Гаврилкин Леонид. Остаюсь с тобой

   Скачков слушал и не верил своим ушам. Котянок, который всегда смотрел ему в рот, больше того, сам делал многое из того, что сейчас разносил в пух и прах, теперь все приписывал только одному ему, Скачкову. И как ловко! Говорит будто бы правду. Раздумаешься - да, все это имело место. И в то же время неправда. Все шиворот-навыворот. Вранье! Все подается в искаженном свете. Но с какой целью?.. Кому-то не нравится он, Скачков. Надо от него избавиться. Вот и выбрали подходящий момент. Как предупреждал когда-то еще Дорошевич. Прав оказался старик. Ну, пусть Костянок карьерист. Пусть Балышу хочется иметь на посту управляющего своего человека. Балыша, впрочем, можно понять. Но почему молчат, не возмущаются в зале? Слушают развесив уши. Неужели верят? А почему бы и нет? Произошла трагедия. Люди хотят знать причины. Котянок называет их. Все это и правда имело место... Но после этого ему, Скачкову, здесь нельзя оставаться... Хотя не стоит спешить. Надо подождать, что скажут другие. И все же было обидно. В груди ныла тупая боль. Шум стоял в голове. Он боялся, как бы ему вдруг не стало дурно. И когда Балыш спросил у него, не хочет ли он выступить, Скачков отказался. Вообще все, что потом происходило в конференц-зале, вдруг перестало его интересовать, как будто он сидел на каком-нибудь чужом собрании, в чужом, незнакомом коллективе, не понимал и не хотел понять, о чем идет разговор. Он был здесь, и в то же время его здесь не было. Не хотелось верить, что это не сон.
   Как в дрожащем мареве поднялся Протько. Что он хочет сказать? Только что выступал и - снова? Балыш приглашает его пройти к трибуне.
   - Я не хочу подниматься к трибуне, которую опаскудил своим выступлением Котянок, - отвечает Протько. Интересно, он никогда еще не был таким злым. Вот он повернулся к Котянку, который сидел сзади от него. - Я и раньше догадывался, что вы провокатор, но никогда не думал, что такой... - И сел.
   - Кто еще? - снова обратился к залу генеральный директор. - Только давайте, товарищи, без этого, без злости...
   - Разрешите мне, - встал Бурдей. Улыбнулся одними губами, многочисленные морщинки на его лице даже не шевельнулись. - Разрешите мне с места. Я всего несколько слов. Хочу сделать замечание нашему уважаемому главному геологу Виктору Иосифовичу Протько. Мне кажется, он незаслуженно обидел Котянка, обвинив его неизвестно в чем. Я не согласен с ним. Помолчав, крикнул: - Категорически! Котянок молодой специалист. Горячий. Все принимает близко к сердцу. Встал и сказал все, что думает. Открыто, честно. Может, что и преувеличил, может, что и не так, но все равно откровенно, заинтересованно. Так за это мы должны сказать ему спасибо, а не бить дубинкой по голове, Виктор Иосифович.
   - Правильно, - подал голос Балыш, посмотрев на секретаря райкома. - Кто еще хочет сказать?
   - Есть вопрос, - чуть не в последнем ряду поднялся с места лысоватый человек. - Вот лежит большой мешок соли. Его можно переносить горстями. Можно всем взяться и перенести мешок весь, целиком. А можно этот мешок взвалить одному человеку на плечи, и тот человек надорвется. Вот вы взвалили такой мешочек на плечи начальника. Тут уже кто-то говорил, что много развелось табличек. Вопрос: кто же за теми табличками, почему они не взяли хоть горсточку той соли? А? Интересно было бы послушать...
   Потом брали слово еще несколько человек. Их претензии в основном касались разных производственных проблем. То нет труб, то нет резины для грузовиков, то не хватает изоляционных материалов... О Скачкове ни слова. Растерялись после выступления Котянка, решили, что уже нечего защищать своего начальника, или не хотели говорить о нем плохое, и так, мол, хватит, а хорошее не находили?.. Трудно сказать.
   Когда собрание кончилось и люди начали расходиться, на сцене задержались секретарь райкома, генеральный директор объединения и Скачков.
   - Так как мне быть? Подавать заявление или как? - спросил он, поглядывая то на Михейку, то на Балыша.
   - Я считаю, Валерий Михайлович, - начал рассудительно Балыш, - что ваш вопрос свидетельствует о том, что вы самокритично оцениваете свою работу, правильно все поняли. Поверьте, я лично и, думаю, все в управлении ничего против вас не имеют. Знаю и ваше отношение ко мне. Но... авария. Это серьезно. Нам еще предстоит разобраться. Впрочем, и не в аварии дело. Аварии бывают. Это несчастье... Но как случилось так, что ваши помощники начинают выступать против вас? Не понимаю... Не понимаю, как можно дожить до такой жизни? Во всяком случае, вам есть над чем подумать. Вы человек опытный, умный, сами примете правильное решение. Я могу только пообещать помочь вам устроиться. Мне известен ваш разговор с заместителем министра. Его предложение остается в силе. Вот так... Впрочем, могу взять вас к себе в объединение. Будете жить в областном центре.
   Балыш умолк и усмехнулся чему-то.
   - Очень жаль, что у вас не получилось, - сказал на прощание секретарь райкома и, видимо, не желая уж слишком обижать Скачкова, добавил, улыбнувшись: - А мы так надеялись на вас.
   Скачков подался в свой кабинет. В коридорах, на лестничной площадке стояли люди, смеялись, громко разговаривали, видно, обсуждали собрание. На него не смотрели, будто не замечали. Он, как невидимка, проник в свой кабинет. Даже бдительная Эмма Григорьевна, которая как раз говорила с кем-то по телефону, не повела глазами в его сторону.
   "Интересно, я есть и меня нет", - подумал Скачков, садясь за свой стол. На откидном календаре были записаны телефонные номера. По ним надо было еще до катастрофы срочно позвонить. Сейчас звонить не хотелось. Ему тоже никто не звонил. "Меня, выходит, и правда здесь нет, - с грустью думал он. - Меня нет, пусть и моего ничего здесь не будет..." Может, просмотреть ящики, выбросить все ненужное, что успело накопиться? Нет, пусть кто другой наводит здесь порядок. Вот книги стоит забрать. Он их складывал в нижний ящик, когда где-нибудь покупал, а после забывал о них. Действительно, несколько книг лежало в ящике. Он принялся их листать.
   Хлопнули двери. Глухо застонал паркет. Кто-то тяжело приближался к его столу. Скачков поднял глаза - перед ним стоял, перебирая пальцами бороду, главный геолог. Он всегда так делал, когда волновался.
   - Извини, Виктор Иосифович, не заметил, как ты вошел... - Скачков задвинул ящики на место.
   - Почему ты промолчал? - возмутился Протько. - Что случилось с тобой? На тебя вылили ведро помоев, а ты всем своим видом показывал, что ничего не замечаешь, во всяком случае, грязь принимаешь за божью росу. Почему не сказал, что Балыш заставил выполнять план, что это именно он тянул с комиссией? Я ожидал, надеялся, что ты посадишь на место этого сопляка... Не посадил. А все подумали, что Котянок прав... Ничего не понимаю. Что случилось?
   - Растерялся, - признался Скачков. - Кстати, мне Балыш намекнул, чтобы я, значит, заявление... Секретарь райкома его поддержал...
   - Глупости! - забегал по кабинету Протько. Еще ни разу Скачков не видел его таким подвижным. - Если бы все начальники реагировали на выступления всяких Котянков, как ты, то ни одного начальника не осталось бы от Бреста до Сахалина. Надо бороться, надо проявлять характер, волю... Ну, случилось. Ну и что? А знаешь ли ты, что с твоим приходом в нашем управлении появился хоть какой-то порядок? Мы поверили сами себе. Мы все увидели, что можно, оказывается, работать значительно лучше. Они тебе завидуют. Тот же Балыш, Бурдей и еще пуще этот интриган Котянок. Они боятся тебя. Все видят, какие они примитивные на твоем фоне. Неужели ты этого не понимаешь?
   - Балыш мой начальник.
   - Ну и что? Над Балышем нет начальника, что ли? Конечно, если будешь вести себя как заяц...
   Зазвонил телефон.
   - Кто-то тебя ищет, - Скачков взял трубку и протянул ее главному геологу.
   Тот послушал, положил трубку на место.
   - Собирайся, поехали! - кивнул Скачкову.
   - Куда?
   - Поехали! Позвонил Буткевич из конторы глубокого бурения. Получили нефть. Нашли нефть! Представляешь, что это такое для нашего управления? Второе дыхание. - И, увидев, что Скачков раздумывает, закричал: - Ты что? Не поедешь? Эх ты! - И вылетел из кабинета.
   "И все же надо было поехать, - подумал Скачков. - Хотя зачем?"
   Он посидел еще немного, не зная, что делать, потом встал и тихой походкой направился домой. Кажется, давно он не чувствовал себя таким усталым.
   Она прошла шумным коридором, выставив перед собой руки, чтобы ученики вдруг не врезались в нее, спустилась по лестнице на первый этаж. Здесь было тише, не так суетливо, - на первом этаже размещались мастерские, лаборатории, в которых занимались в основном старшеклассники.
   Антонина Сергеевна сидела за столом и что-то сосредоточенно писала. Она выглядела очень официальной. Гладко причесанная седая голова, бледное задумчивое лицо, черный костюм - узкая строгая юбка и пиджак вроде мужского. Подняла тощую с синими выпуклыми венами руку, показала на стул, мол, присаживайтесь. Дописав фразу, пожаловалась:
   - Все пишу объяснительные записки в разные инстанции о том, какие принимаются меры, чтобы повысить успеваемость в школе. - Усмехнулась, сочувственно посмотрела на Аллу Петровну усталыми, окруженными сеткой морщин глазами. - Извините, если я вас оторвала от работы, но у нас, педагогов, никогда не бывает так, чтобы не было какой-нибудь работы... Хочу посоветоваться с вами. Меня сегодня вызывали в районо. Ответственные товарищи озабочены проблемой трудового воспитания школьников. Планируется в нескольких школах района уроки труда перенести в цех, на колхозную ферму и посмотреть, что из этого получится. Ученик до окончания школы должен получить конкретную специальность. Возможно, эта специальность будет вписываться в аттестат зрелости. Или ему выдадут специальное удостоверение. Нашей школе предложено принять участие в этом эксперименте. Мы долго думали с завучем, какой класс выделить для этой цели, и остановились на вашем классе, Алла Петровна. Своей работой вы доказали настоящую заинтересованность в воспитании учеников.
   - Мол, пусть побегает, может, успокоится? - сказала Алла Петровна.
   - Что вы! - даже подалась всем телом вперед директор. - У нас этого и в голове не было. И не будет. Запомните, Алла Петровна. Если хотите знать, я очень довольна, что вы подняли вопрос об оценках. Вы думаете, мне приятно было каждый раз заставлять вас выправлять ведомости? Заставляешь, а самой стыдно посмотреть в глаза педагогу. А что было делать? От меня требовали, я требовала. Вы думаете, заведующий районо не знал, как делается такая успеваемость? Он сам был директором школы. Теперь эту практику осудили публично, я пообещала исправиться и вот работаю, честно смотрю в глаза начальству и подчиненным. Так что вы напрасно, Алла Петровна... Я против вас лично абсолютно ничего не имею. Больше того, я вам сейчас скажу, что где-то в душе завидую вам, что вы такая смелая... У меня в свое время не хватило смелости. Я очень хорошо понимаю теперь: если хочешь добиться чего-то значительного, то надо опираться на таких педагогов, как вы. Это искренне. Именно поэтому мы с завучем и остановились на вашем классе. Мы уверены, что у вас будет по-настоящему производственное обучение. Вы не позволите, чтобы делалось там все лишь бы как. А эксперимент очень серьезный, ответственный. И еще. Мы учли и то, что для эксперимента намечен ремонтный цех нефтегазодобывающего управления. Будете готовить своему мужу кадры. Говорят, у них как раз не хватает ремонтников.
   - Спасибо за доверие, Антонина Сергеевна, - кивнула Алла Петровна и встала. Надо было идти на урок.
   - Еще минуточку, Алла Петровна. Есть просьба. И не одна, а две. Прошу вас выступить на следующем педсовете с сообщением, как вы проводите индивидуальную работу со своими учениками. Теорий не надо, расскажите о своем опыте. Надо обратить особенное внимание учителей на индивидуальную работу с учениками. Без этого мы не избавимся от двоек. Есть очень запущенные ученики. Так как, Алла Петровна? Для общей пользы?
   - Постараюсь, - согласилась учительница.
   - И еще. Скоро будем ремонтировать школу. Водопроводные трубы совсем сгнили. Их надо менять. Поговорили бы вы с мужем. Почему бы им не помочь нам? Мы им ремонтников подготовим, а они нам дадут трубы...
   Скачков лежал на диване, подложив руки под голову, и смотрел в потолок. Плед валялся на полу около дивана. Алла Петровна подняла его, отнесла в спальню, вернулась, присела рядом с мужем, вопросительно посмотрела на него. Скачков как глядел в потолок, так и продолжал глядеть, не замечая жены.
   - Что случилось, Валера?
   - Меня нет, - ответил Скачков, не взглянув в ее сторону.
   - Как это нет?
   - Нет, и все.
   - Не понимаю юмора, - усмехнулась Алла Петровна.
   - Тут не до юмора...
   - Что случилось?
   - Намекнули, чтобы подал заявление.
   - Ой, а я черт-те что подумала, - засмеялась Алла Петровна так, как смеются обычно над какой-нибудь мелочью. - За что?
   - Авария, жертвы... Но, думаю, это только зацепка. Давно подбирали ключи. Теперь же использовали аварию. Балыш хочет на мое место кого-нибудь из своих. Было собрание. Критиковали. За то, что было, и за то, чего не было. Несли, одним словом, всякую чепуху. Балыш предложил свои услуги. Могу, говорит, помочь устроиться на хорошую работу в Сибири или даже взять к себе в объединение. В областном центре, говорит, будешь жить.
   - Наглец! - возмутилась Алла Петровна тем, что им предложили областной центр. - Человек добровольно приехал сюда, хотя бы за это уважали... Областной центр!.. Пусть сначала разберутся, кто там виноват, а потом... А как райком?
   - Балыш пригласил на собрание секретаря райкома. Он не поддержал меня. Так что жаловаться некому. Хотя они и несправедливо со мной поступили. Только более или менее наладили работу промысла, добились реального плана... Геологи нашли новое месторождение нефти... Теперь бы только работать... И на тебе...
   - Что надумал?
   - Пока ничего. Просто еще не думал. Спал. Ясно одно: оставаться под руководством Балыша нельзя. Он, конечно, меня не съест, но приручить постарается. Сейчас даст какую-нибудь маленькую должность, потом поднимет, может, снова на управление бросит. Захочет, чтобы я танцевал под его дудку. Однако этого никогда не будет.
   - А что будет?
   - Что будет?.. Надо подумать. - Он сел на диване. - Вот возьмем с тобой карту нашей великой Родины, выберем точку на ней, какая больше бросится в глаза, и...
   - А я?
   - Думаешь, там тебе работы не найдется?
   - Мне хочется в школе.
   - Школы всюду есть.
   - Ученики же...
   - Всюду и ученики.
   - Здесь мне поверили.
   - Тебе всюду поверят.
   Алла Петровна растерянно покусывала губы.
   - Слушай, Валера, - начала раздумчиво, - разве так уж обязательна высокая должность? Ты имел высокую должность. Отказался. Какая разница тебе, кем быть? - И усмехнулась: - Тебе просто предоставляется возможность начать действительно все сначала.
   - Юмор никогда не бывает лишним, это известно. Он - враг отчаянию и безнадежности. - Скачков встал, точно собираясь куда-то идти, потом вдруг остановился перед ней. - Понимаешь, я поставлен в невыгодное для меня условие. Меня считают виноватым. Никто на собрании не бросился меня защищать. Один Протько возмутился выступлением Котянка. А в мою защиту не сказал фактически ни слова. Если теперь я соглашусь на понижение, то тем самым признаю свою виновность... Как мне после этого смотреть людям в глаза?
   - Мне кажется, здесь больше придуманной психологии, чем объективной оценки ситуации. Неужели ты серьезно думаешь, что у людей только ты один на уме? Они заняты своими делами. Ты просто все преувеличиваешь. Тобой руководит не здравый смысл, а обиженное самолюбие. Но это, я уверена, пройдет. Через день-другой ты на все будешь смотреть другими глазами.
   - Нет, дорогая Алла Петровна, - твердым голосом уверенного в своей правоте человека сказал Скачков. - Это не придуманная психология. Не настроение. Может, женщины моего возраста и живут эмоциями, а я давно живу головой. И сейчас у меня все от головы. Убежден, мне оставаться здесь нельзя. Потом сам себе этого не прощу... - И вдруг попросил: - Приготовила бы ты чего-нибудь поесть, пока я душ приму. В животе сквозняки гуляют.
   Алла Петровна присела на табуретку, стиснула крепко зубы, чтобы вдруг не захлебнуться в рыданиях раньше, чем забулькает вода в ванной. А когда вода зашумела и громко задребезжал неисправный кран, дала волю слезам. Обида на мужа, на его равнодушие к ней, обида на свою, как ей казалось, неудачную, искалеченную жизнь вылилась в судорожные рыдания. Она долго сидела, всхлипывала, не могла никак успокоиться. Будто сквозь туман увидела на стуле кружку, взяла ее, налила из крана воды, выпила. В груди полегчало. Ее вдруг охватило безразличие. Не хотелось даже двигаться. Сидела и не знала, зачем пришла на кухню, что ей здесь надо. Вспомнилось, как вчера говорила с ней директор. Снова накатились рыдания. Заскрипели двери в ванной. Она подхватилась, нагнулась над раковиной, пустила шумную струю воды, принялась мыть чистую тарелку. Вошел муж, отодвинул ногой табуретку от стола, сел.
   - Вспомнил один случай, - начал спокойно и рассудительно. - К вопросу, оставаться ли нам здесь. Рассказывал об этом еще в Минске один наш сотрудник. Окончил парень юридический факультет. Неплохую должность имел. Потом что-то случилось у него на службе. С начальством ли не поладил, сам ли не захотел там работать, только взял и уволился. Уехал в свою родную деревню. Там нужен был пастух. Сейчас это самая дефицитная профессия. А у человека семья, дети. Пастуху платили десятку в месяц за корову. В деревне полторы сотни коров. Вот и подсчитай. Где столько заработаешь? Наш юрист подумал, подумал да и нанялся пастухом. Сначала деревенские неплохо приняли его, доверили ему своих рогатых. Однако издевались над ним кто как мог. Мол, что ж ты за чудак, учился и выучился на пастуха. Кончилось все тем, что не выдержал парень, не захотел и тех тысяч, сбежал.
   - Ты же не пастух и не в родной деревне, - приглушив воду, сказала Алла Петровна. Она уже пришла в себя, успокоилась.
   - Меня унизили. Публично оскорбили. Кто со мной будет считаться после этого?
   - Все так, Валера. Но почему ты думаешь только о себе?
   - Не о себе, - не совсем понял ее Скачков. - О деле. Я знаю, что могу делать что-то полезное. И делал. Во всяком случае не отсиживался за чьей-то спиной.
   - Я не о твоей работе. Почему ты не подумал обо мне?
   - А что? Ты проверила себя в школе. Убедилась, что это твоя стихия... А люди всюду есть, и все советские.
   - Нет, Валера, я хочу служить тем людям, которые поверили мне.
   - Не понимаю, - насторожился Скачков. Он вытер вспотевшее лицо полотенцем, которое держал на коленях, спросил: - Ты что, против?
   - Понимаешь, - она все еще надеялась уговорить мужа. - Ты обиделся на весь мир, тебе кажется, что к тебе несправедливо относятся. Может, ты и правда не умеешь работать с людьми? Сколько лет ты только переписывал бумаги? А здесь живые люди. Где-то не так распорядился, кому-то не так что-то сказал. Люди затаили в душе... Руководить нелегко. Думаешь, на новом месте все пойдет как по маслу? Оставайся здесь. Людей знаешь, они тебя знают. Приглядишься, как другие руководят, потом и сам.
   - Скорее всего, что начальником станет какой-нибудь Бурдей. Ты хочешь, чтобы я учился у него руководить? У этого приспособленца? Ну, нет!
   - Ты не приспосабливайся, будь самим собой. Делай свое. Не лезь, куда тебя не просят.
   - Тише воды, ниже травы? Что ты говоришь? Ты понимаешь, что советуешь мне? Ты же сама...
   - Я рядовая учительница. В начальники не рвусь. Ты постарайся отбросить свою оскорбленную начальническую гордость и увидишь, как отпадут почти все твои проблемы. Думаю, никакой катастрофы не произошло. Дадут тебе работу, может быть, как раз и неплохую. Сам еще радоваться будешь. Разве обязательно быть начальником? Большинство же людей не начальники и живут. Не страдают. А потом... Понимаешь, мне сейчас никак нельзя бросать школу. Если я брошу, все скажут, что ученики, их успехи мне до лампочки, подумают, что я была не права в споре с директоршей. Ты сам когда-то говорил, что в жизни каждого человека наступает такой момент, когда тот должен сдать экзамен на человеческое достоинство. Помнишь? Ты мне говорил тогда, что, несмотря ни на что, надо оставаться честным и правдивым перед людьми, перед собой... - Алла Петровна посмотрела на мужа. Тот сидел и полотенцем вытирал красную шею, невнимательный и безразличный. Она спросила: - Где же сейчас твоя честность перед собой? Ты говорил, что карьера тебя никогда не интересовала, так что, дорогой, иди до конца, раз выбрали такую дорогу.
   - Говорить хорошо, - усмехнулся Скачков, поискал глазами на столе банку с молоком. Напился, вытер полотенцем сметану с губ.
   - Сам же говорил...
   - Говорил. Правильно говорил. Ты сейчас тоже очень правильно говоришь. Разумно. Но... И в то же время все мое нутро против того, чтобы оставаться здесь. Протестует. Само, без моего согласия. Понимаешь? Чувствую, перестану себя уважать, если останусь здесь.
   - Ясно, - вздохнула Алла Петровна. - Ты любишь поговорить о призвании, о честности, о принципиальности, когда все это не касается тебя. А как только жизнь наступила тебе на мозоль, ты все эти красивые слова выбросил на мусорную свалку, как выбрасывают шелуху. А знаешь почему? Потому что по своей сущности ты карьерист. И из Минска сбежал сюда не потому, что тебе захотелось практической работы, что дочке захотелось передать квартиру, что тебя потянуло к родным местам. К матери. Чепуха все! Просто тебя долго не повышали, вот и захотелось показать себя.
   - Ерунду говоришь, - он встал, швырнул полотенце на тумбочку. Было заметно, что очень злится. Уши его на фоне окна, просвечиваясь, краснели, как тормозные лампочки у мотоцикла.
   - Я всегда говорю ерунду. И знаешь почему? Ты никогда не понимал и не хотел понять меня.
   - Понимаю, - вдруг вздохнул он. - Но, поверь, обстоятельства... Объяснишь там, что меня переводят. Думаешь, люди не поймут? Поймут и простят.
   - Люди простят, только я себе не прощу.
   - Тебе, значит, наплевать на меня? - спросил он тихо. - Не хочешь подумать обо мне?
   - А ты обо мне? - не сдержалась, крикнула: - Ты обо мне хочешь подумать?
   - Я о тебе как раз и думаю. Помнишь, ты когда-то боялась, что нас снова разъединит работа. Она и разъединила нас. Кстати, твоя работа. Мы уже не думаем друг о друге... Заберемся в какую-нибудь глухомань, и у нас снова все будет так, как было и здесь в самом начале, когда мы сюда приехали.
   - Меня этим не купишь...
   - Я?.. Покупаю? - возмутился Скачков.
   - Чего же ты раньше об этом не думал? А когда припекло... - И неожиданно сказала совсем спокойно: - Я никуда не поеду. Если в твоей душе осталось что ко мне, поймешь, а нет, так... Хоть на все четыре! Не держу.
   - Вот ты как! - Скачков выбежал из кухни, хлопнул дверьми в передней.
   Алла Петровна подскочила к окну, увидела, как он на ходу засовывает рубашку в брюки, а полы пиджака ему мешают. "Ну и ошпаренный, - подумала с болью и горечью. - Дал бы волю злости, накричал бы, а то побежал... Как же, интеллигентный, воспитанный человек. На жену кричать он не может... Теперь будет бегать, пока все в нем не перекипит, не остынет..."
   19
   Скачков быстро шел по улице. Его, как ветер, гнала мысль, что болезненной занозой сидела в голове: он никому не нужен. Не нужен в управлении, не нужен дома. Все прекрасно обходятся без него, и, исчезни он вдруг совсем, никто не спохватится.
   Он сейчас и сам себе не нужен. Но от самого себя никуда не убежишь. Не скроешься.
   В груди печет. Язык высох, не повернуть, будто во всем теле не осталось капли влаги. Эх, сейчас бы кружку пива! Холодненького! Вспомнил, что возле универмага всегда стояла желтая бочка на резиновых колесах. Прямиком, закоулками, вышел на центральную улицу, как раз напротив универмага. Возле бочки не было продавца. Наверное, пиво кончилось. Сел в автобус, проехал одну остановку, у городского парка вышел. На дверях павильона, сооруженного недалеко от танцплощадки, висел большой черный замок с беленькой бумажкой в щелке для ключа. На дверях мелом кто-то написал: "Пошла на базу".