Гауптман Г. Перед заходом Солнца

вот он и отправился порыбачить. Скорее всего, послезавтра вернется.
Эрих. Вот и хорошо, что послезавтра.
Беттина. Винтер, вы свободны.

Винтер уходит.

Где же Эгмонт?
Вольфганг. Когда я ехал сюда, видел, как он объяснялся с полицейским.
Оттилия. Опять, наверно, гонял, как сумасшедший.
Ганефельдт. Господа, прошу.

Все занимают места за столом, где разложены бумаги. Вбегает Эгмонт.

Эгмонт. Извините, опоздал. Да, я думаю, это не страшно, все равно к
моему голосу на семейном совете никто не прислушивается.
Беттина. Сегодня - другое дело, Сегодня мы должны быть вместе, все
заодно.
Эгмонт. Ого, это попахивает заговором. И против кого же?
Беттина. Не паясничай. Сядь и слушай. Господин Ганефельдт.
Ганефельдт. Господа! У меня не совсем приятная, но, увы, совершенно
необходимая миссия. Вы обратились ко мне с просьбой разобраться в весьма, я
бы сказал, сложном семейном деле. Дело, подчеркиваю, семейное, так что я
выполняю лишь вашу волю, как адвокат. Речь идет о заявлении по признанию
вашего отца, господина Маттиаса Клаузена, невменяемым... Однако, такое
заявление должно опираться на факты, чтобы я мог представить его в суд. Как
ближайшие родственники, вы должны обосновать свое заявление. Прошу.
Эгмонт. Ого! Нет, я в этом деле вам не родственник.
Беттина. Сядь на место.
Эрих. Как член совета директоров фирмы, я могу сказать следующее.
Господин Клаузен
сам, единолично, решил продать фирму. С любой точки зрения, такой шаг
вызывает серьезные возражения. Он режет курицу, которая несет золотые яйца.
Фирма приносит прибыль и можно говорить лишь о ее расширении, а не о
продаже. Его поступок граничит с сумасшествием. Он неадекватно оценивает
сложившуюся конъюнктуру рынка, не может трезво оценить финансовые
последствия такого шага.
Вольфганг. Но отец часто говорил, что заработал уже достаточно, и хочет
уйти на покой.
Эрих. Это он заработал достаточно, а мы?
Вольфганг. Думаю, денег от продажи фирмы хватит всем...
Паула. Прекрати свои профессорские штучки! Мой отец, генерал, всегда
говорил, что деньги, прежде всего, должны работать.
Вольфганг. То-то он разорился на биржевых спекуляциях.
Беттина. Вольфганг, ты что, одобряешь продажу фирмы?
Вольфганг. Да, нет, просто решил кое-что уточнить...
Беттина. Вот и прекрасно, что ты не одобряешь. Я со своей стороны хочу
еще раз сказать о маминых драгоценностях. Отец подарил этой... Петерс мамино
колье, кулон... Вот, я составила точный список. Здесь все указано, - что,
кому, и... сколько стоит.

Беттиан передает Ганефельдту список.

Оттилия. А этот замок в Швейцарии? Думаю, что он стоил папе уйму денег.
Ганефельдт. Да, дом в Швейцарии, хотя и не замок, но стоил достаточно
много. Кроме того, деньги еще потребуются, и немалые, на его ремонт и
реставрацию.
Оттилия. А мы можем приостановить, наложить вето на подобные неразумные
траты отца?
Ганефельдт. Увы, это пока невозможно. Да и в будущем придется немало
потрудиться, чтобы возвратить деньги.
Оттилия. И что, мы ничего не можем сделать?
Эрих. Можем, дорогая, но не все сразу. Мы еще посмотрим, за кем
будущее. Стрелки часов назад не повернуть!
Оттилия. Какие стрелки? Куда повернуть?
Паула. Никуда, дорогая, это твой муж так образно выражается. Он хочет
сказать, что все сумасбродства вашего отца, а моего свекра, рано или поздно
мы прекратим. И эти его походы по супермаркетам. Весь город уже смеется над
ним.
Беттина. О чем ты говоришь? Кто смеется?
Паула. Об этом ты спроси лучше Эриха, он все знает о счетах за покупки.
Эрих. Да, я проследил несколько счетов из магазинов... Маттиаса
Клаузена теперь там хорошо знают. Он покупает модные рубашки, галстуки,
костюмы и, извините, трусы... Причем все, как всегда, самое модное и
дорогое. Счета просто астрономические.
Беитина. Какой стыд!
Эгмонт. А что же здесь стыдится? Если бы отец покупал какое-нибудь
старье, вот тогда... А отец всегда был немножко франтом.
Беттина. Боже мой, модные трусы!
Эгмонт. А по вашему, если отцу семьдесят лет, так он должен ходить в
меховых кальсонах?
Беттина. Прекрати издеваться, Эгмонт! Тебе не дорога честь нашей семьи!
Эгмонт. Отчего же, дорога. Но как честь семьи может зависеть от
отцовских трусов?
Вольфганг. Хватит, Эгмонт! Ты попросту глуп! И не дерзи старшим!
Эгмонт. Перестань, Вольф. Будто ты каждый год перед летним сезоном не
покупаешь новенькие плавки, чтобы красоваться на пляже перед своими
студентками.
Паула? Какими студентками? Какими студентками, Вольфганг?
Вольфганг. Да не слушай ты его. И прекрати меня щипать! Лучше подумаем,
что нам делать с картинами.
Эрих. Что еще за картины?
Вольфганг. Отец еще лет тридцать тому назад приобрел пару дюжин полотен
старых мастеров. Они все время так и пролежали в подвале не распакованными.
Теперь отец отправил их в Швейцарию, чтобы украсить дом, как он сказал.
Эрих. Две дюжины картин? И все отправил в эту развалюху в Швейцарии?
Вольфганг. Ну, да, конечно все.
Эрих. А сколько стоят эти картины?
Вольфганг. Когда отец их покупал, он заплатил сумму с пятью нолями. За
каждую...
Эрих. А сколько они стоят сейчас?
Вольфганг. Трудно сказать. Но, если учесть, что старые мастера сейчас в
большой моде, то цена их увеличилась по меньшей мере раза в два.
Эрих. Как интересно!
Эгмонт. А почему это тебя волнует, Эрих? Ты же всегда говорил, что не
любишь и не понимаешь эту мазню, именуемую живописью.
Эрих. Не скажи... Картину, которая столько стоит, я пойму мгновенно и
полюблю всем сердцем...
Беттина. Теперь о самом главном. Об этой... Инкен Петерс.
Паула. Об этой шлюхе я вообще ничего не желаю слушать.
Вольфганг. Придется, дорогая. Но что мы можем сказать по этому поводу?
Отец пока не сделал никаких официальных заявлений о своих намерениях.
Беттина. Этого и не надо. Достаточно того, что он привел ее в дом и
чуть не заставил нас всех сидеть с ней за одним столом!
Эгмонт. А что здесь особенного?
Беттина. Эгмонт! Ну как ты не хочешь понять, что может наступить такой
момент, когда тебе придется звать эту... эту... Петерс мамой!
Эгмонт. Ну и фантазии у тебя, сестренка! Мама у нас у всех есть, и
зачем же мне кого-то еще называть мамой? Глупости!
Паула. Нет, не глупости, самая, что ни есть правда! Ты ничего не
понимаешь.
Беттина. Хватит! Господин Ганефельдт, вы записали все пункты?
Ганефельдт. Да, абсолютно точно. Думаю, этих фактов достаточно, чтобы я
от вашего имени смог подать соответствующее обращение в суд. Суть его в том,
что господина Клаузена следует считать невменяемым в силу ослабления его
умственных способностей из-за преклонного возраста и болезни. Суд будет
проверять все факты и назначит соответствующие медицинские экспертизы.
Беттина. Да, пожалуйста. Боже, как хорошо, что мама не видит этого
позора!
Паула. Да, моя дорогая свекровь не перенесла бы этого. Такое
впечатление, что мы ее хороним во второй раз...
Ганефельдт. Ну, вот, все готово. Теперь дело за вашими подписями.
Вольфганг. Честно скажу, что мне тяжело.... очень тяжело, но моя
совесть не может молчать, я должен... (подписывает).
Оттилия. Бедный, бедный папа... Как мне его жаль. (подписывает).
Эрих. Дай-ка сюда бумагу, дорогая... Так. Вот вам моя подпись, господин
Клаузен...
Я всегда говорил, стрелки часов назад не повернуть. (подписывает).
Пауда. Опять он про свои часы. Боже, бедная моя дорогая незабвенная
свекровь, я делаю это ради вас одной, ради вас... (подписывает).
Беттина. Теперь я . Боже, как я не хочу этого делать... Я столько
боролась за отца, я, можно сказать, вырвала его из лап смерти и вот...
Пришла какая-то... эта... Нет, нет и еще раз нет! (подписывает). Теперь твоя
очередь, Эгмонт.
Эгмонт. Нет уж, увольте. Я все смотрел на вас и до конца не верил, что
такое вообще возможно... А теперь вижу - возможно, и еще как. С нашей
семейкой, я вижу, все возможно... Нет, этот гнусный документ я не подпишу.
Вы же заживо хороните отца!
Как ему жить после этого? Это ваша забота? Это вы о нем беспокоитесь?
Бросьте, это вы
о его деньгах заботитесь. Нет, раз уж я не могу вам помешать, так хоть
участвовать в этом грязном деле не буду. Прощайте, дорогие родственники.
Встретимся в аду!
Эрих. Как он смеет!

Эгмонт уходит.

Беттина. Ну и пусть. Он всегда был папиным любимчиком, да и на эту...
эту Петерс смотрит влюбленными глазами. Ничего, он еще одумается. Господин
Ганефельдт, все в порядке?
Ганефельдт. Да, отсутствие подписи одного из членов семьи ничего не
меняет. Завтра же я передам это заявление в суд. Когда делу будет дан ход,
все юридические действия господина Клаузена будут недействительны до
окончания разбирательства. На этот период он будет объявлен недееспособным.
А за это время, я думаю, можно будет придти к какому-либо решению. Надеюсь,
господин Клаузен будет благоразумен и все решится к общему удовлетворению.

Картина вторая.

Небольшая харчевня в альпийской деревне. Мужчины пьют пиво, молодежь
танцует народные танцы. За одним из столиков сидят вместе с местными
жителями Маттиас и Инкен.

Гюнтер. Простите, это вы теперь новый владелец дома старого Шменкеля?
Маттиас. Да, меня зовут Маттиас Клаузен. Сейчас дом ремонтируется... Я
хочу восстановить все, как было раньше.
Гюнтер. А я - Гюнтер. Гюнтер Эбенау. Поздравляю, господин Клаузен, вы
сделали хорошую покупку. Это замечательный дом. Оттуда самый красивый вид на
наше озеро. Вы рыбак?
Маттиас. Конечно, еще какой! Недавно я вытащил вот такую щуку!
Инкен. Не верьте ему, не верьте ни единому его слову.
Маттиас. Это еще почему такая дискриминация?
Инкен. Да именно потому, что ты настоящий рыбак! И преувеличиваешь.
Щука была всего вот такой!
Маттиас. Неправда, она была гораздо больше. Вот такой! Я ее тащил почти
полтора часа...

Инкен достает откуда-то лягушку, любуется ею, а затем выпускает ее на
пол. Лягушка прыгает.

Эй, что это? Кто выпустил это чудовище?

Маттиас взбирается на стул.

Инкен, убери этого недоразвитого крокодила! Спасите! Я с детства
терпеть не мог всяких аллигаторов, удавов и бегемотов!
Гюнтер. Господин Клаузен, у нас бегемоты не водятся...
Маттиас. Зато прыгают вот такие монстры! Инкен, где ты его поймала?
Инкен. Она, бедняга, попала в бочку с дождевой водой и не могла оттуда
выбраться.
Маттиас. Зато теперь она добралась до меня. Этой зверюге нужна свобода,
выпусти ее поскорее отсюда!

Инкен ловит лягушку и выходит с ней. Маттиас слезает со стула и садится
за стол.

Маттиас. Уф, наконец-то... Что-то мне захотелось чего-нибудь покрепче.
Эй, бармен, пожалуйста, всем по рюмке шнапса. Выпьем за наше чудесное
спасение от динозавра. Я-то думал, что они все давно вымерли...
Гюнтерт. Скажите, господин Клаузен, а ведь вы не боитесь лягушек,
правда?
Маттиас. Маттиас, просто Маттиас...Скажу вам по секрету, я их обожаю! В
детстве мать вечно меня ругала за то, что я приносил этих тварей в дом...
Гюнтер. А вы весельчак, однако. Прозит, Маттиас1
Маттиас. Прозит, Гюнтер!

Возвращается Инкен.

Инкен. Вы пьете без меня? Какие хитрецы! Стоит мне выйти за порог, а
они...
Маттиас. А что мы? Мы - ничего, ведь правда, Гюнтер?
Гюнтер. Правда, мы... ничего...
Маттиас. Идем, Инкен, потанцуем.
Инкен. Я не умею, эти танцы...
Маттиас. Я тоже. Это не имеет никакого значения

Инкен и Маттиас вливаются в группу танцующих. Маттиас как бы пародирует
танец, выделывая немыслимые па. Инкен следует за ним.

Служанка. Скажите, здесь есть госпожа Инкен Петерс?
Инкен. Да, это я.
Служанка. Вас к телефону.
Маттиас. Кто это может быть?
Инкен. Сейчас узнаю.

Инкен выходит. Маттиас возвращается к столу.

Гюнтер. А ты, Маттиас, добрый человек.
Маттиас. (встает, подает руку) Поздравляю, Гюнтер! Ты сделал величайшее
открытие в мире! Ты забил баки самому Энштейну!
Гюнтер. Ты это о чем, Маттиас?
Маттиас. Понимаешь, Гюнтер, как только меня не называли в этой
жизни.... Иногда хорошо, иногда ругали, на чем свет стоит, но никто, никогда
не называл меня добрым...
Гюнтер. Они просто тупицы, Маттиас.
Маттиас. Истинная правда, Гюнтер. А почему ты так решил?
Гюнтер. Ты хорошо смеешься, Маттиас. Так могут смеяться только добрые
люди. Скажи-ка по секрету, это твоя дочка?
Маттиас. Что ты, господь с тобой дружище! Окстись! Разве может у меня,
в моем-то возрасте, быть такая дочка? Это моя ... внучка!

Инкен возвращается.

Инкен. Звонила мама. Сначала она позвонила домой, но ей сказали, что мы
здесь. Вот она...
Маттиас. Что-нибудь случилось?
Инкен. Нет, ничего. Я пару дней не звонила ей, вот она и
забеспокоилась. Ты ведь знаешь маму...
Маттиас. Что ж, идем. Нам пора. Всего хорошего, спасибо за компанию...
Гюнтер. Всего доброго, заходите в другой раз... Будем рады...
Маттиас. Мы еще успеем вам надоесть... Пока!

Маттиас и Инкен медленно идут по берегу озера.

Инкен. Какие большие яркие звезды! Здесь в горах, они кажутся совсем
близкими. Вокруг так тихо и торжественно. Я чувствую себя, как в соборе...
перед алтарем

Маттиас берет ее за руку подводит к краю сцены и подражает священнику.

Маттиас. Инкен Петерс, согласны ли вы взять в мужья Маттиаса Клаузена,
быть вместе с ним в горе и радости до тех пор, пока смерть не разлучит вас?
Инкен. Постой, постой! У нас нет свидетелей.
Маттиас. Как это нет? А звезды? Вон та, большая и лохматая - это мой
свидетель.
Инкен. А моя - вот та малюсенькая и, наверно, очень далекая
звездочка...
Маттиас. Итак, согласна ли ты взять в мужья Маттиаса Клаузена?
Инкен. Согласна. А ты, Маттиас Клаузен, согласен ли ты взять в жены
Инкен Петерс, быть вместе с ней в горе и радости до тех пор, пока смерть не
разлучит вас?
Маттиас. Согласен, еще как согласен! Прямо сейчас! (целует Инкен).
Инкен. Неужели это когда-нибудь произойдет....
Маттиас. Обязательно и ничто нам не сможет помешать.
Инкен. Хорошо бы....
Маттиас. Да, я сегодня получил письмо... Только вот очки... кажется, я
их оставил дома.
Инкен. Давай, я прочту. Это от Штайница.
Маттиас. Старый непоседа. Не успел я уехать на несколько дней, как уже
пишет...
Ну, и что же он пишет....
Инкен. Он пишет... Маттиас, извини, сегодня я обманула тебя.... Это не
мама...
Маттиас. Знаю. Кто звонил?
Инкен. Эгмонт. Он сказал, он хотел предупредить... В общем, твои дети
подали в суд заявление о признании тебя... невменяемым...
Маттаис. Как ты сказала, невменяемым? Ишь ты, до чего додумались!
Интересно! А он не сказал, они хотят меня объявить просто психом или старым
придурком?
Инкен. Маттиас!
Маттиас. Ничего, родная, не волнуйся, я в полном порядке... Все
нормально. Завтра мы выезжаем домой. Я закажу машину пораньше. Мы приедем, и
я им покажу, у кого шариков в голове не хватает. Иди, отдыхай, дорогая,
завтра трудный день...
Инкен. Нет. Я не оставлю сегодня тебя одного... Это наша ночь. Я ее
никому не отдам.
Маттиас. Инкен, но ведь мы...
Инкен. А звезды? Они самые надежные и честные свидетели.... Идем...
Маттиас. Инкен, родная моя...
Инкен. Любимый...

Маттиас берет Инкен на руки и переносит через порог комнаты.

Картина третья.

Дом Клаузена. Штайниц завтракает. Входит Винтер.

Винтер. Доктор, вы здесь?
Штайниц. Со вчерашнего вечера.
Винтер. Шеф так ждал вас. Вашу руку.
Штайниц. В куда подевались все остальные? Беттина, Эгмонт... Да и с
Маттиасом я вчера говорил только пару минут.
Винтер. И как он вам показался?
Штайниц. По-моему, таким, как всегда.
Винтер. Я думаю, что шеф решил показать всем, кто в доме хозяин. Кроме
того, перед своим уходом из бизнеса, он хочет высказать всем, что он о них
думает.
Штейниц. Боюсь, шеф недооценивает своих противников, его зять готов на
все, а дети считают себя отверженными и идут на поводу у Кламрота.
Винтер. Стало быть, наш шеф решил жениться на этой девушке?
Штейниц. Я думаю, да.
Винтер. И чего же он ждет? Они здесь собирались, что-то обсуждали, пока
шеф был в Швейцарии... Боюсь, они припрятали т еще одну карту в рукаве.
Штайниц. И что же это за карта?
Винтер. Не знаю точно, но боюсь, что джокер. Я слышал... краем уха...
Вы же знаете. у меня идеальный слух, гм... В общем, насколько я понял, они
хотят объявить его психом и учредить опеку.
Штайниц. Боже мой, да Маттиас здоров и вменяем, как мы с вами. Нет, для
этого нужны веские основания.
Винтер. Им основания не нужны. Они действуют по шаблону - говорят,
например, об ослаблении умственных способностей, как следствии преклонного
возраста, и тому подобное. Извините, шеф идет. Я удаляюсь.

Входит Маттиас.

Маттиас. Дружище, как я рад тебя видеть! Хорошо порыбачил?
Штайниц. Великолепно! Вот такие карпы!
Маттиас, Ты бы видел, как я щук вытаскивал! Даже Инкен поймала во-о-т
такую рыбину!
Штайниц. Может ты в Швейцарии женился?
Маттиас. "Жениться" звучит несколько банально, но ты прав - я хочу
вскоре узаконить отношения с Инкен.
Штайниц. И чего же ты ждешь?
Маттиас. Все не так просто, дружище. Сначала многое надо распутать в
моей прошлой жизни и привести в ясность.
Штайниц. А дети уже об этом знают?
Маттиас.. Их мнение меня мало интересует.
Штайниц. А ты не забыл про свою бесконечную шахматную партию?
Маттиас. Я изменился. Меня больше на забавляет борьба против всех. Один
мудрец сказал: в человеческой душе заложены две силы -- действенная и
созерцательная. Первая двигает тебя вперед, но к цели тебя приводит вторая.
Природа, искусство, философия и Инкен -- вот что наполняет теперь мой мир. А
главное, представь себе, Инкен меня любит.
Штайниц. Незачем и представлять, достаточно посмотреть на нее и тебя.
Маттиас. Она дарит мне свой взгляд, свои юные годы, свою свежесть
молодости , всю себя... И от этого мне легко и свободно. Дружище, ты можешь
меня поздравить!
Штайниц. С удовольствием! Мне даже завидно.
Маттиас. Завидуй, завидуй, дружище! Я - достоин зависти.

Появляется Винтер, несет на визитную карточку.

Кто это?
Винтер. Адвокат Ганефельдт.

Маттиас. Какой Ганефельдт? Ах, да, он представляет интересы концерна, с
которым я веду переговоры о продаже мой фирмы.
Штайниц. Боюсь, не только концерна, но и твоих детей. Маттиас, а что
если тебе с ними попробовать договориться?
Маттиас. Когда повар решает, каким способом приготовить рыбу, то рыбу
об этом не спрашивают. Хотя, возможно, мои дети вообразили, что сумеют сами
руководить такой фирмой, как моя, но, увы, им, придется в ножки поклониться
Клямроту. А я его хорошо знаю. Он вышвырнет их вон из фирмы и заставит
просить у него милостыню. Ладно, Винтер, пусть этот адвокат войдет, узнаю,
чего он хочет.
Штайниц. Мне остаться?
Маттиас. Нет, это я должен разрешить сам. Только сам. И я это сделаю.
Штайниц. Прошу тебя, Маттиас, чтобы он не требовал, оставайся самим
собой!
Маттиас. А разве я бываю другим?

Штайниц уходит. Клаузен садится в кресло, готовый к схватке. Входит
Ганефельдт.

Чему обязан? Прошу, садитесь. Курите?
Ганефельдт. Иногда, но не сейчас.
Маттиас. А я, как вы знаете, вообще не курю. Итак, зачем вы пришли?
Ганефельдт. Разрешите мне изложить по порядку.
Маттиас. Ради бога, я никуда не тороплюсь.
Ганефельдт . Можно было, конечно, позвонить по телефону, но я всегда
говорю перед каждым трудным делом - вперед и не надо бояться.
Маттиас. Неплохой девиз. Мне весьма любопытно.
Ганефельдт. Вы знаете, почему я здесь?
Маттиас. Скажите, а кем вы были раньше? Может следователем или
дознавателем? Вот этот взгляд, который вы мне подарили - он такой
проницательный. Так что я вам отвечаю - нет, мне ничего не известно о цели
вашего визита.
Ганефельдт. Неужели? Это невозможно, чтобы вы...
Маттиас. Что поделать, оказывается, возможно. Выкладывайте, что там у
вас.
Ганефельдт. Я не хочу вас шокировать.
Маттиас. Как это? Что значит шокировать? Вы что, не знаете, зачем сюда
пришли? Вот и начинайте. Как вы там говорили - вперед на трудности.
Ганефельдт, Знаете, мне действительно трудно, но я уверен, что буду
вести это дело лучше других. Я все обдумал и думаю, что прав - никто, лучше
меня на станет э-э-э... посредником между двумя сторонами. Надеюсь, и вы не
станете возражать?
Маттиас. Думаю, мои контрагенты привлекли вас последний момент и вы еще
не знаете мое твердое мнение о продаже фирмы. И я свои мнения не меняю.
Ганефельдт. Но речь идет не о продаже фирмы, а о ваших разногласиях с
детьми.
Маттиас Ошибаетесь, любезный. Разногласия подразумевают неправоту обеих
сторон, а здесь все иначе. Мои дети ведут себя непристойно, а я, как отец,
соответственно на это реагирую. Вот и все.
Ганефельдт. Возможно, я сожалею больше всех, тем более, что знаю - вы
человек вовсе не кровожадный. И, если вы пойдете на мировую с детьми, дело
уладится очень быстро в всеобщему удовольствию. Не все, как говорится,
потеряно.
Маттиас. Разумеется, если вы пришли с белым флагом и принесли извинения
от моих детей.
Ганефельдт. Увы, нет, хотя, думаю, с белым флагом мне было бы гораздо
проще. Могу сказать лишь одно - если вы проявите уступчивость, то некое
действие со стороны детей может быть предотвращено. Возможно.
Матииас. Какое действие? Что может быть предотвращено? Вы говорите, как
второразрядный актер из плохого детектива. Не корчите из себя шута, и
говорите прямо. Извините, я не хотел вас обидеть. Забудьте то, что я сказал.
Начнем все с начала и спокойно. Так вот, некое действие, о котором вы
упомянули, меня очень мало волнует. Но все-таки, в чем суть этого действия?
Ганефельдт. Прежде всего, я должен вас уведомить - суд назначил меня
временно вашим адвокатом, советником и теперь я всецело в вашем
распоряжении.
Маттиас. Ну-ка, повторите еще раз и очень медленно: " Суд назначил
меня..."
Ганефельдт. Я не стану повторять, пока вы не признаете ваше положение
де-факто. Пожалуйста, поймите, что я не враг вам, а преданный друг.
Маттиас. Если вы не хотите, чтобы я вам сейчас треснул по башке,
изложите все ясно и четко.
Ганефельдт. Пожалуйста. Четко и ясно - возбуждено дело об учреждении
над вами опеки.
Маттиас. У вас извращенное чувство юмора.
Ганефельдт. Я абсолютно серьезен и изложил только факты.
Маттиас. Так, продолжайте, продолжайте. Может, еще что-то в мире
произошло - землетрясение, например, всемирный потоп, конец света или еще
что-нибудь небывалое, что еще не дошло до меня. Стало быть, меня хотят взять
под судебную опеку?
Ганефельдт. Совершенно верно. Именно так обстоит дело.
Маттиас. Решение уже принято или дело только начато?..
Ганефельдт. Только начато. Но вы опытный человек и должны знать, что на
время его разрешения в вашу пользу вы теряете свои гражданские права.
Маттиас. Вы хотите сказать, что отныне я - недееспособен? А вы - мой
опекун?
Ганефельдт. Друг, только преданный друг.
Маттиас Вы тоже опытный юрист и не можете не понимать, что означает для
такого человека, как я и для всего общества подобное положение?
Ганефельдт. Все еще может кончиться для вас благополучно.
Маттиас. Нет, до вас не доходит, что в нашем обществе достаточно недели
гражданской смерти, чтобы потом никогда не отделаться от трупного запаха.
Ганефельдт. Этого весьма просто избежать.
Маттиас. Господин адвокат, вот здесь вы ползали по моим коленям, играли
с моим сыном, а я вам показывал книжки с картинками... Когда вам исполнилось
одиннадцать лет, я подарил вам золотые часы, помните?
Ганефельдт. Они у меня до сих пор....
Маттиас. У вас хорошая память, так что припомните, кто пошел на это
преступление? Кто возбудил дело? Кто подал ходатайство? Кто, спрашиваю я,
бесстыдно поставил свою мерзкую подпись под этим позорным документом?
Ганефельдт. Господин Клаузен, ваши дети готовы помириться....
Маттиас. Итак, насколько я понимаю, эту мерзость подписали - мой сын
Вольфганг, моя дочь Беттина, моя дочь Оттилия и... и еще...
Ганефельдт. Нет, Эгмонт не подписал.
Маттиас. Единственный огонек в этом мраке... Хорошо... Так вот, значит,
какова вершина моей жизни? Мне представлялось все иначе. Наверно так было,
когда распяли Христа и в храме разорвалась завеса...
Ганефельдт. Господин Клаузен, шеф... Ваши дети и сами не представляли
всех последствий своего ходатайства. Они сейчас здесь, в доме, они хотят вас
видеть, умоляют понять их и, если можно, просят простить. Они, можно
сказать, ждут от вас отпущения грехов.
Клаузен Дети! Ждут меня? Какие такие дети? Я никогда не был женат! У
меня никогда не было ни жены, ни детей. Разве только Эгмонт? Точно, он не
может быть сыном той же матери, которая родила остальных! Так вот, господин
опекун, передайте моим детям, что мне семьдесят лет и я опять холост! Будьте
здоровы, господин опекун, не кашляйте!

Клаузен уходит.

Входят Беттина и Оттилия, за ними следом -- Вольфганг с Паулой.

Беттина. Ну, что он сказал? Как воспринял новость?
Ганефельдт. Вы лучше спросите, каково мне пришлось? Когда с горы падает
камень, он вызывает камнепад. И горе тому, кто посмеет стать на его пути.
Беттина. Лучше бы все это дело замять. Я не представляла себе, к каким
последствиям это может привести.
Оттилия. Но это было необходимо!
Вольфганг. Да, мы не хотели, но так было нужно, такова горькая
необходимость. Не более. Отец должен понять.
Ганефельдт После такого удара в спину, трудно рассчитывать на
понимание.
Вольфганг. Собственно говоря, это простое юридическое действие, поиск
компромисса.
Ганефельдт. Честно говоря, я не сторонник подобных компромиссов.

Из других комнат доносится звон разбиваемого вдребезги фарфора.

Вольфганг. Что это?
Ганефельдт. Не знаю.
Беттина. Это самые ужасные мгновения моей жизни! Как мне это пережить!