Я читаю названия разных стран… Они кружат мне голову. Я знаю, зачем я родилась: мне нужно повидать весь мир!
Он, этот мир, мой, подаренный мне от рождения, оправдывает мое существование, объясняет мне смысл моего появления на свет. Смысл прост: я должна все увидеть своими глазами, должна надышаться веселым ветром странствий. Тот, кто создал этот мир, ждет моего восхищения…
Так я чувствую.
А пока – удивляюсь формам отдельных стран и континентов.
Италия – четко очерченный сапог на каблуке.
Это разве не чудо?
Скандинавский полуостров – профиль хищного зверя, скорее всего, тигра.
Но больше всего все-таки «обувных» форм:
Каспийское море – тоже сапог, как и Италия.
Южная Америка – остроносый башмак, как на средневековых картинах.
Африка – валенок.
Как же так получилось?
За всем этим мне видится чья-то улыбка…
Но главное: я знаю, что ждет меня впереди. Я везде побываю. Все увижу своими глазами. Познакомлюсь с жителями каждой страны. Стану говорить с ними на их языках.
А пока – мне достаточно карты.
Вечерами я лежу на изображении мирового океана и материках, вчитываюсь в названия рек, горных хребтов, низменностей, возвышенностей, городов, стран. Я не бездельничаю. Я там живу. На своей планете Земля.
«Тетя, тетя Кошка…»
Как мы гуляем
Моя настоящая первая учительница
«Воровка!»
Он, этот мир, мой, подаренный мне от рождения, оправдывает мое существование, объясняет мне смысл моего появления на свет. Смысл прост: я должна все увидеть своими глазами, должна надышаться веселым ветром странствий. Тот, кто создал этот мир, ждет моего восхищения…
Так я чувствую.
А пока – удивляюсь формам отдельных стран и континентов.
Италия – четко очерченный сапог на каблуке.
Это разве не чудо?
Скандинавский полуостров – профиль хищного зверя, скорее всего, тигра.
Но больше всего все-таки «обувных» форм:
Каспийское море – тоже сапог, как и Италия.
Южная Америка – остроносый башмак, как на средневековых картинах.
Африка – валенок.
Как же так получилось?
За всем этим мне видится чья-то улыбка…
Но главное: я знаю, что ждет меня впереди. Я везде побываю. Все увижу своими глазами. Познакомлюсь с жителями каждой страны. Стану говорить с ними на их языках.
А пока – мне достаточно карты.
Вечерами я лежу на изображении мирового океана и материках, вчитываюсь в названия рек, горных хребтов, низменностей, возвышенностей, городов, стран. Я не бездельничаю. Я там живу. На своей планете Земля.
«Тетя, тетя Кошка…»
Я учусь во втором классе. Однажды нас всех ведут в кинотеатр – мультфильмы смотреть. Телевизоры есть не у всех. Увидеть сразу несколько мультфильмов – большое счастье.
Все бы хорошо, но показывают среди прочих одну душераздирающую историю.
Там двое котяток остались без дома. Им совершенно некуда идти. Они маленькие и беспомощные. И вот они идут к своей тете. К взрослой самодостаточной кошке.
У кошки жизнь сплошной праздник. Гости: козлы, петухи и прочая живность. Она веселится и наслаждается жизнью. Песни, танцы, дом – полная чаша.
А маленьким котяткам уже совсем плохо, одиноко, страшно.
Куда им деваться?
Естественно, к тете.
И вот они стоят под окном ее дома и поют:
– Тетя, тетя Кошка, Выгляни в окошко…»
А Кошка их не пускает! Ну, не ее это проблема – пускать в свой дом каких-то бедных родственников.
Дальше я и смотреть не могу.
Я изо всех сил стараюсь сдержать слезы, стараюсь прогнать ужас и жалость.
Я закрываю глаза и зажимаю уши. В темноте кинозала никто этого не замечает – и хорошо!
Реветь нельзя! Увидят – засмеют. Нельзя показывать свою слабость. Это я уже хорошо усвоила. А слезы – безусловная слабость.
В голове звучит жалобное пение маленьких котят: «Тетя, тетя Кошка, Выгляни в окошко…»
Все-таки мне удается загнать слезы глубоко-глубоко.
Фильм заканчивается, зажигается свет, мы отправляемся по домам. Я обо всем забыла. Делаю уроки, читаю, ложусь спать.
А глубокой ночью просыпаюсь от собственного крика. Я во сне начала истошно рыдать, оказывается. Все сбежались:
– Что случилось? Галенька, что случилось?
– Котяток жалко! – рыдаю я. – Они одни, у них дома нет. Их никто не любит. Они маленькие…
Вот когда выскочили наружу мои запрятанные глубоко-глубоко слезы! Когда я уснула и перестала их держать там, где им полагается быть.
Я говорю про мультфильм, про горе котят.
– У них все в порядке! Кошка одумалась! Она сама поняла, что такое без дома быть, – объясняют мне наперебой.
– У них все в порядке потом! А было не все в порядке. Мне их жалко, когда у них все не в порядке, – объясняю я.
Выплакав свой ужас, я успокаиваюсь.
– Ребенок очень впечатлительный, – говорит Танюся. – Нечего ребенку всякие ужасы смотреть. Пусть подрастет еще.
Все бы хорошо, но показывают среди прочих одну душераздирающую историю.
Там двое котяток остались без дома. Им совершенно некуда идти. Они маленькие и беспомощные. И вот они идут к своей тете. К взрослой самодостаточной кошке.
У кошки жизнь сплошной праздник. Гости: козлы, петухи и прочая живность. Она веселится и наслаждается жизнью. Песни, танцы, дом – полная чаша.
А маленьким котяткам уже совсем плохо, одиноко, страшно.
Куда им деваться?
Естественно, к тете.
И вот они стоят под окном ее дома и поют:
– Тетя, тетя Кошка, Выгляни в окошко…»
А Кошка их не пускает! Ну, не ее это проблема – пускать в свой дом каких-то бедных родственников.
Дальше я и смотреть не могу.
Я изо всех сил стараюсь сдержать слезы, стараюсь прогнать ужас и жалость.
Я закрываю глаза и зажимаю уши. В темноте кинозала никто этого не замечает – и хорошо!
Реветь нельзя! Увидят – засмеют. Нельзя показывать свою слабость. Это я уже хорошо усвоила. А слезы – безусловная слабость.
В голове звучит жалобное пение маленьких котят: «Тетя, тетя Кошка, Выгляни в окошко…»
Все-таки мне удается загнать слезы глубоко-глубоко.
Фильм заканчивается, зажигается свет, мы отправляемся по домам. Я обо всем забыла. Делаю уроки, читаю, ложусь спать.
А глубокой ночью просыпаюсь от собственного крика. Я во сне начала истошно рыдать, оказывается. Все сбежались:
– Что случилось? Галенька, что случилось?
– Котяток жалко! – рыдаю я. – Они одни, у них дома нет. Их никто не любит. Они маленькие…
Вот когда выскочили наружу мои запрятанные глубоко-глубоко слезы! Когда я уснула и перестала их держать там, где им полагается быть.
Я говорю про мультфильм, про горе котят.
– У них все в порядке! Кошка одумалась! Она сама поняла, что такое без дома быть, – объясняют мне наперебой.
– У них все в порядке потом! А было не все в порядке. Мне их жалко, когда у них все не в порядке, – объясняю я.
Выплакав свой ужас, я успокаиваюсь.
– Ребенок очень впечатлительный, – говорит Танюся. – Нечего ребенку всякие ужасы смотреть. Пусть подрастет еще.
Как мы гуляем
Все то время, что мы не спим, не сидим на уроках в школе и не делаем домашние задания, мы гуляем.
Гулять – это наше святое законное право: дети должны как можно больше находиться на воздухе. Детям необходимы подвижные игры. Иначе они не вырастут здоровыми. Вот и все. И говорить больше не о чем.
– Га-ля! Га-ля! Ты выйдешь?
Это подружки снизу кричат. Надо открыть окно и крикнуть на весь двор:
– Иду!
Я бегу по ступенькам, скачу через две, а иногда получается и через три перепрыгнуть. Но через три – это летом, это когда не в пальто или в шубе. В руке у меня зажата битка для классиков, а талия обмотана прыгалками. В кармане мелок (а иногда – о счастье – даже цветные мелки).
Мы расчерчиваем на асфальте домик для классиков. Десять клеток. Самое простое: из первой клетки до последней на одной ножке, подталкивая битку, проскакать, ни разу не покачнувшись и не послав биту в другой квадрат. Это легко, если годами тренируешься. Есть классики без биты. Двумя ногами прыгаешь в Первую и десятую клетки. Потом, подпрыгнув с поворотом, оказываешься на Второй и Восьмой. Так допрыгиваешь до Пятой и Шестой. Оттуда – зигзагом.
Вариантов – множество. Они не надоедают. Но есть и еще десятки развлечений. Самое любимое: прыгалки. Для них нужна длинная и толстая веревка. Две девочки крутят.
– Раз, два, три… Прыг!
Впрыгиваешь… Главное – не сбиться, не запутаться.
Веревка крутится все быстрее, быстрее…
– Раз, два, три…
И вот к тебе впрыгивает подружка.
Это уже посложнее. Главное – слаженность. Если кто-то сбился, уступаешь место другим, кто ждет своей минуты рядом.
Есть еще салки, жмурки, есть игры «по книгам»: берешь за основу какой-то сюжет, распределяешь роли, а дальше импровизация, фантазия…
Дочки-матери, магазин…
Иногда, набегавшись, мы садимся на лавку у песочницы и играем в города: надо быстро, без раздумий, назвать город на ту букву, на которую заканчивается предыдущий:
– Москва – Амстердам – Магадан – Нью-Йорк – Караганда…
Тут мне нет равных, с моими-то географическими познаниями!
Есть и любимые сезонные игры.
Весной пускаем кораблики по ручьям. Кораблики делаем из скорлупы грецких орехов, из пробок – кто во что горазд. Я стараюсь, потому что уверена: кораблик мой по ручью поплывет в реку, из реки – в море, из моря – в океан… Пока плывет мой кораблик. Без меня… Но когда-нибудь…
Самые исступленные гуляния происходят почему-то зимой. Мы, в шубах, шапках, валенках, шароварах с начесом, часами скатываемся с ледяной горки. Стоя, сидя на картонке, просто на попе… Как у кого получается. Залезть – скатиться, залезть – скатиться. Вот и весь смысл игры.
Но – запах снега! Азарт! Ощущение жары на морозе!!!
Темнеет рано. Мы темноты не замечаем. У нас полно сил и желания скатываться, скатываться, хоть всю ночь.
Но вот из окон:
– Лена! Домой!
– Витя! Домой!
– Галя! Домой!
Дома начинается ужас. Оказывается, руки мои заледенели до полного окоченения. Как это я не заметила?
– Вся мокрая! – ужасается Танюся. – Подумать только! Вся мокрая насквозь!!! Как завтра в школу пойдешь?
Это все ерунда. Главное: мои синие руки начинают болеть. Ноют ужасно. Я бегу в ванную, чтобы подержать руки под теплой водой.
– Не мочи! Это вредно! Растирай сухим шерстяным платком, – велит Стелла.
Но я никогда не слушаюсь. Бегу к воде. Включаю воду. Сую руки под кран.
– Ойййй! Больно!!!! Ойййй!
Каждый раз одно и то же…
Изо дня в день. Из года в год.
Кажется, никогда не кончится это счастье. Ну, разве что – после зимы наступит весна. Потом лето… Осень…
А мы все будем бегать друг за другом, скатываться с горки, пускать свои кораблики в далекое плавание и скакать по расчерченным квадратикам…
Гулять – это наше святое законное право: дети должны как можно больше находиться на воздухе. Детям необходимы подвижные игры. Иначе они не вырастут здоровыми. Вот и все. И говорить больше не о чем.
– Га-ля! Га-ля! Ты выйдешь?
Это подружки снизу кричат. Надо открыть окно и крикнуть на весь двор:
– Иду!
Я бегу по ступенькам, скачу через две, а иногда получается и через три перепрыгнуть. Но через три – это летом, это когда не в пальто или в шубе. В руке у меня зажата битка для классиков, а талия обмотана прыгалками. В кармане мелок (а иногда – о счастье – даже цветные мелки).
Мы расчерчиваем на асфальте домик для классиков. Десять клеток. Самое простое: из первой клетки до последней на одной ножке, подталкивая битку, проскакать, ни разу не покачнувшись и не послав биту в другой квадрат. Это легко, если годами тренируешься. Есть классики без биты. Двумя ногами прыгаешь в Первую и десятую клетки. Потом, подпрыгнув с поворотом, оказываешься на Второй и Восьмой. Так допрыгиваешь до Пятой и Шестой. Оттуда – зигзагом.
Вариантов – множество. Они не надоедают. Но есть и еще десятки развлечений. Самое любимое: прыгалки. Для них нужна длинная и толстая веревка. Две девочки крутят.
– Раз, два, три… Прыг!
Впрыгиваешь… Главное – не сбиться, не запутаться.
Веревка крутится все быстрее, быстрее…
– Раз, два, три…
И вот к тебе впрыгивает подружка.
Это уже посложнее. Главное – слаженность. Если кто-то сбился, уступаешь место другим, кто ждет своей минуты рядом.
Есть еще салки, жмурки, есть игры «по книгам»: берешь за основу какой-то сюжет, распределяешь роли, а дальше импровизация, фантазия…
Дочки-матери, магазин…
Иногда, набегавшись, мы садимся на лавку у песочницы и играем в города: надо быстро, без раздумий, назвать город на ту букву, на которую заканчивается предыдущий:
– Москва – Амстердам – Магадан – Нью-Йорк – Караганда…
Тут мне нет равных, с моими-то географическими познаниями!
Есть и любимые сезонные игры.
Весной пускаем кораблики по ручьям. Кораблики делаем из скорлупы грецких орехов, из пробок – кто во что горазд. Я стараюсь, потому что уверена: кораблик мой по ручью поплывет в реку, из реки – в море, из моря – в океан… Пока плывет мой кораблик. Без меня… Но когда-нибудь…
Самые исступленные гуляния происходят почему-то зимой. Мы, в шубах, шапках, валенках, шароварах с начесом, часами скатываемся с ледяной горки. Стоя, сидя на картонке, просто на попе… Как у кого получается. Залезть – скатиться, залезть – скатиться. Вот и весь смысл игры.
Но – запах снега! Азарт! Ощущение жары на морозе!!!
Темнеет рано. Мы темноты не замечаем. У нас полно сил и желания скатываться, скатываться, хоть всю ночь.
Но вот из окон:
– Лена! Домой!
– Витя! Домой!
– Галя! Домой!
Дома начинается ужас. Оказывается, руки мои заледенели до полного окоченения. Как это я не заметила?
– Вся мокрая! – ужасается Танюся. – Подумать только! Вся мокрая насквозь!!! Как завтра в школу пойдешь?
Это все ерунда. Главное: мои синие руки начинают болеть. Ноют ужасно. Я бегу в ванную, чтобы подержать руки под теплой водой.
– Не мочи! Это вредно! Растирай сухим шерстяным платком, – велит Стелла.
Но я никогда не слушаюсь. Бегу к воде. Включаю воду. Сую руки под кран.
– Ойййй! Больно!!!! Ойййй!
Каждый раз одно и то же…
Изо дня в день. Из года в год.
Кажется, никогда не кончится это счастье. Ну, разве что – после зимы наступит весна. Потом лето… Осень…
А мы все будем бегать друг за другом, скатываться с горки, пускать свои кораблики в далекое плавание и скакать по расчерченным квадратикам…
Моя настоящая первая учительница
Когда мы переехали, я пошла в новую школу. У меня появилась самая лучшая учительница, о какой только можно было мечтать! Вот ее-то я и считаю Первой учительницей.
Наталья Николаевна Овчинникова. Благодаря ей школа стала для меня большой радостью. На целых три года: второй, третий и четвертый класс. Три года детской жизни – это огромный срок. С Натальей Николаевной нам повезло.
Только сейчас удивляюсь, не могу себе поверить: ей было 19 лет, она только закончила педагогическое училище, когда ей вручили наш класс. Но сколько же всего она знала! Сколько умела! И каким терпением и пониманием детей была одарена!
Она привлекала красотой: голубоглазая, светловолосая – ярко выраженный славянский тип внешности, она наделена была ровным характером – за три года она только один раз повысила на нас голос, и то за дело!
Она никогда не пугала, никогда не ругала. Она учила. И подавала нам пример во всем.
Дети пришли в класс разные. Сразу было видно, кто любимый ребенок, о ком заботятся, а кто – просто случайный человек на свете. Случайных было гораздо меньше, но они несли в себе что-то очень особенное, неспокойное, стихийное. Был мальчик Коля Ф. – вечно чумазый и вечно голодный. Наталья Николаевна, ни слова упрека не говоря, вела его умываться, причесывала специальной Колиной расческой, которая лежала в ящике ее учительского стола. Была девочка, Таня К., умевшая виртуозно выражаться словами, значение которых не понимал у нас никто. Наталья Николаевна заплетала ей косички, о чем-то тихо с ней говорила… Таня менялась… Рядом с учительницей она выглядела ребенком, а не развязной теткой, какой казалась в первые дни сентября…
Моя учительница – ровесница моей Женечки… Удивительное поколение рожденных в год начала Великой Отечественной. Не только солдаты, вернувшиеся с фронта, казались наделенными особой благодатью. Дети, выжившие в ту войну, были особенными. Наверное, не все… Наверное, это опять же мое особое везение. Воспоминания о Наталье Николаевне и сейчас заставляют меня улыбаться…
Наталья Николаевна Овчинникова. Благодаря ей школа стала для меня большой радостью. На целых три года: второй, третий и четвертый класс. Три года детской жизни – это огромный срок. С Натальей Николаевной нам повезло.
Только сейчас удивляюсь, не могу себе поверить: ей было 19 лет, она только закончила педагогическое училище, когда ей вручили наш класс. Но сколько же всего она знала! Сколько умела! И каким терпением и пониманием детей была одарена!
Она привлекала красотой: голубоглазая, светловолосая – ярко выраженный славянский тип внешности, она наделена была ровным характером – за три года она только один раз повысила на нас голос, и то за дело!
Она никогда не пугала, никогда не ругала. Она учила. И подавала нам пример во всем.
Дети пришли в класс разные. Сразу было видно, кто любимый ребенок, о ком заботятся, а кто – просто случайный человек на свете. Случайных было гораздо меньше, но они несли в себе что-то очень особенное, неспокойное, стихийное. Был мальчик Коля Ф. – вечно чумазый и вечно голодный. Наталья Николаевна, ни слова упрека не говоря, вела его умываться, причесывала специальной Колиной расческой, которая лежала в ящике ее учительского стола. Была девочка, Таня К., умевшая виртуозно выражаться словами, значение которых не понимал у нас никто. Наталья Николаевна заплетала ей косички, о чем-то тихо с ней говорила… Таня менялась… Рядом с учительницей она выглядела ребенком, а не развязной теткой, какой казалась в первые дни сентября…
Моя учительница – ровесница моей Женечки… Удивительное поколение рожденных в год начала Великой Отечественной. Не только солдаты, вернувшиеся с фронта, казались наделенными особой благодатью. Дети, выжившие в ту войну, были особенными. Наверное, не все… Наверное, это опять же мое особое везение. Воспоминания о Наталье Николаевне и сейчас заставляют меня улыбаться…
«Воровка!»
Странная история. Мы жили в одном доме, учились в одном классе.
Девочка Лена…
Она оставила в моей жизни неизгладимый след.
Мама ее предварительно познакомилась с одноклассниками дочери. Видимо, решала, с кем можно дружить ребенку, а с кем – нет. Лене не разрешалось ходить в гости к подружкам. К ней приходить было можно. Это, видимо, считалось безопаснее: игры под наблюдением старших.
Лена редко гуляла с нами после уроков, ей не разрешали, но по характеру была лидером. Если в школьном дворе она предлагала игру, за ней устремлялись все. Она много читала, легко училась… Нам с ней было о чем поговорить.
Были ли мы подругами? Ну, тогда-то казалось, что да. С кем идешь из школы домой, та и подруга… Тем более я к ней приходила. Жили же в соседних подъездах. Мы играли. У нее была удивительная кукла, семья долго жила за границей, вот и привезли… Кукла умела ходить! Берешь куклу за ручку, чуть нажимаешь на нее – кукла идет. Чудо!
Еще мы рассматривали альбомы по искусству. Таких альбомов не было в то время ни у кого. Часами можно было смотреть на картину, полностью погрузившись…
Видимо, моя кандидатура была одобрена в их семье. Я не только приходила в гости, меня приглашали в выходные гулять вместе с Ленкиными мамой и папой. Под присмотром.
…В школе организовали для всех нас дополнительные уроки. Почему-то всем старшим хотелось, чтобы мы научились танцевать. Они договорились на родительском собрании и наняли нам учительницу ритмики из бывших (когда-то давным-давно) балерин. Мы сдавали каждый месяц деньги на эти уроки. Для ритмики требовалась специальная одежда: у девочек нарядные платьица, у мальчиков школьные брюки и белые рубашки. И обувь полагалась специальная: чешки. Они тогда только появились и казались верхом удобства и элегантности.
Ритмику мы все не просто невзлюбили – возненавидели. Прежде всего – из-за учительницы. Она отличалась удивительной, жалящей злостью и умела в каждом из нас мгновенно увидеть какую-то слабую сторону, а потом унижать и эксплуатировать это детское беспомощное унижение в своих непонятных нам целях. Может быть, когда-то именно так учили их в балетной школе. В школах для одаренных детей всякое происходит… Но мы были обычными детьми – вольными жителями улиц и дворов. У нас не полагалось обзываться, оскорблять… Человек, способный на такое, во дворе делался вне закона.
Ну, ритмичка, конечно, в любом случае к нам не относилась, однако какие-то основные правила человеческой жизни попирала настолько основательно, что народного гнева ждать пришлось недолго.
Помимо подлых манер – она еще и учила нас каким-то несусветным танцам, стыдно даже было названия произносить: падеграс, падеспань, полонез…
Вот «плывешь» в танце под аккомпанемент расстроенного пианино в актовом зале (подыгрывала нам на занятиях очень древняя старушка в букольках), а ритмичка учит:
– Эй, там, горбатая, ты, ты, выпрямись!
– Лысый, не смотри в пол! Смотри на свою даму.
– Толстая, поворачивайся четче, выглядишь как студень на жаре…
После каждого такого урока приходилось делать серьезные усилия над собой, чтобы жить дальше, как будто ничего не произошло.
Пытаюсь вспомнить, как же она меня называла… Не получается. Помню – ощущение жгучей обиды, стыда… А само прозвище стерто памятью напрочь. Видимо, иначе бы совсем уж невыносимой казалась жизнь…
За год «танцев» мы не научились ничему, кроме ненависти к ритмичке и к ее урокам. Каждый раз, собираясь на ритмику, таща за собой мешок с ненавистной формой, я чувствовала тоску. Но что поделаешь?
Был у ритмики и еще один побочный эффект. Если в школу я шла с одним мешком для танцев, то из школы возвращалась, как правило, с двумя. Дело в том, что Ленка всегда забывала свой мешок в парте. Она, как только заканчивался последний урок, немедленно убегала из класса.
Я была копушей, собирала свои книжки-тетрадки медленно…
Наталья Николаевна, обнаружив, что Ленка опять оставила свою форму, вручала ее мешок мне:
– Вы рядом живете, занеси ей.
Иногда это счастье доставалось другой девочке, но чаще всего подворачивалась я. Я и относила.
Ни Ленка, ни ее родители не считали это чем-то особенным или достойным благодарности. Я звонила в их дверь:
– Вот, Лена забыла.
Мешок забирали, дверь закрывалась…
Перед самыми зимними каникулами я шла домой. Опять с портфелем и двумя мешками ненавистной танцевальной одежды. Мне было плохо, я еле дошла до двери нашей квартиры. Болела голова, знобило…
Грипп.
– Нам всегда везет! – стонала Танюсенька, глядя на градусник…
Несколько дней температура никак не желала снижаться.
Я проболела все зимние каникулы. Я совсем забыла про Ленкину форму. Наши два мешка лежали рядом в кладовке.
За день до окончания каникул в дверь позвонили.
– Галь, к тебе девочки! – позвала Женечка.
На пороге стояла Ленка с нашей одноклассницей. С этой девочкой я сидела за одной партой. Я подумала, что они пришли меня проведать.
Ленка не поздоровалась. Она выдержала паузу, значения которой я не придала.
– Отдай мою форму! – очень зло произнесла Ленка.
Снова пауза, непродолжительная. И потом она произнесла слово:
– Воровка!
Вот что она сказала.
Мне даже сейчас страшно об этом вспоминать.
Я схватила из кладовки Ленкин мешок и кинула в ее сторону. Что-то невообразимое творилось со мной. Слово, которое она выкрикнула, прожгло меня насквозь. Такого со мной еще не случалось.
Девочка Лена…
Она оставила в моей жизни неизгладимый след.
Мама ее предварительно познакомилась с одноклассниками дочери. Видимо, решала, с кем можно дружить ребенку, а с кем – нет. Лене не разрешалось ходить в гости к подружкам. К ней приходить было можно. Это, видимо, считалось безопаснее: игры под наблюдением старших.
Лена редко гуляла с нами после уроков, ей не разрешали, но по характеру была лидером. Если в школьном дворе она предлагала игру, за ней устремлялись все. Она много читала, легко училась… Нам с ней было о чем поговорить.
Были ли мы подругами? Ну, тогда-то казалось, что да. С кем идешь из школы домой, та и подруга… Тем более я к ней приходила. Жили же в соседних подъездах. Мы играли. У нее была удивительная кукла, семья долго жила за границей, вот и привезли… Кукла умела ходить! Берешь куклу за ручку, чуть нажимаешь на нее – кукла идет. Чудо!
Еще мы рассматривали альбомы по искусству. Таких альбомов не было в то время ни у кого. Часами можно было смотреть на картину, полностью погрузившись…
Видимо, моя кандидатура была одобрена в их семье. Я не только приходила в гости, меня приглашали в выходные гулять вместе с Ленкиными мамой и папой. Под присмотром.
…В школе организовали для всех нас дополнительные уроки. Почему-то всем старшим хотелось, чтобы мы научились танцевать. Они договорились на родительском собрании и наняли нам учительницу ритмики из бывших (когда-то давным-давно) балерин. Мы сдавали каждый месяц деньги на эти уроки. Для ритмики требовалась специальная одежда: у девочек нарядные платьица, у мальчиков школьные брюки и белые рубашки. И обувь полагалась специальная: чешки. Они тогда только появились и казались верхом удобства и элегантности.
Ритмику мы все не просто невзлюбили – возненавидели. Прежде всего – из-за учительницы. Она отличалась удивительной, жалящей злостью и умела в каждом из нас мгновенно увидеть какую-то слабую сторону, а потом унижать и эксплуатировать это детское беспомощное унижение в своих непонятных нам целях. Может быть, когда-то именно так учили их в балетной школе. В школах для одаренных детей всякое происходит… Но мы были обычными детьми – вольными жителями улиц и дворов. У нас не полагалось обзываться, оскорблять… Человек, способный на такое, во дворе делался вне закона.
Ну, ритмичка, конечно, в любом случае к нам не относилась, однако какие-то основные правила человеческой жизни попирала настолько основательно, что народного гнева ждать пришлось недолго.
Помимо подлых манер – она еще и учила нас каким-то несусветным танцам, стыдно даже было названия произносить: падеграс, падеспань, полонез…
Вот «плывешь» в танце под аккомпанемент расстроенного пианино в актовом зале (подыгрывала нам на занятиях очень древняя старушка в букольках), а ритмичка учит:
– Эй, там, горбатая, ты, ты, выпрямись!
– Лысый, не смотри в пол! Смотри на свою даму.
– Толстая, поворачивайся четче, выглядишь как студень на жаре…
После каждого такого урока приходилось делать серьезные усилия над собой, чтобы жить дальше, как будто ничего не произошло.
Пытаюсь вспомнить, как же она меня называла… Не получается. Помню – ощущение жгучей обиды, стыда… А само прозвище стерто памятью напрочь. Видимо, иначе бы совсем уж невыносимой казалась жизнь…
За год «танцев» мы не научились ничему, кроме ненависти к ритмичке и к ее урокам. Каждый раз, собираясь на ритмику, таща за собой мешок с ненавистной формой, я чувствовала тоску. Но что поделаешь?
Был у ритмики и еще один побочный эффект. Если в школу я шла с одним мешком для танцев, то из школы возвращалась, как правило, с двумя. Дело в том, что Ленка всегда забывала свой мешок в парте. Она, как только заканчивался последний урок, немедленно убегала из класса.
Я была копушей, собирала свои книжки-тетрадки медленно…
Наталья Николаевна, обнаружив, что Ленка опять оставила свою форму, вручала ее мешок мне:
– Вы рядом живете, занеси ей.
Иногда это счастье доставалось другой девочке, но чаще всего подворачивалась я. Я и относила.
Ни Ленка, ни ее родители не считали это чем-то особенным или достойным благодарности. Я звонила в их дверь:
– Вот, Лена забыла.
Мешок забирали, дверь закрывалась…
Перед самыми зимними каникулами я шла домой. Опять с портфелем и двумя мешками ненавистной танцевальной одежды. Мне было плохо, я еле дошла до двери нашей квартиры. Болела голова, знобило…
Грипп.
– Нам всегда везет! – стонала Танюсенька, глядя на градусник…
Несколько дней температура никак не желала снижаться.
Я проболела все зимние каникулы. Я совсем забыла про Ленкину форму. Наши два мешка лежали рядом в кладовке.
За день до окончания каникул в дверь позвонили.
– Галь, к тебе девочки! – позвала Женечка.
На пороге стояла Ленка с нашей одноклассницей. С этой девочкой я сидела за одной партой. Я подумала, что они пришли меня проведать.
Ленка не поздоровалась. Она выдержала паузу, значения которой я не придала.
– Отдай мою форму! – очень зло произнесла Ленка.
Снова пауза, непродолжительная. И потом она произнесла слово:
– Воровка!
Вот что она сказала.
Мне даже сейчас страшно об этом вспоминать.
Я схватила из кладовки Ленкин мешок и кинула в ее сторону. Что-то невообразимое творилось со мной. Слово, которое она выкрикнула, прожгло меня насквозь. Такого со мной еще не случалось.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента