- Ну, знаешь ли, - весь как-то взъерошился, откидываясь на спинку стула, Скачков. - Сделал открытие. Конечно, мы создали большое напряжение. Но это временно. Когда отремонтируем скважины, поставим новые насосы, все придет в норму.
   - Если не увеличат план. Увидят, что перевыполняем, и увеличат, вставил Котянок.
   - Я вас, Вячеслав Никитич, не понимаю. Плохо, когда не выполняем, плохо, когда перевыполняем...
   - Все плохо, - хмыкнул Котянок и, низко наклонившись, начал торопливо что-то заносить в свою записную книжечку.
   - Извините меня, Игорь Семенович, - спокойно заговорил Протько, обращаясь к главному инженеру, - но ваши предложения дурно пахнут.
   - Ого-го! - вскинул голову Котянок.
   Бурдей же, казалось, не слышал, что сказал Протько. Как сидел, так и остался сидеть неподвижно.
   - Я понимаю, Игорь Семенович, - продолжал главный геолог, - что вы этого не хотели и не хотите, но объективно выходит так. Вы знаете, я не привык скрывать своих мыслей. Валерию Михайловичу конечно же надо рассказать, как мы работаем. Ничего не надо утаивать. Это надо даже и для подстраховки. Чтобы после имели право сказать, что предупреждали, добивались... А будут знать там, может, хоть часть вины возьмут и на себя. Но не это главное. Главное в том, что рассказ, какой ценой нам дается план, на мой взгляд, явится веским аргументом в пользу пересмотра плана, в пользу комиссии. Уверен в этом.
   - Ну что ж, кажется, договорились, - подвел итог Скачков. - Так и будем действовать... Наверное, дня три проезжу. Хочу попросить вас не ослаблять бдительности. Кое-где и кое-что начинает делаться на живую нитку, тяп-ляп. Приехал на одну скважину, там насос собирались поднимать. А раствор глушить скважину не завезли. Мол, скважина чуть дышит, пока дождешься тот раствор, только время потеряешь. Еще просьба. Если явится наниматься на работу какой-нибудь токарь или слесарь, то берите. Сами знаете, как у нас с кадрами. И последнее. Не забывайте о завтрашнем дне, думайте.
   Выйдя из-за стола, уже в дверях кабинета, Скачков поинтересовался у главного геолога:
   - Виктор Иосифович, вы давно были у нефтеразведчиков?
   - Вчера, - ответил Протько. - Ничего утешительного. На новых структурах, на которые так надеялись, ничего не нашли. Вернулись на старые. Есть сторонники того, что здесь есть нефть. Обнадеживают.
   - Они уже пять лет как обнадеживают, - хмыкнул Котянок. - Только за нос водят.
   - Дело, конечно, не простое, - оставляя реплику Котянка без внимания, продолжал Протько. - Они и на этих площадях нашли нефть не так скоро. Пока не разгадали ее секрета. Теперь по этому же методу ищут и на других площадях. Утвердился определенный шаблон местного происхождения. А у нас что ни структура, то свой секрет.
   - Ясно, - вздохнул Скачков. - Пока на новые запасы рассчитывать нечего. Ну, бывайте!
   И уже в дороге, за Зуевом, вспомнил, что не позвонил, не сказал жене о своем неожиданном отъезде. Связался по рации с диспетчерской, попросил позвонить в школу Алле Петровне.
   Генеральный директор ждал его. Как только Скачков переступил порог его кабинета, он тотчас же начал собираться. Одевшись, еще раз пересмотрел бумаги в папке: не забыл ли чего?..
   - Ну, пошли! - кивнул он, защелкивая папку на кнопки.
   Всю дорогу молчал, был какой-то унылый, сосредоточенный. То ли что болело у человека, то ли у него было неважное настроение, трудно было сказать. Его мясистые губы отвисли, отчего все лицо как-то сразу постарело, увяло, приобрело болезненный вид. Скачкову даже жалко стало старика. Не выдержал, спросил:
   - Вам что, нездоровится? Так давайте отложим поездку. Никто же не гонит нас.
   - Надо! Есть такое слово, Валерий Михайлович, - поучительным тоном сказал Дорошевич. - Не хочется, а надо. Чувствуешь себя, как та лягушка, что скачет ужу в пасть. Не хочет, а скачет. - И уже в зале аэровокзала, когда они стояли в очереди на регистрацию пассажиров, вздохнув, продолжал: - Знали бы вы, Валерий Михайлович, как не хочется ехать. И сам не понимаю почему. Этот Балыш чем-нибудь обязательно испортит настроение. А главное - никогда не знаешь, какую еще претензию он придумает. Вообще как стал Балыш нашим куратором, невозможно работать... Одним словом, Валерий Михайлович, ни за что не допускайте, чтобы ваш подчиненный поднялся выше вас.
   Никогда еще генеральный директор не говорил с ним так открыто и доверительно. Скачкову захотелось не то что посочувствовать, а поддержать этот разговор, чтобы разрушить отчуждение, которое с первой встречи держалось между ними.
   - Мне частенько приходит в голову такая мысль, - начал он озабоченно. Мы то и дело ездим туда и сюда без всякой нужды. Ну зачем вот сейчас нам лететь? Послать записку, пусть бы читали, думали, принимали решение. Так нет, лети, шныряй по коридорам, теряй дорогое время.
   - Э-э, если бы меньше писали, - Дорошевич повернулся к Скачкову, перешел на шепот. - Бывают моменты, когда эмоции человека влияют больше, чем самая убедительная бумага. Теперь же инфляция бумаг. Вы не заметили? Много пишем. Разные указания мешками спускают. А мы мешками посылаем справки. Я где-то читал, что эпистолярный жанр как будто отмер. Нет, не отмер. Обюрократился. Никогда и нигде люди не писали столько, сколько пишем мы. Человек стал безразличен к бумагам. У него не хватает времени, чтобы вникать в них. Помню, у меня был знакомый начальник управления. Он никак не мог понять этого. Считал по традиции, что бумага - все. По принципу: "Без бумажки ты букашка, а с бумажкой - человек". По любому поводу он писал бумаги. Над ним смеялись, что он и жене отвечал письменно, когда та спрашивала утром, выспался ли. Никуда не ездил. Не любил ездить. Или до того уж уверовал в силу бумаги, что не считал нужным ездить. Документ! Мол, если чего и не добьешься, бумаженция засвидетельствует, что ты не спал в шапку, действовал. Писал много. А дела у него шли далеко не лучше, чем у других. Может, даже и хуже. Его часто проверяли. Последний раз проверяла комиссия министерства. Обвинили в бездеятельности. "Как? - доказывал он свое. - У меня же документы, я действовал..." "Не эффективно действовали, - сказали ему. - Безрезультатно". И скоро освободили его от занимаемой должности. Вот так, Валерий Михайлович. Запомни, если у бумаги нет живого человека, над ней никто не ломает голову. Но и приложений к бумагам в виде живых существ становится столько, что и это начинает все хуже и хуже действовать. Вот почему мы с вами едем уже вдвоем. Может, сдвоенным психологическим нажимом мы как-нибудь и добьемся своего. - И вдруг засмеялся: - Как моя теория? - И, немного спустя, озабоченно продолжал: - Там привыкли, что я приезжаю что-то требовать. А вы для них новый. К новому человеку всегда больше внимания. А потом... Я давно ставлю вопрос, чтобы пересмотрели план, ибо геологи не дали того прироста нефти, на какой мы рассчитывали. Пошли навстречу. Пересмотрели. А после Балыш, ваш предшественник, начал давать чуть ли не два плана. Мне, конечно, выговор. Вы, мол, специально добиваетесь снижения, чтобы премии загребать... Правда, никто из них не хочет ехать сюда загребать те премии. Попривыкли там к министерским стульям... Боюсь, как бы и сегодня не ткнули меня носом в те просьбы, с которыми я уже обращался...
   "Так вот почему он берет меня с собой, - подумал Скачков. - Боится подставлять под удар себя..."
   - Ничего, Виталий Опанасович, сегодня будут бить меня, - с усмешкой проговорил вслух.
   - Для этого я вас и беру, - неожиданно хохотнул Дорошевич и сразу же заговорил о другом: - Вообще не люблю никаких комиссий. После них обычно следуют оргвыводы. Тогда, когда нам снизили план, мне объявили выговор. Точно я виноват, что геологи не нашли нефть.
   Зарегистрировавшись, молча ждали в тамбуре посадки на самолет. Молчать было неловко, и они часто поглядывали через стеклянные двери на летное поле. А потом, в самолете, усевшись в кресле и обвязавшись ремнем, которого едва хватило, чтобы обхватить пухлый животик, Дорошевич сказал:
   - Хоть отдохнем трохи... Я тебе скажу, в наше время только в дороге можно по-настоящему отдохнуть. Ни тебе телефонных звонков, ни посетителей. Ни начальников, ни подчиненных. Думаешь, даром многие любят ездить в командировки? - И, откинув кресло, закрыл глаза. Казалось, сразу же задремал. Не пошевелился, когда бортпроводница начала разносить лимонад в пластмассовых стаканчиках.
   В Москву прилетели в полдень. До конца рабочего дня оставалось еще несколько часов.
   - Отлично. Сейчас же поедем в министерство. Может, сегодня и решим все свои проблемы, еще, чем черт не шутит, успеем вернуться ночевать домой... Неожиданно быстрым, спорым шагом Дорошевич направился к стоянке такси.
   - А может, с утра? - едва поспевал за ним Скачков. - Все добрые дела делаются с утра.
   - В министерствах наоборот, - Дорошевич первым пропустил в машину Скачкова, потом уселся рядом сам. - Знаешь, к концу дня начальство устает, думать ему не хочется. Чтобы не тянуть волокиту, скорее дает добро.
   - Теперь я к вам, Виталий Опанасович, буду приезжать в конце дня, засмеялся Скачков.
   - Я говорю про министерство, - засмеялся и Дорошевич и тут же, погасив смех, пояснил: - Мы с вами не вопросы, не проблемы решаем, а делаем конкретное дело. Нам нужна очень светлая голова. Так что ко мне приезжайте с утра. А после обеда будем звонить в министерство, хе-хе!
   "Наверное, устал старик, - подумал Скачков о генеральном директоре. - А отдохнул в самолете - и сразу повеселел, настроение поднялось!"
   В министерстве сначала зашли к Балышу. Увидев в дверях гостей, тот бросился им навстречу. Он был широкоплечим и еще стройным, подтянутым, по виду лет под сорок. Темно-зеленый костюм еще больше подчеркивал моложавость холеного лица. Его серые глаза, казалось, потемнели, до того человек расчувствовался.
   - Мне всегда приятно видеть вас, Виталий Опанасович. И вас, Валерий Михайлович. - Балыш каждому из них долго тряс руку, потом суетливо забегал по кабинету, не зная, где посадить дорогих гостей. - Ну как там? Как Днепр? Как там наши леса? Боры? Дубравы? Как там наши вообще? Знали бы вы, как меня тянет туда. Чуть не каждую ночь я все это вижу во сне. И - еду... Еду-еду и, к великому сожалению, просыпаюсь в Москве. Хе-хе... Ну, садитесь, садитесь. Рассказывайте... - Он взял стул, поставил его перед ними, сел сам.
   Довольный такой душевной встречей, Скачков светился широкой улыбкой. Он думал, что такая встреча - добрый знак, что они с генеральным по-быстрому, без лишних проволочек, решат все свои проблемы. Дорошевич же сидел молча и как-то настороженно, точно не верил той душевной щедрости, которую не скупясь расточал Балыш. Когда первое возбуждение прошло, когда были сказаны все приветственные слова и наступила короткая заминка, он спросил:
   - Может, Роман Тарасович, сейчас и поговорим о наших делах? Мы приехали с запиской, которую вы знаете, но, может быть, забыли, так пробегите глазами? - И начал раскрывать папку.
   - Знаю, знаю... - Балыш замахал рукой, мол, нечего доставать бумаги. На память знаю. Еще с тех времен... Сделаем так. Пойдете к заместителю министра. Все равно без него ваши проблемы не решить. Я докладывал ему о ваших предложениях.
   - А он? - поинтересовался Дорошевич.
   - Сказал, приедут, тогда и поговорим. Так что сейчас же и идите. Он, кажется, на месте. Я позвоню ему в приемную, чтобы сразу же доложили о вас.
   - Дела наши дрянь, - шепнул Дорошевич, когда вышли в коридор. Видя, что Скачков не понимает его, разъяснил: - Я, наверное, суеверный человек, но если сразу осечка, то это - скверная примета. Балыш мог и на себя взять наш вопрос. Не взял. И его излишняя приветливость, сказать по правде, не понравилась мне. Точно что старается зализать.
   Не успели они войти в приемную заместителя министра, как им сказали, что их уже ждут.
   Высокий, седовласый, в сером костюме, заместитель министра встретил их мягкой улыбкой на таком бледно-сером лице, что подумалось, оно никогда не видело солнца. Пока они усаживались за приставным столиком, поинтересовался, хорошо ли устроились в гостинице. Дорошевич не ответил на вопрос, считая, что от него и не ждут ответа, достал из папки записку и положил на стол перед хозяином кабинета.
   - Здесь наши соображения, просьба...
   Даже не взглянув на бумагу, заместитель министра отодвинул ее в сторону, сдержанно усмехнулся:
   - Зачем мне бумага, когда вы здесь? Докладывайте, какие у вас соображения и в чем состоит просьба, только коротко. Я могу вам уделить десять минут. - Он посмотрел на наручные часы.
   - Валерий Михайлович, докладывайте, - ободряющим тоном сказал Дорошевич, а заместителю министра объяснил: - Мы договорились, что будет он.
   - А почему он? - удивился заместитель министра. - Он пусть докладывает в вашем кабинете, а здесь я хочу послушать вас.
   Дорошевич, видно, не ожидал такого, заметно растерялся, встал, опираясь на столик.
   - Можно сидя, - ласково разрешил заместитель министра.
   Дорошевич рассказал об эксплуатации промысла, повторил чуть ли не слово в слово записку, раньше написанную главным геологом управления. Потом он заговорил о том, что сейчас трудно даже гадать, сколько нефти может дать та или иная скважина. И тут заместитель министра перебил его:
   - Не хотите ли вы, чтобы вам снова снизили план?
   - Не исключается и такой вариант, - стараясь не казаться слишком категоричным, развел руками Дорошевич.
   - Ясно, - накрыл ладонью их записку заместитель министра. Этот жест означал, что у него уже есть решение, которое он сейчас и выложит. Но с решением заместитель министра не спешил. Он вдруг ударился в воспоминания. Интересно, Виталий Опанасович, у вас получается. С тех пор как я помню вас, вы каждый раз навещали мой кабинет с одной и той же просьбой. Снизить план. Ни разу не пришли и не попросили повысить план. Или я запамятовал? И самое интересное, что при этом всегда одна и та же причина. Природные условия. Объективные факторы, так сказать. Когда еще вы работали в Куйбышевской области, то только и делали, что добивались снижения плана.
   - Но там действительно выработали месторождения, - уныло возразил Дорошевич.
   - Знаю, знаю... Интересно другое. Где бы вы ни появлялись, там сразу же возникали объективные факторы.
   - Что же делать, если я всегда попадаю к шапочному разбору, попробовал пошутить Дорошевич. Но заместитель министра не принял его шутки, сидел с окаменелым лицом. - Вы же всегда направляли меня в те регионы, где иссякали запасы нефти. Вы никогда не направляли меня на перспективные нефтепромыслы. Да разве я один такой?
   - Бывает, конечно, и у других. Как эпизод. У вас тенденция. Как только мне докладывают, что вы проситесь на прием, я уже заранее знаю, чего вы хотите. И ни разу еще не ошибался. Года три назад вы тоже доказывали здесь, что вам завысили план...
   - И я оказался прав, - с неожиданной дерзостью возвысил голос Дорошевич, очевидно, поняв, что дальше деликатничать нет никакого смысла. Меня удивляет ваше постоянное желание во всем этом видеть виноватым только меня. А виноватых надо искать в других местах. Посмотрите, как разведывают нефть, как определяют ее запасы, как доводятся планы, с какого потолка они берутся... Потом вся вина перекладывается на людей ни б чем не повинных, но которых легко, а может, и удобно обвинить. - Теперь он уже наступал, смело, даже, пожалуй, слишком смело для кабинета заместителя министра. - Помню, я работал на Северном Кавказе. Тогда наш трест возглавлял известный вам Копылов. Так вот у него был...
   Скачков ждал, что если хозяин кабинета не покажет им на дверь, то, во всяком случае, обязательно найдет способ указать им настоящее их место. И тот действительно не выдержал тона, каким с ним разговаривал подчиненный.
   - Не надо, Виталий Опанасович. Довольно я наслушался ваших баек, оборвал Дорошевича и дальше заговорил своим ровным, по-прежнему ласковым, даже сейчас, казалось, более ласковым, чем раньше, голосом: - Интересная вещь получается, мой дорогой Виталий Опанасович. Был начальник управления Балыш - планы выполнялись и перевыполнялись, забрали Балыша, показатели снова покатились вниз. Теперь пришел новый начальник, с планом снова все нормально... А может, секрет, Виталий Опанасович, как раз в том, как кто работает. Мы же не можем систематически снижать планы. Не имеем права поощрять неумение работать.
   Увидев, что Дорошевич как-то свял, даже изменился в лице, Скачков бросился защищать его:
   - Почему вы решили, что мы добиваемся снижения плана? Как знать, может, комиссия придет к выводу, что план надо как раз увеличить?
   Но заместитель министра даже не обратил внимания на реплику Скачкова.
   - А потом, Виталий Опанасович, - продолжал он, повышая голос, - надо больше требовать от геологов. Мне кажется, они слишком успокоились. У них в головах не нефть, а дачи. Петрушка всякая, салаты. Кстати, сколько вам лет?
   - С этого надо было и начинать, - поднялся из-за столика Дорошевич. Мой возраст такой, что со мной не стоит играть в кошки-мышки. Хотите отправить на пенсию, отправляйте...
   - Может, я хотел предложить вам перспективный нефтепромысел, откуда вы знаете? - пожал плечами заместитель министра.
   - Не надо. Юмор вам не идет, - сухо сказал Дорошевич. - Я пришел к вам, чтобы решить вопрос. Чувствую, что вы не готовы к этому. У вас наша записка. Прочитайте, разберитесь, если вам не надоело еще заниматься своими обязанностями. Потом сообщите о своем решении. - И, не попрощавшись, он подался к двери.
   Заместитель министра встал, провел Скачкова.
   - Не оставляйте старика. Что-то он сегодня излишне раздражен, попросил на прощание.
   Скачков и Дорошевич молча спускались по лестнице, молча ехали в такси. Только в гостинице, перед тем как разойтись по своим номерам, Скачков сказал:
   - Может, Виталий Опанасович, не надо было так?
   - А как? - остановился вдруг Дорошевич. - А как? Как надо? Он же и не собирался рассматривать, тем более решать наш вопрос. Думаете, я меньше его разбираюсь? Я не меньше его проработал в нефтяной промышленности. И не только в кабинетах, между прочим. А он в своем кабинете давно паутиной покрылся, на свежий воздух годами не вылезает. И учит меня, практика. Мне не нужна ваша вежливость. Вы решайте вопрос. Он не мой личный. Я сюда приехал не для того, чтобы вы рассматривали мое персональное дело... "Я тебя хочу на перспективный промысел направить..." Артист! Нет, я этого так не оставлю. Я завтра к министру пойду. Еще посмотрим, кто кого и куда направит. - Он снова двинулся по коридору и уже в дверях, щелкнув ключом, неожиданно спокойно добавил: - Заходите, пойдем ужинать вместе...
   Не успел Скачков освоиться в гостиничном номере, как заверещал телефон. Звонил Дорошевич. Он сказал в телефонную трубку только одно слово: "Зайди..." Скачков снова повязал галстук, надел пиджак, который успел повесить на спинку стула, и направился к генеральному директору. Тот лежал на кровати. Телефонная трубка свисала со стола. Дорошевич раскрытым ртом глотал воздух, уставившись стеклянными глазами в потолок. Услыхав шаги Скачкова, он бессильно пробормотал: "Все против, все..."
   Скачков открыл форточку, вызвал "скорую помощь". Явившийся по вызову врач сказал, что похоже на инфаркт, Дорошевича уложили на носилки и увезли в больницу. Скачков воротился в свой номер, постоял, не зная, что делать. Надо было бы позвонить Дорошевичу домой, сообщить родным, но, как нарочно, не знал его домашнего телефона. Да и не стоит спешить с этим. Может, все обойдется. А ты своим звонком только паники наделаешь.
   Он набрал номер Балыша, хотя и не надеялся застать его на работе.
   - Я слушаю, - раздалось в трубке.
   "Задержался..." - подумал Скачков и уныло продолжал:
   - "Скорая помощь" только что забрала Дорошевича. Подозрение на инфаркт.
   - Та-ак... - Наступила пауза; казалось, Балыш не знал, что сказать. Вот что. Где вы сейчас?.. Я еду.
   Скачков подумал, что лучшего случая поговорить с Балышем нечего и ждать. Им здесь никто не помешает. А главное, не надо будет спешить: впереди целый вечер. Он спустился вниз, прихватил в буфете бутылку коньяка.
   Балыш и правда не заставил себя долго ждать. Вошел, расстегнул коричневый плащ на искусственном меху, бросил его на спинку кровати. Снял пиджак, положил его на плащ, ослабил галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Из человека официального, из лица должностного он на глазах превратился в этакого домашнего, раскованного, почти свойского. Можно было подумать, будто он, Балыш, у себя дома, а Скачков у него в гостях.
   - Ну что с твоим шефом? - спросил он и, не дождавшись ответа, опустился в низкое кресло, взял со стола телефон, поставил его себе на колени, позвонил, у кого-то спросил про Дорошевича, послушал, поблагодарил и только после этого снова обратился к Скачкову: - Кажется, и правда инфаркт. Сейчас в реанимации. Не вовремя намекнули ему на пенсию. Наш заместитель министра никогда не отличался деликатностью.
   - Действительно, деликатности не хватало, - кивнул Скачков. Он стоял посередине комнаты, не отваживаясь пригласить гостя к столу, на котором стоял коньяк.
   Его выручил сам Балыш.
   - Ну, что стоишь? Давай за здоровье твоего шефа, - сказал он и начал откупоривать бутылку.
   - Вы зто серьезно - насчет пенсии? - поинтересовался Скачков, когда они выпили по рюмке.
   - Не совсем. Пока что думали сделать только намек, чтобы, значит, привыкал к мысли... Однако заместитель, бывший чапаевец, рубанул сплеча.
   - Сначала надо было бы принять наши предложения, а потом и заводить речь о пенсии, - упрекнул Скачков собеседника.
   - Какие предложения? Насчет комиссии? - удивленно выпучил свои светлые глаза Балыш. - Вы хоть помните, что написано в вашей записке?.. Вы доказываете, что критическое положение возникло в результате варварской эксплуатации месторождения. А кто его эксплуатировал? Я... Вы хотите, чтобы я пошел к министру и подписал себе приговор? Поищите, как говорят, дураков в другом месте. А потом, если рассуждать серьезно, на кой черт вам та комиссия? План даете? Даете. Что вам еще надо?
   - Вы-то знаете, чего нам стоит дать этот план?
   - Примерно представляю. Стараетесь, не спите в шапку. Одним словом, умеете работать. За вас, способных, инициативных... - Он улыбнулся тонкими, почти совсем бесцветными губами, выпил свой коньяк одним глотком.
   - Вы знаете, что скважины работают на пределе возможного? Насосы, которые закачивают воду, вот-вот взорвутся от напряжения. Люди забыли о выходных, особенно ремонтники. Если все более или менее сносно отремонтируем, напряжение, может быть, и спадет. Но будет ли нефть, вот вопрос! И как бы вам ни хотелось, Роман Тарасович, а мы вынуждены будем вернуться к вопросу о комиссии. И, думаю, скоро. Представляете, вдруг что случится? Тогда все всплывет. Кто и как раньше добывал нефть... Я, разумеется, постараюсь не допустить до этого. Но если вы не поможете нам сейчас, я до министра дойду. Домой вернусь только с комиссией. - Скачков сдержанно улыбнулся и выпил свой коньяк точно так, как и Балыш, - одним глотком. Потом налил в рюмки еще малость: - А теперь за что выпьем, Роман Тарасович?
   - Вы не такой простачок, как мне сначала показалось. - Вдруг Балыш задумался, опустив глаза, потом глянул на Скачкова пристально, вприщур. Скачков понял, что тот принял какое-то решение. - Сделаем так. Напишите мне еще одну записку. Только договоримся сразу, не топтать меня, не вспоминать прошлое, не ссылаться. Писать, что в последнее время наблюдаются непонятные аномалии в поведении многих скважин, неожиданные отклонения в пластовом давлении. Мол, нужна комиссия, которая бы установила оптимальные режимы эксплуатации скважин. О плане, конечно, ни слова. Особенно о его снижении. План будет пересмотрен согласно выводам комиссии. Записку вышлите мне лично. Приезжать не надо. Вас небезопасно пускать в министерство. Шучу, шучу... Неожиданно дружелюбно улыбнулся он и, тут же погасив улыбку, серьезно заключил: - Я сам здесь все сделаю наилучшим образом, можете поверить. За это давайте и выпьем...
   - Ну, за такой тост можно было бы и больше, да, жаль, коньяка нет. Послушайте, айн момент, я сейчас принесу еще, - подхватился Скачков, начал надевать пиджак, который тоже снял и повесил на спинку стула.
   - Не надо никуда бегать, - встал Балыш, глянул на часы. - Минуточку, я сейчас звякну домой. - Подошел к телефону, набрал номер, заговорил глухо: Это ты? Слушай, малыш, я сегодня задерживаюсь. Здесь из Зуева приехали, их вопрос на коллегии. Нет, еще не слушали. Может, через часик... Будто первый раз затягивается коллегия... Потом, сама понимаешь, не оставишь их одних, надо хоть немного побыть вместе... Нет, может, здесь где. Всего! - Он положил трубку, весело проговорил: - Я перед своей благоверной отмолился... Времени у нас много. Сейчас спустимся в ресторан, посидим, полюбуемся, как столица отдыхает. Ну что задумались? Не журитесь, угощаю я. Пошли!
   После шумного школьного помещения, в котором, казалось, всегда держится пыльный воздух, улица радовала своей тишиной и покоем. Голые деревья не заслоняли собой строений. Осень была такая сухая, что листья, успевшие опасть, перетирались под ногами, точно перед этим долго сохли в горячей печи. Когда по дороге проезжала машина, то крошево поднималось, кружилось следом за нею желтым облаком.
   Алла Петровна остановилась в конце улицы, достала из сумочки бумажку, посмотрела адреса учеников, которых наметила посетить. Сначала она побывает у Игоря Калинова, который живет дальше всех, а потом, по дороге домой, заглянет к остальным. Скоро с улицы она свернула в переулок, заросший густой травой. Трава пробилась и меж длинных серых плит, которыми был выстлан узенький - двоим не разминуться - тротуар.