Страница:
– Что вы можете рассказать нам о попытке убийства? – спросил другой репортер.
Я не совсем поняла, к кому из нас был обращен вопрос. Глаза этого репортера скрывали темные очки, но я поклялась бы, что чувствую на себе его взгляд. Я наклонилась к микрофону:
– Немногое, к сожалению. Как сказал Дойл, дело еще расследуется.
– Знаете ли вы, кто организовал покушение?
Дойл опять наклонился к микрофону.
– Прошу прощения, леди и джентльмены, но если вы станете упорствовать в вопросах, на которые мы не можем отвечать из опасения помешать внутреннему расследованию, пресс-конференцию придется закрыть.
Дойл хорошо повернул дело, вот только употребил неудачное слово: "внутреннее".
– Значит, это кто-то из сидхе околдовал полицейского? – крикнула какая-то женщина.
Черт, подумала я.
Дойл заварил эту кашу, он же и попытался все уладить.
– Сказав "внутреннее расследование", я имел в виду, что оно касается принцессы Мередит, потенциальной наследницы трона королевы Андаис. Вряд ли какое-то еще дело могло бы с таким же правом считаться внутренним, особенно для тех из нас, кто принадлежит принцессе.
Он нарочно попытался переключить их внимание на мою сексуальную жизнь. Гораздо менее опасная материя.
Мэдлин посодействовала ему, выбрав следующим репортера одного из таблоидов. Если кто и ухватится за тему секса вместо внутренней политики, то именно таблоиды. Наживку заглотили.
– Что вы подразумеваете, говоря, что вы принадлежите принцессе?
Дойл наклонился ниже, прикоснувшись ко мне плечом. Очень нежно и очень выразительно. Наверное, его жест привлек бы больше внимания, если бы не наш с Холодом недавний поцелуй, но Дойл знал, как обращаться с прессой. Надо начинать понемножку, оставляя себе место для маневра. Он начал учиться общению с репортерами только в последние недели, но, как и во всем, учился быстро и хорошо.
– Ради нее мы пожертвуем жизнью.
– Охранники президента тоже клянутся пожертвовать ради него жизнью, но они ему не принадлежат. – Репортер подчеркнул голосом слово «принадлежат».
Дойл наклонился еще ниже, с продуманной естественностью опершись на спинку моего кресла. Я оказалась будто в раме из его тела. Камеры взорвались вспышками, снова ослепив меня, и я позволила себе прислониться к Дойлу – частью ради картинки, а частью потому, что мне это нравилось.
– Видимо, я оговорился, – сказал Дойл, а мои рождественские краски засияли еще ярче рядом с его чернотой.
– Вы занимаетесь сексом с принцессой? – спросила женщина-репортер.
– Да, – просто ответил он.
Тут они все выдохнули буквально единой грудью. Другая женщина крикнула:
– Холод, а вы спите с принцессой?
Дойл отступил назад, пропуская Холода к микрофону, хотя я предпочла бы, чтобы он этого не делал. Храбрости Холоду хватало, и он подошел и склонился над микрофоном, надо мной. Но Холод играть на камеру не умел. Лицо у него оставалось надменным, прекрасным и на вид спокойным даже под прицелом теле– и фотокамер. Он всегда считал, что играть на публику – ниже нашего достоинства, но теперь я знала: за этим утверждением – не высокомерие, а страх. Фобия, если угодно, боязнь камер, репортеров и толпы, Он нагнулся несколько скованно и сказал:
– Да.
Вряд ли для кого-нибудь из них это было новостью. Было объявлено, что я вернулась к фейри в поисках мужа. Сидхе не слишком плодовиты, так что знатные сидхе заключают браки только в случае зачатия ребенка. Мы с королевой уже объяснили это на другой пресс-конференции, во время моего первого визита домой. Но стражей тогда к микрофонам не пустили, и что-то в том, что стражи признали факт секса публично, возбуждало интерес прессы. Как будто от этого признания клубнички добавлялось.
– Вы оба занимались сексом с принцессой одновременно?
– Нет. – Холоду удалось не скривиться.
Нам повезло, что репортер не спросил, не спалили они со мной одновременно. Потому что ответ был бы положительным. Фейри часто спят одной большой кучей, как щенки. И не всегда из-за секса, чаще ради ощущения безопасности и уюта.
Он отступил к стене, напряженный и раздосадованный, а репортеры продолжали закидывать его пикантными вопросами. Выручила Мэдлин:
– Господа, господа, наш Убийственный Холод чуточку стесняется микрофона. Выберите кого-нибудь еще.
Они так и сделали.
Они выкрикивали имена и вопросы. Двое-трое из стражей ни разу в жизни не сталкивались с прессой, и не знаю, смотрели ли Адайр или Готорн вообще хоть раз кино или телевизор. Они оба были в полной броне, при этом латы Адайра казались то ли золотыми, то ли медными, а броня Готорна переливалась густо-алым – металла такого цвета вообще на земле нет. У Адайра латы были металлические, у Готорна металлическими только казались, а из чего они были сделаны на самом деле, я не знала. Что-то магическое. Оба воина предпочли не снимать шлемы. Адайр, наверное, потому, что королева обкорнала его волосы в наказание за попытку увильнуть от моей постели. Волосы Готорна по-прежнему спадали роскошными черно-зелеными локонами до самых щиколоток. Не знаю, почему он остался в шлеме. Они оба должны были буквально вариться под светом прожекторов, но, надев шлемы, они в них и останутся, пока не упадут в обморок. Ну, Адайр точно останется, насчет Готорна мне трудно было сказать. Что такое фотоаппарат, они знали, потому что королева была без ума от своего "Поляроида", но за этим исключением они современной техники в глаза не видели, сидя взаперти внутри холма. Мне стало интересно, что они чувствовали, когда их бросили на растерзание львам в облике репортеров. На лицах ничего не отражалось. Они были Воронами королевы, они умели прятать чувства.
По счастью, к ним никто не обратился – наверное, потому, что никто их не знал.
В конце концов Мэдлин выбрала вопрос и жертву.
– Брэд, у вас вопрос к Рису.
Репортерша встала попрямее, а остальные опустились на стулья, как разочарованно поникшие цветы.
– Рис, как оно было – работать настоящим детективом в Лос-Анджелесе?
Рис стоял довольно далеко, почти на краю помоста. Он был самым маленьким из чистокровных сидхе, всего пять с половиной футов[4]. Белые кудри, примятые кремовой широкополой шляпой с чуть более темной лентой, спадали ему до талии. Плащ, который он накинул поверх костюма, был в тон шляпе. Рис выглядел словно помесь стриптизера, пирата и пижона-сыщика годов из шестидесятых. От стриптизера была бледно-голубая шелковая футболка, обтягивавшая мускулистую грудь и рельефный живот, от пирата – повязка через глаз. Повязка не ради пижонства, а чтобы поберечь нервы репортеров от зрелища шрамов, оставшихся на месте вырванного гоблинами глаза. Шрамы здорово портили мальчишескую красоту его лица. Оставшийся глаз сверкал тремя кольцами лазури. Рис мог бы скрыть шрамы гламором, но когда он понял, что я не обращаю на них внимания, тоже перестал беспокоиться. Он считал, что шрамы придают ему крутизны, и был прав.
Рис всегда обожал "фильм-нуар", и журналистка явно это припомнила. Профессионально; мне понравилось.
Рис оперся рукой о стол, а другой обхватил мои плечи, как это делан Дойл. Но Рис лучше умел играть на камеру, потому что делал это дольше. Он снял шляпу и встряхнул волосами, рассыпав по плечам густые белые кудри.
– Это было прелестно.
– Как в кино? – предположил кто-то.
– Порой да, но не очень часто. Под конец мне больше приходилось работать телохранителем, чем сыщиком.
Следующий вопрос был интересней.
– Ходили слухи, что кое-кто из звезд, которых вы и другие стражи охраняли, желал больше тела, чем охраны?
Ответить было нелегко, потому что очень многие клиенты просили или выражали готовность к сексу. Стражи либо "не замечали" предложений, либо отказывали. Так что, формально говоря, отвечать следовало положительно, но в этом случае всеми звездами и звездочками, которых охранял Рис, завтра же занялась бы "желтая" пресса, и это случилось бы по нашей вине. Наш бывший босс, Джереми Грей, такого не заслужил. Как и наши клиенты. И после этого нужные клиенты перестали бы обращаться в агентство Грея, зато нахлынули бы не те, что надо, – и обманулись бы в своих ожиданиях.
Я наклонилась к микрофону и сказала с намеком:
– Боюсь, что Рис был слишком занят охраной моего тела, чтобы обращать внимание на чьи-то еще тела.
Это заслужило мне общий смешок и отвлекло репортеров. Мы вернулись к обсуждению секса между нами, а об этом мы могли говорить спокойно.
– Рис хорош в постели?
– Да, – улыбнулась я.
– А принцесса?
– Очень.
Вот видите, как легко отвечать.
– Рис, вы когда-нибудь делили постель с принцессой и кем-нибудь еще из стражей?
– Да.
Тут репортеры сорганизовались. Первый попытался спросить, с кем, но Мэдлин заявила, что он уже задал свой вопрос. Тогда этот же вопрос задал следующий, кого она выбрала:
– Рис, с кем вы делили принцессу?
Рис мог бы уклониться от ответа, но решил сказать правду, потому что почему бы и не сказать?
– С Никкой.
Объективы и всеобщее внимание обратились на Никку: будто львы углядели новую подраненную газель. Эта конкретная газель была шести футов ростом, с коричневой кожей и роскошными прямыми и густыми каштановыми волосами, спадавшими до пят. Волосы подхватывал только тоненький медный обруч. Выше талии Никка был обнажен, если не считать расшитых золотом подтяжек, которые украшали его грудь и подчеркивали не сразу заметный желтый рисунок на коричневой ткани брюк. Спереди на брючном ремне висели два девятимиллиметровых пистолета – потому что никто не придумал, как надеть на Никку наплечную кобуру, или доспехи, или хотя бы мечи, не повредив его крылья.
Крылья выступали у него над плечами и даже немного выше головы, простирались в стороны и вниз, самыми краями едва не касаясь пола. Это были крылья огромной ночной бабочки, фантастические – словно как-то темной ночью штук шесть разных видов гигантских сатурний сошлись в оргии с фейри. Всего два дня назад крылья были только родимым пятном на спине Никки, но во время секса со мной они вдруг вырвались из его тела и стали настоящими. Спина у него теперь была гладкой и однотонно-коричневой.
Он подошел к нам, пока я в очередной раз моргала из-за одновременно сработавших фотовспышек. Рис остался рядом со мной, и Никка возвышался над нами обоими. Он удивленно смотрел на толпу репортеров, поскольку не привык быть в центре внимания – и когда служил королеве, и когда перешел ко мне.
– Никка, вы действительно спали с принцессой и Рисом?
Он наклонился к микрофону, так что теперь они с Рисом стояли по обе стороны от меня. Крылья развевались над моей головой.
– Да, – сказал он и выпрямился.
Камеры щелкнули, и репортеры продолжили хором орать вопросы, пока Мэдлин не сделала выбор.
– Каким образом вы приобрели крылья?
Хороший вопрос. К сожалению, мы не знали на него хорошего ответа.
– Хотите правду? – спросила я. – Мы не знаем.
– Никка, что вы делали, когда у вас выросли крылья?
Никка встал на колено и крылья распахнулись, так что на миг я оказалась на их фоне, словно на фоне специально продуманной декорации. Вспышки меня совершенно ослепили.
– Занимался любовью с Мередит.
Репортеры просто не смогли справиться с собой и захихикали, будто старшеклассники. Американские журналисты, да и большинство европейских, никогда не привыкнут к тому, что фейри не считают секс чем-то постыдным. У нас признавать, что ты имел секс с кем-то, если только твой любовник не чувствует из-за этого неловкости, не является чем-то неприятным или скандальным.
– Рис был с вами?
– Да.
Ну, если быть точными, то Рис был возле постели, а не в ней, но Никка не видел нужды в таких тонких разграничениях.
– А еще кто-нибудь был с вами в постели, когда это произошло?
– Да.
Ответ очень характерный для Никки и очень в духе сидхе. Либо вы уводите разговор в сторону, либо отвечаете точно на заданный вопрос, и ни слова больше. Никке не очень удавалось увиливать от ответов, так что он держался правды.
– Кто? – крикнул кто-то.
Никка посмотрел на меня, чего делать не стоило. Этим взглядом он дал понять репортерам, что я могу не захотеть назвать имя. Черт. Большинство женщин-сидхе не любят говорить, что они спали с кем-то из малых фейри, но я этого как раз не стыдилась. Репортеры могли сделать слишком далекоидущие выводы, хотя никаких оснований для них не было. Проклятие.
Проблема заключалась в том, что Шалфея[5] на сцене не было. Он не был сидхе, и его королева потребовала его к себе. Да и наша королева не желала, чтобы он оставался со мной. Говоря словами Андаис: «Оральный секс – ладно, но трахать тебя он не будет. Эльф-крошка, плевать, какого он там роста, не усядется на мой трон». Так что Шалфею пришлось держаться подальше. Что придавало делу дополнительный интерес.
– Третий, или четвертый, если точнее, – поправилась я с улыбкой, – здесь отсутствует. Он не уверен, что желал бы внимания прессы.
– Он тоже ваш любовник и потенциально – король?
– Нет.
Это было правдой.
– А почему? – крикнул кто-то из толпы.
Я бы этот вопрос пропустила мимо ушей, но Никка ответил:
– Он не сидхе.
О преисподняя! Вопросы тут же посыпались градом. Я нагнулась к Никке и попросила его вернуться на прежнее место. Рис тоже удалился, силясь не расхохотаться. Наверное, это и вправду было смешно. Но Никку я буду теперь держать подальше от микрофонов. Я не стыдилась того, что было между мной и Шалфеем, но моя тетушка вряд ли хотела излагать это прессе в подробностях. Ее это вроде бы смущало.
Мэдлин наконец отыскала вопрос, на который, по ее мнению, я захотела бы ответить. И ошиблась.
– Кто из них лучший в постели, Мередит?
Я поборола желание укоризненно взглянуть на Мэдлин. О чем она думала, принимая такой вопрос?
– Посмотрите на них. Разве можно выбрать только одного?
Смех в зале. Но от темы они отступать не желали.
– Нам показалось, что вы предпочитаете Холода остальным, принцесса.
Это не было вопросом, так что я не стала отвечать. Другой репортер сказал:
– Пусть так, принцесса, но если не один, то назовите нескольких.
Это было хитрее.
– Каждый, с кем у меня был секс, для меня – особенный.
И это было правдой.
– А со сколькими у вас был секс?
Я наклонилась к самому микрофону.
– Не могли бы вы сделать шаг вперед, джентльмены?
Рис, Никка, Дойл и Холод послушно шагнули вперед. И еще трое вместе с ними.
У Галена кожа почти такая же белая, как моя, но при определенном освещении в его бледности проявляется зеленый оттенок. А вот кудри у него зеленые при любом освещении, и только в темноте они кажутся просто светлыми. Он остриг волосы выше плеч, оставив всего одну тонкую косичку – как напоминание о том, что когда-то они спадали до пят. Из всех мужчин волшебного народа только сидхе позволялось отращивать волосы до такой длины. Гален остриг волосы добровольно в отличие от Адайра. Или Аматеона, который стоял рядом с Адайром. Густые рыжие волосы Аматеона были заплетены во французскую косичку, так что репортерам трудно было бы догадаться, что теперь они едва достают до плеч. Он подчинился приказу королевы быстрее, чем Адайр. Остричь волосы было наказанием, позором, этой угрозой королева добилась от них подчинения своему приказу – и это ясно говорит, насколько странным был поступок Галена. Он был самым младшим из Воронов королевы, всего на семьдесят пять лет старше меня. Среди сидхе мы считались практически ровесниками. С моих лет четырнадцати, может быть, даже еще раньше, его открытое мужественное лицо казалось мне самым красивым в мире. Я так хотела, чтобы отец разрешил мне помолвку с Галеном, но он выбрал другого. Та помолвка продлилась семь лет, но детей у нас не было, и наконец мой жених сказал мне, что я для него – слишком человек. Не настолько сидхе, как ему нужно. Что заставило меня еще больше недоумевать, почему отец предпочел его Галену.
Гален обратил ко мне прекрасные зеленые глаза и улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ. Как и прочие, он был вооружен до зубов, но в нем была мягкость, которую большинство стражей утратили за столетия до его или моего рождения. Он отдал бы за меня жизнь и готов был на это еще тогда, когда я была ребенком, чего об остальных не скажешь. Но в политике он был сущим младенцем, а при дворах фейри это фатально.
Кто-то тронул меня за плечо, и я вздрогнула. Это Мэдлин прикрыла рукой мой микрофон и прошептала мне на ухо:
– Вы смотрите на него слишком долго. Может быть, не стоит повторять инцидент с Холодом?
Она шагнула назад, уже улыбаясь журналистам, и щелкнула кнопкой на поясе, включая свой микрофон.
Мне пришлось еще какое-то время смотреть в сторону, а не на репортеров, потому что я покраснела. Краснею я вообще-то нечасто и – по людским стандартам – не слишком ярко. Кожа сидхе не краснеет так, как человеческая. От репортеров я отвернулась – зато мое смущение видел Гален. Бывает, что от конфуза никуда не деться, можно только выбирать, чего именно конфузиться.
Мэдлин пояснила:
– Принцесса Мередит немного устала. Так что простите, ребята, давайте понемножку закругляться с вопросами.
Поднялся гвалт, снова ожили вспышки – что было некстати, потому что Гален подошел ко мне. Он опустился передо мной на колени рядом с креслом, но при его росте репортерам его голова и плечи были видны. Потом он кончиками пальцев очень нежно взял меня за подбородок. Я подняла на него взгляд – и тут же забыла, что на нас нацелены камеры. Он наклонился ко мне, и я забыла, что на нас смотрят. Я подалась вперед, легла щекой ему на ладонь... И забыла обо всем на свете.
Я не знаю, как это объяснить. Мы месяцами спали в одной постели. Он был безнадежен в политике, и выказывать у всех на глазах такое предпочтение ему было опасно – для него же, – но я не думала ни о чем, когда мы поцеловались. Я просто не могла думать, а все, что я видела, – это радость у него на лице, в его глазах. Он любил меня с той поры, как мне исполнилось семнадцать, и любовь светилась в его глазах, словно ничего не изменилось, словно и дня не прошло с того времени.
Королева приказала мне не выбирать любимчиков. Она разозлится на меня, на него, на нас всех, но после "инцидента с Холодом", как это назвала Мэдлин, что это меняло? Я была не права, но я все равно поцеловала Галена. Все равно хотела его поцеловать. Все равно в этот миг мир сузился в одну точку, и этой точкой было лицо Галена, его ладонь на моей щеке, его губы на моих губах.
Это был нежный, целомудренный поцелуй – может быть, он понимал, что если он даст себе волю, то я потеряю контроль над гламором, скрывавшим мой и Холода клоунский вид. Гален отстранился, и в глазах его светилось знакомое мне выражение легкого удивления, словно он никак не мог поверить, что может целовать меня, прикасаться ко мне. Раз или два я ловила то же выражение в зеркале, на собственном лице. – Мы тоже получим по поцелую? – В низком голосе слышался рокот волн. Баринтус двинулся к нам в водовороте собственных волос цвета океана. Бирюза Средиземного моря, глубокая синева Тихого океана, свинцово-синий цвет моря перед грозой, соскальзывающий в черноту, где вода глубока и густа, как кровь спящих великанов. Цвета текли и переливались из одного в другой, и его волосы казались такими же бесконечно изменчивыми, как сам океан. В давние времена он был богом моря. Только недавно я узнала, что он звался когда-то Мананнан Мак Лир[6], и это знание следовало держать в тайне. Сейчас он был Баринтусом, павшим богом моря. Он грациозно нес себя по сцене, все свои семь футов. Глаза у него были голубые, но с вертикальным зрачком, как у кошки или у глубоководного животного. На глазах имелось третье веко – прозрачная перепонка, защищавшая глаза под водой, – и оно часто мигало, если Баринтус нервничал. Сейчас оно дергалось чуть заметно.
Я подумала, догадывается ли кто-нибудь из толпы репортеров, чего стоило этому очень замкнутому мужчине потребовать поцелуя, выставить себя на всеобщее обозрение?
Гален сообразил, что повел себя недопустимо, и попросил прощения взглядом. К сожалению, читать по его лицу было проще простого. И репортерам тоже. Королева сказала: "Никаких фаворитов". Похоже, мне придется доказать, что у меня их нет. А после тою, что только что устроили мы с Галеном, это будет непросто.
Многие из окружавших меня мужчин могли играть на камеру, и это ни им, ни мне ничего бы не стоило. Баринтус был не из таких. Он дружил с моим отцом, и, по американским стандартам, секса между нами не было. Даже в понимании Билла Клинтона. Если б я была на месте Баринтуса, я бы не шагнула вперед, но он придерживался более высокой планки в отношении правды, чем большинство даже не людей, а сидхе.
Я посмотрела Баринтусу в глаза, и поскольку я сидела, а он стоял, мне пришлось для этого запрокинуть голову.
– Если хочешь.
Я произнесла это легко и с улыбкой. Вот только мы с Баринтусом ни разу еще не целовались, а первый поцелуй не должен сниматься сотней камер.
Положение спас Рис.
– Если Баринтусу достанется поцелуй, то и мне тоже.
Дойл добавил:
– Тогда уж всем, чтобы без обид.
Баринтус чуть улыбнулся.
– Я склонюсь перед обстоятельствами и получу свой поцелуй в уединенном месте.
– А Гален и Холод свои уже получили, – проныл Рис и сделал вид, что собирается открутить ухо возвращавшемуся на место Галену.
Баринтус поклонился с благородным изяществом и собрался скользнуть обратно, но ему это не удалось. Прозвучал вопрос:
– Лорд Баринтус, вы решили из "делателя королей" сделаться королем?
Ни один сидхе не назвал бы Баринтуса в лицо "делателем королей" – или королев, если на то пошло. Но прессе, увы, уши не открутишь.
Баринтус предпочел встать на колено возле меня, а не наклоняться к микрофону. В этой позе его голова оказалась почти на одном уровне с моей.
– Я сомневаюсь, что останусь в гвардии принцессы.
– А почему?
– Я нужен и в других местах.
Правда была в том, что, прежде чем принять Баринтуса в Неблагом Дворе после изгнания от благих, королева Андаис взяла с него обещание никогда не пытаться занять ее трон, даже если ему его предложат. Он был когда-то Мананнаном Мак Лиром, и королева, как и ее придворные, боялась его мощи. Так что он дал ей самую торжественную клятву, что никогда не сядет на ее трон.
Он поклонился всем присутствующим и просто отошел обратно к стене, ясно дав понять, что с него на сегодня вопросов достаточно. Китто, полусидхе-полугоблин, вернулся на место еще раньше. Он был всего четырех футов ростом, и потому большинство журналистов расценивали его как ребенка. Он был достаточно стар, чтобы помнить дохристианские времена, но его внешность вводила прессу в заблуждение – очень уж заурядно он выглядел в своих джинсах и футболке, с темными очками на глазах, с бледной кожей и короткими черными кудрями. У королевы не было в запасе выходных костюмов для мужчин его роста. Королевской портнихе не хватило времени даже подготовить ему обычную перемену. Он тихонько устроился у стены.
– Принцесса Мередит, как же вы выберете мужа из этих роскошных мужчин? – спросил репортер.
– Приз достанется тому, от кого я зачну ребенка, – сказала я, улыбаясь.
– А если вы полюбите другого? Что, если вы полюбите не того, от которого забеременеете?
Я вздохнула и позволила улыбке уйти с лица.
– Я – принцесса и наследница трона. В королевских браках любовь никогда не бралась в расчет.
– Но ведь по традиции положено иметь одного жениха, пока не наступит беременность, и менять его, только убедившись в бесплодии?
– Да, – сказала я, мысленно прокляв этого знатока наших обычаев.
– В таком случае почему у вас такой гарем из мужчин?
– А если бы вы получили такой шанс, вы бы им не воспользовались? – спросила я, вызвав смех. Но сбить их с курса не удалось.
– Вы выйдете замуж за того, кого не любите, лишь потому, что он стал отцом вашего ребенка?
– Наш закон высказывается на этот счет совершенно ясно. Я выйду замуж за отца моего ребенка.
– Кем бы он ни был? – не мог поверить другой репортер.
– Таков закон.
– А если одна из подруг вашего кузена принца Кела забеременеет раньше вас?
– В таком случае, по воле королевы Андаис, он станет королем.
– Так это своего рода гонка?
– Да.
– А где сейчас принц Кел? Его не видели уже около трех месяцев.
– Я не сторож своему кузену.
На самом деле он был в заключении – за многократные попытки убить меня и за другие преступления, которые королева не желала даже называть двору. За кое-какие из них полагалась смертная казнь, но Андаис выторговала у меня жизнь своего единственного ребенка. Его изолировали на полгода, подвергнув пытке той самой магией, которую он использовал против людей – потомков сидхе. Слезами Бранвэйн, одним из самых тайных наших зелий. Это афродизиак, преодолевающий любую волю. Он заставляет сгорать от жажды прикосновений, от жажды разрядки. Кела приковали к полу и намазали Слезами. При дворе заключали пари, выдержит ли эту пытку тот слабый рассудок, с которым он родился. Не далее как вчера королева поддалась на уговоры одной из женщин его гвардии и послала ее утолить его жажду, сберегая душевное здоровье Кела. И тут же было совершено три покушения на мою жизнь и одно – на жизнь королевы. Это нельзя было счесть простым совпадением, но королева любила своего сына.
Я не совсем поняла, к кому из нас был обращен вопрос. Глаза этого репортера скрывали темные очки, но я поклялась бы, что чувствую на себе его взгляд. Я наклонилась к микрофону:
– Немногое, к сожалению. Как сказал Дойл, дело еще расследуется.
– Знаете ли вы, кто организовал покушение?
Дойл опять наклонился к микрофону.
– Прошу прощения, леди и джентльмены, но если вы станете упорствовать в вопросах, на которые мы не можем отвечать из опасения помешать внутреннему расследованию, пресс-конференцию придется закрыть.
Дойл хорошо повернул дело, вот только употребил неудачное слово: "внутреннее".
– Значит, это кто-то из сидхе околдовал полицейского? – крикнула какая-то женщина.
Черт, подумала я.
Дойл заварил эту кашу, он же и попытался все уладить.
– Сказав "внутреннее расследование", я имел в виду, что оно касается принцессы Мередит, потенциальной наследницы трона королевы Андаис. Вряд ли какое-то еще дело могло бы с таким же правом считаться внутренним, особенно для тех из нас, кто принадлежит принцессе.
Он нарочно попытался переключить их внимание на мою сексуальную жизнь. Гораздо менее опасная материя.
Мэдлин посодействовала ему, выбрав следующим репортера одного из таблоидов. Если кто и ухватится за тему секса вместо внутренней политики, то именно таблоиды. Наживку заглотили.
– Что вы подразумеваете, говоря, что вы принадлежите принцессе?
Дойл наклонился ниже, прикоснувшись ко мне плечом. Очень нежно и очень выразительно. Наверное, его жест привлек бы больше внимания, если бы не наш с Холодом недавний поцелуй, но Дойл знал, как обращаться с прессой. Надо начинать понемножку, оставляя себе место для маневра. Он начал учиться общению с репортерами только в последние недели, но, как и во всем, учился быстро и хорошо.
– Ради нее мы пожертвуем жизнью.
– Охранники президента тоже клянутся пожертвовать ради него жизнью, но они ему не принадлежат. – Репортер подчеркнул голосом слово «принадлежат».
Дойл наклонился еще ниже, с продуманной естественностью опершись на спинку моего кресла. Я оказалась будто в раме из его тела. Камеры взорвались вспышками, снова ослепив меня, и я позволила себе прислониться к Дойлу – частью ради картинки, а частью потому, что мне это нравилось.
– Видимо, я оговорился, – сказал Дойл, а мои рождественские краски засияли еще ярче рядом с его чернотой.
– Вы занимаетесь сексом с принцессой? – спросила женщина-репортер.
– Да, – просто ответил он.
Тут они все выдохнули буквально единой грудью. Другая женщина крикнула:
– Холод, а вы спите с принцессой?
Дойл отступил назад, пропуская Холода к микрофону, хотя я предпочла бы, чтобы он этого не делал. Храбрости Холоду хватало, и он подошел и склонился над микрофоном, надо мной. Но Холод играть на камеру не умел. Лицо у него оставалось надменным, прекрасным и на вид спокойным даже под прицелом теле– и фотокамер. Он всегда считал, что играть на публику – ниже нашего достоинства, но теперь я знала: за этим утверждением – не высокомерие, а страх. Фобия, если угодно, боязнь камер, репортеров и толпы, Он нагнулся несколько скованно и сказал:
– Да.
Вряд ли для кого-нибудь из них это было новостью. Было объявлено, что я вернулась к фейри в поисках мужа. Сидхе не слишком плодовиты, так что знатные сидхе заключают браки только в случае зачатия ребенка. Мы с королевой уже объяснили это на другой пресс-конференции, во время моего первого визита домой. Но стражей тогда к микрофонам не пустили, и что-то в том, что стражи признали факт секса публично, возбуждало интерес прессы. Как будто от этого признания клубнички добавлялось.
– Вы оба занимались сексом с принцессой одновременно?
– Нет. – Холоду удалось не скривиться.
Нам повезло, что репортер не спросил, не спалили они со мной одновременно. Потому что ответ был бы положительным. Фейри часто спят одной большой кучей, как щенки. И не всегда из-за секса, чаще ради ощущения безопасности и уюта.
Он отступил к стене, напряженный и раздосадованный, а репортеры продолжали закидывать его пикантными вопросами. Выручила Мэдлин:
– Господа, господа, наш Убийственный Холод чуточку стесняется микрофона. Выберите кого-нибудь еще.
Они так и сделали.
Они выкрикивали имена и вопросы. Двое-трое из стражей ни разу в жизни не сталкивались с прессой, и не знаю, смотрели ли Адайр или Готорн вообще хоть раз кино или телевизор. Они оба были в полной броне, при этом латы Адайра казались то ли золотыми, то ли медными, а броня Готорна переливалась густо-алым – металла такого цвета вообще на земле нет. У Адайра латы были металлические, у Готорна металлическими только казались, а из чего они были сделаны на самом деле, я не знала. Что-то магическое. Оба воина предпочли не снимать шлемы. Адайр, наверное, потому, что королева обкорнала его волосы в наказание за попытку увильнуть от моей постели. Волосы Готорна по-прежнему спадали роскошными черно-зелеными локонами до самых щиколоток. Не знаю, почему он остался в шлеме. Они оба должны были буквально вариться под светом прожекторов, но, надев шлемы, они в них и останутся, пока не упадут в обморок. Ну, Адайр точно останется, насчет Готорна мне трудно было сказать. Что такое фотоаппарат, они знали, потому что королева была без ума от своего "Поляроида", но за этим исключением они современной техники в глаза не видели, сидя взаперти внутри холма. Мне стало интересно, что они чувствовали, когда их бросили на растерзание львам в облике репортеров. На лицах ничего не отражалось. Они были Воронами королевы, они умели прятать чувства.
По счастью, к ним никто не обратился – наверное, потому, что никто их не знал.
В конце концов Мэдлин выбрала вопрос и жертву.
– Брэд, у вас вопрос к Рису.
Репортерша встала попрямее, а остальные опустились на стулья, как разочарованно поникшие цветы.
– Рис, как оно было – работать настоящим детективом в Лос-Анджелесе?
Рис стоял довольно далеко, почти на краю помоста. Он был самым маленьким из чистокровных сидхе, всего пять с половиной футов[4]. Белые кудри, примятые кремовой широкополой шляпой с чуть более темной лентой, спадали ему до талии. Плащ, который он накинул поверх костюма, был в тон шляпе. Рис выглядел словно помесь стриптизера, пирата и пижона-сыщика годов из шестидесятых. От стриптизера была бледно-голубая шелковая футболка, обтягивавшая мускулистую грудь и рельефный живот, от пирата – повязка через глаз. Повязка не ради пижонства, а чтобы поберечь нервы репортеров от зрелища шрамов, оставшихся на месте вырванного гоблинами глаза. Шрамы здорово портили мальчишескую красоту его лица. Оставшийся глаз сверкал тремя кольцами лазури. Рис мог бы скрыть шрамы гламором, но когда он понял, что я не обращаю на них внимания, тоже перестал беспокоиться. Он считал, что шрамы придают ему крутизны, и был прав.
Рис всегда обожал "фильм-нуар", и журналистка явно это припомнила. Профессионально; мне понравилось.
Рис оперся рукой о стол, а другой обхватил мои плечи, как это делан Дойл. Но Рис лучше умел играть на камеру, потому что делал это дольше. Он снял шляпу и встряхнул волосами, рассыпав по плечам густые белые кудри.
– Это было прелестно.
– Как в кино? – предположил кто-то.
– Порой да, но не очень часто. Под конец мне больше приходилось работать телохранителем, чем сыщиком.
Следующий вопрос был интересней.
– Ходили слухи, что кое-кто из звезд, которых вы и другие стражи охраняли, желал больше тела, чем охраны?
Ответить было нелегко, потому что очень многие клиенты просили или выражали готовность к сексу. Стражи либо "не замечали" предложений, либо отказывали. Так что, формально говоря, отвечать следовало положительно, но в этом случае всеми звездами и звездочками, которых охранял Рис, завтра же занялась бы "желтая" пресса, и это случилось бы по нашей вине. Наш бывший босс, Джереми Грей, такого не заслужил. Как и наши клиенты. И после этого нужные клиенты перестали бы обращаться в агентство Грея, зато нахлынули бы не те, что надо, – и обманулись бы в своих ожиданиях.
Я наклонилась к микрофону и сказала с намеком:
– Боюсь, что Рис был слишком занят охраной моего тела, чтобы обращать внимание на чьи-то еще тела.
Это заслужило мне общий смешок и отвлекло репортеров. Мы вернулись к обсуждению секса между нами, а об этом мы могли говорить спокойно.
– Рис хорош в постели?
– Да, – улыбнулась я.
– А принцесса?
– Очень.
Вот видите, как легко отвечать.
– Рис, вы когда-нибудь делили постель с принцессой и кем-нибудь еще из стражей?
– Да.
Тут репортеры сорганизовались. Первый попытался спросить, с кем, но Мэдлин заявила, что он уже задал свой вопрос. Тогда этот же вопрос задал следующий, кого она выбрала:
– Рис, с кем вы делили принцессу?
Рис мог бы уклониться от ответа, но решил сказать правду, потому что почему бы и не сказать?
– С Никкой.
Объективы и всеобщее внимание обратились на Никку: будто львы углядели новую подраненную газель. Эта конкретная газель была шести футов ростом, с коричневой кожей и роскошными прямыми и густыми каштановыми волосами, спадавшими до пят. Волосы подхватывал только тоненький медный обруч. Выше талии Никка был обнажен, если не считать расшитых золотом подтяжек, которые украшали его грудь и подчеркивали не сразу заметный желтый рисунок на коричневой ткани брюк. Спереди на брючном ремне висели два девятимиллиметровых пистолета – потому что никто не придумал, как надеть на Никку наплечную кобуру, или доспехи, или хотя бы мечи, не повредив его крылья.
Крылья выступали у него над плечами и даже немного выше головы, простирались в стороны и вниз, самыми краями едва не касаясь пола. Это были крылья огромной ночной бабочки, фантастические – словно как-то темной ночью штук шесть разных видов гигантских сатурний сошлись в оргии с фейри. Всего два дня назад крылья были только родимым пятном на спине Никки, но во время секса со мной они вдруг вырвались из его тела и стали настоящими. Спина у него теперь была гладкой и однотонно-коричневой.
Он подошел к нам, пока я в очередной раз моргала из-за одновременно сработавших фотовспышек. Рис остался рядом со мной, и Никка возвышался над нами обоими. Он удивленно смотрел на толпу репортеров, поскольку не привык быть в центре внимания – и когда служил королеве, и когда перешел ко мне.
– Никка, вы действительно спали с принцессой и Рисом?
Он наклонился к микрофону, так что теперь они с Рисом стояли по обе стороны от меня. Крылья развевались над моей головой.
– Да, – сказал он и выпрямился.
Камеры щелкнули, и репортеры продолжили хором орать вопросы, пока Мэдлин не сделала выбор.
– Каким образом вы приобрели крылья?
Хороший вопрос. К сожалению, мы не знали на него хорошего ответа.
– Хотите правду? – спросила я. – Мы не знаем.
– Никка, что вы делали, когда у вас выросли крылья?
Никка встал на колено и крылья распахнулись, так что на миг я оказалась на их фоне, словно на фоне специально продуманной декорации. Вспышки меня совершенно ослепили.
– Занимался любовью с Мередит.
Репортеры просто не смогли справиться с собой и захихикали, будто старшеклассники. Американские журналисты, да и большинство европейских, никогда не привыкнут к тому, что фейри не считают секс чем-то постыдным. У нас признавать, что ты имел секс с кем-то, если только твой любовник не чувствует из-за этого неловкости, не является чем-то неприятным или скандальным.
– Рис был с вами?
– Да.
Ну, если быть точными, то Рис был возле постели, а не в ней, но Никка не видел нужды в таких тонких разграничениях.
– А еще кто-нибудь был с вами в постели, когда это произошло?
– Да.
Ответ очень характерный для Никки и очень в духе сидхе. Либо вы уводите разговор в сторону, либо отвечаете точно на заданный вопрос, и ни слова больше. Никке не очень удавалось увиливать от ответов, так что он держался правды.
– Кто? – крикнул кто-то.
Никка посмотрел на меня, чего делать не стоило. Этим взглядом он дал понять репортерам, что я могу не захотеть назвать имя. Черт. Большинство женщин-сидхе не любят говорить, что они спали с кем-то из малых фейри, но я этого как раз не стыдилась. Репортеры могли сделать слишком далекоидущие выводы, хотя никаких оснований для них не было. Проклятие.
Проблема заключалась в том, что Шалфея[5] на сцене не было. Он не был сидхе, и его королева потребовала его к себе. Да и наша королева не желала, чтобы он оставался со мной. Говоря словами Андаис: «Оральный секс – ладно, но трахать тебя он не будет. Эльф-крошка, плевать, какого он там роста, не усядется на мой трон». Так что Шалфею пришлось держаться подальше. Что придавало делу дополнительный интерес.
– Третий, или четвертый, если точнее, – поправилась я с улыбкой, – здесь отсутствует. Он не уверен, что желал бы внимания прессы.
– Он тоже ваш любовник и потенциально – король?
– Нет.
Это было правдой.
– А почему? – крикнул кто-то из толпы.
Я бы этот вопрос пропустила мимо ушей, но Никка ответил:
– Он не сидхе.
О преисподняя! Вопросы тут же посыпались градом. Я нагнулась к Никке и попросила его вернуться на прежнее место. Рис тоже удалился, силясь не расхохотаться. Наверное, это и вправду было смешно. Но Никку я буду теперь держать подальше от микрофонов. Я не стыдилась того, что было между мной и Шалфеем, но моя тетушка вряд ли хотела излагать это прессе в подробностях. Ее это вроде бы смущало.
Мэдлин наконец отыскала вопрос, на который, по ее мнению, я захотела бы ответить. И ошиблась.
– Кто из них лучший в постели, Мередит?
Я поборола желание укоризненно взглянуть на Мэдлин. О чем она думала, принимая такой вопрос?
– Посмотрите на них. Разве можно выбрать только одного?
Смех в зале. Но от темы они отступать не желали.
– Нам показалось, что вы предпочитаете Холода остальным, принцесса.
Это не было вопросом, так что я не стала отвечать. Другой репортер сказал:
– Пусть так, принцесса, но если не один, то назовите нескольких.
Это было хитрее.
– Каждый, с кем у меня был секс, для меня – особенный.
И это было правдой.
– А со сколькими у вас был секс?
Я наклонилась к самому микрофону.
– Не могли бы вы сделать шаг вперед, джентльмены?
Рис, Никка, Дойл и Холод послушно шагнули вперед. И еще трое вместе с ними.
У Галена кожа почти такая же белая, как моя, но при определенном освещении в его бледности проявляется зеленый оттенок. А вот кудри у него зеленые при любом освещении, и только в темноте они кажутся просто светлыми. Он остриг волосы выше плеч, оставив всего одну тонкую косичку – как напоминание о том, что когда-то они спадали до пят. Из всех мужчин волшебного народа только сидхе позволялось отращивать волосы до такой длины. Гален остриг волосы добровольно в отличие от Адайра. Или Аматеона, который стоял рядом с Адайром. Густые рыжие волосы Аматеона были заплетены во французскую косичку, так что репортерам трудно было бы догадаться, что теперь они едва достают до плеч. Он подчинился приказу королевы быстрее, чем Адайр. Остричь волосы было наказанием, позором, этой угрозой королева добилась от них подчинения своему приказу – и это ясно говорит, насколько странным был поступок Галена. Он был самым младшим из Воронов королевы, всего на семьдесят пять лет старше меня. Среди сидхе мы считались практически ровесниками. С моих лет четырнадцати, может быть, даже еще раньше, его открытое мужественное лицо казалось мне самым красивым в мире. Я так хотела, чтобы отец разрешил мне помолвку с Галеном, но он выбрал другого. Та помолвка продлилась семь лет, но детей у нас не было, и наконец мой жених сказал мне, что я для него – слишком человек. Не настолько сидхе, как ему нужно. Что заставило меня еще больше недоумевать, почему отец предпочел его Галену.
Гален обратил ко мне прекрасные зеленые глаза и улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ. Как и прочие, он был вооружен до зубов, но в нем была мягкость, которую большинство стражей утратили за столетия до его или моего рождения. Он отдал бы за меня жизнь и готов был на это еще тогда, когда я была ребенком, чего об остальных не скажешь. Но в политике он был сущим младенцем, а при дворах фейри это фатально.
Кто-то тронул меня за плечо, и я вздрогнула. Это Мэдлин прикрыла рукой мой микрофон и прошептала мне на ухо:
– Вы смотрите на него слишком долго. Может быть, не стоит повторять инцидент с Холодом?
Она шагнула назад, уже улыбаясь журналистам, и щелкнула кнопкой на поясе, включая свой микрофон.
Мне пришлось еще какое-то время смотреть в сторону, а не на репортеров, потому что я покраснела. Краснею я вообще-то нечасто и – по людским стандартам – не слишком ярко. Кожа сидхе не краснеет так, как человеческая. От репортеров я отвернулась – зато мое смущение видел Гален. Бывает, что от конфуза никуда не деться, можно только выбирать, чего именно конфузиться.
Мэдлин пояснила:
– Принцесса Мередит немного устала. Так что простите, ребята, давайте понемножку закругляться с вопросами.
Поднялся гвалт, снова ожили вспышки – что было некстати, потому что Гален подошел ко мне. Он опустился передо мной на колени рядом с креслом, но при его росте репортерам его голова и плечи были видны. Потом он кончиками пальцев очень нежно взял меня за подбородок. Я подняла на него взгляд – и тут же забыла, что на нас нацелены камеры. Он наклонился ко мне, и я забыла, что на нас смотрят. Я подалась вперед, легла щекой ему на ладонь... И забыла обо всем на свете.
Я не знаю, как это объяснить. Мы месяцами спали в одной постели. Он был безнадежен в политике, и выказывать у всех на глазах такое предпочтение ему было опасно – для него же, – но я не думала ни о чем, когда мы поцеловались. Я просто не могла думать, а все, что я видела, – это радость у него на лице, в его глазах. Он любил меня с той поры, как мне исполнилось семнадцать, и любовь светилась в его глазах, словно ничего не изменилось, словно и дня не прошло с того времени.
Королева приказала мне не выбирать любимчиков. Она разозлится на меня, на него, на нас всех, но после "инцидента с Холодом", как это назвала Мэдлин, что это меняло? Я была не права, но я все равно поцеловала Галена. Все равно хотела его поцеловать. Все равно в этот миг мир сузился в одну точку, и этой точкой было лицо Галена, его ладонь на моей щеке, его губы на моих губах.
Это был нежный, целомудренный поцелуй – может быть, он понимал, что если он даст себе волю, то я потеряю контроль над гламором, скрывавшим мой и Холода клоунский вид. Гален отстранился, и в глазах его светилось знакомое мне выражение легкого удивления, словно он никак не мог поверить, что может целовать меня, прикасаться ко мне. Раз или два я ловила то же выражение в зеркале, на собственном лице. – Мы тоже получим по поцелую? – В низком голосе слышался рокот волн. Баринтус двинулся к нам в водовороте собственных волос цвета океана. Бирюза Средиземного моря, глубокая синева Тихого океана, свинцово-синий цвет моря перед грозой, соскальзывающий в черноту, где вода глубока и густа, как кровь спящих великанов. Цвета текли и переливались из одного в другой, и его волосы казались такими же бесконечно изменчивыми, как сам океан. В давние времена он был богом моря. Только недавно я узнала, что он звался когда-то Мананнан Мак Лир[6], и это знание следовало держать в тайне. Сейчас он был Баринтусом, павшим богом моря. Он грациозно нес себя по сцене, все свои семь футов. Глаза у него были голубые, но с вертикальным зрачком, как у кошки или у глубоководного животного. На глазах имелось третье веко – прозрачная перепонка, защищавшая глаза под водой, – и оно часто мигало, если Баринтус нервничал. Сейчас оно дергалось чуть заметно.
Я подумала, догадывается ли кто-нибудь из толпы репортеров, чего стоило этому очень замкнутому мужчине потребовать поцелуя, выставить себя на всеобщее обозрение?
Гален сообразил, что повел себя недопустимо, и попросил прощения взглядом. К сожалению, читать по его лицу было проще простого. И репортерам тоже. Королева сказала: "Никаких фаворитов". Похоже, мне придется доказать, что у меня их нет. А после тою, что только что устроили мы с Галеном, это будет непросто.
Многие из окружавших меня мужчин могли играть на камеру, и это ни им, ни мне ничего бы не стоило. Баринтус был не из таких. Он дружил с моим отцом, и, по американским стандартам, секса между нами не было. Даже в понимании Билла Клинтона. Если б я была на месте Баринтуса, я бы не шагнула вперед, но он придерживался более высокой планки в отношении правды, чем большинство даже не людей, а сидхе.
Я посмотрела Баринтусу в глаза, и поскольку я сидела, а он стоял, мне пришлось для этого запрокинуть голову.
– Если хочешь.
Я произнесла это легко и с улыбкой. Вот только мы с Баринтусом ни разу еще не целовались, а первый поцелуй не должен сниматься сотней камер.
Положение спас Рис.
– Если Баринтусу достанется поцелуй, то и мне тоже.
Дойл добавил:
– Тогда уж всем, чтобы без обид.
Баринтус чуть улыбнулся.
– Я склонюсь перед обстоятельствами и получу свой поцелуй в уединенном месте.
– А Гален и Холод свои уже получили, – проныл Рис и сделал вид, что собирается открутить ухо возвращавшемуся на место Галену.
Баринтус поклонился с благородным изяществом и собрался скользнуть обратно, но ему это не удалось. Прозвучал вопрос:
– Лорд Баринтус, вы решили из "делателя королей" сделаться королем?
Ни один сидхе не назвал бы Баринтуса в лицо "делателем королей" – или королев, если на то пошло. Но прессе, увы, уши не открутишь.
Баринтус предпочел встать на колено возле меня, а не наклоняться к микрофону. В этой позе его голова оказалась почти на одном уровне с моей.
– Я сомневаюсь, что останусь в гвардии принцессы.
– А почему?
– Я нужен и в других местах.
Правда была в том, что, прежде чем принять Баринтуса в Неблагом Дворе после изгнания от благих, королева Андаис взяла с него обещание никогда не пытаться занять ее трон, даже если ему его предложат. Он был когда-то Мананнаном Мак Лиром, и королева, как и ее придворные, боялась его мощи. Так что он дал ей самую торжественную клятву, что никогда не сядет на ее трон.
Он поклонился всем присутствующим и просто отошел обратно к стене, ясно дав понять, что с него на сегодня вопросов достаточно. Китто, полусидхе-полугоблин, вернулся на место еще раньше. Он был всего четырех футов ростом, и потому большинство журналистов расценивали его как ребенка. Он был достаточно стар, чтобы помнить дохристианские времена, но его внешность вводила прессу в заблуждение – очень уж заурядно он выглядел в своих джинсах и футболке, с темными очками на глазах, с бледной кожей и короткими черными кудрями. У королевы не было в запасе выходных костюмов для мужчин его роста. Королевской портнихе не хватило времени даже подготовить ему обычную перемену. Он тихонько устроился у стены.
– Принцесса Мередит, как же вы выберете мужа из этих роскошных мужчин? – спросил репортер.
– Приз достанется тому, от кого я зачну ребенка, – сказала я, улыбаясь.
– А если вы полюбите другого? Что, если вы полюбите не того, от которого забеременеете?
Я вздохнула и позволила улыбке уйти с лица.
– Я – принцесса и наследница трона. В королевских браках любовь никогда не бралась в расчет.
– Но ведь по традиции положено иметь одного жениха, пока не наступит беременность, и менять его, только убедившись в бесплодии?
– Да, – сказала я, мысленно прокляв этого знатока наших обычаев.
– В таком случае почему у вас такой гарем из мужчин?
– А если бы вы получили такой шанс, вы бы им не воспользовались? – спросила я, вызвав смех. Но сбить их с курса не удалось.
– Вы выйдете замуж за того, кого не любите, лишь потому, что он стал отцом вашего ребенка?
– Наш закон высказывается на этот счет совершенно ясно. Я выйду замуж за отца моего ребенка.
– Кем бы он ни был? – не мог поверить другой репортер.
– Таков закон.
– А если одна из подруг вашего кузена принца Кела забеременеет раньше вас?
– В таком случае, по воле королевы Андаис, он станет королем.
– Так это своего рода гонка?
– Да.
– А где сейчас принц Кел? Его не видели уже около трех месяцев.
– Я не сторож своему кузену.
На самом деле он был в заключении – за многократные попытки убить меня и за другие преступления, которые королева не желала даже называть двору. За кое-какие из них полагалась смертная казнь, но Андаис выторговала у меня жизнь своего единственного ребенка. Его изолировали на полгода, подвергнув пытке той самой магией, которую он использовал против людей – потомков сидхе. Слезами Бранвэйн, одним из самых тайных наших зелий. Это афродизиак, преодолевающий любую волю. Он заставляет сгорать от жажды прикосновений, от жажды разрядки. Кела приковали к полу и намазали Слезами. При дворе заключали пари, выдержит ли эту пытку тот слабый рассудок, с которым он родился. Не далее как вчера королева поддалась на уговоры одной из женщин его гвардии и послала ее утолить его жажду, сберегая душевное здоровье Кела. И тут же было совершено три покушения на мою жизнь и одно – на жизнь королевы. Это нельзя было счесть простым совпадением, но королева любила своего сына.