Страница:
Она с возмущением ответила:
– Но это же преступление! Это противозаконно.
– Он говорил, что так выгодней.
– Это ведь очень бедный округ, не так ли? – спросила Энни с сомнением в голосе. – Я, правда, не видела здесь никого, кто бы действительно бедствовал. Хотя, может быть, я и не могла их видеть; может быть, я отгородилась от них.
У нее был такой вид, как будто эта мысль причиняла ей боль.
– Бедняки, конечно же, есть. В тяжелые годы, когда скудные государственные субсидии перестают поступать в округ, бывают времена, когда только частная благотворительность спасает многих от работного дома. Мы кое-как выходим из положения, организуя при церкви различные клубы добровольных пожертвований, раздавая пищу и одежду тем, кто действительно нуждается. Но мне всегда казалось, что можно делать больше и что эта филантропия – не единственный выход.
Он поддержал ее под локоть, помогая подняться на грубый перелаз через изгородь, отделявшую церковь от обширной пустоши. На другой стороне он остановился.
– Трава сырая, да мы уже и пришли, идти дальше незачем.
Энни начала озираться кругом, пытаясь понять, что же он хочет показать ей на этом пустом желтом поле. Наконец она сдалась и посмотрела на него с вопросительным видом.
– Этот участок земли принадлежит церковному приходу. Здесь около девятисот акров, – уточнил Кристи. – Он простирается до восточного притока Плима. Как вы видите, земля не обработана. Она лежит под паром со времен шестого виконта д’Обрэ. Джеффри – восьмой.
Она кивнула.
– Ну и…
– У меня есть одна идея. Что, если беднейшие батраки нашего прихода стали бы работать на ней? Обрабатывать и выращивать хлеб, который поможет им пережить тяжелые годы. А ведь для большинства из них все годы тяжелые.
– Это прекрасная идея. Ее давно уже следовало осуществить.
– Согласен.
– Так в чем же дело?
– Нет денег на инвентарь и семена. Я тешил себя надеждой уговорить вас пожертвовать нам того и другого. По крайней мере, на первый год.
Она пристально взглянула на него, ее красивое лицо выражало удивление. Он молча смотрел ей в глаза, и постепенно ее удивление сменилось раздумьем. Она обернулась и окинула взглядом неприветливое, поросшее кустарником поле. Ее глаза сузились, пальцы легонько коснулись губ.
– Я должна посоветоваться с Уильямом, – медленно произнесла она.
– Естественно.
– Если он скажет, что это выполнимо и у него нет возражений…
– Если уж на то пошло, я уже с ним говорил.
Ее брови поднялись.
– Вы… уже?
– Он не против.
– Вот как? – Вдруг она улыбнулась, и Кристи показалось, что луч солнца пробился сквозь тучи. – Тогда дело сделано.
– Правда?
– Почему бы и нет? Джеффри это не интересует. Я, конечно, напишу ему, но могу вас уверить заранее, ему нет до всего этого дела. О, а я просто счастлива буду сделать хоть что-нибудь! Я подчас себя чувствую такой бесполезной… Не знаю, как мне помочь людям. А это хороший выход.
– Вы ведете себя так, словно это мы что-то сделали для вас, тогда как в действительности все наоборот.
Она как-то по-особенному, совершенно не по-здешнему передернула плечами, затем прислонилась к изгороди и окинула поле куда более хозяйским взглядом, чем прежде. Кристи поспешил воспользоваться случаем, чтобы полюбоваться ею, хотя это было как раз то, что он старался заставить себя не делать. Бессмысленно было внушать себе, что единственное, что она внесла в его спокойную жизнь, – это дружба и доверительная беседа. Он слишком много думал о ней и не мог больше обманывать себя. Дни, когда они не встречались, казались ему пустыми и бесцельными, вызывали неудовлетворение. Он ловил себя на том, что мысленно ведет с ней разговоры, рассказывает ей какие-то истории. Она постоянно присутствовала в его воображении, он начал смотреть на мир ее глазами, думая: «Над этим бы Энни посмеялась; этому бы удивилась; это бы ей не понравилось».
Вдруг она повернулась к нему:
– Кристи, а что, здесь действительно так много бедняков, чтобы они могли продуктивно обрабатывать девятьсот акров?
– Нет, слава Богу, их не так много.
– Значит, остаток по-прежнему останется под паром?
– Видимо, да.
Она задумалась. Ветер трепал ее волосы, и они щекотали ей щеки. Бесцветное небо изгнало зелень из ее глаз, теперь они стали дымчато-серыми и прищурились в раздумье.
– Что, если… Что, если работники-арендаторы Линтон-холла будут работать на оставшихся акрах в свободное время, которое я им предоставлю? Полдня в неделю, например, за счет того времени, что они обычно трудятся на хозяйской земле…
– Вы пошли бы на это?
– Не знаю; Холиок мне подскажет. Может быть, посоветуюсь с кем-то еще – с адвокатами Джеффри из Тэвистока. Конечно, ферма Линтон-холла на первом месте, я за нее отвечаю, это мой первейший долг. Но если остаток этой земли будет засеян зерном и засажен овощами и эти продукты начнут с выгодой продаваться, то можно будет осуществить ваши проекты по улучшению жизни прихожан. Разве это не принесет пользы всем и каждому? Когда благосостояние работников повысится, налоги в пользу бедных, соответственно, уменьшаться, отчего зажиточные крестьяне, которые, собственно, и платят эти налоги, вздохнут с облегчением. Скажите мне, есть ли во всем этом смысл?
– Энни, это те самые мысли, которые я, а до меня мой отец, пытались внушить Эдуарду. Безуспешно, – серьезно сказал он. – То, что вы говорите, прекрасно. Это именно то, в чем нуждается наша округа, и вот уже не первый год. Вы здесь всего несколько месяцев и сразу ухватили самую суть.
Она отвернулась, чтобы скрыть смущение. На нее было приятно смотреть. Во всяком случае, Кристи получил удовольствие. Ее простая, открытая доброта была понятна ему и привлекала его не меньше ее красоты.
– Чепуха, – вздохнула она, делая вид, что внимательно рассматривает группу деревьев в отдалении. – Это простой здравый смысл. И вообще, ничего, может быть, и не получится, а если получится, то я – то есть мы, Джеффри и я, – будем в выигрыше, как и все остальные, а может быть, и больше других.
– Возможно. Я надеюсь на это. Но самое замечательное то, что эти мысли пришли вам в голову самостоятельно. По правде сказать, я собирался предложить вам этот план, но не сегодня и не сразу. Вообще-то, я намеревался шаг за шагом смягчить ваше сердце.
Она вновь повернулась к нему, чувствуя облегчение от того, что он перестал расточать ей комплименты. Юмор и дружелюбие, написанные у нее на лице, согрели его душу. Он поднял руку и тут же уронил ее, вдруг осознав, что собирается коснуться Энни.
– Мне кажется, что вы все время шаг за шагом смягчаете мое сердце, преподобный Моррелл. С первого дня нашей встречи, – очень тихо сказала она.
Ее слова прозвучали совсем не так игриво, как могли бы. Он был уверен в этом, а больше ни в чем. Никто не шевелился, но обоим казалось, что они стоят слишком близко, почти вплотную. Энни не отводила взгляда от его лица, и ее серые глаза что-то говорили нежным шепотом. В них не было стремления соблазнить, в них было понимание. Кристи стоял перед ней неподвижно, боясь пошевельнуться и сделать что-то непоправимое.
Подняв голову, она взглянула на небо. Вид ее обнаженной белой шеи ослепил его.
– Похоже, собирается дождь, – спокойно сказала Энни. Он сделал вид, что смотрит на облака, но ничего, кроме нее, не мог видеть.
– Нам лучше уйти, – предложила она. – Пока небо не разверзлось.
Он кивнул с понимающим видом. Она подала ему руку, чтобы он помог ей перебраться через изгородь. Неужели она не догадывается? Неужели не чувствует этого электричества, которое искрами пробегает по его коже, когда он касается ее? Нет, ее лицо невозмутимо.
«Хвала Господу за это, – подумал он и тут же поморщился: – Бога сюда лучше не вмешивать, по крайней мере, в данный момент. А то небо действительно может разверзнуться. Пламя и дождь, – пришло ему в голову ни с того ни с сего. – Потоп».
Смешно – он не сделал ничего, не совершил греха. Он был спасен.
На какое-то время.
11 августа
Мне проще вести дневник, когда я несчастна и у меня полно времени. Следовательно, сейчас я счастлива и занята по горло. Нет, это невозможно, я никогда не ассоциировала с собой эти два понятия. Но можно сказать, что я вполне довольна и несколько суетлива. Вот так-то лучше.
Все эти безумные планы превращения девятисот акров запущенной дикой земли в прибыльное фермерское хозяйство могут осуществиться на удивление легко. Меня заверили, что инвентарь и семена можно приобрести с минимальными затратами, после чего земля может быть вспахана и удобрена навозом (или, как из уважения к моей благородной персоне выражается деликатный мистер Холиок, «оплодотворена»). Некоторые участки следует засадить диким горохом, чтобы подготовить почву к весеннему севу пшеницы.
Гораздо труднее оказалось убедить в пользе этого плана арендаторов линтонских угодий. В решении такого масштаба участвуют на удивление много людей, я и не представляла себе, сколько народу будет втянуто в это: юристы и банковские кредиторы, другие землевладельцы в округе, политические союзники старого виконта; даже мэр изложил свою точку зрения. Я, словно со стороны, с удивлением слушаю свои выступления на встречах с этими людьми. Я говорю о Линтон-холле, как если бы он был моей собственностью, свободно употребляю первое лицо единственного числа, будто это я – владелица и хозяйка поместья. Иногда я жалею, что Джеффри, уезжая, не назначил меня уикерлийским регентом. Никто, ни один человек не принимает мои предложения, когда слышит их в первый раз. Но я продолжаю убеждать, и – гораздо чаще, чем я могла ожидать, – они вдруг начинают задумываться и в конце концов говорят, что дело стоящее. Как бы то ни было, но теперь я окончательно убедилась в том, что план очень хорош. Он хорош с моральной, социальной, финансовой и любой другой точки зрения, так что я ни за что не сдамся, пока не приведу его в исполнение.
Пенсовые чтения у Кристи начинаются сегодня вечером. И как я позволила ему втянуть себя в эту авантюру? Загадка, которую мне, по-видимому, никогда не разрешить. Я – первый «пенсовый чтец». Это звание, по-моему, с большой точностью определяет цену моих творческих усилий. Я буду читать «Дэвида Копперфилда», пока не дочитаю до конца (или пока в меня не попадет столько гнилых фруктов, сколько нужно, чтобы заставить меня уйти восвояси). Затем будет читать Софи Дин, потом – доктор Гесселиус, потом – миссис Армстронг, вдова из деревни, что-то вроде синего чулка, а потом опять я.
У меня шалят нервы перед премьерой. Уильям говорит: «Да будет вам, миледи! Дерните стаканчик чего-нибудь перед началом – все как рукой снимет». Я посмеялась над ним. И вот теперь, за два часа до дебюта, графин с шерри кажется мне все более и более привлекательным. Но нет – я должна идти навстречу судьбе не одурманенная выпивкой и встретить ее, как подобает мужчине. То есть я хотела сказать, как подобает последней дуре.
12 августа
И вот я пью мой шерри. Мне есть что отметить. Это был успех! «Воодушевляющий», если верить Кристи; мэр Вэнстоун, человек трезвомыслящий, назвал его просто «громким». А я говорю – огромный, оглушительный, ошеломляющий, триумфальный! И мысли такой ни у кого не возникло, чтобы забросать меня фруктами; они были немы как рыбы, все двадцать три человека (неслыханное множество, уверяет Кристи). Сперва я не могла понять, чем вызвана эта тишина – страхом передо мной или всеобщим отупением. Но вскоре они заулыбались при появлении Пегготи, потом послышался смех, а когда на сцену вышел мистер Мэрдстон, все беспокойно зашевелились и заворчали про себя. Мне, со своей стороны, удалось избежать приступов кашля, невольных завываний и потери голоса – всех тех нервозных проявлений, которых я опасалась. Два часа пролетели незаметно, и лишь когда обнаружилось, что я закончила пятую главу «Меня отсылают из родного дома», мне позволили остановиться. Потом им захотелось поболтать о том о сем, и вся моя работа свелась к тому, чтобы они говорили, не перебивая друг друга.
Возможно, сегодня они пришли сюда ради возможности битых два часа поглазеть на леди д’Обрэ, но в следующую пятницу они придут, привлеченные великим даром мистера Диккенса. Я так благодарна Кристи, что он заставил меня взяться за это! Моя публика в основном взрослые мужчины и женщины, их манеры, как и язык, грубы, они необразованны, но хотят учиться. Трудно представить себе Онорию Вэнстоун сидящей среди них в этой комнате. (Надо сказать это Кристи, хотя он и будет недоволен моей язвительностью. Но все равно скажу, чтобы его поддразнить). Здесь есть один шахтер по имени Трэнтер Фокс – я видела его однажды, когда он помогал Кристи после его падения с лошади. Это смешной маленький человечек с сильным корнуэльским акцентом, я его с трудом понимаю. Кристи он называет «ваше преосвященство», а ко мне вчера обратился «ваше высочество». Я почти уверена, что он знает правильные формы обращения и говорит так нарочно. Но в глазах его светится неподдельный юмор: когда чтение закончилось, он сделал мне исключительный комплимент, пригласив присоединиться к нему и его друзьям, чтобы пропустить стаканчик в пивной «У святого Георгия», я рассмеялась вместе с остальными. Наверное, я недостойна своего высокого положения; из мисс Вэнстоун получилась бы гораздо более удачная виконтесса, чем я. Здесь уж ничего не поделаешь. Трэнтер Фокс веселит меня от души, и я не собираюсь делать вид, будто это не так.
Ну вот. Мое первое пенсовое чтение оказалось победой, пусть и не слишком заметной на фоне величественной картины мироздания. И вот я праздную ее в своей комнате в час ночи и в полном одиночестве. Сама не знаю почему, но я чувствую себя счастливой.
19 августа
Второе чтение прошло столь же успешно, как я первое. Потом я выпила чашку чая с Кристи в его кабинете, что выглядело, по-моему, весьма непристойно, поскольку миссис Ладд, его экономка, отправилась спать, оставив нас одних. Но если вы не можете выпить чаю наедине с викарием, то с кем же, спрашивается, вы можете выпить его наедине? Никакие приличия нарушены не были. Он проводил меня до дому, и в 11 часов мы уже были в постели. Каждый в своей. Порознь.
И зачем я это сказала?
28 августа
Наконец-то от Джеффри пришло письмо. Он пишет, что с ним все в порядке, и, наверное, я должна ему верить. Во французских войсках объявилась холера, отчего их силы под Варной заметно уменьшились, и они отступают к морю. Несмотря на это, подготовка к осаде Севастополя идет полным ходом, и он думает, что в течение месяца все будет кончено. Его командир – лорд Реглан; французами командует Сент-Арно. «Как всегда, – пишет Джеффри, – страна, из-за которой мы здесь, не желает ничего делать. Эти привередливые турки могли бы все закончить еще в Силистре, если бы держались как солдаты». В этих рассуждениях я вижу, как минимум, два изъяна. Во-первых, мы объявили войну России, исходя из наших собственных, а не турецких интересов, так что вопрос о том, что мы пришли на помощь Турции, весьма спорен. Во-вторых, Джеффри должен только радоваться, что все не закончилось под Силистрой, потому что, если бы оно кончилось, он лишился бы шанса – последнего, как он утверждает, – поиграть в настоящую войну.
А в том, что там идет настоящая война, сомневаться не приходится. Это не стычки с туземцами, в которых ему доводилось участвовать прежде. Молиться за него я не могу (оставляю это на долю преподобного Моррелла), поэтому я на него надеюсь. Надеюсь, что он останется цел и что успокоится хоть немного, получив свое любимое развлечение.
2 сентября
Вчера опять было чтение. Затем чай с Кристи, уже ставший нашим обычаем. Не знаю, что думает Кристи, но для меня эти вечера вдвоем стали необходимы. Кто бы мог подумать, что преподобный Кристиан Моррелл окажется тем единственным человеком, с которым я могу быть самою собой. Невероятно.
10 сентября
Вчера мы отмечали окончание уборки урожая. Я раньше думала, что обед овечьих стригалей, который устраивают в мае – самый веселый день года. Какая наивность! Сперва мы собрались за чаем у Уйди. Потом Кристи произнес очень милую проповедь, в которой благодарил Бога за плоды урожая. А после этого не было уже ни одной серьезной минуты. Хотя обошлось без дебоша (я, по крайней мере, ничего подобного не видела), трезвых, практически, не осталось. Главное событие Праздника сбора урожая – классический, традиционный ритуал смены ролей. Помещик в этот день не только оплачивает всю выпивку и закуску, которую уничтожают гости, но он обязуется прислуживать за столом и всячески заботиться об удобствах и удовольствиях своих гостей, которые остальные триста шестьдесят четыре дня в году являются простыми тружениками. Несомненно, только одно не дает этому празднику превратиться в беспорядочную оргию: сознание того, что назавтра жизнь вернется в нормальное русло и что лучше не делать того, о чем потом пожалеешь.
Я вроде бы неплохо справилась со своими обязанностями. Никто не мог бы упрекнуть меня в недостатке задора или в скупости там, где дело касалось мяса и выпивки. У нас сейчас «бабье лето», то есть осень стоит необычайно теплая, так что все мероприятие проходило на свежем воздухе, за длинными столами, составленными квадратом во дворе. Благодаря полной луне, факелам и фонарям было светло как днем и гораздо более празднично. Звучали песни, и были танцы под скрипки и тамбурин. Не обошлось, конечно, без пьяных игрищ и скабрезных историй, которые, правда, смолкали при моем приближении. За меня все время поднимали тосты и пили – за мое великодушие, мою красоту, доброту, ум – за все, кроме ревматизма моей бабушки. Несмотря на мои уговоры, Кристи не присоединился к сборищу и просто выпил со мной пунша перед воротами, после чего откланялся (хотя мне показалось, что он не очень спешит домой, так что не понятно, почему он не остался на праздник). Поэтому в одиннадцать часов я тоже отправилась к себе, тем более что мое дальнейшее присутствие просто помешало бы гостям свободно и раскованно выражать свое веселье. При этом я предупредила Холиока, что в полночь всяческие возлияния следует прекратить. Наверное, это подействовало, потому что вскорости все засобирались домой, и к часу ночи во дворе не осталось ничего, кроме залежей мусора.
Сегодня я чувствую себя усталой и разбитой, но в душе моей мир. Я спокойна. Праздник урожая – прекрасная традиция. Это вознаграждение после тяжелой работы, возможность забыть о сословном неравенстве (пусть хоть на один день), поблагодарить за обильные плоды, добытые упорным трудом; это граница, где кончается один сезон и начинается следующий. Если бы у нас была душа, Праздник урожая был бы праздником и для нее.
29 сентября – Михаилов день
Сегодня Уильям Холиок отправляется в Тэвисток на ярмарку рабочей силы. Мы договорились, что он наймет только нового пастуха и одного подсобного рабочего. Это значит, что как минимум до Дня Благовещения[13] на молочной ферме и в конюшне Колли Хоррока не будет хватать рабочих рук. Ничего не поделаешь, мы справимся.
10 октября
Даже в Провансе мне не приходилось видеть такую прекрасную осень. Из окна моей мансарды мир кажется картиной голландской школы, в палитре которой и золото, и янтарь, и пурпур, сверкающие оранжевые и ослепительные желтые краски. Тыквы огромными кучами свалены на полях, а в воздухе пахнет древесным дымом. Прошлой ночью морозило, но сегодня опять потеплело, и небо такое голубое, что больно смотреть. Цветы… кто бы мог подумать, что их так много будет в октябре? Я очарована, околдована этим обилием красоты. И она, как любовь, скоротечна.
17 октября
Вчера бедная миссис Уйди упала в своем саду и сломала шейку бедра. Мисс Уйди вне себя от отчаяния. Я принесла еду, сидр, свежий хлеб и т. д. и пыталась помочь. Они не хотели пускать меня. Старые леди охраняют ее, как часовые, и не допускают посторонних, а главное – людей, стоящих выше их на социальной лестнице. Кристи прошел беспрепятственно. Вряд ли ему даже пришлось говорить; само его присутствие смягчает боль и успокаивает.
Доктор Гесселиус говорит, что больная со временем поправится, но не исключено, что она больше не сможет ходить. Мисс Уйди не заслужила такого – ее мать, конечно, тоже, но, на мой взгляд, дочь пострадает от этого больше. Между ними чувствуется нежность и любовь, которая просто завораживает меня. Иметь такую мать, знать, что тебя так любят, без всяких условий, просто ради тебя самой, – это так трогательно. Что будет с мисс Уйди, если она останется одна? Куда уйдет вся эта любовь? Я так хочу ей помочь – о, я хочу сделать что-нибудь! Но сделать ничего нельзя.
Кристи видит подобную боль и несчастья ежедневно. Я не представляю себе, как он это выносит.
3 ноября
Я забросила мой дневник. Привычку порой легко бывает забыть и, по-видимому, трудно восстанавливать. Всплески чувств заставляют меня писать – глубокая меланхолия, сильная радость, – а прозаическое течение спокойных, однообразных дней повергает в апатию. Мне требуется встряска.
У меня появилось немного свободного времени, потому что мисс Уйди, сославшись на проливной дождь, отвергла мое приглашение к чаю, равно как и предложение прислать за нею экипаж («слишком высокая честь, не могу обременять вас»). Она не желает позволить мне стать ее другом. Если бы она знала, как это ранит меня, ее бы это убило, так что нет возможности дать ей это понять. Я «выше» ее по общественному положению, и поэтому мне не положено ничего, кроме обычной светской вежливости и официального обращения. Мне это дали понять, и мне приходится смириться.
Писем от Джеффри я больше не получала, но Кристи на днях он все-таки написал, а тот показал мне. Их полк пересек Черное море без происшествий еще во вторую неделю сентября, но из-за плохой погоды смогли высадиться только восемнадцатого. Двадцатого числа 50 тысяч английских, французских и турецких пехотинцев атаковали русских и одержали победу. Был захвачен какой-то холм, название которого я забыла. Вышла «чертовски славная мясорубка», хотя три тысячи британских солдат в ней погибли. Теперь его полк расквартирован под Балаклавой и готовится к следующей осаде, предположительно Севастополя.
Писания Джеффри всегда напоминают шифровки; о войне я гораздо больше знаю из газет, которые полны подробностей об этой битве, одновременно и славной, и ужасающей. Мне хотелось бы знать, как он там, как он себя чувствует, что он думает. Когда он уезжал, ему было значительно лучше, он бросил пить после той памятной ночи с Салли и прочими. Но он все равно болен. Он никогда не поправляется полностью. То, что ему вообще разрешили отправиться на войну в подобном состоянии, свидетельствует, на мой взгляд, не в пользу выдающегося ума высокого армейского начальства.
Уже шесть! Я, кажется, потеряла счет времени, а между тем нужно спешить. Сегодняшнее чтение начинается на полчаса раньше обычного. Так было решено на прошлой неделе: начав пораньше, мы сегодня же сможем закончить нашего «Копперфилда». Никто из моих слушателей не пожелал ждать захватывающей развязки целую неделю. Интересно, каким новым деликатесом сегодня угостит меня Кристи за нашим традиционным чаем после чтения? На прошлой неделе это был ягодный пирог – произведение мисс Джейн Люс; а еще раньше – своего рода самодельное суфле со шпинатом, изготовленное неистребимыми сестрами Суон. Я постоянно подтруниваю над его бесчисленными обожательницами женского пола, а он закатывает глаза. Это очень забавно.
– Да, я тоже за них очень рада, – отвечала Энни, силясь сдержать смех. Ей приходилось слегка нагибаться, чтобы ее глаза были на одном уровне с глазами Трэнтера Фокса. Бравый корнуэлец едва ли был выше пяти футов. – Надеюсь увидеть вас через неделю, – сказала она, – когда мы начнем «Айвенго».
– Ну-у, я, пожалуй, не то чтобы в этом уверен покамест…
– О нет! Почему же?
– Не хочу никого обижать, ваша светлость, только мы можем начать хоть «Ивана Грозного», но мне оно будет интересно не иначе, как если читать станете вы.
Она не смогла сдержать хихиканье, а Трэнтер Фокс тихо заржал в ответ, довольный тем, что вызвал в ней столь бурный отклик. Он ухмылялся во весь свой щербатый рот, а его черные глаза сверкали, и вообще он был неотразим.
– Я польщена, – сказала Энни без тени насмешки.
Маленький шахтер нахально подмигнул, повернулся и направился к выходу. Он последним из слушателей покидал дом викария. Кристи стоял в дверях, устало улыбаясь прощальным выходкам Трэнтера. В конце концов тот исчез.
«Наконец-то мы одни», – подумала Энни, а вслух сказала:
– Ну, слава Богу, это закончилось. – Кристи ничего не ответил, и она поспешила объяснить: – Я шучу. Вы же знаете, Кристи, как я вам благодарна за то, что вы заставили меня проводить эти чтения. Не стану отрицать, для меня стало настоящей радостью нести, так сказать, светоч знаний. Вы знаете, что миссис Армстронг поменялась с Софи? Софи собирается в Эксетер на рождественские каникулы и не хочет прерывать свою книгу на середине.
Энни остановилась, не уверенная в том, что Кристи вообще ее слушает. Она и раньше заметила, что он весь вечер рассеян.
Она пересекла пустую комнату и подошла к нему. Он с монотонным лязгающим звуком машинально снова и снова открывал и закрывал дверную щеколду. На нем был его «черный балахон», потому что сюда он прибыл прямиком с отпевания в Принстауне. Его светлые волосы резко контрастировали с черным облачением, и Энни в который раз отметила, что во всей армии Господа Бога едва ли найдется другой такой же красивый солдат.
– Но это же преступление! Это противозаконно.
– Он говорил, что так выгодней.
– Это ведь очень бедный округ, не так ли? – спросила Энни с сомнением в голосе. – Я, правда, не видела здесь никого, кто бы действительно бедствовал. Хотя, может быть, я и не могла их видеть; может быть, я отгородилась от них.
У нее был такой вид, как будто эта мысль причиняла ей боль.
– Бедняки, конечно же, есть. В тяжелые годы, когда скудные государственные субсидии перестают поступать в округ, бывают времена, когда только частная благотворительность спасает многих от работного дома. Мы кое-как выходим из положения, организуя при церкви различные клубы добровольных пожертвований, раздавая пищу и одежду тем, кто действительно нуждается. Но мне всегда казалось, что можно делать больше и что эта филантропия – не единственный выход.
Он поддержал ее под локоть, помогая подняться на грубый перелаз через изгородь, отделявшую церковь от обширной пустоши. На другой стороне он остановился.
– Трава сырая, да мы уже и пришли, идти дальше незачем.
Энни начала озираться кругом, пытаясь понять, что же он хочет показать ей на этом пустом желтом поле. Наконец она сдалась и посмотрела на него с вопросительным видом.
– Этот участок земли принадлежит церковному приходу. Здесь около девятисот акров, – уточнил Кристи. – Он простирается до восточного притока Плима. Как вы видите, земля не обработана. Она лежит под паром со времен шестого виконта д’Обрэ. Джеффри – восьмой.
Она кивнула.
– Ну и…
– У меня есть одна идея. Что, если беднейшие батраки нашего прихода стали бы работать на ней? Обрабатывать и выращивать хлеб, который поможет им пережить тяжелые годы. А ведь для большинства из них все годы тяжелые.
– Это прекрасная идея. Ее давно уже следовало осуществить.
– Согласен.
– Так в чем же дело?
– Нет денег на инвентарь и семена. Я тешил себя надеждой уговорить вас пожертвовать нам того и другого. По крайней мере, на первый год.
Она пристально взглянула на него, ее красивое лицо выражало удивление. Он молча смотрел ей в глаза, и постепенно ее удивление сменилось раздумьем. Она обернулась и окинула взглядом неприветливое, поросшее кустарником поле. Ее глаза сузились, пальцы легонько коснулись губ.
– Я должна посоветоваться с Уильямом, – медленно произнесла она.
– Естественно.
– Если он скажет, что это выполнимо и у него нет возражений…
– Если уж на то пошло, я уже с ним говорил.
Ее брови поднялись.
– Вы… уже?
– Он не против.
– Вот как? – Вдруг она улыбнулась, и Кристи показалось, что луч солнца пробился сквозь тучи. – Тогда дело сделано.
– Правда?
– Почему бы и нет? Джеффри это не интересует. Я, конечно, напишу ему, но могу вас уверить заранее, ему нет до всего этого дела. О, а я просто счастлива буду сделать хоть что-нибудь! Я подчас себя чувствую такой бесполезной… Не знаю, как мне помочь людям. А это хороший выход.
– Вы ведете себя так, словно это мы что-то сделали для вас, тогда как в действительности все наоборот.
Она как-то по-особенному, совершенно не по-здешнему передернула плечами, затем прислонилась к изгороди и окинула поле куда более хозяйским взглядом, чем прежде. Кристи поспешил воспользоваться случаем, чтобы полюбоваться ею, хотя это было как раз то, что он старался заставить себя не делать. Бессмысленно было внушать себе, что единственное, что она внесла в его спокойную жизнь, – это дружба и доверительная беседа. Он слишком много думал о ней и не мог больше обманывать себя. Дни, когда они не встречались, казались ему пустыми и бесцельными, вызывали неудовлетворение. Он ловил себя на том, что мысленно ведет с ней разговоры, рассказывает ей какие-то истории. Она постоянно присутствовала в его воображении, он начал смотреть на мир ее глазами, думая: «Над этим бы Энни посмеялась; этому бы удивилась; это бы ей не понравилось».
Вдруг она повернулась к нему:
– Кристи, а что, здесь действительно так много бедняков, чтобы они могли продуктивно обрабатывать девятьсот акров?
– Нет, слава Богу, их не так много.
– Значит, остаток по-прежнему останется под паром?
– Видимо, да.
Она задумалась. Ветер трепал ее волосы, и они щекотали ей щеки. Бесцветное небо изгнало зелень из ее глаз, теперь они стали дымчато-серыми и прищурились в раздумье.
– Что, если… Что, если работники-арендаторы Линтон-холла будут работать на оставшихся акрах в свободное время, которое я им предоставлю? Полдня в неделю, например, за счет того времени, что они обычно трудятся на хозяйской земле…
– Вы пошли бы на это?
– Не знаю; Холиок мне подскажет. Может быть, посоветуюсь с кем-то еще – с адвокатами Джеффри из Тэвистока. Конечно, ферма Линтон-холла на первом месте, я за нее отвечаю, это мой первейший долг. Но если остаток этой земли будет засеян зерном и засажен овощами и эти продукты начнут с выгодой продаваться, то можно будет осуществить ваши проекты по улучшению жизни прихожан. Разве это не принесет пользы всем и каждому? Когда благосостояние работников повысится, налоги в пользу бедных, соответственно, уменьшаться, отчего зажиточные крестьяне, которые, собственно, и платят эти налоги, вздохнут с облегчением. Скажите мне, есть ли во всем этом смысл?
– Энни, это те самые мысли, которые я, а до меня мой отец, пытались внушить Эдуарду. Безуспешно, – серьезно сказал он. – То, что вы говорите, прекрасно. Это именно то, в чем нуждается наша округа, и вот уже не первый год. Вы здесь всего несколько месяцев и сразу ухватили самую суть.
Она отвернулась, чтобы скрыть смущение. На нее было приятно смотреть. Во всяком случае, Кристи получил удовольствие. Ее простая, открытая доброта была понятна ему и привлекала его не меньше ее красоты.
– Чепуха, – вздохнула она, делая вид, что внимательно рассматривает группу деревьев в отдалении. – Это простой здравый смысл. И вообще, ничего, может быть, и не получится, а если получится, то я – то есть мы, Джеффри и я, – будем в выигрыше, как и все остальные, а может быть, и больше других.
– Возможно. Я надеюсь на это. Но самое замечательное то, что эти мысли пришли вам в голову самостоятельно. По правде сказать, я собирался предложить вам этот план, но не сегодня и не сразу. Вообще-то, я намеревался шаг за шагом смягчить ваше сердце.
Она вновь повернулась к нему, чувствуя облегчение от того, что он перестал расточать ей комплименты. Юмор и дружелюбие, написанные у нее на лице, согрели его душу. Он поднял руку и тут же уронил ее, вдруг осознав, что собирается коснуться Энни.
– Мне кажется, что вы все время шаг за шагом смягчаете мое сердце, преподобный Моррелл. С первого дня нашей встречи, – очень тихо сказала она.
Ее слова прозвучали совсем не так игриво, как могли бы. Он был уверен в этом, а больше ни в чем. Никто не шевелился, но обоим казалось, что они стоят слишком близко, почти вплотную. Энни не отводила взгляда от его лица, и ее серые глаза что-то говорили нежным шепотом. В них не было стремления соблазнить, в них было понимание. Кристи стоял перед ней неподвижно, боясь пошевельнуться и сделать что-то непоправимое.
Подняв голову, она взглянула на небо. Вид ее обнаженной белой шеи ослепил его.
– Похоже, собирается дождь, – спокойно сказала Энни. Он сделал вид, что смотрит на облака, но ничего, кроме нее, не мог видеть.
– Нам лучше уйти, – предложила она. – Пока небо не разверзлось.
Он кивнул с понимающим видом. Она подала ему руку, чтобы он помог ей перебраться через изгородь. Неужели она не догадывается? Неужели не чувствует этого электричества, которое искрами пробегает по его коже, когда он касается ее? Нет, ее лицо невозмутимо.
«Хвала Господу за это, – подумал он и тут же поморщился: – Бога сюда лучше не вмешивать, по крайней мере, в данный момент. А то небо действительно может разверзнуться. Пламя и дождь, – пришло ему в голову ни с того ни с сего. – Потоп».
Смешно – он не сделал ничего, не совершил греха. Он был спасен.
На какое-то время.
11 августа
Мне проще вести дневник, когда я несчастна и у меня полно времени. Следовательно, сейчас я счастлива и занята по горло. Нет, это невозможно, я никогда не ассоциировала с собой эти два понятия. Но можно сказать, что я вполне довольна и несколько суетлива. Вот так-то лучше.
Все эти безумные планы превращения девятисот акров запущенной дикой земли в прибыльное фермерское хозяйство могут осуществиться на удивление легко. Меня заверили, что инвентарь и семена можно приобрести с минимальными затратами, после чего земля может быть вспахана и удобрена навозом (или, как из уважения к моей благородной персоне выражается деликатный мистер Холиок, «оплодотворена»). Некоторые участки следует засадить диким горохом, чтобы подготовить почву к весеннему севу пшеницы.
Гораздо труднее оказалось убедить в пользе этого плана арендаторов линтонских угодий. В решении такого масштаба участвуют на удивление много людей, я и не представляла себе, сколько народу будет втянуто в это: юристы и банковские кредиторы, другие землевладельцы в округе, политические союзники старого виконта; даже мэр изложил свою точку зрения. Я, словно со стороны, с удивлением слушаю свои выступления на встречах с этими людьми. Я говорю о Линтон-холле, как если бы он был моей собственностью, свободно употребляю первое лицо единственного числа, будто это я – владелица и хозяйка поместья. Иногда я жалею, что Джеффри, уезжая, не назначил меня уикерлийским регентом. Никто, ни один человек не принимает мои предложения, когда слышит их в первый раз. Но я продолжаю убеждать, и – гораздо чаще, чем я могла ожидать, – они вдруг начинают задумываться и в конце концов говорят, что дело стоящее. Как бы то ни было, но теперь я окончательно убедилась в том, что план очень хорош. Он хорош с моральной, социальной, финансовой и любой другой точки зрения, так что я ни за что не сдамся, пока не приведу его в исполнение.
Пенсовые чтения у Кристи начинаются сегодня вечером. И как я позволила ему втянуть себя в эту авантюру? Загадка, которую мне, по-видимому, никогда не разрешить. Я – первый «пенсовый чтец». Это звание, по-моему, с большой точностью определяет цену моих творческих усилий. Я буду читать «Дэвида Копперфилда», пока не дочитаю до конца (или пока в меня не попадет столько гнилых фруктов, сколько нужно, чтобы заставить меня уйти восвояси). Затем будет читать Софи Дин, потом – доктор Гесселиус, потом – миссис Армстронг, вдова из деревни, что-то вроде синего чулка, а потом опять я.
У меня шалят нервы перед премьерой. Уильям говорит: «Да будет вам, миледи! Дерните стаканчик чего-нибудь перед началом – все как рукой снимет». Я посмеялась над ним. И вот теперь, за два часа до дебюта, графин с шерри кажется мне все более и более привлекательным. Но нет – я должна идти навстречу судьбе не одурманенная выпивкой и встретить ее, как подобает мужчине. То есть я хотела сказать, как подобает последней дуре.
12 августа
И вот я пью мой шерри. Мне есть что отметить. Это был успех! «Воодушевляющий», если верить Кристи; мэр Вэнстоун, человек трезвомыслящий, назвал его просто «громким». А я говорю – огромный, оглушительный, ошеломляющий, триумфальный! И мысли такой ни у кого не возникло, чтобы забросать меня фруктами; они были немы как рыбы, все двадцать три человека (неслыханное множество, уверяет Кристи). Сперва я не могла понять, чем вызвана эта тишина – страхом передо мной или всеобщим отупением. Но вскоре они заулыбались при появлении Пегготи, потом послышался смех, а когда на сцену вышел мистер Мэрдстон, все беспокойно зашевелились и заворчали про себя. Мне, со своей стороны, удалось избежать приступов кашля, невольных завываний и потери голоса – всех тех нервозных проявлений, которых я опасалась. Два часа пролетели незаметно, и лишь когда обнаружилось, что я закончила пятую главу «Меня отсылают из родного дома», мне позволили остановиться. Потом им захотелось поболтать о том о сем, и вся моя работа свелась к тому, чтобы они говорили, не перебивая друг друга.
Возможно, сегодня они пришли сюда ради возможности битых два часа поглазеть на леди д’Обрэ, но в следующую пятницу они придут, привлеченные великим даром мистера Диккенса. Я так благодарна Кристи, что он заставил меня взяться за это! Моя публика в основном взрослые мужчины и женщины, их манеры, как и язык, грубы, они необразованны, но хотят учиться. Трудно представить себе Онорию Вэнстоун сидящей среди них в этой комнате. (Надо сказать это Кристи, хотя он и будет недоволен моей язвительностью. Но все равно скажу, чтобы его поддразнить). Здесь есть один шахтер по имени Трэнтер Фокс – я видела его однажды, когда он помогал Кристи после его падения с лошади. Это смешной маленький человечек с сильным корнуэльским акцентом, я его с трудом понимаю. Кристи он называет «ваше преосвященство», а ко мне вчера обратился «ваше высочество». Я почти уверена, что он знает правильные формы обращения и говорит так нарочно. Но в глазах его светится неподдельный юмор: когда чтение закончилось, он сделал мне исключительный комплимент, пригласив присоединиться к нему и его друзьям, чтобы пропустить стаканчик в пивной «У святого Георгия», я рассмеялась вместе с остальными. Наверное, я недостойна своего высокого положения; из мисс Вэнстоун получилась бы гораздо более удачная виконтесса, чем я. Здесь уж ничего не поделаешь. Трэнтер Фокс веселит меня от души, и я не собираюсь делать вид, будто это не так.
Ну вот. Мое первое пенсовое чтение оказалось победой, пусть и не слишком заметной на фоне величественной картины мироздания. И вот я праздную ее в своей комнате в час ночи и в полном одиночестве. Сама не знаю почему, но я чувствую себя счастливой.
19 августа
Второе чтение прошло столь же успешно, как я первое. Потом я выпила чашку чая с Кристи в его кабинете, что выглядело, по-моему, весьма непристойно, поскольку миссис Ладд, его экономка, отправилась спать, оставив нас одних. Но если вы не можете выпить чаю наедине с викарием, то с кем же, спрашивается, вы можете выпить его наедине? Никакие приличия нарушены не были. Он проводил меня до дому, и в 11 часов мы уже были в постели. Каждый в своей. Порознь.
И зачем я это сказала?
28 августа
Наконец-то от Джеффри пришло письмо. Он пишет, что с ним все в порядке, и, наверное, я должна ему верить. Во французских войсках объявилась холера, отчего их силы под Варной заметно уменьшились, и они отступают к морю. Несмотря на это, подготовка к осаде Севастополя идет полным ходом, и он думает, что в течение месяца все будет кончено. Его командир – лорд Реглан; французами командует Сент-Арно. «Как всегда, – пишет Джеффри, – страна, из-за которой мы здесь, не желает ничего делать. Эти привередливые турки могли бы все закончить еще в Силистре, если бы держались как солдаты». В этих рассуждениях я вижу, как минимум, два изъяна. Во-первых, мы объявили войну России, исходя из наших собственных, а не турецких интересов, так что вопрос о том, что мы пришли на помощь Турции, весьма спорен. Во-вторых, Джеффри должен только радоваться, что все не закончилось под Силистрой, потому что, если бы оно кончилось, он лишился бы шанса – последнего, как он утверждает, – поиграть в настоящую войну.
А в том, что там идет настоящая война, сомневаться не приходится. Это не стычки с туземцами, в которых ему доводилось участвовать прежде. Молиться за него я не могу (оставляю это на долю преподобного Моррелла), поэтому я на него надеюсь. Надеюсь, что он останется цел и что успокоится хоть немного, получив свое любимое развлечение.
2 сентября
Вчера опять было чтение. Затем чай с Кристи, уже ставший нашим обычаем. Не знаю, что думает Кристи, но для меня эти вечера вдвоем стали необходимы. Кто бы мог подумать, что преподобный Кристиан Моррелл окажется тем единственным человеком, с которым я могу быть самою собой. Невероятно.
10 сентября
Вчера мы отмечали окончание уборки урожая. Я раньше думала, что обед овечьих стригалей, который устраивают в мае – самый веселый день года. Какая наивность! Сперва мы собрались за чаем у Уйди. Потом Кристи произнес очень милую проповедь, в которой благодарил Бога за плоды урожая. А после этого не было уже ни одной серьезной минуты. Хотя обошлось без дебоша (я, по крайней мере, ничего подобного не видела), трезвых, практически, не осталось. Главное событие Праздника сбора урожая – классический, традиционный ритуал смены ролей. Помещик в этот день не только оплачивает всю выпивку и закуску, которую уничтожают гости, но он обязуется прислуживать за столом и всячески заботиться об удобствах и удовольствиях своих гостей, которые остальные триста шестьдесят четыре дня в году являются простыми тружениками. Несомненно, только одно не дает этому празднику превратиться в беспорядочную оргию: сознание того, что назавтра жизнь вернется в нормальное русло и что лучше не делать того, о чем потом пожалеешь.
Я вроде бы неплохо справилась со своими обязанностями. Никто не мог бы упрекнуть меня в недостатке задора или в скупости там, где дело касалось мяса и выпивки. У нас сейчас «бабье лето», то есть осень стоит необычайно теплая, так что все мероприятие проходило на свежем воздухе, за длинными столами, составленными квадратом во дворе. Благодаря полной луне, факелам и фонарям было светло как днем и гораздо более празднично. Звучали песни, и были танцы под скрипки и тамбурин. Не обошлось, конечно, без пьяных игрищ и скабрезных историй, которые, правда, смолкали при моем приближении. За меня все время поднимали тосты и пили – за мое великодушие, мою красоту, доброту, ум – за все, кроме ревматизма моей бабушки. Несмотря на мои уговоры, Кристи не присоединился к сборищу и просто выпил со мной пунша перед воротами, после чего откланялся (хотя мне показалось, что он не очень спешит домой, так что не понятно, почему он не остался на праздник). Поэтому в одиннадцать часов я тоже отправилась к себе, тем более что мое дальнейшее присутствие просто помешало бы гостям свободно и раскованно выражать свое веселье. При этом я предупредила Холиока, что в полночь всяческие возлияния следует прекратить. Наверное, это подействовало, потому что вскорости все засобирались домой, и к часу ночи во дворе не осталось ничего, кроме залежей мусора.
Сегодня я чувствую себя усталой и разбитой, но в душе моей мир. Я спокойна. Праздник урожая – прекрасная традиция. Это вознаграждение после тяжелой работы, возможность забыть о сословном неравенстве (пусть хоть на один день), поблагодарить за обильные плоды, добытые упорным трудом; это граница, где кончается один сезон и начинается следующий. Если бы у нас была душа, Праздник урожая был бы праздником и для нее.
29 сентября – Михаилов день
Сегодня Уильям Холиок отправляется в Тэвисток на ярмарку рабочей силы. Мы договорились, что он наймет только нового пастуха и одного подсобного рабочего. Это значит, что как минимум до Дня Благовещения[13] на молочной ферме и в конюшне Колли Хоррока не будет хватать рабочих рук. Ничего не поделаешь, мы справимся.
10 октября
Даже в Провансе мне не приходилось видеть такую прекрасную осень. Из окна моей мансарды мир кажется картиной голландской школы, в палитре которой и золото, и янтарь, и пурпур, сверкающие оранжевые и ослепительные желтые краски. Тыквы огромными кучами свалены на полях, а в воздухе пахнет древесным дымом. Прошлой ночью морозило, но сегодня опять потеплело, и небо такое голубое, что больно смотреть. Цветы… кто бы мог подумать, что их так много будет в октябре? Я очарована, околдована этим обилием красоты. И она, как любовь, скоротечна.
17 октября
Вчера бедная миссис Уйди упала в своем саду и сломала шейку бедра. Мисс Уйди вне себя от отчаяния. Я принесла еду, сидр, свежий хлеб и т. д. и пыталась помочь. Они не хотели пускать меня. Старые леди охраняют ее, как часовые, и не допускают посторонних, а главное – людей, стоящих выше их на социальной лестнице. Кристи прошел беспрепятственно. Вряд ли ему даже пришлось говорить; само его присутствие смягчает боль и успокаивает.
Доктор Гесселиус говорит, что больная со временем поправится, но не исключено, что она больше не сможет ходить. Мисс Уйди не заслужила такого – ее мать, конечно, тоже, но, на мой взгляд, дочь пострадает от этого больше. Между ними чувствуется нежность и любовь, которая просто завораживает меня. Иметь такую мать, знать, что тебя так любят, без всяких условий, просто ради тебя самой, – это так трогательно. Что будет с мисс Уйди, если она останется одна? Куда уйдет вся эта любовь? Я так хочу ей помочь – о, я хочу сделать что-нибудь! Но сделать ничего нельзя.
Кристи видит подобную боль и несчастья ежедневно. Я не представляю себе, как он это выносит.
3 ноября
Я забросила мой дневник. Привычку порой легко бывает забыть и, по-видимому, трудно восстанавливать. Всплески чувств заставляют меня писать – глубокая меланхолия, сильная радость, – а прозаическое течение спокойных, однообразных дней повергает в апатию. Мне требуется встряска.
У меня появилось немного свободного времени, потому что мисс Уйди, сославшись на проливной дождь, отвергла мое приглашение к чаю, равно как и предложение прислать за нею экипаж («слишком высокая честь, не могу обременять вас»). Она не желает позволить мне стать ее другом. Если бы она знала, как это ранит меня, ее бы это убило, так что нет возможности дать ей это понять. Я «выше» ее по общественному положению, и поэтому мне не положено ничего, кроме обычной светской вежливости и официального обращения. Мне это дали понять, и мне приходится смириться.
Писем от Джеффри я больше не получала, но Кристи на днях он все-таки написал, а тот показал мне. Их полк пересек Черное море без происшествий еще во вторую неделю сентября, но из-за плохой погоды смогли высадиться только восемнадцатого. Двадцатого числа 50 тысяч английских, французских и турецких пехотинцев атаковали русских и одержали победу. Был захвачен какой-то холм, название которого я забыла. Вышла «чертовски славная мясорубка», хотя три тысячи британских солдат в ней погибли. Теперь его полк расквартирован под Балаклавой и готовится к следующей осаде, предположительно Севастополя.
Писания Джеффри всегда напоминают шифровки; о войне я гораздо больше знаю из газет, которые полны подробностей об этой битве, одновременно и славной, и ужасающей. Мне хотелось бы знать, как он там, как он себя чувствует, что он думает. Когда он уезжал, ему было значительно лучше, он бросил пить после той памятной ночи с Салли и прочими. Но он все равно болен. Он никогда не поправляется полностью. То, что ему вообще разрешили отправиться на войну в подобном состоянии, свидетельствует, на мой взгляд, не в пользу выдающегося ума высокого армейского начальства.
Уже шесть! Я, кажется, потеряла счет времени, а между тем нужно спешить. Сегодняшнее чтение начинается на полчаса раньше обычного. Так было решено на прошлой неделе: начав пораньше, мы сегодня же сможем закончить нашего «Копперфилда». Никто из моих слушателей не пожелал ждать захватывающей развязки целую неделю. Интересно, каким новым деликатесом сегодня угостит меня Кристи за нашим традиционным чаем после чтения? На прошлой неделе это был ягодный пирог – произведение мисс Джейн Люс; а еще раньше – своего рода самодельное суфле со шпинатом, изготовленное неистребимыми сестрами Суон. Я постоянно подтруниваю над его бесчисленными обожательницами женского пола, а он закатывает глаза. Это очень забавно.
* * *
– Так теперь у них, стало быть, все чин-чинарем, правда ведь? В общем, будут они жить-поживать, Дэвид и эта его Агнесс – аж на сердце тепло, ваше величество…– Да, я тоже за них очень рада, – отвечала Энни, силясь сдержать смех. Ей приходилось слегка нагибаться, чтобы ее глаза были на одном уровне с глазами Трэнтера Фокса. Бравый корнуэлец едва ли был выше пяти футов. – Надеюсь увидеть вас через неделю, – сказала она, – когда мы начнем «Айвенго».
– Ну-у, я, пожалуй, не то чтобы в этом уверен покамест…
– О нет! Почему же?
– Не хочу никого обижать, ваша светлость, только мы можем начать хоть «Ивана Грозного», но мне оно будет интересно не иначе, как если читать станете вы.
Она не смогла сдержать хихиканье, а Трэнтер Фокс тихо заржал в ответ, довольный тем, что вызвал в ней столь бурный отклик. Он ухмылялся во весь свой щербатый рот, а его черные глаза сверкали, и вообще он был неотразим.
– Я польщена, – сказала Энни без тени насмешки.
Маленький шахтер нахально подмигнул, повернулся и направился к выходу. Он последним из слушателей покидал дом викария. Кристи стоял в дверях, устало улыбаясь прощальным выходкам Трэнтера. В конце концов тот исчез.
«Наконец-то мы одни», – подумала Энни, а вслух сказала:
– Ну, слава Богу, это закончилось. – Кристи ничего не ответил, и она поспешила объяснить: – Я шучу. Вы же знаете, Кристи, как я вам благодарна за то, что вы заставили меня проводить эти чтения. Не стану отрицать, для меня стало настоящей радостью нести, так сказать, светоч знаний. Вы знаете, что миссис Армстронг поменялась с Софи? Софи собирается в Эксетер на рождественские каникулы и не хочет прерывать свою книгу на середине.
Энни остановилась, не уверенная в том, что Кристи вообще ее слушает. Она и раньше заметила, что он весь вечер рассеян.
Она пересекла пустую комнату и подошла к нему. Он с монотонным лязгающим звуком машинально снова и снова открывал и закрывал дверную щеколду. На нем был его «черный балахон», потому что сюда он прибыл прямиком с отпевания в Принстауне. Его светлые волосы резко контрастировали с черным облачением, и Энни в который раз отметила, что во всей армии Господа Бога едва ли найдется другой такой же красивый солдат.