Гаврилкин Леонид. Остаюсь с тобой

   На третий день приехала специальная пожарная команда. Из больших длинных машин выгрузили реактивные установки. Направляя на огонь шквальные струи воздуха, несколько раз пробовали сбить пламя. Притухая на какое-то время, оно потом вспыхивало с новой силой: газ и нефть, вырываясь из земли, загорались от раскаленных камней и железа.
   Пожарники с брандспойтами в руках, прикрываясь высокими жестяными щитами, подходили к огню так близко, что от жара у них подгорали брови.
   И только в конце третьего дня, когда пламя само немного свяло, удалось сбить его. Пожарники поливали землю водой, пока не перестал подниматься пар.
   Потянуло ветерком. Посветлело в воздухе. Только на краю неба долго еще висела черная туча дыма.
   - Ну, что стоишь, милочка? Я же сказала, нельзя, значит, нельзя. Не понимаешь или что? И нечего там... Человек без сознания. Ни спросить, ни сказать, - ворчала старуха в белом халате. Желтоголовая - волосы были покрашены, - крупная и полная, она возвышалась над столом, как копна, глядя добрыми бесцветными глазами.
   Катя, казалось, не слышала ее слов. Дежурная встала, вышла из-за стола, загородив собой чуть не весь коридор. Мол, и не пытайся прорваться, не выйдет. Какое-то время женщины молча смотрели в глаза друг другу.
   - Вот что, милочка... - более сговорчиво заговорила старуха. - Оставь свой телефончик, как придет в сознание, мы позвоним. Нет телефончика, наш запиши, позванивай. Подумай, что тебе делать здесь среди ночи?
   Из приемного покоя, находившегося сразу за столиком дежурной, вышел высокий врач в сопровождении молоденькой медсестры. Виляя круглым задком, сестра зацокала подкованными каблучками в глубину мрачного коридора, а врач, проводив взглядом свою помощницу, спросил, обращаясь к Кате:
   - Вы к кому?
   Катя молча смотрела на врача серыми глазами, в которых угадывались и отчаяние, и мольба, все сразу.
   - К обгорелому, - шепнула дежурная. - А я...
   - Пусть пройдет! - разрешил врач и, запустив руки в карманы халата, выставив в стороны острые локти, как-то устало пошел в глубину того же коридора.
   - Ну, милочка, если сам разрешил, то, конечно... Только в плащике нельзя. Дай мне его... - Она взяла плащ, повесила на вешалку, которая стояла у стены напротив стола, сняла белый халат, - их несколько висело там, на одном крючке, - накинула халат женщине на плечи, провела ее к дверям, вздохнула сочувственно: - Это же надо - такое горюшко...
   Палата была небольшая, с одним окном, завешенным зеленой шторой. Здесь стоял вечерний полумрак. Вдоль стены, головами к окну, стояло две кровати. Одна из них была не занята, на другой, с левой стороны, лежал человек с забинтованной головой. Из-под бинта виднелись только глаза, брови, щеки, подбородок и нос, клином выпиравший на исхудалом лице. Конец носа круглился распухшей синей сливой. На лице отчетливо были видны следы ладоней. Там, где они закрывали кожу, она была светлая, живая, слегка покрытая щетиной. В остальных местах почернела, опалилась.
   Все тело больного, начиная от подбородка, было накрыто туго натянутой простыней. Простыня бугрилась только на груди и еще там, где были ступни. На стене в ногах висел какой-то стеклянный цилиндрик с жидкостью. От него свисала, уходя под простыню, красная резиновая трубочка.
   Катя долго всматривалась в лицо Алесича, потом приподняла сбоку простыню. Живот и местами ноги были перехвачены бинтами. На большей же части обожженное тело оставалось открытым. Из ран сочилась сукровица. Простыня снизу пропиталась красным.
   Кате стало дурно. Она, наверное, не устояла бы на ногах, не будь рядом стула. Она оперлась на него рукой и закрыла глаза.
   - Возьми, милочка, водицы... - Катя не слышала, как рядом с нею оказалась старуха с белой кружкой в руке. - Выпей водички, а то... Да присядь, чего стоишь? - Она взяла свободной рукой Катю за плечо и чуть не силком усадила на стул. - Хоть трохи холодненькой, не так будет душа гореть.
   Катя завертела головой, отказалась.
   - Ну, не хочешь теперь, потом выпьешь, - поставила кружку на тумбочку. - Только не переживай так, милочка. Что будет, то будет... - И вышла, поскрипывая половицами.
   Катя не сводила глаз с Алесича. Она так пристально всматривалась в него, точно не верила, что это он, сомневалась, думала, что это не Алесич, который еще несколько часов назад вез ее, Катю, на машине и так неумело умолял заехать в лесок. Если бы она не заупрямилась по-глупому, они надолго бы задержались там, в том леске, может статься, и до сих пор не вернулись бы домой. И ничего этого не было бы. Ни бинтов, ни резиновой красной трубочки.
   Вошла медицинская сестра, щелкнула включателем - желтый свет наполнил палату, - процокала к кровати, повернулась к Кате узкой, совсем еще детской спиной, обтянутой накрахмаленным халатиком. Наверное, не хотела, чтобы Катя видела, что там, под простыней, сделала укол, снова натянула простыню, засунув ее края под плечи больного, а в ногах - под пятки. Выходя, уже в дверях, оглянулась на Катю. Встретив в ее глазах немой вопрос, ничего не сказала, только попросила:
   - Начнет стонать или еще что, нажмите на кнопку, я приду или врач, - и закрыла за собой дверь.
   Лицо у Алесича точно ожило. Бледные пятна, следы от ладоней, потемнели, налились краской. Судорога тронула щеку. Алесич пошевелил губами, забормотал. Кате показалось, что он силится что-то сказать. Она приподнялась, ближе наклонилась к нему, чтобы лучше было слышно. Стояла так долго, пока не затекла спина. Потом пододвинула стул, присела в изголовье, опершись локтями о край кровати, потом положила ладонь на лоб.
   Алесич открыл глаза.
   - Пи-ить, - чуть слышно прошептал он.
   Катя схватила кружку. Она была чуть не полная, ее нельзя было наклонить, не расплескав воду. Оглянулась, куда бы вылить лишнюю, ничего не нашла. Тогда отпила чуть не половину, поднесла кружку к пересохшим губам Алесича. Он жадно отпил несколько глотков. Вода потекла по подбородку, на шею.
   - Спасибо, Катя... - прошептал, устало глядя на женщину. - Скажешь Скачкову, что раствор... Я тоже дурак. Надо было не возиться у машины, а бежать. Я выключил бы двигатель. Задержался, а они не догадались... Слышишь? - уже не шептал даже, а вдыхал воздух Алесич. - Мустафаев хороший человек, но раствор... - Он закрыл глаза, какое-то время лежал спокойно, точно заснул глубоким сном. Потом задвигал губами, простонал, начал грезить: - Что делаешь? Вера!.. Что выливаешь? Это же водка... Ты думала, молоко?.. Я отнял у тебя жизнь? Но зачем выливать?.. Жизнь... Что ты чушь городишь? Эх ты!.. Ты никогда не знала, как я рвался домой. Дурак?.. Конечно... Дурак, что думал, что скучал... Пришел, не отказался... А ты?.. Брось... Ты ничего не знала... Ты ненавидела меня! Неправда?.. Хе... Может быть... Сколько раз ты была в моей деревне? Что? Я хотел, чтобы сто раз... Менялся... Еще как менялся... Ты не хотела меняться. Родилась скупердяйкой, такой и помрешь... Зачем за меня выходила?.. Думала, я мешок с деньгами. Мама, не слушай ее. Она никогда не говорила правду. Гони!.. Прочь! Мы с Костиком париться пойдем. Ты видела, какую баню я поставил? Что ты!.. Мы с Костиком сходим в лес, наломаем веников. Подожди!.. Костик, куда ты побежал? Расскажу, когда подрастешь... Поймешь. Расти большой... Уничтожь ее! Слышишь? Чтобы ни одной капли не осталось. Слышишь?.. Сам не пей. Не обижай людей... Помогай... Ты знаешь, сколько обид на земле?.. Сам пошевели мозгами, сам... Лучше сам... Костик! Ты слушаешь? Куда полез? Обгоришь. Не трогай! Там солнце... Слышишь? На солнце вишенника нет... Слышишь? Мы на машине... Назад! Кому сказал? Сгоришь! Костик! Кому сказал? Я тебе... Я тебе... - Алесич попытался встать, выгнулся так, что чуть не свалился с кровати, потом застонал сквозь сведенные болью зубы, застонал протяжно и жутко, будто завыл.
   Катя нажала на кнопку и не отнимала от нее пальца, пока в палату не влетел врач, а за ним не застукала, как пулемет, высокими каблучками медицинская сестра.
   - Отпустите кнопку! - еще с порога крикнула она писклявым голосом.
   Врач окинул цепким взглядом больного, который уже не стонал, а только судорожно шевелил губами, часто дыша. Снова побелели следы от ладоней на лице.
   - Кричал? Хотел встать? - Врач искал пульс на виске Алесича.
   Катя кивнула в ответ.
   - Это неплохо, - сказал утешительно врач, поглядывая на женщину, потом мягко, с неожиданной лаской в голосе приказал медицинской сестре: Укольчик! Капельницу на всю ночь.
   Сестра вышла. Врач не сводил с нее глаз, пока она не закрыла за собой дверь.
   - Может, отдохнули бы немного? - обратился к Кате. - В ординаторской найдется местечко. После укола он будет спать... - кивнул на Алесича.
   Катя опустилась на стул, даже не взглянув на врача.
   - Дело ваше... - Врач еще постоял в дверях, будто надеясь, что женщина передумает, и вышел.
   После укола Алесич успокоился. Дыхание стало глубже. Следы ладоней на лице снова налились краской, порозовели. Наверное, он и правда уснул глубоким сном. Потом снова начал что-то бормотать. Но теперь Катя ни слова не могла разобрать, как ни прислушивалась. Она устала сидеть, наклонившись, откинулась на спинку стула, сидела и не сводила глаз с его лица, напряженно прислушиваясь к невнятному, прерывистому бормотанью.
   Под это бормотанье, как под колыбельную песню, Катя и задремала. Очнулась, пришла в себя, когда услыхала свое имя. В окно сквозь зеленые шторы цедился утренний рассвет. Беспомощно блестела электролампочка под потолком. Катя оглянулась кругом, будто забыла, где находится.
   - Катя! - прошептал Алесич.
   В полумраке она увидела сначала его глаза, потом и все лицо, темневшее пятном среди белых бинтов.
   Приподнялась, наклонилась к нему.
   - Пи-и-ить, - попросил Алесич.
   Она поднесла ему кружку. Алесич отпил несколько глотков, сжал губы. Она стояла с кружкой в руке, боясь пошевелиться, чтобы вдруг не пропустить звука.
   - Катя... - Он вяло пошевелил губами. - Будет кто, сын или дочка... Он перевел дух, отдохнул. - Найди Костика, пусть познакомятся... Им вместе лучше будет... - Замолчал. Теперь молчание было более продолжительное. Когда заговорил снова, то слова его едва можно было разобрать. - Спасибо, Катя!.. Ты у меня... - И, не сводя повлажневших глаз с женщины, улыбнулся. Одинокая слеза скатилась по розовому виску.
   Катя тоже улыбнулась. Ей показалось, что он удивился ее улыбке, зрачки его глаз вдруг расширились, сами глаза застыли. Только улыбка не сходила с его лица, тоже будто застыла. Но это была уже не улыбка, это было ничто.
   - Ванечка-а-а-а!..
   Кате показалось, что это не она - кто-то другой кричал ее голосом.
   С утра Скачков поехал в ремонтный цех, потом побывал на нескольких скважинах, которые как раз ремонтировались, посмотрел, как и что там делается, поговорил с рабочими. Вернулся в контору во второй половине дня.
   Эмма Григорьевна обычно приветствовала его, приподнявшись со стула. Сейчас она даже не оторвала глаз от пишущей машинки.
   - Здравствуйте, Эмма Григорьевна! - подчеркнуто громко сказал Скачков, думая, что та не слышала, как он отворял дверь.
   - Здравствуйте! - кивнула своей седой головой секретарша, по-прежнему не отрывая глаз от машинки.
   - А что это людей столько собралось в конторе? - поинтересовался начальник управления, немного смущенный неуважением этой всегда подчеркнуто-предупредительной дамы к своей особе.
   - Назначено собрание на четыре, - буркнула Эмма Григорьевна.
   - Кто назначил?
   - Звонили из приемной генерального директора.
   - Давно?
   - Утром еще.
   - Гм... - Скачков зашел в кабинет.
   В последние дни, сразу после того, как в объединении появился Балыш, его вообще не покидало чувство, что он только формально начальник управления, а руководит управлением, людьми, всей работой кто-то другой. Такое чувство бывало у него и раньше, когда только начинал здесь осваиваться, но тогда он объяснял его тем, что не привык к новой работе, особенно не обращал на него внимания, и оно прошло. И вот появилось вновь. Откуда? Почему? Может, потому, что начал замечать, как медленно, точно по нужде выполняются некоторые его распоряжения? Раньше ничего подобного не было. Взять хотя бы его распоряжение о своевременной завозке раствора на скважины? Сам занимался, поручил Котянку проследить за этим. И все равно то не завезут когда надо, то завезут не тот раствор, какой надо. Так не могло долго продолжаться, должно было что-то случиться. И случилось. Точно кто нарочно подстроил. Может, и на триста пятую завезли облегченный раствор, оттого и произошел взрыв? Именно про раствор что-то хотел сказать Алесич... Разберись теперь, как оно там было...
   Слышно стало, как где-то громко хлопают дверьми, как кто-то торопливо прошел по коридору, кто-то громко рассмеялся. Заскрежетала тормозами машина на улице. Взорвались мужские голоса. За стеной, в соседнем кабинете, надрывался телефон. Кого там нет на месте? Странно, но он, Скачков, до сих пор не знает, кто сидит за стеной, по соседству с его кабинетом. Кажется, он ни разу не прошелся по коридору дальше своих дверей. Не посмотрел. Интересно, почему никто не заходит к нему? Обычно, едва переступишь порог, целая очередь в приемной. Кстати, о чем же собрание? И знают ли люди? Хотя откуда им знать, если он, начальник, не знает. Может, надо подготовить какие-нибудь документы? Нет, если бы надо было, то сказали бы.
   Вдруг тихо и как-то уж слишком вкрадчиво отворил двери главный геолог, просунул голову.
   - Заходи, заходи, Виктор Иосифович, - обрадовался ему Скачков.
   - Что за собрание? - спросил Протько, усаживаясь на своем любимом месте, у стены.
   - Признаться, не знаю. Может, хочет встретиться с коллективом?
   - Лучшего момента не нашел? - усмехнулся Протько. - Балыш не дурак, чтобы в такой день встречаться. Выбрал бы более веселый день.
   - Думаешь, из-за аварии?
   - Скоре всего.
   - А о чем говорить? Надо же разобраться, а потом и говорить. Нельзя же так.
   - Разбираются, когда хотят выяснить истину. А если не хотят? Если у Балыша другая цель?
   - Какая еще может быть цель?
   - Не знаю. - Протько начал комкать конец своей бороды. - Видел, как на похоронах Балыш и Бурдей шептались. Возле них вертелся Котянок.
   - Я не присматривался.
   - Я тоже. Но случайно...
   - О чем же они могли шептаться?
   - Не знаю, не слыхал. Но уверен, эти люди даром не шепчутся. Думаю, они не случайно захотели провести собрание на другой день после похорон. После того что случилось, все, как никогда, впечатлительные. Может, как раз на это и рассчитывают.
   - Ах, Виктор Иосифович, ты уж слишком, - отмахнулся Скачков. - Не думаю, чтобы Балыш был таким психологом. Просто не терпится человеку покрасоваться перед бывшими своими подчиненными в новом качестве. Человек любит, чтобы его замечали.
   - Балыш не такой примитивный, как вы думаете, - начал Протько, но услыхал шаги в приемной и осекся, посмотрел на дверь.
   В кабинет вошли Балыш и секретарь райкома Михейко. Скачков мельком глянул на главного геолога, чуть заметно кивнул головой, - мол, ты правильно рассуждал, раз Балыш привез секретаря райкома, то действительно задумано что-то из ряда вон выходящее. Протько встал и, улучив момент, незаметно вышел из кабинета.
   ...Балыш сам взялся вести собрание. Он не пошел к трибуне, как обычно делали все ораторы, а вышел вперед с противоположной от трибуны стороны стола, за которым сидели Михейко, Скачков и сам генеральный директор. Остановился чуть не на краю сцены. Невысокого роста, в темно-синем костюме с голубым галстуком, светлоглазый, с блестящей, аккуратно причесанной головой, моложавый, - конечно же он захотел покрасоваться перед своими бывшими сотрудниками... И это было настолько приятно ему, Балышу, что он не удержался, улыбнулся, потом, точно спохватившись, крепко сморщил лоб, придав лицу строгую сосредоточенность, начал тихо, уверенный, что его и так все хорошо слышат.
   - Что ж, товарищи, какая бы трагедия ни выпала на нашу долю, она не может выбить нас из колеи, из рабочего ритма. Жизнь идет дальше и требует от нас активной деятельности. У нас с вами, товарищи, еще много несделанного, и нам есть над чем подумать. Если бы эта трагедия случилась тогда, когда мы с вами только начинали осваивать месторождение, можно было бы как-то оправдать ее. А она произошла теперь, когда мы хорошо знаем характер нашей нефти, ее повадки. Значит, нельзя и принимать во внимание неожиданности геологического порядка. Авария, вероятнее всего, результат определенного отношения людей к своим обязанностям. Вот и давайте именно сейчас, когда всем нам это еще больно, и поговорим начистоту. Надеюсь, что перед лицом случившегося никто из вас не станет кривить душой.
   Скачков смотрел со сцены на Протько. Тот сидел в первом ряду, как всегда, упершись бородой себе в грудь, спокойный, безразличный, заметно скучноватый. Будто он и правда загодя знал обо всем и теперь ничему не удивляется.
   - Прошу, товарищи, - стоя на краю сцены, Балыш обвел взглядом присутствующих. Потом, вернувшись на свое место за столом, сел рядом с секретарем райкома.
   Поднялся, постоял молча главный геолог. Казалось, он колебался, говорить с места или выйти к трибуне. Все же вышел.
   - Я все время, сколько вы здесь работали, Роман Тарасович, говорил вам, что мы очень поверхностно знаем свои недра, - заговорил медленно, раздумчиво, точно подыскивая слова. - Конечно, у нас очень долго искали нефть. Пока не нашли подхода к ней, не разгадали ее секрета. И почему-то сразу все решили, что найденный ключик подходит ко всем месторождениям Полесья. Не успели отрешиться от одного шаблона, как сразу же попали в плен другого. По причинам, которые мне непонятны, мы не хотим признать того факта, что здесь каждое месторождение имеет свою специфику. Эта специфика является результатом сложных геологических процессов, о которых мы можем только догадываться. Мы плохо знаем свои недра, Роман Тарасович. Кстати, именно поэтому геологи так долго не могут найти новых месторождений. Поэтому и на триста пятой мы неожиданно получили нефть с такой глубины, на какой и не ожидали ее встретить. Правда, нам не повезло. Откуда-то взялась вода. Мы подумали, что там кончилась нефть. Теперь знаем, что нет, не кончилась. Она напомнила о себе, не простила нам излишней беспечности. Я не могу сейчас назвать истинных причин трагедии, но, бесспорно, одна из них - наше невежество. Мы, Роман Тарасович, очень многого не знаем про нашу землю, про ее тайны, и, боюсь, еще долго не будем знать, если не перестанем относиться к постижению этих тайн так, как относимся сейчас.
   Протько спустился со сцены и так же неторопливо, подчеркнуто замедленным шагом направился на свое место в первом ряду.
   - Чего доброго, вы наши беспорядки спишете на природу, - бросил ему вслед Балыш.
   - Разрешите мне, - поднялся в середине зала невысокий широкоплечий в черном комбинезоне рабочий. Можно было подумать, что он только что от станка. - Я в профкоме отвечаю за производственный сектор.
   - Пожалуйста, на трибуну, - попросил его Балыш.
   - Ничего, вы меня и так услышите, - остался на месте человек, отвечающий за производственный сектор. - Что я скажу? Не первая это у нас авария. Были и раньше. Особенно когда нефти было больше. "Елки" в небо летели. Близко не ставили заведенного мотора, никто не курил. Обходилось. А что здесь? Видно, прозевали, когда пошел газ. Может, сидели, отдыхали. Перекур, значит... А может, и мотор работал на агрегате. Мы знаем, какие у нас искрогасители. От них трава загорается, не только газ. Вот оно и загорелось. Может статься, и раствор не тот завезли, что у нас довольно часто бывает. Настоящей причины мы пока не знаем, здесь еще надо разобраться. Но зато знаем, что люди работали в выходные дни. После напряженной трудовой недели. Усталые. Наверное, они куда-то спешили. В результате не та бдительность, не та осторожность. Мы не раз говорили на профкоме, что нельзя так. Все соглашаются и все равно продолжают свое. План! Перед ним и выходные не выходные. Некоторые, может быть, думают, если человек не имеет цены, так он вообще ничего не стоит... У меня все.
   - Интересно. Один все списывал на незнание природы, а другой на выходные. Выходит, виноватых нет? - покивал головой Балыш. - Неужели нет людей, отвечающих за ту же технику, за те же искрогасители?
   - И не найдете, - уже не вставая с места, крикнул профсоюзник. - Знаете почему? Слишком много ответственных развелось. Попробуй разобраться, кто из них виноват. Посчитайте только в нашей конторе, сколько дверей с табличками. И за каждыми дверями - ответственный. Загляните в цеха, на газовый завод. И там таблички. Слишком много табличек.
   - Еще одну очень существенную причину нашли, - хмыкнул Балыш. - А знаете ли вы, что каждый, кто сидит за дверью с табличкой, отвечает за конкретный участок? Разве не так?
   - Можно мне? - подхватился и, когда ему разрешили, вышел за трибуну Котянок. Поправил свой воробьиный чубчик, оглянулся на президиум, будто прося поддержки, начал говорить сначала путано, видно, сильно волновался. Вот тут ждут, чтобы мы назвали конкретную причину трагедии. Наверное, хотят получить ответы на вопросы, которые сейчас у всех на уме: "Кто прозевал? Кто поджег?" Конечно, раз взорвалась, раз загорелась, то причина есть. И здесь правильно говорилось, что эту причину надо найти. Найдем мы ее или не найдем, но уверен, что та причина не главная. Главная причина трагедии кроется в той атмосфере, которая создана в управлении в последнее время. Год назад к нам пришел начальником Скачков Валерий Михайлович. Опытный, зрелый работник. Мы встретили его с великой надеждой. Думали, что он выведет управление из прорыва, в какой оно неожиданно попало. Мы ждали, что он решительно поставит вопрос о снижении плана, поскольку план, доведенный нам раньше, практически оказался нереальным. И он, как человек новый, имел моральное право добиваться снижения плана. Ему говорили об этом. Не гнать любыми средствами план, а добиваться его пересмотра. К великому сожалению, у него для этого не хватило характера или смелости, не знаю. Он пошел другим путем. Мол, вызовем комиссию, она даст нам соответствующие рекомендации, а пока что надо выполнять план. Всем коллективом думали, как добиться выполнения плана. Выход был один. Работать с большим напряжением. И такое напряжение, в первую очередь усилиями самого начальника, было создано. Правда, некоторые товарищи доказывали, что это до добра не доведет, но Скачков и слушать не хотел. Что и говорить, работали с большими перегрузками, все знают. Не выдерживало оборудование, ломались машины, лопались трубы. Из некоторых скважин начали качать больше нефти, чем положено. Торопили буровиков, чтобы те как можно быстрее вводили в строй новые скважины. План любыми средствами! Это сразу же сказалось на качестве работ. В конце концов перестали считаться с правилами техники безопасности. План, план, план! Даже наперекор техническим возможностям. Самое интересное, так это то, что Скачков критиковал варварскую эксплуатацию месторождения до его прихода в управление, а сам скоро стал на путь не только варварской эксплуатации скважин, но и варварского использования техники... Конечно, план - святой закон для нас. Но его надо выполнять законными средствами. Когда люди прибегают к незаконным средствам, выполнение плана тоже становится незаконным. Взять для примера хоть ту же триста пятую. Обрадовались, что получили фонтан. Вместо того чтобы брать нефти столько, сколько положено по научным рекомендациям, начали брать ее по принципу: давай-давай! Все во имя того же пресловутого плана. И загубили скважину. Вместо нефти получили воду. Потом быстренько опустили в скважину электронасос. Да хоть бы новый. А то ведь только что из ремонта. Возможно, хорошенько не проверив. Скачков готов был пойти на все, лишь бы план. Иногда создавалось впечатление, что он работает под каким-то страхом. Этот страх охватил весь коллектив... Просто не верилось, что человек, прошедший такую отличную школу руководящей работы, так безграмотно руководит коллективом. Правда, на первый взгляд все было задумано правильно, комар носа не подточит. Мол, пока ремонтируются отдельные скважины, остальные поработают более интенсивно. Предполагалось - временно. А когда все будет отремонтировано, промысел заработает в нужном ритме. Без рывков. Но так не получилось. Напряжение перекинулось на ремонтные службы. Ремонтировали торопливо, некачественно. Изношенные детали заменяли не новыми, а старыми, не лучшими. Не хватало терпения дождаться, когда привезут новые. Лишь бы скорей. О завтрашнем дне и не помышляли. Раздули ремонтные службы. Брали туда кого придется. Можно сказать, с улицы. Временами эти с улицы оказывались неквалифицированными рабочими. В результате у ремонтников снизился общий профессионализм. Примеры? Взять хотя бы того же Алесича... Не секрет, что человек был больной. Нигде не мог работать. Вот и взяли. Кстати, взяли после того, как его прогнали буровики. Наш отдел кадров был против. Но Скачков не посчитался с мнением отдела. Взял. Больше того, вне очереди дал ему квартиру. Оно и не жалко бы было, если бы квартира досталась настоящему специалисту. А то же неизвестно кому. И самое непонятное, что Алесич работал в бригаде, которая вела наиболее сложный ремонт. Может, авария и произошла как раз из-за его неопытности. Теперь поди проверь. И еще. Когда коллектив работает напряженно, то в таких условиях от руководства требуется особенная точность и оперативность. Это закон. А что делал наш Валерий Михайлович? Дал, например, указание своей секретарше, чтобы она не пускала к нему всех, кто хочет зайти, а направляла к тем, кто занимается интересующими посетителей вопросами. И вот начали бегать люди по коридорам, искать нужных им ответственных товарищей. А те ответственные товарищи все равно не могли решить самостоятельно вопрос, шли вместе с посетителями к начальнику. Терялось дорогое время, появилось больше путаницы, ненужных разговоров... В итоге вот таких непродуманных указаний Валерий Михайлович оторвался от коллектива. Создал напряжение в работе, а сам в сторону. В затишек. Потерял повседневный контроль над производством... Помните, осенью приехала к нам комиссия. По-доброму встретить бы товарищей, поговорить, выяснить, что им надо для работы, помочь, и пусть трудятся. Но Скачков не такой, он с размахом. Широкая натура! Собрал нас, всех своих помощников, комиссию - и на Днепр. Даже жену с работы сорвал, чтобы она, значит, хлеб резала. Мы все, конечно, и загуляли под непосредственным руководством. А в это время авария. Прорвались водоводы. Колхозные поля засолило. Вместо того чтобы нас поднять по тревоге, он ничего никому не сказал до следующего дня. Были потеряны целые сутки. Или еще пример. Работали, знаете, фактически без передышки. Каждая минута на счету. Что делает Скачков? Соберет нас в своем кабинете, мол, давайте помечтаем, товарищи, о перспективах промысла... Люди ждут в приемной, в кабинетах у нас разрываются телефоны, а мы сидим и мечтаем, то есть рассказываем друг другу сказки. Напряженная атмосфера в управлении, во всем коллективе, отсутствие твердости в руководстве, отсутствие координации между службами, отсутствие, наконец, чувства ответственности у некоторых товарищей и привело к тому, что случилось, - к трагедии. Все мы одинаково виноваты. Однако, поверьте, некогда было оглядеться, одуматься...