Страница:
Я схватил его за грудь, но тут же разжал пальцы, староста рухнул на землю, подхватился и убежал. Я несколько раз ударился лбом о стену дома.
Кровь потекла в глазную впадину, пощекотала щеку, затем я ощутил ее солоноватый вкус на губах.
Иллариана ушла ради меня? Пожертвовала своим счастьем? Но это и мое счастье, как она посмела, я же не могу жить без нее…
Вернулся в замок ночью, все факелы зажжены, меня увидели издали и распахнули ворота загодя, челядь суетливо шустрит поблизости, чтобы всегда под рукой, но стараются держаться в сторонке…
Марсель встретил во дворе, напряженный, как струна, суровый, но с такой печалью на лице, словно это он потерял самое дорогое существо на свете.
Я отдал арбогастра конюхам, Паньолю устало махнул рукой.
– Все кончено. Она ушла. И не вернется.
Он спросил осторожно:
– Она… как-то объяснила?
– Не хочет мешать мне, – ответил я горько. – Что она понимает…
Горло перехватили невидимые пальцы, я пытался вздохнуть и не мог, зато злые слезы закипели в глазах, а в груди разлилась острая боль.
Марсель вздохнул, на немолодом лице море сочувствия и понимания, как будто кто-то еще может понимать такую боль, проговорил очень почтительно:
– Ваша светлость, не дайте амоку овладеть собой. Вам слишком легко давались победы с мечом в руке.
– Не так уж и легко, – прошептал я сквозь слезы.
– …потому вам кажется, – продолжил он, словно не слыша, – что и в личном должно быть так же. А если нет, сперва недоумеваете, потом удивляетесь, гневаетесь, наконец безумствуете! А это неправильно. Воинских побед может быть много, а любовь бывает лишь одна.
– Зато подделок тысячи, – сказал я.
Он покачал головой.
– Грустно это… Вы слишком истосковались по любви, ваша светлость. Потому и полюбили это крылатое существо, слишком светлое, слишком нежное, чтобы жить в нашем мире. Уж простите за такие слова, но даже хорошо, что улетела! Вы все-таки из этого мира и для этого мира. Она это поняла и… пожертвовала собой. Теперь вы должны сделать так, чтобы ее жертва была не зряшной.
Я сказал с тоской:
– Как?
– Делать мужскую работу, – ответил он прямо. – Для которой все мы рождаемся.
Я вздохнул, но из груди рвутся рыданья, и чтобы не разреветься прямо среди двора, я кивнул и пошел в донжон.
Стражи в залах и в коридоре вытягивались и застывали, делая вид, что видят меня, но не замечают. Я кое-как добрался до своих покоев, почему-то сразу же ноги понесли к вбитым в стену крюкам, где я так и эдак примеривал черную корону Властелина Темного Мира, где лучше будет смотреться.
Острое желание взять седельную сумку, где оставил корону, стало таким сильным, что повернулся и двинулся к дверям, уже взялся за ручку, но заставил себя остановиться.
Иллариана, конечно, против, но сейчас ее нет, а жажда опустить корону на голову просто сжигает изнутри, чувствую этот недобрый огонь, гложущий внутренности.
Я вернулся к ложу, упал на мягкую перину, но снова вскочил и ринулся к двери, там остановился и заставил себя отступить.
– Да что со мной? – сказал вслух с горечью. – Кто не был в молодости радикалом, тот в старости станет сволочью… У меня старость уже наступила? Я не хочу отказываться от этой мощи!.. Но как же… Когда я перебрался через океан, у меня на Юге в руках была не меньшая мощь, а то и побольше… но в голову не пришло поработить демонов и стать их хозяином! Нет, вру, мысли приходили, как же без них, но их отшвырнул гордо и красиво!.. Так что же теперь? Устал?.. Постарел? Да я тут всего три года, ну пусть чуть больше… Или все-таки постарел, весь пар ушел в свисток?
В комнате вспыхнул яркий радостный свет. Из распахнутого окна доносились со двора голоса, заржала лошадь, а это значит, тот, кто умеет останавливать мгновение, на этот раз даже не замедлил время…
Я повернулся, ожидая увидеть его франтоватого и веселого, однако он показался мне мрачнее грозовой тучи. Пахнуло смертельной угрозой, лицо почти черное, в глазах сверкают молнии.
– Ну? – процедил он люто сквозь зубы. – И что еще? Вы уничтожили целый мир! А теперь страшитесь надеть корону?
Я спросил примирительно:
– И превратить этот мир в Темный?
Он прорычал:
– Нельзя было уничтожать, нельзя! Да, там был тупик. Да, ничего не удавалось сделать… Но все равно, я не просто недоволен… я просто в ярости! Там была такая замечательная площадка для отработки некоторых моделей поведения!
– Та площадка начала залезать на эту площадку, – сказал я нервно.
– Вы в самом деле сторонник справедливости?
– Не совсем, – ответил я осторожно, – разве что справедливости в моем понимании, я же самый умный, слыхали?.. Но важнее то, что наша площадка, как мне кажется, перспективнее той. Я не хочу сказать, что все новое всегда лучше старого, но все-таки новое лучше почти всегда. А там основа была слишком древней, хтонной, спинномозговой. Но, сэр Сатана, возможно, вам будет весьма интересно знать, что Творец был недоволен, если не сказать круче, еще больше, чем вы сейчас.
Его перекошенная физиономия на миг застыла, затем глаза вперили в меня пронизывающий взгляд.
– Что-о-о-о?
– Это же он создал, – напомнил я. – А я, того… как слон в посудной лавке… Да вообще-то куда там паршивому слону! Я как стадо слонов. И вообще…
Он мгновение смотрел на меня бешеными глазами, наконец проговорил все еще люто:
– Да, о нем как-то не подумал… Ему вы, сэр Ричард, нанесли ущерба намного больше.
– Вот-вот, – сказал я, – хоть вы имейте… не сострадание, конечно, у вас же все по-деловому, но тогда деловой расчет. Если вашему конкуренту я навредил больше, то вам я не враг.
Он не сводил с меня обжигающего взора, взгляд неверящий, словно все еще не понимает, как на месте прежнего Ричарда, которого знал, как облупленного, возникло такое вот непредсказуемое чудовище.
– И как он вас пощадил?
– Наверное, – признался я, – только благодаря беспредельному милосердию. Щадит же наш род, хотя мы натворили куда больше, чем допотопные, которых притопил, как слепых котят…
Он поморщился.
– Да, постарел…
– Милосердие – признак старости?
Он сдвинул плечами.
– Разве жестокость и нежелание идти на компромиссы не отличительные черты молодости?
Я пробормотал:
– Вы так окольно назвали меня щенком?
– Гм, – сказал он и впервые чуть раздвинул губы в улыбке, – вам виднее. Не зря же у вас такие ассоциации.
Я сказал быстро, пользуясь случаем:
– Что такое Темный Мир?.. Почему вас там не было?..
Он вскинул брови.
– Я-то при чем?
– Разве не вы истинный властелин Темного Мира?
– Шутите? – переспросил он. – Или всерьез?
Я сказал раздраженно:
– Что-то в общей картине не состыковывается. Есть Добро и Зло, Свет и Тьма…
– Правда и Кривда, – продолжил он с иронией, – Верность и Предательство… в общем, примитивный дуализм. Вы с таким термином знакомы? Прекрасно. Очень простая схема для простых умов. Потому так популярна.
– А что, есть и третья сторона?
Он поразмыслил и покачал головой.
– Вообще-то нет… если по самому высокому счету. Но кроме Света и Тьмы есть хотя бы Сумерки… уж не говорю о менее заметных материях. Темный Мир, как вы его называете, это хтонный мир, настолько древний, что люди тогда еще не были людьми. И религий тогда еще не возникало… в том виде, в каком признаем религиями.
Я спросил:
– Но вы-то, сэр Сатана, тогда уже были? Вы ведь с первого же Дня Творения?
Он кивнул.
– Да. Но тогда мы, все ангелы, были блаженными исполнителями воли Господа. Наша самоидентификация началась, как ни странно, после сотворения человека. Господь создал Адама и, весьма довольный своим творчеством, восхотел, чтобы мы оценили его шедевр и поклонились человеку, признав его властелином мира.
Он умолк, я сказал нетерпеливо:
– Да-да, я знаю. Большинство бездумно признало, а вы, сэр Сатана, отказались. Мол, существо из огненной породы, могучее и бессмертное, не станет кланяться куску мокрой глины.
– С этого все и началось, – согласился он. – У вас, людей, почему-то бытует мнение, что после этого Господь, разгневавшись, сбросил меня и моих сторонников в ад. Конечно же, это неправда. И в ваших книгах записано все верно, только надо уметь читать. Там нигде не сказано, что Господь нас низверг!.. Нигде. Господь и пальцем не шелохнул. Это те лизоблюды, что присягнули человеку и поклонились, даже не понимая, что делают, а только потому, что так велел Творец, это они собрались войском и после жестокой битвы низвергли нас с небес!.. Нас было во сто крат меньше, сэр Ричард, но мы им дали бой. И мы почти-почти победили, но в последний момент один отряд проявил малодушие и перешел на сторону верных Творцу.
Я спросил напряженно:
– Постойте… выходит, вы тоже, вслед за человеком, обрели свободу воли?
Он криво улыбнулся.
– Только те, кто захотел. Хочу вам напомнить, сэр Ричард…
– Ну-ну!
– Творец, – произнес он с нажимом, – с того момента, как создал человека и велел ангелам признать его властелином мира… ничем себя не проявил. Вся эта грандиозная битва, когда горела земля, океаны вскипали и превращались в пар, горы плавились и растекались жидким огнем, когда среди зеленых долин вырастали исполинские мертвые горы… прошла не только без его участия, но и без его внимания. И самое главное… вы меня слушаете?
– Со всем вниманием, – заверил я.
Он сказал с еще большим нажимом:
– Он так и не прояснил своего отношения к той битве… Хотел ли он такой развязки? Каждая из сторон все еще считает себя правой, но и в войске ангелов во главе с архангелом Михаилом, и у нас многие уже сомневаются. Верно ли поступили тогда?.. Более того, кого Творец считает правыми сейчас?
Я ощутил холод в душе, словно она открылась вечному космосу и межзвездным просторам. Сатана смотрел на меня с нехорошей усмешкой.
– Возможно, – сказал я с трудом, – у Творца планы гораздо грандиознее, чем нам дано вообразить. Может быть, он знал наперед, как среагируют ангелы на создание человека? Может быть, ваш бунт, сэр Сатана, был предусмотрен Создателем, как родители наперед угадывают реакцию ребенка на те или иные слова отца?
Он скривился.
– Ненавижу даже думать о таком!
– Я тоже, – признался я. – Но моя мама всегда знала наперед все мои детские хитрости. Уж не знаю как. Но все равно меня любила. А у вас, как мне кажется, эдипов комплекс. Сын на определенном этапе развития личности всегда хочет свергнуть отца и занять его место. Потом, конечно, со временем такое проходит. Вы, как я вижу, еще не повзрослели? Все еще хотите свергнуть Творца и сесть на его трон?
Он посмотрел на меня волком.
– Мне все равно, как вы это называете. Если бы у вас не было этого комплекса, вы не выбрались бы из пещер!
– Но если бы не научились его смирять, – добавил я, – тоже не выбрались бы.
Он прошелся вдоль стены, потрогал ее пальцем.
– Даже здесь чувствуется присутствие того мира… В стенах накапливается некая эманация.
Я спросил встревоженно:
– На меня не повлияет?
Он посмотрел на меня с нехорошей улыбкой.
– А как вы думаете, откуда она подпитывается?
Глава 3
Кровь потекла в глазную впадину, пощекотала щеку, затем я ощутил ее солоноватый вкус на губах.
Иллариана ушла ради меня? Пожертвовала своим счастьем? Но это и мое счастье, как она посмела, я же не могу жить без нее…
Вернулся в замок ночью, все факелы зажжены, меня увидели издали и распахнули ворота загодя, челядь суетливо шустрит поблизости, чтобы всегда под рукой, но стараются держаться в сторонке…
Марсель встретил во дворе, напряженный, как струна, суровый, но с такой печалью на лице, словно это он потерял самое дорогое существо на свете.
Я отдал арбогастра конюхам, Паньолю устало махнул рукой.
– Все кончено. Она ушла. И не вернется.
Он спросил осторожно:
– Она… как-то объяснила?
– Не хочет мешать мне, – ответил я горько. – Что она понимает…
Горло перехватили невидимые пальцы, я пытался вздохнуть и не мог, зато злые слезы закипели в глазах, а в груди разлилась острая боль.
Марсель вздохнул, на немолодом лице море сочувствия и понимания, как будто кто-то еще может понимать такую боль, проговорил очень почтительно:
– Ваша светлость, не дайте амоку овладеть собой. Вам слишком легко давались победы с мечом в руке.
– Не так уж и легко, – прошептал я сквозь слезы.
– …потому вам кажется, – продолжил он, словно не слыша, – что и в личном должно быть так же. А если нет, сперва недоумеваете, потом удивляетесь, гневаетесь, наконец безумствуете! А это неправильно. Воинских побед может быть много, а любовь бывает лишь одна.
– Зато подделок тысячи, – сказал я.
Он покачал головой.
– Грустно это… Вы слишком истосковались по любви, ваша светлость. Потому и полюбили это крылатое существо, слишком светлое, слишком нежное, чтобы жить в нашем мире. Уж простите за такие слова, но даже хорошо, что улетела! Вы все-таки из этого мира и для этого мира. Она это поняла и… пожертвовала собой. Теперь вы должны сделать так, чтобы ее жертва была не зряшной.
Я сказал с тоской:
– Как?
– Делать мужскую работу, – ответил он прямо. – Для которой все мы рождаемся.
Я вздохнул, но из груди рвутся рыданья, и чтобы не разреветься прямо среди двора, я кивнул и пошел в донжон.
Стражи в залах и в коридоре вытягивались и застывали, делая вид, что видят меня, но не замечают. Я кое-как добрался до своих покоев, почему-то сразу же ноги понесли к вбитым в стену крюкам, где я так и эдак примеривал черную корону Властелина Темного Мира, где лучше будет смотреться.
Острое желание взять седельную сумку, где оставил корону, стало таким сильным, что повернулся и двинулся к дверям, уже взялся за ручку, но заставил себя остановиться.
Иллариана, конечно, против, но сейчас ее нет, а жажда опустить корону на голову просто сжигает изнутри, чувствую этот недобрый огонь, гложущий внутренности.
Я вернулся к ложу, упал на мягкую перину, но снова вскочил и ринулся к двери, там остановился и заставил себя отступить.
– Да что со мной? – сказал вслух с горечью. – Кто не был в молодости радикалом, тот в старости станет сволочью… У меня старость уже наступила? Я не хочу отказываться от этой мощи!.. Но как же… Когда я перебрался через океан, у меня на Юге в руках была не меньшая мощь, а то и побольше… но в голову не пришло поработить демонов и стать их хозяином! Нет, вру, мысли приходили, как же без них, но их отшвырнул гордо и красиво!.. Так что же теперь? Устал?.. Постарел? Да я тут всего три года, ну пусть чуть больше… Или все-таки постарел, весь пар ушел в свисток?
В комнате вспыхнул яркий радостный свет. Из распахнутого окна доносились со двора голоса, заржала лошадь, а это значит, тот, кто умеет останавливать мгновение, на этот раз даже не замедлил время…
Я повернулся, ожидая увидеть его франтоватого и веселого, однако он показался мне мрачнее грозовой тучи. Пахнуло смертельной угрозой, лицо почти черное, в глазах сверкают молнии.
– Ну? – процедил он люто сквозь зубы. – И что еще? Вы уничтожили целый мир! А теперь страшитесь надеть корону?
Я спросил примирительно:
– И превратить этот мир в Темный?
Он прорычал:
– Нельзя было уничтожать, нельзя! Да, там был тупик. Да, ничего не удавалось сделать… Но все равно, я не просто недоволен… я просто в ярости! Там была такая замечательная площадка для отработки некоторых моделей поведения!
– Та площадка начала залезать на эту площадку, – сказал я нервно.
– Вы в самом деле сторонник справедливости?
– Не совсем, – ответил я осторожно, – разве что справедливости в моем понимании, я же самый умный, слыхали?.. Но важнее то, что наша площадка, как мне кажется, перспективнее той. Я не хочу сказать, что все новое всегда лучше старого, но все-таки новое лучше почти всегда. А там основа была слишком древней, хтонной, спинномозговой. Но, сэр Сатана, возможно, вам будет весьма интересно знать, что Творец был недоволен, если не сказать круче, еще больше, чем вы сейчас.
Его перекошенная физиономия на миг застыла, затем глаза вперили в меня пронизывающий взгляд.
– Что-о-о-о?
– Это же он создал, – напомнил я. – А я, того… как слон в посудной лавке… Да вообще-то куда там паршивому слону! Я как стадо слонов. И вообще…
Он мгновение смотрел на меня бешеными глазами, наконец проговорил все еще люто:
– Да, о нем как-то не подумал… Ему вы, сэр Ричард, нанесли ущерба намного больше.
– Вот-вот, – сказал я, – хоть вы имейте… не сострадание, конечно, у вас же все по-деловому, но тогда деловой расчет. Если вашему конкуренту я навредил больше, то вам я не враг.
Он не сводил с меня обжигающего взора, взгляд неверящий, словно все еще не понимает, как на месте прежнего Ричарда, которого знал, как облупленного, возникло такое вот непредсказуемое чудовище.
– И как он вас пощадил?
– Наверное, – признался я, – только благодаря беспредельному милосердию. Щадит же наш род, хотя мы натворили куда больше, чем допотопные, которых притопил, как слепых котят…
Он поморщился.
– Да, постарел…
– Милосердие – признак старости?
Он сдвинул плечами.
– Разве жестокость и нежелание идти на компромиссы не отличительные черты молодости?
Я пробормотал:
– Вы так окольно назвали меня щенком?
– Гм, – сказал он и впервые чуть раздвинул губы в улыбке, – вам виднее. Не зря же у вас такие ассоциации.
Я сказал быстро, пользуясь случаем:
– Что такое Темный Мир?.. Почему вас там не было?..
Он вскинул брови.
– Я-то при чем?
– Разве не вы истинный властелин Темного Мира?
– Шутите? – переспросил он. – Или всерьез?
Я сказал раздраженно:
– Что-то в общей картине не состыковывается. Есть Добро и Зло, Свет и Тьма…
– Правда и Кривда, – продолжил он с иронией, – Верность и Предательство… в общем, примитивный дуализм. Вы с таким термином знакомы? Прекрасно. Очень простая схема для простых умов. Потому так популярна.
– А что, есть и третья сторона?
Он поразмыслил и покачал головой.
– Вообще-то нет… если по самому высокому счету. Но кроме Света и Тьмы есть хотя бы Сумерки… уж не говорю о менее заметных материях. Темный Мир, как вы его называете, это хтонный мир, настолько древний, что люди тогда еще не были людьми. И религий тогда еще не возникало… в том виде, в каком признаем религиями.
Я спросил:
– Но вы-то, сэр Сатана, тогда уже были? Вы ведь с первого же Дня Творения?
Он кивнул.
– Да. Но тогда мы, все ангелы, были блаженными исполнителями воли Господа. Наша самоидентификация началась, как ни странно, после сотворения человека. Господь создал Адама и, весьма довольный своим творчеством, восхотел, чтобы мы оценили его шедевр и поклонились человеку, признав его властелином мира.
Он умолк, я сказал нетерпеливо:
– Да-да, я знаю. Большинство бездумно признало, а вы, сэр Сатана, отказались. Мол, существо из огненной породы, могучее и бессмертное, не станет кланяться куску мокрой глины.
– С этого все и началось, – согласился он. – У вас, людей, почему-то бытует мнение, что после этого Господь, разгневавшись, сбросил меня и моих сторонников в ад. Конечно же, это неправда. И в ваших книгах записано все верно, только надо уметь читать. Там нигде не сказано, что Господь нас низверг!.. Нигде. Господь и пальцем не шелохнул. Это те лизоблюды, что присягнули человеку и поклонились, даже не понимая, что делают, а только потому, что так велел Творец, это они собрались войском и после жестокой битвы низвергли нас с небес!.. Нас было во сто крат меньше, сэр Ричард, но мы им дали бой. И мы почти-почти победили, но в последний момент один отряд проявил малодушие и перешел на сторону верных Творцу.
Я спросил напряженно:
– Постойте… выходит, вы тоже, вслед за человеком, обрели свободу воли?
Он криво улыбнулся.
– Только те, кто захотел. Хочу вам напомнить, сэр Ричард…
– Ну-ну!
– Творец, – произнес он с нажимом, – с того момента, как создал человека и велел ангелам признать его властелином мира… ничем себя не проявил. Вся эта грандиозная битва, когда горела земля, океаны вскипали и превращались в пар, горы плавились и растекались жидким огнем, когда среди зеленых долин вырастали исполинские мертвые горы… прошла не только без его участия, но и без его внимания. И самое главное… вы меня слушаете?
– Со всем вниманием, – заверил я.
Он сказал с еще большим нажимом:
– Он так и не прояснил своего отношения к той битве… Хотел ли он такой развязки? Каждая из сторон все еще считает себя правой, но и в войске ангелов во главе с архангелом Михаилом, и у нас многие уже сомневаются. Верно ли поступили тогда?.. Более того, кого Творец считает правыми сейчас?
Я ощутил холод в душе, словно она открылась вечному космосу и межзвездным просторам. Сатана смотрел на меня с нехорошей усмешкой.
– Возможно, – сказал я с трудом, – у Творца планы гораздо грандиознее, чем нам дано вообразить. Может быть, он знал наперед, как среагируют ангелы на создание человека? Может быть, ваш бунт, сэр Сатана, был предусмотрен Создателем, как родители наперед угадывают реакцию ребенка на те или иные слова отца?
Он скривился.
– Ненавижу даже думать о таком!
– Я тоже, – признался я. – Но моя мама всегда знала наперед все мои детские хитрости. Уж не знаю как. Но все равно меня любила. А у вас, как мне кажется, эдипов комплекс. Сын на определенном этапе развития личности всегда хочет свергнуть отца и занять его место. Потом, конечно, со временем такое проходит. Вы, как я вижу, еще не повзрослели? Все еще хотите свергнуть Творца и сесть на его трон?
Он посмотрел на меня волком.
– Мне все равно, как вы это называете. Если бы у вас не было этого комплекса, вы не выбрались бы из пещер!
– Но если бы не научились его смирять, – добавил я, – тоже не выбрались бы.
Он прошелся вдоль стены, потрогал ее пальцем.
– Даже здесь чувствуется присутствие того мира… В стенах накапливается некая эманация.
Я спросил встревоженно:
– На меня не повлияет?
Он посмотрел на меня с нехорошей улыбкой.
– А как вы думаете, откуда она подпитывается?
Глава 3
После его ухода я долго сидел с сильно бьющимся сердцем и пытался собраться с мыслями. Неслучайно архангел Михаил так смотрел злобно и жаждал меня убить. Для Сатаны присутствие во мне такой силы Тьмы лишь ха-ха, всего лишь любопытно, что дальше, но мне как раз очень неуютно, если говорить мягко.
И раз уж во мне ее столько, то я должен постоянно следить за собой, а то наломаю дров.
Рано утром я поднялся с тяжелой головой и понял, что так и не заснул, а все те суматошные видения, что одолевали пять часов кряду, вовсе не сон, а тягостный бред наяву.
Иллариана, была первая мысль. Если я не заморю себя работой или какими-то заботами, я сегодня же свихнусь окончательно.
В соседнем зале дворецкий тщательно протирает золотые кубки, очень тяжелые и неудобные, зато престижные, а еще на полках блестят фужеры из тонкого стекла с диковинно изогнутыми ножками. Я подсознательно ждал, что вот-вот упадут, у них настолько чудовищно смещен центр тяжести, что просто не могут стоять вот такие и не падать…
Он вздрогнул, ощутив мое присутствие, повернулся быстро и крайне почтительно склонился.
– Ваша светлость…
Я поинтересовался:
– А почему кубки подаешь, а фужеры прячешь?
Он выпрямился, на лице замешательство.
– Ваша светлость, из кубков пьют наиболее знатные… А фужеры для тех, кто попроще.
– Ага, – сказал я, – понятно. Ну, когда я один или с друзьями, подавай фужеры. А золотые кубки только на пиры. Только… что это с ними?
Он проследил за моим взглядом, на бесстрастном вышколенном лице проступило нечто вроде сдержанной улыбки.
– Ваша светлость, все вот так сперва… Потом привыкают.
– А как они не падают?
Он пожал плечами.
– Магия…
Я зло стиснул челюсти. Магия, черт бы ее побрал. Этим словом объясняют все непонятное, а заодно перечеркивают любые попытки доискиваться истины. Потому мир магии – это застойный мир, а мир науки – постоянно развивающийся.
Плохо только, что любые проявления магии нам симпатичны, что ли, как неожиданные подарки, а наука – это нечто ближе к ежедневной и рутинной работе, но кто из нас, положа руку на сердце, работает из любви к работе, а не по необходимости зарабатывать на жизнь?
– Где наш новый управитель? – потребовал я.
– Артур Шницлер? – переспросил он на всякий случай. – Он везде. В смысле, может быть везде. Здесь довольно странное сообщение между… между этажами, помещениями. Я даже не пытался разбираться. Принимаю, как должное. Велите позвать?
– Да, – отрубил я. – Пусть явится ко мне в покои.
Шницлер явился на удивление быстро, едва ли не быстрее, чем я вошел, и бросил на стол перчатки. Собранный, настороженный, с недоверчивым взглядом выпуклых глаз, он поклонился от двери и остался в таком положении.
Я сказал нетерпеливо:
– Давай без особых церемоний. И не прибавляй к каждому слову «ваша светлость», это вдвое сократит разговор. Итак, что скажешь о своей новой должности?
Он выпрямился, взгляд острый, развел руками, но только слегка, в присутствии высоких особ нижестоящие не должны позволять себе размашистые жесты.
– Ваша свет… простите, но я и раньше делал все то же самое. Томас Кемпбелл вел дела герцога умело… Я хочу сказать, хорошо подбирал помощников. Они все и делали, а он лишь…
– Занимался темными делишками, – прервал я жестко. – Как я понимаю, ты всех полезных оставил на месте?
Он ответил с поклоном:
– Зачем терять натасканных и умеющих, а брать новичков, которых еще неизвестно, научишь ли? Все работают, ваша грозная слава никому не позволит лентяйничать. Налоги собираются, кузнец вернулся к работе, некоторых слуг я заменил, разницы не заметите…
– Как с хозяйствами вне замка? – потребовал я.
Он вздрогнул, сказал торопливо:
– Тоже… стараюсь. Там были трудности, Кемпбелла знали больше, а меня пока мало кто слушает…
Я потребовал:
– Почему?
Он смущенно развел руками.
– Приказывать и распоряжаться я могу хорошо, но с отдаленными хозяйствами нужно еще поставить себя. А это у меня получается пока плохо.
– Ты должен научиться говорить с людьми, – сказал я наставительно, – одной твоей должности и моей тени за спиной недостаточно.
Он сказал тоскливо:
– Да знаю, ваша… простите!.. Скажу откровенно, я уже начал запираться в комнатке и произносить речи!.. Словно бы перед большой толпой. Там вроде бы получается, но когда выйду даже на деревенскую площадь перед крестьянами…
– Постой, – переспросил я. – В той комнатке тебя кто слушает?
– Только я, – ответил он. – Сам перед собой и произношу.
– Тогда понятно, – сказал я. – Эх, Артур… одно дело, когда успешно втолковываешь что-то тому дураку, другое – когда людям! Народ не из таких дураков, что тебя слушает в одиночестве. Там всякие.
Он тяжело вздохнул.
– Значит, все зря?
– Говори с живыми, – посоветовал я. – Говорят же, уча других, и сам учишься. А попросту: или их поднимешь до понимания, либо сам опустишься… что произойдет скорее, так как у нас у всех мозги стремятся закиснуть или засохнуть. Ладно, я сейчас еще раз объеду свои владения. Подготовь список проблем, которые тебе не по зубам.
Пес несется впереди, подпрыгивает на всех четырех и на лету звонко щелкает зубами. Пойманные бабочки остаются в пасти, а нежные крылышки с отвращением выплевывает.
Арбогастр аристократически смотрит свысока, пофыркивает на скаку, он уж точно никогда бы не позволил себе так распускаться и вести себя чересчур… естественно.
Я объехал ряд хозяйств, Артур прав, иногда достаточно не браться самому за решение чужих проблем, а просто явиться и спросить грозно: «Как, вы еще не сделали?» и многозначительно погладить рукоять меча.
На всякий случай я расспрашивал про демонов, что могли появиться из ниоткуда. Никто ни о чем не слыхал, существа Темного Мира, проникшие к нам через портал, либо передохли, либо затаились в ожидании подкрепления, которое никогда не придет.
Когда я ехал через густой лес с могучими красивыми деревьями, Пес насторожился, сделал стойку, как на дичь, потом посмотрел на меня с вопросом в больших детских глазах.
Я остановил арбогастра, тот сразу превратился как в каменную статую, а я прислушивался и присматривался, наконец уловил далекий хруст сухой веточки, а чуть позже – шелест ветвей кустарника.
Между деревьями идет молодая девушка в простом крестьянском платье, а это значит, что под этим балахоном у нее другой одежды нет. Грудь высокая, живот плоский, спина прямая, черные как смоль густые волосы убраны в высокую прическу и плотно перетянуты красными лентами.
Вот только через плечо перевязь с мечом в узких ножнах, а тонкую талию перехватывает широкий кожаный пояс с кармашками, а еще там короткий нож в кожаном чехле.
Я покачал головой, когда девушка молниеносно выхватила меч и неуловимо быстро срубила толстую ветку, загораживающую дорогу. Тут же меч снова оказался в ножнах, а она шла дальше мирная и беспечная, на полных губах загадочная улыбка.
Женщина с мечом – да, выглядит здорово. Сочетание женственности и грозного орудия убийства. Я сам с удовольствием смотрю, когда такая дура возьмет клинок и пойдет с ним вышагивать по саду, комичная и забавная, как ребенок, старающийся выглядеть взрослым и влезший в папины сапоги. Но нельзя же всерьез этим дурам давать в руки мечи или даже луки!
Как ни крути, но пустить стрелу из пятидесятифунтового лука женщина просто не в состоянии. Натянуть его в силах только мужчина, да и то не всякий. Ну, разве что Боудеррия сумеет выстрелить даже из лука самого Асмера, он у него стофунтовый, однако все прочие женщины зачастую даже не в силах его поднять, а не то, чтобы держать в одной руке, а другой тянуть на себя очень уж тугую тетиву.
У этой меч предельно узкий, легкий, таким даже ее руки смогут разрубить не защищенного доспехами человека. А двигается она быстро…
Я неслышно покинул седло, подкрался ближе к кустам, и когда она проходила с той стороны, прыгнул и придавил к земле. Она отчаянно задергалась, но я приложил лезвие кинжала к ее горлу и внимательно посмотрел в глаза.
Она побледнела и закусила губу, взгляд мой говорил, что никаких скидок на женскость, убью без малейших колебаний.
– Говори, – велел я. – И давай без этих глупых историй насчет заблудилась в лесу. Я хоть и дурак, но не настолько, чтобы поверить в такую хрень. Не понимаю, как другие постоянно попадаются!
Она прошептала в страхе:
– А что говорить? Скажите, я на все согласна.
– Если на все, – сказал я резко, – выкладывай, кто тебя послал. Какие дал инструкции.
Она проговорила дрожащим голоском:
– Меня не посылали…
Я прервал:
– Ладно, как хочешь. Я не знаю, насколько ты опасна, но что враг – бесспорно. Потому на всякий случай я тебя просто убью.
Она пробовала приподняться вслед за мной, я толчком опрокинул ее обратно, занес нож и с силой обрушил вниз. В последний миг услышал отчаянный визг:
– Меня послал барон Брайан Петтиген!
Острие меча врубилось рядом с ее головой, брызнула алая кровь. Женщина вскрикнула и ухватилась за мочку уха, пальцы окрасились кровью.
– Говори быстро, – приказал я. – Никаких виляний. Чуть заподозрю… только заподозрю!.. брехню, больше предупреждать не буду.
Я вытащил из земли нож и снова занес его над ее головой. Она пропищала жалко:
– Вы все равно убьете…
– Скорее всего, – согласился я. – Но могу и не убить. Все зависит от того, насколько быстро и кратко выложишь все секреты.
Она скосила глаза на нож, на бледном лице откровенный ужас, заговорила быстро-быстро, глотая слова:
– Послал барон Петтиген, это родственник убитого вами герцога Хорнельдона. Он хочет вас убить, но так, чтобы подозрение на него не падало, опасается королевского гнева. Я должна была дождаться, когда вы мною овладеете, и вонзить в вас вот эту шпильку.
– Отравленная?
Я взял осторожно двумя пальцами, как ядовитую сколопендру, тонкую заколку для волос.
– Да, – прошептала она.
– А потом?
– Я должна выпустить вот этого жука, – ответила она, ее пальцы легли на пояс с большими кармашками.
– И все?
Она поняла правильно и пролепетала:
– …взять все, что у вас есть, спрятаться и ждать, когда барон прибудет лично.
Я медленно опустил нож. Она смотрела глазами загнанного в угол и затравленного зверька, мелкого и жалкого. Я оглядел ее с головы до ног, скривился.
– И что же, он решил, что у меня такие вкусы?.. Какой дурак! Ладно, выпускай жука.
Она вздрогнула.
– Господин?
– Выпускай, – повторил я. – Или выпущу я…
– Я сама, – сказала он поспешно, – вы его раздавите. Он такой нежный…
Я внимательно смотрел, как она открыла кармашек, там заскреблось, на краешек вылез продолговатый золотистый жук с тонким телом, приподнял жесткие надкрылья. Развернулись и завибрировали тонкие прозрачные крылышки, жук подпрыгнул и с грозным ревом резко сорвался с места.
Мы оба смотрели вслед, я поинтересовался:
– И когда прибудет барон?
– До замка не больше двух часов, – сообщила она. – Кони уже ждут оседланные. Он помчится сразу же.
– А сколько лететь жуку?.. Впрочем, пару часов у нас точно есть. Подождем. Дурак должен понять, что сглупил, полагая, будто клюну на такую корову.
Она судорожно вздохнула, спросила просяще:
– А какую было нужно?
– Я человек одухотворенный, – отрезал я, – тонкий, интеллигентный. Такое вымя – оскорбление для ценителя прекрасного, это для меня значит. И задница… втроем обхватывать?.. И губы как оладьи… Я ж, скорее, нефетитист, чем рембрантец. Ладно, пока не убью. Но и отпустить не могу, а то сообщишь о провале. Какую-то другую гадость подготовят.
Она сказала поспешно:
– Я никому не скажу!
– Конечно, – сказал я зловеще, – не скажешь. Я приму меры.
Она в ужасе сжалась, роскошная грудь начала резко уменьшаться, полнота губ сошла на нет, я смотрел и не верил глазам, как она быстро превращается в худосочную, заморенную, с мелкой грудью и узкими мальчишечьими бедрами женщину-подростка. Даже щеки аристократично запали, шея вытянулась, а ключицы резко выступили под бледной кожей.
– Все равно свяжу, – сказал я. – Даже вот такую.
Она быстро закивала, соглашаясь со всем, только бы не ножом по горлу. Сама протянула руки и скрестила тонкие кисти, чтобы мне было удобнее. Я связал крепко и немилосердно, хотя уже понимаю, при таком уровне превращения может выскользнуть из любых пут. Но не знает, что мое чувство опасности никогда не спит.
– Во имя Господа, – сказал я и, наложив узел, перекрестил его. – Да не выпустишь ты никого без моей воли или воли Того, кто создал мир. Аминь!
– Господин…
– Ну? – спросил я грозно.
– Вы меня точно убьете?
– Посмотрим, – ответил я раздраженно. – Тебя как зовут?
– Адель, господин…
– Заткнись, Адель, – посоветовал я. – А то просто придушу.
Она так и не освободилась от пут, уж и не знаю, то ли в самом деле сработали мои слова чего-то вроде молитвы, то ли мое заверение, что ей будет плохо, если попытается удрать.
Напряжение заставляло меня ерзать задницей по камням, я крепился, но все-таки ерзал. Несколько раз слышал стук копыт, но всякий раз оказывалось, что чудится. Наконец в самом деле донесся приближающийся звон подков по твердой земле. Я повел плечами, послышался хруст заспавшихся суставов.
Солнце уже зашло, быстро темнеет, на фоне фиолетового неба с первыми звездами трое всадников вынырнули из-за поворота дороги как-то неожиданно резво. Все в доспехах, но без шлемов, ветер треплет волосы, лица беспечные. Я поднял лук, напоминая себе снова и снова, что это враги, замыслили меня убить вот так подло и неспортивно. И хотя приказ отдал вон тот, который впереди, но те двое не простые вассалы, а доверенные лица.
И раз уж во мне ее столько, то я должен постоянно следить за собой, а то наломаю дров.
Рано утром я поднялся с тяжелой головой и понял, что так и не заснул, а все те суматошные видения, что одолевали пять часов кряду, вовсе не сон, а тягостный бред наяву.
Иллариана, была первая мысль. Если я не заморю себя работой или какими-то заботами, я сегодня же свихнусь окончательно.
В соседнем зале дворецкий тщательно протирает золотые кубки, очень тяжелые и неудобные, зато престижные, а еще на полках блестят фужеры из тонкого стекла с диковинно изогнутыми ножками. Я подсознательно ждал, что вот-вот упадут, у них настолько чудовищно смещен центр тяжести, что просто не могут стоять вот такие и не падать…
Он вздрогнул, ощутив мое присутствие, повернулся быстро и крайне почтительно склонился.
– Ваша светлость…
Я поинтересовался:
– А почему кубки подаешь, а фужеры прячешь?
Он выпрямился, на лице замешательство.
– Ваша светлость, из кубков пьют наиболее знатные… А фужеры для тех, кто попроще.
– Ага, – сказал я, – понятно. Ну, когда я один или с друзьями, подавай фужеры. А золотые кубки только на пиры. Только… что это с ними?
Он проследил за моим взглядом, на бесстрастном вышколенном лице проступило нечто вроде сдержанной улыбки.
– Ваша светлость, все вот так сперва… Потом привыкают.
– А как они не падают?
Он пожал плечами.
– Магия…
Я зло стиснул челюсти. Магия, черт бы ее побрал. Этим словом объясняют все непонятное, а заодно перечеркивают любые попытки доискиваться истины. Потому мир магии – это застойный мир, а мир науки – постоянно развивающийся.
Плохо только, что любые проявления магии нам симпатичны, что ли, как неожиданные подарки, а наука – это нечто ближе к ежедневной и рутинной работе, но кто из нас, положа руку на сердце, работает из любви к работе, а не по необходимости зарабатывать на жизнь?
– Где наш новый управитель? – потребовал я.
– Артур Шницлер? – переспросил он на всякий случай. – Он везде. В смысле, может быть везде. Здесь довольно странное сообщение между… между этажами, помещениями. Я даже не пытался разбираться. Принимаю, как должное. Велите позвать?
– Да, – отрубил я. – Пусть явится ко мне в покои.
Шницлер явился на удивление быстро, едва ли не быстрее, чем я вошел, и бросил на стол перчатки. Собранный, настороженный, с недоверчивым взглядом выпуклых глаз, он поклонился от двери и остался в таком положении.
Я сказал нетерпеливо:
– Давай без особых церемоний. И не прибавляй к каждому слову «ваша светлость», это вдвое сократит разговор. Итак, что скажешь о своей новой должности?
Он выпрямился, взгляд острый, развел руками, но только слегка, в присутствии высоких особ нижестоящие не должны позволять себе размашистые жесты.
– Ваша свет… простите, но я и раньше делал все то же самое. Томас Кемпбелл вел дела герцога умело… Я хочу сказать, хорошо подбирал помощников. Они все и делали, а он лишь…
– Занимался темными делишками, – прервал я жестко. – Как я понимаю, ты всех полезных оставил на месте?
Он ответил с поклоном:
– Зачем терять натасканных и умеющих, а брать новичков, которых еще неизвестно, научишь ли? Все работают, ваша грозная слава никому не позволит лентяйничать. Налоги собираются, кузнец вернулся к работе, некоторых слуг я заменил, разницы не заметите…
– Как с хозяйствами вне замка? – потребовал я.
Он вздрогнул, сказал торопливо:
– Тоже… стараюсь. Там были трудности, Кемпбелла знали больше, а меня пока мало кто слушает…
Я потребовал:
– Почему?
Он смущенно развел руками.
– Приказывать и распоряжаться я могу хорошо, но с отдаленными хозяйствами нужно еще поставить себя. А это у меня получается пока плохо.
– Ты должен научиться говорить с людьми, – сказал я наставительно, – одной твоей должности и моей тени за спиной недостаточно.
Он сказал тоскливо:
– Да знаю, ваша… простите!.. Скажу откровенно, я уже начал запираться в комнатке и произносить речи!.. Словно бы перед большой толпой. Там вроде бы получается, но когда выйду даже на деревенскую площадь перед крестьянами…
– Постой, – переспросил я. – В той комнатке тебя кто слушает?
– Только я, – ответил он. – Сам перед собой и произношу.
– Тогда понятно, – сказал я. – Эх, Артур… одно дело, когда успешно втолковываешь что-то тому дураку, другое – когда людям! Народ не из таких дураков, что тебя слушает в одиночестве. Там всякие.
Он тяжело вздохнул.
– Значит, все зря?
– Говори с живыми, – посоветовал я. – Говорят же, уча других, и сам учишься. А попросту: или их поднимешь до понимания, либо сам опустишься… что произойдет скорее, так как у нас у всех мозги стремятся закиснуть или засохнуть. Ладно, я сейчас еще раз объеду свои владения. Подготовь список проблем, которые тебе не по зубам.
Пес несется впереди, подпрыгивает на всех четырех и на лету звонко щелкает зубами. Пойманные бабочки остаются в пасти, а нежные крылышки с отвращением выплевывает.
Арбогастр аристократически смотрит свысока, пофыркивает на скаку, он уж точно никогда бы не позволил себе так распускаться и вести себя чересчур… естественно.
Я объехал ряд хозяйств, Артур прав, иногда достаточно не браться самому за решение чужих проблем, а просто явиться и спросить грозно: «Как, вы еще не сделали?» и многозначительно погладить рукоять меча.
На всякий случай я расспрашивал про демонов, что могли появиться из ниоткуда. Никто ни о чем не слыхал, существа Темного Мира, проникшие к нам через портал, либо передохли, либо затаились в ожидании подкрепления, которое никогда не придет.
Когда я ехал через густой лес с могучими красивыми деревьями, Пес насторожился, сделал стойку, как на дичь, потом посмотрел на меня с вопросом в больших детских глазах.
Я остановил арбогастра, тот сразу превратился как в каменную статую, а я прислушивался и присматривался, наконец уловил далекий хруст сухой веточки, а чуть позже – шелест ветвей кустарника.
Между деревьями идет молодая девушка в простом крестьянском платье, а это значит, что под этим балахоном у нее другой одежды нет. Грудь высокая, живот плоский, спина прямая, черные как смоль густые волосы убраны в высокую прическу и плотно перетянуты красными лентами.
Вот только через плечо перевязь с мечом в узких ножнах, а тонкую талию перехватывает широкий кожаный пояс с кармашками, а еще там короткий нож в кожаном чехле.
Я покачал головой, когда девушка молниеносно выхватила меч и неуловимо быстро срубила толстую ветку, загораживающую дорогу. Тут же меч снова оказался в ножнах, а она шла дальше мирная и беспечная, на полных губах загадочная улыбка.
Женщина с мечом – да, выглядит здорово. Сочетание женственности и грозного орудия убийства. Я сам с удовольствием смотрю, когда такая дура возьмет клинок и пойдет с ним вышагивать по саду, комичная и забавная, как ребенок, старающийся выглядеть взрослым и влезший в папины сапоги. Но нельзя же всерьез этим дурам давать в руки мечи или даже луки!
Как ни крути, но пустить стрелу из пятидесятифунтового лука женщина просто не в состоянии. Натянуть его в силах только мужчина, да и то не всякий. Ну, разве что Боудеррия сумеет выстрелить даже из лука самого Асмера, он у него стофунтовый, однако все прочие женщины зачастую даже не в силах его поднять, а не то, чтобы держать в одной руке, а другой тянуть на себя очень уж тугую тетиву.
У этой меч предельно узкий, легкий, таким даже ее руки смогут разрубить не защищенного доспехами человека. А двигается она быстро…
Я неслышно покинул седло, подкрался ближе к кустам, и когда она проходила с той стороны, прыгнул и придавил к земле. Она отчаянно задергалась, но я приложил лезвие кинжала к ее горлу и внимательно посмотрел в глаза.
Она побледнела и закусила губу, взгляд мой говорил, что никаких скидок на женскость, убью без малейших колебаний.
– Говори, – велел я. – И давай без этих глупых историй насчет заблудилась в лесу. Я хоть и дурак, но не настолько, чтобы поверить в такую хрень. Не понимаю, как другие постоянно попадаются!
Она прошептала в страхе:
– А что говорить? Скажите, я на все согласна.
– Если на все, – сказал я резко, – выкладывай, кто тебя послал. Какие дал инструкции.
Она проговорила дрожащим голоском:
– Меня не посылали…
Я прервал:
– Ладно, как хочешь. Я не знаю, насколько ты опасна, но что враг – бесспорно. Потому на всякий случай я тебя просто убью.
Она пробовала приподняться вслед за мной, я толчком опрокинул ее обратно, занес нож и с силой обрушил вниз. В последний миг услышал отчаянный визг:
– Меня послал барон Брайан Петтиген!
Острие меча врубилось рядом с ее головой, брызнула алая кровь. Женщина вскрикнула и ухватилась за мочку уха, пальцы окрасились кровью.
– Говори быстро, – приказал я. – Никаких виляний. Чуть заподозрю… только заподозрю!.. брехню, больше предупреждать не буду.
Я вытащил из земли нож и снова занес его над ее головой. Она пропищала жалко:
– Вы все равно убьете…
– Скорее всего, – согласился я. – Но могу и не убить. Все зависит от того, насколько быстро и кратко выложишь все секреты.
Она скосила глаза на нож, на бледном лице откровенный ужас, заговорила быстро-быстро, глотая слова:
– Послал барон Петтиген, это родственник убитого вами герцога Хорнельдона. Он хочет вас убить, но так, чтобы подозрение на него не падало, опасается королевского гнева. Я должна была дождаться, когда вы мною овладеете, и вонзить в вас вот эту шпильку.
– Отравленная?
Я взял осторожно двумя пальцами, как ядовитую сколопендру, тонкую заколку для волос.
– Да, – прошептала она.
– А потом?
– Я должна выпустить вот этого жука, – ответила она, ее пальцы легли на пояс с большими кармашками.
– И все?
Она поняла правильно и пролепетала:
– …взять все, что у вас есть, спрятаться и ждать, когда барон прибудет лично.
Я медленно опустил нож. Она смотрела глазами загнанного в угол и затравленного зверька, мелкого и жалкого. Я оглядел ее с головы до ног, скривился.
– И что же, он решил, что у меня такие вкусы?.. Какой дурак! Ладно, выпускай жука.
Она вздрогнула.
– Господин?
– Выпускай, – повторил я. – Или выпущу я…
– Я сама, – сказала он поспешно, – вы его раздавите. Он такой нежный…
Я внимательно смотрел, как она открыла кармашек, там заскреблось, на краешек вылез продолговатый золотистый жук с тонким телом, приподнял жесткие надкрылья. Развернулись и завибрировали тонкие прозрачные крылышки, жук подпрыгнул и с грозным ревом резко сорвался с места.
Мы оба смотрели вслед, я поинтересовался:
– И когда прибудет барон?
– До замка не больше двух часов, – сообщила она. – Кони уже ждут оседланные. Он помчится сразу же.
– А сколько лететь жуку?.. Впрочем, пару часов у нас точно есть. Подождем. Дурак должен понять, что сглупил, полагая, будто клюну на такую корову.
Она судорожно вздохнула, спросила просяще:
– А какую было нужно?
– Я человек одухотворенный, – отрезал я, – тонкий, интеллигентный. Такое вымя – оскорбление для ценителя прекрасного, это для меня значит. И задница… втроем обхватывать?.. И губы как оладьи… Я ж, скорее, нефетитист, чем рембрантец. Ладно, пока не убью. Но и отпустить не могу, а то сообщишь о провале. Какую-то другую гадость подготовят.
Она сказала поспешно:
– Я никому не скажу!
– Конечно, – сказал я зловеще, – не скажешь. Я приму меры.
Она в ужасе сжалась, роскошная грудь начала резко уменьшаться, полнота губ сошла на нет, я смотрел и не верил глазам, как она быстро превращается в худосочную, заморенную, с мелкой грудью и узкими мальчишечьими бедрами женщину-подростка. Даже щеки аристократично запали, шея вытянулась, а ключицы резко выступили под бледной кожей.
– Все равно свяжу, – сказал я. – Даже вот такую.
Она быстро закивала, соглашаясь со всем, только бы не ножом по горлу. Сама протянула руки и скрестила тонкие кисти, чтобы мне было удобнее. Я связал крепко и немилосердно, хотя уже понимаю, при таком уровне превращения может выскользнуть из любых пут. Но не знает, что мое чувство опасности никогда не спит.
– Во имя Господа, – сказал я и, наложив узел, перекрестил его. – Да не выпустишь ты никого без моей воли или воли Того, кто создал мир. Аминь!
– Господин…
– Ну? – спросил я грозно.
– Вы меня точно убьете?
– Посмотрим, – ответил я раздраженно. – Тебя как зовут?
– Адель, господин…
– Заткнись, Адель, – посоветовал я. – А то просто придушу.
Она так и не освободилась от пут, уж и не знаю, то ли в самом деле сработали мои слова чего-то вроде молитвы, то ли мое заверение, что ей будет плохо, если попытается удрать.
Напряжение заставляло меня ерзать задницей по камням, я крепился, но все-таки ерзал. Несколько раз слышал стук копыт, но всякий раз оказывалось, что чудится. Наконец в самом деле донесся приближающийся звон подков по твердой земле. Я повел плечами, послышался хруст заспавшихся суставов.
Солнце уже зашло, быстро темнеет, на фоне фиолетового неба с первыми звездами трое всадников вынырнули из-за поворота дороги как-то неожиданно резво. Все в доспехах, но без шлемов, ветер треплет волосы, лица беспечные. Я поднял лук, напоминая себе снова и снова, что это враги, замыслили меня убить вот так подло и неспортивно. И хотя приказ отдал вон тот, который впереди, но те двое не простые вассалы, а доверенные лица.