Или всё-таки заключить союз с Возничим, пока он не вернул замок Аль-Нат и без нашего участия и не осознал, что не нуждается в союзниках?
Этот пасьянс можно было раскладывать бесконечно, чем опекунский совет и занимался. Возглавлял его, кстати, седой лев Сердар Саиф.
А я сидела и смотрела.
И видела, как теряют рассудок здравые люди, когда речь заходит об Аль-Ниламе, что с нашей, что с другой стороны.
Чем старше я становилась, тем больше всё происходящее напоминало мне комедию. Каждый раз, когда на горизонте возникал очередной брачный договор, я всматривалась в лица опекунов, и думала: «Неужели они в этот раз решаться разыграть до конца карту Аль-Нилама? Или всё пойдёт по-старому?»
И ведь все кругом понимали, что самое надёжное для Ориона выдать меня замуж за кого-нибудь из наших же мелких домов, чтобы щит Аль-Нилама подхватила крепкая мужская рука. Да и жить себе дальше, радуясь, что Пояс Ориона теперь туго затянут и надежно застёгнут.
Но искушение использовать Аль-Нилам в большой тавлейской политике неизменно побеждало, в слишком важном для Ориона месте он расположен.
Как сказала мне как-то после очередного собрания совета госпожа Койра Саиф, женщина решительная, обаятельная и очень мудрая:
– Мой старый хитрец Сердар больше всего на свете, конечно же, хотел бы сам жениться на тебе, стать отцом наследника Аль-Нилама и присоединить замок к своим тузам в колоде. Тогда бы он вертел замком, как хотел, и никакой опекунский совет ему был бы не указ.
Эта перспектива мне очень не понравилась, и я скривилась, словно от лимона. Знаю я этого Саифа, распорядился он уже моими яблоками…
Увидев мою гримасу, госпожа Койра засмеялась и потрепала меня по щеке.
– Не бойся, детка, этого не произойдёт. Для начала ему придётся отравить меня и стать вдовцом, а я очень осторожна в приеме пищи, да и живём мы с ним уйму лет, привыкли друг к другу, притёрлись. Ну и потом, жениться на тебе и сделать тебе ребёнка – это не одно и тоже. Он ведь уже не мальчик, Сердар Саиф. У нас с ним внуки старше тебя. Хлопотно всё это, так что союз Саифа и Аль-Нилама тебе вряд ли грозит. Но будь настороже. Может быть, он не один такой умный в их сборище.
Я была настороже, да что толку? Самым точным определением моего положения было слово «неопределённое». «Подвешенное» тоже подходило.
Окончательно своё отношение к происходящему я определила в день срыва очередной свадьбы.
Дело тогда зашло – дальше некуда. Всё, что можно было предварительно подписать, было подписано. Сколько у кого чего – определено. Отдельным договором закрепили, что получающий руку наследницы Аль-Нилама становится Орионидом и принимает герб Аль-Нилама, без всяких там включений нашего пламенеющего грифона в частокол своих серебряных молний.
Уже даже и помолвка состоялась. По старинному обычаю на обнажённом лезвии меча жених подал невесте кольцо. За моей спиной непробиваемым строем пламенели грифоны. За его спиной в глазах рябило от молний. С вежливой настороженностью мы пригляделись друг к другу и сделали обоюдный вывод, что могло быть и хуже, сойдёт. Притрёмся. А если не притрёмся, постараемся как можно меньше сталкиваться лицом к лицу.
Настал определённый договором день.
Аль-Нилам сверкал полами и стенами.
На кухне нанятые в городе повара несколько дней жарили и шкварили для свадебного пира.
В полдень назначенного дня я стояла, затянутая в белое платье с длинным шлейфом, всё расшитое крупным жемчугом, и ждала, когда за мной приедут. Позади осталось несколько часов пытки под названием укладка прически, и никакая магия не сокращала здесь время процедуры.
Ангоя и другие подружки спешно выбирали мне подходящий букет из громадной россыпи, доставленной в последний момент.
Половина опекунского совета слонялась вдоль накрытых во внутреннем дворе столов, подъедая съедобные украшения с праздничных блюд, пока никто не видел. Вторая половина была у жениха.
На несколько минут я даже поверила, что всё, многолетняя игра Ориона закончена. Начинается новая жизнь. Совсем новая.
Поторопилась, надо было переждать чуть-чуть с верой в чудеса.
Появился гонец, который привез этой половине опекунского совета известие от той половины, что брак не состоится по очень уважительным причинам. Нужно срочно всем собраться и вышеупомянутые причины обсудить.
С сожалением оторвавшись от вкусностей, опекуны покинули Аль-Нилам, обрадовав мучающихся над горой цветов нежных дев известием, что букет выбирать не надо.
В этот момент я поставила точку на одном периоде жизни и начала другой. Для начала позвала первых встречных помочь справиться с массой наготовленного. Поесть на дармовщинку никто не отказался, народ с площадей Тавлеи валом повалил в Аль-Нилам.
А пока внизу бушевал пир горой, я собрала в верхних покоях младших поварят, помогавших на кухне готовить свадебный пир, и мы затеяли игру: я усадила их на свой длиннющий шлейф, полагающийся по рангу наследнице высокого дома Аль-Нилам, и принялась катать по сверкающему полу. Сыпались жемчужинки с белого платья, скакали по мраморным плитам по все стороны.
Когда холодная ярость стала горячей, хватило лишь толчка – и парчовые туфельки оторвались от земли, я побежала по воздуху. Ребятишки визжали от восторга, чувствуя, как летят на белом шелке, словно на облаке.
Мы носились по всему Аль-Ниламу, по залам и переходам, над внутренними двориками и переходами, поднимались до верхних ярусов башен и опускались почти до потоков Млечного пути. Закатное солнце золотило белый шёлк, развевались дикой гривой вырвавшиеся из оков прически волосы. Поварята вопили и требовали: «Выше, выше, ещё выше! Быстрее!»
Укатав их так, что они долго потом не могли прийти в себя от полёта, я вернулась в свою спальню. И там подвела итог сегодняшнему дню, завязав шлейф большим узлом.
А заглядывающую в окна любопытствующую ночь посвятила личной жизни и всяческим развлечениям, решив для себя, что опекунский совет пусть делает, что хочет, и я тоже буду делать, что хочу.
Иначе у меня есть все шансы так и проходить в белом непорочном платье до самой старости, с каждым годом становясь всё краше.
Ведь в Тавлее возраст женщины можно определить по тому, как она выглядит: чем идеальнее красота, тем женщина старше.
Это – особенность использования магии для борьбы со старением. Здесь не получается улучшить себя чуть-чуть, косметическая магия сразу делает лицо и тело безупречным, таким совершенным, что это сразу бросается в глаза и определяет возраст лучше любой записи в актах рождения.
Магии для таких дел требуется очень много, новое лицо и тело нужно постоянно поддерживать, минимум один раз в неделю проводить омоложение, и зрелище это не для слабых духом.
Подобная практика породила целый пласт легенд в наших мирах, потому что, вынужденные тратить на себя громадное количество магии, многие пожилые красавицы перебираются из столицы в миры, где жизнь дешевле. Идут по миру, одним словом.
Неземной красоты чаровниц с радостью берут в жены местные государи, воздушные феи не сразу, но соглашаются, обязательно при условии, что один раз в семь дней они будут проводить строго в одиночестве.
А потом, рано или поздно, начинаются проблемы.
То кто-нибудь из челяди ненароком увидит, как красавица снимет с себя голову, поставит на стол и начнёт причесывать волосы. И вместо того, чтобы радоваться, что фея свою голову снимает, а не его, лакейскую, начинает рассказывать об этом направо и налево.
То нетрезвый муж дни недели перепутает и вломится в спальню к жене, чтобы увидеть, как она, зелёная и чешуйчатая, отмокает в ванне в специальном растворе. Или облеплена целебной грязью и напоминает не красавицу, а чудовище.
Народ в большинстве миров, где верят в фей, малокультурный, объяснить, что это борьба за красоту, сложно. Супруг в испуге тычет во все стороны мечом и кричит, что его обманули.
Начинаются семейные драмы, заканчивающиеся разводом.
Мелузина, одна из столичных львиц, рассказывала, как в гневе от несправедливого раздела имущества она решила показать этим мужланам, что почём, обернулась крылатой змеёй и с упоением гоняла супруга по замку, который он в свое время назвал в её честь Лузиньяном. И шипела бедолаге в затылок, какую блестящую жизнь променяла она на его грязный хлев и как он ей за это отплатил.
А другая дама, вернувшись из подобного вояжа, делилась яркими воспоминаниями о том, как на её супружеском ложе помимо непосредственно супруга ночевало ещё полдюжины его любимых борзых, не считая щенят и блох, и как это было славно, потому что другое отопление в спальне отсутствовало.
Не дожидаясь этих весёлых времён, я изменила свою жизнь настолько, насколько это было возможно.
Бунт получился тихий и незаметный, в глаза не бросающийся.
Ещё бы – если бы я пустилась во все тяжкие, мне бы просто срезали количество получаемой оберегами магии, а большая часть её и так уходила отнюдь не на полёты и прочие чудеса.
Магию приходилось тратить на канализацию, отопление и водоснабжение Аль-Нилама.
Это вообще головная боль Тавлеи – та несоразмерно большая часть магии, которую мы вынуждены использовать на подобные неромантические цели, чтобы иметь возможность жить на болоте и пользоваться магией. Которую мы тратим, чтобы жить на болоте. На котором живём, чтобы пользоваться магией. Которую бухаем в болото. Из которого потом её получаем. Чтобы снова израсходовать. С ума сойти можно, до чего замкнут этот круг, куда до него зодиакальному!
Так что я была даже заинтересована, чтобы перейти в иной статус, перестать быть вечной девицей на выданье и в одиночку сражаться с быстро ржавеющими трубами и текущими ваннами.
Но в этом не был заинтересован опекунский совет.
А я… Я тогда поняла, насколько же я одинока. У меня никого не было – только мой Аль-Нилам, с которым мы оказались в одном положении: положении приманки.
Друзья здесь помочь не могли, да я уже твёрдо знала, что дружба – это очень редкая гостья в зыбучей жизни Тавлеи.
И друзей надо беречь, потому что снести тяжесть твоих горестей они не смогут, у них своих бед достаточно. Великое счастье, что они просто есть, и не надо требовать большего у Всеблагого Солнца, чтобы оно не отняло и это немногое…
Пришлось разложить всё по полочкам: дела и заботы о магии насущной – отдельно, друзья – отдельно, время от времени попадающие в кровать кавалеры – отдельно.
Чтобы был порядок, позволяющий твердо стоять на ногах и в болоте. Кони – в конюшне, платья – в гардеробных, книги – в библиотеке, еда в кладовых. Тело – отдельно, душа – отдельно. Эмоции – под замок, а лучше выкинуть. Расчёт и рассудок. И экономное расходование магии.
Ориониды не плачут, не сдаются и сохраняют возможность для иронии в любой ситуации. Спины держат прямо, плечи – развёрнутыми, а голову высоко поднятой, как у пламенеющего грифона. На том и стоим.
А делилась тем, что меня волновало, я только с замком, как бы глупо это ни было.
Поднималась в донжон, самую старую из башен, наверх, а потом медленно спускалась по винтовой лестнице, пронизывающей донжон насквозь сверху донизу.
Вела рукой по перилам и рассказывала, что мы в очередной раз фигурируем в секретном договоре между Орионом и Водолеем и вряд ли условия договора обе стороны выполнят, скорее всего, дело не дойдёт даже до помолвки.
Рассказывала о том, что в одном из миров нашла заповедное озеро, похожее на перевёрнутый небосклон, а вода в том озере неимоверно прозрачная. И ночью в этой чёрной воде отражаются звезды, большие, яркие, холодные… А когда входишь в него, видишь, как твое собственное тело словно светится, отливает розовым, и чернота воды – это чернота отраженного неба… Плывешь, осторожно раздвигая звезды руками, и непонятно, где же настоящий небесный свод, снизу ли, сверху ли… И чувствуешь, как в душе плещется умиротворение…
Рассказывала о том, что выпнула из постели очередного кавалера. Потому что скулы от обиды сводит, когда он натягивает штаны и уходит, полностью уверенный, что осчастливил от макушки до пят. А мне плохо, потому что без участия души тело не получает того, к чему стремилось. А с душой – нельзя, нельзя пускать в душу, это уже не забава, а гибель, да и плевать кавалеру на озеро, в котором светятся звезды, сама такого выбирала. Чтобы всё было по уму. Под контролем. Легко отторгаемым. Но он чужой, он такой чужой, такой же чужой, как и все до него! И это правильно, так и должно быть, но как же пусто на душе…
И с друзьями делиться этим озером нельзя, оно не для друзей, оно для двоих. Его можно подарить только тому, кто настроен на схожую волну, кто поймёт, какое это чудо – плыть среди звезд. Кто поймёт… Никто не поймёт!
Да и вообще всё это глупости по большому счету, пережитки, дотянувшиеся до нас из тех миров, откуда пришли наши наивные предки. В Тавлее главное – иметь голову на плечах и свой дом, надежно стоящий на каменистом островке, проходящем через большинство миров. И этого достаточно для интересной жизни.
А у меня не просто дом, у меня есть ты, мой Аль-Нилам. И у меня просто слезливое настроение. Не завтра, так послезавтра, возникнет новый кавалер. И первое время с ним будет неплохо.
И вообще, есть масса возможностей развлечься. Таку, к примеру, предлагает создать заговор, направленный на то, чтобы Ориону подобраться поближе к Квадрату Пегаса – месту, обладающему свойствами, сходными с Ключевым Камнем.
Пегас и Андромеда бьются из-за дома Сирраг. Сейчас он принадлежит Андромеде и называется Альферац. А ведь Сирраг стоит в одном из углов Квадрата Пегаса. И ситуация тут куда острее, чем у противостояния Тельца с Возничим из-за Аль-Ната.
Так, а ведь помнится мне, мы же всё-таки вляпались в это дело…
И очень даже может быть, что яма номер четыре – это итог нашего заговора.
И, почему-то, когда речь зашла об итоге, припомнился день перехода Солнца из Близнецов в Рак. Что-то важное, связанное с этим заговором, случилось в этот день.
Мы стояли плотной толпой в зодиакальном зале дома Южный Асель. Так плотно, что затылком чувствовалось дыхание позади стоящих. У Южного Аселя замок небольшой…
Вспомнить дальнейшее мне не удалось, голова без предупреждения взорвалась болью, и я потеряла сознание, свалившись на пол проходки, не доходя буквально пары шагов до ствола.
Глава шестая Сапфир, янтарь, сапфир, раух-топаз, изумруд, аметист
Этот пасьянс можно было раскладывать бесконечно, чем опекунский совет и занимался. Возглавлял его, кстати, седой лев Сердар Саиф.
А я сидела и смотрела.
И видела, как теряют рассудок здравые люди, когда речь заходит об Аль-Ниламе, что с нашей, что с другой стороны.
Чем старше я становилась, тем больше всё происходящее напоминало мне комедию. Каждый раз, когда на горизонте возникал очередной брачный договор, я всматривалась в лица опекунов, и думала: «Неужели они в этот раз решаться разыграть до конца карту Аль-Нилама? Или всё пойдёт по-старому?»
И ведь все кругом понимали, что самое надёжное для Ориона выдать меня замуж за кого-нибудь из наших же мелких домов, чтобы щит Аль-Нилама подхватила крепкая мужская рука. Да и жить себе дальше, радуясь, что Пояс Ориона теперь туго затянут и надежно застёгнут.
Но искушение использовать Аль-Нилам в большой тавлейской политике неизменно побеждало, в слишком важном для Ориона месте он расположен.
Как сказала мне как-то после очередного собрания совета госпожа Койра Саиф, женщина решительная, обаятельная и очень мудрая:
– Мой старый хитрец Сердар больше всего на свете, конечно же, хотел бы сам жениться на тебе, стать отцом наследника Аль-Нилама и присоединить замок к своим тузам в колоде. Тогда бы он вертел замком, как хотел, и никакой опекунский совет ему был бы не указ.
Эта перспектива мне очень не понравилась, и я скривилась, словно от лимона. Знаю я этого Саифа, распорядился он уже моими яблоками…
Увидев мою гримасу, госпожа Койра засмеялась и потрепала меня по щеке.
– Не бойся, детка, этого не произойдёт. Для начала ему придётся отравить меня и стать вдовцом, а я очень осторожна в приеме пищи, да и живём мы с ним уйму лет, привыкли друг к другу, притёрлись. Ну и потом, жениться на тебе и сделать тебе ребёнка – это не одно и тоже. Он ведь уже не мальчик, Сердар Саиф. У нас с ним внуки старше тебя. Хлопотно всё это, так что союз Саифа и Аль-Нилама тебе вряд ли грозит. Но будь настороже. Может быть, он не один такой умный в их сборище.
Я была настороже, да что толку? Самым точным определением моего положения было слово «неопределённое». «Подвешенное» тоже подходило.
Окончательно своё отношение к происходящему я определила в день срыва очередной свадьбы.
Дело тогда зашло – дальше некуда. Всё, что можно было предварительно подписать, было подписано. Сколько у кого чего – определено. Отдельным договором закрепили, что получающий руку наследницы Аль-Нилама становится Орионидом и принимает герб Аль-Нилама, без всяких там включений нашего пламенеющего грифона в частокол своих серебряных молний.
Уже даже и помолвка состоялась. По старинному обычаю на обнажённом лезвии меча жених подал невесте кольцо. За моей спиной непробиваемым строем пламенели грифоны. За его спиной в глазах рябило от молний. С вежливой настороженностью мы пригляделись друг к другу и сделали обоюдный вывод, что могло быть и хуже, сойдёт. Притрёмся. А если не притрёмся, постараемся как можно меньше сталкиваться лицом к лицу.
Настал определённый договором день.
Аль-Нилам сверкал полами и стенами.
На кухне нанятые в городе повара несколько дней жарили и шкварили для свадебного пира.
В полдень назначенного дня я стояла, затянутая в белое платье с длинным шлейфом, всё расшитое крупным жемчугом, и ждала, когда за мной приедут. Позади осталось несколько часов пытки под названием укладка прически, и никакая магия не сокращала здесь время процедуры.
Ангоя и другие подружки спешно выбирали мне подходящий букет из громадной россыпи, доставленной в последний момент.
Половина опекунского совета слонялась вдоль накрытых во внутреннем дворе столов, подъедая съедобные украшения с праздничных блюд, пока никто не видел. Вторая половина была у жениха.
На несколько минут я даже поверила, что всё, многолетняя игра Ориона закончена. Начинается новая жизнь. Совсем новая.
Поторопилась, надо было переждать чуть-чуть с верой в чудеса.
Появился гонец, который привез этой половине опекунского совета известие от той половины, что брак не состоится по очень уважительным причинам. Нужно срочно всем собраться и вышеупомянутые причины обсудить.
С сожалением оторвавшись от вкусностей, опекуны покинули Аль-Нилам, обрадовав мучающихся над горой цветов нежных дев известием, что букет выбирать не надо.
В этот момент я поставила точку на одном периоде жизни и начала другой. Для начала позвала первых встречных помочь справиться с массой наготовленного. Поесть на дармовщинку никто не отказался, народ с площадей Тавлеи валом повалил в Аль-Нилам.
А пока внизу бушевал пир горой, я собрала в верхних покоях младших поварят, помогавших на кухне готовить свадебный пир, и мы затеяли игру: я усадила их на свой длиннющий шлейф, полагающийся по рангу наследнице высокого дома Аль-Нилам, и принялась катать по сверкающему полу. Сыпались жемчужинки с белого платья, скакали по мраморным плитам по все стороны.
Когда холодная ярость стала горячей, хватило лишь толчка – и парчовые туфельки оторвались от земли, я побежала по воздуху. Ребятишки визжали от восторга, чувствуя, как летят на белом шелке, словно на облаке.
Мы носились по всему Аль-Ниламу, по залам и переходам, над внутренними двориками и переходами, поднимались до верхних ярусов башен и опускались почти до потоков Млечного пути. Закатное солнце золотило белый шёлк, развевались дикой гривой вырвавшиеся из оков прически волосы. Поварята вопили и требовали: «Выше, выше, ещё выше! Быстрее!»
Укатав их так, что они долго потом не могли прийти в себя от полёта, я вернулась в свою спальню. И там подвела итог сегодняшнему дню, завязав шлейф большим узлом.
А заглядывающую в окна любопытствующую ночь посвятила личной жизни и всяческим развлечениям, решив для себя, что опекунский совет пусть делает, что хочет, и я тоже буду делать, что хочу.
Иначе у меня есть все шансы так и проходить в белом непорочном платье до самой старости, с каждым годом становясь всё краше.
Ведь в Тавлее возраст женщины можно определить по тому, как она выглядит: чем идеальнее красота, тем женщина старше.
Это – особенность использования магии для борьбы со старением. Здесь не получается улучшить себя чуть-чуть, косметическая магия сразу делает лицо и тело безупречным, таким совершенным, что это сразу бросается в глаза и определяет возраст лучше любой записи в актах рождения.
Магии для таких дел требуется очень много, новое лицо и тело нужно постоянно поддерживать, минимум один раз в неделю проводить омоложение, и зрелище это не для слабых духом.
Подобная практика породила целый пласт легенд в наших мирах, потому что, вынужденные тратить на себя громадное количество магии, многие пожилые красавицы перебираются из столицы в миры, где жизнь дешевле. Идут по миру, одним словом.
Неземной красоты чаровниц с радостью берут в жены местные государи, воздушные феи не сразу, но соглашаются, обязательно при условии, что один раз в семь дней они будут проводить строго в одиночестве.
А потом, рано или поздно, начинаются проблемы.
То кто-нибудь из челяди ненароком увидит, как красавица снимет с себя голову, поставит на стол и начнёт причесывать волосы. И вместо того, чтобы радоваться, что фея свою голову снимает, а не его, лакейскую, начинает рассказывать об этом направо и налево.
То нетрезвый муж дни недели перепутает и вломится в спальню к жене, чтобы увидеть, как она, зелёная и чешуйчатая, отмокает в ванне в специальном растворе. Или облеплена целебной грязью и напоминает не красавицу, а чудовище.
Народ в большинстве миров, где верят в фей, малокультурный, объяснить, что это борьба за красоту, сложно. Супруг в испуге тычет во все стороны мечом и кричит, что его обманули.
Начинаются семейные драмы, заканчивающиеся разводом.
Мелузина, одна из столичных львиц, рассказывала, как в гневе от несправедливого раздела имущества она решила показать этим мужланам, что почём, обернулась крылатой змеёй и с упоением гоняла супруга по замку, который он в свое время назвал в её честь Лузиньяном. И шипела бедолаге в затылок, какую блестящую жизнь променяла она на его грязный хлев и как он ей за это отплатил.
А другая дама, вернувшись из подобного вояжа, делилась яркими воспоминаниями о том, как на её супружеском ложе помимо непосредственно супруга ночевало ещё полдюжины его любимых борзых, не считая щенят и блох, и как это было славно, потому что другое отопление в спальне отсутствовало.
Не дожидаясь этих весёлых времён, я изменила свою жизнь настолько, насколько это было возможно.
Бунт получился тихий и незаметный, в глаза не бросающийся.
Ещё бы – если бы я пустилась во все тяжкие, мне бы просто срезали количество получаемой оберегами магии, а большая часть её и так уходила отнюдь не на полёты и прочие чудеса.
Магию приходилось тратить на канализацию, отопление и водоснабжение Аль-Нилама.
Это вообще головная боль Тавлеи – та несоразмерно большая часть магии, которую мы вынуждены использовать на подобные неромантические цели, чтобы иметь возможность жить на болоте и пользоваться магией. Которую мы тратим, чтобы жить на болоте. На котором живём, чтобы пользоваться магией. Которую бухаем в болото. Из которого потом её получаем. Чтобы снова израсходовать. С ума сойти можно, до чего замкнут этот круг, куда до него зодиакальному!
Так что я была даже заинтересована, чтобы перейти в иной статус, перестать быть вечной девицей на выданье и в одиночку сражаться с быстро ржавеющими трубами и текущими ваннами.
Но в этом не был заинтересован опекунский совет.
А я… Я тогда поняла, насколько же я одинока. У меня никого не было – только мой Аль-Нилам, с которым мы оказались в одном положении: положении приманки.
Друзья здесь помочь не могли, да я уже твёрдо знала, что дружба – это очень редкая гостья в зыбучей жизни Тавлеи.
И друзей надо беречь, потому что снести тяжесть твоих горестей они не смогут, у них своих бед достаточно. Великое счастье, что они просто есть, и не надо требовать большего у Всеблагого Солнца, чтобы оно не отняло и это немногое…
Пришлось разложить всё по полочкам: дела и заботы о магии насущной – отдельно, друзья – отдельно, время от времени попадающие в кровать кавалеры – отдельно.
Чтобы был порядок, позволяющий твердо стоять на ногах и в болоте. Кони – в конюшне, платья – в гардеробных, книги – в библиотеке, еда в кладовых. Тело – отдельно, душа – отдельно. Эмоции – под замок, а лучше выкинуть. Расчёт и рассудок. И экономное расходование магии.
Ориониды не плачут, не сдаются и сохраняют возможность для иронии в любой ситуации. Спины держат прямо, плечи – развёрнутыми, а голову высоко поднятой, как у пламенеющего грифона. На том и стоим.
А делилась тем, что меня волновало, я только с замком, как бы глупо это ни было.
Поднималась в донжон, самую старую из башен, наверх, а потом медленно спускалась по винтовой лестнице, пронизывающей донжон насквозь сверху донизу.
Вела рукой по перилам и рассказывала, что мы в очередной раз фигурируем в секретном договоре между Орионом и Водолеем и вряд ли условия договора обе стороны выполнят, скорее всего, дело не дойдёт даже до помолвки.
Рассказывала о том, что в одном из миров нашла заповедное озеро, похожее на перевёрнутый небосклон, а вода в том озере неимоверно прозрачная. И ночью в этой чёрной воде отражаются звезды, большие, яркие, холодные… А когда входишь в него, видишь, как твое собственное тело словно светится, отливает розовым, и чернота воды – это чернота отраженного неба… Плывешь, осторожно раздвигая звезды руками, и непонятно, где же настоящий небесный свод, снизу ли, сверху ли… И чувствуешь, как в душе плещется умиротворение…
Рассказывала о том, что выпнула из постели очередного кавалера. Потому что скулы от обиды сводит, когда он натягивает штаны и уходит, полностью уверенный, что осчастливил от макушки до пят. А мне плохо, потому что без участия души тело не получает того, к чему стремилось. А с душой – нельзя, нельзя пускать в душу, это уже не забава, а гибель, да и плевать кавалеру на озеро, в котором светятся звезды, сама такого выбирала. Чтобы всё было по уму. Под контролем. Легко отторгаемым. Но он чужой, он такой чужой, такой же чужой, как и все до него! И это правильно, так и должно быть, но как же пусто на душе…
И с друзьями делиться этим озером нельзя, оно не для друзей, оно для двоих. Его можно подарить только тому, кто настроен на схожую волну, кто поймёт, какое это чудо – плыть среди звезд. Кто поймёт… Никто не поймёт!
Да и вообще всё это глупости по большому счету, пережитки, дотянувшиеся до нас из тех миров, откуда пришли наши наивные предки. В Тавлее главное – иметь голову на плечах и свой дом, надежно стоящий на каменистом островке, проходящем через большинство миров. И этого достаточно для интересной жизни.
А у меня не просто дом, у меня есть ты, мой Аль-Нилам. И у меня просто слезливое настроение. Не завтра, так послезавтра, возникнет новый кавалер. И первое время с ним будет неплохо.
И вообще, есть масса возможностей развлечься. Таку, к примеру, предлагает создать заговор, направленный на то, чтобы Ориону подобраться поближе к Квадрату Пегаса – месту, обладающему свойствами, сходными с Ключевым Камнем.
Пегас и Андромеда бьются из-за дома Сирраг. Сейчас он принадлежит Андромеде и называется Альферац. А ведь Сирраг стоит в одном из углов Квадрата Пегаса. И ситуация тут куда острее, чем у противостояния Тельца с Возничим из-за Аль-Ната.
Так, а ведь помнится мне, мы же всё-таки вляпались в это дело…
И очень даже может быть, что яма номер четыре – это итог нашего заговора.
И, почему-то, когда речь зашла об итоге, припомнился день перехода Солнца из Близнецов в Рак. Что-то важное, связанное с этим заговором, случилось в этот день.
Мы стояли плотной толпой в зодиакальном зале дома Южный Асель. Так плотно, что затылком чувствовалось дыхание позади стоящих. У Южного Аселя замок небольшой…
Вспомнить дальнейшее мне не удалось, голова без предупреждения взорвалась болью, и я потеряла сознание, свалившись на пол проходки, не доходя буквально пары шагов до ствола.
Глава шестая Сапфир, янтарь, сапфир, раух-топаз, изумруд, аметист
Я не просто упала, умудрилась ещё и головой о камень треснуться, локоть ссадить, бедро ушибить.
Мало мне было одной головной боли – прибавилась другая боль от шишки на макушке с левой стороны. Пока Выдра понял, что тачка где-то долго задерживается, пока меня нашёл, – шишка налилась без помех, большая и горячая. И так-то окружающее не радовало, а теперь тошнило, стоило только глаза открыть. И левый локоть саднило.
Выдра сразу же отправил меня наверх вместо корзины с землёй, сказав, что сейчас сам докатает всё, что добыл.
Эти слова я послушно передала стоящим на лебедке и безвольно притулилась на ближайшем пне, вяло думая, вырвет меня или нет. Гудящая голова намекала, что надо бы, голодный желудок огрызался, мол шиш съеденное отдаст, самому мало.
Стоявшие на лебёдке женщины ругались, обозлённые тем, что вовремя работу закончить нам не удастся.
Даже брань их отскакивала от моей гудящей головы, всё, что меня на данный момент интересовало, почему же с пенька встать не могу, ноги не слушаются, и как я в таком виде доберусь до барака.
Выдра успел отправить наверх всю добытую породу до отбоя, хотя «спасибо» за это от стенавших лебёдочниц не дождался. Они подняли гнома и моментально испарились с просеки, не желая задерживаться у ям ни секунды.
Я так и сидела на пне, отрешённо пялясь на истоптанную землю.
– Надо идти, – попросил гном. – Мы одни оштались.
Он снял с меня вонючие сагиры, связал их, чтобы далеко не разлетелись, и кинул в ствол. Заново закрепил лебёдку, оставленную второпях женщинами. Подравнял кучу жердей, которыми мы завтра будем крепить проходку. Заткнул за пояс свое кайло. Помог мне подняться, и мы пошли по просеке к тропинке, ведущей к бараку.
Дурнота на меня накатывала волнами, то становилось почти нормально, то снова ломило лоб и виски, и горела шишка. Тогда я зажимала её ладонью и морщилась.
– Это пройдёт, – утешал меня Выдра.
Просека кончилась, началась узкая натоптанная тропка. Здесь надо было идти одной, вслед за гномом. Слева был спуск к реке, справа – пологий, ровный склон. Тонкие деревья торчали на нём палками, чёрные, словно обугленные жерди на рыхлом весеннем снегу.
Я обнаружила, что если смотреть на тропинку прямо перед собой, голова болит меньше. Вся штука в том, чтобы в поле зрения не попадали идущие ноги и проплывающие мимо деревья и кусты. Чем меньше движущихся предметов, тем легче. Сделав это открытие, я пошла быстрее.
И почти врезалась в остановившегося Выдру. Подняла глаза.
Впереди, сверху по склону на нас катился медведь-людоед. Именно катился, – он двигался так мягко, словно состоял из нескольких громадных шаров, обтянутых бурой шкурой. Было удивительно тихо, всё кругом застыло в вечерней отрешённости от дневных забот.
«Этого не может быть! – подумалось для начала. – Почему я?!»
Второй моей реакцией на происходящее был лихой отскок с тропинки влево за камень, лежавший рядом. Спрятаться за ним не смог бы даже суслик – камень приподнимался над поверхностью от силы на три четверти локтя, но, однако же, я замерла столбом именно за этим почти плоским камнем.
Медведь, как-то вразвалочку, приближался.
Выдра оцепенело стоял на тропе. Я рядом с тропой.
«Сейчас сомнёт гнома, потом меня… – пронеслось в голове. – И ни одного крепкого дерева поблизости. Да если бы и были – не успели бы…»
Нарушая вселенское оцепенение, Выдра вдруг громко закричал на медведя на гномьем языке.
Медведь в ответ заревел, заполняя долину своим мощным рыком.
От безысходности стала орать и я, присоединяя свой голос к голосу гнома. Ни на что больше сил не было, сердце, словно каторжанская гиря, лежало где-то на земле у ступней и даже не трепыхалось.
Медведь остановился, не доходя до Выдры. Вздыбился.
В вечернем сумраке он показался мне громадным и косматым, а гном рядом с ним – таким маленьким. И кайло, которое он выдернул из-за пояса – совсем игрушечным.
Инстинктивно я закрыла лицо руками и сквозь растопыренные пальцы разглядела лишь, что бурая масса качнулась вперед, одновременно неспешно и стремительно. И я просто ощутила, как когтистая лапа дернулась, зацепила кожу на затылке гнома и одним движением содрала её с головы на лицо, оскорбительно обнажив розовую кость черепа. «Хоть бы меня сразу уложил… – металась мысль. – Не хочу, как Муха, полуживой по земле волочиться…»
Рык медведя оборвался.
– Не бойся! – тронул мой локоть Выдра.
Живой Выдра, с целым скальпом. Но я же видела! То есть не видела, конечно, не видела, просто непроизвольно представила, дорисовав в воображении движение медвежьей туши. Какое счастье, что всё не так!
Я отняла ладони от лица. Медведь шерстистой грудой лежал на земле. Гном убил его своим кайлом. Один на один.
– Швежевать надо, – объяснил он. – Пока теплый и мягкий. Помощь нужна.
Я слабо кивнула, скорее чтобы подтвердить, что слышу.
– Ножа нет, – рассуждал Выдра деловито. – Не дают, «нельжя» говорят. Боятся.
Он обошёл камень, за которым я стояла, подобрал около него несколько небольших окатышей. Сухими, точными ударами расколол один, осмотрел скол, покачал головой и выкинул половинки. Сколол кусочек второго камня. Этот ему понравился больше. Несколькими движениями гном превратил окатыш в грубое каменное рубило, с достаточно острыми гранями.
И получившимся орудием начал снимать с медведя шкуру.
– Держи край, – попросил он меня, и я послушно тянула на себя ещё теплую кожу, которую гном отделял от тугих темно-красных мышц.
Постепенно мы раздели зверя до мяса.
И тут Лишай подоспел, с подкреплением. Услышал, видимо, рев медведя и наши крики, решил подождать. Убедился, что всё стихло, и ещё подождал, чтобы медведь наверняка ушёл. Только тогда пошёл выяснять, что случилось.
При виде освежёванной туши Лишай оживился.
– Сам? Ну, молодец! Крепкие вы гномы, хоть и маломерные, – бросил он небрежно и прицелился жадным глазом на шкуру.
Гном стоял над ней молча, но спокойного взгляда от надзирателя не отводил. Лишь перехватил поудобнее рубило.
Лишай словно об невидимую стену лбом треснулся. Растерялся.
Я сделал крохотный полушажок вправо, чтобы удобнее было дотянуться до выдриного кайла, если что… Лишай – не медведь, здесь страха нет. А шкурой ему владеть только через наши трупы, падальщику раскормленному.
Остальные заключённые, ничего пока не заметив, хором ахали, глядя на медведя.
Лишай мучительно соображал, серьёзно ли всё происходящее.
Вид гнома говорил, что да, всё всерьёз.
По более древним, чем тюремные, законам. Кто добыл – тот и владеет. И без боя не отдаст.
Я придвинулась ещё ближе к кайлу. Теперь точно достану. Если Выдра им медведя уложил, то и я надзирателя смогу.
– Ну, молодец! – громыхнул, наконец, разобравшийся в обстановке Лишай. – Будешь теперь в своей берлоге пятки об его шубу греть. Хитрый вы народ, гномы, ух и хитрый же!.. А ну, бабы, берите этого оглоеда, тащите к бараку. Мясо у него сейчас, весной, конечно, плохое, псиной воняет. Но если потушить подольше, да с травками, да с брусникой мочёной… Под это дело и браги выделить не жалко – такого зверя победили! Эх, Муха-покойница его бы сготовила, – пальчики оближешь!
Поднялся радостный гомон, в предвкушении браги заблестели глаза, медведя уложили на две крепких лесины и с криками понесли в барак. Лишай деятельно и шумно командовал, полностью занятый этим важным делом.
Гном аккуратно скатал сырую шкуру в удобный для переноски тючок.
Как начала пенистая брага после ужина отрыгиваться у принявших её смельчаков, такая атмосфера забористая в бараке создалась, что запах с ног валил не хуже тарана.
Подвыпившие женщины затянули песню, заунывную, как здешний ветер.
В такие редкие вечера отдыха сразу видно, кто откуда: люди сбивались в кучки, определяли своих по общим докаторжным воспоминаниям. Кто где жил, чем промышлял, что ел, что пил. И так это было всё убого, как не старались они сделать расписную сказку из прошлой жизни, что страшновато становилось. Больше чем у половины никакой разницы в том и в этом положении не было.
Я лежала, скорчившись на нарах, и помалкивала, за мои воспоминания здесь и забить во хмелю могут, то-то Лишаю с Клином радость будет. Слишком уж они, эти воспоминания, вызывающие и для остальных обидные. Потому что нельзя так красиво жить. Или нельзя сюда попадать из той жизни.
Да ещё локоть ушибленный ныл, ногу дергало. Про голову и говорить нечего. Пока с медведем, да с Лишаём разбирались, – вроде бы утихла, раз не до неё было, а вечером на нарах разболелась с новой силой. И Выдре я завидовала жгучей завистью – один сейчас в своей землянке, дышит, чем хочет, а не тем, что через других уже прошло и снова в мир вернулось.
Чтобы не слышать сверлящих голову голосов, я зажала уши ладонями и постаралась продумать те вопросы, которые я должна задать Кузену при следующем разговоре.
Мне нужно узнать, находятся ли по-прежнему в Тавлее Таку, Кирон, Агней и Ангоя. Если да, то размолвка с Тауридами не имеет отношения к моей яме. Надо искать другую причину.
Возможно, это неудавшийся заговор против Андромеды. Мне надо припомнить детали. Надо спросить Кузена, кто сейчас владеет домом Сирраг.
Заснуть поскорее надо, но как же раздражает гудящую голову этот шум.
На мое счастье, Лишай наконец-то решил, что бражное веселье чересчур затянулось, рявкнул не хуже медведя со своей половины и барак испуганно утих.
Во сне мне снилось, что ходит за стеной живой медведь, и всё по-прежнему…
– Здравствуй!
Дождалась я, голос Кузена пробился в немагический мир.
– Любезный мой Кузен, не могли бы вы узнать, где сейчас находятся Кирон из дома Омега, Таку из первого дома Сигма, Ангоя и Агней из дома Ригель? – церемонно поинтересовалась я.
– Если вам это надо, узнаю, любезная кузина, – не менее церемонно пообещал Кузен. – У тебя всё нормально?
– Да, более-менее. Упала неудачно. Шишку на голове набила. Сегодня легче, а вчера болело сильно. Отойдёт.
– Мне вот кажется, неспроста твоя голова болит… Похоже на блокаду.
– На что? – удивилась я.
– На болевую блокаду. Опытный маг, даже и не обладающий внутренней магией, может заблокировать в мозгу человека ненужные этому магу воспоминания. Самый дешевый способ держать ситуацию в узде.
– И ты можешь? – не поверила я.
– И я могу, – подтвердил Кузен. – Все истинные маги могут.
– А разблокировать?
– С этим труднее. Если не знаешь, чтозакрыто болевым замком, сложно подобрать нужный ключ.
– Я заметила, – обдумав его слова, сказала я, – что общие воспоминания даются мне легко, а вот когда перехожу к деталям, начинаются сюрпризы.
– Значит, если это блокада, закрыты какие-то недавние события. Я не думаю, что ты здесь за то, что воровала яблоки с кухни моего дома.
Мало мне было одной головной боли – прибавилась другая боль от шишки на макушке с левой стороны. Пока Выдра понял, что тачка где-то долго задерживается, пока меня нашёл, – шишка налилась без помех, большая и горячая. И так-то окружающее не радовало, а теперь тошнило, стоило только глаза открыть. И левый локоть саднило.
Выдра сразу же отправил меня наверх вместо корзины с землёй, сказав, что сейчас сам докатает всё, что добыл.
Эти слова я послушно передала стоящим на лебедке и безвольно притулилась на ближайшем пне, вяло думая, вырвет меня или нет. Гудящая голова намекала, что надо бы, голодный желудок огрызался, мол шиш съеденное отдаст, самому мало.
Стоявшие на лебёдке женщины ругались, обозлённые тем, что вовремя работу закончить нам не удастся.
Даже брань их отскакивала от моей гудящей головы, всё, что меня на данный момент интересовало, почему же с пенька встать не могу, ноги не слушаются, и как я в таком виде доберусь до барака.
Выдра успел отправить наверх всю добытую породу до отбоя, хотя «спасибо» за это от стенавших лебёдочниц не дождался. Они подняли гнома и моментально испарились с просеки, не желая задерживаться у ям ни секунды.
Я так и сидела на пне, отрешённо пялясь на истоптанную землю.
– Надо идти, – попросил гном. – Мы одни оштались.
Он снял с меня вонючие сагиры, связал их, чтобы далеко не разлетелись, и кинул в ствол. Заново закрепил лебёдку, оставленную второпях женщинами. Подравнял кучу жердей, которыми мы завтра будем крепить проходку. Заткнул за пояс свое кайло. Помог мне подняться, и мы пошли по просеке к тропинке, ведущей к бараку.
Дурнота на меня накатывала волнами, то становилось почти нормально, то снова ломило лоб и виски, и горела шишка. Тогда я зажимала её ладонью и морщилась.
– Это пройдёт, – утешал меня Выдра.
Просека кончилась, началась узкая натоптанная тропка. Здесь надо было идти одной, вслед за гномом. Слева был спуск к реке, справа – пологий, ровный склон. Тонкие деревья торчали на нём палками, чёрные, словно обугленные жерди на рыхлом весеннем снегу.
Я обнаружила, что если смотреть на тропинку прямо перед собой, голова болит меньше. Вся штука в том, чтобы в поле зрения не попадали идущие ноги и проплывающие мимо деревья и кусты. Чем меньше движущихся предметов, тем легче. Сделав это открытие, я пошла быстрее.
И почти врезалась в остановившегося Выдру. Подняла глаза.
Впереди, сверху по склону на нас катился медведь-людоед. Именно катился, – он двигался так мягко, словно состоял из нескольких громадных шаров, обтянутых бурой шкурой. Было удивительно тихо, всё кругом застыло в вечерней отрешённости от дневных забот.
«Этого не может быть! – подумалось для начала. – Почему я?!»
Второй моей реакцией на происходящее был лихой отскок с тропинки влево за камень, лежавший рядом. Спрятаться за ним не смог бы даже суслик – камень приподнимался над поверхностью от силы на три четверти локтя, но, однако же, я замерла столбом именно за этим почти плоским камнем.
Медведь, как-то вразвалочку, приближался.
Выдра оцепенело стоял на тропе. Я рядом с тропой.
«Сейчас сомнёт гнома, потом меня… – пронеслось в голове. – И ни одного крепкого дерева поблизости. Да если бы и были – не успели бы…»
Нарушая вселенское оцепенение, Выдра вдруг громко закричал на медведя на гномьем языке.
Медведь в ответ заревел, заполняя долину своим мощным рыком.
От безысходности стала орать и я, присоединяя свой голос к голосу гнома. Ни на что больше сил не было, сердце, словно каторжанская гиря, лежало где-то на земле у ступней и даже не трепыхалось.
Медведь остановился, не доходя до Выдры. Вздыбился.
В вечернем сумраке он показался мне громадным и косматым, а гном рядом с ним – таким маленьким. И кайло, которое он выдернул из-за пояса – совсем игрушечным.
Инстинктивно я закрыла лицо руками и сквозь растопыренные пальцы разглядела лишь, что бурая масса качнулась вперед, одновременно неспешно и стремительно. И я просто ощутила, как когтистая лапа дернулась, зацепила кожу на затылке гнома и одним движением содрала её с головы на лицо, оскорбительно обнажив розовую кость черепа. «Хоть бы меня сразу уложил… – металась мысль. – Не хочу, как Муха, полуживой по земле волочиться…»
Рык медведя оборвался.
– Не бойся! – тронул мой локоть Выдра.
Живой Выдра, с целым скальпом. Но я же видела! То есть не видела, конечно, не видела, просто непроизвольно представила, дорисовав в воображении движение медвежьей туши. Какое счастье, что всё не так!
Я отняла ладони от лица. Медведь шерстистой грудой лежал на земле. Гном убил его своим кайлом. Один на один.
– Швежевать надо, – объяснил он. – Пока теплый и мягкий. Помощь нужна.
Я слабо кивнула, скорее чтобы подтвердить, что слышу.
– Ножа нет, – рассуждал Выдра деловито. – Не дают, «нельжя» говорят. Боятся.
Он обошёл камень, за которым я стояла, подобрал около него несколько небольших окатышей. Сухими, точными ударами расколол один, осмотрел скол, покачал головой и выкинул половинки. Сколол кусочек второго камня. Этот ему понравился больше. Несколькими движениями гном превратил окатыш в грубое каменное рубило, с достаточно острыми гранями.
И получившимся орудием начал снимать с медведя шкуру.
– Держи край, – попросил он меня, и я послушно тянула на себя ещё теплую кожу, которую гном отделял от тугих темно-красных мышц.
Постепенно мы раздели зверя до мяса.
И тут Лишай подоспел, с подкреплением. Услышал, видимо, рев медведя и наши крики, решил подождать. Убедился, что всё стихло, и ещё подождал, чтобы медведь наверняка ушёл. Только тогда пошёл выяснять, что случилось.
При виде освежёванной туши Лишай оживился.
– Сам? Ну, молодец! Крепкие вы гномы, хоть и маломерные, – бросил он небрежно и прицелился жадным глазом на шкуру.
Гном стоял над ней молча, но спокойного взгляда от надзирателя не отводил. Лишь перехватил поудобнее рубило.
Лишай словно об невидимую стену лбом треснулся. Растерялся.
Я сделал крохотный полушажок вправо, чтобы удобнее было дотянуться до выдриного кайла, если что… Лишай – не медведь, здесь страха нет. А шкурой ему владеть только через наши трупы, падальщику раскормленному.
Остальные заключённые, ничего пока не заметив, хором ахали, глядя на медведя.
Лишай мучительно соображал, серьёзно ли всё происходящее.
Вид гнома говорил, что да, всё всерьёз.
По более древним, чем тюремные, законам. Кто добыл – тот и владеет. И без боя не отдаст.
Я придвинулась ещё ближе к кайлу. Теперь точно достану. Если Выдра им медведя уложил, то и я надзирателя смогу.
– Ну, молодец! – громыхнул, наконец, разобравшийся в обстановке Лишай. – Будешь теперь в своей берлоге пятки об его шубу греть. Хитрый вы народ, гномы, ух и хитрый же!.. А ну, бабы, берите этого оглоеда, тащите к бараку. Мясо у него сейчас, весной, конечно, плохое, псиной воняет. Но если потушить подольше, да с травками, да с брусникой мочёной… Под это дело и браги выделить не жалко – такого зверя победили! Эх, Муха-покойница его бы сготовила, – пальчики оближешь!
Поднялся радостный гомон, в предвкушении браги заблестели глаза, медведя уложили на две крепких лесины и с криками понесли в барак. Лишай деятельно и шумно командовал, полностью занятый этим важным делом.
Гном аккуратно скатал сырую шкуру в удобный для переноски тючок.
* * *
Духовитая была у Лишая брага, ещё Мухой на кислом тесте поставленная, а отрыжка после нее получалась вообще вонючая.Как начала пенистая брага после ужина отрыгиваться у принявших её смельчаков, такая атмосфера забористая в бараке создалась, что запах с ног валил не хуже тарана.
Подвыпившие женщины затянули песню, заунывную, как здешний ветер.
В такие редкие вечера отдыха сразу видно, кто откуда: люди сбивались в кучки, определяли своих по общим докаторжным воспоминаниям. Кто где жил, чем промышлял, что ел, что пил. И так это было всё убого, как не старались они сделать расписную сказку из прошлой жизни, что страшновато становилось. Больше чем у половины никакой разницы в том и в этом положении не было.
Я лежала, скорчившись на нарах, и помалкивала, за мои воспоминания здесь и забить во хмелю могут, то-то Лишаю с Клином радость будет. Слишком уж они, эти воспоминания, вызывающие и для остальных обидные. Потому что нельзя так красиво жить. Или нельзя сюда попадать из той жизни.
Да ещё локоть ушибленный ныл, ногу дергало. Про голову и говорить нечего. Пока с медведем, да с Лишаём разбирались, – вроде бы утихла, раз не до неё было, а вечером на нарах разболелась с новой силой. И Выдре я завидовала жгучей завистью – один сейчас в своей землянке, дышит, чем хочет, а не тем, что через других уже прошло и снова в мир вернулось.
Чтобы не слышать сверлящих голову голосов, я зажала уши ладонями и постаралась продумать те вопросы, которые я должна задать Кузену при следующем разговоре.
Мне нужно узнать, находятся ли по-прежнему в Тавлее Таку, Кирон, Агней и Ангоя. Если да, то размолвка с Тауридами не имеет отношения к моей яме. Надо искать другую причину.
Возможно, это неудавшийся заговор против Андромеды. Мне надо припомнить детали. Надо спросить Кузена, кто сейчас владеет домом Сирраг.
Заснуть поскорее надо, но как же раздражает гудящую голову этот шум.
На мое счастье, Лишай наконец-то решил, что бражное веселье чересчур затянулось, рявкнул не хуже медведя со своей половины и барак испуганно утих.
Во сне мне снилось, что ходит за стеной живой медведь, и всё по-прежнему…
* * *
– Здравствуй!– Здравствуй!
Дождалась я, голос Кузена пробился в немагический мир.
– Любезный мой Кузен, не могли бы вы узнать, где сейчас находятся Кирон из дома Омега, Таку из первого дома Сигма, Ангоя и Агней из дома Ригель? – церемонно поинтересовалась я.
– Если вам это надо, узнаю, любезная кузина, – не менее церемонно пообещал Кузен. – У тебя всё нормально?
– Да, более-менее. Упала неудачно. Шишку на голове набила. Сегодня легче, а вчера болело сильно. Отойдёт.
– Мне вот кажется, неспроста твоя голова болит… Похоже на блокаду.
– На что? – удивилась я.
– На болевую блокаду. Опытный маг, даже и не обладающий внутренней магией, может заблокировать в мозгу человека ненужные этому магу воспоминания. Самый дешевый способ держать ситуацию в узде.
– И ты можешь? – не поверила я.
– И я могу, – подтвердил Кузен. – Все истинные маги могут.
– А разблокировать?
– С этим труднее. Если не знаешь, чтозакрыто болевым замком, сложно подобрать нужный ключ.
– Я заметила, – обдумав его слова, сказала я, – что общие воспоминания даются мне легко, а вот когда перехожу к деталям, начинаются сюрпризы.
– Значит, если это блокада, закрыты какие-то недавние события. Я не думаю, что ты здесь за то, что воровала яблоки с кухни моего дома.