озеро» (1851); была ближайшей помощницей по изданию журнала «Современник». Своим участием и активной деятельностью объединяла многих писателей вокруг «Современника». Оставила замечательные «Воспоминания», в которых рассказала о четырех десятилетиях русской литературной, общественной жизни XIX в. и о многих писателях и поэтах этой эпохи.
Зачем насмешливо ревнуешь.
Зачем, быть может, негодуешь,
Что Музу темную мою
Я прославляю и пою?
Не знаю я тесней союза,
Сходней желаний и страстей —
С тобой, моя вторая Муза,
У Музы юности моей!
Ты ей родная с колыбели…
Не так же ль в юные лета
И над тобою тяготели
Забота, скорбь и нищета?
В послании за границу А.Я. Панаевой в стихотворении «Да, наша жизнь текла мятежно…» (1856) Некрасов писал с небывалой откровенностью о сложных переживаниях, сопровождавших глубокое чувство любви.
Необычен поэтически детализированный анализ чувств, начатый с именительного представления – «Прошедшее!..» С психологической точностью поэт перечисляет «прозаические» детали отношений: происходит борьба, колебания, суровое недоверие и его преодоление, усиливающийся накал страсти и любви… Точка в этом анализе поставлена антитезой, соединенной с повтором: «И то, что в нем казалось нам страданьем, – И то теперь я счастием- зову…»
Прошедшее! его волшебной власти
Покорствуя, переживаю вновь
И первое движенье страсти.
Так бурно взволновавшей кровь,
И долгую борьбу с самим собою,
И не убитою борьбою,
Но с каждым днем сильней кипевшую любовь
Как долго ты была сурова,
Как ты хотела верить мне,
И как и верила, и колебалась снова,
И как поверила вполне!
…………………..
Я вспомнил все… одним воспоминаньем,
Одним прошедшим я живу —
И то, что в нем казалось нам страданьем, —
И то теперь я счастием зову…
Стихотворения Некрасова на тему любви – исповедальны. Некрасов писал их как поэт-реалист, подчеркивая драматизм ситуаций и стремясь вызвать у читателя самые сильные эмоции – сострадания, сочувствия или, напротив, неприятия и осуждения. Так, в стихотворении «Горящие письма», обращенном к А.Я. Панаевой в пору размолвки с ней, поэт писал:
Свои реальные переживания поэт обдуманно облекал в отточенные стилистические формы. Изобразительность риторического восклицания («Они горят!») и риторического вопроса («Уж не горит ли с ними и любовь, / Которая их сердцу диктовала?») усилена фигурами противопоставления (антитезы): ложь – правда; «та рука со злобой их сожгла, / Которая с любовью их писала!» Стихи «панаевского» цикла превратились в популярные романсы и песни еще при жизни автора. Например, стихотворению «Прости» было дано музыкальное истолкование в разное время сорока композиторами. Это стихотворение прекрасно по своему настроению и поэтической тональности:
Они горят!.. Их не напишешь вновь,
Хоть написать, смеясь, ты обещала…
Уж не горит ли с ними и любовь,
Которая их сердцу диктовала?
Их ложью жизнь еще не назвала,
Ни правды их еще не доказала…
Но та рука со злобой их сожгла,
Которая с любовью их писала!
………………
ПРОСТИ
Другие по содержанию стихотворения – трогательные, страдальческие и трагические одновременно – были посвящены отношениям Н.А. Некрасова с его молодой женой, которая в последние годы жизни не отходила от постели неизлечимо больного поэта. В 1876–1877 гг. Зина (Ф.Н. Викторова) была самым близким, любимым другом и самоотверженной помощницей Некрасова. Ей он посвятил поэму «Дедушка»; к ней же относятся лучшие из последних лирических стихотворений поэта: «Ты еще на жизнь имеешь право…»; «Пододвинь перо, бумагу, книги!..»; «Двести уж дней…».
Прости! Не помни дней паденья.
Тоски, унынья, озлобленья, —
Не помни бурь, не помни слез,
Не помни ревности угроз!
Но дни, когда любви светило
Над нами ласково всходило
И бодро мы свершали путь, —
Благослови и не забудь!
1856
В этом стихотворении в превосходной степени выражено восхищение, преклонение поэта перед способностью любимой женщины к состраданию, сочувствию и самым глубоким, духовным и человечным проявлениям любви. Ритмичность и мелодичность этих строк, выразительная простота текста была замечена музыкантами. В 1902 г. композитор Ц.А. Кюи положил это стихотворение на музыку.
Двести уж дней,
Двести ночей
Муки мои продолжаются;
Ночью и днем
В сердце твоем
Стоны мои отзываются,
Двести уж дней.
Двести ночей!
Темные зимние дни
Ясные зимние ночи…
Зина! закрой утомленные очи!
Зина! усни!
1875
Чем же выделялась любовная лирика поэтов демократического направления, и, в частности, каковы отличительные черты поэтики стихотворений Н.А. Некрасова, относящихся к зрелому этапу его творчества? Прежде всего Некрасов смело ввел реалистические и, казалось бы, «прозаические» детали в ткань стихотворной речи (типа «Беден и зол был отец твой угрюмый. ж, или «С бешеным нравом, с тяжелой рукой» и под.). Существенно также было присутствие социального момента в сюжетах некрасовских стихотворений, посвященных женщине. Тут обращает на себя внимание поэтизация глубоко человеческих и целомудренных форм любви у лирических героев из разных социальных слоев общества, иногда даже низших его слоев. В соответствии с особой тематикой стихотворений в речи поэта появляются бытовые оценочные слова – наречия типа насмешливо, весело, тяжело; эпитеты: кровавые слезы, суровые бури, враждебные встречи; друг беззащитный, больной и бездомный; беден отец, муж недобрый и т. п.
Почти все стихотворения любовной лирики Н.А. Некрасова завершаются многоточием – фигурой умолчания, которая подчеркивает незавершенность разговора на какую-либо тему, продолжение ее обсуждения. Неспокойное состояние лирического героя, его волнение и тревоги передаются автором нередко с помощью употребления приемов изобразительного синтаксиса – риторических вопросов, восклицаний, обращений.
Н.А. Некрасов любил трехсложные размеры[79]; они придавали стихам разговорное звучание, наиболее точно подчеркивая специфику русской «естественной» речи. Некрасов утвердил в русской поэзии дактилическую рифму. К таким окончаниям строк (с ударением на третьем от конца слова слоге) он часто прибегал там, где требовалось создать эффект особого лирического напряжения.
Н.А. Некрасов, поэты демократического направления и некрасовской школы, такие как И.С. Никитин (1824–1861), М.Л. Михайлов (1829–1865), Д.Д. Минаев (1835–1889), Л.Н. Трефолев (1839–1905), И.З. Суриков (1841–1880), не отрывались от социального контекста эпохи. В то же время процесс культурного развития общества стимулировал разработки в области полифонии стиха. Томас Стернз Элиот, поэт и теоретик поэзии, обоснованно писал о том, что замысел и творчество поэта зависят «не только от его личных пристрастий, но и от периода истории, в которой ему выпало жить»[80]. Вторая половина XIX в. характеризовалась в России особенно бурным развитием музыки – самого близкого поэзии искусства.