Гаврилкин Леонид. Остаюсь с тобой

   Когда солнце поднялось высоко, Алла Петровна и Скачков направились в заросли лозняка, надеясь там найти тенек. Но лозняки только издали казались заманчиво-густыми. Старую лозу вырубили, высокие кочки-пни рогатились острыми сухими комлями. Между кочек-пней, на черной, потрескавшейся от жары земле белели пустые раковины. Они неприятно и колко хрустели под ногами.
   За лозняком начинался скошенный луг, уставленный стогами. На стогах курчавились лозовые ветки - чтобы ветер не сбил их вершины. Листья на лозовых ветках пожелтели, пожухли, да и сами стога порыжели от росы и солнца. Можно было подумать, что их поставили здесь бог весть когда, еще прошлым летом. А вокруг зеленела молоденькая шелковистая отава.
   Скачков надергал слежавшегося сена, разбросал его под стогом там, куда падала тень, прилег, раскинув руки, и легко, с удовольствием вдохнул воздух всей грудью:
   - Как здорово!
   - А ты хотел идти на работу, - упрекнула его Алла Петровна, садясь рядом.
   - Если бы так всегда! Луг, стога, синее небо. И только мы с тобой. Знаешь, мне никогда не было так хорошо, как сейчас. А тебе?
   Она подумала о том же, что и он, и теми же словами, но промолчала, - и так все было ясно. Только скупо улыбнулась, вспомнив, как когда-то в далекой молодости они однажды пошли по грибы. Возвращаясь домой через колхозный луг, отдыхали под таким же вот стогом, как сейчас. Он, всегда такой робкий, сдержанный, вдруг полез к ней с поцелуями. Вырвавшись из объятий, она убежала, оставив ему корзину с грибами. В тот же день он принес грибы. Они вместе перебирали их, жарили на сковороде. Кажется, через неделю после того они расписались.
   - Помнишь, как мы ходили в лес за грибами и на обратном пути отдыхали под стогом? - спросил Скачков. - Тогда ты еще убежала от меня. Я не понял тебя, даже обиделся. Только потом до меня дошло, что ты просто-напросто хотела, чтобы мы поскорее расписались. Известная девичья хитрость. Разве не так?
   - Будешь много рассуждать на эту тему, так и сейчас убегу. - Алла Петровна хотела подняться, но Скачков схватил ее за руку.
   Ветер шелестел в молодой отаве. Воздух полнился стрекотаньем кузнечиков. Где-то совсем близко гудела пчела. Наверное, искала скошенные цветы.
   Скачков спал. Алла Петровна лежала, заложив руки под голову, выставив ноги на солнце. Ей хотелось, чтобы они больше загорели.
   В высоком голубом небе плыли редкие курчавые облачка. Как те облачка, плыли и ее мысли. Аллу Петровну поразило, что здесь, у этого стога, они вспомнили об одном и том же. Неужели у них в жизни больше не было таких минут, как тогда и вот сейчас здесь, под этим стогом, когда весь мир, кажется, и существует лишь для них двоих? А когда вообще они были одни? Разве что в первое время после женитьбы, когда они жили в маленьком районном городке, еще меньшем, чем этот Зуев. У них не было друзей, не было к кому ходить в гости, никто не ходил и к ним. Да им, оглушенным собственным счастьем, никто и не был нужен.
   После того как они переехали в областной центр, а потом и в Минск, одиночество покинуло их навсегда. Даже во время отпуска, когда жили в палатке на берегу реки или какого-нибудь глухого лесного озера, к ним присосеживалась одна, а то и несколько семей. О домах отдыха и всяких санаториях и говорить нечего - там сплошная толкотня. Тесные столовки, переполненные пляжи, очереди у бочек с квасом. Устаешь больше, чем на работе. Только считается - отдых... И заботы, заботы, от них не убежишь, никуда не денешься. Он работал в какой-то геологической партии, она - в школе. Обычно чуть не каждую неделю исчезал на несколько дней - где-то что-то ломалось, где-то надо было монтировать новые буровые установки. Нелегко было ему в этих разъездах, нелегко и ей в школе. Но она любила литературу, которую преподавала, любила детей. Ее заметили, оценили, избрали депутатом райсовета. Впрочем, не это было главное. Им обоим интересно было жить и интересно работать. Дома они рассказывали друг другу о том, что у них было днем. Из той жизни только и остались в памяти вечера, когда они, засидевшись на кухне после ужина, перебирали все до мелочей, и им не было скучно. Печалились, радовались, смеялись - все вместе.
   Потом - уже в Минске - у них родилась дочь, она в детстве часто болела, пошла в школу... Вечерние беседы как-то сами собой прекратились. Дело здесь, конечно, не в одной дочери. И со Скачковым творилось что-то непонятное. Он работал в солидном учреждении, гордился своей должностью, а спросишь, как и что там, только пожимает плечами: "Ничего особенного, пишем бумаги..."
   Ей, Алле Петровне, в торговой рекламе было поначалу интересно. Новая среда, новое окружение. Должность называлась внушительно - редактор. Работа считалась творческой, как в газете. Каждый день было что-то новое. Это с годами она стала замечать, что все повторяется, что пишут они каждый раз одно и то же: о скумбрии в томате, о хеке, о разных изделиях местной промышленности, о которых покупатели еще и слыхом не слыхивали. Работа в торговой рекламе была хороша и тем, что у нее оставалось свободное время, а оно ей как раз было нужно - растила дочку. А когда дочка выросла, стала студенткой, вышла замуж, ее, Аллу Петровну, завертели-закружили всякие общественные обязанности. Профсоюзный комитет, стенная газета... Господи, чем только она не занималась! Думала, именно в этом смысл жизни. Сейчас же, оглядываясь назад, ничего такого, чем бы можно было похвалиться, не может вспомнить, как ни старается. Ну будто и не было тех восемнадцати лет, которые она провела в торговой рекламе.
   Мысль об этом впервые мелькнула, когда, собираясь переезжать, Алла Петровна перебирала книги.
   Книги покупала она, покупал и муж. Она имела знакомых почти во всех книжных магазинах, а у мужа на работе был хороший киоск. Новые книги обычно клали на тумбочку у кровати в тщетной надежде прочитать на досуге. Они и оставались на тумбочке - неразвернутые, - пока их не заменяли новыми.
   Отбирая книги, которые хотела взять с собой в Зуев, Алла Петровна вдруг увидела, что почти все они непрочитанные. А теперь и жизни уже не хватит, чтобы их прочитать.
   Ей стало больно. Когда-то же она любила читать и читала много. Она и учиться пошла на филологический только потому, что любила читать. Как же случилось, что она изменила своему призванию, изменила себе? Наверное, все из-за той самой работы, о которой сейчас нечего вспомнить. Да что книги для работы они с мужем пожертвовали и личной жизнью. Дошло ведь до того, что жили под одной крышей, а были как чужие. Друг друга не замечали. Не видели. Пропал интерес. А может, у всех так в этом возрасте? Может, вообще таков закон жизни? Сначала живут для себя, а потом для детей?.. Неужели об этом думал и ее муж? Думал. И не только думал, а искал выход. И нашел... Переехали вот в Зуев.
   И все же то счастливое давнее, несмотря ни на что, жило в их сердцах. Это они со Скачковым только забыли его, то счастливое давнее, а теперь оно дождалось своего часа. Только... надолго ли? Но об этом лучше не думать. Хорошо, что оно вернулось. Хорошо, что оно было у них когда-то, что оно есть теперь...
   Вспомнилась дочка. Хоть бы она не прозевала в своей жизни главного, не растратила, не разменяла на мелочи свое счастье. Слишком уж суетливо они с мужем начали жить. Не успели осмотреться после института, бросились в жизнь, как в омут. Днюют и ночуют в больнице. Каждый на полутора ставках. А зять и в выходные дежурит на "скорой помощи". Оставили им квартиру, мебель, библиотеку, а им все мало. О машине мечтают. Так ведь и надорваться недолго.
   Перед отъездом звонила, просила подойти, помочь упаковаться. Не нашлось времени. Не пришла. А она же, Алла Петровна, не столько помощи от нее ждала, сколько хотела выговориться, поделиться мыслями, которые пришли в голову, когда перебирала книги.
   Алла Петровна приподнялась на локте, глянула на мужа. Он спал, свалив голову себе на плечо, и чему-то улыбался. Его улыбка сейчас очень походила на улыбку отца на фотографии, вмурованной в обелиск. И если бы не залысины, не эти седые космы над ушами, он был бы, как говорят, вылитый батька.
   Она не сводила с мужа глаз, пока не заныли локти. Села, начала поправлять свою прическу, отряхиваться от сена.
   - И чего тебе не спится? - проснулся Скачков. Лицо его теперь было заспанное, обмякшее какое-то, серое от выступившей на щеках и подбородке щетины. Улыбка точно слиняла, от нее не осталось и следа.
   - Я не спала...
   - Так полежи, отдохни, - он поймал ее за руку.
   Вернулись на берег Днепра, когда солнце, перебросив через реку огненный столб, повисло над самым Зуевом. Алла Петровна разделась, полезла в воду. Вода была по-вечернему тихая, теплая, не хотелось и вылезать. Озабоченный тем, как вернуться домой, Скачков нервничал, бегал по берегу, кричал несколько раз людям, проплывавшим на моторках. Они, кажется, не услышали.
   - Чего раскричался? Лезь купаться, - беззаботно смеялась над мужем Алла Петровна.
   Лишь в сумерках, когда они уже собрались было идти пешком к мосту, который мигал слабеньким пунктиром огоньков далеко слева, напротив Зуева, их перевез на другой берег бакенщик. Он как раз начинал зажигать бакены.
   Поужинать зашли в ресторанчик "Волна", державшийся на тонких деревянных сваях. Сидели на открытой веранде, усталые, разомлевшие. Внизу, под половыми досками, плескалась вода. Когда по реке проплывал теплоход или буксир тянул баржу, ресторанчик покачивало. От реки тянуло прохладой.
   - У меня такое чувство, будто мы встретились с тобой после долгой-долгой разлуки, - проговорила Алла Петровна тихо, чтобы ее слышал только один он, муж.
   Ночь была темная, тихая. Взявшись за руки, они шли по улице, освещенной редкими электрическими лампочками. В тени деревьев остановились. Ему приятно было целовать ее волосы, пропахшие речной водой.
   - Ой, так мы и до утра не дойдем! - вырывалась она из объятий, выбегала туда, где было светлее.
   Но лампочки висели редко, далеко одна от другой, и тенистых деревьев было не счесть...
   5
   Зазвонил телефон. Жалея, что не отключил его на ночь, Скачков вышел в переднюю, взял трубку. Голос генерального директора объединения узнал сразу.
   - Я вас слушаю, Виталий Опанасович.
   - Все прохлаждаетесь, Валерий Михайлович? - спросил с издевкой Дорошевич.
   - Законный отдых, Виталий Опанасович, - сдержанно ответил Скачков, возмущаясь в душе тоном, каким с ним заговорил генеральный директор. - Вы же сами сказали, чтоб пару недель...
   - Помню, помню, еще, кажется, не склеротик, - не дал договорить Скачкову. - Знаете, Валерий Михайлович, несколько лет назад мне строили садовый домик. Известно, как работают строители из ремонтных организаций. Сначала привезут доски, через месяц - кирпич. Приехали, вырыли канавки под фундамент и снова исчезли на месяц. Доски почернели, кирпич пророс травой. Но я не об этом. Знаете, под досками поселились ежики. Они любят тихие места, чтоб их никто не беспокоил. За лето они успели даже вырастить потомство. Боюсь, Валерий Михайлович, как бы в вашем кабинете тоже не поселились ежики...
   - Понимаете, Виталий Опанасович, - Скачков сразу не нашелся что сказать и нарочно тянул. - Это, понимаете, будет отлично, если у меня в кабинете поселятся такие колючки. У каждого начальника должен быть свой ежик, чтобы он, начальник, а не ежик, особенно не засиживался за столом, чаще бывал на местах, среди людей.
   - Видать, в моем кабинете поселилась именно такая колючка, как вы говорите, потому-то мне и не сидится на месте. - Чувствовалось, что Дорошевичу не по душе пришелся ответ подчиненного. - Короче, Валерий Михайлович, часов в одиннадцать буду у вас. Если выберете время, то загляните, пожалуйста, в контору. Хочу представить вас коллективу.
   - Буду, - заверил Скачков, желая поскорее кончить этот чем-то неприятный ему разговор.
   Однако Дорошевич и не думал класть трубку. Очевидно, еще не до конца высказался.
   - Знаете, Валерий Михайлович, - продолжал он каким-то скучноватым, блеклым голосом, казалось, без всякой охоты, - показатели в управлении хуже некуда. План горит. Все развинтились без хозяина. Звонил Балыш из Москвы, спрашивал, долго ли его преемник будет отлеживаться на пляже. Так и спросил, Валерий Михайлович. Кто-то, знаете, уже донес. Вот так...
   - Я же сказал, Виталий Опанасович, что буду, - не мог скрыть раздражения Скачков.
   - Спасибо вам, Валерий Михайлович, что нашли возможность приступить к выполнению служебных обязанностей, - не обошелся без ехидства генеральный директор.
   В трубке запищало.
   - Что случилось? - крикнула из спальни Алла Петровна.
   - Если бы знал, что этот Дорошевич такой зануда, никогда бы сюда не поехал, - ответил Скачков и, включая электробритву, громче добавил: Приказано срочно приступить к выполнению служебных обязанностей.
   - Зайди в парикмахерскую, а то явишься с седыми космами над ушами, тоже тоном приказа сказала Алла Петровна и, накинув на плечи халатик, поспешила на кухню.
   Провожая мужа, она придирчиво оглядела его с ног до головы, поправила галстук, проверила, не забыл ли носовой платок, и уже в дверях уныло вздохнула:
   - Опять одной распаковывать вещи...
   - Отдыхай. Вместе распакуем. Может, даже и сегодня. Думаю, что я там не задержусь.
   И немного спустя, когда он спускался по лестнице, крикнула вдогонку:
   - Смотри же, не забудь постричься.
   Местный парикмахер, маленький и вертлявый, с усиками "под Чаплина", старался изо всех сил. Расплатившись, Скачков подошел к зеркалу. Седина и правда теперь меньше бросалась в глаза. Зато уши точно выросли, а щеки заметно покруглели. Бросались в глаза незагорелые белые пятна над ушами. Скачков уже пожалел, что послушался жены. Выйдя из парикмахерской, посмотрел на часы и, сразу позабыв о своей внешности, о пятнах над ушами, ускорил шаг. Хотел прийти в контору раньше, чем нагрянет областное начальство.
   Около двухэтажного с широкими окнами здания конторы, обсаженного едва достигавшими крыши липами, стояли две "Волги". Значит, начальство было здесь. Теперь можно и не спешить. Скачков замедлил шаг, что он делал всякий раз, когда хотел умерить дыхание.
   - Михайлович! - окликнул его робкий хрипловатый голос.
   Скачков оглянулся. Со скамейки, стоявшей под липами, встал и двинулся к нему Алесич. Он был в новеньком сером костюме в черную крапинку, в белой рубашке. Он совсем не был похож на того исхудалого и мрачного бедолагу, каким Скачков видел его у озера. Только грустные запавшие глаза остались теми же.
   - Ко мне? - подал ему руку Скачков.
   - Вы же приглашали...
   - Ясно. Слушай, Иван, погуляй немного. Я сам первый раз сегодня вышел. Сейчас меня будут представлять коллективу. Так что подожди.
   - Ничего, больше ждал, - засмеялся Алесич.
   Генеральный директор объединения и секретарь райкома партии Михейко сидели в кабинете, длинной узкой комнате, застланной ковром. На глухой стене висели многочисленные карты, диаграммы. Три окна выходили в сквер. В них цедился мягкий зеленоватый свет.
   - Не спешим, товарищ Скачков, - протянул руку Дорошевич. - Привык там, чтобы тебя ждали...
   - Думаете, легко отвыкнуть от этого? - усмехнулся Скачков.
   - Конечно, перед таким штурмом нелишне и отдохнуть, - пожал руку Скачкову и секретарь райкома, подтянутый, высокий и с виду совсем еще молодой человек.
   - Пойдемте, - сухо кивнул Дорошевич, точно боясь, что новый начальник заговорится с секретарем райкома, потом не оторвешь.
   Они прошли в конференц-зал на первом этаже. Там уже собрались сотрудники конторы и те рабочие, их было немного, которые в это утро по разным причинам оказались здесь. Среди конторских они выделялись своими черными комбинезонами и брезентовыми курточками.
   На небольшом возвышении вроде сцены прятался под зеленым сукном, свисавшим чуть не до пола, длинный стол. На столе, кроме нескольких бутылок минеральной воды и стаканов, ничего не было.
   Поднявшись первым на сцену, Дорошевич подождал, пока сядут секретарь райкома и Скачков, и начал, явно желая быть остроумным:
   - Я вот смотрю на вас и не могу поверить, что вы, такие молодые, сильные, красивые, какой уже месяц подряд не выполняете план. В чем дело? Мы с вами так и не смогли разобраться. Надеемся, что во всем этом разберется новый начальник управления, зрелый, опытный и мудрый руководитель, которого сейчас и представит вам секретарь райкома партии Евгений Михайлович Михейко. Прошу, Евгений Михайлович!
   Почувствовав в словах, а больше в тоне, каким говорил Дорошевич, скрытую иронию и желая развеять это возможное впечатление у присутствующих, Михейко встал за столом и обвел зал, казалось, озорным взглядом:
   - Сразу хочется отметить, что у вас здесь собралось очень много мудрых людей. Вы все, как здесь говорилось, умудряетесь не выполнять план. Сам генеральный директор объединения Виталий Опанасович тоже мудрый человек. Мол, пусть секретарь райкома представляет нового начальника управления и сам потом отвечает за него. А он, Виталий Опанасович, будто и ни при чем. - По залу прокатились сдержанные смешки. Немного подождав, Михейко продолжал: Однако, признаюсь, я искренне рад, что мне выпала честь представить вам товарища Скачкова Валерия Михайловича. Валерий Михайлович занимал разные должности, прошел путь от районного работника до работника республиканского масштаба. Он добровольно приехал сюда, чтобы возглавить управление, а это, согласитесь, что-то да значит. Меня, признаюсь, особенно радует, что родом он из наших мест. Из соседнего района. Здесь когда-то работал его отец, потом партизанил, здесь героически погиб в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Это тоже свидетельствует о том, что Скачков у нас человек не случайный. В связи с этим есть у меня еще одна затаенная надежда. Его предшественник, бывший начальник вашего управления товарищ Балыш, надо отдать ему должное, умел работать. Но... порой забывал, что стоит-то обеими ногами на колхозной земле. Сколько мы с ним воевали из-за этого! Бывало, чудесный сенокос. Неделя-другая - и коси. Перекопают, перевернут все, видите ли, нельзя ждать, план. Мне хочется сказать не только вашему новому начальнику, но и всем вам: нефть нужна стране, спору нет, но ей не меньше нужен и хлеб.
   Секретарь райкома посмотрел на Скачкова, как бы спрашивая, не желает ли тот сказать пару слов после него. Скачков задумался на минуту, не зная, согласиться ему или отказаться. Но тут выскочил вперед нетерпеливый Дорошевич.
   - Конечно, - начал он обдуманно и рассудительно, - это хорошо, что как раз сейчас к нам прибыл Валерий Михайлович. Дело в том, что ваше управление - ведущее в объединении. Все другие управления фактически работают на вас. Таким образом, товарищи, ваши успехи - это успехи всего объединения. Я уверен, что с приходом Валерия Михайловича дела у вас пойдут лучше. Известно, ему придется нелегко. Перед управлением, как и перед всем объединением, стоят довольно сложные проблемы. - И Дорошевич, пожевывая губами, начал рассказывать об этих проблемах, всем хорошо известных. Говорил он долго, нудно и скучно.
   За свою жизнь Скачков насиделся на разных совещаниях, собраниях, конференциях, симпозиумах и давно научился не слушать ораторов, если те говорят неинтересно или несут какую-нибудь чепуху. Так было и сейчас. С первых слов стало ясно, что Дорошевич не скажет ничего нового, - о тех же проблемах и теми же словами он говорил и там, у себя в кабинете... Поэтому Скачков почти и не слушал его. Сидел, положив руки на стол, и всматривался в лица людей в зале.
   В первых рядах сотрудники конторы. Их отличали белые лица. Будто люди никогда не видели солнца. Наверное, любят сидеть в кабинетах, редко выезжают на объекты, а если и выезжают, то на машинах...
   Большинство молодых и с виду здоровых мужиков. У этих лица загорелые, спокойные, скучающие. Ничего удивительного, люди привыкли к труду, к конкретным делам, не любят тратить время на бесполезные тары-бары. Некоторые перешептываются меж собой, чему-то усмехаются, нетерпеливо поглядывают на часы.
   Вообще все в зале производили впечатление уверенных в себе людей, которые знают, для чего живут на земле, с которыми он, Скачков, не только добьется выполнения планов, но и наладит всю работу так, что к ним еще поедут учиться из других управлений. На минуту представил, как вдруг заявятся его бывшие коллеги изучать опыт, будут расспрашивать обо всем, втайне завидуя ему, - представил и невольно улыбнулся.
   Скачков так замечтался, что не слыхал, когда Дорошевич кончил, обернулся к нему:
   - Вам слово, Валерий Михайлович!
   - А надо ли? - Скачков встал, подождал, когда спадет оживление в зале. - Здесь говорили, вот, мол, пришел Скачков - и все теперь покатится как по маслу. Не уверен. Если не справляется коллектив, что может сделать один человек, даже если этот человек начальник? Мы все вместе хорошенько подумаем, обсудим, как и что, и, уверен, чего-то добьемся. Скажу откровенно, мне приятно стать членом вашего коллектива. Спасибо за доверие.
   Дорошевич объявил, что на этом собрание закрывается. Люди загремели стульями, поднимаясь. Но не все сразу подались к выходу. Кое-кто стоял, точно ожидая, что будет дальше. Кое-кто начал пробираться ближе к сцене. Окружили Дорошевича, перебивая друг друга, о чем-то спрашивали, чего-то просили. На секретаря райкома и Скачкова не обращали внимания. Они постояли немного, глядя на эту толчею, потом вышли в коридор.
   - Поеду я, - сказал Михейко и посмотрел на часы. - У вас здесь свои проблемы, вот и занимайтесь ими. А меня ждут.
   Скачков пошел его проводить.
   - Вы правильно сделали, что сказали про коллектив. Поправили меня, так сказать... Нельзя отрываться от коллектива, только с людьми вместе можно что-то сделать. Но, - секретарь райкома глянул на Скачкова, улыбнулся, - но за все спросим с вас, только с вас, имейте это в виду. - И, неожиданно покраснев, видно, застыдившись, что говорит это человеку вдвое старшему, чем он сам, торопливо подал на прощание руку.
   Поднявшись на второй этаж, Скачков увидел у себя в в приемной Алесича.
   - Это к вам, Валерий Михайлович, - сказала секретарша, дородная седоволосая женщина, показывая глазами на посетителя, и тут же пожаловалась: - Я говорила ему, что не вовремя.
   - Заходи... - Скачков отворил двери перед Алесичем, попросил секретаршу: - Свяжите меня, Эмма Григорьевна, с начальником управления буровых работ.
   Не успел Скачков перекинуться с Алесичем и парой фраз, как зазвонил телефон.
   - Привет! - Скачков взял телефонную трубку и уселся на своем месте за столом. - Говорит новый начальник управления Скачков Валерий Михайлович... Спасибо! А вас?.. Увидимся, Сергей Иванович, обязательно увидимся. Малость освоюсь здесь... Сергей Иваныч, у меня тут одна просьба. Мой односельчанин остался без работы. Так сказать, выбросила река жизни на сушу. Мастер на все руки, но... Да... Пошлите его куда-нибудь подальше от цивилизации. Уверен... Спасибо!.. Через полчаса будет... Всего! - Положив трубку, глянул на Алесича, который все еще стоял у порога. - Слыхал? Вот так. Иди в отдел кадров буровиков, возьмешь направление. Будешь работать на буровой. Работа там очень ответственная, так что смотри, чтоб без этого самого.
   - Завязал, Михайлович, - заверил Алесич. По голосу чувствовалось, что ему приятно было говорить это.
   - Давно?
   - Вчера.
   - ?!
   - Правда, Михайлович. - Увидев, что Скачков ему не верит, пояснил: Думаешь, мне самому нравилось все это? Катился, как камень с горы, а остановить некому. И сам не мог, хоть и пробовал. Были дни, когда ни капли. Я же вам рассказывал на озере. Было, когда рыба не клевала. И не пил. Честно. А потом, как назло, начала клевать. Раз и бутылки не хватило. Ведро карасей наловил. Пропади она пропадом, эта рыба!.. Вчера проснулся, пошарил по карманам, а там - ветер. А оно же так: когда нема на что, так особенно хочется. У матери не попросишь. Просил не один раз. Стыдно, конечно. Говорил, что отдам. Вот сижу на кровати и думаю, где бы перехватить рубль... Вдруг вижу, как под окнами во дворе чья-то фигура мелькнула. Мать, значит. Вернулась, положила на стол пятерку. Сижу, а мне кажется, от стыда сейчас дымом сойду. Глянул ей в спину и, знаете, впервые заметил, что на ней юбка из моих старых брюк, кофта из какой-то старой моей рубашки, на ногах же мои ботинки без шнурков, тоже старые, изношенные. Одеваюсь, а та пятерка огнем жжет мне глаза. И все же я взял ее, выскочил из хаты... Зашел, известное дело, в сельмаг. Сижу на озере, рыба клюет, а мне что-то не хочется из той бутылки пить. Швырнул ее в воду. Проходил день по лесу, уже затемно вернулся домой, чтобы не встречаться с матерью, а на рассвете на автобус и сюда. Спасибо вам, что не отказали, Михайлович. Попробую начать все сначала. А если что, пусть выгоняют, обижаться не буду.
   - Хорошо, если так. - Скачков провел Алесича до дверей. - Сегодня у нас с тобой знаменательный день, ты и я, мы оба приступаем к работе.
   - И не можем отметить такое событие, - засмеялся Алесич.
   - Ничего, у нас с тобой еще все впереди. - Скачков распрощался с земляком и вернулся к столу.
   В это время в кабинет стремительно, с ветерком, влетел Дорошевич. Напился из графина воды, вытер мясистые губы, лоб платком. Засовывая платок обратно в карман, хохотнул:
   - Ну и проблем у тебя... Что значит не выполнять план. Это очень скверно для управления, но еще хуже для людей. Нет премии, нет прогрессивки. Знаешь, все твои специалисты просятся в Сибирь. Обступили, отпускай, и все. Надо срочно что-то делать. Неотложно! А вы, - он пронзительно посмотрел на Скачкова, - собираетесь еще раскачиваться. Здесь надо показать характер, чтобы сразу все почувствовали в вас хозяина, настоящего хозяина. Каждый день, каждый час бездеятельности в создавшихся условиях - преступление!