Мэдлин оглядывала меня с подозрением.
   – Вы хорошо себя чувствуете, принцесса?
   – Прошу прощения, я немного устала, кажется. Что, я пропустила вопрос?
   Она улыбнулась и кивнула.
   – Боюсь, что так.
   Она повторила вопрос, и я пожалела, что все-таки расслышала его.
   – Вам известно, где находится ваш кузен?
   – Он здесь, в ситхене, но чем он занят в эту минуту, я не знаю. Прошу прощения.
   Мне нужно было уйти от этой темы и вообще с этой сцены. Я подала сигнал Мэдлин, и она закрыла пресс-конференцию, пообещав устроить фотосессию через день-другой, когда принцесса окончательно выздоровеет.
   Волшебное созданьице с крылышками бабочки впорхнуло под объективы. Фея-крошка. Шалфей, с которым я "спала", мог вырастать почти в человеческий рост, но большинство его сородичей всегда были размером с куклу Барби или даже меньше. Королева не обрадуется, узнав, что малютка показалась прессе. Когда журналистов пускали в ситхен, самые далекие от людского облика фейри должны были держаться подальше от них, особенно от камер, под угрозой монаршего гнева.
   Малютка была голубовато-розовая, с блестящими голубыми крыльями. Фея пролетела сквозь строй прожекторов, прикрывая глаза крошечной ладошкой. Я думала, что она подлетит ко мне или к Дойлу, но она выбрала Риса.
   Она спряталась в его длинных белых кудрях и прошептала что-то стражу на ухо, закрываясь его шляпой, как щитом. Рис поднялся и подошел к нам, улыбаясь.
   Дойл стоял совсем рядом со мной, но я не сумела разобрать, что прошептал ему Рис.
   Дойл кивнул, и Рис вышел первым, унося крошечную фею, так и оставшуюся под защитой его кудрей. Я хотела спросить, что же такое важное стряслось, что Рис не стал дожидаться ухода прессы. Кто-то крикнул:
   – Куда вы, Рис?
   Но Рис только махнул рукой и улыбнулся в ответ.
   Дойл помог мне встать, и стражи сомкнулись вокруг меня разноцветной стеной, но репортеры не хотели нас отпускать.
   – Дойл, принцесса, что случилось?
   – Что сказала малышка?
   Пресс-конференция была закончена, и вопросы мы проигнорировали. Может, стоило бы дать им какое-то объяснение, но Дойл то ли не считал это нужным, то ли не знал, что сказать. Его рука, на которую я опиралась, была напряжена, а значит, сообщение Риса его потрясло. Чего же все-таки боится Мрак?
   Стена разноцветных широкоплечих мальчиков сопроводила меня со сцены и из зала. Оказавшись в коридоре, вдали от прессы, я прошептала:
   – Что случилось?
   Современная технология – чудесная штука, но мне не хотелось, чтобы наш разговор уловил какой-нибудь сверхчувствительный микрофон.
   – В одном из коридоров у кухни лежат два трупа.
   – Фейри? – спросила я.
   – Один, – ответил Дойл.
   Я споткнулась на своих каблуках, попытавшись остановиться, когда он продолжал тащить меня вперед.
   – А второй?
   Он кивнул:
   – Вот именно.
   – Что, репортер?! Кто-то из них решил прогуляться?
   Холод наклонился к нам из общего строя.
   – Это невозможно. Здесь везде заклятия, которые не выпустят человека за пределы безопасной зоны внутри ситхена.
   Дойл смерил его взглядом.
   – Ну так скажи, откуда взялся в нашем ситхене мертвый человек с фотокамерой в руке.
   Холод открыл рот... и закрыл его.
   – Не знаю.
   Дойл качнул головой:
   – И я не знаю.
   – Да, – протянул Гален. – Похоже на катастрофу.
   В ситхене неблагих фейри лежит мертвый журналист, а толпа живых журналистов еще слоняется поблизости. Катастрофа – это еще слабо сказано.

Глава 3

   При дворах я видела больше насилия, чем за всю свою карьеру частного детектива в Лос-Анджелесе, зато в Л-А я видела много больше смертей. Не потому, что я часто расследовала убийства – частным сыщикам не поручают такие расследования, во всяком случае, не по свежим следам, – а потому, что большинство обитателей волшебной страны бессмертны. Бессмертные, по определению, умирают не слишком часто. Мне хватило бы одной руки, чтобы посчитать по пальцам, сколько раз полиция вызывала нас на место убийства, и пальцы еще остались бы. Даже в этих случаях нас звали только потому, что "Детективное агентство Грея" обладало лучшим на Западном побережье штатом практикующих магов. Магия ничем не отличается от прочих инструментов: если с ее помощью можно творить добро, то найдутся и те, кто сумеет обратить ее во зло. Наше агентство специализировалось на "Сверхъестественных проблемах – Волшебных Решениях". Этот девиз значился на наших визитных карточках и на бланках агентства.
   И еще я приучила себя, что мертвое тело – всегда "оно". Потому что как только начинаешь думать об убитых "он" или "она" – они сразу становятся для тебя личностями, людьми, а они больше не люди. Это трупы, и если не брать во внимание очень специфические обстоятельства, они являются всего лишь инертной материей. Потом, после всего, можно посочувствовать жертве, но на месте преступления, особенно в первые моменты, для нее же лучше, если ты обойдешься без сочувствия. Сочувствие мешает думать. Сопереживание выводит из строя. Отстраненность и логика – вот спасение на месте убийства. Все другое ведет к истерике, а я – не только самый квалифицированный детектив среди присутствующих, я еще принцесса Мередит Ник-Эссус, обладательница рук плоти и крови, Погибель Бесабы. Бесаба – это моя мать, и из-за моего зачатия ей пришлось выйти замуж за моего отца и какое-то время жить при Неблагом Дворе. Я принцесса, а в один прекрасный день могу стать королевой. Будущие королевы истерик не устраивают. Будущим королевам, которые к тому же опытные детективы, истерика вообще не позволительна.
   Проблема была в том, что одну из убитых я знала. Я помнила ее взгляд и походку. Я знала, что она любила классическую литературу. Когда ей пришлось покинуть Благой Двор и присоединиться к нам, она поменяла имя, как это делали многие, даже не изгнанники. Фейри меняют имена, чтобы не вспоминать каждый день о том, кем они были и как низко пали. Она назвалась Беатриче, по имени возлюбленной Данте в его "Божественной комедии". Дантов ад. Она говорила: "Я в аду, и имя у меня должно быть соответствующее". В колледже я выбрала одним из факультативных курсов мировую литературу. Закончив учебу, я подарила большую часть книг Беатриче, потому что она их стала бы читать, а я – нет. Я могла в любой момент купить заново те немногие книги, которые мне по-настоящему нравились. Беатриче не могла. Она не могла сойти за смертную и не любила, когда на нее пялились.
   Сейчас я на нее пялилась, но это не имело для нее значения. Для нее теперь вообще ничто не имело значения.
   Беатриче выглядела как увеличенная копия крошечной феи, прятавшейся в волосах Риса. Когда-то она тоже могла уменьшаться до такого размера, но с ней что-то случилось при Благом Дворе, что-то, о чем она никогда не говорила, и она потеряла способность менять размер. Она навсегда осталась примерно в четыре фута и два дюйма ростом[7], и нежные стрекозиные крылья за ее спиной стали бесполезны. Феи-крошки не умеют левитировать, они летают по-настоящему, а при таком росте крылья уже не могут их поднять.
   Кровь растеклась под ее телом широкой темной лужей. Кто-то подкрался к ней сзади и перерезал ей горло. Так близко мог подобраться только тот, кому она доверяла, – ил и убийца прикрылся магией. Чтобы лишить ее бессмертия, тоже нужно было владеть магией не на среднем уровне. Не так уж много тех, кто способен и на то, и на другое.
   – Что же случилось, Беатриче? – тихо сказала я. – Кто сделал с тобой такое?
   Гален подошел ко мне.
   – Мерри!
   Я взглянула на него.
   – Тебе нехорошо?
   Я покачала головой и перевела взгляд на второе тело. Вслух я сказала:
   – Сейчас все пройдет.
   – Врунишка, – тихо произнес он и попытался обнять меня, поддержать. Я не оттолкнула его руки, но отступила назад. Не было времени льнуть к кому-то. У нас в обычае поддерживать друг друга прикосновениями, но горстка стражей, которых я взяла с собой в Л-А, проработала на агентство Джереми всего несколько месяцев. Я провела там несколько лет. На месте преступления не обнимаются. Не ищут утешения. Просто делают свою работу.
   Лицо Галена немного вытянулось, словно я его обидела. Я не хотела задеть его чувства, но у нас была чрезвычайная ситуация. Он не мог этого не видеть. Ну почему я в который раз должна тратить нервы на чувства Галена, вместо того чтобы заниматься делом? Бывали минуты, когда я слишком хорошо понимала, почему отец не выбрал Галена мне в женихи, как бы дорог мне ни был страж.
   Я подошла ко второму телу. Убитый лежал у пересечения коридора с другим, более широким. Он лежал на животе, руки раскинуты в стороны. На спине расплылось большое пятно крови, и кровь еще струилась по его телу.
   Рис сидел на корточках возле тела и посмотрел на меня, когда я подошла. Фея выглянула из массы его волос и тут же спряталась, словно в испуге. Феи-крошки обычно летают стайками, как птицы или бабочки. Поодиночке они, как правило, застенчивы.
   – Разобрался, как его убили? – спросила я.
   Рис указал на узкую дыру в спине мужчины.
   – Ножом, думаю.
   Я кивнула.
   – Клинок вытащили и унесли. Почему?
   – Потому что в нем было что-то особенное, что могло бы выдать убийцу.
   – Или он просто не хотел терять хороший клинок, – предположил Холод. Он сделал к нам два шага, перейдя из большого коридора в меньший. Перед этим он расставил людей с приказом никого не подпускать к месту убийства. Со мной было достаточно стражей, чтобы перекрыть оба конца коридора, что мы и сделали.
   Когда мы подошли сюда, коридор охранялся летающими горшками и кастрюлями, за что спасибо Мэгги-Мэй, главной поварихе Неблагого Двора. Брауни могут заставить летать предметы, а сами левитировать почему-то не умеют. Мэгги пошла вместе с Дойлом, чтобы попытаться добиться толка от служанки, которая нашла тела. У той случилась истерика, и Мэгги не могла понять, то ли девушка увидела что-то по-настоящему ужасное, то ли просто испугалась мертвецов. Дойл надеялся это выяснить. Он полагал, что служанка отреагирует на его появление так, словно он продолжает оставаться Мраком королевы, убийцей на посылках, и скажет правду из страха и по привычке. Если она просто напугана, бедняжка при виде него скорее всего рухнет в обморок, но я разрешила ему попытаться. Если что, я смогу сыграть хорошего копа после того, как он сыграет плохого.
   Баринтуса я послала рассказать королеве о случившемся, потому что у него было больше всего шансов не понести наказание за плохую весть. Королева нередко перекладывала вину за дурные вести на гонца.
   – Может быть, – согласился Рис. – Или просто по привычке. Ударил, вытащил клинок, вытер его и положил в ножны. – Он показал на пятно на плаще мужчины.
   – Верно, он вытер клинок, – произнесла я.
   – Почему "он"? – посмотрел на меня Рис.
   Я пожала плечами.
   – Ты прав, могла быть и "она".
   Я не услышала, как вернулся Дойл, но почувствовала его присутствие на миг раньше, чем он заговорил.
   – Убийца метнул нож з убегающего.
   В общем, я была согласна, но мне захотелось узнать, почему он так решил. Если честно, я не хотела быть главной в этом расследовании, но у меня было больше всего опыта. Так что груз ложился на мои плечи.
   – Почему ты так думаешь?
   Он потянулся к плащу мужчины, и я предупредила:
   – Не трогай его.
   Дойл удивленно посмотрел на меня, но выпрямился.
   – Вот здесь, где пола плаща завернулась, видно, что сейчас отверстия в плаще и в рубашке над раной не совпадают. Он убегал, а потом, когда нож вытащили, его карманы обшарили и сдвинули плащ.
   – Спорим, перчаток на убийце не было.
   – Мало кто подумал бы об отпечатках пальцев и анализе ДНК. Мы здесь скорее станем беспокоиться о магии, чем о науке.
   Я кивнула.
   – Точно.
   – Он увидел что-то, напугавшее его, – подытожил Рис, вставая. – Он бросился в эту сторону, пытаясь убежать. Но что он увидел? От чего он убегал?
   – На тропах ситхена бродит немало жутких тварей, – заметил Холод.
   – Да, но он – журналист, – возразила я. – Он пришел сюда, именно чтобы найти что-то странное или жуткое.
   – Может, он увидел смерть малой фейри? – предположил Холод.
   – То есть убийство Беатриче? – переспросила я.
   Холод кивнул.
   – Хорошо, допустим, он стал свидетелем. Он побежал, в него метнули нож и убили. – Я помотала головой. – Здесь чуть ли не все носят ножи. И почти каждый может броском пришпилить муху к стене. Это не слишком сужает круг подозреваемых.
   – Зато смерть Беатриче сужает заметно. – Рис бросил на меня выразительный взгляд. Можно ли обсуждать это при новых стражах, которым мы еще не вполне доверяли?
   – Нет смысла скрывать, Рис. Бессмертных нельзя убить ножом, и все же она мертва. Здесь потребовалось заклинание, мощное заклинание, и сотворить его мог только сидхе, да еще кое-кто из слуа[8].
   – Королева запретила слуа появляться сегодня. Они могут вызвать кривотолки одним своим видом, попадись они на глаза репортерам.
   Из всех фейри слуа меньше всего походили на людей. Кошмарные твари, которых боялись даже сами неблагие. Единственные, кто мог на нас охотиться. Дикая охота, жуткая стая, которая могла преследовать фейри, даже сидхе, пока не загонит. Иногда они убивали жертву, иногда приводили к королеве. Сидхе боялись слуа, и угроза их преследования служила одной из причин бояться королевы. Я согласилась разделить постель с их царем, чтобы скрепить наш союз против моих врагов. Об зтой сделке не было широко известно. Кое-кто из сидхе и даже из малых фейри счел бы это извращением. Я думала об этом как о политической необходимости. Кроме того, я старалась не слишком зацикливаться на технических подробностях. Шэлто, их царь, Властитель Всего, Что Проходит Между, был наполовину сидхе, но другая его половина и близко не стояла к гуманоидам.
   Я качнула головой.
   – Не думаю, что кто-то из слуа сумел бы сегодня скрытно бродить по ситхену. Только не с теми чарами, которыми заперли коридоры.
   – Точно так же, как этот репортер не мог покинуть разрешенную территорию, – бросил Холод, и я не могла не согласиться.
   – Давайте скажем вслух то, что все уже давно сказали про себя, даже те, кому претит сама мысль об этом: Беатриче и репортера убил сидхе.
   – Что по-прежнему оставляет нам несколько сотен подозреваемых, – уныло сказал Рис.
   – Служанка очень напугана, – заметил Дойл. – Я не разобрался, боится она чего-то конкретного или всей ситуации.
   – Значит, ты напугал ее еще больше, – сделала вывод я.
   – Не нарочно, – пожал плечами Дойл.
   Я подозрительно на него глянула.
   – Я говорю правду, Мередит. Но Душистый Горошек испугалась прихода Мрака королевы. Она, кажется, решила, что я пришел ее убить.
   – Почему она подумала, что королева хочет ее смерти? – удивился Рис.
   У меня возникла мысль на этот счет, пугающая мысль, потому что королеве она точно не понравилась бы. Я не высказала ее вслух в надежде, что новые стражи до нее не додумаются, хоть и знают так же точно, как и мы, что виновником был сидхе. Андаис приставила ко мне нескольких мужчин, которых я не знала, и парочку тех, кому я откровенно не доверяла. Мысль состояла в том, что виновен был кто-то из людей Кела. Что, если служанка, Душистый Горошек, видела, как кто-то из приспешников Кела покидает место двойного убийства? Она бы не усомнилась в желании королевы обеспечить ее молчание.
   Проблема была в том, что я не могла понять, какую выгоду получал Кел или кто-то из его слуг от убийства Беатриче. Репортер, похоже, был случайной жертвой – просто оказался не в то время не в том месте.
   – Тебе что-то пришло на ум, – догадался Рис.
   – После, – сказала я, стрельнув глазами в сторону мужчин, стоявших всего в паре футов от нас.
   – Да, – кивнул Дойл. – В более уединенном месте.
   – Нужно убрать тела, – сказал кто-то за нашими спинами. Волосы Аматеона, забранные в тугую медно-рыжую французскую косичку, оставляли его лицо открытым, но оно не нуждалось в дополнительных украшениях, потому что глаза его состояли из перемежающихся лепестков красного, синего, желтого и зеленого цветов, вроде разноцветной ромашки. У меня часто голова шла кругом, когда я встречала его взгляд, как будто мои собственные глаза не выдерживали такого зрелища. У Аматеона был тонкий профиль, но подбородок квадратный, так что страж умудрялся выглядеть и мужественно, и изящно. Как будто его лицо, как и глаза, не могло выбрать что-то одно.
   – Репортера станут искать, Аматеон, – напомнила я. – Мы не можем просто убрать труп и надеяться, что все обойдется.
   – Почему? Почему бы нам просто не сказать, что мы не знаем, куда он делся? Или что кто-то из малых фейри видел, как он покидал холм?
   – Потому что это ложь, – процедил Рис. – Сидхе не лгут, или ты забыл об этом за годы ваших с Келом развлечений?
   Лицо Аматеона потемнело от подступающего гнева, но он сдержался.
   – Чем мы занимались с Келом – не твое дело. Но я уверен, что королева пожелает скрыть это от прессы. Убийство репортера при нашем дворе разрушит всю хорошую репутацию, которую она так тщательно создает последние лет тридцать.
   Наверное, в этом он был прав. Королева не захочет признать случившееся. А стоит ей догадаться о моих подозрениях насчет Кела, и она закопает все еще глубже. Она слишком сильно его любит и всегда любила слишком сильно.
   То, что Аматеон предложил спрятать тела, еще больше заставило меня задуматься, не стоят ли за убийством интересы Кела. Аматеон всегда был на его стороне. Кел – последний чистокровный потомок династии, правящей нашим двором уже три тысячи лет. Аматеон – из тех, кто считает меня выродком и позором для трона. Так почему же он решился участвовать в борьбе за мою постель с перспективой сделать меня королевой? Потому что так приказала королева Андаис. Когда он отверг предложенную ему честь, она постаралась довести до него свои аргументы – весьма болезненные – в пользу тезиса, что двором правит она, а не Кел, а Аматеон будет делать то, что ему скажут, или пусть пеняет на себя. Частью этого "пеняет на себя" стали обрезанные по плечи волосы – все еще длинные по меркам людей, но позорище для него. Было и другое, болезненное уже для тела, а не для гордости, но он не делился такими подробностями, а я и не хотела их знать, если честно.
   – Если бы погибла только Беатриче, я могла бы с тобой согласиться, – сказала я. – Но на нашей земле погиб человек. Мы не сможем это скрыть.
   – Сможем, – возразил он убежденно.
   – Ты никогда не общался с прессой так, как приходилось мне, Аматеон. Был ли этот репортер одиночкой, или он пришел сюда в составе группы, которая уже наверняка начала его искать? Даже если он пришел один, другие журналисты должны его помнить. Если бы кто-то из нас убил его в мире людей, мы могли бы скрыть виновника, и стало бы просто одним нераскрытым преступлением больше. Но его убили на нашей земле, и этого нам не скрыть.
   – Ты говоришь так, словно собираешься рассказать прессе о его смерти!
   Я отвернулась от его непонимающих глаз.
   Он потянулся к моей руке, но Холод просто шагнул и встал между нами, так что его жест остался незаконченным.
   – Ты объявишь об этом прессе? – поразился он.
   – Нет, но нам придется сообщить полиции.
   – Мередит... – начал фразу Дойл.
   Я оборвала его:
   – Нет, Дойл. Его зарезали ножом. Мы не сумеем вычислить, чей это был клинок. А хорошая команда криминалистов с этим может справиться.
   – Есть заклинания, которые приведут от раны к оружию, ее нанесшему, – сказал Дойл.
   – Да, и ты воспользовался ими, когда нашел на лугу тело моего отца. Но обнаружить убившее его оружие тебе не удалось.
   Я приложила все усилия, чтобы произнести эти слова спокойно, чтобы за ними не встал образ. Моего отца убили, а столица Испании – Мадрид... Просто факт в ряду фактов, ничего больше.
   Дойл глубоко вздохнул.
   – В тот день я подвел принца Эссуса и тебя, принцесса Мередит.
   – Ты не смог раскрыть преступление, потому что его совершил сидхе. Достаточно владевший магией, чтобы отвести твое заклинание. Ты же понимаешь, Дойл: виновный в этих убийствах владеет магией не хуже нас. Но с современной криминалистикой он не знаком. От науки он защититься не сможет.
   Тут вперед выступил Онилвин. Он был сложен тяжелее любого другого сидхе, высокий, но грузный, и все же двигался грациозно, словно позаимствовал походку у кого-то постройнее. Волосы длинным волнистым хвостом спадали у него по спине поверх черного костюма и белой рубашки. Черный – это цвет королевы и Кела. Очень популярный цвет при Неблагом Дворе. Волосы у Онилвина такие темно-зеленые, что отливают черным. А глаза – светло-зеленые с искорками у зрачка.
   – Неужели ты собираешься пустить в нашу землю человеческих воинов?
   – Если ты о человеческой полиции, то да, именно это я и собираюсь сделать.
   – Ты откроешь нас людям из-за смерти кухарки и одного человека?
   – Не думаешь ли ты, что смерть человека не так важна, как смерть сидхе? – Я посмотрела прямо ему в глаза и порадовалась, увидев, что он осознал свою ошибку. Он припомнил, что я – частично человек.
   – Что значит одна смерть или даже две по сравнению с вредом, который твое решение причинит двору в глазах мира? – Он пытался исправить впечатление, и попытка была недурна.
   – Ты думаешь, что смерть кухарки менее важна, чем смерть вельможи? – спросила я, игнорируя его старания.
   Тут он улыбнулся – очень свысока, такой характерной для него улыбкой.
   – Разумеется, я считаю, что жизнь благородного сидхе стоит больше, чем жизнь слуги или жизнь человека. Так думала бы и ты, будь у тебя чистая кровь.
   – Тогда я рада, что моя кровь смешанная, – заявила я. Я разозлилась по-настоящему и пыталась не дать злости перейти в силу, не начать светиться, не поднять ссору на новый уровень. – От этой служанки, которую, кстати, звали Беатриче, я видела больше добра, чем от благородных сидхе любого из дворов. Беатриче была мне другом, и если сейчас ты не можешь предложить ничего полезнее своих классовых предрассудков, то я уверена, королева Андаис найдет тебе занятие среди собственных стражей.
   Его кожа из бледно-зеленой стала попросту белой, и при виде его страха мне на секунду стало очень приятно. Андаис прислала его в мою постель и накажет его, если я его туда не возьму. Накажет и меня, но сейчас мне до этого не было дела.
   – Откуда мне было знать, что она для тебя что-то значит, принцесса Мередит?
   – Считай, что я тебя предупредила, Онилвин... – Я повысила голос, чтобы меня услышали по всему коридору: – ...И вас тоже, кто меня еще не знает! Онилвин решил, что смерть служанки ничего для меня не значит.
   Мужчины в дальнем конце коридора повернулись ко мне лицом.
   – Когда я жила при дворе, я много времени проводила с малыми фейри. Большинство моих здешних друзей – не сидхе. Вы постарались объяснить мне, что для вас я недостаточно чистокровная. Ну что ж, теперь только себя вините за мою демократичность, столь несвойственную знатной особе. Подумайте над этим хорошенько, прежде чем сказать мне какую-нибудь глупость в стиле Онилвина. – Я повернулась спиной к названному стражу и сказала потише: – Припомни все это, Онилвин, прежде чем опять откроешь рот.
   Он буквально упал на одно колено и склонил голову; впрочем, скорее всего он хотел скрыть свою злобу.
   – Я во всем повинуюсь принцессе.
   – Вставай и уйди от меня куда-нибудь подальше.
   Дойл отослал его в дальний конец коридора, и он ушел без возражений, хотя звездочки в его глазах пылали от гнева.
   – Я не согласен с Онилвином, – проговорил Аматеон. – Не во всем по крайней мере. Но ты действительно собираешься привести сюда полицию людей?
   Я кивнула.
   – Королеве это не понравится.
   – Да, не понравится.
   – Так зачем ты рискуешь ее гневом, принцесса? – Он был искренне удивлен. – Нет на свете ничего и никого, ради чего я готов был бы вызвать на себя ее гнев. Даже ради собственной чести не стал бы.
   Он был одним из тех, кто превратил мое детство в ад, но совсем недавно я разглядела другую сторону Аматеона. Испуганную, ранимую и беспомощную. А тех, о ком я знаю, что они тоже чувствуют боль, мне всегда было трудно ненавидеть.