Страница:
— Я не убивал Элизабет.
— Конечно, нет!
— Поверьте, Гленда. Вы хороший агент. Я не убивал ее. Она помолчала. В Бюро тупых не держат, и Гленда, разумеется, не могла не заметить, что в его словах кроется подтекст.
— Есть что-то еще, верно?
— Этот человек… он очень, очень умен.
— Как бы умен он ни был, нам встречались не глупее. Мы возьмем его.
— Вы так полагаете? Я просмотрел все свои старые дела. Никаких следов. Ничего. Гленда, повторяю еще раз: не оставайтесь здесь одна.
— Все будет в порядке.
— Думаю, вы не понимаете. Я вывожу дочь из игры. Ее он не достанет, так что можно только гадать, на кого придется следующий удар.
20
Кимберли сидела в кабинете профессора Эндрюса. Последние лучи солнца медленно угасали, уступая место мягким серым сумеркам. Первый День. Так назвала Кимберли этот четверг. Первый День без матери. Пальцы вцепились в жесткое сиденье старого стула, как будто это могло помочь удержать этот день, не дать ему закончиться. За Первым Днем последует Второй День, Третий, Четвертый… Потом пойдут месяцы. Второй, Третий, Четвертый… Потом годы… По ее щекам текли слезы.
Кимберли пришла сюда с твердым намерением вести себя сдержанно, по-деловому, профессионально. Ей придется уехать из города. Она коротко расскажет профессору о событиях последних дней. Потом уведомит его о том, что обстоятельства вынуждают ее отказаться от интернатуры. С достоинством. Твердо. Без эмоций. Таковы были ее намерения. Черт возьми, она же почти магистр. Она похоронила сестру, а теперь вот и мать. Она уже перестала быть молодой женщиной, даже если и была ею когда-то.
Кимберли вошла в теплый тесноватый кабинет с беспорядочно наваленными там и тут кипами бумаг и засыхающими в горшках цветами, и от ее решительности, собранности и самообладания ничего не осталось. Глаза наполнились слезами. Она стояла перед человеком, которого уважала почти так же, как отца, и из ее рта вылетали кусочки и обрывки того, что должно было быть изложено сухо и коротко. И замолчала только тогда, когда от рыданий перехватило горло.
Доктор Эндрюс подвел ее к стулу. Принес стакан воды. Потом сел по другую сторону заваленного бумагами стола, сложил руки и стал терпеливо ждать, пока Кимберли успокоится. Он не произносил обычных в таких случаях банальностей, не выражал сочувствия, не вздыхал и не гладил ее по плечу — не его стиль.
За десять лет работы в университете доктор Маркус Эндрюс снискал себе репутацию человека, способного одним лишь взглядом своих холодных голубых глаз доводить до слез самых блестящих кандидатов на степень доктора философии. Его возраст, если верить слухам, колебался где-то между шестьюдесятью и бесконечностью. Редеющие седые волосы, постоянно нахмуренные брови и склонность к твиду — таким выглядел в глазах большинства доктор Эндрюс. В действительности он был человеком среднего роста, с гибким и крепким — результат многолетних занятий йогой — телом, умеющим чудесным образом вырастать в глазах студентов, когда обрушивался на аудиторию с требованиями думать шире, смотреть глубже и — ради Бога! — быть смышленее.
Поговаривали, что его карьера началась в знаменитой тюрьме Сан-Квентин, где он какое-то время работал психиатром. Работа заинтриговала Эндрюса настолько, что он получил докторскую степень по криминологии и сделал себе имя на исследовании проблемы институционализации преступников, придя к выводу, что сама природа тюрем гарантирует повторение актов жестокости и насилия, когда в общество возвращаются закоренелые уголовники.
Жесткий, требовательный, грубоватый. И очень умный. Кимберли относилась к нему с огромным уважением.
— Может, вам стоит начать сначала, — предложил доктор Эндрюс.
— Нет. Не хочу проходить через это еще раз. Слишком больно, слишком тяжело. Я просто не могу. Странно, я всегда удивлялась, как отец может приходить домой после такой работы и выглядеть совершенно спокойным, собранным. Полицейские, какими их показывают по телевизору, возвращаются с места преступления нервными и мрачными, они пьют и курят, матерятся и дерутся. Это мы с сестрой понимали. Это имело смысл. Но когда папа приходил домой, он… он был как застывший пруд. Можно было сколько угодно изучать его лицо, оно оставалось непроницаемым. Я поняла это только теперь. Его работа — это война. На войне недопустимы эмоции. Они твой враг.
— Как по-вашему, что почувствовал бы ваш отец, если бы услышал вас сейчас? — спросил доктор Эндрюс.
— Ему было бы неприятно, больно.
— А тот человек, который избрал вашего отца своей мишенью, в чем его цель?
— Сделать папе больно, — ответила Кимберли и, поняв смысл вопроса, опустила голову.
Доктор Эндрюс посмотрел на нее своим знаменитым взглядом.
— Если это война, мисс Куинси, то чья сторона сейчас имеет преимущество? Кто побеждает?
— Моя мать терпеть не могла его работу.
— Уровень разводов в семьях, где супруг является сотрудником правоохранительных структур, непропорционально велик.
— Нет, мама ненавидела именно то, что делал он, то, что всегда присутствовало в его работе. Насилие. Грязь. Ей казалось, что он принадлежит не нам, а ей, этой грязной, мерзкой работе. Она создала прекрасный дом. Растила двух прекрасных дочерей. А отец как будто предпочитал жить в той грязи, в той темноте.
— Это призвание. Вы же понимаете.
— В том-то и дело. Моя сестра погибла, маму убили, и мне плохо, я злюсь, но… У меня есть мотивация. Впервые за несколько последних месяцев я чувствую себя так, словно наконец-то проснулась. Раньше я как будто пребывала в заторможенном состоянии, а теперь… теперь я хочу поймать ублюдка. Хочу читать отчеты с мест преступлений, хочу выслеживать это чудовище, хочу сорвать с него маску и увидеть его подлинную мерзкую личину. И это желание сильнее, чем горе по матери. Доктор Эндрюс, что с нами такое?
И тут произошло неслыханное: ее собеседник наконец-то улыбнулся, жесткое лицо на мгновение смягчилось.
— Ах, Кимберли. Разве вы еще не заметили, что криминологи никогда не изучают криминологов?
— Мы больные, да? С отклонениями? Он покачал головой:
— Мы интеллектуалы. Наше стремление понять причины происходящего превосходит гнев, вызванный тем, что происходит.
— Гнев чище, — с горечью сказала она.
— Гнев лишен конструктивности. Думайте так: полицейские — деятели. Они сталкиваются с явлением и злятся, реагируют эмоционально. Производят аресты. Таким образом они помогают контролировать преступность, но их вмешательство всегда происходит после свершившегося факта. Криминологи, социологи, психологи — мыслители. Нами движет любопытство. Мы проводим исследования. Составляем профили преступников, которые помогают силам правопорядка предотвращать будущие преступления.
— Когда я еще училась в школе, то представляла отца генералом, воюющим в какой-то чужой стране. Я гордилась им. Даже когда мне было обидно, даже когда злилась на отца за то, что он не пришел на игру или опоздал на мой день рождения. Я все равно гордилась им.
Доктор Эндрюс подался вперед:
— Вы говорите, что гордитесь отцом, мисс Куинси, и я вам верю. Но в последнее время вы упорно дистанцировались от него. Почему?
Она напряглась,
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Приступы беспокойства. Вы рассказывали мне о них, но у меня сложилось впечатление, что вы не упоминали об этом в разговоре с отцом.
Кимберли снова опустила голову.
— Я не… не знаю. Я говорю себе, что не хочу беспокоиться о нем. Не знаю. Дело, наверное, не в этом. Не хочу, чтобы он видел меня такой нервной, вздернутой… как Мэнди.
Доктор Эндрюс мигнул. Откинулся на спинку стула. Впервые Кимберли показалось, что он чем-то встревожен. Морщины стали глубже, взгляд утратил непоколебимую твердость, и на мгновение профессор стал почти похож на человека.
— Похоже, мне придется признать свою ошибку, мисс Куинси. Наверное, я ввел вас в заблуждение.
— Что вы имеете в виду?
Она села прямее. Сердце снова заколотилось. «Нет. Вы не можете ошибаться», — думала она. Вселяющий в сердца студентов страх профессор не может опуститься до уровня простого смертного. Мир вокруг раскалывался на кусочки, но боги должны оставаться богами.
— Именно я в самом начале приписал ваши приступы беспокойства стрессу, — сказал доктор Эндрюс.
— Я потеряла сестру, разве это не причина для стресса?
— Да, но теперь у нас есть дополнительная информация. Подумайте о том, что сказал ваш отец. Кто-то открыл охоту на членов вашей семьи. Этот кто-то держит вас под наблюдением по меньшей мере два года.
— Да. — Кимберли непонимающе посмотрела на Эндрюса, и вдруг в голове у нее что-то щелкнуло. Кровь отхлынула с лица. О нет! Нет, нет, нет, нет. — То есть когда мне казалось, что кто-то следит за мной… Вы думаете… думаете, это он?
— Вполне возможно, — негромко сказал доктор Эндрюс и мягко, чего она никак от него не ожидала, добавил: — Мне очень жаль, мисс Куинси. Я сделал чересчур поспешное заключение. Кажется, мне пора послушать собственные лекции.
— Он выслеживает меня.
Кимберли испытала двойственное чувство — злость, смешанную с облегчением. Кто-то, неизвестный хищник, вторгся в ее жизнь и начал охоту на нее, как на какую-нибудь овечку. Это злило ее. И в то же время девушке стало легче, потому что угроза оказалась реальной, а не придуманной, она существовала в действительности, а не только в ее голове. Гусиная кожа, мурашки по спине, холодный пот… Теперь все объяснялось реальной причиной, а не игрой больного воображения. Она не сошла с ума. Сильная, логичная Кимберли осталась сильной, логичной Кимберли. Слава Богу…
— Это соответствует его модус операнди [9]? — продолжал доктор Эндрюс.
— Черт бы его побрал! Он преследует меня! Теперь Кимберли разозлилась. Впервые за последние недели щеки ее покраснели, а спина выпрямилась. И это сделал гнев. На нее охотятся? Ну уж нет, она не позволит на себя охотиться. Профессор внимательно посмотрел на нее и, похоже, удовлетворенный увиденным, кивнул.
— Не забыли, о чем мы говорили? Дайте волю любопытству. Поставьте себя на место хищника. Что его заводит? Что возбуждает?
Кимберли перевела дыхание.
— Игра, — сказала она. — Ему нравится играть.
— Это соответствует тому, что мы о нем знаем. Что еще?
— Он не любит убивать быстро. Его интересует не столько результат, сколько процесс. Убийство для него интимный процесс.
— Вы должны его знать. Он не может быть совершенно посторонним для вас человеком.
— Но возможно, я еще не встречалась с ним, — медленно произнесла Кимберли. — Это ощущение, что за тобой наблюдают… Если бы я уже знала его, ему не нужно было бы следить за мной издалека, он ведь уже был бы частью моей жизни.
— Разведка, — предположил доктор Эндрюс. — Когда у вас это началось?
— Несколько месяцев назад. Получается, он изучает меня. Ищет удобный случай.
— Новый приятель?
— Слишком очевидно. Уже отработанный прием. Он испытал его на Мэнди, а потом применил против мамы. Хотя мы считаем, что маму он взял другим: представился человеком, получившим от Мэнди почку.
Доктор Эндрюс качнул головой:
— Блестящий ход.
— У нас в семье я самая сообразительная, — продолжая размышлять вслух, пробормотала Кимберли. — Он знает об этом от Мэнди и мамы. Они ему рассказали. Я серьезная, я всегда хотела работать в правоохранительных структурах. В восемь лет начала заниматься боевыми искусствами, всегда любила футбол и оружие…
Она замолчала — мозг уже установил связь с недавно появившимся в ее жизни человеком. Обаятельный инструктор по стрельбе, человек, начавший работать в клубе примерно шесть месяцев назад. Даг Джеймс.
— Есть идея?
— Не хотелось бы делать скоропалительные выводы.
— Лучше обезопасить себя, чем потом предаваться сожалениям, мисс Куинси.
Она улыбнулась:
— Это первая банальность, которую я слышу от вас, профессор. Даже не ожидала. Впрочем, вполне уместная. Теперь уже улыбнулся доктор Эндрюс.
— Вы уезжаете, да? Полагаю, именно поэтому и пришли. Стратегическое отступление — не самый худший вариант.
— Я еще не знаю, как долго меня не будет.
— Понимаю.
— И не могу сказать, куда уезжаю.
— Разве я спрашивал?
— Вы… Может, вам стоит подыскать другого интерна. Я не стану возражать.
— В такое-то время? Нет. Уж лучше перечитаю собственные записи. Похоже, мне это не повредит. Надо же так ошибиться. Не хватает только увидеть во сне памятник Вашингтону.
— Доктор Эндрюс… спасибо вам.
— Не за что, мисс Куинси. С вами приятно работать. Больше говорить было нечего. Кимберли поднялась.
Протянула руку. Доктор Эндрюс тоже встал. Ей бросилось в глаза, что он очень серьезен.
— Можно один совет?
— Конечно.
— То, о чем вы говорили, мисс Куинси. Этот человек, ваш противник, похоже, специализируется на том, что ставит своей целью отыскание у жертвы слабого места. Обычно это то, чем она восхищается, в чем испытывает потребность. Ваше уязвимое место — вера в силы правопорядка, врожденное уважение и доверие к любому, кто носит значок.
— Поняла.
Кимберли замялась в нерешительности. То, что она собиралась сказать, представлялось полной глупостью. Но промолчать было бы еще большей глупостью.
«День Первый. У меня нет сестры, моя мама убита, а я учусь подвергать все сомнению».
Взгляд Кимберли переместился к окну, теперь уже темному, а не светлому прямоугольнику. Хлопок карбюратора показался ей выстрелом на заполненной людьми улице.
— Доктор Эндрюс, — тихо проговорила Кимберли, — если со мной что-то случится, вы передадите мои слова отцу? Скажите, что последним, кого я видела в этот вечер, был мой новый инструктор в клубе стрелковой ассоциации. Скажите ему что я встречалась с человеком по имени Даг Джеймс.
21
— Анонимность — духовная основа нашей организации, мы не даем подобного рода информацию.
— Ладно. К черту имя; оно все равно было, наверное, вымышленным. Мне нужно описание внешности.
— Повторяю, анонимность — духовная основа нашей организации. Мы не разглашаем такого рода информацию.
— Мистер Зейн, речь идет о расследовании убийства. Либо вы даете информацию мне сейчас по-тихому, либо позднее предоставите ее полиции в ходе официального следствия, о чем станет известно прессе. Итак, вы описываете нужного мне человека, делая это, так сказать, в порядке частного обмена, или по городу начинают ходить слухи о том, что некий психопат-убийца использует собрания общества «Анонимные алкоголики» для выбора жертв. Выбирайте.
Уильям Зейн, председатель местного отделения общества, колебался. Это был высокий, за шесть футов, и крупный, более четырехсот фунтов, мужчина. Его костюм вполне удовлетворил бы требованиям какого-нибудь занимающегося инвестициями банкира, а держал Зейн себя так, что становилось ясно — этот человек привык к беспрекословному подчинению. Рейни сильно подозревала, что в прошлом у него остались как минимум три супруги и забавы с кокаином. Сейчас с точки зрения закона мистер Зейн был чист и занимался достойным делом, руководя собраниями «Анонимных алкоголиков».
Когда-нибудь, решила Рейни, она обязательно пошлет роскошную поздравительную открытку этому чудесным образом исправившемуся представителю человеческого рода. Но в данный момент она хотела всего лишь получить от него имя и описание внешности «приятеля» Аманды, вместе с ней посещавшего встречи тех, кто еще не завязал с пагубной привычкой.
Был четверг, шесть часов вечера, до отбытия в относительно безопасный Портленд оставалось двенадцать часов, и Рейни, не имея на то особых причин, испытывала все возрастающее беспокойство из-за Кимберли. Другими словами, задерживаться здесь ей совсем не улыбалось. Уильям Зейн вздохнул. Встретиться с Рейни он согласился, только когда узнал, что дело Аманды Куинси открыто заново и что речь идет о возможном убийстве. Сейчас руководитель отделения «АА» явно сожалел о своем поспешном решении.
Мистер Зейн поднялся с кресла, с достоинством и значением пронес свое внушительное тело по кабинету и плотно закрыл дверь.
— Вы должны ясно представлять себе, о чем просите, — сказал он. — Залог эффективности работы «Анонимных алкоголиков» в соблюдении простого принципа: мы оказываем конфиденциальную поддержку каждому, кто проявляет желание бросить пить. Мы никому ничем не обязаны — ни судам, ни полиции, никому. Мы не благотворительная организация. И для очень многих людей мы — единственная надежда на спасение.
— Аманде надежда теперь не нужна.
— Но вы спрашиваете не об Аманде. Речь идет о нынешних членах.
Теперь вздохнула уже Рейни.
— Позвольте не согласиться, мистер Зейн. Я — член организации. Да, я бы не пришла на первое собрание, если бы оно не было анонимным, и я перестала бы посещать собрания, став офицером полиции, если бы они не были анонимными. Так что я понимаю вашу озабоченность. Но этот человек убил Аманду Куинси. Подстроил так, что она въехала в телеграфный столб на скорости тридцать пять миль в час. А затем расправился с ее матерью. Хотите посмотреть фотографии с места преступления?
— Нет, нет, нет, нет.
Мистер Зейн энергично замахал руками и даже ухитрился стать еще бледнее. К трем женам и кокаину Рейни добавила еще одну деталь, представив его расхаживающим по кабинету с коробкой кубинских сигар. Интересно, приходилось ли ему когда-нибудь менять подгузники?
— Я ищу убийцу, мистер Зейн, — с чувством сказал она. — Вы хотите подавать людям надежду, но если не поможете мне остановить этого парня, то обречете на смерть других женщин. Так станьте же спасательным кругом для будущих жертв. В данный момент вы — мой единственный шанс найти негодяя.
— Возможно, — согласился наконец мистер Зейн. — Но только неофициально. Без протокола
— Договорились. Садитесь и давайте поговорим. Мистер Зейн сел к большому письменному столу. Рейни достала блокнот.
— Вы помните Аманду Куинси?
— Да, она пришла к нам полтора года назад.
— У нее был спонсор?
— У нее был спонсор. Но я назову вам его имя только в случае крайней необходимости.
— Понятно, а вот фотография, на которой изображена голова женщины, налетевшей на телеграфный столб и…
— Ларри Танц, — сказал мистер Зейн. — Приятный парень.
— Как Аманда Куинси познакомилась с Ларри Танцем?
— Он хозяин ресторана, в котором она работала. Ларри посещал собрания «Анонимных алкоголиков» на протяжении десяти лет и спонсировал многих из своих работников. — Мистер Зейн бегло посмотрел на нее. — Удивительно, сколько пьяниц среди барменов. А ведь есть еще повара…
Рейни закатила глаза и быстро записала в блокнот новое имя. Если Мэнди работала у Ларри Танца, то у него же работала и Мэри Олсен. Интересно.
— Вам не показалось, что между Мэнди и мистером Танцем существовали другие отношения? Ну, выходящие за рамки чисто деловых?
— В нашем отделении существует на этот счет определенная практика. Нашим членам рекомендуется подождать год, прежде чем начать встречаться, — быстро ответил мистер Зейн. — Как вы, несомненно, знаете, завязать с пьянством не так-то легко. Лучше обойтись без дополнительного стресса, который неизбежен в случае разрыва серьезных отношений и даже самых стойких заставляет прикладываться к бутылке. Поэтому первое свидание часто совпадает с годовщиной вступления в организацию.
— Звучит романтично. Так Мэнди трахалась с Ларри или нет?
— Я так не думаю, — сдержанно произнес мистер Зейн.
— Почему? Почему не думаете?
— Во-первых, Ларри — хороший парень. Во-вторых, хотя смерть Аманды и огорчила его — может быть, он даже чувствовал за собой какую-то вину, — я не видел, чтобы он так уж сильно сокрушался. То есть ее гибель не стала для него личной трагедией.
— Что ж, ему повезло. Как насчет кого-нибудь еще? С кем она сблизилась на собраниях?
— У нее появилось много друзей…
— Меня интересуют те, кто стал ходить на собрания примерно в одно время с ней. Между такими людьми обычно складываются особенно близкие отношения.
Мистер Зейн заколебался. Рейни уперлась в него взглядом. Он взял в руки искусно оформленное пресс-папье, вероятно, сувенир из какого-нибудь экзотического путешествия. Она добавила твердости во взгляд.
— Ну, был один парень…
— Имя.
— Бен. Бен Зикка.
— Опишите его.
— Не знаю… Немолодой. Около пятидесяти. Невысокий, примерно пять футов десять дюймов. Редеющие темные волосы. Полноват. Одевался без особого вкуса, определенно покупал все в магазине. — Мистер Зейн с важным видом провел ладонью по рукаву пиджака. — По-моему, он назвался то ли офицером полиции, то ли кем-то в этом роде. Наверное, излишне увлекался пончиками.
Рейни нахмурилась и задумчиво прикусила губу. Она ожидала другого.
— Немолодой, неряшливо одетый… Вы уверены, что с Мэнди был он?
— Абсолютно уверен. С какого-то времени они начали вместе уходить с собраний. Потом я заметил, что они и приезжать стали в одной машине.
— Мы ведь говорим об одной и той же Аманде Куинси, не так ли? Двадцать три года, изящная, светлые волосы, большие голубые глаза?
— Да, она была хорошенькая, — оживился мистер Зейн.
У Рейни вдруг разболелась голова.
— Вы уверены, что у Мэнди и Зикки что-то было?
— Не знаю. Вы спросили, с кем из новых членов она подружилась. Я ответил: из новеньких она подружилась с ним. Сказать по правде, он посещал наши собрания только первые несколько месяцев, а потом перестал приходить. Она тоже появлялась все реже. Ларри Танц уже собирался спросить, в чем дело, когда произошла эта трагедия.
— Итак, Мэнди приходит на собрания, встречает этого парня и постепенно начинает отдаляться от вас.
— Да. — Мистер Зейн пожал плечами. — Вначале со многими бывает именно так. Трудно признать, что ты алкоголик. Еще труднее оставаться трезвым. Немало таких, кто то завязывает, то опять принимается за старое.
— Не было ли на этих встречах другого мужчины, который на ваш взгляд, мог знать Мэнди? Высокий, за шесть футов, хорошо одетый, спортивного телосложения, около пятидесяти?
Рейни описывала человека, которого видела с Бетти соседка, — человека, похожего на Куинси. Но мистер Зейн покачал головой.
— Уверены? — не отставала она.
— Вы, наверное, давно не посещали собрания «Анонимных алкоголиков», мисс Коннер? Человек, который половину своей жизни злоупотреблял алкоголем и наркотиками, редко бывает хорошо одет, не говоря уж о спортивном телосложении. Чудесные превращения случаются с голливудскими кинозвездами, но все остальные выглядят так, как живут. Даже Аманда Куинси не избежала общей участи.
Рейни снова нахмурилась. Получив имя и описание, она нисколько не продвинулась вперед. Скорее, наоборот. Рейни изучающе посмотрела на Уильяма Зейна. Тот не смутился. Не отвел глаза. Черт возьми! Рассчитываешь поймать кого-то на вранье, а он начинает говорить правду.
Рейни взглянула на часы — поздновато, а у нее еще два дела — и поднялась, стараясь не обращать внимания на выражение явного облегчения на лице собеседника.
Однако уже у двери она остановилась и задала последний вопрос:
— На этих ваших встречах вы ведь говорите очень откровенно, не так ли?
— Да.
— О чем говорила Мэнди? Он замялся.
— Фотографии, мистер Зейн. Сцены с места преступления.
— У Мэнди были проблемы с самооценкой. Очень большие проблемы. Она говорила о том, какой у нее знаменитый отец. Какая красивая мать. Какая умная сестра. И еще она говорила о… Скажем так, она относила себя к категории одноразовых блондинок.
— Одноразовых блондинок?
— Мэнди была одержима насилием, мисс Коннер. Ей нравилось смотреть соответствующие фильмы, читать соответствующие книги. Как-то она рассказала, что в детстве пробиралась в кабинет отца и рассматривала учебники по криминалистике, даже читала отчеты о преступлениях. Ей было страшно, но ее снова и снова тянуло к этим ужасам. В этом есть что-то нездоровое. Она делала это не для того чтобы преодолеть страх, а чтобы наказать себя. Понимаете большинство из нас, читая подобного рода романы или смотря фильмы, отождествляют себя с тем, кто борется с преступником. Но не Мэнди. Она отождествляла себя с голубоглазой красоткой блондинкой, с жертвой. Отсюда и это выражение — одноразовая блондинка. Красивая женщина, живущая только для того, чтобы утолить жажду крови какого-нибудь маньяка.
К тому времени когда Рейни вошла наконец в дом, где располагался офис Фила де Бирса, она еще не пришла в себя. По небу катились низкие тучи. В воздухе пахло грозой. Где-то там, вверху, уже стояла почти полная луна, но вечер не принес свежести, а лишь усилил ощущение духоты. Притихли даже сверчки.
Она вышла из машины и настороженно огляделась, готовая в любой момент нажать на спусковой крючок, а уж потом спрашивать, кто там. Девять часов. Кимберли, должно быть, уже вернулась домой. Куинси, вероятно, закончил дела в Квонтико и возвращается в Нью-Йорк. У нее в программе остается еще два пункта. Надо поторапливаться.
— Конечно, нет!
— Поверьте, Гленда. Вы хороший агент. Я не убивал ее. Она помолчала. В Бюро тупых не держат, и Гленда, разумеется, не могла не заметить, что в его словах кроется подтекст.
— Есть что-то еще, верно?
— Этот человек… он очень, очень умен.
— Как бы умен он ни был, нам встречались не глупее. Мы возьмем его.
— Вы так полагаете? Я просмотрел все свои старые дела. Никаких следов. Ничего. Гленда, повторяю еще раз: не оставайтесь здесь одна.
— Все будет в порядке.
— Думаю, вы не понимаете. Я вывожу дочь из игры. Ее он не достанет, так что можно только гадать, на кого придется следующий удар.
20
Нью-йоркский университет, Нью-Йорк
— Не могу поверить, что ее больше нет.Кимберли сидела в кабинете профессора Эндрюса. Последние лучи солнца медленно угасали, уступая место мягким серым сумеркам. Первый День. Так назвала Кимберли этот четверг. Первый День без матери. Пальцы вцепились в жесткое сиденье старого стула, как будто это могло помочь удержать этот день, не дать ему закончиться. За Первым Днем последует Второй День, Третий, Четвертый… Потом пойдут месяцы. Второй, Третий, Четвертый… Потом годы… По ее щекам текли слезы.
Кимберли пришла сюда с твердым намерением вести себя сдержанно, по-деловому, профессионально. Ей придется уехать из города. Она коротко расскажет профессору о событиях последних дней. Потом уведомит его о том, что обстоятельства вынуждают ее отказаться от интернатуры. С достоинством. Твердо. Без эмоций. Таковы были ее намерения. Черт возьми, она же почти магистр. Она похоронила сестру, а теперь вот и мать. Она уже перестала быть молодой женщиной, даже если и была ею когда-то.
Кимберли вошла в теплый тесноватый кабинет с беспорядочно наваленными там и тут кипами бумаг и засыхающими в горшках цветами, и от ее решительности, собранности и самообладания ничего не осталось. Глаза наполнились слезами. Она стояла перед человеком, которого уважала почти так же, как отца, и из ее рта вылетали кусочки и обрывки того, что должно было быть изложено сухо и коротко. И замолчала только тогда, когда от рыданий перехватило горло.
Доктор Эндрюс подвел ее к стулу. Принес стакан воды. Потом сел по другую сторону заваленного бумагами стола, сложил руки и стал терпеливо ждать, пока Кимберли успокоится. Он не произносил обычных в таких случаях банальностей, не выражал сочувствия, не вздыхал и не гладил ее по плечу — не его стиль.
За десять лет работы в университете доктор Маркус Эндрюс снискал себе репутацию человека, способного одним лишь взглядом своих холодных голубых глаз доводить до слез самых блестящих кандидатов на степень доктора философии. Его возраст, если верить слухам, колебался где-то между шестьюдесятью и бесконечностью. Редеющие седые волосы, постоянно нахмуренные брови и склонность к твиду — таким выглядел в глазах большинства доктор Эндрюс. В действительности он был человеком среднего роста, с гибким и крепким — результат многолетних занятий йогой — телом, умеющим чудесным образом вырастать в глазах студентов, когда обрушивался на аудиторию с требованиями думать шире, смотреть глубже и — ради Бога! — быть смышленее.
Поговаривали, что его карьера началась в знаменитой тюрьме Сан-Квентин, где он какое-то время работал психиатром. Работа заинтриговала Эндрюса настолько, что он получил докторскую степень по криминологии и сделал себе имя на исследовании проблемы институционализации преступников, придя к выводу, что сама природа тюрем гарантирует повторение актов жестокости и насилия, когда в общество возвращаются закоренелые уголовники.
Жесткий, требовательный, грубоватый. И очень умный. Кимберли относилась к нему с огромным уважением.
— Может, вам стоит начать сначала, — предложил доктор Эндрюс.
— Нет. Не хочу проходить через это еще раз. Слишком больно, слишком тяжело. Я просто не могу. Странно, я всегда удивлялась, как отец может приходить домой после такой работы и выглядеть совершенно спокойным, собранным. Полицейские, какими их показывают по телевизору, возвращаются с места преступления нервными и мрачными, они пьют и курят, матерятся и дерутся. Это мы с сестрой понимали. Это имело смысл. Но когда папа приходил домой, он… он был как застывший пруд. Можно было сколько угодно изучать его лицо, оно оставалось непроницаемым. Я поняла это только теперь. Его работа — это война. На войне недопустимы эмоции. Они твой враг.
— Как по-вашему, что почувствовал бы ваш отец, если бы услышал вас сейчас? — спросил доктор Эндрюс.
— Ему было бы неприятно, больно.
— А тот человек, который избрал вашего отца своей мишенью, в чем его цель?
— Сделать папе больно, — ответила Кимберли и, поняв смысл вопроса, опустила голову.
Доктор Эндрюс посмотрел на нее своим знаменитым взглядом.
— Если это война, мисс Куинси, то чья сторона сейчас имеет преимущество? Кто побеждает?
— Моя мать терпеть не могла его работу.
— Уровень разводов в семьях, где супруг является сотрудником правоохранительных структур, непропорционально велик.
— Нет, мама ненавидела именно то, что делал он, то, что всегда присутствовало в его работе. Насилие. Грязь. Ей казалось, что он принадлежит не нам, а ей, этой грязной, мерзкой работе. Она создала прекрасный дом. Растила двух прекрасных дочерей. А отец как будто предпочитал жить в той грязи, в той темноте.
— Это призвание. Вы же понимаете.
— В том-то и дело. Моя сестра погибла, маму убили, и мне плохо, я злюсь, но… У меня есть мотивация. Впервые за несколько последних месяцев я чувствую себя так, словно наконец-то проснулась. Раньше я как будто пребывала в заторможенном состоянии, а теперь… теперь я хочу поймать ублюдка. Хочу читать отчеты с мест преступлений, хочу выслеживать это чудовище, хочу сорвать с него маску и увидеть его подлинную мерзкую личину. И это желание сильнее, чем горе по матери. Доктор Эндрюс, что с нами такое?
И тут произошло неслыханное: ее собеседник наконец-то улыбнулся, жесткое лицо на мгновение смягчилось.
— Ах, Кимберли. Разве вы еще не заметили, что криминологи никогда не изучают криминологов?
— Мы больные, да? С отклонениями? Он покачал головой:
— Мы интеллектуалы. Наше стремление понять причины происходящего превосходит гнев, вызванный тем, что происходит.
— Гнев чище, — с горечью сказала она.
— Гнев лишен конструктивности. Думайте так: полицейские — деятели. Они сталкиваются с явлением и злятся, реагируют эмоционально. Производят аресты. Таким образом они помогают контролировать преступность, но их вмешательство всегда происходит после свершившегося факта. Криминологи, социологи, психологи — мыслители. Нами движет любопытство. Мы проводим исследования. Составляем профили преступников, которые помогают силам правопорядка предотвращать будущие преступления.
— Когда я еще училась в школе, то представляла отца генералом, воюющим в какой-то чужой стране. Я гордилась им. Даже когда мне было обидно, даже когда злилась на отца за то, что он не пришел на игру или опоздал на мой день рождения. Я все равно гордилась им.
Доктор Эндрюс подался вперед:
— Вы говорите, что гордитесь отцом, мисс Куинси, и я вам верю. Но в последнее время вы упорно дистанцировались от него. Почему?
Она напряглась,
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Приступы беспокойства. Вы рассказывали мне о них, но у меня сложилось впечатление, что вы не упоминали об этом в разговоре с отцом.
Кимберли снова опустила голову.
— Я не… не знаю. Я говорю себе, что не хочу беспокоиться о нем. Не знаю. Дело, наверное, не в этом. Не хочу, чтобы он видел меня такой нервной, вздернутой… как Мэнди.
Доктор Эндрюс мигнул. Откинулся на спинку стула. Впервые Кимберли показалось, что он чем-то встревожен. Морщины стали глубже, взгляд утратил непоколебимую твердость, и на мгновение профессор стал почти похож на человека.
— Похоже, мне придется признать свою ошибку, мисс Куинси. Наверное, я ввел вас в заблуждение.
— Что вы имеете в виду?
Она села прямее. Сердце снова заколотилось. «Нет. Вы не можете ошибаться», — думала она. Вселяющий в сердца студентов страх профессор не может опуститься до уровня простого смертного. Мир вокруг раскалывался на кусочки, но боги должны оставаться богами.
— Именно я в самом начале приписал ваши приступы беспокойства стрессу, — сказал доктор Эндрюс.
— Я потеряла сестру, разве это не причина для стресса?
— Да, но теперь у нас есть дополнительная информация. Подумайте о том, что сказал ваш отец. Кто-то открыл охоту на членов вашей семьи. Этот кто-то держит вас под наблюдением по меньшей мере два года.
— Да. — Кимберли непонимающе посмотрела на Эндрюса, и вдруг в голове у нее что-то щелкнуло. Кровь отхлынула с лица. О нет! Нет, нет, нет, нет. — То есть когда мне казалось, что кто-то следит за мной… Вы думаете… думаете, это он?
— Вполне возможно, — негромко сказал доктор Эндрюс и мягко, чего она никак от него не ожидала, добавил: — Мне очень жаль, мисс Куинси. Я сделал чересчур поспешное заключение. Кажется, мне пора послушать собственные лекции.
— Он выслеживает меня.
Кимберли испытала двойственное чувство — злость, смешанную с облегчением. Кто-то, неизвестный хищник, вторгся в ее жизнь и начал охоту на нее, как на какую-нибудь овечку. Это злило ее. И в то же время девушке стало легче, потому что угроза оказалась реальной, а не придуманной, она существовала в действительности, а не только в ее голове. Гусиная кожа, мурашки по спине, холодный пот… Теперь все объяснялось реальной причиной, а не игрой больного воображения. Она не сошла с ума. Сильная, логичная Кимберли осталась сильной, логичной Кимберли. Слава Богу…
— Это соответствует его модус операнди [9]? — продолжал доктор Эндрюс.
— Черт бы его побрал! Он преследует меня! Теперь Кимберли разозлилась. Впервые за последние недели щеки ее покраснели, а спина выпрямилась. И это сделал гнев. На нее охотятся? Ну уж нет, она не позволит на себя охотиться. Профессор внимательно посмотрел на нее и, похоже, удовлетворенный увиденным, кивнул.
— Не забыли, о чем мы говорили? Дайте волю любопытству. Поставьте себя на место хищника. Что его заводит? Что возбуждает?
Кимберли перевела дыхание.
— Игра, — сказала она. — Ему нравится играть.
— Это соответствует тому, что мы о нем знаем. Что еще?
— Он не любит убивать быстро. Его интересует не столько результат, сколько процесс. Убийство для него интимный процесс.
— Вы должны его знать. Он не может быть совершенно посторонним для вас человеком.
— Но возможно, я еще не встречалась с ним, — медленно произнесла Кимберли. — Это ощущение, что за тобой наблюдают… Если бы я уже знала его, ему не нужно было бы следить за мной издалека, он ведь уже был бы частью моей жизни.
— Разведка, — предположил доктор Эндрюс. — Когда у вас это началось?
— Несколько месяцев назад. Получается, он изучает меня. Ищет удобный случай.
— Новый приятель?
— Слишком очевидно. Уже отработанный прием. Он испытал его на Мэнди, а потом применил против мамы. Хотя мы считаем, что маму он взял другим: представился человеком, получившим от Мэнди почку.
Доктор Эндрюс качнул головой:
— Блестящий ход.
— У нас в семье я самая сообразительная, — продолжая размышлять вслух, пробормотала Кимберли. — Он знает об этом от Мэнди и мамы. Они ему рассказали. Я серьезная, я всегда хотела работать в правоохранительных структурах. В восемь лет начала заниматься боевыми искусствами, всегда любила футбол и оружие…
Она замолчала — мозг уже установил связь с недавно появившимся в ее жизни человеком. Обаятельный инструктор по стрельбе, человек, начавший работать в клубе примерно шесть месяцев назад. Даг Джеймс.
— Есть идея?
— Не хотелось бы делать скоропалительные выводы.
— Лучше обезопасить себя, чем потом предаваться сожалениям, мисс Куинси.
Она улыбнулась:
— Это первая банальность, которую я слышу от вас, профессор. Даже не ожидала. Впрочем, вполне уместная. Теперь уже улыбнулся доктор Эндрюс.
— Вы уезжаете, да? Полагаю, именно поэтому и пришли. Стратегическое отступление — не самый худший вариант.
— Я еще не знаю, как долго меня не будет.
— Понимаю.
— И не могу сказать, куда уезжаю.
— Разве я спрашивал?
— Вы… Может, вам стоит подыскать другого интерна. Я не стану возражать.
— В такое-то время? Нет. Уж лучше перечитаю собственные записи. Похоже, мне это не повредит. Надо же так ошибиться. Не хватает только увидеть во сне памятник Вашингтону.
— Доктор Эндрюс… спасибо вам.
— Не за что, мисс Куинси. С вами приятно работать. Больше говорить было нечего. Кимберли поднялась.
Протянула руку. Доктор Эндрюс тоже встал. Ей бросилось в глаза, что он очень серьезен.
— Можно один совет?
— Конечно.
— То, о чем вы говорили, мисс Куинси. Этот человек, ваш противник, похоже, специализируется на том, что ставит своей целью отыскание у жертвы слабого места. Обычно это то, чем она восхищается, в чем испытывает потребность. Ваше уязвимое место — вера в силы правопорядка, врожденное уважение и доверие к любому, кто носит значок.
— Поняла.
Кимберли замялась в нерешительности. То, что она собиралась сказать, представлялось полной глупостью. Но промолчать было бы еще большей глупостью.
«День Первый. У меня нет сестры, моя мама убита, а я учусь подвергать все сомнению».
Взгляд Кимберли переместился к окну, теперь уже темному, а не светлому прямоугольнику. Хлопок карбюратора показался ей выстрелом на заполненной людьми улице.
— Доктор Эндрюс, — тихо проговорила Кимберли, — если со мной что-то случится, вы передадите мои слова отцу? Скажите, что последним, кого я видела в этот вечер, был мой новый инструктор в клубе стрелковой ассоциации. Скажите ему что я встречалась с человеком по имени Даг Джеймс.
21
Офис Уильяма Зейна, Виргиния
— Мне нужно имя.— Анонимность — духовная основа нашей организации, мы не даем подобного рода информацию.
— Ладно. К черту имя; оно все равно было, наверное, вымышленным. Мне нужно описание внешности.
— Повторяю, анонимность — духовная основа нашей организации. Мы не разглашаем такого рода информацию.
— Мистер Зейн, речь идет о расследовании убийства. Либо вы даете информацию мне сейчас по-тихому, либо позднее предоставите ее полиции в ходе официального следствия, о чем станет известно прессе. Итак, вы описываете нужного мне человека, делая это, так сказать, в порядке частного обмена, или по городу начинают ходить слухи о том, что некий психопат-убийца использует собрания общества «Анонимные алкоголики» для выбора жертв. Выбирайте.
Уильям Зейн, председатель местного отделения общества, колебался. Это был высокий, за шесть футов, и крупный, более четырехсот фунтов, мужчина. Его костюм вполне удовлетворил бы требованиям какого-нибудь занимающегося инвестициями банкира, а держал Зейн себя так, что становилось ясно — этот человек привык к беспрекословному подчинению. Рейни сильно подозревала, что в прошлом у него остались как минимум три супруги и забавы с кокаином. Сейчас с точки зрения закона мистер Зейн был чист и занимался достойным делом, руководя собраниями «Анонимных алкоголиков».
Когда-нибудь, решила Рейни, она обязательно пошлет роскошную поздравительную открытку этому чудесным образом исправившемуся представителю человеческого рода. Но в данный момент она хотела всего лишь получить от него имя и описание внешности «приятеля» Аманды, вместе с ней посещавшего встречи тех, кто еще не завязал с пагубной привычкой.
Был четверг, шесть часов вечера, до отбытия в относительно безопасный Портленд оставалось двенадцать часов, и Рейни, не имея на то особых причин, испытывала все возрастающее беспокойство из-за Кимберли. Другими словами, задерживаться здесь ей совсем не улыбалось. Уильям Зейн вздохнул. Встретиться с Рейни он согласился, только когда узнал, что дело Аманды Куинси открыто заново и что речь идет о возможном убийстве. Сейчас руководитель отделения «АА» явно сожалел о своем поспешном решении.
Мистер Зейн поднялся с кресла, с достоинством и значением пронес свое внушительное тело по кабинету и плотно закрыл дверь.
— Вы должны ясно представлять себе, о чем просите, — сказал он. — Залог эффективности работы «Анонимных алкоголиков» в соблюдении простого принципа: мы оказываем конфиденциальную поддержку каждому, кто проявляет желание бросить пить. Мы никому ничем не обязаны — ни судам, ни полиции, никому. Мы не благотворительная организация. И для очень многих людей мы — единственная надежда на спасение.
— Аманде надежда теперь не нужна.
— Но вы спрашиваете не об Аманде. Речь идет о нынешних членах.
Теперь вздохнула уже Рейни.
— Позвольте не согласиться, мистер Зейн. Я — член организации. Да, я бы не пришла на первое собрание, если бы оно не было анонимным, и я перестала бы посещать собрания, став офицером полиции, если бы они не были анонимными. Так что я понимаю вашу озабоченность. Но этот человек убил Аманду Куинси. Подстроил так, что она въехала в телеграфный столб на скорости тридцать пять миль в час. А затем расправился с ее матерью. Хотите посмотреть фотографии с места преступления?
— Нет, нет, нет, нет.
Мистер Зейн энергично замахал руками и даже ухитрился стать еще бледнее. К трем женам и кокаину Рейни добавила еще одну деталь, представив его расхаживающим по кабинету с коробкой кубинских сигар. Интересно, приходилось ли ему когда-нибудь менять подгузники?
— Я ищу убийцу, мистер Зейн, — с чувством сказал она. — Вы хотите подавать людям надежду, но если не поможете мне остановить этого парня, то обречете на смерть других женщин. Так станьте же спасательным кругом для будущих жертв. В данный момент вы — мой единственный шанс найти негодяя.
— Возможно, — согласился наконец мистер Зейн. — Но только неофициально. Без протокола
— Договорились. Садитесь и давайте поговорим. Мистер Зейн сел к большому письменному столу. Рейни достала блокнот.
— Вы помните Аманду Куинси?
— Да, она пришла к нам полтора года назад.
— У нее был спонсор?
— У нее был спонсор. Но я назову вам его имя только в случае крайней необходимости.
— Понятно, а вот фотография, на которой изображена голова женщины, налетевшей на телеграфный столб и…
— Ларри Танц, — сказал мистер Зейн. — Приятный парень.
— Как Аманда Куинси познакомилась с Ларри Танцем?
— Он хозяин ресторана, в котором она работала. Ларри посещал собрания «Анонимных алкоголиков» на протяжении десяти лет и спонсировал многих из своих работников. — Мистер Зейн бегло посмотрел на нее. — Удивительно, сколько пьяниц среди барменов. А ведь есть еще повара…
Рейни закатила глаза и быстро записала в блокнот новое имя. Если Мэнди работала у Ларри Танца, то у него же работала и Мэри Олсен. Интересно.
— Вам не показалось, что между Мэнди и мистером Танцем существовали другие отношения? Ну, выходящие за рамки чисто деловых?
— В нашем отделении существует на этот счет определенная практика. Нашим членам рекомендуется подождать год, прежде чем начать встречаться, — быстро ответил мистер Зейн. — Как вы, несомненно, знаете, завязать с пьянством не так-то легко. Лучше обойтись без дополнительного стресса, который неизбежен в случае разрыва серьезных отношений и даже самых стойких заставляет прикладываться к бутылке. Поэтому первое свидание часто совпадает с годовщиной вступления в организацию.
— Звучит романтично. Так Мэнди трахалась с Ларри или нет?
— Я так не думаю, — сдержанно произнес мистер Зейн.
— Почему? Почему не думаете?
— Во-первых, Ларри — хороший парень. Во-вторых, хотя смерть Аманды и огорчила его — может быть, он даже чувствовал за собой какую-то вину, — я не видел, чтобы он так уж сильно сокрушался. То есть ее гибель не стала для него личной трагедией.
— Что ж, ему повезло. Как насчет кого-нибудь еще? С кем она сблизилась на собраниях?
— У нее появилось много друзей…
— Меня интересуют те, кто стал ходить на собрания примерно в одно время с ней. Между такими людьми обычно складываются особенно близкие отношения.
Мистер Зейн заколебался. Рейни уперлась в него взглядом. Он взял в руки искусно оформленное пресс-папье, вероятно, сувенир из какого-нибудь экзотического путешествия. Она добавила твердости во взгляд.
— Ну, был один парень…
— Имя.
— Бен. Бен Зикка.
— Опишите его.
— Не знаю… Немолодой. Около пятидесяти. Невысокий, примерно пять футов десять дюймов. Редеющие темные волосы. Полноват. Одевался без особого вкуса, определенно покупал все в магазине. — Мистер Зейн с важным видом провел ладонью по рукаву пиджака. — По-моему, он назвался то ли офицером полиции, то ли кем-то в этом роде. Наверное, излишне увлекался пончиками.
Рейни нахмурилась и задумчиво прикусила губу. Она ожидала другого.
— Немолодой, неряшливо одетый… Вы уверены, что с Мэнди был он?
— Абсолютно уверен. С какого-то времени они начали вместе уходить с собраний. Потом я заметил, что они и приезжать стали в одной машине.
— Мы ведь говорим об одной и той же Аманде Куинси, не так ли? Двадцать три года, изящная, светлые волосы, большие голубые глаза?
— Да, она была хорошенькая, — оживился мистер Зейн.
У Рейни вдруг разболелась голова.
— Вы уверены, что у Мэнди и Зикки что-то было?
— Не знаю. Вы спросили, с кем из новых членов она подружилась. Я ответил: из новеньких она подружилась с ним. Сказать по правде, он посещал наши собрания только первые несколько месяцев, а потом перестал приходить. Она тоже появлялась все реже. Ларри Танц уже собирался спросить, в чем дело, когда произошла эта трагедия.
— Итак, Мэнди приходит на собрания, встречает этого парня и постепенно начинает отдаляться от вас.
— Да. — Мистер Зейн пожал плечами. — Вначале со многими бывает именно так. Трудно признать, что ты алкоголик. Еще труднее оставаться трезвым. Немало таких, кто то завязывает, то опять принимается за старое.
— Не было ли на этих встречах другого мужчины, который на ваш взгляд, мог знать Мэнди? Высокий, за шесть футов, хорошо одетый, спортивного телосложения, около пятидесяти?
Рейни описывала человека, которого видела с Бетти соседка, — человека, похожего на Куинси. Но мистер Зейн покачал головой.
— Уверены? — не отставала она.
— Вы, наверное, давно не посещали собрания «Анонимных алкоголиков», мисс Коннер? Человек, который половину своей жизни злоупотреблял алкоголем и наркотиками, редко бывает хорошо одет, не говоря уж о спортивном телосложении. Чудесные превращения случаются с голливудскими кинозвездами, но все остальные выглядят так, как живут. Даже Аманда Куинси не избежала общей участи.
Рейни снова нахмурилась. Получив имя и описание, она нисколько не продвинулась вперед. Скорее, наоборот. Рейни изучающе посмотрела на Уильяма Зейна. Тот не смутился. Не отвел глаза. Черт возьми! Рассчитываешь поймать кого-то на вранье, а он начинает говорить правду.
Рейни взглянула на часы — поздновато, а у нее еще два дела — и поднялась, стараясь не обращать внимания на выражение явного облегчения на лице собеседника.
Однако уже у двери она остановилась и задала последний вопрос:
— На этих ваших встречах вы ведь говорите очень откровенно, не так ли?
— Да.
— О чем говорила Мэнди? Он замялся.
— Фотографии, мистер Зейн. Сцены с места преступления.
— У Мэнди были проблемы с самооценкой. Очень большие проблемы. Она говорила о том, какой у нее знаменитый отец. Какая красивая мать. Какая умная сестра. И еще она говорила о… Скажем так, она относила себя к категории одноразовых блондинок.
— Одноразовых блондинок?
— Мэнди была одержима насилием, мисс Коннер. Ей нравилось смотреть соответствующие фильмы, читать соответствующие книги. Как-то она рассказала, что в детстве пробиралась в кабинет отца и рассматривала учебники по криминалистике, даже читала отчеты о преступлениях. Ей было страшно, но ее снова и снова тянуло к этим ужасам. В этом есть что-то нездоровое. Она делала это не для того чтобы преодолеть страх, а чтобы наказать себя. Понимаете большинство из нас, читая подобного рода романы или смотря фильмы, отождествляют себя с тем, кто борется с преступником. Но не Мэнди. Она отождествляла себя с голубоглазой красоткой блондинкой, с жертвой. Отсюда и это выражение — одноразовая блондинка. Красивая женщина, живущая только для того, чтобы утолить жажду крови какого-нибудь маньяка.
К тому времени когда Рейни вошла наконец в дом, где располагался офис Фила де Бирса, она еще не пришла в себя. По небу катились низкие тучи. В воздухе пахло грозой. Где-то там, вверху, уже стояла почти полная луна, но вечер не принес свежести, а лишь усилил ощущение духоты. Притихли даже сверчки.
Она вышла из машины и настороженно огляделась, готовая в любой момент нажать на спусковой крючок, а уж потом спрашивать, кто там. Девять часов. Кимберли, должно быть, уже вернулась домой. Куинси, вероятно, закончил дела в Квонтико и возвращается в Нью-Йорк. У нее в программе остается еще два пункта. Надо поторапливаться.