Страница:
Все трое начали замедлять бег коней, я подивился, с какой точностью они определяют место, словно тот жук влез в ухо барону и нашептывает, куда ехать и где остановиться.
– Зверей бьют и в спину, – напомнил я себе. – И потому не жмись.
Они проехали мимо, я вскинул лук и быстро выстрелил. Еще две стрелы пошли следом, передний всадник вздрогнул и почти подпрыгнул в седле. Двое вассалов упали на конские шеи и пытались удержаться, но быстро сползли на землю.
Я оглянулся на бледную женщину.
– Попытаешься сбежать, найду и убью!
– Нет-нет, господин…
Оставив лук, я с обнаженным мечом выбежал на дорогу. Один всадник лежит недвижимо, второй пытается ползти, однако ноги не слушаются, а барон сумел подняться в сидячее положение и с перекошенным от боли лицом тащит из груди окровавленный наконечник. У ног лежит обломанная часть с оперением.
Я резко ткнул острием меча в выемку между кирасой и подбородком, но остановил руку в момент, когда кончик пропорол там кожу.
– Зачем? – потребовал я.
Барон, крепкий мужик звероватого вида, посмотрел угрюмо и злобно.
– Без нас, – прогудел он, – тебе не удержаться в герцогстве. Ты не Хорнельдон и не его потомок.
– Может быть, – согласился я, – но куклой у вас становиться тоже не очень хочется. Или можешь предложить что-то получше?
Он на мгновение опешил, слишком быстро я понял, что он хочет сказать дальше, после паузы сказал:
– Я принесу вассальную присягу…
– Поздно, – ответил я. – От таких не принимаю.
– Но ты сам стрелял в спины!
Я кивнул.
– Вообще-то и лук церковь запрещает использовать против людей. Его можно только для охоты. Так что все дело в том, где провести грань… Я тоже, как понимаешь, отодвигаю грань, как мне удобнее.
Он сказал с надеждой:
– Тогда мы сможем договориться…
– Моя грань не настолько гибкая, – сообщил я.
Острие меча вошло быстро и почти без сопротивления, пока не уперлось в шейные позвонки. Кровь хлынула бурно, я отпрыгнул с мечом в руке, а барон повалился навзничь. Выждав чуть, я обшарил карманы, пояса и седельные сумы всех троих, расседлал их коней и пошел к тому месту, где оставил связанную женщину.
В темноте белеет ее тело, она как легла по моему приказу, так почти и не пошевелилась, только платье каким-то образом задралось выше колен, белых и полных.
– Господин, – прошелестел ее голос, – вы… целы?
– А что, – спросил я, – твой хозяин был крут? Ладно, молчи. А то снова услышу про первого воина в деревне.
Я разрезал путы на ее руках, она сразу же прощебетала:
– Я соберу веток для костра?
– В такой темноте? – спросил я. – Глаза выколешь.
– Я… вижу.
– Тогда собирай, – разрешил я, ничуть не удивившись.
Пес, донельзя довольный, с шумом носился через кусты, опрокидывал коряги. За ним везде шум и треск, но ухитрялся ловить зверей, а кого-то и вовсе вытаскивал из нор, морда в земле по самые уши, приносил и ждал одобрения, пока я не сказал строго, что у нас тут не склад в ожидании похода целого войска.
Я мог бы, конечно, насоздавать еды, но хватит и того, что об этом знают некоторые лорды. Они «свои», у кого-то амулетик, который не стоит показывать церкви, у кого-то талисман, что-то вызывающий, у кто-то и сам умеет больше, чем человеку положено.
Адель умело распотрошила оленя, опасливо нахваливая Пса. Он принял из ее руки требуху и жадно слопал, после чего лег и стал терпеливо ждать, когда же будет готово восхитительное жареное мясо.
Огонь угас, оставив россыпь крупных багровых углей. Последнее дымящее полено она выбросила, Бобик тут же сбегал, принес обратно и принялся тыкать горящим концом в руки Адель, предлагая продолжить великолепную игру.
Запах жареного мяса становился все сильнее, я смотрел и видел там лицо Илларианы, сердце начинало сжиматься болью. Лег и, закинув руки за голову, начал смотреть на звезды, кое-где проглядывающие сквозь темные ветви.
Увы, и там смутный овал ее милого лица со звездными глазами…
– Мой господин, – послышался воркующий голос, – вам прожаренное на прутьях или на камнях?
– Без разницы, – буркнул я. – Уже готово?
– Да. Вот попробуйте это…
Запах щекочет ноздри, во рту помимо воли появилась слюна. Я взял из ее руки прут с нанизанными кусками коричневого мяса, исходящего паром, с нежно прожаренной корочкой.
Зубы вонзились с хрустом, сладкий сок брызнул на язык, ожег нёбо. Я начал пожирать с энтузиазмом голодного волка, мрачные мысли сами по себе, аппетит тоже сам по себе. Хотя кусок, как говорится, не лезет в горло, но он все-таки лезет, да еще как лезет, а на выходе из пищевода его хватают и жадно принимают в переработку, бросают в море желудочного сока и готовятся поймать на лету следующий.
Адель ела неторопливо, с деревенской жеманностью, поводила плечиками и откусывала по чуть-чуть, зато так удавалось чаще демонстрировать ровные жемчужно-белые зубки и красный сочный рот.
Я сделал вид, что у меня в седельной сумке кувшин с вином, принес и разлил по двум глиняным чашам. Адель мелко хихикала, строила глазки, пила понемножку, но быстро пьянела.
Меня вино не берет, мое проклятие, забыться никак, горечь из сердца не вымыть, я пил мрачно, смотрел тупо в багровые угли, где в их глубине часто бегают крохотные огненные человечки.
Адель начала ежиться, вздрагивать и обхватывать себя за плечи. Я наконец обратил на нее внимание, покачал головой.
– Ага, теперь мерзнешь?.. Надо было не терять мясо с костей. Чем пышнее формы, тем теплее. Женщины в теле не так мерзнут.
Она торопливо кивнула, сосредоточилась, нахмурила бровки и даже закусила верхнюю губу, вид комичный и сиротливый. Очень медленно начала напухать грудь, на боках появились складочки, ключицы так и остались, разве что не так резко выпячиваются, бедра раздвинулись…
Все это время она не сводила с меня вопрошающего взгляда. Я понял правильно, мол, скажешь, когда хватит, но я мудро сделал вид, что не понял, и только когда формы начали превосходить те, в которых она появилась, я спохватился:
– Стоп-стоп!.. Ты куда разогналась? Уже не замерзнешь. Давай ложись. Вон укройся одеялом.
Не понимаю, почему после такой ночи, в общем-то обычной, женщины воображают, что у них появляется над нами какая-то власть или хотя бы рычаги влияния. Эта с утра цветет, чирикает довольно, расчесывает волосы, вообще-то длинные и блестящие, смотрит лукаво, будто между нами что-то произошло важное, а не слегка повязались среди ночи.
– Мой господин, – проворковала она, почти пропела, – мне вернуться… в худую?
Я пребывал в сумрачном состоянии, вытеснить или как-то сделать образ Илларианы менее ярким не удалось, все равно вижу ее серьезное лицо и укоряющие глаза.
– Не стоит, – ответил я равнодушно. – Хотя, как хочешь.
– Но мне показалось, вам так удобнее.
– Да нам все удобно, – буркнул я. – Для людей с воображением так и вообще никаких проблем.
Она победно улыбнулась, мужчины вообще-то существа бесхитростные, наши уловки всегда просты, нас может раскусить даже ребенок, если ребенок самочка.
Пес снова бежит впереди, Зайчик идет ровным галопом, женщина сидит за моей спиной, прижалась грудью, я прямо чувствую, как она время от времени меняется в размерах и плотности.
Когда добрались до развилки дорог, я остановил коня и спустил ее на землю. Она вспикнула, откинула голову назад и с изумлением смотрела мне в лицо.
– Ваша светлость?
Я протянул руку в сторону виднеющихся домиков среди роскошных садов.
– Это твое село?
– Да, ваша светлость, – проговорила она с настороженностью в голосе. – Вы угадали…
– Топай, – велел я безапелляционно. – Тебя родители заждались.
Она стояла ошарашенная, обескураженная, все надежды и честолюбивые планы рухнули разом. Я повернул коня в сторону Альтенбаумбурга, арбогастр уже сделал первый прыжок, когда за спиной раздался горестный вскрик:
– Ваша светлость, мой хозяин вами убит! Можно мне перейти в ваши слуги?
Из меня лезло автоматическое «нет», потом неожиданно для самого себя ответил:
– Можешь.
Зайчик рванулся с места в карьер, стены Альтенбаумбурга начали быстро приближаться. Я некоторое время вяло удивлялся себе, не сглупил ли, зачем мне такая, клин клином не вышибешь, да еще таким, но уже впереди выросли ворота, Бобик выбежал вперед и требовательно гавкнул, и все недостойные герцога мысли выпорхнули из головы, как вспугнутые воробьи.
Вообще-то Темная Фея выполняла для человечества нужную и важную работу. Особо закосневшие преступники, злодеи и сволочи исчезали из этого мира просто и незаметно. По ночам, когда все спят. Потому никто и не поднимал тревогу. Проще подумать, что такой-то ночью проснулся и куда-то ушел, что придумывать сложные построения наподобие Темного Мира.
Правда, если бы там все и оставались, было бы прекрасно. Несмотря даже на то, что в так называемых исправительных учреждениях никто не исправляется, а только повышает квалификацию. Фиг с ними, пусть там уживаются, как хотят. Ссылали же в Америку, а потом в Австралию одних отпетых каторжников, а какие общества насоздавали!
Беда в том, что у кого-то на той стороне появилась идея совершить массовый побег. На эту сторону. И захватить власть над мирными и толстенькими обывателями. Но долгие годы, а то и столетия-тысячелетия это оставалось только сладостной мечтой, пока с этой стороны тоже не начали долбить стену.
Да, я вроде бы решил проблему в своем духе. Перевоспитал их всех разом и отпустил на свободу, как говорится, с чистой совестью. Угроза вторжения не просто миновала, а… исчезла. Ввиду исчезновения армии вторгателей, а заодно и самого мира, откуда бы вторглись.
Однако это значит, что те наиболее темные личности останутся здесь даже в самую темную ночь и даже в полнолуние. А это еще значит, что инквизиции работы прибавится. Как и палачам.
Глава 4
Глава 5
– Зверей бьют и в спину, – напомнил я себе. – И потому не жмись.
Они проехали мимо, я вскинул лук и быстро выстрелил. Еще две стрелы пошли следом, передний всадник вздрогнул и почти подпрыгнул в седле. Двое вассалов упали на конские шеи и пытались удержаться, но быстро сползли на землю.
Я оглянулся на бледную женщину.
– Попытаешься сбежать, найду и убью!
– Нет-нет, господин…
Оставив лук, я с обнаженным мечом выбежал на дорогу. Один всадник лежит недвижимо, второй пытается ползти, однако ноги не слушаются, а барон сумел подняться в сидячее положение и с перекошенным от боли лицом тащит из груди окровавленный наконечник. У ног лежит обломанная часть с оперением.
Я резко ткнул острием меча в выемку между кирасой и подбородком, но остановил руку в момент, когда кончик пропорол там кожу.
– Зачем? – потребовал я.
Барон, крепкий мужик звероватого вида, посмотрел угрюмо и злобно.
– Без нас, – прогудел он, – тебе не удержаться в герцогстве. Ты не Хорнельдон и не его потомок.
– Может быть, – согласился я, – но куклой у вас становиться тоже не очень хочется. Или можешь предложить что-то получше?
Он на мгновение опешил, слишком быстро я понял, что он хочет сказать дальше, после паузы сказал:
– Я принесу вассальную присягу…
– Поздно, – ответил я. – От таких не принимаю.
– Но ты сам стрелял в спины!
Я кивнул.
– Вообще-то и лук церковь запрещает использовать против людей. Его можно только для охоты. Так что все дело в том, где провести грань… Я тоже, как понимаешь, отодвигаю грань, как мне удобнее.
Он сказал с надеждой:
– Тогда мы сможем договориться…
– Моя грань не настолько гибкая, – сообщил я.
Острие меча вошло быстро и почти без сопротивления, пока не уперлось в шейные позвонки. Кровь хлынула бурно, я отпрыгнул с мечом в руке, а барон повалился навзничь. Выждав чуть, я обшарил карманы, пояса и седельные сумы всех троих, расседлал их коней и пошел к тому месту, где оставил связанную женщину.
В темноте белеет ее тело, она как легла по моему приказу, так почти и не пошевелилась, только платье каким-то образом задралось выше колен, белых и полных.
– Господин, – прошелестел ее голос, – вы… целы?
– А что, – спросил я, – твой хозяин был крут? Ладно, молчи. А то снова услышу про первого воина в деревне.
Я разрезал путы на ее руках, она сразу же прощебетала:
– Я соберу веток для костра?
– В такой темноте? – спросил я. – Глаза выколешь.
– Я… вижу.
– Тогда собирай, – разрешил я, ничуть не удивившись.
Пес, донельзя довольный, с шумом носился через кусты, опрокидывал коряги. За ним везде шум и треск, но ухитрялся ловить зверей, а кого-то и вовсе вытаскивал из нор, морда в земле по самые уши, приносил и ждал одобрения, пока я не сказал строго, что у нас тут не склад в ожидании похода целого войска.
Я мог бы, конечно, насоздавать еды, но хватит и того, что об этом знают некоторые лорды. Они «свои», у кого-то амулетик, который не стоит показывать церкви, у кого-то талисман, что-то вызывающий, у кто-то и сам умеет больше, чем человеку положено.
Адель умело распотрошила оленя, опасливо нахваливая Пса. Он принял из ее руки требуху и жадно слопал, после чего лег и стал терпеливо ждать, когда же будет готово восхитительное жареное мясо.
Огонь угас, оставив россыпь крупных багровых углей. Последнее дымящее полено она выбросила, Бобик тут же сбегал, принес обратно и принялся тыкать горящим концом в руки Адель, предлагая продолжить великолепную игру.
Запах жареного мяса становился все сильнее, я смотрел и видел там лицо Илларианы, сердце начинало сжиматься болью. Лег и, закинув руки за голову, начал смотреть на звезды, кое-где проглядывающие сквозь темные ветви.
Увы, и там смутный овал ее милого лица со звездными глазами…
– Мой господин, – послышался воркующий голос, – вам прожаренное на прутьях или на камнях?
– Без разницы, – буркнул я. – Уже готово?
– Да. Вот попробуйте это…
Запах щекочет ноздри, во рту помимо воли появилась слюна. Я взял из ее руки прут с нанизанными кусками коричневого мяса, исходящего паром, с нежно прожаренной корочкой.
Зубы вонзились с хрустом, сладкий сок брызнул на язык, ожег нёбо. Я начал пожирать с энтузиазмом голодного волка, мрачные мысли сами по себе, аппетит тоже сам по себе. Хотя кусок, как говорится, не лезет в горло, но он все-таки лезет, да еще как лезет, а на выходе из пищевода его хватают и жадно принимают в переработку, бросают в море желудочного сока и готовятся поймать на лету следующий.
Адель ела неторопливо, с деревенской жеманностью, поводила плечиками и откусывала по чуть-чуть, зато так удавалось чаще демонстрировать ровные жемчужно-белые зубки и красный сочный рот.
Я сделал вид, что у меня в седельной сумке кувшин с вином, принес и разлил по двум глиняным чашам. Адель мелко хихикала, строила глазки, пила понемножку, но быстро пьянела.
Меня вино не берет, мое проклятие, забыться никак, горечь из сердца не вымыть, я пил мрачно, смотрел тупо в багровые угли, где в их глубине часто бегают крохотные огненные человечки.
Адель начала ежиться, вздрагивать и обхватывать себя за плечи. Я наконец обратил на нее внимание, покачал головой.
– Ага, теперь мерзнешь?.. Надо было не терять мясо с костей. Чем пышнее формы, тем теплее. Женщины в теле не так мерзнут.
Она торопливо кивнула, сосредоточилась, нахмурила бровки и даже закусила верхнюю губу, вид комичный и сиротливый. Очень медленно начала напухать грудь, на боках появились складочки, ключицы так и остались, разве что не так резко выпячиваются, бедра раздвинулись…
Все это время она не сводила с меня вопрошающего взгляда. Я понял правильно, мол, скажешь, когда хватит, но я мудро сделал вид, что не понял, и только когда формы начали превосходить те, в которых она появилась, я спохватился:
– Стоп-стоп!.. Ты куда разогналась? Уже не замерзнешь. Давай ложись. Вон укройся одеялом.
Не понимаю, почему после такой ночи, в общем-то обычной, женщины воображают, что у них появляется над нами какая-то власть или хотя бы рычаги влияния. Эта с утра цветет, чирикает довольно, расчесывает волосы, вообще-то длинные и блестящие, смотрит лукаво, будто между нами что-то произошло важное, а не слегка повязались среди ночи.
– Мой господин, – проворковала она, почти пропела, – мне вернуться… в худую?
Я пребывал в сумрачном состоянии, вытеснить или как-то сделать образ Илларианы менее ярким не удалось, все равно вижу ее серьезное лицо и укоряющие глаза.
– Не стоит, – ответил я равнодушно. – Хотя, как хочешь.
– Но мне показалось, вам так удобнее.
– Да нам все удобно, – буркнул я. – Для людей с воображением так и вообще никаких проблем.
Она победно улыбнулась, мужчины вообще-то существа бесхитростные, наши уловки всегда просты, нас может раскусить даже ребенок, если ребенок самочка.
Пес снова бежит впереди, Зайчик идет ровным галопом, женщина сидит за моей спиной, прижалась грудью, я прямо чувствую, как она время от времени меняется в размерах и плотности.
Когда добрались до развилки дорог, я остановил коня и спустил ее на землю. Она вспикнула, откинула голову назад и с изумлением смотрела мне в лицо.
– Ваша светлость?
Я протянул руку в сторону виднеющихся домиков среди роскошных садов.
– Это твое село?
– Да, ваша светлость, – проговорила она с настороженностью в голосе. – Вы угадали…
– Топай, – велел я безапелляционно. – Тебя родители заждались.
Она стояла ошарашенная, обескураженная, все надежды и честолюбивые планы рухнули разом. Я повернул коня в сторону Альтенбаумбурга, арбогастр уже сделал первый прыжок, когда за спиной раздался горестный вскрик:
– Ваша светлость, мой хозяин вами убит! Можно мне перейти в ваши слуги?
Из меня лезло автоматическое «нет», потом неожиданно для самого себя ответил:
– Можешь.
Зайчик рванулся с места в карьер, стены Альтенбаумбурга начали быстро приближаться. Я некоторое время вяло удивлялся себе, не сглупил ли, зачем мне такая, клин клином не вышибешь, да еще таким, но уже впереди выросли ворота, Бобик выбежал вперед и требовательно гавкнул, и все недостойные герцога мысли выпорхнули из головы, как вспугнутые воробьи.
Вообще-то Темная Фея выполняла для человечества нужную и важную работу. Особо закосневшие преступники, злодеи и сволочи исчезали из этого мира просто и незаметно. По ночам, когда все спят. Потому никто и не поднимал тревогу. Проще подумать, что такой-то ночью проснулся и куда-то ушел, что придумывать сложные построения наподобие Темного Мира.
Правда, если бы там все и оставались, было бы прекрасно. Несмотря даже на то, что в так называемых исправительных учреждениях никто не исправляется, а только повышает квалификацию. Фиг с ними, пусть там уживаются, как хотят. Ссылали же в Америку, а потом в Австралию одних отпетых каторжников, а какие общества насоздавали!
Беда в том, что у кого-то на той стороне появилась идея совершить массовый побег. На эту сторону. И захватить власть над мирными и толстенькими обывателями. Но долгие годы, а то и столетия-тысячелетия это оставалось только сладостной мечтой, пока с этой стороны тоже не начали долбить стену.
Да, я вроде бы решил проблему в своем духе. Перевоспитал их всех разом и отпустил на свободу, как говорится, с чистой совестью. Угроза вторжения не просто миновала, а… исчезла. Ввиду исчезновения армии вторгателей, а заодно и самого мира, откуда бы вторглись.
Однако это значит, что те наиболее темные личности останутся здесь даже в самую темную ночь и даже в полнолуние. А это еще значит, что инквизиции работы прибавится. Как и палачам.
Глава 4
Артур Шницлер появился немедленно, однако вошел в кабинет тихо и не делая резких движений, вдруг да вспугнет важную мысль сюзерена. Всегда собранный, настороженный и с недоверчивыми глазами, он показался мне больше смахивающим на духовника, чем на управителя хозяйством.
Я поднял голову от бумаг на столе. Шницлер остановился и уставился в меня немигающими глазами.
– Ваша светлость…
– Та-а-ак, – произнес я, – чего это я тебя вызвал…
– Мне это неведомо, – сообщил он.
Я потер ладонью лоб.
– Что я хотел… ага, вот!.. Я сегодня отбываю по важным делам.
Он спросил быстро:
– Надолго?.. Простите я должен знать, чтобы…
– Просто отбываю, – повторил я веско, – по делам. Ты должен вести хозяйство так, словно моя светлость отлучилась очень надолго, однако… будь готов к тому, что могу вернуться в любой момент. Вернуться и потребовать отчет, что ты тут натворил.
Он ответил с поклоном.
– Все понятно, ваша светлость.
– Не мечтай обворовать, – сказал я с угрозой, – и сбежать. Здесь должны понять, что такой орел и под водой найдет. И в земных норах. Марселю я уже сказал все необходимое. Вы с ним… эта, взаимодействуете?
– Даже дружим, – заверил он.
– Это хорошо, – сказал я и пояснил: – Я это учитывал, когда назначал тебя управляющим… лишь бы теперь ты не задрал нос.
Он сказал торопливо:
– Ваша светлость! Мы знаем, с вами не задерешь.
– Вот и хорошо, – ответил я, – оставайся на хозяйстве, но помни, я все вижу. Теперь иди.
Он повернулся и быстро дошел, почти добежал до двери, но там обернулся и, неслыханная дерзость, спросил настороженно:
– Ваша светлость… вы отбудете по делам как герцог Альтенбаумбурга? Или снова, аки странствующий рыцарь?
Я посмотрел на него строго.
– Хочешь спросить, еду открыто под рев труб или же исчезну тайно, подобно ночному вору?
– Ваша светлость, – ответил он уклончиво, – это очень важно.
Я сказал веско:
– У вас был необычный герцог. Так ведь?
– Так…
– И теперь у вас тоже хозяин не совсем простой, – сообщил я. – Потому не задавайте лишних вопросов. И ничему особо не удивляйтесь. Я могу покидать крепость под взмахи платочков и слезы юных дев, но могу и незаметно. Главное, Артур, я вернусь!.. И спрошу, кто как себя вел и в чей колодец плевал.
Он поклонился, толчком натренированного зада открыл дверь и скрылся на той стороне.
После его ухода я позволил сойти с лица беспечному выражению сильного и уверенного в себе человека. Герцогство нужно покинуть срочно, слишком все напоминает об Иллариане, здесь точно сойду с ума. Все время вижу ее в залах, на веранде, на вершине башенок, чудится ее чистый детский смех, ловлю непередаваемый запах ее волос…
Но ехать к побережью и ждать Ордоньеса – долго. Можно, конечно, отправить с ним только арбогастра и Адского Пса, а самому махнуть в Сен-Мари на крыльях, но неизвестно еще, согласятся ли мои четвероногие друзья слушаться посторонних, даже если я им сам прикажу строго-настрого.
Можно, конечно, попробовать челночное управление: слетать в Гандерсгейм, показаться, поучаствовать в военном совете и принять участие в одном из сражений, затем вернуться в Альтенбаумбург…
Я все-таки не готов и не могу принять, что женщина пожертвовала своим счастьем для меня. Мы все еще эгоисты, гордимся, что можем ради женщины пожертвовать многим, а то и всем, вот такие мы широкие, бесшабашные, замечательные, но когда ради нас жертвует женщина – это дико и противоестественно. Такое вообще нас оскорбляет и заставляет чувствовать себя менее могущественными и как бы не полными властелинами вселенной.
Пес бодро примчался на свист, едва не проломив стену, а конюхи сделали вид, что вывели моего коня, когда он вышел степенно, держа их висящими на удилах по обе стороны его умной аристократической морды.
– Вот что, зверюки, – сказал я, – давайте-ка проверим одну идею…
Воздух горячий, я ощутил, что начинаю обливаться потом, едва мы миновали ворота Альтенбаумбурга. Горячий и непривычно плотный, если встречный ветер сорвет с меня сюрко, оно повиснет, раскинув полы крыльев, и будут опускаться медленно-медленно, успею съездить по делам, вернуться и подхватить раньше, чем коснется накаленной земли.
Пес мчится с распахнутой во всю ширь пастью и высунутым языком. Похоже, у него, как и вообще у собак, кожа не пропускает воду, потому приходится вот так с высунутым языком, в то время как арбогастр мчится ровно, словно нет никакой жары… Хотя вообще-то, если вспомнить, из какого ада я его отнял…
Дорога вывела в безлюдную местность, я начал придерживать Зайчика, по сторонам осматривался на случай, вдруг кто видит, куда мы отправились.
Арбогастр сочувствующе сопит, чувствует мое состояние, даже беспечный Пес перестал шарить по кустам и держится рядом, поглядывает с вопросом в глазах: а ты нас любишь?
– Люблю, – ответил я со вздохом. – Я вас очень люблю. Вы мои самые замечательные… А я – ваш.
Выбравшись в небольшую дикую рощу, я оставил Зайчика и Пса в тени раскидистого ясеня, велел ждать, скоро приду, а сам перебежал через ближайший гребень и, спустившись на дно каменистой котловины, велел себе превратиться в огромного дракона. Самого огромного из тех, кто может подняться на предельную высоту, где воздух разрежен, и ни одна живая тварь уже туда не может, и чтоб скорость мог развить небывалую.
Беспамятство длилось тревожно долго, а я уже надеялся, что с каждым превращением сокращаю этот период, наконец зрение очистилось, земля подо мной отодвинулась, лапы длинные, тело не совсем драконье, у тех не бывает таких великанских крыльев, сейчас я совершенное существо для полета, не слишком приспособленное для боя, зато могу лететь с такой скоростью, как никогда не летал.
Надо будет засечь время, за которое домчусь до Гандерсгейма…
Красивый, могучий и величественный, я поднимался мощными рывками, пока только вверх, хочется сперва окинуть взглядом всю Вестготию или хотя бы ее большую часть, чтобы потом составить самую точную карту.
Воздух все прохладнее, земля внизу уменьшается просто стремительно. Дерево, под которым ждут меня арбогастр и Адский Пес, превратилось в былинку, затем в едва различимую травинку, потом облачный покров полностью скрыл все внизу, а я продолжал подниматься, хотя ощутил, как воздух в самом деле становится все реже, а опоры для крыльев здесь меньше.
Жаркое солнце яростно жжет сравнимые по прочности с титановой броней щитки на спине и шее, мир прекрасен, я всемогущ, сейчас рванусь по горизонтали быстрый, как молния, и несокрушимый, как горная лавина…
Страшный и леденяще внезапный удар обрушился сверху. Резкая боль пронзила все тело. Пасть моя раскрылась для рева и осталась в таком положении: тело не слушается. Я снова попытался вскрикнуть, воздух начал стремительно уноситься вверх со всех сторон, я с ужасом ощутил, что падаю.
Земля и небо замелькали, быстро сменяя друг друга. Крылья рвет ветром, кости трещат, острая боль терзает тело все сильнее. Я пытался пошевелить хотя бы пальцем, но онемевшее и чужое тело не откликнулось…
Паника ударила в голову с силой молота: никакая регенерация не просыпается при перебитом позвоночнике, я закрыл глаза и попытался сквозь боль и страх пробудить ее усилием воли, увы, в ответ только боль и полностью парализованное тело.
Страх и обреченность часто-часто стучали в мозг, как острые молоточки. С этой высоты упади хоть на перину – разобьюсь, как переспелая груша. Лапы, голова, чешуя разлетятся при ударе на полмили. Неведомый удар с высоты пришелся в середину позвоночника. Спинной мозг перебит или вообще разорван на две части, это значит, ни крыльями, ни лапами уже не шелохну.
Отчаянная жажда жизни, не человеческая, а древняя инстинктивная, тряхнула и заставила лихорадочно искать хоть что-то для выживания, ну хоть ничтожный шанс.
Я видел приближающуюся землю и понимал с тупой обреченностью, что таких шансов нет. Лес еще выглядит мшистым темно-зеленым болотом, но меня легонько сносит правее, а там желтая проплешина, что отсюда выглядит почти как пляж, но это каменистая насыпь…
До земли осталось меньше расстояния, чем я уже пролетел камнем, когда новая бешеная надежда ударила в мозг: а если попытаться превратиться прямо в падении?.. Именно в той части, что все еще связана с мозгом?
Я хрипел, стонал, шипел бессильно, ничего не происходит, я все тот же живой труп, падающий на острые скалы, что пронижут мое огромное грузное тело, как острия пик… Острая боль наконец затопила сознание, я чувствовал, как тьма захлестывает меня всего, это можно рассматривать, как спасение – умереть еще до страшного удара о землю…
Тело мое слабо трепыхнулось, я задергался в отчаянной надежде, меня трижды перевернуло, свирепый ветер начал выламывать крылья. Я не рискнул их растопырить во всю ширь, только осторожно выдвигал чуть-чуть, усиливая нагрузку, еще не понимая, почему они такие слабенькие… но я и сам уже настоящая мелочь, если сравнивать с тем могучим драконом, что сейчас в виде тучи песка и камней падает, сильно опережая меня, на каменное плоскогорье.
Тело еще визжит от боли, хотя, как мне показалось, на это хилое тело птеродактиля хватило материала только из огромной и массивной головы дракона. Ее неведомый удар с высоты не затронул, а тело великолепного дракона уже ничто не спасет…
Суставы трещат, я задержал дыхание и, собрав все силы, продолжал выдвигать крылья. Земля приближается слишком быстро, уже различаю даже мелкие камешки, еще чуть…
Падение камнем превратилось в падение планированием, я хрипел, стонал, регенерация сейчас спасает выворачиваемые встречным ветром плечевые суставы. Земля пугающе летит навстречу, я растопырил крылья, там треснуло, стегнула острая боль, меня понесло по дуге.
Я поджал лапы, больно чиркнуло животом по земле, я почти продолжил взлет, но силы кончились, я захрипел и упал с мертвыми крыльями.
Удар с высоты своего роста совсем не удар, меня распластало на спине, бесстыдно брюхом кверху, совсем не по-птеродактильи, так можно бросить только мертвого, но я лежал и часто-часто дышал, а вопящее от боли тело спешно заживляет переломы, порванные связки, ушибы, рассасывает гематомы, насыщает кровь кислородом.
Наконец я застонал, перевернулся на брюхо. Там сейчас длинный багровый шрам от раны, ее получил, когда задел землю, но боль уходит, мозг очищается. Непонятно, что меня так садануло сверху. Я всегда считал, что спина у меня самое защищенное место, так как смотрю обычно вперед и вниз, а если кто вздумает напасть сверху, пусть обломает зубы о костяные плиты особой прочности.
Однако некто могучий ударил именно в это самое защищенное место, словно для него все едино: комара прибить или дракона. Теперь могу смутно вспомнить, как в доли секунды нечто снесло толстые шипы гребня, проломило все перестроенные плиты защитной брони, как если бы толстой палкой кто-то решил испробовать на прочность яичную скорлупу куриного яйца, прожгло колодец в мышцах спины и безжалостно рассекло спинной мозг надвое, не замечая даже, что он защищен прочными кольцами позвонков.
За спиной раздались грохот, частое сопение. Я в ужасе начал поворачиваться, уже чувствуя, что не успеваю. На меня обрушилось нечто огромное, тяжелое, прижало к земле. Я жалко каркнул, огромная красная пасть с острыми как ножи зубами щелкнула ими перед моим носом, а длинный язык с чмоканьем облизал мне морду так, что залепил глаза.
Я всхлипнул, едва не потеряв сознание от невероятного облегчения.
Через пару минут, уже вернувшись в тело человека, я обнял Бобика, примирительно улыбнулся внимательно рассматривающему нас арбогастру.
Он фыркнул, мотнул головой. Я сказал торопливо:
– Простите меня, дурака!.. Таился от вас, прятался, все в тайне… Как не пришло в голову, что вы меня узнаете под любой шкурой! И любите в любом облике, вы не люди какие-то!.. Ну что я за дурак…
Бобик все норовил облизать уже и в людской личине, потому что в прежней не считается.
– Возвращаемся, – сказал я. – Я сильно ударился головой… и теперь она полна идей.
Я поднял голову от бумаг на столе. Шницлер остановился и уставился в меня немигающими глазами.
– Ваша светлость…
– Та-а-ак, – произнес я, – чего это я тебя вызвал…
– Мне это неведомо, – сообщил он.
Я потер ладонью лоб.
– Что я хотел… ага, вот!.. Я сегодня отбываю по важным делам.
Он спросил быстро:
– Надолго?.. Простите я должен знать, чтобы…
– Просто отбываю, – повторил я веско, – по делам. Ты должен вести хозяйство так, словно моя светлость отлучилась очень надолго, однако… будь готов к тому, что могу вернуться в любой момент. Вернуться и потребовать отчет, что ты тут натворил.
Он ответил с поклоном.
– Все понятно, ваша светлость.
– Не мечтай обворовать, – сказал я с угрозой, – и сбежать. Здесь должны понять, что такой орел и под водой найдет. И в земных норах. Марселю я уже сказал все необходимое. Вы с ним… эта, взаимодействуете?
– Даже дружим, – заверил он.
– Это хорошо, – сказал я и пояснил: – Я это учитывал, когда назначал тебя управляющим… лишь бы теперь ты не задрал нос.
Он сказал торопливо:
– Ваша светлость! Мы знаем, с вами не задерешь.
– Вот и хорошо, – ответил я, – оставайся на хозяйстве, но помни, я все вижу. Теперь иди.
Он повернулся и быстро дошел, почти добежал до двери, но там обернулся и, неслыханная дерзость, спросил настороженно:
– Ваша светлость… вы отбудете по делам как герцог Альтенбаумбурга? Или снова, аки странствующий рыцарь?
Я посмотрел на него строго.
– Хочешь спросить, еду открыто под рев труб или же исчезну тайно, подобно ночному вору?
– Ваша светлость, – ответил он уклончиво, – это очень важно.
Я сказал веско:
– У вас был необычный герцог. Так ведь?
– Так…
– И теперь у вас тоже хозяин не совсем простой, – сообщил я. – Потому не задавайте лишних вопросов. И ничему особо не удивляйтесь. Я могу покидать крепость под взмахи платочков и слезы юных дев, но могу и незаметно. Главное, Артур, я вернусь!.. И спрошу, кто как себя вел и в чей колодец плевал.
Он поклонился, толчком натренированного зада открыл дверь и скрылся на той стороне.
После его ухода я позволил сойти с лица беспечному выражению сильного и уверенного в себе человека. Герцогство нужно покинуть срочно, слишком все напоминает об Иллариане, здесь точно сойду с ума. Все время вижу ее в залах, на веранде, на вершине башенок, чудится ее чистый детский смех, ловлю непередаваемый запах ее волос…
Но ехать к побережью и ждать Ордоньеса – долго. Можно, конечно, отправить с ним только арбогастра и Адского Пса, а самому махнуть в Сен-Мари на крыльях, но неизвестно еще, согласятся ли мои четвероногие друзья слушаться посторонних, даже если я им сам прикажу строго-настрого.
Можно, конечно, попробовать челночное управление: слетать в Гандерсгейм, показаться, поучаствовать в военном совете и принять участие в одном из сражений, затем вернуться в Альтенбаумбург…
Я все-таки не готов и не могу принять, что женщина пожертвовала своим счастьем для меня. Мы все еще эгоисты, гордимся, что можем ради женщины пожертвовать многим, а то и всем, вот такие мы широкие, бесшабашные, замечательные, но когда ради нас жертвует женщина – это дико и противоестественно. Такое вообще нас оскорбляет и заставляет чувствовать себя менее могущественными и как бы не полными властелинами вселенной.
Пес бодро примчался на свист, едва не проломив стену, а конюхи сделали вид, что вывели моего коня, когда он вышел степенно, держа их висящими на удилах по обе стороны его умной аристократической морды.
– Вот что, зверюки, – сказал я, – давайте-ка проверим одну идею…
Воздух горячий, я ощутил, что начинаю обливаться потом, едва мы миновали ворота Альтенбаумбурга. Горячий и непривычно плотный, если встречный ветер сорвет с меня сюрко, оно повиснет, раскинув полы крыльев, и будут опускаться медленно-медленно, успею съездить по делам, вернуться и подхватить раньше, чем коснется накаленной земли.
Пес мчится с распахнутой во всю ширь пастью и высунутым языком. Похоже, у него, как и вообще у собак, кожа не пропускает воду, потому приходится вот так с высунутым языком, в то время как арбогастр мчится ровно, словно нет никакой жары… Хотя вообще-то, если вспомнить, из какого ада я его отнял…
Дорога вывела в безлюдную местность, я начал придерживать Зайчика, по сторонам осматривался на случай, вдруг кто видит, куда мы отправились.
Арбогастр сочувствующе сопит, чувствует мое состояние, даже беспечный Пес перестал шарить по кустам и держится рядом, поглядывает с вопросом в глазах: а ты нас любишь?
– Люблю, – ответил я со вздохом. – Я вас очень люблю. Вы мои самые замечательные… А я – ваш.
Выбравшись в небольшую дикую рощу, я оставил Зайчика и Пса в тени раскидистого ясеня, велел ждать, скоро приду, а сам перебежал через ближайший гребень и, спустившись на дно каменистой котловины, велел себе превратиться в огромного дракона. Самого огромного из тех, кто может подняться на предельную высоту, где воздух разрежен, и ни одна живая тварь уже туда не может, и чтоб скорость мог развить небывалую.
Беспамятство длилось тревожно долго, а я уже надеялся, что с каждым превращением сокращаю этот период, наконец зрение очистилось, земля подо мной отодвинулась, лапы длинные, тело не совсем драконье, у тех не бывает таких великанских крыльев, сейчас я совершенное существо для полета, не слишком приспособленное для боя, зато могу лететь с такой скоростью, как никогда не летал.
Надо будет засечь время, за которое домчусь до Гандерсгейма…
Красивый, могучий и величественный, я поднимался мощными рывками, пока только вверх, хочется сперва окинуть взглядом всю Вестготию или хотя бы ее большую часть, чтобы потом составить самую точную карту.
Воздух все прохладнее, земля внизу уменьшается просто стремительно. Дерево, под которым ждут меня арбогастр и Адский Пес, превратилось в былинку, затем в едва различимую травинку, потом облачный покров полностью скрыл все внизу, а я продолжал подниматься, хотя ощутил, как воздух в самом деле становится все реже, а опоры для крыльев здесь меньше.
Жаркое солнце яростно жжет сравнимые по прочности с титановой броней щитки на спине и шее, мир прекрасен, я всемогущ, сейчас рванусь по горизонтали быстрый, как молния, и несокрушимый, как горная лавина…
Страшный и леденяще внезапный удар обрушился сверху. Резкая боль пронзила все тело. Пасть моя раскрылась для рева и осталась в таком положении: тело не слушается. Я снова попытался вскрикнуть, воздух начал стремительно уноситься вверх со всех сторон, я с ужасом ощутил, что падаю.
Земля и небо замелькали, быстро сменяя друг друга. Крылья рвет ветром, кости трещат, острая боль терзает тело все сильнее. Я пытался пошевелить хотя бы пальцем, но онемевшее и чужое тело не откликнулось…
Паника ударила в голову с силой молота: никакая регенерация не просыпается при перебитом позвоночнике, я закрыл глаза и попытался сквозь боль и страх пробудить ее усилием воли, увы, в ответ только боль и полностью парализованное тело.
Страх и обреченность часто-часто стучали в мозг, как острые молоточки. С этой высоты упади хоть на перину – разобьюсь, как переспелая груша. Лапы, голова, чешуя разлетятся при ударе на полмили. Неведомый удар с высоты пришелся в середину позвоночника. Спинной мозг перебит или вообще разорван на две части, это значит, ни крыльями, ни лапами уже не шелохну.
Отчаянная жажда жизни, не человеческая, а древняя инстинктивная, тряхнула и заставила лихорадочно искать хоть что-то для выживания, ну хоть ничтожный шанс.
Я видел приближающуюся землю и понимал с тупой обреченностью, что таких шансов нет. Лес еще выглядит мшистым темно-зеленым болотом, но меня легонько сносит правее, а там желтая проплешина, что отсюда выглядит почти как пляж, но это каменистая насыпь…
До земли осталось меньше расстояния, чем я уже пролетел камнем, когда новая бешеная надежда ударила в мозг: а если попытаться превратиться прямо в падении?.. Именно в той части, что все еще связана с мозгом?
Я хрипел, стонал, шипел бессильно, ничего не происходит, я все тот же живой труп, падающий на острые скалы, что пронижут мое огромное грузное тело, как острия пик… Острая боль наконец затопила сознание, я чувствовал, как тьма захлестывает меня всего, это можно рассматривать, как спасение – умереть еще до страшного удара о землю…
Тело мое слабо трепыхнулось, я задергался в отчаянной надежде, меня трижды перевернуло, свирепый ветер начал выламывать крылья. Я не рискнул их растопырить во всю ширь, только осторожно выдвигал чуть-чуть, усиливая нагрузку, еще не понимая, почему они такие слабенькие… но я и сам уже настоящая мелочь, если сравнивать с тем могучим драконом, что сейчас в виде тучи песка и камней падает, сильно опережая меня, на каменное плоскогорье.
Тело еще визжит от боли, хотя, как мне показалось, на это хилое тело птеродактиля хватило материала только из огромной и массивной головы дракона. Ее неведомый удар с высоты не затронул, а тело великолепного дракона уже ничто не спасет…
Суставы трещат, я задержал дыхание и, собрав все силы, продолжал выдвигать крылья. Земля приближается слишком быстро, уже различаю даже мелкие камешки, еще чуть…
Падение камнем превратилось в падение планированием, я хрипел, стонал, регенерация сейчас спасает выворачиваемые встречным ветром плечевые суставы. Земля пугающе летит навстречу, я растопырил крылья, там треснуло, стегнула острая боль, меня понесло по дуге.
Я поджал лапы, больно чиркнуло животом по земле, я почти продолжил взлет, но силы кончились, я захрипел и упал с мертвыми крыльями.
Удар с высоты своего роста совсем не удар, меня распластало на спине, бесстыдно брюхом кверху, совсем не по-птеродактильи, так можно бросить только мертвого, но я лежал и часто-часто дышал, а вопящее от боли тело спешно заживляет переломы, порванные связки, ушибы, рассасывает гематомы, насыщает кровь кислородом.
Наконец я застонал, перевернулся на брюхо. Там сейчас длинный багровый шрам от раны, ее получил, когда задел землю, но боль уходит, мозг очищается. Непонятно, что меня так садануло сверху. Я всегда считал, что спина у меня самое защищенное место, так как смотрю обычно вперед и вниз, а если кто вздумает напасть сверху, пусть обломает зубы о костяные плиты особой прочности.
Однако некто могучий ударил именно в это самое защищенное место, словно для него все едино: комара прибить или дракона. Теперь могу смутно вспомнить, как в доли секунды нечто снесло толстые шипы гребня, проломило все перестроенные плиты защитной брони, как если бы толстой палкой кто-то решил испробовать на прочность яичную скорлупу куриного яйца, прожгло колодец в мышцах спины и безжалостно рассекло спинной мозг надвое, не замечая даже, что он защищен прочными кольцами позвонков.
За спиной раздались грохот, частое сопение. Я в ужасе начал поворачиваться, уже чувствуя, что не успеваю. На меня обрушилось нечто огромное, тяжелое, прижало к земле. Я жалко каркнул, огромная красная пасть с острыми как ножи зубами щелкнула ими перед моим носом, а длинный язык с чмоканьем облизал мне морду так, что залепил глаза.
Я всхлипнул, едва не потеряв сознание от невероятного облегчения.
Через пару минут, уже вернувшись в тело человека, я обнял Бобика, примирительно улыбнулся внимательно рассматривающему нас арбогастру.
Он фыркнул, мотнул головой. Я сказал торопливо:
– Простите меня, дурака!.. Таился от вас, прятался, все в тайне… Как не пришло в голову, что вы меня узнаете под любой шкурой! И любите в любом облике, вы не люди какие-то!.. Ну что я за дурак…
Бобик все норовил облизать уже и в людской личине, потому что в прежней не считается.
– Возвращаемся, – сказал я. – Я сильно ударился головой… и теперь она полна идей.
Глава 5
В распахнутые ворота Альтенбаумбурга я въехал по-лордьи: в одной руке повод, другая горделиво уперта в бок, а сам слегка откинут корпусом назад, чтобы всех оглядывать снисходительно и свысока, однако чувствовал себя по-прежнему жалко.
Когда-то посмеивался над всякими психологическими травмами, фигня какая-то, бывают только физические, остальное все придуманное, но сейчас даже на Зайчике сидел с опаской и все посматривал наверх, втягивая голову в плечи, вдруг да поняли, что я все-таки уцелел, решат добить.
Среди выбежавших навстречу слуг узнал и Адель, чистенькая и сияющая, с румяной мордочкой и зовущими глазками, торопливо опустилась на колени, не опуская головы.
– Мой лорд…
– Ты уже здесь? – удивился я. – Ладно, скажи Артуру Шницлеру, это здешний управитель, пусть устроит. У него мало челяди, любимчики разбежались после гибели их хозяина.
Она поднялась с колен и вскинула сияющие глазки. От улыбки сразу образовались милые ямочки на щеках.
– Уже сказала, – прощебетала она. – Он дал мне место и работу.
– Ага, – сказал я, но не стал спрашивать, что за место и что за работа, не лордье дело интересоваться такими мелочами, – ну да, ты же шустрая.
Стараясь не смотреть в низкий вырез ее платья, я соскочил на землю, бросил повод конюхам и отправился в донжон. Одного из стражей отправил на склад, велев принести крепкие веревки и широкие кожаные ремни.
Бобик забежал в мои покои первым, сделал круг и выбежал, сообщив на своем языке, что надо проверить, не разленился ли народ на кухне, за ними тоже нужен глаз да глаз.
– Иди-иди, – сказал я вдогонку, – набирайся сил. Они тебе понадобятся. Еще как!
Я едва успел забросить в желудок пару ломтей буженины и кусок козьего сыра, как в коридоре послышались тяжелые шаги, я с сожалением отказался от чашки кофе.
Вошли, нагруженные мотками веревок и ремнями, двое из челяди, за ними сам управитель, демонстрируя рвение, с двумя большими мешками под мышкой.
Я указал на пол, оба осторожно и аккуратно сложили, на их лицах сдерживающее недоумение, но уже знают: у нового лорда даже причуды не причуды, а нечто важное и очень нужное.
Артур спросил почтительно:
– Ваша светлость, такие веревки?
Я оглядел, кивнул.
– Да, подойдут. Зачем?.. Ну это же понятно! Ночью превращу в змей. Пусть ползают по крепости и подсматривают, кто и что делает непотребное. И подслушивают!
Он отшатнулся в испуге.
– Ваша светлость!
– А что? – спросил я хладнокровно. – Это же так интересно… Ладно, я пошутил. Хотя было бы интересно, как думаешь?
Он вздрогнул.
– Интересно, ваша светлость… но так делать нехорошо.
– Ого, – сказал я, – так ты, выходит, человек с принципами? Так жить труднее, но достойнее. Хорошо, Артур, тем спокойнее оставляю крепость в твоем управлении. Не полном, конечно. Не забывай, у Марселя свои немалые обязанности.
– А ремни?
– Подойдут, – заверил я. – Складывайте в мешок.
Пока они заталкивали веревки и ремни в мешки, я быстро сотворил за их спинами чашку горячего крепкого кофе, выпил, обжигая глотку, чашку швырнул в окно.
Управитель косил глазом, зачуяв незнакомый дразнящий запах, но промолчал, тщательно завязал мешки, а челядины вскинули их на плечи.
Когда-то посмеивался над всякими психологическими травмами, фигня какая-то, бывают только физические, остальное все придуманное, но сейчас даже на Зайчике сидел с опаской и все посматривал наверх, втягивая голову в плечи, вдруг да поняли, что я все-таки уцелел, решат добить.
Среди выбежавших навстречу слуг узнал и Адель, чистенькая и сияющая, с румяной мордочкой и зовущими глазками, торопливо опустилась на колени, не опуская головы.
– Мой лорд…
– Ты уже здесь? – удивился я. – Ладно, скажи Артуру Шницлеру, это здешний управитель, пусть устроит. У него мало челяди, любимчики разбежались после гибели их хозяина.
Она поднялась с колен и вскинула сияющие глазки. От улыбки сразу образовались милые ямочки на щеках.
– Уже сказала, – прощебетала она. – Он дал мне место и работу.
– Ага, – сказал я, но не стал спрашивать, что за место и что за работа, не лордье дело интересоваться такими мелочами, – ну да, ты же шустрая.
Стараясь не смотреть в низкий вырез ее платья, я соскочил на землю, бросил повод конюхам и отправился в донжон. Одного из стражей отправил на склад, велев принести крепкие веревки и широкие кожаные ремни.
Бобик забежал в мои покои первым, сделал круг и выбежал, сообщив на своем языке, что надо проверить, не разленился ли народ на кухне, за ними тоже нужен глаз да глаз.
– Иди-иди, – сказал я вдогонку, – набирайся сил. Они тебе понадобятся. Еще как!
Я едва успел забросить в желудок пару ломтей буженины и кусок козьего сыра, как в коридоре послышались тяжелые шаги, я с сожалением отказался от чашки кофе.
Вошли, нагруженные мотками веревок и ремнями, двое из челяди, за ними сам управитель, демонстрируя рвение, с двумя большими мешками под мышкой.
Я указал на пол, оба осторожно и аккуратно сложили, на их лицах сдерживающее недоумение, но уже знают: у нового лорда даже причуды не причуды, а нечто важное и очень нужное.
Артур спросил почтительно:
– Ваша светлость, такие веревки?
Я оглядел, кивнул.
– Да, подойдут. Зачем?.. Ну это же понятно! Ночью превращу в змей. Пусть ползают по крепости и подсматривают, кто и что делает непотребное. И подслушивают!
Он отшатнулся в испуге.
– Ваша светлость!
– А что? – спросил я хладнокровно. – Это же так интересно… Ладно, я пошутил. Хотя было бы интересно, как думаешь?
Он вздрогнул.
– Интересно, ваша светлость… но так делать нехорошо.
– Ого, – сказал я, – так ты, выходит, человек с принципами? Так жить труднее, но достойнее. Хорошо, Артур, тем спокойнее оставляю крепость в твоем управлении. Не полном, конечно. Не забывай, у Марселя свои немалые обязанности.
– А ремни?
– Подойдут, – заверил я. – Складывайте в мешок.
Пока они заталкивали веревки и ремни в мешки, я быстро сотворил за их спинами чашку горячего крепкого кофе, выпил, обжигая глотку, чашку швырнул в окно.
Управитель косил глазом, зачуяв незнакомый дразнящий запах, но промолчал, тщательно завязал мешки, а челядины вскинули их на плечи.