Лорел Гамильтон
Прикосновение полуночи

   J., обладателю моей руки и моего сердца; тому, кто помогает мне играть во тьме, а не жить в ней.

Благодарности

   Всем моим друзьям, писателям и не писателям, кто пока меня любит, несмотря на то, что большинство бесед по телефону в последнее время начинаются с "Привет, пропажа". Надеюсь в будущем видеть вас почаще.

Глава 1

   Ненавижу пресс-конференции. А особенно ненавижу, когда приличную часть правды приказано скрыть. Такой приказ исходил от Королевы Воздуха и Тьмы, повелительницы темного двора фейри. Неблагой Двор – это власть, которой лучше не перечить, будь ты хоть принцесса этого двора. Я как раз и есть принцесса, племянница королевы Андаис, хотя особой пользы мне это никогда не приносило. Улыбаясь плотной стене репортеров, я очень старалась не выразить на лице эти мысли.
   Королева никогда еще не пускала такую толпу журналистов в самое сердце земли неблагих, в наш полый холм, в ситхен. Это наше убежище, а в убежище не водят репортеров. Но после вчерашнего покушения пришлось на это пойти – в качестве меньшего зла. Резон был в том, что внутри ситхена магия защитит меня успешней, а то вчера в аэропорту меня едва не застрелили.
   Пресс-атташе нашего двора, Мэдлин Фелпс, указала на первого репортера, и допрос начался.
   – Принцесса Мередит, вчера у вас на лице была кровь, но сегодня единственный след от случившегося – рука на перевязи. Какие травмы вы вчера получили?
   Моя левая рука действительно покоилась на зеленой холщовой перевязи, почти незаметной на фоне жакета. Я была одета в рождественские цвета, в красный и зеленый цвета Йоля[1] – радостно, празднично и по сезону. Зеленый жакет и красная блузка. Волосы у меня еще краснее, чем блузка. Самая неблагая моя черта – алые волосы сидхе[2], сидхе скарлет, лучший цвет для тех, кто хорошо смотрится в черном. Ничего общего с золотистым или апельсиново-рыжим цветом человеческих волос. Цвет жакета подчеркивал яркую зелень двух концентрических кругов в моих трехцветных радужках. Третий круг, золотой, временами вспыхивал под светом прожекторов, словно настоящий металл. Глаза у меня точь-в-точь как у благих сидхе – единственная черта, напоминающая о том, что моя мать принадлежит к золотому двору. Ну, как минимум наполовину принадлежит.
   Я не узнала репортера, задавшего вопрос. Новое для меня лицо, может, только после вчерашнего и появился. Поскольку вчерашнее покушение состоялось практически на глазах – точнее, на объективах, – прессы, часть репортеров пришлось оставить снаружи, потому что все они в зале не помещались. Пресс-конференции привычны мне с детства, но такой массовой никогда еще не было. Даже когда убили моего отца, журналистов собралось меньше. Меня учили, что к репортерам следует обращаться по имени, если они тебе знакомы, но тут я могла только улыбнуться и сказать:
   – Отделалась растяжением. Мне вчера крупно повезло.
   Вообще-то рука пострадала не в том покушении, которое попало на пленку. Нет, ее повредили во втором – или это было третье? – покушении на мою жизнь. Но две последние попытки произошли внутри ситхена, где мне вроде бы полагалось быть в полной безопасности. Единственное, почему королева и мои телохранители считали, что мне безопасней находиться здесь, чем в мире людей, – это потому, что заговорщики, стоявшие за покушениями на меня и на королеву, были арестованы или убиты. У нас вчера едва не свершился дворцовый переворот, а пресса об этом и не подозревала. Одно из древних людских наименований для фейри – скрытый народ. Вполне нами заслуженное.
   – Принцесса Мередит, у вас на лице вчера была ваша собственная кровь?
   На этот раз женщина, и знакомая.
   – Нет, – ответила я. На лице у журналистки стало проступать понимание, что от нее отделались односложным ответом. Глядя на ее мимику, я улыбнулась по-настоящему. – Нет, Шейла, это была не моя кровь.
   Она улыбнулась мне – этакая блондинистая штучка, выше ростом, чем я на любых каблуках.
   – Можно мне еще вопрос, принцесса?
   – Нет-нет, – вмешалась Мэдлин, – только по одному вопросу.
   – Все в порядке, Мэдлин. Пусть спросит.
   Наша пресс-атташе повернулась ко мне, дернув переключатель на поясе, чтобы микрофон не уловил ее слова. Я поняла намек и подвинулась к ней, прикрыв свой микрофон ладонью.
   Мэдлин наклонилась ко мне через стол. Длина юбки позволяла ей сделать это, не ослепляя сидящих в зале репортеров зрелищем белья. Покрой ее платья, как и цвет, полностью соответствовали моменту. В ее обязанности входило всегда знать, что допустимо, а что – нет. Она была у нас представителем от людей в куда большей степени, чем любой посол из Вашингтона.
   – Если Шейла задаст уточняющий вопрос, это начнут делать все. Нам станет трудней работать, мне и вам.
   Она была права, но...
   – Скажите им, что это – исключение. И пусть задает.
   Мэдлин подняла искусно подправленные брови, но сказала: "О'кей". С улыбкой поворачиваясь к репортерам, она стукнула по рычажку микрофона.
   – Принцесса разрешит Шейле задать уточняющий вопрос, но дальше мы вернемся к прежнему правилу. По одному вопросу от человека.
   Она указала на Шейлу и поощрительно кивнула.
   – Спасибо за возможность уточнить вопрос, принцесса Мередит.
   – Прошу вас.
   – Если это была не ваша кровь, то чья же?
   – Моего телохранителя Холода.
   Камеры дружно блеснули вспышками, так что я на миг ослепла, и всеобщее внимание переместилось мне за спину. Мои стражи встали у стены шеренгой, охватывающей наш помост и загибающейся в зал. Одеты они были на все вкусы – от пиджачных пар до полной брони в стиле готского клуба. Единственное, что объединяло все костюмы, – это оружие. Вчера мы пытались соблюсти приличия в отношении оружия – все стволы под одеждой, только выпуклости в неположенных местах заметны. Сегодня пистолеты под плащами и пиджаками остались, где и были, но к ним прибавились и пистолеты на виду, и еще мечи, ножи, топоры и щиты. Да и число стражей сегодня было больше чуть не втрое.
   Я оглянулась на Холода. Королева велела мне не заводить любимчиков среди стражей. Она дошла до того, что запретила мне даже томным взглядом выделять кого-нибудь одного в присутствии других. Мне это требование показалось странным, но она – королева, и спорить с ней небезопасно. И все же я оглянулась. В конце концов, он спас мне жизнь. Неужто это не стоит одного-единственного взгляда? Для королевы, моей тети, у меня найдется оправдание: пресса сочла бы странным, если бы я не выразила ему благодарности. Что было правдой. Только посмотрела я на него потому, что мне хотелось на него посмотреть.
   Волосы у него были серебряные, как рождественская мишура, блестящие и металлические. Они спадали занавесом до щиколоток, и я знала, какие они мягкие и живые и как приятно ощущать их живое тепло всем телом. Верхние пряди он убрал назад, скрепив их костяной заколкой. Волосы сверкали и переливались на фоне серого костюма от "Армани", сшитого в расчете на атлетическую фигуру и широкие плечи стража – а еще на пистолет в наплечной кобуре и пару-тройку ножей. Но на два пистолета в наплечных кобурах и плотно прикрепленный к бедру короткий меч в кожаных ножнах костюм не был рассчитан. Над плечом у Холода сквозь сияние его гривы проглядывала рукоятка второго меча. Ножами страж просто щетинился, а ведь у Холода всегда припрятаны еще один-два клинка, никому не видные. Ни один портной не сумеет сшить костюм, способный скрыть такую прорву оружия. Холоду даже не удалось застегнуть пиджак, и пистолеты, меч и один из ножей блестели под вспышками.
   Зал гремел криками "Холод, Холод!", пока Мэдлин выбирала, кому спрашивать. Репортер опять оказался из незнакомых. Ничто так не привлекает прессу, как покушение на убийство.
   – Холод, насколько серьезно ваше ранение?
   Холод ростом повыше шести футов, и поскольку я сидела и микрофоны были рассчитаны на мой рост, ему пришлось наклониться. Он грациозен в любом бою и с любым оружием, но сейчас, сложившись вдвое над микрофоном, казался неуклюжим. Я подумала, приходилось ли ему хоть раз говорить в микрофон, но он уже отвечал на вопрос:
   – Я здоров.
   Он выпрямился, и у него на лице я увидела облегчение, когда он отвернулся от камер – видимо, решив, что отделался от них. Ага, как же.
   – Но разве не ваша кровь была на принцессе?
   Его ладонь сжимала рукоятку короткого меча. Прикасаться к оружию без необходимости – признак нервозности. Он опять склонился к микрофону, на этот раз неловко задев мое больное плечо. Не думаю, что журналисты заметили эту маленькую оплошность, но для Холода это было невероятно неуклюже. Он оперся рукой о стол, чтобы восстановить равновесие, и посмотрел на меня глазами цвета серого зимнего неба. Взгляд безмолвно спрашивал: "Я сделал тебе больно?"
   – Нет, – сказала я одними губами. Он с облегчением вздохнул и повернулся к микрофонам.
   – Да, это была моя кровь.
   И он снова отступил назад в уверенности, что теперь-то им достаточно. Вообще-то мог бы знать, что это не так. За эти годы он не сосчитать сколько раз служил живой декорацией для королевы на подобных мероприятиях и мог бы теперь понять, что был несколько излишне краток. Ну, на этот раз он хотя бы не попытался тут же вернуться на свое прежнее место у меня за спиной.
   Следующего репортера я знала. Саймон Мак-Крэкен. Он не первый десяток лет писал о дворах фейри.
   – Если вы не ранены, Холод, то откуда взялась ваша кровь и как она попала на принцессу?
   Он знал, как сформулировать вопрос так, чтобы мы не смогли увернуться от ответа. Сидхе не лгут. Мы можем раскрасить правду во все цвета радуги и убедить собеседника, что черное – это белое, но никогда не лжем впрямую.
   Холод опять склонился к микрофону, опираясь на стол рукой. Это движение чуть приблизило его ко мне – ровно настолько, что его брюки задели край моей юбки, а меч оказался зажат между нами. Неудачно, если ему придется вытаскивать оружие. Я посмотрела на его руку, такую большую и сильную руку, и увидела, что пальцы у него побелели. Он сжимал стол, как сжимают край кафедры, когда нервничают.
   – В меня стреляли. – Ему пришлось откашляться, прежде чем продолжать. Я чуть повернула голову, как раз чтобы разглядеть его дивный профиль, и поняла, что он не просто нервничает. Холод – Убийственный Холод королевы – убийственно боялся. Страх перед аудиторией. О черт! – Рана уже зажила. Моя кровь попала на принцессу, когда я закрывал ее от опасности.
   Он попытался выпрямиться, но я остановила его. Прикрыв микрофон ладонью, я нагнулась к уху Холода, глубоко вдохнула аромат его кожи и шепнула:
   – Встань на колени или сядь рядом.
   Страж вздохнул так глубоко, что плечи дернулись, но встал на колено возле меня.
   Я подвинула микрофон к нему поближе и запустила руку ему под пиджак, на поясницу, чуть ниже расширения ножен большого меча. Когда фейри нервничают, любые фейри, им становится спокойней от прикосновений. Даже могучие сидхе чувствуют себя лучше при телесном контакте, хотя не все из нас это признают из боязни нарушить границу между знатью и обычными фейри. Но в моих жилах течет слишком много крови малых фейри, чтобы меня заботили такие пустяки. Мои пальцы ощутили струйку пота, стекающую по ложбинке спины.
   Мэдлин решила подвинуться ближе к нам, но я покачала головой. Она взглянула на меня вопросительно, но промолчала и тут же выбрала очередной вопрос.
   – Так вы перехватили пулю, предназначавшуюся принцессе Мередит?
   Я наклонилась к микрофону, щекой прижавшись к щеке Холода, но осторожно, стараясь не повредить макияж. Камеры взорвались вспышками белого света. Холод дернулся, и я знала, что камеры это зафиксируют. Ох, черт. Вспышки нас ослепили, перед глазами плясали белые и синие пятна. Мышцы Холода напряглись, но вот этого я бы не заметила, если бы не прикасалась к нему.
   – Приятно вас видеть, Сара, и да, он поймал мою пулю, – сказала я.
   Кажется, Сара ответила на мое приветствие, но я не была уверена, потому что все еще не могла толком ничего разглядеть, и в зале было слишком шумно. Меня приучили обращаться по именам к тем репортерам, кого я знала. Это создает дружескую атмосферу. А на пресс-конференции атмосфера нужна как можно более дружеская.
   – Вы испугались, Холод?
   Он чуточку расслабился под прикосновением моей руки.
   – Да, – признал он.
   – Вы боялись умереть? – выкрикнул кто-то без спроса.
   Холод тем не менее ответил:
   – Нет.
   Мэдлин вызвала кого-то еще, и он спросил:
   – А чего тогда вы боялись?
   – Я боялся, что пострадает Мередит. – Он облизнул губы и снова напрягся. Я поняла, в чем дело: он назвал меня по имени, без титула. Ошибка для телохранителя, но он, разумеется, был не просто телохранителем. Каждый страж формально мог стать моим принцем. Но мы – сидхе, мы не заключаем браки, пока не зачат ребенок. Бесплодным парам не разрешено жениться. В общем, телохранители не просто "хранили" мое тело...
   – Холод, вы бы пожертвовали жизнью ради принцессы?
   Он не раздумывал ни секунды.
   – Конечно. – Тон ясно показывал всю глупость вопроса.
   Репортер из задних рядов, стоявший рядом с телекамерой, задал следующий вопрос:
   – Холод, как вам удалось залечить пулевую рану менее чем за сутки?
   Холод опять болезненно глубоко вздохнул.
   – Я – воин сидхе.
   Репортеры ждали продолжения, но я знала, что продолжения не будет. По мнению Холода, то, что он сказал, объясняло все. Он получил всего лишь сквозную пулевую рану из обычного стрелкового оружия. Чтобы остановить воина-сидхе, нужно гораздо больше.
   Я спрятала улыбку и наклонилась к микрофону, чтобы изложить это прессе, но тут пот на спине стража вдруг перестал быть теплым и мокрым. Словно струйка холодного воздуха пробежала по его телу. Холодного настолько, что я от неожиданности отдернула руку.
   Взглянув на его большую ладонь на столе, я увидела то, чего боялась. От пальцев расползалась белая каемка инея. Слава Богине, что скатерть на столе белая – только поэтому никто еще ничего не заметил. Может, кто-нибудь углядит позже, когда станут просматривать отснятый метраж, но с этим я уже ничего не могла поделать. Мне было о чем беспокоиться и без таких дальних хлопот. В какой-то мере случившееся было моей виной. Я нечаянно снабдила Холода силой, которой он прежде не обладал. Сила – это благословение Богини, но с новой силой приходят новые соблазны и новая ответственность.
   Вынув руку из-под пиджака Холода, я накрыла ладонью его руку, одновременно обратившись к удивленно переговаривающимся репортерам. Я ожидала, что рука стража окажется такой же холодной, как струйка силы, бежавшая по его спине, но рука, к моему удивлению, была гораздо теплее.
   – Сидхе исцеляются почти от всех ран, – напомнила я.
   Иней расползался дальше. Край морозного пятна коснулся микрофона и пополз вверх. Микрофон затрещал, и я сжала руку Холода. Только теперь он заметил, что натворил его страх. Да я и так знала, что это он не нарочно. Он сжал руку в кулак, но моя ладонь осталась у него на руке, наши пальцы переплелись. Я не хотела, чтобы кто-то заметил иней до того, как он растает.
   Я повернулась к Холоду лицом, и он посмотрел на меня. В его радужках падал снег, словно в рождественских стеклянных игрушках. Я наклонилась и поцеловала его. Поцелуй оказался для него неожиданностью – ведь он слышал предостережение королевы насчет фаворитизма, – но Андаис простит меня, если мне удастся заставить ее выслушать мои объяснения. Она бы сделала то же самое, а то и похлеще, лишь бы отвлечь прессу от нечаянного проявления магии.
   Мы всего лишь целомудренно соприкоснулись губами, потому что Холод чувствовал себя неловко в присутствии всех этих чужих людей. Кроме того, моя красная помада размазалась бы на манер клоунского грима, решись мы на глубокий поцелуй. Сквозь сомкнутые веки вспышки камер казались оранжевыми.
   Я отстранилась первой. Глаза Холода еще были закрыты, губы расслаблены, почти приоткрыты. Он моргнул. Вид у него был ошарашенный, может – из-за вспышек, может – из-за поцелуя. Хотя – Богиня знает – я целовала его и прежде, и гораздо... ощутимей. Неужели мой поцелуй все еще значит для него так много, хотя мы целовались уже столько раз, что и не сосчитать?
   Его взгляд говорил "Да" так ясно, как не могли бы сказать никакие слова.
   Фотографы бросились ближе к столу и остановились только у линии стражей. Они снимали мое лицо и лицо Холода. Иней растаял, пока мы целовались, оставив только едва заметные влажные пятна на белой ткани вокруг наших рук. Мы скрыли волшебство, зато продемонстрировали лицо Холода всему миру. Что нужно сделать, когда мужчина показывает всему миру, как на него действует ваш поцелуй? Правильно, поцеловать его еще раз. Что я и сделала, уже не заботясь ни о клоунском гриме, ни о приказе королевы. Я просто хотела видеть такое выражение у него на лице, когда мы целуемся. Всегда и везде.

Глава 2

   Мы с Холодом оба перемазались в красной помаде, но мы сидхе, и гламор – одна из самых мелких наших способностей. Чуточку концентрации – и моя помада приобрела вид только что нанесенной, хоть я и чувствовала, что она размазана по подбородку. Я набросила магию и на лицо Холода, чтобы он выглядел нормально, а не так, словно дорвался до горшка с красной краской и окунулся в него лицом.
   Вообще-то использовать магию против прессы – незаконно. Верховный суд объявил, что это противоречит первой поправке – свобода слова и все такое. Но нам позволялось использовать немножко волшебства для себя, в косметических целях. В конце концов, чем это отличается от макияжа и пластических операций, к которым прибегают знаменитости? Вспомнив про секреты кинозвезд, суд мудро решил не трогать это осиное гнездо.
   Я бы могла с самого начала воспользоваться гламором вместо косметики, но это требовало концентрации, а мне хотелось сохранить все свои умственные способности для общения с прессой. Кроме того, в случае нового покушения на меня гламор не устоял бы. У королевы хватило тщеславия и мелочности, чтобы подумать об этом и приказать мне воспользоваться косметикой – на всякий случай. Видимо, чтобы на мой труп было приятно взглянуть. А может, я слишком цинична. Может, она просто не доверяла моим способностям в плане гламора. Кто знает?
   Я сказала Холоду, что с него достаточно вопросов на сегодня, и тут же репортеры налетели на него, как пираньи: "Холод, Холод..." Нашлись даже такие, кто выкрикнул вопросики в стиле "Как она в постели?.. Сколько раз в неделю вам удается ее трахнуть?". Люблю таблоиды. Особенно кое-какие из европейских. По сравнению с ними американские "желтые" листки кажутся попросту застенчивыми.
   Подобные грубые вопросы мы оставили без внимания. Холод снова занял свой пост у стены. Я чувствовала окружавшее его слабое волшебство. Если он отойдет подальше, гламор развеется, но на таком расстоянии я могла удерживать чары. Не вечно, но достаточно долго, чтобы мы успели развязаться с этим бардаком.
   Мэдлин выбрала одно из уважаемых изданий, "Чикаго трибюн", но вопрос заставил меня пожалеть, что она не обратилась к таблоидам.
   – Мой вопрос состоит из двух частей, Мередит... Вы позволите?
   Репортер был так любезен, что мне стоило сразу заподозрить неладное.
   Мэдлин взглянула на меня, и я кивнула. Он спросил:
   – Если сидхе могут залечить практически любую рану, почему ваша рука не исцелилась?
   – Я не чистокровная сидхе, так что выздоравливаю медленней, почти как люди.
   – Да, вы частично человек и частично брауни[3], это известно. Но правда ли в таком случае, что некоторые знатные сидхе Неблагого Двора считают, будто в вас недостаточно крови сидхе, чтобы править ими? И даже если вы взойдете на трон, они не признают вас королевой?
   Я улыбалась бесконечным вспышкам и с бешеной скоростью ворочала мозгами. Кто-то ему это сказал. Кто-то, кому стоило бы сперва подумать. Некоторых сидхе действительно пугала моя смертность, моя смешанная кровь, они думали, что, взойдя на трон, я их погублю. Что моя смертная кровь лишит их бессмертия. Это стало мотивом для как минимум одной, если не двух последних попыток убить меня. Целый дом сидхе и глава другого дома были сейчас под арестом в ожидании приговора. Никто не обговаривал со мной, что отвечать на подобный вопрос, поскольку никому и присниться не могло, что кто-то из сидхе или малых фейри осмелится хотя бы намекнуть об этом прессе.
   Я отважилась сказать полуправду.
   – Среди вельмож есть такие, кто считает мою смешанную кровь недостатком. Но расисты существуют везде, мистер...
   – О'Коннел, – представился он.
   – ...мистер О'Коннел, – закончила я.
   – Так вы считаете это проявлением расизма?
   Мэдлин попыталась остановить меня, но я ответила, потому что хотела знать, как много ему известно.
   – А что это, если не расизм, мистер О'Коннел? Им не нравится мысль, что какая-то грязная полукровка займет трон.
   Если он теперь продолжит развивать тему, то будет выглядеть расистом. Репортер из "Чикаго трибюн" не может позволить себе выглядеть расистом.
   – Это некрасивое обвинение, – сказал он.
   – Да, – согласилась я. – Некрасивое.
   Мэдлин вмешалась в наш диалог:
   – Нам нужно двигаться дальше. Следующий вопрос.
   Она указала на кого-то другого, немного нетерпеливо, но, в общем, она действовала правильно. Нам нужно было сменить тему. Хотя среди других тем были не менее болезненные.
   – Правда ли, что полисмена чарами вынудили выстрелить в вас, принцесса Мередит?
   Вопрос пришел от мужчины в первом ряду – смутно знакомого, как многие, кто часто мелькает на экране.
   Сидхе не лгут. Наш национальный спорт – умение говорить околичностями. В принципе лгать мы можем, но тем самым навлекаем на себя проклятие. Когда-то за ложь изгоняли из волшебной страны. Правильным ответом на вопрос репортера было бы "да", но мне не хотелось так отвечать. Так что я попыталась увильнуть.
   – Бросьте вы эту "принцессу", парни. Я три года работала детективом в Лос-Анджелесе и как-то поотвыкла от титулов.
   Мне очень хотелось избежать вопроса о том, кто наложил чары на полицейского. Это было частью попытки дворцового переворота. Нам ужасно не хотелось признавать, что вельможа-сидхе заставил одного из охранявших меня полицейских напасть на меня.
   Мэдлин превосходно поняла намек и вызвала нового репортера.
   – Здесь сегодня настоящий парад бойцов сидхе, прин... Мередит. – Женщина улыбнулась, опустив титул. Я так и думала, что это им понравится. А мне не нужен был титул, чтобы помнить, кто я такая. – Вы увеличили охрану из опасения за свою безопасность?
   – Да, – ответила я, и Мэдлин кивнула следующему.
   Это был другой репортер, но он вернулся к больному вопросу.
   – Что заставило полицейского выстрелить в вас, Мередит? Чары?
   Я тянула паузу, пытаясь придумать ответ, но тут Дойл оставил свое место и подошел ко мне. Он наклонился к микрофону, весь словно черная статуя, вырезанная из одного куска мрамора: черный деловой костюм, черная рубашка с высоким воротничком, туфли, даже галстук – все одной и той же невообразимой черноты.
   – Можно мне ответить на этот вопрос, принцесса Мередит?
   По краям его ушей от мочек до острых верхушек сияли многочисленные серебряные сережки-гвоздики. Вопреки убеждениям всяких там псевдоэльфов с хрящевыми имплантатами в ушах острые уши Дойла выдавали его низкое происхождение, смешанную кровь, как у меня. Длиннющие черные волосы Дойла запросто могли бы скрыть его "уродство", но он почти никогда к такой уловке не прибегал. Сегодня волосы были собраны в обычную его косу. Маленький алмаз в мочке уха блестел прямо у моей щеки.
   Почти все его оружие было также монохромно, как и одежда, так что разглядеть ножи и пистолеты, черные на черном, было нелегко. Он был Мраком королевы, ее убийцей на побегушках больше тысячи лет. А теперь он мой.
   Я постаралась удержать на лице такое же непроницаемое выражение, как у Дойла, и не выдать облегчения.
   – Прошу, прошу, – сказала я.
   Он наклонился к установленному передо мной микрофону.
   – Вчерашнее покушение на жизнь принцессы еще расследуется. Прошу прощения, но ряд деталей пока нельзя обсуждать публично. – Его низкий голос резонировал в микрофоне. Я заметила, как некоторые журналистки вздрогнули, и вздрогнули не от страха. До сих пор я не знала, что у него хороший голос для микрофона. Дойл, как и Холод, еще никогда не говорил на микрофон, но его это в отличие от Холода не смущало. Его вообще мало что смущало. Он был Мрак, а мрак нас не боится, это мы боимся мрака.