Дороти Гарлок
Здесь царствует любовь
Пролог
— Сэм! Сэм!..
Молодая женщина в просторном домотканом платье бежала по петляющей вдоль высоких дубов тропинке. Она с легкостью перепрыгнула через валявшуюся на земле большую ветку и неожиданно оказалась прямо в объятиях поджидавшего ее мужчины. Залившись от смущения краской, она почувствовала трепет, охвативший ее при прикосновении к сильной, мускулистой груди мужчины.
— Девочка ты моя сумасшедшая, — проговорил он, чуть отстраняя ее. — Сколько раз повторять, что тебе не следует скакать, подобно лягушонку. Ты же можешь упасть и повредить что-нибудь себе… или ребенку.
Голос его, мужественный, даже грубоватый, благодаря шотландскому акценту звучал мелодично.
— Сэм! — страстно зашептала женщина. — Я так счастлива, что мне даже страшно, Сэм.
— Страшно? — так же тихо, склонившись к самому ее уху, спросил мужчина.
— Да. Мне все время кажется, что может произойти что-то ужасное. Это лето было самым счастливым в моей жизни, Сэм! Но ведь так не должно быть… Это неправильно… — произнесла она дрогнувшим голосом. — Джей Эр на войне с мексиканцами, а я так безумно счастлива. А жена ведь должна пребывать в печали, когда уезжает муж. Представляешь, Сэм, я порой ловлю себя на мысли, что не хочу его возвращения. Сэм даже поперхнулся от ее слов.
— Нет, милая моя. Ты наговариваешь на себя. Ты же не желаешь ему ничего худого на самом деле.
— А еще, Сэм, я думаю все время о Либби и мальчике. Нет, что-нибудь ужасное обязательно произойдет со мной за то зло, которое я причинила Либби.
— Не говори так, милая. В том иллюзорном мире, в котором она пребывает, Либби совершенно счастлива. Ты же знаешь, она никогда не была мне женой в полном смысле этого слова. В этом нет ее вины. Уж так получилось. Парнишка мне очень дорог, но и этого ребенка я уже люблю. — Сэм положил большую ладонь на слегка округлившийся живот. — Если твой муж не вернется, я позабочусь и о тебе, и о малыше, дорогая моя.
Мужчина прижал женщину к себе. Руки его заскользили по ее спине так ласково, что уже через мгновение она прильнула к его груди. Прерывистое от разгорающегося в ней пламени дыхание обожгло его губы.
— О, если бы это лето никогда не кончалось! — со страстью выдохнула она, окончательно теряя контроль над своим телом, которое само изогнулось в поисках еще большей близости с любимым.
— Такая любовь, как наша, не может быть грехом, — прошептал Сэм, почти потерявший способность дышать, и вдруг, подняв женщину на руках, сделал несколько шагов в сторону.
Еще через мгновение они лежали на мягкой траве, слившись в страстном поцелуе. Он целовал ее вновь и вновь. Целовал с такой горячей нежностью, как может целовать только по-настоящему любящий мужчина.
— Не надо думать, что хорошо, а что плохо во всем этом. Думай о том, что мы вместе сейчас, о том, как я люблю тебя.
Но и без этих слов все тревожащие Нэнни мысли о греховности их связи исчезли. Под напором страсти разум уступал. Некая плотина, до сих пор удерживавшая бурное половодье чувств, была прорвана. Губы ее прильнули к губам Сэма. Дыхание их смешалось. Сейчас для нее существовали только сладостная тяжесть его тела и дурманящий аромат мягкого травяного ковра, на котором они лежали. И еще всепоглощающее желание принадлежать ему. А потом, будто вспышка молнии, сказочное, не сравнимое ни с чем наслаждение, зародившееся внутри и разлившееся по ее телу.
Возвращение из волшебного мира чувств было неторопливым и приятным. Нэнни чувствовала обволакивающее тепло его сильных рук, слезы благодарности выступили на ее глазах. Она ощутила под своей щекой плечо любимого, такое сильное, с такой шелковистой кожей! Наслаждаясь умиротворением и покоем, которые она могла испытать лишь рядом с ним, Нэнни незаметно для самой себя погрузилась в сон.
Нэнни проснулась, и первым ее ощущением было то, что все вокруг вдруг непонятным образом изменилось. Некоторое время она лежала с закрытыми глазами, стараясь понять, почему она одна и отчего чувствует себя такой разбитой. Не было ни надежного мускулистого плеча, ни сжимающих ее в крепких объятиях сильных рук.
На дворе была поздняя ночь. Даже сквозь сомкнутые веки она ощущала утомительно-яркий свет лампы. Лежала она не на приятно пахнущей свежей траве — ее тело чувствовало грубое прикосновение жестких простыней. Единственное, что оставалось таким же, — ее влажные от слез глаза. Все остальное было другим. Она и сама была другая — легкая, будто перышко, летящее в какую-то неведомую даль. И от этого ощущения Нэнни почувствовала себя счастливой. Она знала, что летит туда, где скоро будет свободной от всех мук, знала, что ее ждут на небесах.
Нэнни открыла глаза и увидела склонившуюся над ней дочь.
— Ты спала, мама.
— Саммер[1]. — Она слегка улыбнулась. — Моя прекрасная Саммер.
— Тебе что-нибудь нужно, мама? — Мягкие, заботливые пальцы смахнули слезинки с лица Нэнни.
— Нет.
Голос больной женщины прозвучал тихо и печально. Она не могла скрыть разочарования от того, что очнулась в другом месте и в другом времени. В надежде вновь услышать страстный шепот, ощутить тепло и чувственную бурю Нэнни вновь закрыла глаза и тут же застонала от невыносимой боли. Нет, это время еще не пришло. Но придет… уже скоро… вот-вот.
В глазах матери появилось беспокойство. Протянув руки, она дотронулась до руки дочери.
— Скоро, — чуть слышно прошептала она, — скоро вы останетесь с Джоном Остином одни. Я хочу, чтобы вы поехали к Сэму Маклину. Разыщи его, Саммер, и расскажи, кто вы такие. Он вам обязательно поможет. Он позаботится и о тебе, и о Джоне Остине. В моей шкатулке лежит письмо, из которого ты узнаешь, как его найти…
— Мама… — Фиалковые глаза девушки наполнились слезами. — Мама… Нет!..
— Пообещай мне, Саммер, дай мне слово, что вы поедете к Сэму. Сэм… — Голос оборвался. Нэнни закрыла глаза, на этот раз уже навсегда.
Молодая женщина в просторном домотканом платье бежала по петляющей вдоль высоких дубов тропинке. Она с легкостью перепрыгнула через валявшуюся на земле большую ветку и неожиданно оказалась прямо в объятиях поджидавшего ее мужчины. Залившись от смущения краской, она почувствовала трепет, охвативший ее при прикосновении к сильной, мускулистой груди мужчины.
— Девочка ты моя сумасшедшая, — проговорил он, чуть отстраняя ее. — Сколько раз повторять, что тебе не следует скакать, подобно лягушонку. Ты же можешь упасть и повредить что-нибудь себе… или ребенку.
Голос его, мужественный, даже грубоватый, благодаря шотландскому акценту звучал мелодично.
— Сэм! — страстно зашептала женщина. — Я так счастлива, что мне даже страшно, Сэм.
— Страшно? — так же тихо, склонившись к самому ее уху, спросил мужчина.
— Да. Мне все время кажется, что может произойти что-то ужасное. Это лето было самым счастливым в моей жизни, Сэм! Но ведь так не должно быть… Это неправильно… — произнесла она дрогнувшим голосом. — Джей Эр на войне с мексиканцами, а я так безумно счастлива. А жена ведь должна пребывать в печали, когда уезжает муж. Представляешь, Сэм, я порой ловлю себя на мысли, что не хочу его возвращения. Сэм даже поперхнулся от ее слов.
— Нет, милая моя. Ты наговариваешь на себя. Ты же не желаешь ему ничего худого на самом деле.
— А еще, Сэм, я думаю все время о Либби и мальчике. Нет, что-нибудь ужасное обязательно произойдет со мной за то зло, которое я причинила Либби.
— Не говори так, милая. В том иллюзорном мире, в котором она пребывает, Либби совершенно счастлива. Ты же знаешь, она никогда не была мне женой в полном смысле этого слова. В этом нет ее вины. Уж так получилось. Парнишка мне очень дорог, но и этого ребенка я уже люблю. — Сэм положил большую ладонь на слегка округлившийся живот. — Если твой муж не вернется, я позабочусь и о тебе, и о малыше, дорогая моя.
Мужчина прижал женщину к себе. Руки его заскользили по ее спине так ласково, что уже через мгновение она прильнула к его груди. Прерывистое от разгорающегося в ней пламени дыхание обожгло его губы.
— О, если бы это лето никогда не кончалось! — со страстью выдохнула она, окончательно теряя контроль над своим телом, которое само изогнулось в поисках еще большей близости с любимым.
— Такая любовь, как наша, не может быть грехом, — прошептал Сэм, почти потерявший способность дышать, и вдруг, подняв женщину на руках, сделал несколько шагов в сторону.
Еще через мгновение они лежали на мягкой траве, слившись в страстном поцелуе. Он целовал ее вновь и вновь. Целовал с такой горячей нежностью, как может целовать только по-настоящему любящий мужчина.
— Не надо думать, что хорошо, а что плохо во всем этом. Думай о том, что мы вместе сейчас, о том, как я люблю тебя.
Но и без этих слов все тревожащие Нэнни мысли о греховности их связи исчезли. Под напором страсти разум уступал. Некая плотина, до сих пор удерживавшая бурное половодье чувств, была прорвана. Губы ее прильнули к губам Сэма. Дыхание их смешалось. Сейчас для нее существовали только сладостная тяжесть его тела и дурманящий аромат мягкого травяного ковра, на котором они лежали. И еще всепоглощающее желание принадлежать ему. А потом, будто вспышка молнии, сказочное, не сравнимое ни с чем наслаждение, зародившееся внутри и разлившееся по ее телу.
Возвращение из волшебного мира чувств было неторопливым и приятным. Нэнни чувствовала обволакивающее тепло его сильных рук, слезы благодарности выступили на ее глазах. Она ощутила под своей щекой плечо любимого, такое сильное, с такой шелковистой кожей! Наслаждаясь умиротворением и покоем, которые она могла испытать лишь рядом с ним, Нэнни незаметно для самой себя погрузилась в сон.
Нэнни проснулась, и первым ее ощущением было то, что все вокруг вдруг непонятным образом изменилось. Некоторое время она лежала с закрытыми глазами, стараясь понять, почему она одна и отчего чувствует себя такой разбитой. Не было ни надежного мускулистого плеча, ни сжимающих ее в крепких объятиях сильных рук.
На дворе была поздняя ночь. Даже сквозь сомкнутые веки она ощущала утомительно-яркий свет лампы. Лежала она не на приятно пахнущей свежей траве — ее тело чувствовало грубое прикосновение жестких простыней. Единственное, что оставалось таким же, — ее влажные от слез глаза. Все остальное было другим. Она и сама была другая — легкая, будто перышко, летящее в какую-то неведомую даль. И от этого ощущения Нэнни почувствовала себя счастливой. Она знала, что летит туда, где скоро будет свободной от всех мук, знала, что ее ждут на небесах.
Нэнни открыла глаза и увидела склонившуюся над ней дочь.
— Ты спала, мама.
— Саммер[1]. — Она слегка улыбнулась. — Моя прекрасная Саммер.
— Тебе что-нибудь нужно, мама? — Мягкие, заботливые пальцы смахнули слезинки с лица Нэнни.
— Нет.
Голос больной женщины прозвучал тихо и печально. Она не могла скрыть разочарования от того, что очнулась в другом месте и в другом времени. В надежде вновь услышать страстный шепот, ощутить тепло и чувственную бурю Нэнни вновь закрыла глаза и тут же застонала от невыносимой боли. Нет, это время еще не пришло. Но придет… уже скоро… вот-вот.
В глазах матери появилось беспокойство. Протянув руки, она дотронулась до руки дочери.
— Скоро, — чуть слышно прошептала она, — скоро вы останетесь с Джоном Остином одни. Я хочу, чтобы вы поехали к Сэму Маклину. Разыщи его, Саммер, и расскажи, кто вы такие. Он вам обязательно поможет. Он позаботится и о тебе, и о Джоне Остине. В моей шкатулке лежит письмо, из которого ты узнаешь, как его найти…
— Мама… — Фиалковые глаза девушки наполнились слезами. — Мама… Нет!..
— Пообещай мне, Саммер, дай мне слово, что вы поедете к Сэму. Сэм… — Голос оборвался. Нэнни закрыла глаза, на этот раз уже навсегда.
Глава 1
В битком набитом дилижансе было нестерпимо жарко, особенно Саммер с ее длинными, густыми волосами, и она невольно вспоминала приятную прохладу своего дома в Пини-Вудс. Зато черные как вороново крыло волосы блестели на солнце, и это очень шло девушке. Весьма изящно сидело на ней и ситцевое платье. Маленькая, привлекательная и решительная, девятнадцати лет от роду, она ехала на Запад с оставшимся на ее попечении восьмилетним братом.
По лицу Саммер было видно, что она крайне устала. Ее клонило в сон, но обрамленные черными ресницами фиалковые глаза упрямо смотрели вперед. Она была решительно настроена не спать и непрерывно обмахивала шляпкой лицо дремавшего у нее на коленях мальчика.
Он был очень дорог ей, этот сумасбродный братишка. В сущности, она вырастила его одна. Отец погиб, когда малышу было всего три года. Как-то так получилось, что у повозки, которой управлял отец, неожиданно отлетело колесо, и их с матерью отбросило в глубокий овраг. Мать осталась жива, но повредила спину и, так и не оправившись от травмы, не вставала с постели. Ответственность за воспитание брата и забота о больной матери тяжелым бременем легли на хрупкие плечи четырнадцатилетней девочки.
Они с Джоном Остином проделали большую часть не такого уж и легкого пути из Пини-Вудс. Саммер смотрела на спящего братишку полными нежности и тревоги глазами, легкий ветерок от помахивания шляпкой колыхал влажные прядки на его лбу.
Напротив них сидела женщина лет пятидесяти. Впрочем, ей вполне могло быть и не более сорока. Трудно определить возраст женщин, живущих в этих местах. Постоянно разносимая ветром пыль въедается в их кожу, и лица выглядят морщинистыми и старыми уже через несколько лет работы на здешних фермах и ранчо.
Женщина фыркнула и отвернулась к окну. В том, что означает этот жест, сомнений не было: попутчица была раздосадована неразговорчивостью Саммер, так и не рассказавшей подробно свою историю. Несмотря на многочисленные расспросы, из девушки удалось выудить только то, что в Гамильтоне их с братом встретит друг семьи.
— Это хорошо. Гамильтон не самое подходящее место для одинокой девушки.
Саммер решила, что случайной спутнице вовсе ни к чему знать, что она получила письмо, подписанное просто: «С. Маклин». Не стала она рассказывать и об ошеломляющем известии, которое содержалось в том письме: они с братом являются владельцами небольшого участка земли с домиком. Послание было кратким и сдержанным. Но главное, что она его получила, и теперь все мысли девушки были обращены к этому клочку земли, на который Саммер возлагала такие надежды.
Разговор смолк. Молчаливой и спокойной казалась и сама местность, по которой они ехали. Глядя по сторонам, Саммер испытала острое чувство одиночества. О, она знала, что это такие. Это чувство она часто испытывала дома, особенно в те дни, когда, просыпаясь, начинала размышлять над постоянно мучившей ее дилеммой: что она должна будет делать в холодную ветреную ночь, когда умрет мама? Бежать за помощью и оставить пятилетнего мальчика смотреть на умирающую? Что выбрать: мать, часы жизни которой были уже сочтены, или маленького мальчика, у которого впереди вся жизнь? То, что это горе обрушится на них именно в холодную ветреную ночь, она почему-то не сомневалась. И не ошиблась. Только случилось это спустя почти три года после того, как она впервые задала себе те страшные вопросы. Милая, терпеливая мама, которая старалась ни малейшим звуком не показать своих мучений детям, покинула их с Джоном Остином три месяца назад.
Саммер длинными, изящными пальцами убрала волосы с лица брата, с печалью подумав, что у этого маленького создания нет никого, кроме нее, на всем белом свете. Впрочем, нет. Глаза девушки раскрылись шире, и в них зажглась надежда. Кроме нее, есть еще Маклин.
В памяти всплыли почти стершиеся уже сцены тех дней, когда она маленькой девочкой жила среди холмов с мамой. Отец вернулся с войны позже. Она помнила какого-то человека, сидящего перед ней на корточках.
— Не плачь, Девочка-Лето, — говорил он ей. — Поезжай с мамой. Ты должна вырасти большой. Тогда я приеду и заберу тебя домой.
Лошади, отбрасывающие длинные тени на дорогу, резво бежали, вздымая пыль и сокращая мили, отделявшие их от незнакомого города. Гамильтон возник в этих диких местах всего каких-нибудь два года назад. Вот один из всадников, ехавший по изрытой ухабами дороге впереди дилижанса, закричал, объявляя о прибытии. «Большой Конкорд» заскрипел, останавливаясь перед навесом с жестяной крышей, вокруг которого толпились неопрятно одетые мужчины. Они засуетились, вытягивая шеи и стараясь заглянуть внутрь дилижанса.
— Это Гамильтон, Джон Остин, — тихо сказала Саммер взъерошенному мальчику.
Брат ничего не ответил. Внимание его было поглощено поднимающимися от земли и уплывающими куда-то в сторону клубами пыли. Он удивлялся, что совершенно не чувствует при этом ветра. Наверняка есть какое-то объяснение этой загадке. Хотелось попросить кого-нибудь разъяснить суть явления. Но у сестры было слишком много забот, чтобы думать еще и о ветре. Мальчик так увлекся своими мыслями, что даже не расслышал ее слов. Они пронеслись мимо ушей, будто тот самый недостающий ветер. Впрочем, он и так знал, что она говорит.
— Не отходи от меня, Джон Остин. Дай руку.
Саммер стояла около заляпанного грязью дилижанса и вместе с другими пассажирами ждала, когда помощник кучера снимет ее дорожный сундук. Брата она крепко держала за руку, зная, что тот в любой момент может отойти куда-нибудь, если увидит что-то для себя интересное. С некоторой растерянностью девушка поглядывала на встречающих: ковбои, сезонные рабочие, солдаты из форта Крогхен. Никто не вышел к ней навстречу, не заговорил. Впрочем, интерес к ней они проявляли, причем такой явный, что она в смущении отвернулась и перевела взгляд на кучера. Пока что ей ясно было одно: среди встречающих нет Сэма Маклина.
Кучер спустился на землю, протянул руки к багажному отделению, и на подножке дилижанса оказался наконец и их саквояж.
— Вас кто-нибудь встречает, мисс?
— Судя по всему, нет. Но насчет нас есть договоренность. Насколько я знаю, мы должны остановиться в отеле.
Саммер заговорила твердым и спокойным голосом, но затем стала запинаться и наконец совсем смолкла под пристальным взглядом кучера. При этом она опустила ресницы и не смогла увидеть, как смягчилось его обветренное лицо.
— Подождите здесь. Я вас провожу, как только закончу дела. Негоже вам с мальчонкой идти туда одним.
Услышав эти слова, Саммер почувствовала облегчение и лишь сейчас поняла, как была напугана. И только гордость не давала ей признаться в этом.
— Спасибо. Насчет нас имеется договоренность, — повторила она, подняв подбородок и слегка качнув головой.
Судя по первым наблюдениям, город Гамильтон графства Бернет штата Техас был не из тех мест, которые бы ей непременно хотелось увидеть. Ее встретил ветер, несущий облака пыли сквозь надвигающиеся сумерки. В глаза то и дело попадали песчинки, не давая оглядеться. Все же, пока они ждали свои вещи, девушка немного осмотрелась вокруг, и, честно говоря, сердце в груди неприятно екнуло. Во время путешествия на Запад ей довелось уже видеть много новых городков, но такой убогий, как этот, ей еще не попадался. Город представлял собой не более чем растянувшееся вдоль обильно покрытой рытвинами дороги скопище некрашеных домишек и навесов, подобных станционным. По одной едва освещенной улице взад и вперед сновали какие-то, как ей показалось, подозрительные личности. Попадались телеги и фургоны, не говоря уже о многочисленных всадниках на лошадях.
Кучер кивнул Саммер и поставил на плечо ее сундук. Девушка подняла саквояж и, потянув за руку Джона Остина, последовала за добровольным помощником по пыльной улице, изо всех сил стараясь не отстать.
Все для нее было необычным здесь: явная необжитость, дикость, необустроенность. Из окон одного из зданий, мимо которого они проходили, раздавались звуки расстроенного пианино. Как объяснил кучер, это был танцевальный зал, где мужчины могли выплеснуть свои эмоции, пустившись в зажигательный галоп с любой из работающих там девушек. Перед зданием были привязаны всего три-четыре лошади. Впрочем, вечер еще только начинался.
Первый же взгляд на гостиницу, в которой ей предстояло прожить какое-то время, объяснил, почему кучер сжалился над ними, решив проводить. Ее было трудно разглядеть из-за возвышавшегося рядом увеселительного заведения — одного из немногих настоящих деревянных домов, имевшихся в городе. Разбитые бревенчатые ступени вели на крыльцо, где стояло множество скамеек, на которых восседали мужчины самых разных возрастов, а судя по одежде, и городских сословий. Человек с черными усами в темном сюртуке и накрахмаленной белой рубашке приподнял шляпу, когда она проходила мимо. Темные его глаза нагло скользнули по фигуре девушки. Заметив краску смущения на ее лице, он хитро улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы. Слегка поклонившись, незнакомец уже сделал было движение навстречу, но вдруг отпрянул, будто внезапно передумав.
С огороженного перекладинами крыльца одна вращающаяся дверь вела в салун, а другая, высокая и узкая, открывала вход в длинный вестибюль гостиницы. Там за стойкой сидел человек с жирным лицом, жадно поглощавший порцию тушеного мяса, от которого исходил сильнейший запах перца чили. Человек вытер рот рукавом и поднялся.
— Привел постояльцев, Билл?
— У тебя есть для них комната?
— Если это детки Кайкендалы, тогда — да.
— Ну одну-то из них уже деткой не назовешь. Так что следи за своими манерами.
— Это в самом деле Кайкендалы, Билл? — спросил небольшого роста кривоногий человек с седыми висками, вошедший через дверь салуна. — Не хочешь ли ты зашибить немного мелочишки?
— Нет, не хочу. Да с тобой это никогда и не выйдет. — Билл снял с плеча сундук Саммер и поставил его на пол. — Ты в жизни никогда ничего не делал вовремя, Бульдог.
— Да, но я…
Бульдог смолк, взглянув на девушку, и удивление на его лице сменилось явным удовольствием.
Саммер тоже взглянула на него с интересом и тут же невольно покачала головой, что делала всегда, когда встречала слишком любопытный взгляд. Благодаря этому движению свет от лампы упал на блестящие иссиня-черные волосы Саммер. Прическа ее, правда, была растрепана, а одежда покрыта пылью, но никто из мужчин этого не заметил. А человек со странным именем Бульдог и подавно. Он подумал о том, что видит, возможно, самую красивую женщину в своей жизни.
— Вы ждали детей? Разве мистер Маклин не рассказал вам обо мне и моем брате?
— Ну да, мэм… Только он не сказал, что один… одна из вас взрослая.
— Да, один из нас действительно взрослый, как вы видите. — Гордость придала ответу немного игривый оттенок.
— Да, мэм. Он сказал, что приедут мальчик и молодая леди. Но я и подумать не мог, что вы такая взрослая и красивая.
— Так у вас есть комната или нет? — нетерпеливо спросил кучер, ждавший момента, когда ему можно будет уйти.
— У них есть комната. Дай-ка мне ключ.
Распоряжение было исполнено, и Бульдог, взяв сундук, стал подниматься по лестнице.
— Спасибо, — только и успела сказать Саммер вслед уже исчезнувшему в дверях кучеру.
Расположенный в конце коридора второго этажа номер был небольшим, но в нем имелись широкая кровать и дополнительная койка для ребенка. Вся прочая обстановка, правда, состояла лишь из шифоньерки и умывальника с голубым эмалированным кувшином и тазом.
Бульдог поставил сундук в ногах кровати, а Джон Остин немедленно подошел к окну и стал смотреть вниз на оживленную улицу.
— Мэм, мне действительно очень жаль, что я не встретил вас.
Саммер улыбнулась. На сердце у нее впервые за многие дни было легко. Этот человек, этот маленький седеющий ковбой был первым связующим звеном между ней и тем самым Сэмом Маклином, который теперь будет заботиться о них. Все, что ей надо сделать, как говорила мама, это рассказать ему, кто они такие, и Сэм возьмет Джона Остина под свою опеку.
— Все в порядке. Нам помог кучер. — Улыбка на лице девушки была искренней и приятной, а глаза от волнения чуть заблестели. — Мистер Маклин приедет за нами?
Бульдог неловко замялся:
— Нет, мэм.
Не столько слова, сколько выражение лица Бульдога насторожило девушку. Она замолчала, руки ее опустились и как-то безжизненно повисли, будто она неожиданно лишилась сил.
— Вы отвезете нас к нему?
— Нет, мэм… Да, мэм… Оба участка, мэм, находятся рядом, через речку. Вам там понравится, в вашем доме. Там очень хорошо. Можете найти здесь мексиканку, которая будет жить с вами и помогать, если хотите.
Ковбой вертел в своих больших руках шляпу. Он ощущал разочарование девушки и никак не мог придумать, что следует ей сказать.
Вообще-то Саммер чувствовала не разочарование. Она скорее была удручена и сердита на себя за свои необоснованные ожидания. Но ведь она потому и размечталась, что ей было просто необходимо на что-то надеяться. Вот и придумала она себе некий образ Маклина — высокого и сильного владельца ранчо, волевого и твердого в решениях, закаленного жизнью в прерии, но непременно доброго. Он станет для них своим… другом, вторым отцом… Разве возможно, чтобы мама ошиблась и Сэм Маклин не захотел позаботиться о них? Сможет ли она с Джоном Остином обосноваться здесь, выжить на этом участке, хоть он и находится от ранчо Сэма только через речку?
Прийти в себя ей помогло врожденное чувство собственного достоинства. Саммер проглотила подступивший к горлу комок и прищурилась. Ее маленький округлый подбородок приподнялся, спина распрямилась и вся фигура приобрела гордую, даже надменную позу.
— Было очень любезно со стороны мистера Маклина помочь нам добраться до… ну, до нашего участка. Передайте ему, пожалуйста, нашу благодарность и скажите, что мы постараемся не причинять ему беспокойства в дальнейшем.
Произнеся это, Саммер поджала губы; последовавшее за этим молчание было красноречивее любых слов.
Бульдог наклонил голову и почесал затылок.
— Да, меня волнует еще один вопрос. — Девушка уже сожалела о своем холодном тоне и сердилась на себя. — Я даже не знаю, что делать, если мой брат проголодается. Можно нам будет одним выйти на улицу?
— Нет, мэм, лучше не надо. Если с вами что-нибудь случится, с меня шкуру спустят. — Бульдог ухмыльнулся, и от его чуть блеклых голубых глаз разошлись маленькие морщинки. — Думаю, будет лучше, если я скажу, чтобы вам принесли чего-нибудь поесть наверх. И потом… мэм, я приду за вами завтра утром и отвезу вас на ранчо Кип. Это не более чем в двадцати пяти — тридцати милях отсюда, за горами Спиндер. Сейчас там все спокойно.
— Ранчо Кип? Вы имеете в виду ранчо мистера Маклина?
— Ага.
Было совершенно очевидно, что больше сведений о Маклине, чем он уже сообщил, у этого ковбоя не вытянешь.
— Хочу извиниться перед вами, мистер Бульдог. Я понимаю, вы не виноваты в том, что мистер Маклин предпочел не встречать нас лично. Понимаю, что на то есть причины. Мне не хотелось бы, чтобы он узнал о моей раздражительности и подумал, будто я не благодарна ему за уже сделанное для нас.
Джон Остин все это время стоял у окна, упершись локтями о подоконник и положив подбородок на ладони. Похоже было, что весь разговор он пропустил мимо ушей. Пусть сестра занимается скучными делами. Тем более что она всегда это делает. Куда интереснее наблюдать за улицей, особенно за дракой, которая разгоралась у салуна.
— Выиграет вон тот, усатый, — неожиданно сообщил он.
— Что выиграет, Джон Остин? — переспросила Саммер, довольная уже тем, что тот что-то сказал, и подошла к окну.
Следом за ней последовал Бульдог и выглянул из-за их голов на улицу.
— Нет, он не победит, малыш, — хмыкнул ковбой. — Верх возьмет старина Кэл Харди. Этот сукин сын — настоящий боец. А когда он трезв, то в ловкости ему нет равных. Он двигается как дикая кошка. Да-да, этот ублюдок Кэл драчун из драчунов.
Саммер закусила губу, чтобы не сделать уже готовое сорваться с ее губ замечание. Мимо глаз и ушей брата подобные вещи никогда не проходят! Но что тут поделаешь?
— На этот раз он не выиграет, мистер Бульдог. Тот, второй мужчина, может, и не так силен, но при ударе он весь свой вес переносит на кулак. Кэл же делает много лишних движений. Прыгая вокруг противника, он только сильнее устает. Тот, другой, кажется, вообще не устал и сохранил все свои силы. Видели, как он оперся на одну ногу, когда ударил?
— Разрази меня гром! Ты будто и впрямь что-то понимаешь! — Бульдог хлопнул мальчика по спине. — Похоже, что пришло время, чтобы и этому ублюдку надрали задницу.
— Пожалуйста…
Ковбой был слишком увлечен ходом поединка, чтобы обратить внимание на пытавшуюся что-то сказать Саммер.
— Откуда вы знаете, что мама Кэла не венчалась с его отцом, мистер Бульдог?
— Джон Остин! — решила на этот раз вмешаться порозовевшая девушка.
К способным смутить кого угодно вопросам брата она уже привыкла, но малознакомых людей всегда старалась от них избавить. За Бульдога, однако, можно было не волноваться — он вообще не обратил внимания на вопрос мальчика.
Джон Остин вопросительно взглянул на сестру, недоумевая, чем заслужил ее упрек.
— Ублюдок — это ребенок женщины, которая не имеет мужа, Саммер. Я прочитал это в словаре. Мне просто интересно было узнать, был ли мистер Бульдог знаком с матерью Кэла.
Ничего не ответив, Саммер поправила прядки волос на лбу брата и прижала его голову к груди. Джон Остин всегда отличался необычайной сообразительностью и тягой к знаниям. Уже в три года он знал все названия букв из своей азбуки, мог написать свое имя и красиво рисовал. В пять им были прочитаны все имеющиеся в семье книги и вся печатная продукция, которой можно было разжиться на улице: от выброшенных прохожими газет до объявлений о розыске преступников. А талант братишки к рисованию Саммер окончательно признала, когда тот, впервые увидев поезд, тут же изобразил его во всех подробностях — с паровозом, служебными и пассажирскими вагонами. Способность Джона Остина запоминать мельчайшие детали была поразительна. Зато к другим, более простым для любого другого ребенка вещам он порой бывал совершенно неспособным.
— Ты оказался прав, парень! — Бульдог снял с головы шляпу и стукнул ею о колено. — Кэлу надрали-таки как следует задницу! Может выпендриваться теперь только перед своей женой. Возможно, ненадолго, но развенчали старину.
Джон Остин вновь посмотрел на сестру, и глаза его блеснули. Взрослый мужчина спокойно произносил слова, которые Саммер называла гадкими и утверждала, что воспитанные люди так не говорят. Сестра отвернулась к окну. Мальчик с явной симпатией улыбнулся седому ковбою. Он ему нравился все больше и больше.
— Если бы мы заключили пари, маленький мерзавец, ты бы выиграл мои денежки! Я бы никогда не поставил на того худого парня, — сказал Бульдог. Он отвернулся от окна, и глаза его стали серьезными. — Пора идти. Я скажу Грэвсу, чтобы он принес вам еду. Завтра утром я отвезу вас домой, — добавил он, направляясь к двери.
«Отвезу домой»! Слова эти вновь вернули Саммер в прошлое. Перед мысленным взором промелькнули картины из детства.
Шалаш под развесистым дубом. Веревочные качели с набитым мешком соломы в качестве сиденья. Она старается покрепче обхватить ногами этот мешок, а кто-то раскачивает качели взад-вперед, подталкивая ее в спину. Она то летит вверх, то опускается вниз, и ветерок приятно обдувает лицо. Кто-то говорит, чтобы она крепче держалась. Это тот же голос, который потом произнесет слова: «Ты должна вырасти большой. Тогда я приеду и заберу тебя домой».
По лицу Саммер было видно, что она крайне устала. Ее клонило в сон, но обрамленные черными ресницами фиалковые глаза упрямо смотрели вперед. Она была решительно настроена не спать и непрерывно обмахивала шляпкой лицо дремавшего у нее на коленях мальчика.
Он был очень дорог ей, этот сумасбродный братишка. В сущности, она вырастила его одна. Отец погиб, когда малышу было всего три года. Как-то так получилось, что у повозки, которой управлял отец, неожиданно отлетело колесо, и их с матерью отбросило в глубокий овраг. Мать осталась жива, но повредила спину и, так и не оправившись от травмы, не вставала с постели. Ответственность за воспитание брата и забота о больной матери тяжелым бременем легли на хрупкие плечи четырнадцатилетней девочки.
Они с Джоном Остином проделали большую часть не такого уж и легкого пути из Пини-Вудс. Саммер смотрела на спящего братишку полными нежности и тревоги глазами, легкий ветерок от помахивания шляпкой колыхал влажные прядки на его лбу.
Напротив них сидела женщина лет пятидесяти. Впрочем, ей вполне могло быть и не более сорока. Трудно определить возраст женщин, живущих в этих местах. Постоянно разносимая ветром пыль въедается в их кожу, и лица выглядят морщинистыми и старыми уже через несколько лет работы на здешних фермах и ранчо.
Женщина фыркнула и отвернулась к окну. В том, что означает этот жест, сомнений не было: попутчица была раздосадована неразговорчивостью Саммер, так и не рассказавшей подробно свою историю. Несмотря на многочисленные расспросы, из девушки удалось выудить только то, что в Гамильтоне их с братом встретит друг семьи.
— Это хорошо. Гамильтон не самое подходящее место для одинокой девушки.
Саммер решила, что случайной спутнице вовсе ни к чему знать, что она получила письмо, подписанное просто: «С. Маклин». Не стала она рассказывать и об ошеломляющем известии, которое содержалось в том письме: они с братом являются владельцами небольшого участка земли с домиком. Послание было кратким и сдержанным. Но главное, что она его получила, и теперь все мысли девушки были обращены к этому клочку земли, на который Саммер возлагала такие надежды.
Разговор смолк. Молчаливой и спокойной казалась и сама местность, по которой они ехали. Глядя по сторонам, Саммер испытала острое чувство одиночества. О, она знала, что это такие. Это чувство она часто испытывала дома, особенно в те дни, когда, просыпаясь, начинала размышлять над постоянно мучившей ее дилеммой: что она должна будет делать в холодную ветреную ночь, когда умрет мама? Бежать за помощью и оставить пятилетнего мальчика смотреть на умирающую? Что выбрать: мать, часы жизни которой были уже сочтены, или маленького мальчика, у которого впереди вся жизнь? То, что это горе обрушится на них именно в холодную ветреную ночь, она почему-то не сомневалась. И не ошиблась. Только случилось это спустя почти три года после того, как она впервые задала себе те страшные вопросы. Милая, терпеливая мама, которая старалась ни малейшим звуком не показать своих мучений детям, покинула их с Джоном Остином три месяца назад.
Саммер длинными, изящными пальцами убрала волосы с лица брата, с печалью подумав, что у этого маленького создания нет никого, кроме нее, на всем белом свете. Впрочем, нет. Глаза девушки раскрылись шире, и в них зажглась надежда. Кроме нее, есть еще Маклин.
В памяти всплыли почти стершиеся уже сцены тех дней, когда она маленькой девочкой жила среди холмов с мамой. Отец вернулся с войны позже. Она помнила какого-то человека, сидящего перед ней на корточках.
— Не плачь, Девочка-Лето, — говорил он ей. — Поезжай с мамой. Ты должна вырасти большой. Тогда я приеду и заберу тебя домой.
Лошади, отбрасывающие длинные тени на дорогу, резво бежали, вздымая пыль и сокращая мили, отделявшие их от незнакомого города. Гамильтон возник в этих диких местах всего каких-нибудь два года назад. Вот один из всадников, ехавший по изрытой ухабами дороге впереди дилижанса, закричал, объявляя о прибытии. «Большой Конкорд» заскрипел, останавливаясь перед навесом с жестяной крышей, вокруг которого толпились неопрятно одетые мужчины. Они засуетились, вытягивая шеи и стараясь заглянуть внутрь дилижанса.
— Это Гамильтон, Джон Остин, — тихо сказала Саммер взъерошенному мальчику.
Брат ничего не ответил. Внимание его было поглощено поднимающимися от земли и уплывающими куда-то в сторону клубами пыли. Он удивлялся, что совершенно не чувствует при этом ветра. Наверняка есть какое-то объяснение этой загадке. Хотелось попросить кого-нибудь разъяснить суть явления. Но у сестры было слишком много забот, чтобы думать еще и о ветре. Мальчик так увлекся своими мыслями, что даже не расслышал ее слов. Они пронеслись мимо ушей, будто тот самый недостающий ветер. Впрочем, он и так знал, что она говорит.
— Не отходи от меня, Джон Остин. Дай руку.
Саммер стояла около заляпанного грязью дилижанса и вместе с другими пассажирами ждала, когда помощник кучера снимет ее дорожный сундук. Брата она крепко держала за руку, зная, что тот в любой момент может отойти куда-нибудь, если увидит что-то для себя интересное. С некоторой растерянностью девушка поглядывала на встречающих: ковбои, сезонные рабочие, солдаты из форта Крогхен. Никто не вышел к ней навстречу, не заговорил. Впрочем, интерес к ней они проявляли, причем такой явный, что она в смущении отвернулась и перевела взгляд на кучера. Пока что ей ясно было одно: среди встречающих нет Сэма Маклина.
Кучер спустился на землю, протянул руки к багажному отделению, и на подножке дилижанса оказался наконец и их саквояж.
— Вас кто-нибудь встречает, мисс?
— Судя по всему, нет. Но насчет нас есть договоренность. Насколько я знаю, мы должны остановиться в отеле.
Саммер заговорила твердым и спокойным голосом, но затем стала запинаться и наконец совсем смолкла под пристальным взглядом кучера. При этом она опустила ресницы и не смогла увидеть, как смягчилось его обветренное лицо.
— Подождите здесь. Я вас провожу, как только закончу дела. Негоже вам с мальчонкой идти туда одним.
Услышав эти слова, Саммер почувствовала облегчение и лишь сейчас поняла, как была напугана. И только гордость не давала ей признаться в этом.
— Спасибо. Насчет нас имеется договоренность, — повторила она, подняв подбородок и слегка качнув головой.
Судя по первым наблюдениям, город Гамильтон графства Бернет штата Техас был не из тех мест, которые бы ей непременно хотелось увидеть. Ее встретил ветер, несущий облака пыли сквозь надвигающиеся сумерки. В глаза то и дело попадали песчинки, не давая оглядеться. Все же, пока они ждали свои вещи, девушка немного осмотрелась вокруг, и, честно говоря, сердце в груди неприятно екнуло. Во время путешествия на Запад ей довелось уже видеть много новых городков, но такой убогий, как этот, ей еще не попадался. Город представлял собой не более чем растянувшееся вдоль обильно покрытой рытвинами дороги скопище некрашеных домишек и навесов, подобных станционным. По одной едва освещенной улице взад и вперед сновали какие-то, как ей показалось, подозрительные личности. Попадались телеги и фургоны, не говоря уже о многочисленных всадниках на лошадях.
Кучер кивнул Саммер и поставил на плечо ее сундук. Девушка подняла саквояж и, потянув за руку Джона Остина, последовала за добровольным помощником по пыльной улице, изо всех сил стараясь не отстать.
Все для нее было необычным здесь: явная необжитость, дикость, необустроенность. Из окон одного из зданий, мимо которого они проходили, раздавались звуки расстроенного пианино. Как объяснил кучер, это был танцевальный зал, где мужчины могли выплеснуть свои эмоции, пустившись в зажигательный галоп с любой из работающих там девушек. Перед зданием были привязаны всего три-четыре лошади. Впрочем, вечер еще только начинался.
Первый же взгляд на гостиницу, в которой ей предстояло прожить какое-то время, объяснил, почему кучер сжалился над ними, решив проводить. Ее было трудно разглядеть из-за возвышавшегося рядом увеселительного заведения — одного из немногих настоящих деревянных домов, имевшихся в городе. Разбитые бревенчатые ступени вели на крыльцо, где стояло множество скамеек, на которых восседали мужчины самых разных возрастов, а судя по одежде, и городских сословий. Человек с черными усами в темном сюртуке и накрахмаленной белой рубашке приподнял шляпу, когда она проходила мимо. Темные его глаза нагло скользнули по фигуре девушки. Заметив краску смущения на ее лице, он хитро улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы. Слегка поклонившись, незнакомец уже сделал было движение навстречу, но вдруг отпрянул, будто внезапно передумав.
С огороженного перекладинами крыльца одна вращающаяся дверь вела в салун, а другая, высокая и узкая, открывала вход в длинный вестибюль гостиницы. Там за стойкой сидел человек с жирным лицом, жадно поглощавший порцию тушеного мяса, от которого исходил сильнейший запах перца чили. Человек вытер рот рукавом и поднялся.
— Привел постояльцев, Билл?
— У тебя есть для них комната?
— Если это детки Кайкендалы, тогда — да.
— Ну одну-то из них уже деткой не назовешь. Так что следи за своими манерами.
— Это в самом деле Кайкендалы, Билл? — спросил небольшого роста кривоногий человек с седыми висками, вошедший через дверь салуна. — Не хочешь ли ты зашибить немного мелочишки?
— Нет, не хочу. Да с тобой это никогда и не выйдет. — Билл снял с плеча сундук Саммер и поставил его на пол. — Ты в жизни никогда ничего не делал вовремя, Бульдог.
— Да, но я…
Бульдог смолк, взглянув на девушку, и удивление на его лице сменилось явным удовольствием.
Саммер тоже взглянула на него с интересом и тут же невольно покачала головой, что делала всегда, когда встречала слишком любопытный взгляд. Благодаря этому движению свет от лампы упал на блестящие иссиня-черные волосы Саммер. Прическа ее, правда, была растрепана, а одежда покрыта пылью, но никто из мужчин этого не заметил. А человек со странным именем Бульдог и подавно. Он подумал о том, что видит, возможно, самую красивую женщину в своей жизни.
— Вы ждали детей? Разве мистер Маклин не рассказал вам обо мне и моем брате?
— Ну да, мэм… Только он не сказал, что один… одна из вас взрослая.
— Да, один из нас действительно взрослый, как вы видите. — Гордость придала ответу немного игривый оттенок.
— Да, мэм. Он сказал, что приедут мальчик и молодая леди. Но я и подумать не мог, что вы такая взрослая и красивая.
— Так у вас есть комната или нет? — нетерпеливо спросил кучер, ждавший момента, когда ему можно будет уйти.
— У них есть комната. Дай-ка мне ключ.
Распоряжение было исполнено, и Бульдог, взяв сундук, стал подниматься по лестнице.
— Спасибо, — только и успела сказать Саммер вслед уже исчезнувшему в дверях кучеру.
Расположенный в конце коридора второго этажа номер был небольшим, но в нем имелись широкая кровать и дополнительная койка для ребенка. Вся прочая обстановка, правда, состояла лишь из шифоньерки и умывальника с голубым эмалированным кувшином и тазом.
Бульдог поставил сундук в ногах кровати, а Джон Остин немедленно подошел к окну и стал смотреть вниз на оживленную улицу.
— Мэм, мне действительно очень жаль, что я не встретил вас.
Саммер улыбнулась. На сердце у нее впервые за многие дни было легко. Этот человек, этот маленький седеющий ковбой был первым связующим звеном между ней и тем самым Сэмом Маклином, который теперь будет заботиться о них. Все, что ей надо сделать, как говорила мама, это рассказать ему, кто они такие, и Сэм возьмет Джона Остина под свою опеку.
— Все в порядке. Нам помог кучер. — Улыбка на лице девушки была искренней и приятной, а глаза от волнения чуть заблестели. — Мистер Маклин приедет за нами?
Бульдог неловко замялся:
— Нет, мэм.
Не столько слова, сколько выражение лица Бульдога насторожило девушку. Она замолчала, руки ее опустились и как-то безжизненно повисли, будто она неожиданно лишилась сил.
— Вы отвезете нас к нему?
— Нет, мэм… Да, мэм… Оба участка, мэм, находятся рядом, через речку. Вам там понравится, в вашем доме. Там очень хорошо. Можете найти здесь мексиканку, которая будет жить с вами и помогать, если хотите.
Ковбой вертел в своих больших руках шляпу. Он ощущал разочарование девушки и никак не мог придумать, что следует ей сказать.
Вообще-то Саммер чувствовала не разочарование. Она скорее была удручена и сердита на себя за свои необоснованные ожидания. Но ведь она потому и размечталась, что ей было просто необходимо на что-то надеяться. Вот и придумала она себе некий образ Маклина — высокого и сильного владельца ранчо, волевого и твердого в решениях, закаленного жизнью в прерии, но непременно доброго. Он станет для них своим… другом, вторым отцом… Разве возможно, чтобы мама ошиблась и Сэм Маклин не захотел позаботиться о них? Сможет ли она с Джоном Остином обосноваться здесь, выжить на этом участке, хоть он и находится от ранчо Сэма только через речку?
Прийти в себя ей помогло врожденное чувство собственного достоинства. Саммер проглотила подступивший к горлу комок и прищурилась. Ее маленький округлый подбородок приподнялся, спина распрямилась и вся фигура приобрела гордую, даже надменную позу.
— Было очень любезно со стороны мистера Маклина помочь нам добраться до… ну, до нашего участка. Передайте ему, пожалуйста, нашу благодарность и скажите, что мы постараемся не причинять ему беспокойства в дальнейшем.
Произнеся это, Саммер поджала губы; последовавшее за этим молчание было красноречивее любых слов.
Бульдог наклонил голову и почесал затылок.
— Да, меня волнует еще один вопрос. — Девушка уже сожалела о своем холодном тоне и сердилась на себя. — Я даже не знаю, что делать, если мой брат проголодается. Можно нам будет одним выйти на улицу?
— Нет, мэм, лучше не надо. Если с вами что-нибудь случится, с меня шкуру спустят. — Бульдог ухмыльнулся, и от его чуть блеклых голубых глаз разошлись маленькие морщинки. — Думаю, будет лучше, если я скажу, чтобы вам принесли чего-нибудь поесть наверх. И потом… мэм, я приду за вами завтра утром и отвезу вас на ранчо Кип. Это не более чем в двадцати пяти — тридцати милях отсюда, за горами Спиндер. Сейчас там все спокойно.
— Ранчо Кип? Вы имеете в виду ранчо мистера Маклина?
— Ага.
Было совершенно очевидно, что больше сведений о Маклине, чем он уже сообщил, у этого ковбоя не вытянешь.
— Хочу извиниться перед вами, мистер Бульдог. Я понимаю, вы не виноваты в том, что мистер Маклин предпочел не встречать нас лично. Понимаю, что на то есть причины. Мне не хотелось бы, чтобы он узнал о моей раздражительности и подумал, будто я не благодарна ему за уже сделанное для нас.
Джон Остин все это время стоял у окна, упершись локтями о подоконник и положив подбородок на ладони. Похоже было, что весь разговор он пропустил мимо ушей. Пусть сестра занимается скучными делами. Тем более что она всегда это делает. Куда интереснее наблюдать за улицей, особенно за дракой, которая разгоралась у салуна.
— Выиграет вон тот, усатый, — неожиданно сообщил он.
— Что выиграет, Джон Остин? — переспросила Саммер, довольная уже тем, что тот что-то сказал, и подошла к окну.
Следом за ней последовал Бульдог и выглянул из-за их голов на улицу.
— Нет, он не победит, малыш, — хмыкнул ковбой. — Верх возьмет старина Кэл Харди. Этот сукин сын — настоящий боец. А когда он трезв, то в ловкости ему нет равных. Он двигается как дикая кошка. Да-да, этот ублюдок Кэл драчун из драчунов.
Саммер закусила губу, чтобы не сделать уже готовое сорваться с ее губ замечание. Мимо глаз и ушей брата подобные вещи никогда не проходят! Но что тут поделаешь?
— На этот раз он не выиграет, мистер Бульдог. Тот, второй мужчина, может, и не так силен, но при ударе он весь свой вес переносит на кулак. Кэл же делает много лишних движений. Прыгая вокруг противника, он только сильнее устает. Тот, другой, кажется, вообще не устал и сохранил все свои силы. Видели, как он оперся на одну ногу, когда ударил?
— Разрази меня гром! Ты будто и впрямь что-то понимаешь! — Бульдог хлопнул мальчика по спине. — Похоже, что пришло время, чтобы и этому ублюдку надрали задницу.
— Пожалуйста…
Ковбой был слишком увлечен ходом поединка, чтобы обратить внимание на пытавшуюся что-то сказать Саммер.
— Откуда вы знаете, что мама Кэла не венчалась с его отцом, мистер Бульдог?
— Джон Остин! — решила на этот раз вмешаться порозовевшая девушка.
К способным смутить кого угодно вопросам брата она уже привыкла, но малознакомых людей всегда старалась от них избавить. За Бульдога, однако, можно было не волноваться — он вообще не обратил внимания на вопрос мальчика.
Джон Остин вопросительно взглянул на сестру, недоумевая, чем заслужил ее упрек.
— Ублюдок — это ребенок женщины, которая не имеет мужа, Саммер. Я прочитал это в словаре. Мне просто интересно было узнать, был ли мистер Бульдог знаком с матерью Кэла.
Ничего не ответив, Саммер поправила прядки волос на лбу брата и прижала его голову к груди. Джон Остин всегда отличался необычайной сообразительностью и тягой к знаниям. Уже в три года он знал все названия букв из своей азбуки, мог написать свое имя и красиво рисовал. В пять им были прочитаны все имеющиеся в семье книги и вся печатная продукция, которой можно было разжиться на улице: от выброшенных прохожими газет до объявлений о розыске преступников. А талант братишки к рисованию Саммер окончательно признала, когда тот, впервые увидев поезд, тут же изобразил его во всех подробностях — с паровозом, служебными и пассажирскими вагонами. Способность Джона Остина запоминать мельчайшие детали была поразительна. Зато к другим, более простым для любого другого ребенка вещам он порой бывал совершенно неспособным.
— Ты оказался прав, парень! — Бульдог снял с головы шляпу и стукнул ею о колено. — Кэлу надрали-таки как следует задницу! Может выпендриваться теперь только перед своей женой. Возможно, ненадолго, но развенчали старину.
Джон Остин вновь посмотрел на сестру, и глаза его блеснули. Взрослый мужчина спокойно произносил слова, которые Саммер называла гадкими и утверждала, что воспитанные люди так не говорят. Сестра отвернулась к окну. Мальчик с явной симпатией улыбнулся седому ковбою. Он ему нравился все больше и больше.
— Если бы мы заключили пари, маленький мерзавец, ты бы выиграл мои денежки! Я бы никогда не поставил на того худого парня, — сказал Бульдог. Он отвернулся от окна, и глаза его стали серьезными. — Пора идти. Я скажу Грэвсу, чтобы он принес вам еду. Завтра утром я отвезу вас домой, — добавил он, направляясь к двери.
«Отвезу домой»! Слова эти вновь вернули Саммер в прошлое. Перед мысленным взором промелькнули картины из детства.
Шалаш под развесистым дубом. Веревочные качели с набитым мешком соломы в качестве сиденья. Она старается покрепче обхватить ногами этот мешок, а кто-то раскачивает качели взад-вперед, подталкивая ее в спину. Она то летит вверх, то опускается вниз, и ветерок приятно обдувает лицо. Кто-то говорит, чтобы она крепче держалась. Это тот же голос, который потом произнесет слова: «Ты должна вырасти большой. Тогда я приеду и заберу тебя домой».