Gaiman Neil. Дети Ананси

   – Все в порядке, – сказал Толстый Чарли. – Мне дали две недели отпуска. И премию.
   Паук поднял брови.
   – Послушай, – сказал Толстый Чарли, решив, что пора перейти ко второму раунду ссоры, – я вовсе не пытаюсь от тебя избавиться и все такое, но все-таки спрошу. Когда ты собираешься уезжать?
   – Ну, – протянул Паук, – когда я только приехал, то планировал задержаться на день. Может, на два. Достаточно, чтобы познакомиться с младшим братишкой, а после двинуть дальше. Я занятой человек.
   – Значит, ты сегодня уезжаешь.
   – Это вчерашний план, – возразил Паук. – Но ведь теперь я с тобой познакомился. Просто поверить не могу, что мы почти всю жизнь провели друг без друга, братишка.
   – А я могу.
   – Кровь – не водица, – назидательно продолжал Паук. – Она покрепче будет.
   – Вода не крепкая, – возразил Толстый Чарли.
   – Значит, крепче водки. Или кислоты. Или… или… аммиака. Послушай, я о том, что знакомство с тобой… ну, большая честь. Мы никогда не были частью жизни друг друга, но то – вчера. Давай начнем сегодня с чистого листа. Повернемся к прошлому спиной и выкуем новые узы… узы братства!
   – Ты просто за Рози ухлестнуть хочешь, – буркнул Толстый Чарли.
   – В точку, – согласился Паук. – И что ты намереваешься делать?
   – С чем? Она же моя невеста!
   – Не бери в голову. Она принимает меня за тебя.
   – Сколько можно твердить одно и то же?!
   Жестом святого Паук развел руками, а потом испортил все впечатление, облизнувшись.
   – И что ты собираешься делать теперь? – поинтересовался Толстый Чарли. – Жениться на ней, выдав себя за меня?
   – Жениться? – Паук на секунду задумался. – Какая. Кошмарная. Мысль.
   – А вот я жду этого дня.
   – Пауки не женятся. Я не из тех, кто женится.
   – То есть моя Рози недостаточно для тебя хороша, ты это хочешь сказать?
   Паук не ответил – просто вышел из комнаты.
   Толстый Чарли решил, что набрал хотя бы несколько очков во втором раунде. Встав с дивана, он собрал пластиковые контейнеры, в которых вчера вечером ароматно пахли китайская лапша с курицей и свиные тефтели с хрустящей корочкой, и бросил в мусорное ведро. В спальне он собирался снять одежду, в которой спал, и надеть чистую, но обнаружил, что забыл про стирку и чистых вещей у него нет, поэтому, основательно отряхнувшись (и сбросив несколько заблудших лапшин), остался во вчерашнем.
   Потом отправился на кухню.
   Сидя за кухонным столом, Паук уплетал прожаренный стейк таких размеров, что его с легкостью хватило бы на двоих.
   – Где ты его взял? – спросил Толстый Чарли, хотя в общем и целом знал ответ.
   – Я же спрашивал, хочешь ли ты ленч, – мягко отозвался Паук.
   – Где ты взял стейк?
   – В холодильнике.
   – Этот стейк! – объявил Толстый Чарли, грозя пальцем, как прокурор во время заключительного слова обвинения. – Этот стейк я купил для сегодняшнего обеда. Для нашего с Рози обеда! Для обеда, который я собирался ей приготовить! А ты сидишь тут, как… как человек со стейком… и его ешь… и…
   – Нет проблем, – ответил Паук.
   – Что значит нет проблем?
   – Я уже позвонил утром Рози и сегодня поведу ее обедать в ресторан. Поэтому стейк тебе не понадобится.
   Толстый Чарли открыл рот. Потом снова его закрыл.
   – Я хочу, чтобы ты убрался, – сказал он.
   – Как там сказал Браунинг? Человек должен тянуться за чем-то… ах да, за тем, чего не может достать, иначе зачем небеса? – весело сказал Паук, пережевывая хорошо прожаренный стейк Толстого Чарли.
   – Что это значит, черт побери?
   – Это значит, что я никуда не денусь. Мне тут нравится. – Отпилив еще кусок, он сунул его в рот.
   – Вон! – приказал Толстый Чарли.
   Но тут зазвонил телефон. Со вздохом Толстый Чарли вышел в коридор взять трубку.
   – Что?!
   – А, Чарльз. Рад вас слышать. Знаю, вы наслаждаетесь заслуженным отдыхом, но, как по-вашему, смогли бы вы заглянуть завтра утром на полчасика? Скажем, около десяти?
   – Да. Конечно, – сказал Толстый Чарли. – Без проблем.
   – Рад, нет, просто счастлив это слышать. Мне нужна ваша подпись на кое-каких документах. До встречи.
   – Кто это был? – спросил Паук. Он опустошил тарелку и теперь промокал губы бумажным полотенцем.
   – Грэхем Хорикс. Хочет, чтобы я завтра заскочил.
   – Сволочь твой Грэхем Хорикс, – сказал Паук.
   – Ну и? Ты тоже сволочь.
   – Но по-другому. Он паскудная сволочь. Поискал бы ты другую работу.
   – Я люблю мою работу!
   И произнося эти слова, Толстый Чарли верил им всем сердцем. Ему удалось напрочь забыть, насколько ему не нравится и работа, и «Агентство», и постоянное подслушивание под дверьми, благодаря которому Грэхем Хорикс вечно выскакивал как чертик из табакерки.
   Паук встал.
   – Вкусный был стейк, – сказал он. – Вещи я отнес в твою свободную комнату.
   – Ты что сделал?
   Толстый Чарли поспешил в конец коридора, где располагалось помещение, благодаря которому его квартира формально считалась трехкомнатной. В ней обитали несколько ящиков книг, коробка с древней железной дорогой «Скейлектрис», ведро с игрушечными машинками (у большинства потерялись шины) и прочие обноски Чарлинового детства. Она вполне сошла бы как спальня для глиняного садового гнома или для очень маленького карлика, но для всех прочих представлялась скорее шкафом с окном.
   Или раньше представлялась, но не сейчас. То время прошло.
   Потянув на себя дверь, Толстый Чарли, моргая, застыл на пороге.
   Комната действительно тут была, спору нет, но – громадная. Величественная. И в дальней ее стене было окно – гигантское, во всю стену окно, выходящее на водопад. За водопадом низко над горизонтом висело, заливая все золотым светом, тропическое солнце. Еще тут был камин, такой большой, что в нем поместилась бы пара бычьих туш, но сейчас здесь потрескивали и плевались искрами три горящих полена. В одном углу висел гамак, а рядом стояли белоснежный диван и двуспальная кровать. Возле камина красовался предмет, который Чарли видел только в журналах, а потому предположил, что это, наверное, и есть джакузи. На полу лежал ковер из шкур зебры, а на стене висела медвежья шкура, а еще тут было какое-то крутое аудиооборудование, состоявшее из черного куба полированного пластика, которому полагается махнуть, чтобы он включился. На стене за ним красовался плоский телеэкран размером с комнату, которой полагалось тут быть. А еще…
   – Что ты сделал? – спросил Толстый Чарли. Внутрь он не вошел.
   – Так, изменил кое-что по мелочам, – ответил у него из-за спины Паук. – Учитывая, что я останусь тут на пару дней, я решал перетащить пожитки.
   – Перетащить пожитки? «Перетащить пожитки» – это пара сумок с постельным бельем, пара игр для приставки и горшок с фикусом. А это… а это… – Он не смог подобрать слов.
   Протиснувшись мимо, Паук похлопал Чарли по плечу.
   – Если я тебе понадоблюсь, – сказал он, – я у себя в комнате. – И закрыл за собой дверь.
   Толстый Чарли подергал ручку. Дверь оказалась заперта. По пути в гостиную он прихватил с собой телефон из коридора и набрал номер миссис Хигглер.
   – Кто, черт побери, звонит в такую рань? – спросила старуха.
   – Это я. Толстый Чарли. Извините.
   – Ну? Чего звонишь?
   – Попросить совета. Понимаете, приехал мой брат.
   – Твой брат?
   – Паук. Вы мне про него рассказывали. Вы объяснили, что если я захочу его увидеть, поговорить с паучком. И я поговорил, теперь он здесь.
   – Что ж, – уклончиво сказала старуха, – это хорошо.
   – Наоборот.
   – Почему наоборот? Он ведь член семьи, так?
   – Послушайте, я не могу сейчас в это вдаваться. Я просто хочу, чтобы он уехал.
   – Ты пытался попросить по-хорошему?
   – Это мы только что прошли. Он сказал, что никуда не уедет. Устроил что-то вроде центра развлечений и отдыха из «Кубла Хана» ^[1]в моем чулане, а ведь у нас, в Англии, нужно разрешение муниципального совета, если захочешь хотя бы вставить двойные рамы. Но у него там какой-то водопад. То есть не в комнате, а за окном. И он нацелился на мою невесту.
   – Откуда ты знаешь?
   – Он так сказал.
   – Без кофе у меня голова не работает, – пробормотала миссис Хигглер.
   – Мне только нужно знать, как заставить его уехать.
   – Не знаю, – ответила миссис Хигглер. – Надо поговорить с миссис Дунвидди. – И повесила трубку.
   Толстый Чарли вернулся в дальний конец коридора и постучал в дверь.
   – Что еще?
   – Хочу поговорить.
   Послышался щелчок, и дверь распахнулась. Толстый Чарли вошел. Голый Паук нежился в горячей ванне и прихлебывал что-то цвета электричества из высокого запотевшего бокала. Окно во все стену было открыто, и рев водопада оттенял медленный, тягучий джаз, который лился из спрятанных где-то в комнате динамиков.
   – Послушай, – сказал Толстый Чарли, – ты должен понять, это мой дом.
   Паук моргнул.
   – Это?! Это твой дом?
   – Ну, не совсем. Но суть та же. Я хочу сказать, это моя свободная комната, и ты тут гость. Э-э-э…
   Отпив глоток «электричества», Паук соскользнул поглубже в горячую ванну с пузырьками.
   – Говорят, что гости – как рыба. И то и другое через три дня воняет.
   – Верно сказано.
   – Но так тяжело, – продолжал Паук, – так тяжело, когда целую жизнь не видел собственного брата. Так тяжело, если он даже не знал о твоем существовании. Но куда тяжелее, когда наконец встречаешься с ним и узнаешь, что для него ты не лучше дохлой рыбы.
   – Но…
   Паук довольно потянулся в ванне.
   – Знаешь что? Я не могу тут долго оставаться. Остынь. Ты оглянуться не успеешь, как я уеду. И уж я-то никогда не стану думать о тебе, как о дохлой рыбе. Я как никто понимаю: ситуация для нас обоих нелегкая. Поэтому давай не будем больше об этом. Почему бы тебе не пойти, не съесть ленч? Потом в кино? Ключ от входной двери оставишь на столике…
   Надев пальто, Толстый Чарли вышел из дома. Ключ он оставил возле раковины. Свежий воздух бодрил, хотя день был серенький и с неба сыпалась морось. Толстый Чарли купил себе газету, потом в киоске большой пакет чипсов и немолодую уже колбасу-сервелат – на ленч. Дождик унялся, поэтому он сел на скамейку возле кладбища и, читая газету, стал есть колбасу с чипсами.
   Ему очень хотелось в кино.
   Он забрел в «Одеон» и купил билет на ближайший сеанс. Показывали какой-то боевик, который уже начался, когда он вошел. На экране громыхнул взрыв. Замечательно.
   На середине фильма Толстому Чарли пришло в голову, что он что-то забыл. Что-то скреблось у него в голове – словно чесотка за глазами – и мешало сосредоточиться на сюжете.
   Фильм закончился, и Толстый Чарли сообразил, что хотя получил удовольствие, совершенно забыл, в чем там было дело. Поэтому он купил большой пакет попкорна и сел смотреть его снова. Во второй раз фильм понравился ему еще больше.
   И в третий.
   После он подумал, что, наверное, пора возвращаться домой, но на ночном сеансе предлагали два фильма разом: «Синий бархат» Дэвида Линча и «Правдивые истории» Дэвида Бирна, а ведь он ни того ни другого не видел, поэтому остался на оба, хотя теперь ему уже по-настоящему хотелось есть. В результате он так и не понял, про что, собственно, был «Синий бархат» и зачем кому-то отрезали ухо, и задался вопросом, а не позволят ли ему остаться и посмотреть еще. Но ему очень терпеливо и многократно объяснили, что кинотеатр закрывается на ночь, и поинтересовались, неужели у него нет дома и не пора ли ему в постель?
   Разумеется, у него был дом и, конечно, ему пора в постель, хотя на какое-то время этот факт вылетел у него из головы. Поэтому он пошел назад на Максвелл-гарденс, а придя, немного удивился, увидев, что у него в спальне горит свет.
   Когда он подошел к дому, занавески был задернуты, но за ними двигались два силуэта. Ему показалось, он узнал оба.
   Они придвинулись, слились в единую тень.
   Из горла Толстого Чарли вырвался низкий ужасный вой.
 
   В доме миссис Дунвидди повсюду стояли пластмассовые зверушки. Частички пыли тут двигались медленно, точно привыкли к солнечным лучам более неспешной эпохи и не могли толочься в современном мельтешащем свете. Диван скрывался под прозрачным чехлом, а стулья, когда на них садились, скрипели.
   В доме миссис Дунвидди была плотная туалетная бумага с запахом сосновых иголок. Миссис Дунвидди свято верила в экономию, но плотная туалетная бумага с запахом сосновых иголок была последним, на чем она экономить не соглашалась. Такую туалетную бумагу все еще можно было найти, если искать достаточно долго и заплатить побольше.
   В доме миссис Дунвидди пахло фиалковой туалетной водой, ведь это был старый дом. Люди обычно забывают, что дети тех, кто заселил Флориду, уже были стариками, когда угрюмые пуритане в 1620 году высадились в Плимуте. Нет, этот дом, конечно, не помнил первых поселенцев: его построили в двадцатых годах как экспонат или образец, призванный показать воображаемые коттеджи, какие прочие покупатели не смогут построить на наводненных аллигаторами болотах, которые им как раз продают. Дом миссис Дунвидди устоял в ураганах, не потеряв ни одной черепицы.
   Когда вдверь позвонили, миссис Дунвидди начиняла небольшую индейку. С досадой пробормотав «Фу ты!», она помыла руки и пошла по коридору к входной двери – подслеповато щурясь на мир через очки с толстыми стеклами и ведя левой рукой по обоям.
   На дюйм приоткрыв дверь, она выглянула наружу.
   – Это я, Луэлла. – Голос принадлежал Каллианне Хигглер.
   – Входи.
   Миссис Хигглер последовала за миссис Дунвидди на кухню. Сполоснув руки, миссис Дунвидди снова стала брать горстями начинку из размоченных кукурузных лепешек и запихивать клейкие комья в индейку.
   – Ждешь гостей?
   Миссис Дунвидди уклончиво шмыгнула носом.
   – Всегда полезно быть во всеоружии, – сказала она. – А теперь, пожалуй, расскажи, в чем дело.
   – Звонил мальчишка Нанси. Толстый Чарли.
   – Что с ним?
   – Ну, когда он был тут на прошлой неделе, я рассказала ему про брата.
   Миссис Дунвидди вытащила руку из индейки.
   – Это еще не конец света.
   – Я рассказала, как он может связаться с братом.
   – А. – Миссис Дунвидди умела выразмть неодобрение всего одним звуком. – И?
   – Паук объявился в Англии. Мальчик совершенно растерян.
   Взяв большую горсть размоченных лепешек, миссис Дунвидди с такой силой загнала ее в индейку, что у той выступили бы слезы на глазах – если бы, конечно, у нее были глаза.
   – Не может его выгнать?
   – Никак.
   За толстыми линзами блеснули проницательные глазки. Потом миссис Дунвидди сказала:
   – Однажды я это сделала. Но больше не смогу. Придется искать другой способ.
   – Знаю. Но должны же мы что-то сделать.
   Миссис Дунвидди вздохнула.
   – Верно говорят, проживи достаточно долго, увидишь, как все возвращается на круги своя.
   – А другого способа нет?
   Миссис Дунвидди закончила начинять индейку и шпажкой заколола кусочек кожи в гузке. Потом обернула птицу фольгой.
   – Поставлю-ка я ее в духовку завтра утром. После полудня будет готова, затем – в разогретую духовку на пару часов. К обеду будет в самый раз.
   – Ты кого-то ждешь к обеду? – поинтересовалась миссис Хигглер.
   – Тебя, – ответила миссис Дунвидди, – Зору Бустамонте, Беллу Ноулс. И Толстого Чарли Нанси. К тому времени, когда мальчик будет здесь, он большой аппетит нагуляет.
   – Он приезжает? – удивилась миссис Хигглер.
   – Ты что, меня не слушала, девочка? – Только миссис Дунвидди могла называть миссис Хигглер девочкой и не выглядеть при этом глупо. – А теперь помоги поставить индейку в холодильник.
 
   Не покривив душой, можно сказать, что тот вечер был самым лучшим в жизни Рози: восхитительным, волшебным, просто великолепным. Она не смогла бы перестать улыбаться, даже если бы захотела. Обед в ресторане был чудесным, а после Толстый Чарли повел ее танцевать. Это был настоящий танцзал с небольшим оркестром, и по паркету здесь скользили пары в одежде пастельных цветов. Ей казалось, они с женихом перенеслись во времени, очутились в иной, неспешной и прекрасной эпохе. С пяти лет Рози наслаждалась каждым уроком танцев, вот только танцевать ей было не с кем.
   – Я и не знала, что ты умеешь танцевать, – сказала она Толстому Чарли.
   – Ты многого обо мне не знаешь, – ответил он.
   И от этого она почувствовала себя счастливой. Скоро они поженятся. Она чего-то про него не знает? Прекрасно. У нее целая жизнь впереди, чтобы выяснить все. И будет это только хорошее.
   Она замечала, как встречные женщины (и другие мужчины) смотрят на Толстого Чарли, и была счастлива, что это она идет с ним под руку.
   Они шли через Лейчестер-сквер, и над головой у них загорались звезды, весело перемигивались, невзирая на жесткое свечение фонарей.
   На краткое мгновение она задумалась, а почему раньше с Толстым Чарли было иначе. Иногда в глубине душе Рози подозревала, что встречается с Толстым Чарли только потому, что он не нравится маме: что, когда он предложил ей руку и сердце, она сказала «да» только потому, что мама хотела, чтобы она сказала «нет»…
   Однажды Толстый Чарли водил ее в Вест-энд. Они ходили в театр. Толстый Чарли хотел устроить ей сюрприз надень рождения, но с билетами вышла путаница, и они оказались на вчерашнем спектакле. Администрация театра проявила понимание и крайнюю любезность и сумела найти для Толстого Чарли место за колонной в партере, а для Рози – на балконе, позади отчаянно хихикавших кумушек из Норвича. Особого сюрприза не получилось, во всяком случае, не в том смысле, в каком хотелось бы.
   Но этот вечер… этот был просто волшебным. Рози не так много выпадало чудесных мгновений в жизни, а теперь в копилку прибавилось еще одно.
   Ей нравилось, как она себя чувствует, когда он рядом.
   А когда, закончив танцевать, они, опьяненные ритмичными движениями и шампанским, выбежали в ночь, Толстый Чарли (и почему она называет его Толстым Чарли? – он же нисколечки не толстый) обнял ее за плечи и сказал:
   – А теперь ты поедешь ко мне.
   И голос у него был такой настоятельный и низкий, что у нее завибрировало в животе. И она промолчала – и про то, что завтра нужно на работу, и про то, что на это хватит времени, когда они будут женаты. Вообще ничего не говорила, а только думала, как ей хочется, чтобы этот вечер никогда не кончался, и как ей очень, очень, очень хочется – да нет, просто необходимо – поцеловать этого мужчину и обнять его.
   И вспомнив, что надо что-то сказать, она сказала «да».
   В такси по дороге к его квартире она держала его за руку, а другую положила ему на плечо, всматриваясь в лицо, то освещаемое фарами встречных машин и фонарями, то погружающееся во тьму.
   – У тебя ухо проколото, – сказала она вдруг. – Почему я никогда раньше не замечала, что у тебя ухо проколото?
   – Эй, – отозвался голос, низкий, как рокот барабана, – как по-твоему, что я должен чувствовать, если ты даже такого никогда не замечала? А ведь мы вместе уже… сколько?
   – Полтора года, – сказала Рози.
   – Полтора года, – согласился ее жених.
   Она придвинулась ближе, вдохнула его запах.
   – От тебя приятно пахнет, – сказала она. – У тебя новый одеколон?
   – Нет, это просто я.
   – Стоило бы разливать по бутылкам.
   Пока он открывал входную дверь, она расплатилась с таксистом. По лестнице они поднимались обнявшись, а наверху он почему-то вдруг направился в дальний конец коридора к пустой задней комнате.
   – Спальня вон там, дурачок. Куда ты собрался?
   – Никуда. Я знаю, где спальня.
   Они пошли в спальню Толстого Чарли. Рози задернула занавески, а потом повернулась к нему и почувствовала себя счастливой.
   – Ну, – сказала она, помолчав, – ты не попытаешься меня поцеловать?
   – Наверное, попытаюсь, – ответил он и попытался.
   Время расплавилось, растянулось и выгнулось. Их поцелуй длился минуту, а может, и час, а может, и целую жизнь. А потом…
   – Что это было?
   – Я ничего не слышал.
   – Так кричит кто-то, кому больно.
   – Может, потерявшаяся собака?
   – А может, кошки дерутся? Говорят, иногда они кричат совсем как люди.
   Склонив голову набок, Рози настороженно вслушивалась.
   – Прекратилось, – сказала она наконец. – И знаешь, что самое странное?
   – Угу, – протянул он. Его губы скользили по ее шее. – Конечно, скажи мне, что самое странное. Но я его прогнал. Оно нам больше не помешает.
   – Самое странное, – сказала Рози, – что голос был похож на твой.
 
   Толстый Чарли бродил по улицам, пытаясь проветрить мозги. Самым разумным казалось барабанить в собственную дверь, пока Паук не спустится и его не впустит, а потом сказать, что он думает о нем с Рози. Это было очевидным. Совершенно, бесконечно очевидным.
   Нужно только вернуться домой, объяснить все Рози и пристыдить Паука и заставить его убраться. Только и всего. Неужели это так сложно?
   Но, по всей видимости, это было сложнее, чем казалось на первый взгляд. Он не совсем понимал, почему ноги несут его прочь от собственного дома. А теперь окончательно запутался и никак не мог взять в толк, как найти дорогу назад. Улицы, которые он знал или думал, что знает, теперь сами собой менялись: то перед ним оказывался тупик, то глухие закоулки. Он-то думал, что вдоль и поперек изучил собственные окрестности, а сейчас как будто потерялся в лабиринте ночных лондонских улочек.
   В просветы между домами он иногда видел магистральные улицы. Там светились фары, вспыхивали вывески закусочных и магазинов. Толстый Чарли знал, что, как только выберется туда, сумеет добраться домой, но всякий раз, приближаясь к огням, почему-то оказывался в незнакомом месте.
   У Толстого Чарли начали ныть ноги. В животе отчаянно бурчало. Он злился и, пока шел, сердился все больше и больше.
   От гнева в голове у него прояснилось. Паутина, затянувшая мысли, начала распутываться, а паутина улиц, по которым он брел, – упрощаться. Повернув за угол, он оказался на магистральной улице, рядом с круглосуточными «Жареными крылышками Нью-Джерси». Заказав семейную порцию курицы-гриль, он сел и расправился с ней сам, без помощи какой-либо семьи. Покончив с едой, он подошел к краю тротуара и дождался, когда вдалеке покажется приветливый оранжевый огонек «СВОБОДНО» над крышей большого черного такси. Толстый Чарли отчаянно замахал, и, поравнявшись с ним, машина остановилась. Опустилось стекло.
   – Куда ехать?
   – Максвелл-гарденс.
   – Издеваетесь? – спросил таксист. – Это же за углом.
   – Отвезете меня туда? Дам пятерку на чай. Честное слово.
   Таксист громко выпустил воздух через стиснутые зубы: такой шум издает автомеханик, перед тем как спросить, не питаете ли вы каких-то нежных чувств к сдохшему мотору.
   – Дело ваше, – сказал он. – Запрыгивайте.
   Толстый Чарли запрыгнул. Таксист тронулся с места, переждал, пока сменится свет на светофоре, и свернул за угол.
   – Так куда, вы сказали? – спросил он.
   – Максвелл-гарденс, – повторил Толстый Чарли. – Номер тридцать четыре. Сразу за баром.
   На нем была вчерашняя одежда, о чем он очень жалел. Мама всегда говорила ему надевать чистое белье на случай, если его собьет машина, и чистить зубы на случай, если его труп придется опознавать по зубам.
   – Да знаю я, где это, – буркнул таксист. – Сразу перед Парк-кресчент.
   – Верно, – кивнул Толстый Чарли, который как раз начал клевать носом на заднем сиденье.
   – Наверное, я не туда свернул, – сказал таксист. Прозвучало это раздраженно. – Я выключу счетчик, ладно? Пусть будет пятерка.
   – Конечно, – согласился Толстый Чарли, устроился поудобнее на заднем сиденье и заснул.
   А такси все бороздило ночь, пытаясь попасть «всего лишь за угол».
 
   Детектив-констебль Дей, уже год как отправленная на работу в отдел финансовых мошенничеств, прибыла в офис «Агентства Грэхема Хорикса» ровно в половине десятого. В приемной ее ждал Грэхем Хорикс собственной персоной и лично проводил в свой кабинет.
   – Кофе? Чай?
   – Нет, спасибо.
   Достав блокнот, она села и выжидательно посмотрела на Грэхема Хорикса.
   – Не могу не подчеркнуть, да-да, подчеркнуть, такт в нашем расследовании превыше всего. Непременно превыше всего, непременно. В конце концов, у «Агентства Грэхема Хорикса» – репутация, да… репутация безукоризненной честности. В «Агентстве Грэхема Хорикса» деньги клиента – как за семью печатями, да что там – святы. И должен сказать, когда у меня зародилось подозрение насчет Чарльза Нанси, я отмел его как недостойное порядочного человека и отличного работника. Если бы вы спросили меня неделю назад, что я думаю о Чарльзе Нанси, я бы сказал, он истинная соль земли.
   – Нисколько не сомневаюсь. Так когда вы заподозрили, что с ваших счетов уходят деньги клиентов?
   – Трудно сказать. Не хотелось бы клеветать… бросать первый камень, так сказать… Не судите, да не судимы будете, сами понимаете.
   «По телевизору, – думала Дейзи, – в таких случаях обычно говорят: просто изложите факты». Ей так хотелось повторить то же, но она воздержалась.
   И Грэхем Хорикс ей совсем не нравился.
   – Я распечатал все данные относительно необычных финансовых проводок, – сказал он. – И как видите, все они – с компьютера Нанси. Я снова должен подчеркнуть, что такт здесь превыше всего. Среди клиентов «Агентства Грэхема Хорикса» много видных лиц, общественных деятелей, если понимаете, о чем я… И, как я сказал вашему начальству, я счел бы за личную услугу, если бы это дело уладили как можно тише. Наш девиз здесь – «такт». Если, быть может, удастся уговорить нашего мастера Нанси вернуть добытые нечестным путем прибыли, я буду вполне удовлетворен и оставлю все как есть. У меня нет никакого желания судиться.